После того, как мы обсудили возможности инсценировки в документалистике, можно обратиться к другому методу — постановке документального спектакля.
В конце 60-х годов профессиональный сценарист-документалист Вениамин Горохов написал заявку. Она называлась "Ситцевый городок". В то время в печати обсуждалась проблема так называемых ситцевых текстильных городков. Построенный в городе Камышине огромный текстильный комбинат резко увеличил женскую часть населения. Вот этой демографической проблемой я и решил заняться. Учитывая то, что экран все укрупняет и обобщает, воздействует значительно более эмоционально, нежели печатное слово, идеологи остерегались давать добро на производство проблемных фильмов, считая, что они будоражат общество
Таким образом, предложение сделать такую картину было смелым для своего времени.
Итак, я отправился в славный город Камышин, чтобы снимать просто "Ситцевый городок". Но когда узнал, что город собирается праздновать свое трехсотлетие, появилась новая идея. Я подумал сразу о народном празднике, гулянье, ярмарке. Как встарь.
Праздник! В поле праздничного возбуждения проявляются характеры, просматриваются глубинные токи эмоций. Праздник выводит людей из комнат на улицы, то есть делает их доступными для кинокамеры. Праздник усугубляет настроение: грустные люди еще более грустят, а веселые веселятся. Я искал форму для нового документального фильма. В игровом кино тогда много говорили об использовании документа. Я же стал думать о том, как привлечь постановочные средства в документальное кино. Привлечь, не изменяя уже обретенной эстетике репортажа, то есть неподдельной, чистой документальности. Здесь я отказался от принципов "безусловного фильма", потому что почувствовал необходимость условности почти театральной.
Итак, я делаю "Ярмарку". По внешности пусть она выглядит забавой. А в сути своей — все-таки драма.
Русский человек всегда был широк в веселье. Недаром на Волге до сих пор рассказывают байки про знаменитые ярмарки. Чтобы понять человека или даже целый народ, надо посмотреть его и в горе, и в радости. Я так думаю.
Случай представился необыкновенный. Только как все это поднять нашими хилыми средствами? В документальном кино того нельзя, этого не можно. Художник — и то проблема. Я уж не говорю про затейников — их вообще нет. Мы утратили секрет народного праздника.
У малых народов это есть еще в обычае. А у нас нет. Где-то по дороге потеряли. Но тут тоже сигнал времени. Интересно, осталось хоть на донышке это?
Обязательно попробую сделать ярмарочное действо. Может, откликнется у людей душа.
Город нуждался в самоутверждении, в привлечении к себе внимания. Удалось убедить местное руководство содействовать празднику. Решили провести подготовку самым широким образом.
Для меня это была первая попытка заглянуть в национальные кладовые современной России. Проблема "ситцевого городка" оказалась лишь поводом.
Признаться, меня увлекла еще одна мысль. Много лет участвуя в самодеятельности, я пришел к печальному заключению, что самодеятельные артисты чаще всего из кожи вон лезут, копируя профессионалов. Это мало удается: и таланта не хватает, и школы нет настоящей. А между тем изначально у самодеятельности была другая роль; не над зрительской толпой со сцены давать концерты, а быть заводилами в самой гуще людской, запевалами, первыми тараторами — такие люди когда-то и на свадьбах играли, и во всяких праздниках составляли главное ядро. На улице, на площади ими держалось веселье. И мне захотелось хоть на момент вернуть самодеятельность в людскую толпу.
Ребята из клубной самодеятельности надели белые рубахи, обули лапти, накрасились, намазались с помощью нашего гримера и, разучив наскоро песенку, сочиненную соавтором сценария Радием Кушнировичем, двинулись ватагой в город.
"Граждане горожане!
Пришлые и прирожденные камышане!
Нашему городу — триста лет.
Слушайте! Слушайте!..
Постановил горсовет:
Праздник — на весь белый свет!
Слушайте! Слушайте!.."
Сначала люди в городе приняли скоморошьи пляски удивленно и с недоверием. Вероятно, был допущен психологический просчет. С чего, мол, на улице вдруг запели и заплясали ряженые? Это воспринималось просто как киносъемка. Тем более что наша камера в открытую следовала за скоморохами. Контакта со зрителями не возникло.
Снятый материал вошел в экспозицию фильма.
Первый выход скоморохов не удался, потому что был слишком неожиданным, слишком странным. Город еще жил в будничном измерении.
Но вот стали украшать улицы. В общежитиях во всю шли репетиции. Открылись ярмарочные лавки. В этой обстановке появление каких-то небудничных вещей стало уже восприниматься естественно.
На площади установили афишу: "Внимание! Внимание! В честь дня рождения — большой ситцевый бал! Конкурс на лучшего парня! Конкурс на лучшую девушку!"
Камышане читали афишу, смеялись, обсуждали. А мы снимали и записывали скрытыми микрофонами их реакцию...
Мимо женских общежитий с бравой песней проходит строй солдат, прибывших на праздник. Наши длиннофокусные объективы направлены на окна...
Петушиные бои на площади, как водилось на ярмарках. И тут наблюдаем за зрителями...
В общежитии — диспут о любви. В таком текстильном городке ведь этот вопрос особенно острый. Никто не обращает уже внимания на камеру. Удается снять много интересного.
В городе девушки ведут себя бойко. Оторванные от дома, первое время они как бы празднуют свою свободу. Только потом приходит боязнь одиночества, тоска по домашнему какому-никакому уюту.
Я заметил эту печаль в глазах даже у самых развеселых на вид девушек. Это надо как-то изобразить в картине.
Чертово колесо. Какое странное сооружение.
Девушки как птицы в клетке. Вверх-вниз, вниз — вверх. Крутится и скрипит жалобно. Что-то искусственное, невеселое в нем.
Впрочем, новое человеческое общежитие, созданное к тому же административным путем, лишенное поначалу внутренних связей и обычаев, часто — тоже явление искусственное. Когда еще люди обживутся...
Вообще в городе много забавного и много трогательного.
Это быстро проявляется в условиях ярмарочного действа. Грусть и веселье ходят парочкой.
Есть люди, способные в момент рассказа к душевным переживаниям. Конечно, это особенность — редкость, талант. Но без поиска таких людей, готовых к самораскрытию, я не представляю себе работы над синхронным фильмом.
Правда, и они раскрывают себя обычно тогда, когда затронуты их "болевые точки".
В картине есть несколько монологов. Все они сняты скрытой камерой. Спровоцированные неожиданным вопросом, эти монологи составляют целый пласт фильма.
Итак, я одержим идеей возрождения национального духа, русского духа на экране. И еще была одна идея — показать формальные возможности документального кино. Документальное кино иногда делалось в фельетонном стиле, что-то типа "Фитиля", но это был, как правило, игровой материал. А я решил (после фильма "46 год", который считал исторической драмой) сделать документальную комедию. И схватился за идею камышинского праздника с определенной формальной целью.
Основным приемом в этой документальной комедии я решил использовать уже апробированный метод провокации, считая его чрезвычайно полезным для художественной документалистики.
Воскресный базар. Ряды полнехоньки. Народу — не протолкнуться.
Горки яблок, груш. Арбузы, дыни, огурцы, помидоры — в общем, все богатства окрестности выложены на прилавок. Лица деловые, озабоченные. За каждую копейку торгуются.
Мужик уныло жмет саратовскую гармонь с колокольчиками, тщетно пытаясь обворожить покупателя.
И вот тут-то врывается на базарную площадь нежданно-негаданно ватага скоморохов... Пляшут, паясничают, дуют в свои дудки, прибаутки играют.
В первую минуту базар оторопел.
Мы опустили свои камеры, слабо представляя себе, что дальше будет.
И вдруг! Базар как бы очнулся, вздохнул разом и рассмеялся.
Через несколько минут площадь уже не глазела на скоморохов, а сама ударилась в пляс. И надо было видеть, как заголосила и пошла в круг какая-то бабуся, размахивая безменом. Или тетка с валенками в авоське — закружилась, зачастила частушками.
Народ пел и плясал от души, как бывает иногда на счастливых свадьбах в деревнях...
Надо сказать, что мы не были готовы снять такой выброс радости. Не хватало камер, не было пленки. И все-таки даже то, что мы успели сделать в первое мгновение истинно народного гулянья, стало самым дорогим эпизодом фильма.
Да я представить себе заранее не мог, что в народе дремлет такая жажда праздника, такая озорная сила.
Я потом долго думал: почему на улице не вышло, а на базаре получилось?
Вероятно, "кинопровокация" легко удается тогда, когда она созвучна естественному течению жизни, когда она не чужеродна для выбранного места действия и легко вписывается в психологическую атмосферу реального события.
В игровом фильме приходится решать проблему органичности соединения актера и документа. В документальном надо думать об органичности вымысла, постановочного элемента для реально взятой жизни. Конечно, такой элемент в документальном фильме инородное тело — до тех пор пока не найден способ соединения.
Как ни странно, мне представлялось более естественным не играть "под документ", а, наоборот, использовать постановочное начало как можно более откровенно. Да, игра! А рядом — смотрите, настоящая жизнь, без подделки. И наша игра нужна для того, чтобы глубже проникнуть в эту жизнь.
В самом конце фильма один из скоморохов наклоняется к камере и прямо говорит:
"Небылица в лицах, небывальщина!
Небывальщина! Неслыхалыщина!.."
После чего вся невесть откуда взявшаяся скоморошья ватага уходит через мост и исчезает. Я хотел еще, чтобы за ней в утренней дымке ползли поливальные машины, которые смывают последние следы праздника. К сожалению, кадр этот так и не вошел в картину.
По существу, весь праздник в "Ярмарке" был развернутой "кинопровокацией". Оказавшись в необычной атмосфере народного действа, город, как мне кажется, проявился. А это уже путь к образу на экране.
Получилось местами смешное, местами грустное зрелище. Мы так и хотели.