[Виола]
— Кораблей всего шесть, — говорю я, лежа в кровати. Говорю уже в третий раз за эти долгие-долгие дни — дни без Тодда, дни, когда я понятия не имею, что случилось с ним и вообще с миром снаружи.
Из окна моей палаты видны марширующие солдаты, но они только и делают, что маршируют. Обитатели лечебного дома, затаив дыхание, ждут, когда солдаты вломятся сюда и начнут творить ужасные вещи, как и полагается завоевателям.
Но ничего подобного они не делают. Каждый день кто-то приносит еду, и целительницы продолжают спокойно работать.
Да, мы сидим взаперти, но происходящее не очень-то похоже на конец света, которого все ждали. Госпожа Койл убеждена, что это только к худшему.
Я ничего не могу с собой поделать и тоже так думаю.
Она смотрит в блокнот и хмурится:
— Только шесть?
— По восемьсот спящих и по три семьи хранителей на каждом корабле, — добавляю я. Очень хочется есть, но я знаю, что о еде не может быть и речи, пока беседа не подойдет к концу. — Госпожа Койл…
— И ты совершенно уверена, что хранителей — ровно восемьдесят один?
— Мне ли не знать? Я ведь училась с их детьми.
Она поднимает голову:
— Понимаю, мои расспросы тебе наскучили, но знание — это сила. Очень важно предоставить мэру правильные сведения. И получить правильные сведения от него.
Я нетерпеливо вздыхаю:
— Не умею я шпионить!
— Никто тебя не просит, — говорит госпожа Койл, снова утыкаясь в свои заметки. — Ты просто должна кое-что разузнать. — Она что-то пишет в блокноте. — Четыре тысячи восемьсот восемьдесят один человек, — бормочет она себе под нос.
Я понимаю, о чем думает госпожа Койл. Это больше, чем население Нового света на сегодняшний день. Достаточно, чтобы все изменить.
Но какими будут эти перемены?
— Когда он снова придет тебя навестить, про корабли молчок, ясно? Пусть себе гадает. Он не должен знать точных цифр.
— Но при этом я должна выудить из него как можно больше сведений, — говорю я.
Она закрывает блокнот: беседа окончена.
— Знание — сила, — повторяет она.
Я сажусь. Как же надоело быть больной!
— Можно вопрос?
Госпожа Койл встает и уже тянется к пуговицам на своем плаще:
— Конечно.
— Почему вы мне доверяете?
— Видела бы ты свое лицо, когда он вошел в палату, — без промедлений отвечает госпожа Койл. — Ты как будто увидела заклятого врага.
Она застегивает плащ до самого подбородка. Я внимательно наблюдаю.
— Вот бы найти Тодда и добраться до радиобашни…
— Ты угодишь в лапы солдат. — Госпожа Койл не хмурится, но глаза ее сердито сверкают. — А мы потеряем наше единственное преимущество. — Она открывает дверь. — Нет уж, дитя мое, скоро к тебе придет президент, и ты должна выведать у него как можно больше — это нам поможет.
Госпожа Койл выходит, и я кричу ей вдогонку:
— «Нам» — это кому?!
Но ответа нет.
— …а потом Тодд подхватил меня на руки и бросился вниз, он бежал целую вечность, все приговаривая: ты не умрешь, я тебя спасу. Больше я ничего не помню.
— Ух ты!.. — тихо выдыхает Мэдди. Из-под ее шапочки выбилась непослушная прядь. Мы с ней ходим туда-сюда по коридору — чтобы восстановить силы, мне нужна физическая нагрузка. — И ведь он действительно тебя спас.
— Он не умеет убивать, — говорю я. — Вот почему они так хотели его заполучить: он не похож на них. Ты бы видела, как он мучился, когда убил спэка… И теперь его схватил мэр…
Я останавливаюсь и, часто моргая, смотрю в пол.
— Надо отсюда выбираться, — стиснув зубы, говорю я. — Я ведь не шпионка. Я должна найти Тодда и радиобашню, чтобы как можно скорей предупредить своих. Может, они вышлют подмогу. У них еще остались разведывательные корабли, да и оружие есть…
Мэдди мрачнеет — как всегда, стоит мне завести этот разговор.
— Нам пока не разрешили выходить.
— Нельзя вечно слушаться других, Мэдди! А злодеев нельзя слушаться тем более!
— В одиночку против целой армии тоже идти нельзя. — Она нежно подталкивает меня вперед и улыбается. — Это не по зубам даже великой и бесстрашной Виоле Ид.
— Раньше было по зубам. Нам с Тоддом…
— Ви…
— У меня умерли родители, — хрипло выдавливаю я. — И вернуть их нельзя. Я не могу потерять еще и Тодда! Если есть хоть один шанс, пусть самый маленький…
— Госпожа Койл не позволит, — говорит Мэдди, однако что-то в ее тоне заставляет меня поднять голову.
— Но?
Мэдди молча подводит меня к коридорному окну и выглядывает на дорогу. В ярком солнечном свете маршируют солдаты, мимо проезжает повозка с пурпурной пшеницей, а из города доносится Шум — громкий, как целая армия.
В таком грохоте нипочем не разобрать мыслей одного мальчика.
— Может, все не так уж плохо. — Мэдди говорит очень медленно, словно взвешивая каждое слово. — Посуди сама: в городе все тихо и спокойно. То есть там очень шумно , но разносчик еды сказал, что лавки вот-вот откроются. Тодд наверняка жив-здоров, работает и с нетерпением ждет вашей встречи.
Непонятно, чего она добивается: хочет поверить сама или убедить в этом меня? Я вытираю нос рукавом:
— Может быть.
Она смотрит на меня долгим взглядом, словно хочет что-то сказать, но не может. Наконец снова отворачивается к окну:
— Ну и грохот!
Кроме госпожи Койл в нашем лечебном доме есть еще три целительницы: госпожа Ваггонер, пухлая и усатая старушка, госпожа Надари, которая лечит рак и которую я видела лишь раз, да и то мимоходом, и госпожа Лоусон — она вообще-то работает в детском лечебном доме, но случайно оказалась у нас во время капитуляции Хейвена и с тех пор места себе не находит из-за больных детей, которых теперь некому лечить.
Учениц в доме гораздо больше, чем целительниц, — около дюжины, не считая Мадлен и Коринн. Они считаются старшими ученицами в доме и, наверно, во всем Хейвене (потому что помогают непосредственно госпоже Койл, как я поняла). Остальных я вижу редко: сверкая стетоскопами и хлопая полами белых халатов, они ходят по пятам за целительницами, пытаясь найти себе какое-нибудь полезное занятие.
Потому что занятий становится все меньше: город постепенно сживается с переменами, пациенты поправляются, а новых нет. Всех больных мужчин вывезли отсюда в первую же ночь, невзирая на их состояние, а новые женщины почему-то не поступают, хотя нашествие и капитуляция вовсе не отменяют болезней и травм.
Госпожа Койл очень из-за этого тревожится.
— Какой в ней толк, если ей не дают лечить больных? — говорит Коринн, чересчур туго затягивая жгут на моей руке. — Раньше она заведовала всеми лечебными домами, не только нашим. Все ее знали, уважали и ценили, некоторое время она даже была председателем Городского совета.
Я изумленно моргаю:
— Да ты что? Она была тут самой главной?
— Давным-давно. Сиди спокойно, не дергайся. — Коринн втыкает иголку — тоже не слишком-то бережно. — Госпожа Койл говорит, что быть у власти означает каждый день наживать новых врагов, причем из тех, кого больше всего любишь. — Она ловит мой взгляд. — Честно говоря, я тоже так думаю.
— И что случилось? Почему она больше не у власти?
— Она допустила ошибку, — чопорно отвечает Коринн. — А недруги этим воспользовались.
— Какую такую ошибку?
Всегда хмурое лицо Коринн мрачнеет еще больше.
— Спасла жизнь одному человеку. — Она так сильно щелкает жгутом, что на коже остается красный след.
Проходит день, потом еще один, но ничего не меняется. Нам по-прежнему нельзя выходить на улицу, еду приносят случайные люди, а мэр так и не заходит. Его солдаты регулярно справляются о моем здоровье, но обещанного визита все нет и нет. Мэр словно решил на какое-то время предоставить меня самой себе.
Но почему?
В доме говорят исключительно о нем.
— Представляете, до чего дошло? — спрашивает госпожа Койл за обедом в столовой — мне впервые разрешили поесть не в палате. — Теперь он не только работает в соборе, но и живет .
Женщины вокруг неодобрительно цокают. Госпожа Ваггонер даже отодвигает тарелку.
— Богом себя возомнил! — восклицает она.
— Скажите спасибо, что не спалил город, — громко высказываюсь я. Мэдди и Коринн поднимают на меня потрясенные взгляды, но я все равно продолжаю: — Ну да, мы все думали, что он тут камня на камне не оставит, а он пока вообще ничего плохого не сделал.
Госпожа Ваггонер и госпожа Лоусон многозначительно переглядываются с госпожой Койл.
— Ты еще очень мала, Виола, и выставляешь это напоказ, — говорит та. — Не перечь старшим.
Я удивленно моргаю:
— Да я и не перечила… Я только говорю, что мы ждали другого.
Госпожа Койл жует, не сводя с меня глаз.
— Он убил всех женщин родного города только потому, что не мог слышать их мыслей, не мог читать их как мужчин.
Остальные целительницы кивают.
Я открываю рот, но она не дает мне сказать.
— А самое главное, дитя, заключается в том, что твои друзья на кораблях не знают истории нашей планеты, не знают об открытии Шума и о том, что за ним последовало. — Госпожа Койл буравит меня взглядом. — Им только предстоит пройти через то, что с нами уже случилось.
Я ничего не говорю, лишь вглядываюсь в ее лицо.
— Кто, по-твоему, должен познакомить их с планетой и ее историей? — спрашивает госпожа Койл. — Он?
Разговор со мной закончен, она продолжает тихо беседовать с остальными целительницами. Коринн с самодовольной улыбкой опускает глаза, а Мэдди по-прежнему пялится на меня. Но я могу думать только об одном.
Уж не себя ли имела в виду госпожа Койл, когда спросила, кто должен познакомить переселенцев с Новым светом?
На девятый день нашего заточения в лечебном доме я перестаю быть пациенткой. Госпожа Койл вызывает меня в свой кабинет.
— Вот твоя одежда, — говорит она, протягивая мне сверток. — Переоденься — сразу почувствуешь себя человеком.
— Спасибо, — с искренней признательностью говорю я и захожу за ширму, на которую она мне показала. Там я приподнимаю больничную рубаху и осматриваю затянувшуюся рану. — Вы в самом деле творите чудеса.
— Стараюсь, — доносится в ответ.
Я разворачиваю сверток: внутри лежит вся моя одежда, выстиранная и выглаженная. Она так вкусно пахнет и так приятно похрустывает, что я невольно улыбаюсь.
— Знаешь, ты очень храбрая девочка, Виола, — говорит госпожа Койл. Я начинаю одеваться. — Хотя и не всегда следишь за своим языком.
— Спасибо, — с легкой досадой отвечаю я.
— Твой корабль потерпел крушение, родители умерли, ты чудом добралась до Хейвена… Все испытания ты преодолевала с удивительной находчивостью и смелостью.
— У меня был помощник, — говорю я, натягивая чистые носки.
И тут замечаю на маленькой тумбочке блокнот госпожи Койл — тот самый, куда она все время что-то записывала во время наших разговоров. Я осторожно выглядываю: госпожа Койл все еще сидит за столом по другую сторону ширмы. Я приподнимаю обложку блокнота.
— У тебя большой потенциал, дитя, — продолжает она. — Из тебя может вырасти блестящий руководитель.
Блокнот лежит вверх ногами: если я его разверну, госпожа Койл может услышать шорох. Поэтому я пытаюсь выкрутить шею.
— Знаешь, мы с тобой даже похожи.
На первой странице красуется единственная буква, написанная синими чернилами.
«О».
И больше ничего.
— Мы сами творим свою судьбу, Виола, — не умолкает госпожа Койл. — Ты можешь принести нам немало пользы. Если решишься.
Я поднимаю голову от блокнота:
— «Нам» — это кому?
Внезапно дверь в кабинет распахивается — с таким грохотом, что я подскакиваю от страха и выглядываю из-за ширмы. Это Мэдди.
— Приходил гонец от мэра, — задыхаясь, выпаливает она. — Женщинам разрешили выходить из дома!
— Как же здесь шумно, — говорю я, морщась от РЕВА Нью-Прентисстауна.
— Скоро привыкнешь, — отвечает Мэдди. Мы сидим на скамейке рядом с магазином, пока Коринн и еще одна ученица по имени Тея закупают все необходимое для лечебного дома — готовятся к новому притоку пациентов.
Я оглядываюсь по сторонам. Если не всматриваться как следует, можно подумать, будто ничего не произошло. Магазины и лавки открыты, по улицам снуют люди — в основном пешком, но кое-кто на лошадях и мопедах. Обыкновенный день из жизни обыкновенного города.
Но потом начинаешь замечать, что люди на улицах никогда не заговаривают друг с другом, а женщин выпускают только днем, не больше чем на час и группами по три-четыре человека. Эти группы никогда не вступают в контакт с другими. Мужчины Хейвена к нам тоже не подходят.
На каждом углу стоят солдаты с винтовками наперевес.
Звякает дверной колокольчик: из магазина вылетает Коринн с дюжиной пакетов в руках и багровым от гнева лицом. За ней семенит Тея.
— Хозяин магазина сказал, что о спэклах ни слуху ни духу с того дня, как их забрали! — восклицает Коринн, с размаху ставя сумки мне на колени.
— Коринн и ее ненаглядные спэки, — язвительно говорит Тея, закатывая глаза и вручая мне второй пакет.
— Не смей их так называть, они спэклы ! — осаживает ее Коринн. — Если даже мы не в состоянии хорошо с ними обращаться, то чего ждать от него ?
— Прости, Коринн, — говорит Мэдди, прежде чем я успеваю вставить свой вопрос, — но тебе не кажется, что разумнее сейчас беспокоиться за себя? — Краем глаза она следит за солдатами, которые явно заметили повышенный тон Коринн, но пока ничего не предпринимают — так и стоят, облокотившись на перила продуктового магазина.
Стоят и смотрят.
— Мы поступили с ними не по-людски, — говорит Коринн.
— Да, но они ведь и не люди, — шепотом возражает Тея, тоже поглядывая на солдат.
— Тея Риз! — На лбу Коринн выступает синяя венка. — Да разве может целительница позволять себе подобные…
— Да, да, ты права, — пытается успокоить ее Мэдди. — Мы ужасно с ними обошлись, я согласна. Все согласны, но что мы могли поделать?
— Да о чем вы говорите? — наконец вставляю я. — Что значит «ужасно обошлись»?
— Лекарство , — выплевывает Коринн, словно это ругательство.
Мэдди с досадой вздыхает и поворачивается ко мне:
— Благодаря спэклам мы узнали, что лекарство действует.
— Вот-вот. Его на них тестировали , — добавляет Коринн.
— Только для них это вовсе не лекарство, — продолжает Мэдди. — Спэклы не умеют говорить, понимаешь? Они иногда цокают языками, но это примерно то же самое, что наш щелчок пальцами.
— Шум был их единственным способом общения, — добавляет Тея.
— И тут выяснилось, что они могут прекрасно понимать наши приказы и без Шума. — Коринн опять повышает голос. — Кому какое дело, что они не смогут общаться между собой ?
Я начинаю понимать:
— И лекарство…
Тея кивает:
— Оно делает их покорнее.
— Лучше рабов и пожелать нельзя, — с горечью добавляет Коринн.
От удивления я разеваю рот.
— Они были рабами?!
— Ш-ш-ш… — резко осаживает меня Мэдди, бросив взгляд на солдат. Из-за тишины, окружающей их во всеобщем РЕВЕ они кажутся зловеще пустыми.
— Мы фактически отрезали им языки, — продолжает Коринн уже тише, но все еще негодуя.
Мэдди уводит нас по улице, то и дело оглядываясь на солдат.
Те тоже провожают нас взглядами.
Мы молча возвращаемся к лечебному дому и входим в двери, над которыми нарисована протянутая синяя рука. Когда Коринн и Тея проходят внутрь. Мэдди хватает меня за руку и задерживает на пороге.
Минуту-другую она молчит, глядя в пол, и на лбу у нее появляется тревожная морщинка.
— Видела, как на нас смотрели солдаты? — спрашивает она.
— Да.
Она скрещивает руки на груди и содрогается:
— Не знаю… что-то мне не очень по душе такой мир.
— Мне тоже, — тихо говорю я.
Помолчав. Мэдди поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза:
— Твои люди смогли бы нам помочь? Смогли бы это остановить?
— Понятия не имею, но мы должны выйти с ними на связь. Это лучше, чем сидеть сложа руки и готовиться к худшему.
Мэдди оглядывается, проверяя, не подслушивают ли нас.
— Госпожа Койл очень умна, — говорит она. — Но иногда она слышит и слушает только себя. — Мэдди опять умолкает и закусывает нижнюю губу.
— И?..
— Надо быть начеку, — наконец выговаривает она.
— Для чего?
— Если наступит подходящий момент… Поняла? Если он наступит, — она вновь озирается по сторонам, — тогда мы попробуем связаться с твоими кораблями.