[Виола]
Успокойся, дитя.
Голос…
Голос из света.
Я открываю глаза и часто-часто моргаю. Все вокруг такое ослепительно-белоснежное, что цвет почти переходит в звук. Из него доносится тихий голос, в голове у меня вязкая каша, бок болит, и вокруг слишком светло, слишком…
Погодите…
Стоп-стоп…
Он нес меня по холму…
Ведь это было только сейчас, мы спустились в Хейвен сразу после того как…
— Тодд? — хриплю я. В горло словно набили мокрой ваты, но я гоню это слово наружу, в яркий ослепительный свет: — ТОДД?!
— Я сказала: успокойся. Сейчас же.
Мне незнаком этот голос, женский голос…
Женский.
— Кто вы? — спрашиваю я, пытаясь встать, щупая руками вокруг себя, чувствуя свежесть и прохладу…
…постели?
Во мне поднимается паника.
— Где он?! — кричу я. — ТОДД!
— Я не знаю никакого Тодда, дитя мое, — говорит голос. Из яркого света постепенно начинают проступать контуры и силуэты. — Зато я знаю, что ты сейчас не в том состоянии, чтобы о чем-либо расспрашивать.
— В тебя стреляли? — поясняет второй голос, моложе первого, справа от меня.
— Закрой рот. Мадлен Пул, — говорит первая женщина.
— Слушаюсь, госпожа Койл…
Я продолжаю моргать, и наконец картинка перед глазами начинает проясняться: я лежу на узкой белой койке в узкой белой комнате. На мне тонкая белая рубаха с завязками на спине. Прямо передо мной стоит высокая пухлая женщина в белом халате с вышивкой; протянутая синяя рука. У женщины тонкие губы и серьезное выражение лица. Госпожа Койл. За ней, в дверях, стоит девушка чуть постарше меня, в руках у которой тазик с горячей водой.
— Меня зовут Мэдди, — говорит она, тайком посылая мне улыбку.
— Вон, — даже не оборачиваясь, приказывает госпожа Койл.
Мэдди переглядывается со мной и напоследок снова улыбается.
— Где я? — спрашиваю я строгую госпожу, все еще задыхаясь.
— Ты имеешь в виду здание? Или город ? — Она не сводит с меня взгляда. — А может, планету?
— Пожалуйста, — выдавливаю я, и мои глаза вдруг наполняются слезами, я страшно злюсь на себя, но продолжаю говорить: — Со мной был мальчик…
Она вздыхает и на секунду отводит глаза, а потом поджимает губы и садится в кресло рядом с моей койкой. Лицо у нее строгое, а волосы убраны в такие тугие косы, что по ним впору лазать. Тело крепкое, большое — с ней шутки явно плохи.
— Прости, — почти с нежностью говорит госпожа Койл. Но только почти. — Я ничего не знаю о мальчике. — Она хмурится. — Боюсь, я вообще мало что знаю — тебя просто принесли в наш лечебный дом вчера утром. Ты была при смерти, и я не знала, сможем ли мы тебя выходить, хотя нам недвусмысленно намекнули, что от твоего выживания напрямую зависит наше .
Она умолкает и смотрит на мою реакцию.
А я понятия не имею, как реагировать.
Где он? Что с ним сделали?
Я отворачиваюсь и пытаюсь думать , но меня так крепко перетянули бинтами, что и сесть-то не получается.
Госпожа Койл проводит пальцами по лбу.
— Теперь ты очнулась, — говорит она, — но вряд ли станешь благодарить нас за мир, в который мы тебя вернули.
Она рассказывает мне, как на волне слухов об армии — огромной и сокрушительной армии, которой ничего не стоит смести их город с лица земли, да что там город — спалить целый мир, — в Хейвен прискакал мэр Прентисстауна. Мэр Леджер решил сдаться и обругал всех, кто призывал дать врагу бой. Жители Хейвена почти единодушно согласились вручить город Прентиссу на блюдечке с голубой каемочкой.
— А потом лечебные дома, — сказала госпожа Койл с неподдельной яростью в голосе, — вдруг превратились в женские тюрьмы!
— Выходит, вы доктор? — спрашиваю я, но в груди у меня все обрывается, меня словно придавливает сверху огромным валуном: мы проиграли, наше бегство от армии оказалось совершенно бессмысленным.
Губы госпожи Койл растягиваются в едва заметной улыбке — затаенной, как будто я о чем-то проболталась, но беззлобной. Я замечаю, что уже почти не боюсь ее, куда меньше боюсь за себя, но гораздо сильней боюсь за него .
— Нет, дитя мое, — говорит она, склонив голову набок. — А ведь ты должна знать, что в этом мире нет докторов женского пола. Я — целительница.
— Разве это не одно и то же?
Она снова проводит рукой по лбу:
— И впрямь. — Она кладет руки на колени и смотрит на них. — Хоть мы тут и взаперти сидим, кое-какие слухи до нас доходят. Слухи о разделении мужчин и женщин, об армии, которая явится сюда со дня на день, о резне, которую устроят солдаты, как бы мирно мы ни сдались … — Она переводит на меня решительный взгляд: — И вдруг появляешься ты, дитя мое.
Я отвожу глаза:
— И что? Я самая обычная девочка.
— Неужели? — Она явно мне не верит. — Девочка, ради прибытия которой очистили весь город? Девочка, чью жизнь мне приказали спасти ценой собственной? Девочка, — она подается вперед, чтобы лучше донести мысль, — прилетевшая из бескрайней черноты?
Я на миг затаиваю дыхание: надеюсь, госпожа Койл этого не заметила.
— Откуда вы все это взяли?
Она снова улыбается — по-прежнему беззлобно:
— Я целительница. Первым делом я всегда вижу кожу, а кожа способна рассказать о человеке очень многое — откуда он, кто он, чем питается. У тебя, дитя, вид потрепанный, но сама кожа мягкая и белая — на планете фермеров такой не встретишь. — Я все еще прячу от нее глаза. — Ну, и потом есть слухи — куда без них! Беженцы поговаривают, что на нашу планету скоро высадятся новые переселенцы. Тысячи людей!
— Прошу вас, — тихо говорю я, и глаза мои вновь наполняются слезами, как бы я ни пыталась взять себя в руки.
— К тому же ни одна здешняя девочка не назовет женщину доктором, — добавляет госпожа Койл.
Я проглатываю слезы. Закрываю рот ладонью. Где он? Плевать я хотела на все это, главное — где он?!
— Я знаю, что тебе страшно, — говорит госпожа Койл, — но мы все здесь объяты страхом, ничего не поделаешь. — Она кладет шершавую руку на мою ладонь. — А вот ты, вероятно, сможешь помочь нам.
Я опять проглатываю слезы, но молчу.
Только один человек на этом свете заслуживает моего доверия.
И его здесь нет.
Госпожа Койл снова откидывается в кресле.
— Все-таки мы спасли тебе жизнь, дитя, — говорит она. — Даже такое маленькое знание может принести большое утешение.
Я глубоко дышу и оглядываюсь по сторонам: из окна струится солнечный свет, а снаружи виднеются деревья и река, река — та самая, вдоль которой мы бежали навстречу надежде. Кажется, что в такой погожий день вообще не может происходить ничего плохого: за углами не таятся враги, и никакой армии нет на свете.
Но армия есть, и она близко.
Близко.
Для госпожи Койл они такие же враги, как для меня… В груди больно тянет.
Но я набираю побольше воздуха…
И начинаю говорить:
— Меня зовут Виола Ид.
— Так значит, к нам летят новые переселенцы? — с улыбкой спрашивает Мэдди.
Я лежу на боку, а она разматывает длинный бинт, которым меня перевязали. Внутри все в крови, а кожа пыльная и какого-то ржавого цвета. В животе у меня маленькая дырочка, зашитая тонкой ниткой.
— Почему мне не больно? — спрашиваю я.
— Повязка с настоем корня Джефферса, — отвечает Мэдди. — Это природный опиат. Боли ты чувствовать не будешь, но и в туалет сама ходить не сможешь около месяца. А примерно через пять минут крепко уснешь.
Я осторожно, очень осторожно щупаю кожу вокруг раны. На спине с другой стороны точно такое же отверстие.
— Почему я не умерла?
— А хотела бы? — Мэдди снова улыбается, но потом улыбка сменяется самым хмурым выражением лица, какое мне приходилось видеть. — Напрасно я шучу. Госпожа Койл всегда говорит, что я никогда не стану настоящей целительницей, если и дальше буду такой несерьезной. — Она окунает тряпочку в таз с горячей водой и начинает протирать мои раны. — Ты не умерла только потому, что госпожа Койл — самая лучшая целительница в Хейвене, лучше всех так называемых докторов. Даже злодеи это знают. Почему, думаешь, тебя принесли сюда, а не в клинику?
На ней такой же белый халат, как на госпоже Койл, а на голове белая шапочка с вышитой синим рукой — Мэдди сказала, что так одеваются все ученики. Она почти моя ровесница, может, на пару лет старше, как бы на этой планете ни измеряли возраст, но руки у нее уверенные и нежные одновременно.
— Расскажи, — говорит она с напускной беззаботностью, — эти злодеи и впрямь так уж злы?
Дверь открывается. На пороге возникает невысокая девушка в такой же ученической шапочке, примерно одного возраста с Мэдди, но кожа у нее темно-коричневая, а сама она мрачнее тучи.
— Госпожа Койл говорит, чтобы ты заканчивала.
Мэдди, не поднимая головы, продолжает наклеивать на мой живот повязку с лекарством:
— Госпожа Койл прекрасно знает, что я еще и половины не сделала.
— Нас призвали, — говорит девушка.
— Коринн, ты так говоришь, будто нас каждый день призывают. — Повязка действует не хуже моего пластыря с корабля: лекарство уже проникает в кровь, я чувствую приятную прохладу и сонливость. Мэдди заканчивает спереди и поворачивается к столику за новой повязкой для спины. — Я здесь делом занята.
— Там человек с ружьем, — говорит Коринн.
Мэдди замирает.
— Всех созывают на городскую площадь, — продолжает Коринн. — Включая тебя, Мэдди Пул, занята ты или нет. — Она скрещивает руки на груди. — Похоже, армия явилась.
Мэдди смотрит мне прямо в глаза. Я отвожу взгляд.
— Вот и пришел нам конец, — добавляет Коринн.
Мэдди закатывает глаза:
— Знаешь, ты всегда такая жизнерадостная! Скажи госпоже Койл, что я сейчас прибегу.
Коринн бросает на нее недовольный взгляд, но уходит. Мэдди заклеивает мне спину — к этому времени глаза у меня уже закрываются.
— Теперь спи, — говорит она. — Все будет хорошо, вот увидишь. Они бы не стали тебя спасать, если б хотели только… — Она умолкает, не закончив мысли, поджимает губы и улыбается: — Я всегда говорила — Коринн по части серьезности нас всех переплюнет!
Ее улыбка — последнее, что я вижу перед сном.
— ТОДД!
Я вскакиваю, очнувшись от кошмара, в котором Тодд ускользал от меня…
С коленей Мэдди на пол с грохотом падает книга, а сама она просыпается и удивленно моргает, глядя по сторонам. Наступила ночь, в комнате темно, и только рядом с креслом Мэдди горит маленькая лампадка.
— Кто такой Тодд? — спрашивает она, зевнув и хитро улыбаясь. — Твой парень ? — Увидев мой взгляд, она тут же мрачнеет. — Кто-то близкий и дорогой?
Я киваю, все еще тяжело дыша. Мокрые от пота волосы налипли на лоб.
— Да, близкий и дорогой.
Она наливает мне стакан воды из кувшина на прикроватной тумбочке.
— Что случилось? — говорю я, отпив. — Зачем вас созывали?
— Ах да! — Мэдди откидывается в кресле. — Было очень интересно.
Она рассказывает, как весь город — больше не Хейвен, а Нью-Прентисстаун (от этого названия у меня сердце уходит в пятки) — собрался смотреть на прибытие армии и казнь старого мэра.
— Вот только никакой казни не было, — говорит Мэдди. — Он его помиловал. Сказал, что и нас помилует. Что забирает у нас лекарство от Шума — этому никто не обрадовался, конечно, все-таки в тишине жилось очень хорошо — и что мы должны знать свое место, помнить, кто мы такие, и строить новый дом для переселенцев, которые скоро прибудут.
Мэдди приподнимает брови и ждет, что я скажу.
— Я и половины не поняла. Выходит, вы изобрели лекарство?
Она качает головой, но не отрицательно, а изумленно.
— Боже, ты и впрямь не здешняя, правда?
Я отставляю стакан с водой, подаюсь вперед и тихо шепчу:
— Мэдди, где-нибудь поблизости есть коммуникационный узел?
Она смотрит на меня так, словно я предложила ей полететь на одну из лун.
— Мне надо связаться с кораблями, — говорю я. — Это может быть что-то вроде огромной железной тарелки или башни…
Мэдди задумчиво смотрит по сторонам.
— На холмах есть старая железная башня, — наконец шепчет она в ответ, — но я не знаю, для чего она. Ее давным-давно забросили. К тому же, туда не добраться — всюду солдаты, Ви.
— Она очень высокая?
— Довольно-таки. — Мы все еще перешептываемся. — Говорят, сегодня ночью перевезут последних женщин.
— Зачем?
Мэдди пожимает плечами:
— Какая-то женщина сказала Коринн, что спэков тоже отгородили.
Я резко сажусь и чувствую, как тянет под бинтами.
— Спэков?!
— Ну да, это такой местный вид…
— Знаю. — Я пытаюсь выпрямиться невзирая на повязку. — Тодд мне много чего рассказывал про ваше прошлое. Мэдди, если он решил отделить женщин и спэков, мы в опасности! Хуже и быть не может!
Я сбрасываю с себя одеяло, чтобы встать, но живот тут же пронзает молния боли. Я вскрикиваю и падаю назад.
— Ну вот, шов потянула! — с упреком говорит Мэдди, подскочив ко мне.
— Пожалуйста! — Я скриплю зубами от боли. — Надо выбираться отсюда. Надо бежать!
— В таком состоянии бегать нельзя, — говорит она, протягивая руку к моей повязке.
И в эту секунду в палату заходит мэр.