Добровольцы хосписа (в особенности те, кто пришел для служения в хосписе по религиозным мотивам) часто задают мне один вопрос: "что мне говорить умирающему?" Мой ответ, основанный на пятилетнем опыте хосписного служения, прост и неожидан: "ничего не говорить!"
Молчать, созерцать. Восточная Православная Церковь придает огромное значение роли безмолвия в духовной жизни христианина. Действительно, практика молчаливой молитвы сердца развилась в XIV-ом веке в богословское направление "исихазм" (от греческого "исихия", что означает молчание, тишина. Позже оно распространилось среди монашеских общин на Св. Горе Афон и на христианском Востоке. Именно исихасты выделяли первенство безмолвия над устной речью. Есть предание, согласно которому братия одного монастыря просили Св. Памву произнести торжественную речь гостю-архиепископу, на что тот ответил: "Если его не учит мое молчание, его не учат и мои слова".
Все это может показаться несколько далеким от хосписной практики, но, мне кажется, что из принципа безмолвного созерцания можно извлечь полезные уроки, особенно тем, кто пришел в хоспис из религиозных побуждений. "Обилие всевозможной информации в современном мире захлестнуло человека, оно вызвало безразличное, легкомысленное отношение к слову, как к устному, так и печатному. Поэтому, самым мощным, самым убедительным сегодня становится безмолвный голос образа".
Существует английская поговорка "картина рисует тысячу слов", и это особенно относится к духовным образам. Образы находятся в центре культуры и богослужения Православной Церкви. Греческое слово "икона" и означает образ с множеством связей, относящихся не только к изобразительному искусству. Основной же иконой Церкви является не изображение какого-либо святого, а сам человек, созданный по образу и подобию Бога, икона Бога. Как жаль, что те почести и поклонение, воздаваемые церковным иконам, мы не воздаем иконам живым, то есть людям, особенно в условиях хосписа! К иконам следует подходить в духе безмолвного созерцания; так должно быть и в отношении к пациенту хосписа. Слова часто теряют смысл, даже если их правильно употребляют.
Однако, это не означает, что в духовной практике надо поощрять пассивность. Часто обсуждаемое противопоставление созерцательного и активного подхода мне представляется надуманным. Нельзя строго разделить человеческий род на эти две категории. В Евангелии от Луки есть известный рассказ о деятельном служении Марфы и созерцательном Марии (Лк. 10:38-42, 11:27-28). Я бы сказал, что было бы полезно рассматривать Марфу и Марию как символ двух сосуществующих сторон человека, одна уступающая другой в необходимый момент жизни. Конечно, наше безмолвие, обход палат с почтительным молчанием, это и есть наша деятельность, только она не в словах. "Стяжай дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся", - сказал св. Серафим Саровский. Это высказывание было воплощено в жизнь и деятельность Великой Княгини св. Елизаветы Федоровны, основательницы прототипа современного россиийского хосписа - Марфо-Мариинской обители.
Люди с религиозными взглядами часто думают, что хоспис это место для "миссии". Это неверно. Под словом "миссия" можно понимать и пропаганду христианства, то есть выражение определенных понятий и идей посредством слов. Главное слово здесь всё же "служение", а не "миссия". Один образ заботливого и любящего человека уже может облегчить страдания умирающего. Увы, страдания можно усилить непрошенными (хотя и искренними) разговорами, цель которых обратить, но не утешить.
В связи с этим важно учесть следующее:
Часто становится ясно, что "миссиия" необходима этому самому "миссионеру", а не пациенту. Следовательно, работник хосписа преследует свои личные психологические интересы вместо оказания реальной помощи пациенту. (Кстати сказать, такой соблазн подстерегает каждого, кто осознает призвание в каком-либо деле, не обязательно религиозном). Кому нужно духовное обращение пациента, Богу или "миссионеру"? Уверен, что не Богу, потому что "Бог совершенно не нуждается в почитании как в богослужебной повинности человека. Он уже почтен тем, что человек имеет жизнь, что Его Божественная Слава дает человеку участвовать в полноте Его жизни. Или, как красноречиво выразил это Св. Ириней Лионский, "Славой Божией является живущий человек, а жизнь человека есть умозрение Бога"".
"Миссия" в отрицательном смысле также подразумевает употребление слов. Я уже упомянул о том, как много слов обесценены современной культурой. Если работник хосписа или даже священник хотят что-либо сказать, пусть они скажут это безмолвно своим примером или делом. Все в духовной жизни хосписа: часовня, как поются или читаются молитвы, даже облачение священника и его помощников – должны нести отпечаток Божественной красоты. Вот почему я настаиваю на простоте и некоторой строгости богослужения в часовне хосписа или в палатах. Священнические облачения самого простого покроя и спокойных тонов. Так же и литургические сосуды и пение. Так же и иконы, украшающие часовню. Нам повезло, что эти иконы написаны величайшим из живущих иконописцев архимандритом Зиноном. Это такие иконы, которые в духе свободы призывают нас к безмолвному созерцанию их образов. В таком духе безмолвного почитания следует подходить к своим пациентам и работникам хосписа.
Есть огромная разница между человеком религиозным и христианином. Осмелюсь сказать, что первое может стать помехой последнему! Такая религиозность может означать даже некоторый инфантильный эгоизм: "Что Я могу сказать или сделать?", при этом ударение падает на "я". Настоящий христианин, напротив, скажет "ты", а не "я". ( Только безгласная проповедь может принести больше плодов).
Люди умирающие так и есть люди, хотя бы в тяжелейшем положении, однако, они точно так же чувствуют и переживают, как и прежде, до установленного диагноза. Настоящая духовная опека умирающих заключается как раз в том, чтобы откликнуться на страдания пациента христианской любовью. Если умирающему необходимы чашка чая или одеяло, их и надо дать, а не занудную проповедь о Боге или Церкви. Это особенно ясно мы видим в Господней притче о Последнем Суде. В словах Христа, "я был странником, и вы приняли Меня; … был болен, и вы посетили Меня" (Мф. 25:35-35) мы слышим взывание пациентов хосписа. С другой стороны, если пациент хочет молиться, отведите его в часовню или позовите священника. Повторю, лучшей формой христианского свидетельства в наше время и особенно в хосписе будет жизнь по евангельским идеалам.
В заключение хотелось бы привести тот совет, что несколько лет назад дал мне, недавно рукоположенному священнику, владыка Антоний (Блум), возглавляющий Сурожскую епархию в Великобритании. "Священник, - сказал владыка, (а его слова относятся ко всем, кто считает себя христианами) - должен стать иконой Христа. Он должен стать столь прозрачным, что Божья любовь смогла бы светиться через него. А если у него это не получается, то он никакая не икона, а раскрашенная дубина!"
Символ хосписа
Проф. Б. С. Братусь
”Пора присоединиться к большинству ”, — говорил Томас Манн на склоне своих лет, подразумевая очевидное, что живущие — лишь малая часть, тогда как большая ушла с поверхности земли. Прощаясь навсегда, мы тем не менее говорим о разлуке, словно подразумевая встречу. Надо ли говорить, что небо при этом — не разряженный космос, а небо души человеческой, вмещающей, помещающей в себя всю полноту бытия. Итак, первый предельный символ Хосписа — это вознесение, восходящее движение к небу человеческой души.
Следующий символ — соединение земли и неба. Небо Вознесения, — как пишет один проповедник, — может быть неотвлеченным, неабстрактным для нас только тогда, когда мы видим землю Христа, его страдания, когда за этим небом стоят заплевания, заушения, оскорбления, крест. Небо приближается через реальную землю, со всеми её радостями и страданиями. Сколь часто эти две стороны разнесены в нашем восприятии, сознании и жизни. Лишь в редкие моменты мы обращаемся к небу души, но куда чаще жизнь кажется мучительной и бессмысленной, погруженной в страдания, неудачи и промахи. Вознесение — подразумевает соединение земли и неба, преодоление, превращение, преображение земного в небесное, бессмысленного в осмысленное. Хоспис в идеале, пределе своем и замысле призван стремиться соединить землю и небо: преткновения земли и небо человеческой души. Первая в стране книга о хосписах, написанная замечательным врачом и человеком, основателем первого в России хосписа Андреем Владимировичем Гнездиловым, носит название ”Путь на Голгофу ”. В открывающих книгу строках автор пишет, что название это да не покажется читателю претенциозным, ибо страдания и возможное преображение онкологического больного получают истинный смысл и символ в примере Христа, его крестного пути на Голгофу.
Третий символ, знак, под которым живет Хоспис. Это — Вечность. Вернее — предстояние перед Вечностью. Все обитатели Хосписа — и пациенты, и персонал предстоят самой Вечности, живут в её свете — особом и ярком, который безошибочно отделяет ложное от истинного. Здесь не нужны хитрые умозаключения и психологические тонкости, в Хосписе всё и всех видно как есть, и никого не обманешь.
Четвертый символ — единение людей. Через хоспис мы видим, чувствуем, переживаем, что все мы братья. Вовсе не потому, что так красиво звучит, а потому что в свете Вечности так оно и есть на самом деле. Философ пишет: ”Если человек дает хотя бы только милостыню, не задаваясь даже в самой отдаленной степени иной целью, кроме того, чтобы уменьшить нужду, давящую другого, это возможно лишь поскольку он познает себя в том печальном образе, следовательно узнает свою собственную сущность в чужом явлении. Делаемое вами является всеобщим ”. И потому не надо спрашивать ”по ком звонит колокол ” — он звонит по тебе. И не надо спрашивать — кто сейчас страдает. Но на месте страдающего мог бы быть и ты. Он сейчас страдает за тебя.
Следующий символ — это, конечно, любовь. Но не тот привычный образ любви-чувства, вспыхивающего и гаснущего по отношению к какому-то предмету, а как тонко определил Андрей Владимирович Гнездилов, любовь-состояние. Состояние как то самое ”небо души ”, о котором говорилось выше. Хоспис — это вместилище любви как состояния. Вполне земное — со стенами, подсобками, кабинетами, палатами. Вполне земное вместилище неземного содержания. Слово ”состояние ” имеет и другие значения — это и богатство, и состав, и соответствие. Любовь — это богатство хосписа, его состав, и это знак его соответствия тому, что он именно хоспис, а не подделка, что это золото, а не то, что только блестит.
Шестой символ — символ служения и жертвы. Вера Васильевна Миллионщикова говорила мне о том, что в Хосписе весьма большая текучесть кадров. И это совершенно понятно, объяснимо. Хоспис требует, вернее сказать, не требует, а просто подразумевает как условие работы такие вещи, которые в обычной жизни встречаются мгновениями, крупицами — любовь как состояние, предстояние вечности, соответствие таинству смерти. Здесь, повторяю, это норма, ежедневность. Кто может выдержать, принять, вместить это? Люди уходят и мы не можем судить их. Но уходят они особым образом, как уходит альпинист с вершины, унося навсегда образ увиденного. Гегель писал — ”раны духа заживают без рубцов ”. Эти усилия и раны заживут без рубцов, лишь укрепя и расширя духовный мир. Как много здесь требуется и тратится, но как безмерно многое дается. Дается подлинность бытия, понимание истинной цены вещей и еще одно, казалось бы странное в этом контексте, что составляет суть последнего, седьмого символа, о котором я хотел бы сегодня говорить.
Этот последний символ хосписа — жизнь. Звучит, конечно, странно в разговоре об учреждении, где едва ли не каждый день умирают люди. Но подумаем — любой человек живет умирая. Каждый день и час неуклонно приближает к последней черте. Задача человека, умирая — жить. Болезнь по старому определению есть сужение, стеснение свободы, свободы жить. Медицина не знает целей индивидуальной жизни человека, она лишь очищает от завалов, расширяет дорогу, по которой должен идти человек. И каждый шаг ценен и важен, сколько бы их не осталось — десять тысяч, сотня или один. Медицина должна бороться за этот последний шаг всей мощью своего знания и горения, ибо, быть может, именно он необходим, чтобы довести человека до цели и смысла его жизни. Итак, Хоспис существует для жизни, чтобы сделать эту жизнь совершенной и завершенной, готовой, наконец, к тому, к чему она предуготована — к Вознесению и Вечности.