День третий

 

В четвертом часу утра начинается снегопад. Поначалу чуть-чуть, потом все мощнее. Над тяжелыми облаками горит безумным светом северное сияние. Извивается, как змея. Сияет, словно Млечный Путь.

Кристина Страндгорд сидит в серебристо-сером «вольво» своего мужа в гараже под домом. В гараже темно. В машине горит лишь подсветка для чтения карты. На Кристине блестящий утренний халат и тапочки. Ее левая рука лежит на коленях, правая сжимает ключи от машины. Она скатала коврики в коридоре и положила их под ворота гаража. Дверь, ведущая в дом, закрыта и заперта. Щели между дверьми и косяками заклеены скотчем.

«Наверное, мне нужно поплакать, — думает она. — Я должна быть как Рахиль: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет. Но я ничего не чувствую. Словно внутри у меня белая шуршащая бумага. В нашей семье больна я. Никогда не думала, что это так. Но больна именно я».

Она вставляет ключи в зажигание. Но и теперь слезы не приходят.

 

Санна Страндгорд стоит в своей камере, прижавшись лбом к холодной решетке, которой забрано окно, и смотрит вниз на тропинку, идущую между зелеными фасадами домов по Кондуктёрсгатан. Под конусом света, падающего от уличного фонаря, стоит в снегу Виктор. Он совершенно голый, не считая огромных серых голубиных крыльев, которые прижал к телу, чтобы хоть немного прикрыться. Снежинки падают на него, словно звездный дождь, мерцают в свете фонаря, но не тают, касаясь его обнаженной кожи. Он поднимает глаза и смотрит на Санну.

— Я не могу простить тебя, — шепчет она и рисует пальцем на стекле. — Но прощение — чудо, которое происходит в нашем сердце. Так что если ты прощаешь меня, то, может быть…

Она закрывает глаза и видит Ребекку. Руки Ребекки по локоть в крови. Она вытягивает руки, держа их, как щит, над головами Сары и Ловы.

— Мне очень жаль, Ребекка, — думает Санна. — Но это выпало совершить тебе.

Когда часы на городской ратуше бьют пять, Кристина Страндгорд вынимает ключи из зажигания и выходит из машины. Снимает коврики с ворот гаража. Отрывает от двери скотч, комкает его и кладет в карман халата. Затем поднимается в кухню и начинает месить тесто для хлеба. Добавляет в муку льняное семя — у Улофа склонность к запорам.

 

* * *

 

19 февраля, среда

Ранним утром в доме Анны-Марии Меллы зазвонил телефон.

— Не снимай, — проворчал Роберт.

Но рука Анны-Марии по многолетней привычке потянулась и подняла трубку.

Звонил Свен-Эрик Стольнакке.

— Это я, — коротко сказал он. — Ты как будто запыхалась.

— Я только что поднялась по лестнице.

— Ты выглядывала на улицу? Ночью выпала куча снега.

— Угу.

— Пришел ответ из Линчёпинга. На ноже — никаких отпечатков пальцев. Его вымыли и вытерли, но это и есть орудие убийства. На острие у самой рукоятки обнаружены следы крови Виктора Страндгорда. И в раковине на кухне у Санны Страндгорд также обнаружены следы его крови.

Анна-Мария задумчиво прищелкнула языком.

— Фон Пост вне себя. Само собой, ему позарез нужно было, чтобы мы нашли улики. Он позвонил мне сегодня в половине шестого и стал долдонить насчет мотива — и что мы должны найти тот твердый предмет, которым парня стукнули по затылку.

— Хм, в этом он прав, — ответила Анна-Мария.

— Ты веришь, что это сделала она?

— С трудом могу себе представить. Но я ведь не психолог.

— Во всяком случае, он намеревается снова на нее приналечь.

Анна-Мария раздраженно втянула ноздрями воздух.

— В каком смысле — приналечь?

— Не знаю. Ясное дело, он собирается снова ее допрашивать. И говорил о том, чтобы перевести ее в Лулео, когда будет решен вопрос об аресте.

— Тьфу, проклятье! — воскликнула Анна-Мария. — Как он не понимает, что нет никакого смысла ее запугивать. Нужно бы пригласить специалиста, который смог бы с ней поговорить. Кстати, с Санной я бы побеседовала сама. Сидеть и слушать, как ее допрашивает прокурор, — бесполезная трата времени.

— Полегче, полегче, — проговорил Свен-Эрик. — Только не начинай допрашивать ее у него за спиной, а то вся наша жизнь превратится в ад кромешный.

— Я найду какую-нибудь причину повидаться с ней. Лучше я перейду границы, чем это сделаешь ты.

— Когда ты приедешь? Тебе тут, кстати, пришло не меньше тонны факсов из Линчёпинга. Девочки из канцелярии бегают как ошпаренные. Спрашивают, заносить ли это в книгу учета, и к тому же сердятся, что факс все утро был полностью заблокирован.

— Это копии из Библии Виктора. Скажи им, что это заносить в книгу учета не надо.

— Так когда ты приедешь? — снова спросил Свен-Эрик.

— Через некоторое время, — уклончиво ответила Анна-Мария. — Роберт должен сначала расчистить машину и все такое.

— Да-да, — сказал Свен-Эрик. — Ну, увидимся.

И положил трубку.

— Так на чем мы остановились? — усмехнулась Анна-Мария и посмотрела сверху вниз на Роберта.

— Вот на чем, — ответил Роберт со смехом в голосе.

Он лежал под ней на спине, совершенно голый, и его руки плавно скользнули по ее огромному животу к груди.

— Вот на этом мы и остановились, — проговорил он, проводя пальцами вокруг коричневых сосков. — Именно на этом.

 

* * *

 

Ребекка Мартинссон стояла во дворе перед домом своей бабушки и пыталась при помощи швабры счистить снег с машины. За ночь его намело целую гору, так что предстояло изрядно потрудиться, чтобы откопать «ауди». Голова под шапкой вспотела. Было по-прежнему темно, и снег продолжал сыпаться. Заснеженная дорога и нулевая видимость. Сегодня добираться до города будет невесело, если ей вообще удастся выехать со двора. Сара и Лова сидели на подоконнике в кухне и наблюдали за ней через окно. Не имело смысла выпускать девочек на улицу, чтобы их засыпало снегом, или оставлять мерзнуть в машине. Чаппи забежала за угол дома и пропала из виду. Зазвонил мобильник, Ребекка вставила в ухо гарнитуру и нетерпеливо ответила:

— Ребекка.

Это была Мария Тоб.

— Привет! — сказала она весело. — Ага, ты все же отвечаешь на телефон. Я настроилась разговаривать с твоим ящиком голосовой почты.

— Я только что звонила соседу и просила его прийти помочь откопать машину, — пропыхтела Ребекка. — Детям надо в садик и в школу, а за ночь намело невероятное количество снега. Мне не выехать со двора.

— «Детям надо в садик», — передразнила Мария Тоб. — Я не ошиблась номером? Это точно Ребекка Мартинссон? Ты разговариваешь, как многодетная мамаша со стажем.

Ребекка рассмеялась. Из-за угла появились Чаппи и Белла, мчащиеся во весь опор, снег вокруг них разлетался во все стороны. В глубоком снегу Чаппи с ее короткими ногами становилась совсем неуклюжей. Должно быть, приближается Сиввинг.

— Я разыскала данные про ту общину, которой ты интересовалась, — продолжала Мария. — И мне пришлось пообещать Юхану Дальстрёму, что в знак благодарности я приглашу его на ужин в ресторан. Так что теперь ты должна вывести меня в бар. Мне полезно сходить, например, в «Стюрехоф» — себя показать.

— Отличная сделка, — сказала Ребекка, запыхавшись, одновременно водя шваброй по капоту машины. — Сначала твой Юхан убеждает тебя пойти с ним на ужин, а затем я веду тебя в бар, чтобы ты могла встряхнуться и показать свои ножки.

— Он не мой Юхан. Благодарность и послушание, а то не будет никакой информации.

— Я благодарна и послушна. Рассказывай.

— О’кей, он сказал, что община указала в анкете «особая задача».

— Черт!

— Слушай, мне никогда не приходилось иметь дело с общественными организациями и фондами. Что это значит? — спросила Мария.

— Что это некоммерческая организация, работающая ради общественного блага, которая освобождается от налога на доходы и налога на имущество. В этом случае они не подают в налоговую никакой декларации и никакого отчета. Про них ничего невозможно узнать.

— Что касается Виктора Страндгорда, то у него была очень скромная зарплата от прихода. Юхан проверил его за последние два года: никаких других доходов, никакого имущества, недвижимости или ценных бумаг.

Во дворе появился Сиввинг: меховая шапка была надвинута на уши, а за собой он волочил мощную лопату для разгребания снега. Собаки понеслись ему навстречу и игриво запрыгали рядом. Ребекка помахала ему, но он смотрел себе под ноги и не заметил ее.

— Пасторы заколачивают по сорок пять тысяч в месяц.

— Нехилая зарплата для пастора!

— У Томаса Сёдерберга приличный портфель акций — примерно на полмиллиона. Кроме того, он владеет незастроенным участком в Вермдё.

— Вермдё — в окрестностях Стокгольма? — переспросила Ребекка.

— Да, оценочная стоимость четыреста двадцать тысяч. На самом деле может стоить и в три раза больше. Оценочная стоимость дома Весы Ларссона — одна целая две десятых миллиона. Он построен совсем недавно. Экспертная оценка стоимости была проведена в прошлом году. Еще у него кредит на миллион. Видимо, под залог дома.

— А Гуннар Исакссон?

— Ничего особенного: немного облигаций, немного сбережений на банковском счете.

За спиной Ребекки появился Сиввинг.

— Алло! — шумно поприветствовал он ее. — Ты что — сама с собой разговариваешь?

— Подожди минутку, — сказала Ребекка Марии и обернулась к Сиввингу.

Над шарфом виднелась лишь узкая полоса его лица, на меховой шапке уже лежал целый сугроб.

— Я говорю по телефону. — Она показала шнур от гарнитуры. — Не могу выехать — когда я попыталась завестись, машина забуксовала на месте.

— Ты говоришь по телефону на веревочке? — переспросил он. — Боже милосердный, скоро телефон будут вживлять младенцам под черепушку уже в роддоме. Говори, говори, я пока раскидаю снег.

Он стал водить лопатой перед машиной.

— Алло! — сказала Ребекка в телефон.

— Я тебя слышу, — ответила Мария. — Община не имеет никакого имущества, однако я проверила пасторов и членов их семей. Пасторские жены являются совладельцами торговой компании «Торговый дом «Виктори-Принт»».

— Ты их пробила по базе?

— Нет, но решения об оценочной стоимости являются общедоступными, так что ты можешь сама прокатиться до ближайшего отделения налоговой службы. Мне не хотелось снова обращаться к Юхану. Ему не очень понравилось, что пришлось запрашивать данные из трансакционной сети другой налоговой службы.

— Огромное спасибо! — воскликнула Ребекка. — Сейчас я должна помочь Сиввингу разгребать снег. Созвонимся.

— Будь осторожна, — сказала Мария и положила трубку.

 

* * *

 

Ночь медленно покинула Санну Страндгорд, ускользнула через толстое стекло окна и тяжелую стальную дверь, освобождая место беспощадному дню. Пройдет еще некоторое время, прежде чем снаружи станет светло. Слабый отсвет фонарей просочился в окно, повис под потолком. Санна лежала неподвижно на своем матрасе.

«Еще немножко», — попросила она, но сладкий сон уже улетучился.

Лицо во сне онемело. Выпростав руку из-под одеяла, она приложила ее к губам, постаралась представить себе, что это не рука, а мягкие волосы Сары. Вдохнула, вспоминая запах Ловы: от нее по-прежнему пахнет как от маленького ребенка, хотя она уже подросла. Тело расслабилось, погрузилось в воспоминания. Спальня в ее квартире, они все вчетвером в постели: Лова, обнимающая ее за шею, Сара, свернувшаяся калачиком у нее за спиной, и Чаппи, лежащая в ногах у Сары. Маленькие черные лапы подергиваются, словно собака во сне продолжает бежать. Все эти воспоминания — как татуировка на теле, они навсегда останутся на ее руках и губах. Что бы ни случилось, тело будет помнить.

«Ребекка, — подумала она. — Я не должна потерять их. Ребекка все устроит. Я не буду плакать. Слезы не помогут».

Час спустя дверь камеры осторожно приотворилась. В щель проник яркий свет, кто-то окликнул ее шепотом:

— Санна, вы уже проснулись?

Это была Анна-Мария Мелла — полицейский с длинной косой и большим животом.

Санна откликнулась, и лицо Анны-Марии появилось в дверном проеме.

— Я хотела спросить — вам нужен завтрак? Чай и бутерброд?

Санна согласилась, и Анна-Мария исчезла из виду, оставив дверь приоткрытой.

Из коридора до Санны донесся недовольный голос охранника:

— Черт подери, что ты делаешь, Мелла?

А затем голос Анны-Марии:

— Ой, да перестань. Что она сделает — выбежит сюда и проломит головой бронированную дверь?

«Она хорошая мать, — подумала Санна. — Всегда оставляет дверь приоткрытой, чтобы дети слышали, как она возится в кухне. И оставляет ночник включенным, если они боятся темноты».

Через некоторое время Анна-Мария вернулась, неся в одной руке два бутерброда с огурцом, а в другой — кружку с чаем. Под мышкой у нее была толстая папка, дверь она затворила за собой ногой. Кружка с оббитыми краями когда-то принадлежала «лучшей в мире бабушке».

— Ой, спасибо! — воскликнула Санна и села. — Я думала, в тюрьме держат на хлебе и воде.

— А это и есть хлеб и вода, — рассмеялась Анна-Мария. — Можно присесть?

Санна сделала приглашающий жест в сторону ножной части матраса, и Анна-Мария присела. Папку она положила на пол.

— Опустился, — сказала Санна, прихлебывая чай, и кивнула в сторону живота Анны-Марии. — Значит, уже скоро.

— Похоже, — улыбнулась Анна-Мария.

Некоторое время обе молчали. Санна ела бутерброды, откусывая маленькие кусочки. Огурец хрустел на зубах. Анна-Мария смотрела через окно на снегопад.

— Убийство вашего брата, как бы это лучше выразиться, имеет религиозный характер, — задумчиво проговорила Анна-Мария. — В каком-то смысле оно было ритуальным.

Санна перестала жевать. Кусок бутерброда встал во рту, как ком.

— Выколотые глаза, отрезанные руки, многочисленные ножевые раны, — продолжала Анна-Мария. — Место, где лежало тело, — прямо в проходе, ведущем к алтарю. И никаких признаков борьбы.

— Как жертвенный телец, — тихо проговорила Санна.

— Именно, — кивнула Анна-Мария. — И я подумала об одном месте из Библии — «око за око, зуб за зуб».

— Это из Книги Моисеевой. — Санна потянулась за Библией, которая лежала на полу рядом с матрасом.

Некоторое время она листала ее в поисках нужного места, потому прочла вслух:

— А если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб…

Она сделала паузу и прочла про себя, прежде чем продолжить:

— Руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.

— У кого могли быть причины мстить ему?

Санна не ответила, лишь внешне бесцельно листала Библию.

— В Ветхом Завете часто выкалывают людям глаза, — сказала она. — Филистимляне выкололи глаза Самсону. Аммониты предложили мир осажденным в Ябе при условии, что они всем им выколют правый глаз.

Она замолчала, потому что дверь распахнулась и появился охранник с Ребеккой Мартинссон. Волосы Ребекки превратились в мокрые космы, тушь размазалась и лежала под глазами черными кругами. Нос напоминал текущий кран.

— Доброе утро! — сказала она и обиженно посмотрела на двух улыбающихся женщин, сидящих на матрасе. — Только не спрашивайте, что со мной произошло.

Охранник удалился, а Ребекка осталась стоять в дверях.

— У вас что — утренняя молитва? — спросила она.

— Мы говорили о выколотых глазах в Библии, — сказала Санна.

— Например, «око за око, зуб за зуб», — добавила Анна-Мария.

— Угу, — кивнула Ребекка. — А есть еще место в одном из Евангелий: «Если глаз твой искушает тебя…» и так далее, где это?

Санна перелистала Библию.

— Это написано в Евангелии от Марка. Вот, глава девятая, стих сорок третий и далее: «И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает, и огонь не угасает. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает, и огонь не угасает. И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает, и огонь не угасает».

— Круто! — с чувством произнесла Анна-Мария.

— А почему вы об этом заговорили? — спросила Ребекка, стягивая с себя пальто.

Санна отложила Библию.

— Анна-Мария сказала, что убийство Виктора выглядит как ритуальное.

В тесной комнатушке повисла напряженная тишина. Ребекка сурово смотрела на Анну-Марию.

— Я не хочу, чтобы вы разговаривали с Санной об убийстве в мое отсутствие, — сказала она строго.

Анна-Мария с трудом наклонилась вперед и подняла с пола папку. Затем разогнулась и устремила на Ребекку твердый взгляд.

— Я не планировала этого разговора. Все вышло спонтанно. Я провожу вас в комнату для встреч. Ребекка, когда вы закончите, попросите охранника отвести Санну в душ. Встретимся в кабинете для допросов через сорок минут.

Она протянула Ребекке папку и добавила с добродушной улыбкой:

— Вот, копии из Библии Виктора, которые вы просили. Очень надеюсь, что нас ждет плодотворное сотрудничество.

«Фиг тебе», — подумала Ребекка, когда Анна-Мария двинулась впереди них в сторону комнаты для встреч.

Когда они остались одни, Ребекка опустилась на стул и мрачно взглянула на Санну, которая стояла у окна и смотрела на снег, падающий за окном.

— Кто мог подбросить орудие убийства тебе в квартиру?

— Мне ничего не приходит на ум. И я знаю не больше, чем раньше. Я спала. Виктор стоял возле моей кровати, так что я посадила Лову в санки, взяла Сару за руку и пошла в церковь. И там лежал он.

Они помолчали. Ребекка открыла папку, которую получила от Анны-Марии. Первая страница представляла собой ксерокопию обратной стороны открытки. Марки на ней не было. Ребекка уставилась на почерк, и холодок пробежал по телу. Тот же, что и на сообщении, прилепленном на ее машину, — угловатый, словно писавший был в варежках или держал ручку не той рукой. Она прочла: «То, что мы сделали, не грех в глазах Господних. Я люблю тебя».

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Санна, увидев, как побледнело лицо Ребекки.

«Я не могу рассказать ей о записке на машине, — подумала та. — Она будет вне себя от волнения. Испугается, как бы с девочками чего не случилось».

— Ничего особенного, — ответила Ребекка. — Но послушай-ка вот это.

Она прочла открытку вслух и спросила:

— Кто любил его, Санна?

Санна опустила глаза.

— Не знаю. Его много кто любил.

— Ты никогда ничего не знаешь, — раздраженно ответила Ребекка.

Ей стало не по себе. Что-то тут не сходилось, но она никак не могла понять, что именно.

— Вы что, поссорились с Виктором перед его смертью? Почему ты не хотела, чтобы он и твои родители забирали девочек?

— Я же тебе уже объясняла, — нетерпеливо ответила Санна. — Виктор отдал бы их маме с папой.

Ребекка замолкла и уставилась в окно. Она подумала о Патрике Маттссоне. На видеозаписи службы он пытался схватить Виктора за руки, но Виктор вырвался.

— Я должна пойти в душ, чтобы успеть до допроса, — заявила Санна.

Ребекка рассеянно кивнула.

«А я должна поговорить с Патриком Маттссоном», — подумала она.

Санна отвлекла Ребекку от этих мыслей, проведя рукой по ее волосам.

— Я люблю тебя, — сказала она мягко. — Моя самая любимая сестра.

«Просто озвереть, как все меня любят, — подумала Ребекка. — Лгут, предают и, того и гляди, съедят за завтраком из чистейшей любви».

 

Ребекка и Санна сидят за кухонным столом. Сара лежит в надувном кресле в гостиной и слушает Йоййе Вадениуса.[12]Это ее утренний ритуал: тянуть из кружки жидкую овсянку, раскинувшись в кресле, под песни Йоййе. В кухне включено радио. В окне по-прежнему висит оранжевая бумажная звезда, хотя на дворе уже февраль. Однако так хочется сохранить хоть что-то из рождественских украшений, чтобы выдержать холод и темень и протянуть до весны. Санна стоит у плиты и намазывает бутерброды. Кофеварка всхлюпывает в последний раз и замолкает. Санна наливает кофе в две кружки и ставит их на стол.

Дурнота накатывает на Ребекку, как огромная волна. Она вскакивает из-за стола и убегает в туалет. Даже не успевает полностью поднять крышку унитаза, и большая часть рвоты попадает на крышку и на пол.

Санна приходит следом за ней. Она стоит в дверях туалета в своем потертом зеленом плюшевом халате и смотрит на Ребекку встревоженным взглядом. Тыльной стороной ладони Ребекка вытирает с лица слизь и остатки рвоты. Обернувшись к Санне, она видит, что та все поняла.

— Кто он? — спрашивает Санна. — Виктор?

 

— Он имеет право знать, — говорит Санна.

Они снова сидят за столом. Кофе вылит в раковину.

— Зачем? — мрачно спрашивает Ребекка.

Она чувствует себя как в капсуле из толстого стекла. Это началось уже давно. По утрам тело просыпается гораздо раньше ее: рот открывается навстречу зубной щетке, руки застилают кровать, ноги сами идут в сторону школы «Яльмар Лундбумсскулан». Иногда она застывает посреди улицы, пытаясь вспомнить, не суббота ли сегодня. Надо ли ей вообще в школу? Но вот что удивительно — ноги всегда правы. Они приносят ее в нужную аудиторию в нужный день и в нужное время. Тело прекрасно справляется без нее. В последнее время она избегала ходить в церковь — ссылалась на учебу, на грипп, уезжала к бабушке в Курраваару. А Томас Сёдерберг не спрашивал, где она, и ни разу не позвонил.

— Потому что это его ребенок, — говорит Санна. — Он ведь все равно догадается. В смысле — через несколько месяцев это в любом случае будет заметно.

— Не будет, — чуть слышно отвечает Ребекка.

Она видит, как смысл ее слов постепенно доходит до Санны.

— Нет, Ребекка, нет! — восклицает та и качает головой.

Слезы наворачиваются ей на глаза, и она тянется, чтобы взять Ребекку за руку, но та вскакивает, натягивает ботинки и пуховик.

— Я люблю тебя, Ребекка, — умоляющим голосом произносит Санна. — Как ты не понимаешь, что это — дар Божий? Я помогу тебе…

И умолкает, поймав на себе презрительный взгляд.

— Я знаю, — чуть слышно произносит она. — Ты считаешь, что я не в состоянии позаботиться даже о Саре и о себе самой.

Санна закрывает лицо руками и беззвучно плачет.

Ребекка выходит прочь из квартиры. Гнев клокочет внутри ее, руки сами собой сжимаются в кулаки. Кажется, она смогла бы кого-нибудь убить. Кого угодно.

Когда Ребекка уходит, Санна придвигает к себе телефон и набирает номер. Трубку снимает Майя, жена Томаса Сёдерберга.

 

* * *

 

Патрик Маттссон проснулся в двенадцатом часу от звука ключа, поворачиваемого в замке его квартиры. Затем послышался голос матери — ломкий, как осенний лед, встревоженный. Она окликнула его по имени, и он услышал, как она прошла через холл мимо туалета, где он лежал. Остановилась у двери гостиной и снова позвала его. Через некоторое время она постучала в дверь туалета.

— Патрик! Открой!

«Надо бы отозваться», — подумал он.

Пошевелился и ощутил лицом прохладу кафельных плит пола. Должно быть, в конце концов он все же заснул — на полу в ванной, скрючившись в позе зародыша, прямо в одежде.

Снова голос матери. Настойчивый стук в дверь.

— Патрик, ты слышишь меня? Открой, пожалуйста. С тобой все в порядке?

«Нет, со мной не все в порядке, — подумал он. — И никогда уже не будет в порядке».

Его губы сложились, чтобы произнести имя. Но он не позволил себе этого сделать.

Виктор. Виктор. Виктор.

Теперь она принялась трясти ручку двери.

— Патрик, немедленно открывай, иначе я позвоню в полицию, они приедут и выломают дверь!

О господи! Он приподнялся на колени. В голове как будто стучал отбойный молоток. Болело бедро, которое было прижато в твердому кафельному полу.

— Я сейчас! — проскрипел Патрик. — Я… мне немного плохо. Подожди минутку.

Она попятилась, когда он отпер дверь.

— Что у тебя за вид! — воскликнула она. — Ты заболел?

— Да.

— Хочешь, я позвоню и скажу, что ты сегодня останешься дома?

— Нет, я должен бежать.

Он посмотрел на часы.

Она пошла вслед за ним в гостиную. На полу лежали разбитые цветочные горшки, ковер оказался в углу, кресло было перевернуто.

— Что здесь произошло? — спросила она срывающимся голосом.

Он повернулся к ней и обнял ее за плечи.

— Это я сам наделал, мама. Но ты не волнуйся. Мне уже намного лучше.

Она кивнула, но он видел, что она в любой момент готова расплакаться. Он отвернулся от нее и сказал:

— Мне нужно ехать на грибную плантацию.

— Я останусь и приберусь тут, — проговорила мама у него за спиной и наклонилась, чтобы поднять с пола стакан.

Патрик Маттссон отмахнулся от ее навязчивых забот.

— Нет, мамочка, не надо, это совершенно лишнее.

— Ради меня, — прошептала она, пытаясь заглянуть ему в глаза. Закусила нижнюю губу, чтобы сдержать слезы. — Я знаю, ты не хочешь мне ничего рассказывать. Но если ты, по крайней мере, разрешишь мне прибраться, то… — Она проглотила ком в горле. — То мне будет приятно, что я могу хоть что-то для тебя сделать.

Он опустил плечи и заставил себя обнять ее на ходу.

— Хорошо. Спасибо, мамочка.

И выскочил за дверь.

Сев за руль своего «гольфа», он повернул ключ в зажигании. Вдавил педаль сцепления, чтобы рычание мотора отогнало тяжелые мысли.

«Не плакать», — приказал себе Патрик.

Потом повернул зеркало заднего вида и посмотрел на свое лицо. Глаза опухшие, волосы лежат слипшимися сосульками. Он издал короткий безрадостный смешок, скорее похожий на кашель, и резко отвернул от себя зеркало.

«Больше я не буду думать о нем, — сказал он сам себе. — Никогда больше».

Он выехал на Грюввеген и набрал полную скорость на склоне, ведущем в сторону Лаппгатан. Из-за снегопада ехать приходилось почти на ощупь, он едва ли видел хоть что-то. Утром дорогу расчистили, но с тех пор нападало еще, свежий снег предательски проскальзывал под колесами. Патрик сильнее нажал на педаль газа. Время от времени колеса пробуксовывали, его выносило на встречную. Это не имело никакого значения.

На перекрестке Лаппгатан у него и не было никаких шансов остановиться, неуправляемая машина скользнула дальше. Уголком глаза он заметил женщину с финскими санями, в которых сидел маленький ребенок. Она втащила сани обратно на гору счищенного с дороги снега и подняла руку ему вслед. Наверное, показывала средний палец. Когда он проехал часовню Лестадиуса, ситуация на дороге изменилась: здесь снег был утрамбован тяжестью проехавших машин, в нем образовалась колея, но «гольф» предпочитал не следовать ей. Задним числом Патрик не помнил, как миновал перекресток улиц Грюввеген и Яльмар-Лундбумсвеген. Останавливался ли он у светофора?

У шахты он проехал мимо охранника, помахав тому. Охранник сидел, уткнувшись в газету, и даже не поднял глаз. Патрик остановился у шлагбаума возле тоннеля, ведущего вниз, в глубь шахты. Его трясло. Пальцы не слушались, когда он рылся в кармане в поисках сигареты. Внутри он ощущал полную пустоту. Это хорошо. В последние пять минут он ни разу не подумал о Викторе Страндгорде.

«Спокойно, — сказал он себе. — Спокойно».

Наверное, лучше было бы остаться дома. Но каково сидеть весь день одному в квартире? Он бы просто выбросился с балкона.

«Да ладно, — насмешливо возразил себе Патрик. — На такое у тебя кишка тонка. Бить кофейные чашки и швырять на пол цветочные горшки — вот все, на что ты способен».

Он опустил стекло машины и потянулся, чтобы вставить карточку в считыватель.

Тут чья-то рука схватила его за запястье, и он вздрогнул так, что сигарета упала ему на колени. Сначала он не увидел, кто это, и внутри все сжалось от страха. Потом разглядел за стеклом машины знакомое лицо.

— Ребекка Мартинссон, — произнес он.

Снег падал на ее темные волосы, снежинки таяли на носу.

— Я хочу поговорить с тобой, — заявила она.

Он кивнул в сторону пассажирского сиденья:

— Тогда садись.

 

Ребекка помедлила. Подумала о сообщении, которое кто-то оставил на ее машине. «Смертью умрешь», «Ты предупреждена».

— It’s now or never,[13] — сказал Патрик Маттссон, перегнулся через пассажирское сиденье и открыл дверь машины.

Ребекка взглянула на вход в шахту — черная дыра, ведущая в подземелье.

— Хорошо, но у меня в машине собака, так что я должна вернуться самое позднее через час.

Обойдя машину, она села на переднее сиденье и захлопнула дверь.

«Никто не знает, где я», — подумала она, когда Патрик Маттссон вставил карточку в считыватель, и шлагбаум, перекрывающий дорогу в шахту, медленно поднялся.

Он отпустил сцепление, и они въехали в шахту.

Впереди них блестели отражатели на стенах тоннеля, а позади, словно черная бархатная штора, висела непроницаемая темнота.

Ребекка попыталась завязать разговор. Это было все равно что тащить на поводке упирающуюся собаку.

— Уши закладывает. С чего бы это?

— Перепад давления.

— На какую глубину мы будем спускаться?

— Пятьсот сорок метров.

— Стало быть, ты теперь выращиваешь грибы?

Ответа не последовало.

— Честно говоря, никогда не пробовала грибы шиитаке. Ты один этим занимаешься?

— Нет.

— Так вас там много? Там есть кто-то еще?

Не отвечая, он быстро повел машину в глубь земли.

 

Патрик Маттссон припарковал машину возле подземной мастерской. Двери не было, лишь большое отверстие в каменной стене. Внутри Ребекка увидела несколько человек в комбинезонах и шлемах, с инструментами в руках. Огромные буровые машины марки «Atlas Copco» стояли в ряд, ожидая ремонта.

— Сюда, — Патрик Маттссон двинулся вперед.

Ребекка последовала за ним, внутренне желая, чтобы кто-нибудь из мужчин в мастерской обернулся и взглянул на нее.

С обеих сторон от них стояла стеной черная горная порода. Кое-где из горы выступала вода и окрашивала стену в зеленый цвет.

— Это медь окисляется от воды, — пояснил Патрик, когда она спросила.

Он бросил на пол сигарету, придавил ее подошвой и отпер тяжелую стальную дверь в стене.

— Я думала, здесь внизу курить запрещено, — заметила Ребекка.

— Почему? — удивился Патрик. — Здесь нет никаких взрывоопасных газов, ничего легковоспламеняющегося.

Она засмеялась.

— Отлично. Тогда ты можешь спрятаться здесь, в пятистах метрах под землей, и тайком покурить.

Он придержал тяжелую дверь и протянул руку ладонью вверх, показывая, чтобы она зашла впереди него.

— Никогда не понимала «учения о благочестии» свободных церквей, — сказала она и повернулась к нему, чтобы не оказаться спиной. — Курить нельзя. Употреблять алкоголь нельзя. На дискотеки ходить нельзя. Откуда все это? Обжорство и нежелание делиться со страждущими — грехи, о которых действительно говорится в Библии, — упоминаются очень редко.

Дверь за ними захлопнулась. Патрик зажег свет. Комната напоминала большой бункер. С потолка свисали металлические полки. На них располагалось нечто, напоминающее огромные колбасы в пластиковой упаковке или круглые дрова.

Когда Ребекка задала вопрос, Патрик Маттссон начал объяснять:

— Это ольховые опилки в полиэтилене. В них внесены споры. Когда они пролежали некоторое время, можно убрать полиэтилен и немного похлопать по ним руками. Тогда грибы начнут расти — и через пять дней можно собирать урожай.

Он исчез за большой полиэтиленовой занавеской в дальнем углу помещения и через некоторое время снова появился, неся кубы из прессованных опилок, поросшие грибами шиитаке. Положив кубы на стол, он начал привычными движениями собирать грибы и кидать в картонную коробку. По помещению распространился запах грибов и влажного дерева.

— Здесь для них идеальный климат. А лампы сами переключаются с ночного режима на дневной и обратно. Ну, хватит болтовни. Чего ты хотела от меня, Ребекка?

— Я хотела поговорить о Викторе.

Он смотрел на нее взглядом, лишенным всякого выражения. У Ребекки возникло чувство, что надо было одеться попроще. Сейчас они находились на разных планетах и пытались поговорить. Она — в своем проклятом пальто и тонких дорогих перчатках.

— Когда я жила здесь, вы с ним дружили.

— Да.

— Каким он был? Я имею в виду — после моего отъезда.

За занавеской с глухим шипением включилась система полива. Вода разбрызгивалась откуда-то с потолка, стекая по толстому прозрачному полиэтилену.

— Он был безупречен. Красивый. Самозабвенный. Великолепный оратор. Но Бог ему достался суровый. Живи он в Средние века, наверняка занимался бы самобичеванием и совершал паломничество на окровавленных ногах к святым местам.

Патрик собрал грибы с последнего куба и равномерно распределил их в коробке.

— Каким же образом он предавался самобичеванию? — спросила Ребекка.

Патрик Маттссон перебирал грибы — казалось, он обращается к ним, а не к ней.

— Не тронь меня! — выкрикнул он.

Она замерла на месте.

— Ты знаешь, чего ты добиваешься? Ты, которая взяла и сбежала, когда стало трудно.

— Да, — прошептала она.

Он вскинул руки.

— Ты понимаешь, что я могу разрушить весь этот храм? Так что от «Источника силы», и общины, и школы, и всего этого останется только пепел. Муниципалитету придется открыть в Хрустальной церкви хоккейный стадион.

— «… И познаете истину, и истина сделает вас свободными», как сказано в Евангелии.

Он замолк.

— Свободными? Ты считаешь, что ты свободна?

Он огляделся, словно ища что-то.

«Нож», — пронеслось в голове у Ребекки.

Он сделал ей жест рукой, повернув ее ладонью к ней — видимо, призывая подождать. И исчез за дверью в дальнем углу помещения. Раздался тяжелый щелчок, когда она захлопнулась за ним, и наступила тишина. Слышно было, как падают капли за полиэтиленовой занавеской и гудят лампы дневного света.

Прошла минута. Ребекка вспомнила о человеке, пропавшем в шахте в шестидесятые годы. Он спустился и больше не вернулся. Его машина осталась стоять на парковке, а сам он бесследно исчез. Никакого тела. Ничего. Его так и не нашли.

А Чаппи в машине на большой парковке? Сколько времени она продержится, если Ребекка не вернется? Начнет ли она лаять и привлечет чье-нибудь внимание? Или уляжется и тихо заснет в заснеженной машине?

Ребекка подошла к двери, ведущей обратно в тоннель, и толкнула. К ее большому облегчению, дверь оказалась не заперта. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не пуститься к мастерской бегом. Когда она увидела людей, услышала шум инструментов и звук сгибаемого железного листа, страх отпустил.

Какой-то мужчина вышел из мастерской. Он снял шлем и направился к одной из машин, припаркованных тут же.

— Вы наверх? — спросила Ребекка.

— Ну да, а что? — улыбнулся он. — Подвезти?

Он вывез ее из шахты на белый свет. Она чувствовала щекой те любопытные взгляды, которые он бросал на нее, хотя в темноте он вряд ли мог что-то разглядеть.

— Так вот оно что, — сказал он. — И часто ты здесь бываешь?

 

* * *

 

Когда Ребекка вернулась к машине, оставленной на парковке, Чаппи посмотрела на нее с упреком.

— Прости меня, солнышко, — покаялась Ребекка. — Сейчас мы поедем за Сарой и Ловой, а потом от души погуляем и поиграем, обещаю тебе. Но по дороге мы проедем мимо налогового управления и проверим одну штуку в их компьютере, хорошо?

И сквозь метель повела машину в местное управление налоговой службы.

— Надеюсь, что все это скоро закончится, — сказала она Чаппи. — Хотя сейчас ситуация выглядит не особенно радужной. Мне пока не удается свести все воедино.

Чаппи сидела рядом на переднем сиденье и внимательно слушала. Наклонив голову, она смотрела на Ребекку с самым серьезным видом, точно понимала каждое слово.

«Она как бабушкин пес Юсси, — подумала Ребекка. — Такой же смышленый взгляд».

Она вспомнила, как мужики в деревне имели обыкновении сидеть и беседовать с Юсси, который ходил, где ему вздумается. «Все понимает, только сказать не может», — вздыхали они.

— Твоя хозяйка была сегодня во время допроса немного не в себе, — продолжала Ребекка. — Когда на нее начинают давить, она словно съеживается и улетает в окно. Отвечает рассеянно и невпопад. Доводит прокурора до белого каления.

Налоговое управление находилось в том же кирпичном здании, что и полиция. Паркуя машину, Ребекка огляделась. Неприятное чувство, оставшееся с того момента, как она нашла записку на стекле машины, не проходило.

— Пять минут, — пообещала она Чаппи и заперла дверь машины снаружи.

Вернулась она десять минут спустя. Положила четыре распечатки в бардачок машины и почесала Чаппи между ушей.

— Ну, теперь они у меня попляшут, — победоносно заявила Ребекка. — Теперь им придется отвечать на мои вопросы. Мы успеем сделать еще одно небольшое дельце, а потом поедем за девочками.

 

Доехав до Хрустальной церкви на горе Сандстенсбергет, Ребекка выпустила Чаппи из машины.

«Мне может понадобиться кто-то, кто на моей стороне», — подумала она.

Когда она поднималась в гору в сторону кафе и книжного магазина, сердце билось чаще. Слишком велик был риск столкнуться с кем-то, кто узнает ее. Лишь бы только не с кем-нибудь из пасторов или старейшин общины.

«Да какая разница, — внушала себе Ребекка. — Если этому суждено произойти, так пусть уж сейчас, чем позднее».

Чаппи перебегала от одного фонарного столба к другому, считывая сообщения и отвечая на них. Здесь прошло немало собачьих мальчиков, с которыми она раньше не встречалась.

В книжном магазине было пусто, только девушка за стойкой. Ребекка никогда ее раньше не видела. У девушки были коротко подстриженные волосы, выкрашенные перьями, и огромный, отделанный стеклянными бусинами крест на шее. Она улыбнулась Ребекке.

— Обращайтесь, если вам нужно что-то подсказать, — пропела она.

Было похоже, что Ребекка кажется ей смутно знакомой, но она не может сообразить, где именно ее видела.

«По телевизору», — подумала Ребекка, кивнула девушке, посадила Чаппи у входа, стряхнула снег с пальто и направилась к ближайшей полке.

Из колонок негромко звучала популярная музыка христианского содержания. С потолка свисали стеклянные светильники из ИКЕА, споты бросали яркий свет на полки с книгами и дисками. Стеллажи посреди магазина были невысокие, так что спрятаться за ними не представлялось возможным. Ребекка могла свободно держать в поле зрения большие стеклянные двери, ведущие в кафе. Деревянный пол был почти совсем сухой. Мало пар заснеженной обуви прошло здесь сегодня.

— Как у вас тут тихо, — сказала она девушке за прилавком.

— Все на семинаре. У нас проходит Чудотворная конференция.

— Вы все же решили провести ее, хотя Виктор Страндгорд…

— Да, — поспешно ответила девушка. — Он хотел бы этого. И Господь хотел этого. Вчера и позавчера приходило много журналистов, задавали вопросы, покупали книги и диски, а сегодня затишье.

Вот она. Ребекка нашла полку с книгой Виктора «Билет на небо и обратно». В переводах на английский, немецкий и французский. Она перевернула книгу задней стороной. «Отпечатано в ТД «Виктори-Принт»». Ребекка перевернула еще несколько книг и журналов — они также были отпечатаны в «Виктори-Принт». На видеокассетах значилось «копирайт «Виктори-Принт»». В десятку!

— Ребекка Мартинссон! — громко произнес в ту же секунду голос прямо у нее над ухом. — Давненько!

Она резко обернулась — у нее за спиной стоял Гуннар Исакссон. Сознательно почти вплотную, так что его живот едва не касался ее.

«Какой роскошный и полезный живот», — подумала Ребекка.

Он выступал над брючным ремнем, как самостоятельное боевое подразделение, готовое проникнуть в личное пространство другого человека, в то время как сам Гуннар Исакссон прятался за ним, оставаясь на безопасном расстоянии. Ребекка подавила в себе желание сделать шаг назад.

«Я вынесла прикосновение твоих рук к своему телу, когда ты молился за меня, — подумала она. — Так что меня не смутить тем, что ты стоишь слишком близко».

— Привет, Гуннар! — проговорила она легким тоном.

— Я ожидал, что ты появишься. Думал, придешь на одно из наших вечерних собраний, раз ты в городе.

Ребекка молчала. С одного из плакатов на них смотрел Виктор Страндгорд.

— Как тебе наш магазинчик? — продолжал Гуннар Исакссон, с гордостью оглядывая помещение. — В прошлом году мы его перестроили, сделали дверь в кафе, чтобы можно было посидеть и полистать книгу за чашкой кофе. Там внутри можно повесить пальто, если хочешь. Я предложил на полку для головных уборов повесить табличку «Оставь свой разум здесь».

Ребекка посмотрела на него. Сытая жизнь наложила отпечаток: живот вырос, появились дорогая рубашка, дорогой галстук, борода и волосы любовно ухожены.

— Что я думаю о магазине? — переспросила она. — Я думаю, что на эти деньги община могла бы пробуравить колодцы и отправить уличных детей в школу.

Гуннар Исакссон окинул ее высокомерным взглядом.

— Господь не занимается искусственным орошением, — громко ответил он, сделав ударение на слове «Господь». — В этом приходе открылся источник Его изобилия. Благодаря нашей молитве новые источники забьют по всей земле.

Он покосился на девушку за прилавком и с удовольствием отметил, что она его тоже слушает. Поставить Ребекку Мартинссон на место при свидетелях куда приятнее.

— Все это, — он обвел величественным жестом всю Хрустальную церковь, — всего лишь начало.

— Что за чушь? — сухо проговорила Ребекка. — Пусть бедняки сами молятся, чтобы им было даровано богатство, — ты это имеешь в виду? Разве не сказал Иисус: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». А что будет с теми, кто оставил меньших без помощи? «И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную».

Щеки Гуннара Исакссона побагровели. Он наклонился к ней, так что она ощутила на своем лице его дыхание, пахнущее ментолом и апельсином.

— А себя ты никак относишь к этим самым праведникам? — насмешливо прошептал он.

— Нет, — таким же шепотом ответила Ребекка. — Но, боюсь, тебе придется составить мне компанию в аду.

Прежде чем он успел что-либо сказать, она продолжала:

— Я смотрю, немалую долю материалов, которые вы здесь продаете, печатает «Виктори-Принт». Твоя жена совладелец этого торгового дома.

— Ну и что? — подозрительно спросил Гуннар Исакссон.

— Я навела справки в налоговом управлении: торговый дом получил от государства огромные деньги в компенсацию налога с оборота. Я не вижу этому никакого иного объяснения, кроме одного: недавно в компанию сделаны значительные инвестиции. Откуда такие деньги? Она хорошо зарабатывает — твоя жена? Насколько я помню, раньше она была учительницей средней школы, не так ли?

— Ты не имеешь права совать свой нос в дела «Виктори-Принт», — злобно прошипел Гуннар Исакссон.

— Решения по налогам являются открытым публичным документом, — громко ответила Ребекка. — Я хотела бы получить ответ на несколько вопросов. Откуда взялись деньги, которые инвестированы в «Виктори-Принт»? Что-то тревожило Виктора перед смертью? У него были отношения с кем-нибудь? Например, с кем-нибудь из мужчин, входящих в общину?

Гуннар Исакссон сделал шаг назад и посмотрел на нее с отвращением. Затем поднял палец и указал на дверь.

— Вон! — закричал он.

Девушка за прилавком подпрыгнула и с ужасом уставилась на них. Чаппи тоже вскочила и залаяла.

Гуннар Исакссон грозно шагнул к Ребекке, так что ей пришлось отступить.

— Не пытайся угрожать делам Господним и сынам Господа, — прорычал он. — Именем Христа я сровняю твои планы с землей. Ты слышишь, что я сказал? Вон!

Ребекка повернулась на каблуке и поспешным шагом покинула магазин. Сердце у нее отчаянно билось. Чаппи следовала за ней по пятам.

 

* * *

 

Синий вечер окутал бабушкин двор. Ребекка сидела на финских санях и наблюдала за Ловой и Чаппи, игравшими в снегу. Сара лежала наверху в комнате и читала. Она даже не потрудилась ответить «нет», когда Ребекка предложила выйти погулять, молча закрыла дверь и плюхнулась на кровать.

— Посмотри на меня, Ребекка! — крикнула Лова.

Она стояла на коньке крыши погреба. Вот она развернулась и рухнула в снег спиной вперед. Высота была небольшая. Некоторое время она лежала в снегу, размахивая руками и ногами, чтобы сделать снежного ангелочка.

Они пробыли на улице почти час, построили полосу препятствий — через тоннель, прорытый в снежном валу, в сторону сарая, три круга вокруг березы, затем на крышу погреба, где надо было пройти, балансируя, по коньку, спрыгнуть в снег и вернуться на старт. На последнем этапе требовалось пробежать спиной вперед по глубокому снегу — так решила Лова. Сейчас она была занята тем, что размечала полосу сосновыми веточками. Впрочем, у нее возникли проблемы с Чаппи, которая сочла своим святым долгом хватать каждую веточку и уносить ее в какое-то тайное место, недоступное для наружного освещения.

— Я тебе сказала: прекрати! — сердито кричала Лова Чаппи, которая радостно убегала с очередной добычей в зубах.

— Послушай, а не пойти ли нам в дом попить какао с бутербродами? — попыталась Ребекка уже в третий раз.

Она устала, пока рыла ход сквозь снежный вал, однако сейчас перестала потеть и начала мерзнуть. Ей хотелось в дом. Снаружи по-прежнему падал снег.

Но Лова отчаянно протестовала: Ребекка должна засечь время, когда она будет преодолевать полосу препятствий.

— Ну, тогда давай сделаем это прямо сейчас. Ты вполне справишься и без веточек — ты же знаешь, где проходит полоса.

Бежать по снегу оказалось очень трудно. В конце концов получилось только два круга вокруг березы, а в конце Лова не стала бежать задом наперед, а дойдя до финиша, в полном изнеможении упала в объятия Ребекки.

— Мировой рекорд! — провозгласила Ребекка.

— А теперь твоя очередь.

— Ни за что. Ну, может быть, завтра. А теперь марш в дом!

— Чаппи! — позвала Лова, когда они двинулись к дому.

Однако собаки нигде не было видно.

— Иди в дом, — велела Ребекка, — я позову ее. И надевай сразу пижаму и носки! — крикнула она вслед девочке, когда та уже поднималась по лестнице.

Закрыв входную дверь, она снова позвала, прямо в темноту:

— Чаппи!

Казалось, ее голос разносится всего на несколько метров. Снегопад глушил все звуки, и когда она сама прислушалась, то различила лишь зловещую тишину. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы еще раз позвать собаку. Жутковато было стоять вот так, на виду, в свете фонаря на крыльце, и звать, когда вокруг высился черный молчаливый лес.

— Чаппи, ко мне! Чаппи!

Проклятая собака. Ребекка сделала шаг вперед, собираясь сойти с крыльца и обойти двор, но остановилась.

«Прекрати, что за детский сад», — убеждала она себя, но все же не решалась ни спуститься с крыльца, ни крикнуть еще раз. Перед глазами у нее стояла бумажка, прилепленная к машине. Слово «кровь», написанное угловатыми буквами. Она подумала о Викторе, о детях, оставшихся в доме. Пятясь, поднялась по лестнице обратно на крыльцо. Не сумела заставить себя повернуться спиной к тому неизвестному, что могло подстерегать ее в темноте. Войдя в дверь, она заперла ее изнутри и побежала по лестнице на второй этаж.

В холле она тут же позвонила Сиввингу. Он пришел через пять минут.

— У нее наверняка течка, — сказал он. — Не думаю, чтобы она попала в беду. Скорее как раз наоборот.

— Но ведь на улице так холодно, — пробормотала Ребекка.

— Если она замерзнет, то прибежит домой.

— Ты, должно быть, прав, — вздохнула Ребекка. — Просто без нее как-то жутковато.

Она заколебалась на секунду и добавила:

— Я хочу тебе кое-что показать. Подожди здесь, в холле, я не хочу, чтобы девочки видели.

Она сбегала к машине и принесла бумажку, которую обнаружила под дворником.

Сиввинг прочел ее, нахмурив брови.

— Ты показывала это полиции?

— Нет. А что бы они предприняли?

— Не знаю. Дали бы тебе охрану или что-нибудь в этом духе.

Ребекка невесело засмеялась.

— Из-за этого? Да нет, у них нет таких возможностей. Но есть и еще кое-что.

Она рассказала об открытке в Библии Виктора.

— А вдруг человек, написавший эту открытку, действительно любил его?

— Ну и?

— «То, что мы сделали, не грех в глазах Господних». Даже не знаю — но ведь у Виктора никогда не было девушки. И я начинаю думать, что, может быть… Да, у меня возникла мысль, что, возможно, существовал человек, который любил его — запретной любовью. И именно этот человек теперь угрожает мне, потому что сам чувствует угрозу.

— Мужчина?

— Именно. Община никогда бы такого не потерпела. Его бы выкинули прочь в два счета. И если дело обстоит так, и Виктор хотел сохранить это в тайне, я тоже не очень хочу сразу бежать в полицию. Можешь себе представить, какие заголовки появятся назавтра в газетах?

Сиввинг недовольно фыркнул и провел рукой по волосам.

— Не нравится мне все это, — проговорил он. — А вдруг с тобой что-нибудь случится?

— Со мной ничего не случится. Я только переживаю за Чаппи.

— Хочешь, мы с Беллой переночуем сегодня у вас?

Ребекка покачала головой.

— Она скоро вернется, — сказал Сиввинг успокаивающим тоном. — Мы с Беллой сейчас пойдем погуляем. И я ее покричу.

 

Но Сиввинг ошибается. Чаппи не вернется. Она лежит в багажнике машины. Морда ее обмотана скотчем. Передние и задние лапы тоже. Сердце отчаянно бьется в ее маленькой груди, глаза смотрят в темноту. Она барахтается в тесном пространстве и трется головой о пол в тщетных попытках освободиться от скотча, которым схвачена ее морда. Один зуб наполовину выбит, кровь вперемешку с крошками зуба льется ей в горло. Как эта собака могла стать такой легкой добычей? Ведь ее столько раз избивал бывший хозяин. Почему она не узнала зло, когда бежала прямо ему навстречу? Потому что наделена способностью забывать. Как и ее хозяйка. Она забывает. Зарывается носом в легкий снег и приветствует всякого, кто подойдет к ней и протянет руку. Поэтому она оказалась здесь.