ЛЕТО СИНДИ

Внезапно поведение Барта коренным образом переменилось: он стал часто улетать в деловые поездки, появляясь так же неожиданно, как и исчезая; и никогда не задерживался в своих путешествиях более чем на три дня, будто опасаясь, что мы в его отсутствие промотаем его состояние. Мне он зачастую объяснял это так:

— Я должен быть в курсе всего. Никому нельзя доверять так, как себе.

В тот несчастливый и памятный день, когда Мелоди, убежав из Фоксворт Холла, оставила Джори записку, Барт как раз был в деловой поездке. Когда он вернулся, то воспринял отсутствие Мелоди за обеденным столом как само собой разумеющееся.

— Опять киснет у себя наверху? — с безразличным видом спросил он, взглядом указывая на ее стул.

Джори отказался как-либо отвечать на его вопрос.

— Нет, Барт, — сказала я. — Мелоди решила продолжить карьеру и уехала, оставив Джори записку.

Поднятые недоуменно брови Барта цинично вздерну­лись, он метнул на Джори взгляд, но не сказал ни слова сожаления или сочувствия брату.

Позже, когда Джори был у себя, а я была занята детьми, Барт вошел и, постояв, сказал:

— Жаль, что я был в Нью-Йорке в тот день. Я бы порадовался, глядя на выражение лица Джори, прочитав­шего записку. Кстати, где она? Я бы хотел прочесть, что она там написала.

Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Мне впервые пришло в голову, что Мелоди могла договориться о встрече с ним в Нью-Йорке.

— Нет, Барт, я никогда не позволю тебе прочесть эту записку, и я молю Бога, чтобы ты не имел отношения к ее решению уехать.

Его лицо побагровело от злости.

— Я уехал по делам! Я не сказал ни слова Мелоди, начиная с Рождества! И, насколько я понимаю, мы счастливо от нее избавились.

В некотором смысле он был прав: Мелоди теперь не омрачала всем настроения своим вечным унынием. Я теперь взяла в привычку навещать Джори в предвечерние часы, проветривая, зажигая в его комнатах свет, наблюдая за тем, чтобы у него была вода и прочее ему необходимое. И мой поцелуй на ночь, может быть, хотя бы отчасти заменял ему супружеский.

Теперь, когда Мелоди не было, я поняла, что она хотя бы отчасти, но помогала мне в заботах о близнецах, несколько раз на дню переменяя им прокладки и рубашки, а иногда принимая участие в кормлении. Без нее стало значительно труднее.

Теперь даже Барт заходил в детскую, как бы против своей воли привлеченный туда любопытством. Обычно он стоял и молча смотрел на детей, которые уже научились улыбаться и обнаружили, к своему изумлению и восторгу, что непонятные размытые в очертаниях движущиеся предметы — это их собственные ноги и руки. Они тянулись

Ручонками к ярким погремушкам-птичкам, тянули их в рот.

— Они очень забавные, — говорил Барт задумчиво. Это обнадежило меня, хотя Барт и не помогал обычно ничем в детской, кроме выполнения моих просьб подать тальк либо пузырек с маслом.

К несчастью, к тому моменту, когда Барт окончательно расчувствовался, наблюдая за детьми, в детскую вошел Джоэл и начал насмешничать над нашими восторгами. Вся появившаяся было симпатия Барта моментально исчезла, и он принял виноватый вид.

Джоэл тяжелым быстрым взглядом окинул младенцев и отвернулся.

— Очень похожи на тех первых близнецов, исчадья зла, — пробормотал он. — Те же светлые волосы и голубые глаза. И от этих тоже не жди ничего хорошего...

— Что вы имеете в виду? — яростно накинулась я на него. — Кори и Кэрри никогда никому не принесли зла! Это им причинили зло. Они пострадали от злой воли собственной матери, и вашей сестры, Джоэл. Не забывайте этого!

Джоэл забрал Барта и молча вышел из детской.

 

В середине июня Синди прилетела, чтобы остаться на лето. Она очень старалась на сей раз поддерживать в своих комнатах порядок, развешивая вещи, которые прежде валялись у нее на полу. Она много помогала мне, переоде­вая близнецов и держа их бутылочки, когда мы укачивали их. Она была очень мила, сидя с детьми и ухитряясь держать еще и две бутылочки, когда утром, не успев переодеться из своей детской пижамки, она качала их в кресле, вытянув прекрасные длинные ноги. Казалось, что она сама еще дитя. Она так много купалась и принимала душ, что я опасалась, как бы она не исхудала до состояния высушенной сливы.

Однажды, выйдя свежая и благоухающая экзотически­ми запахами из своей великолепной ванной, она закружи­лась по комнате, где мы все пили чай, и мечтательно проговорила.

— Как я люблю сумерки! Я обожаю бродить в лесу, когда восходит луна...

Барт немедленно насторожился и спросил:

— И кто же ждет тебя в сумерках в лесу?

- Не «кто», братец, а что. — И она улыбнулась ему обезоруживающей, очаровательной улыбкой. — Я не стану злиться и обижаться на тебя, Барт, как бы гадко ты ни поступал со мной. Я поняла, что расположить человека к себе едкими замечаниями невозможно.

— А я думаю, что ты встречаешься в лесу с кем-нибудь, — подозрительно ответил Барт.

— Спасибо тебе, братец Барт, за то, что ты только подумал о своих гадких подозрениях. Я ждала большего и худшего. Но парень, от которого я без ума, остался в Южной Каролине. О, он лучший из любовников! Он научил меня ценить то, что невозможно купить за деньги. Я теперь обожаю восходы и закаты. Я вижу, как резвятся дикие кролики, и я бегу за ними вслед. Мы вместе ловим бабочек. Мы устраиваем пикники в лесу, плаваем в лесных озерах. Раз мне не разрешено иметь здесь друга, то я предпочту оставаться одна. Это так иногда приятно — поголодать и держать себя в руках.

— И как же зовут эту новую пассию? Билл, Джон, Марк или Лэнс?

— Я на этот раз не допущу, чтобы ты вмешивался в мою жизнь, — надменно проговорила Синди. — Ах, я люблю смотреть в небо, считать звезды, находить созвездия и наблюдать за луной... Иногда лицо луны подмигивает мне, и я подмигиваю в ответ ему. Деннис научил меня тому, как слушать тишину и вбирать в себя звуки и ароматы ночи. Я влюблена — и вижу теперь все чудеса, которые раньше Даже не замечала! Боже, как я люблю его: бешено, страстно, слепо, глупо!

В темных глазах Барта метнулась ревность. Он проры­чал:

— А что насчет Лэнса Спэлдинга? Мне казалось, что ты так же сильно была влюблена в него. Или я так изуродовал его хорошенькое личико, что ты теперь и глядеть на него не хочешь?

Синди побледнела:

— В противоположность тебе, Барт, Лэнс красив и внешне, и внутренне, как наш отец. Поэтому я до сих пор люблю его и Денниса тоже! Барт нахмурился еще больше:

— Я знаю твою любвеобильную натуру! И то, как ты теперь понимаешь природу: ты наверняка в сумерках прибегаешь к какому-нибудь деревенскому идиоту, чтобы под кустом заняться с ним любовью! Но я не допущу этого!

— Что здесь происходит? — недоуменно спросил Крис, вернувшись от телефона и обнаружив, что все миролюбие родственников исчезло.

Синди вскочила и уперла руки в бока. Она изо всех сил боролась со своим гневом и волнением, но смотрела сверху вниз на Барта бешеным взглядом.

— Отчего ты все время предполагаешь обо мне самое худшее? Я просто хочу побродить в лесу под луной, а деревня — в десяти милях отсюда. Какая жалость, что в тебе так мало человечного...

Ее слова еще более задели и распалили Барта.

— Ты мне не сестра, а просто глупая сучка в течке — такая же, как твоя мать!

На этот раз Крис вскочил из-за стола и ударил что было сил Барта по лицу.

Барт сжал кулаки, будто собираясь ударить Криса в челюсть, но тут я загородила Криса собой.

— Не смей поднимать руку на человека, который был тебе всю жизнь лучшим из отцов! Если ты посмеешь — мы с тобой враги навсегда!

Он перевел свой темный яростный взгляд на меня. Казалось, от его взгляда сейчас вспыхнет пламя.

— Разве вы не видите, что она — настоящая маленькая проститутка? Отчего вы оба подозреваете меня во всех грехах, не замечая прегрешений своей любимицы? Ведь она потаскушка, проклятая потаскушка!

Взгляд Барта застыл, упершись в меня.

— Ты видишь, мама, до чего она довела меня? Она совратит любого, даже в моем собственном доме.

Поглядев тяжелым осуждающим взглядом на Барта, Крис уселся.

Синди исчезла. Я тоскливо поглядела ей вслед. А Крис уже распекал Барта:

— Отчего же ты не замечаешь, что Синди делает все возможное, чтобы угодить тебе? С тех пор, как она прилетела, она только и делает, что создает мир в семье, но ты противодействуешь этому. К кому она может бегать в этих диких лесах? Она просто гуляет. Отныне я прошу тебя относиться к ней с уважением, иначе ты только сделаешь ее поведение более неуправляемым. Для нас вполне довольно истории с Мелоди.

Но его слова остались неуслышанными. Полагая, что достаточно убедил Барта, Крис встал и ушел. Я подозре­вала, что он пошел утешить Синди.

Я попыталась, оставшись наедине с сыном, убедить его логически.

— Барт, отчего ты всегда оскорбляешь Синди? Она в очень ранимом возрасте, и как все мы, нуждается в понимании и участии. Она не проститутка, не потаскушка и не сука, как ты ее называешь. Она красива, и на нее обращают внимание. Естественно, это ее волнует, застав­ляет стараться еще больше привлечь к себе внимания. Это не означает, что она отдается первому встречному. Ей знакомы сомнения, у нее есть гордость. Единственный эпизод с Лэнсом Спэлдингом ничуть не означает, что она испорчена.

— Мама, она была испорченной девчонкой всегда, и Лэнс у нее не первый. Ты просто не желаешь верить в это.

— Да как ты смеешь? — разозлилась я. — Что ты за человек? Ты, значит, имеешь право спать с кем тебе заблагорассудится, а она должна быть ангелом во плоти! Иди к Синди и извинись перед ней!

—Вот этого она никогда от меня не услышит. — И он уселся за стол продолжить трапезу. — Вся прислуга болтает о Синди. Ты не слышишь, потому что постоянно занята детьми. Но я-то слушаю все, о чем они говорят, пока убирают комнаты. Твоя Синди — прожженная шлюха. А ты думала, что она — ангел. Ты, наверное, слишком полагаешься на ее ангельскую внешность.

Я почувствовала себя безмерно усталой и опустилась в кресло, положив руки на стол. Джори, сидевший все это время за столом, молчал: он не проронил ни единого слова за или против Синди.

Быть рядом с Бартом в последнее время стало для меня мукой: меня мучило опасение сказать хоть одно неверное слово.

Для того, чтобы как-то отвлечься, я перевела взгляд на пунцовые розы, которые стояли посередине стола.

— Барт, разве не приходило тебе в голову, что она чувствует себя оскверненной, поэтому она не слишком бережет себя? И ты, уж конечно, не придал ей чувства самоуважения.

— Она шлюха, непотребная девка. — Это было сказано с абсолютной уверенностью.

Тут мой голос зазвенел той же беспощадностью:

— Тогда из того, что говорят про тебя слуги, я могу заключить, что тебя влечет именно к тому типу жизни, который ты осуждаешь.

Он встал, швырнул салфетку и пошел в свое крыло со словами:

— Я сгною любого, кто распространяет сплетни обо мне! Я вздохнула: если дальше так пойдет, скоро мы лишим­ся всей прислуги.

— Да, мирный семейный ужин обернулся как раз тем, чего я опасался, — проговорил Джори.

Не откладывая, в тот же вечер, Барт уволил всех слуг, кроме Тревора. Тревор редко разговаривал с кем-либо, кроме меня или Криса. Но если бы Тревор слушался Барта и рассчитывался каждый раз, как Барт выгонял его, его бы давно с нами не было. Именно поэтому, я полагаю, Барт заключил, что Тревор боится его. Однако я думаю, что Тревор понял природу Барта и жалел его.

Я пошла к Синди и на пути встретила Криса.

— Она очень расстроена. Постарайся успокоить ее, Кэти. Она хочет уехать и никогда больше не возвращаться.

Синди лежала ничком на кровати, и я услышала сдавленные рыдания:

— Он сеет разрушение! Я никогда не знала своих родителей, а Барт хочет теперь отнять у меня и вас с отцом. Теперь он решил испортить мне лето. Он хочет, чтобы я исчезла следом за Мелоди и больше здесь не появлялась.

Я обняла ее худенькое тельце, утешала, как могла, а сама думала о том, что лучше было бы ей уехать и обезопасить себя от нападок Барта. Куда же мне отослать ее, чтобы ее и без того раненное сердце не испытало нового удара? Я легла спать с этой мыслью.

Как только я легла спать, Синди немедленно убежала из дома для встречи с парнем из деревни.

Обо всем этом я узнала позже.

Как и предсказывал Барт, любовь Синди к природе, вспыхнувшая неожиданно в этих лесах, имела вполне конкретное имя. Виктор Вэйд.

И в то время, когда я лежала подле спящего Криса и думала о том, как поступить с Синди и сохранить ее дочернюю любовь, как образумить Барта и не дать его злобе выйти из-под контроля, — в это самое время наша Синди убежала с Виктором в Шарноттсвилль.

В Шарноттсвилле Синди славно провела время, танцуя до упаду с Виктором Вэйдом, пока не протерла дыры в тонких набойках своих хрупких, блестящих туфелек на высоченных каблуках. Затем Виктор, верный своему обе­щанию доставить Синди домой, повез ее в Фоксворт Холл. Возле одной из развилок, откуда было рукой подать до нашего дома, он остановил машину и заключил Синди в объятия.

— Я от тебя без ума, — торопливо шептал он, покрывая поцелуями ее лицо, шею и расстегнутую грудь. — Я ни разу еще не встречал такую волнующую девушку, как ты. И ты права: в Техасе лучше не найдешь...

Синди была пьяна и вдвойне опьянена его поцелуями, поэтому ее попытки сопротивляться были неэффективны.

Вскоре ее страстная натура подтолкнула ее саму на помощь ласкам Виктора, и она охотно расстегнула на себе одежду. Он раздел ее, упал на нее в порыве страсти — и тут появился Барт.

Разъяренный, рычащий Барт застал их в самом разгаре акта. Увидев их на заднем сиденье автомобиля со сплетен­ными руками и ногами, совершенно нагих, Барт рывком открыл дверцу и вытащил Виктора за ноги из машины, так что тот упал лицом на гравий дороги. Не давая парню опомниться, Барт начал яростно работать кулаками.

Синди впала в ярость и, пронзительно крича, швырнула свою одежду прямо в лицо Барту, нимало не заботясь о том, что совершенно нага. Барт не мог видеть долю минуты, и это дало Виктору возможность вскочить и нанести ответный удар, однако нос его был расквашен, а под глазом чернел синяк.

— Барт был как зверь, мама! Это так ужасно: он был как сумасшедший! Когда Виктор ударил его в челюсть, а потом — ниже пояса, Барт согнулся, вскрикнул; но удар был не очень сильный, и тут же Барт накинулся на него с такой ненавистью, что я думала, он Виктора убьет. Я слышала, что удар ниже пояса парализует мужчину, но Барт оправился очень быстро, мама.

Синди пересказывала мне все это и рыдала.

— Он был как сам дьявол, и кричал такие ужасные слова, из которых самые мягкие он запрещает мне употреблять. Он поверг Виктора наземь, избил его до потери сознания. А потом обернулся ко мне. Я боялась, что он изуродует мое лицо, разобьет мне нос, чтобы сделать безобразной. Он же грозился мне... Я как-то умудрилась к тому времени надеть платье, но на спине молния никак не застегивалась. Он схватил меня за плечи, встряхнул так, что платье упало с меня, и я снова стала голой, но он даже не взглянул на это. Он глядел мне прямо в глаза. Ударял меня ладонью то по одной щеке, то по другой, пока моя голова не закружилась. Я уже готова была свалиться в обморок. Тут он подхватил меня, как мешок с зерном, перекинул через плечо и потащил, оставив Виктора бесчувственного на дороге.

— Это было так унизительно, мама! Он тащил меня, как какого-нибудь теленка или овцу. Я плакала, кричала, умоляла всю дорогу, просила вызвать скорую помощь, чтобы она увезла Виктора, но он не слушал меня. Я умоляла его, чтобы он хотя бы позволил мне одеться, но он сказал только, чтобы я заткнулась, иначе мне несдоб­ровать. Потом он принес меня...

Она вдруг замолчала И с широко раскрытыми от ужаса глазами застыла на полуслове.

— Куда он принес тебя, Синди? — спросила я, предчув­ствуя что-то ужасное, и настолько же униженная сама, как и Синди.

Я была в ярости от рассказа Синди: с одной стороны, на Барта, ярко почувствовав унижение Синди как свое собственное, а с другой стороны, на нее саму, за то, что она ослушалась моих увещеваний и снова повела себя так легкомысленно.

Синди докончила рассказ слабым, виноватым голосом, опустив голову так, что волна волос упала ей на лицо:

— Домой, мама... просто домой.

Здесь было что-то недоговоренное, но она отказыва­лась рассказать больше. Мне хотелось вновь устроить ей выволочку, сказать, что она прекрасно знает взрывной темперамент Барта, но она была и так уже достаточно травмирована.

Я встала:

— Я лишаю тебя всех твоих привилегий, Синди. Прикажу прислуге снять твой телефон, чтобы ты не могла больше договариваться ни с кем из твоих ухажеров о свидании. Я выслушала тебя, а еще утром Барт рассказал мне эту историю с его точки зрения. Да, я против его методов наказания: как тебя, так и твоего дружка. Он действительно зверь, и я извиняюсь за него. Однако мне думается, что ты уж слишком сексуально раскована. Ты не можешь отрицать этого: я видела своими собственными глазами тебя с твоим другом Лэнсом. Мне больно, что ты настолько равнодушна к моим просьбам. Я понимаю: трудно быть чем-то отличной от своих ровесниц, но я надеялась, что у тебя достаточно разума, чтобы подождать, пока ты научишься управлять собой в интимных отноше­ниях. Я бы не допустила, чтобы незнакомый мужчина пальцем до меня дотронулся, а ты отдаешься человеку, с которым впервые встретилась! Совершенно незнакомому мужчине, который мог просто нанести ущерб твоему здоровью!

Она простонала жалобным голосом:

— Мама, помоги мне!

— Разве я не старалась помочь тебе? Не прикладывала для этого достаточно усилий? Послушай меня, Синди, хоть однажды внимательно послушай! Любовь сильна только тогда, когда ты сначала долго изучаешь личность своего любимого; позволяешь ему узнать твою личность, а уж потом начинаешь думать о сексе. Тем более не идешь на поводу у первого встречного!

Она в досаде посмотрела на меня:

— Мама, все книги только и пишут, что о сексе! Нигде в книгах ничего не сказано о любви. Между прочим, большинство психиатров говорят, что такого понятия, как любовь, вообще не существует. И ты сама никогда не объясняла мне, что такое именно эта любовь. Я даже не знаю, существует ли она. Я думаю, что секс в моем возрасте так же необходим, как вода и пища, а любовь — не что иное, как возбуждение. Это означает, очевидно, что твое сердце сильно бьется, что учащается пульс, кровь горит, а дыхание учащается... Но тогда эта самая любовь — просто природная потребность, а секс ничем не хуже, чем желание поспать. Так что, несмотря на твои старомодные идеалы, я все равно не вижу ничего дурного в том, чтобы уступить, если парень упрашивает тебя. Да, и не смотри так на меня! Виктор хотел меня, а я — его! Он не заставлял меня, не насиловал. Да, я хотела того же, что и он, и позволила ему сделать это!

Она вскочила и посмотрела на меня в упор голубыми глазами:

— Ну, что ж ты?! Давай, назови меня грешницей, как называет Барт! Кричи, говори, чтобы я убиралась; грози, что я попаду в ад! Я поверю тебе не больше, чем я верю ему. Если все это так, тогда девяносто девять процентов людей - грешники, и им дорога в ад, включая тебя и твоего брата!

Потрясенная и оскорбленная до глубины души, я не смогла ничего сказать и вышла.

Проходили чудесные летние дни, а Синди все дулась на меня, на Барта, даже на Криса, запершись в своей комнате. Если к столу выходили Барт или Джоэл, она отказывалась есть. Она даже перестала принимать душ по нескольку раз в день. Ее волосы стали такими же тусклы­ми, как у Мелоди в ее последние несчастливые месяцы в нашем доме; и, казалось, она встала на тот же путь забвения всех нас, что и Мелоди. Однако даже горечь ее положения не отняла у нее огня и красоты, и ее глаза все еще блестели, а сама она была все так же хороша.

— Ты добьешься лишь того, что станешь чувствовать себя несчастной, — сказала я ей однажды, войдя в ее комнату и увидя, как она поспешно выключает телевизор. В ее комнатах было все, что может пожелать молодая женщина, всевозможные предметы роскоши, исключая лишь телефон, но Синди будто стремилась доказать всем, что ей в жизни не остается ничего, кроме единственного удовольствия — смотреть телевизор.

Она сидела на кровати, с обидой глядя на меня.

— Отпусти меня, мама! Пойди к Барту, скажи ему, что я уезжаю и никогда больше не потревожу его. Я никогда не вернусь в этот дом! НИКОГДА!

— Куда ты уедешь, Синди, и чем ты будешь занимать­ся? — спросила я, опасаясь, что однажды она тайком убежит, и мы никогда больше не узнаем о ней. Денег у нее было самое большее на две недели.

— Я БУДУ ЖИТЬ ТАК, КАК Я ХОЧУ! - закричала она. По ее бледному лицу, уже потерявшему красивый летний загар, потекли слезы жалости к самой себе. — Ты и отец всегда были щедрыми ко мне, поэтому у меня не будет необходимости торговать собой за деньги, если это то, о чем ты думаешь. Но именно сейчас мне хочется этого. Я теперь ощущаю себя именно тем, о чем говорил Барт, и от чего он меня предостерегал. Так пусть он торжествует!

— Нет уж, тогда оставайся в этих комнатах до тех пор, пока ты не ощутишь себя тем, чем я хочу, чтобы ты была. И только тогда, когда ты сможешь разговаривать со мной уважительно, без крика, и принять здравое решение о том, что ты намереваешься делать в этой жизни, — только тогда я помогу тебе уехать из этого дома.

— Мама! — с рыданиями бросилась она ко мне. — Я не могу выдержать твоей ненависти! Я же не виновата, что люблю мальчишек, а они — меня! Я была бы рада хранить и беречь себя для некоего прекрасного принца, но я никогда его не встречала в жизни! Когда я отказываю мальчишкам, то они просто идут к другой девушке, которая не откажет. Как тебе это удалось, мама? Как ты удерживала всех этих мужчин возле себя, и они любили тебя и только тебя?

Всех этих мужчин? Я не знала, что ответить на это.

Как и все родители, застигнутые врасплох вопросами детей, я постаралась избежать ответа, которого у меня и не было.

— Синди, ты ведь знаешь, что мы с отцом очень любим тебя. Джори тоже любит тебя. А близнецы улыбаются, как только завидят тебя. Поэтому прежде, чем сделать что-нибудь необдуманное, обсуди это с отцом, с Джори; посвяти нас в свои планы. И если они разумны, мы поможем тебе в их осуществлении.

— А вы не расскажете Барту? — с подозрением спросила она.

— Нет, милая. Барт уже доказал всем нам, что он становится неразумным, как только речь заходит о тебе. С того самого времени, как ты вошла в нашу семью, он оскорблял тебя, но и теперь я не вижу значительных изменений. Что касается Джоэла, он мне не нравится так же, как и тебе, и он не имеет права обсуждать твое будущее.

Она обняла меня за шею:

— Ах, мама, прости меня, я наговорила столько глупос­тей и плохих слов! Мне хотелось кого-нибудь обидеть так же как Барт обидел меня. Спаси меня от Барта, мама! Помоги мне, пожалуйста!

После того, как мы обсудили ситуацию с Джори, Синди и Крисом совместно, мы нашли способ спасти Синди не только от Барта, но и от нее самой. Я пыталась остудить порыв Барта наказать Синди более сурово.

— Она лишь добавляет масла в огонь! — кричал Барт. — В деревне уже говорят бог знает что! Я пытаюсь вести достойную, богобоязненную жизнь, и не надо говорить мне, что ты там слышала обо мне! Да, я признаю, что некоторый период своей жизни провел в пакости и грязи, но теперь все изменилось. Я не получал удовольствия от общения с теми женщинами. Лишь Мелоди — единственная женщина, которая дала мне нечто похожее на любовь.

Я постаралась не изменить выражения лица: как же скоро и легко он отвернулся от нее, несмотря на чувство, «похожее на любовь»!

Оглядывая его офис, я вновь и вновь спрашивала себя, не любит ли Барт вещи больше, чем людей. Взгляд мой задержался на дорогостоящих, роскошных античных и восточных вещицах, которые он покупал на аукционах: каждая из них стоила сотни тысяч долларов. Мебель, купленная Бартом, заставила бы позавидовать меблиров­щиков Белого дома. Да, он станет богатейшим человеком мира, если станет наращивать капитал вокруг своих еже­годных пятисот тысяч, что он и делал до сих пор, судя по его приобретениям. Еще до того, как он станет полновлас­тным наследником капитала Фоксвортов, он уже будет миллионером. Он блестящий финансист; он умен и про­нырлив. Какая жалость, что для человечества он станет просто еще одним миллионером — никем более.

— Мама, я прошу: уйди. Ты тратишь мое время. — Он крутанул под собой стул и посмотрел в окно на сад в полном цвету. — Поступай с Синди как хочешь, но убери ее с моих глаз долой. Не желаю ее видеть, отошли ее.

— Синди только что сказала нам, что собирается провести остаток лета в драматической театральной школе в штате Новая Англия. Крис позвонил по указанным телефонам; оказалось, что у школы хорошая репутация; поэтому в течение трех дней Синди уедет.

— Скатертью дорога, — равнодушно проговорил он. Я встала и бросила на Барта укоризненный взгляд.

— Перед тем, как обвинять Синди, подумай о себе самом: разве ты всегда вел себя более нравственно, чем она?

Он не ответил, погрузившись в работу на компьютере. Я захлопнула за собой дверь.

Тремя днями позже я помогала Синди упаковываться. Мы с ней активно посещали магазины, поэтому к этому времени у Синди было шесть пар новой обуви, два новых купальника и изобилие других милых вещиц. Она поцело­вала на прощанье Джори, а затем взяла на руки близнецов.

— Милые малыши, — проворковала она, — я вернусь к вам. Вот увидите, я проберусь сюда тайком, так что даже Барт не заметит меня. Джори, я желаю тебе тоже уехать из этого дома. Мама, папа, уезжайте вместе с ним. — Она неохотно положила младенцев в кроватки и подошла ко мне.

Мы обнялись и поцеловались. Я готова была разры­даться. Я теряла свою дочь. Из ее взгляда я поняла, что та безоблачность в наших отношениях, что была раньше, исчезла.

— Папа отвезет меня в аэропорт, — сказала она тихо мне на ухо, обнимая меня. — Если хочешь, поехали вместе, но только ты не будешь плакать и расстраиваться из-за меня, потому что я просто счастлива уехать из этого проклятого дома. И послушайтесь хотя бы раз меня: уезжайте и вы вместе с Джори. Это дом зла и ненависти, и теперь я его ненавижу так же сильно, как когда-то любила его красоту.

Синди не попрощалась с Бартом и Джоэлом. Мы поехали в аэропорт.

Мне и без слов было все ясно. Она очень тепло попрощалась с Крисом. Мне же — только помахала рукой:

— Не вздумайте дожидаться отлета самолета. Я улетаю с радостью!

— Ты напишешь нам? — спросил Крис. - Естественно, когда найду время.

— Синди, — умоляюще сказала я, — пиши, по крайней мере, раз в неделю. Нам необходимо знать, что с тобой. Мы всегда поможем, что бы ни случилось. Рано или поздно Барт найдет то, что так отчаянно ищет в жизни. И он изменится. Я приложу все усилия, чтобы он изменился. И чтобы мы все вновь стали семьей.

— Нет, мама, он не найдет свою душу, — холодно сказала она, отступая все дальше и дальше от нас. — Потому что он родился без души.

Еще до того, как самолет Синди вырулил на взлетную полосу, мои слезы высохли, и я приняла решение, которое крепло с каждой минутой. Я должна перед своей смертью увидеть свою семью крепкой и объединенной, даже если это заберет все мои силы и мою жизнь.

Домой мы ехали в молчании. Я была подавлена. Крис знал это и попробовал отвлечь меня:

— Как там наша новая няня?

Недавно Крис нанял для помощи Джори и для ухода за детьми хорошенькую темноволосую девушку. Она была в доме всего несколько дней, но я была так занята Синди и ее отъездом, что едва перемолвилась с ней словом.

— Что Джори думает о Тони? — спросил Крис. — Я пересмотрел многих, но выбрал ее: на мой взгляд, это настоящая находка.

— Думаю, он пока даже и не разглядел ее, Крис. Он так увлечен живописью и детьми. Они ведь как раз начали активно ползать. Ты знаешь, я видела вчера, как Кори... о, я имею в виду, Дэррен нашел в траве жука и пытался положить его в рот. И именно Тони заметила это и побежала к нему. А Джори... не помню, глядел ли он на нее.

— Ничего, разглядит. Но Кэти, ты должна перестать думать о детях, как о Кори и Кэрри. Если Джори услышит, как ты их переименовала, он будет сердиться. Они не наши близнецы — они его дети.

Больше Крис до самого Фоксворт Холла не сказал ни слова. Он молча вырулил на нашу дорогу и поставил машину в гараж.

— Что происходит в этом сумасшедшем доме? — с раздражением спросил Джори, как только я ступила на террасу, где он играл с близнецами, сидя на мате, посте­ленном на солнечном месте. — Как только вы уехали в аэропорт, бригада рабочих вломилась с шумом и стуком в комнату внизу, в которой всегда молился Джоэл. Я не вижу Барта, ас Джоэлом не хочу разговаривать. И еще...

— Я ничего не понимаю...

— И еще: эта нянька, которую вы с отцом наняли недавно. Она, конечно, великолепна, и знает свою работу только тогда, когда я успеваю приказать ей сделать что-то. Но теперь я уже давно не вижу ее нигде. Целых десять минут подряд я звал ее, но безрезультатно. Дети мокрые, а она не принесла мне запас подгузников, чтобы их переменить. Я ведь не могу оставить детей одних и подняться за необходимым. Дети не желают сидеть в манеже. Особенно Дайдр.

Я переодела детей сама и укачала их, положив пос­пать, а затем пошла искать самого нового члена нашей семьи.

К моему изумлению, девушку я нашла купающейся вместе с Бартом в бассейне. Оба очень веселились, плеская друг в друга водой.

— Привет, мама! — счастливым голосом крикнул Барт. Он был красив и загорел, и я никогда, с поры его влюбленности в Мелоди, не видела его таким счастливым и беспечным.

— Ты знаешь, Тони превосходно играет в теннис. Как хорошо, что она оказалась у нас! Мы так взмокли от этой игры, что решили охладиться в бассейне.

Антония Уинтерс хорошо поняла мой взгляд. Она немедленно вышла из воды и начала вытираться. Она насухо вытерла черные волнистые волосы полотенцем и обернула его же вокруг своего красного бикини.

— Барт просил меня называть его просто по имени, — обратилась она ко мне. — Вы не будете возражать, миссис Шеффилд?

Я смотрела на нее, размышляя, сможет ли она нести двойную работу по уходу и за Джори, и за близнецами, по плечу ли ей ответственность. Мне понравились и ее черные волосы, красиво обрамлявшие лицо, и глаза, и то, что она не пользуется косметикой. В ее фигуре было столь же много сладострастных изгибов, как и в фигуре Синди, столь ненавистных ранее Барту. Но взгляд Барта выражал восхищение.

— Тони, — стараясь придать мягкость голосу, начала я, — мы наняли вас для помощи Джори. Он пытался сегодня позвать вас, чтобы переменить штанишки детям. Он был на террасе с детьми, и вы должны были быть возле него, а не возле Барта. А ведь ваша задача в том, чтобы ни Джори, ни дети ни в чем не нуждались.

На ее лице появилось выражение стыда и замешатель­ства.

— Простите, но Барт... — и она вдруг замолкла, бросив взгляд на Барта.

— Все в порядке, Тони. Я принимаю обвинение, — проговорил Барт. — Это я сказал Тони, что Джори вполне может позаботиться сам о себе и своих детях. Мне кажется, для него его независимость стала пунктом.

— Прошу вас, Тони, чтобы этого больше не повторялось, — сказала я, игнорируя слова Барта.

Треклятый Барт всех нас сведет с ума! И тут меня осенило.

— Барт, вы с Тони окажете большую услугу Джори, если будете приглашать его с собой в бассейн. Он полностью владеет руками. По сути, в этом он искуснее, чем здоро­вый человек. А тебе следовало бы подумать о безопасности детей, Барт, устраивая такой большой бассейн без всякой изгороди. Тони, я надеюсь, что при желании вы сможете с помощью Джори научить детей плавать.

Барт озадаченно посмотрел на меня, будто стараясь прочесть мои мысли. Затем посмотрел на Тони, которая Уже шла по направлению к дому...

— Так вы желаете остаться в моем доме... Почему?

— Разве ты не хочешь, чтобы мы оставались?

Он улыбнулся яркой улыбкой, которая сразу же напом­нила мне его погибшего отца.

— Нет, конечно, я желаю, в особенности теперь, когда присутствие Тони озарило мою одинокую жизнь.

— Оставь ее, Барт!

Он сатанински усмехнулся и начал пятиться к бассейну, притворно упав в воду спиной, чтобы сейчас же схватить мои лодыжки с такой силой, что мне стало больно. Некоторое время я сопротивлялась, серьезно полагая, что он стащит меня в воду и испортит шелковое платье, которое было на мне.

Я посмотрела на него и встретилась с его темным, внезапно угрожающим взглядом. Он смотрел на меня в упор.

— Отпусти, мне больно. Я уже купалась утром.

— Отчего бы тебе не искупаться со мной?

Что такое он увидел во мне, я не поняла, но опять же внезапно сменив угрозу во взгляде на печаль, он накло­нился и поцеловал мои пальцы, проглядывающие через легкие сандалии. Мое сердце упало. А он начал говорить с интонациями, в точности повторяющими его отца:

— Нет тебя прекрасней в целом свете... — взглянув в мое растерянное лицо и рассмеявшись: — Мама, скажи, у меня есть артистическое дарование?

Он казался мне таким взволнованным, тронутым чем-то, увиденным в моем лице...

— Конечно, есть, Барт. Но неужели ты не чувствуешь ни малейших укоров совести за Синди?

Его взгляд мгновенно стал жестким.

— Нет, ничуть. Я рад, что она уехала. Разве ты не убедилась, что я был прав в отношении нее?

— Ты был жесток, и я еще раз убедилась лишь в этом. Его взгляд еще больше потемнел, так, что я испугалась.

Он посмотрел куда-то за мою спину, где раздались шар­кающие шаги. Я обернулась. Возле бассейна появился Джоэл.

Джоэл молитвенно сложил костлявые руки под подбо­родком и возвел глаза к небу, а затем укоряющим взглядом посмотрел на нас. Его сладкий голос был едва слышен:

— Ты заставляешь Господа ждать, Барт, а сам попусту тратишь время...

Я беспомощно наблюдала, как Барт исполнился чувст­ва вины и весь сжался под обвиняющим взглядом Джоэла. Он начал поспешно собираться. На какое-то мгновение Барт растерянно застыл, еще не одетый, в полной своей зрелой мужской красоте: длинные сильные загорелые ноги, плоский мускулистый живот, широкие плечи, крепкие мускулы под загорелой кожей, кудрявая поросль волос на груди; и еще на мгновение мне показалось, что он напрягает свои мускулы, готовясь к схватке с врагом — вот-вот вцепится в горло Джоэла... но нет, с трудом верилось, что он даже подумал хоть раз о противостоянии своему дяде.

Солнце зашло за тучи. Каким-то образом косой со­лнечный луч упал на столбы для осветительных приборов так, что тени образовали на земле крест. Барт, как зачаро­ванный, смотрел.

— Ты видишь, Барт, — заговорил вдруг Джоэл таким властным тоном, какого я никогда не слышала, — ты пренебрегаешь своими обязанностями, и Бог дает тебе знак в виде креста. Солнце исчезает. Бог все видит, все слышит. Он следит за тобой. Потому что ты был избран.

Избран — для чего?

Даже после того, что я видела только что в глазах Барта, он оставил меня, не обернувшись. Как загипнотизирован­ный, он последовал за Джоэлом в дом.

Я поспешила в дом, к Крису, рассказать ему все.

— Как ты думаешь, что он имел в виду, говоря, что Барт избран?

Крис был до этого у Джори и близнецов. Он усадил меня, заставил успокоиться. Мы были вдвоем на балконе, с которого открывался прекрасный вид на сад и на горы. Крис принес мне коктейль.

— Я как раз разговаривал с Джоэлом несколько минут тому назад. Барт нанял рабочих, чтобы соорудить часовню в той комнате, которой Джоэл пользовался как молельней.

— Часовню? — ошеломленно спросила я. — Зачем нам часовня?

— Не думаю, что она предназначается для нас. Она нужна Барту и Джоэлу. Для того, чтобы они могли молиться, не посещая для этого деревню и не встречаясь с людьми, которые презирают Фоксвортов. И прошу тебя, во имя Бога, не произноси слова осуждения тому, что они с Джоэлом делают, если это поможет Барту обрести свою душу. Кэти, мне не верится в злонамеренность Джоэла. Я думаю, все, чем он руководствуется в своих действиях, объясняется его намерением попасть в число святых.

— Святых?! Да это все равно, как если бы в святые был записан Малькольм!

Крис начал раздражаться:

— Пусть Барт делает то, что он считает нужным. Я решил, что нам пора уезжать в любом случае. Я не могу в этом доме ожидать от тебя разумных действий. Мы возьмем с собой Джори, близнецов и Тони, и переедем в Шарноттсвилль, как только я найду подходящий дом.

Я не ожидала, что Джори слышит наш разговор, находясь в нашей комнате, что было непривычным для него; поэтому изумилась, когда он вдруг вступил в разговор:

—Мама, отец, скорее всего, прав. Джоэл и впрямь почти святой. Он может быть добрым и кротким челове­ком. Иногда мне кажется, что мы с тобой слишком подозрительны к людям... но часто ты оказываешься права. Я долго изучал Джоэла исподтишка, и понял, что он очень старается быть непохожим на деда, которого вы с отцом оба ненавидите.

— Это все глупость! Конечно, Джоэл — это не его отец, иначе бы он не ненавидел его так сам. — Крис заговорил страстно, с необъяснимым раздражением. — Все эти теории, разговоры о возрождении душ в иных поколениях — абсолютная чушь. Наша жизнь и без того достаточно сложна, не надо ее усложнять еще больше.

В понедельник Крис вновь уехал на работу, которой отдавался с той же страстью, как и работе практикующего врача когда-то. Я стояла и глядела вслед его машине, думая, что моя счастливая соперница теперь биохимия.

За обеденным столом было пусто и тоскливо без Криса, Синди и Тони, которая укладывала наверху детей, что, по-видимому, очень раздражало Барта. Он не удержался и проговорился намеками Джори, что Тони уже без ума от него, Барта. Джори и глазом не повел: он был слишком погружен в свои мысли. Он не обратил внимания и на то, что в середине обеда Тони присоединилась к нам, и не перемолвился ни с кем и словом.

Пришла еще одна пятница, и вместе с нею появился Крис, как когда-то каждую пятницу появлялся наш отец. Мне все время не давала покоя мысль, как наша жизнь перекликается с жизнью родителей. Субботу мы провели, барахтаясь в бассейне вместе с Джори, близнецами и Тони. Крис помогал Джори, которому помощь в бассейне вряд ли требовалась. Он мастерски плавал, рассекая воду сильными руками, и лишь ноги безжизненно «плыли» следом. В воде он вновь чувствовал себя прежним, ловким и сильным, и это было видно по его счастливому лицу.

— Как чудесно! Не будем уезжать пока отсюда. В Шарноттсвилле не много найдется домов с таким бассей­ном. А мне нужен лифт и широкие двери для моей коляски. К Барту я уже привык, привыкаю и к Джоэлу.

В воскресенье утром за столом, Крис, избегая моего взгляда, сказал:

— Я могу не приехать на следующий уикэнд. В Чикаго — конференция по биохимии, и мне хотелось бы слетать туда. Так что меня не будет две недели. Если ты захочешь поехать со мной, Кэти, я буду рад.

Барт сразу насторожился, внешне излишне тщательно работая ложкой. В его глазах застыло ожидание, будто вся его жизнь зависела от моего ответа.

Мне страшно хотелось поехать с Крисом. Я желала улизнуть из этого дома, уехать от его проблем и быть с человеком, которого я люблю, наконец-то, вдвоем.

Но я должна была сделать последнее усилие, чтобы спасти Барта.

— Я бы хотела поехать с тобой, Крис. Но Джори стесняется обращаться с некоторыми просьбами к Тони. Я нужна ему здесь.

— О, Господи! Так мы ведь для этого и наняли ее! Она знает все свои обязанности.

—Крис, я не желаю, чтобы в моем доме имя Господа упоминалось вслух.

Крис метнул на Барта взгляд и поднялся:

— Я что-то потерял аппетит. Если появится, то позав­тракаю в городе.

Он с укором посмотрел на меня, с раздражением — на Барта, положил молча руку на плечо Джори — и вышел.

Хорошо, что я попросила его найти нам няню до того, как это случилось: теперь он, скорее всего, отрешится от забот о моих двух сыновьях, потому что так или иначе эти заботы все более разделяли нас.

И все же я не могла оставить Джори на Тони до тех пор, пока не убедилась, что она будет хорошо заботиться о нем.

Тони вышла к столу в свежей белой униформе. Мы втроем болтали за столом о погоде и других незначитель­ных вещах, в то время как она сидела, всецело занятая Бартом. Ее ясные, мягкие, прекрасные серые глаза смот­рели на него с обожанием и страстью. Ее влюбленность в Барта была столь очевидной, что мне захотелось предуп­редить ее, уберечь ее от Барта, который со всей определен­ностью погубит ее.

Видя ее восхищение и любовь, Барт стал очарователь­ным, внимательным собеседником, рассказывая ей глу­пые детские анекдоты, над которыми смеялся в детстве. Джори в это время сидел, полностью забытый ими, в своем ненавистном кресле, делая вид, что читает утреннюю газету.

День за днем влюбленность Тони в Барта все возраста­ла, и это нельзя было не заметить, хотя она добросовестно ухаживала за Джори и нежно обращалась с малышами. А Джори каждодневно ждал звонка от Мелоди или хотя бы письма, которое так никогда и не пришло. Я видела и чувствовала и его нетерпение, и его раздражение, когда прислуга слишком долго убирала его постель, слишком долго вычищала его комнаты, и он не мог, как привык, сделать все это сам — и не мог дождаться, пока его оставят одного.

Он изнурял себя работой: нанял художника, который приходил трижды в неделю, чтобы обучать его различной технике живописи, и работал, работал, работал... Так же, как когда-то он решил посвятить себя балету и трениро­вался у станка утро, день и вечер, так теперь Джори решил во что бы то ни стало стать хорошим художником. В двух, по крайней мере, членах нашего семейства навсегда себя утвердили четыре принципа большого балета: озарение, желание, труд, решимость.

— Как ты считаешь, хорошая ли няня для малышей — Тони? — спросила я как-то раз у Джори, глядя, как Тони катит по дорожке сада двойную коляску. Детям очень нравилось гулять в коляске, и это было видно по их восторженным крикам и жестам. Не успели мы с Джори обменяться мнением по поводу няни, как увидели, что к ней присоединился Барт.

Я ждала ответа. Джори молчал. Я видела, с каким горьким выражением смотрел на эту пару Джори. Теперь Барт с радостью прогуливал его детей, потому что у него был новый интерес. Я читала его мысли. Барт мог обворожить и соблазнить любую женщину; у Джори теперь не было шанса. Врачи, правда, сказали нам с Крисом, что множество парализованных мужчин женится и живет более менее нормальной жизнью. Процент браков среди таких больных мужчин больше, чем среди парализован­ных женщин.

— Женщины более сострадательны, чем мужчины. Большинство здоровых мужчин живет лишь своими эго­истическими нуждами. Лишь в исключительных случаях находится столь душевно отзывчивый мужчина, чтобы он женился на женщине с физическими недостатками.

— Джори, ты все еще страдаешь из-за Мелоди?

Он мрачно посмотрел куда-то в пространство, отведя взгляд от Тони с Бартом, которые присели на деревянную скамью, чтобы поболтать.

— Я вообще стараюсь много не размышлять. Это лучшее средство, чтобы избавиться от безнадежных мыс­лей о своем будущем. Когда-нибудь я останусь совсем один, и я страшусь этого дня, думая, что это больше, чем я могу выдержать.

— Мы с Крисом всегда будем с тобой, столько, сколько ты будешь в нас нуждаться и столько долго, сколько мы проживем. Но еще до нашей смерти ты обязательно найдешь себе человека, с кем будешь жить счастливо. Я знаю это.

— Как ты можешь знать это? Я даже не уверен, что мне нужна женщина. Я буду теперь чувствовать себя с женщи­ной неловко. Я пока только всячески стараюсь заполнить то место в моей жизни, которое занимал балет, но мне это не удалось. И лучшее, что у меня есть в жизни — это мои родители и мои дети.

Я еще раз взглянула в сторону Тони и Барта, как раз в то время, как Барт вскочил и вытащил близнецов из коляски. Вскоре он уже играл с ними на траве. Они, казалось, любили всех окружающих и даже пытались очаровать Джоэла, который никогда не разговаривал с ними, никогда не дотрагивался до них. Был слышен детский смех; дети становились с каждым днем все разго­ворчивее, все очаровательнее.

Казалось, Барт тоже счастлив играть с детьми. Я отчасти понимала, что Барт, так же, как и Джори, нужда­ется в любимом человеке. По правде говоря, ему это необходимо даже больше, чем Джори. Потому что Джори, со своей силой воли, найдет себя — с женой или без же­ны.

Мы сидели, не в силах оторваться от чудесной картины восходящей полной луны, а Тони с Бартом все играли с малышами. Луна лила свой золотой свет. Вдруг невдалеке тоскливо прокричала какая-то птица, и ее одинокий крик заставил меня вздрогнуть.

— Что это? — испуганно спросила я, выпрямившись. — Я никогда раньше не видела такой ночной птицы здесь.

— Это филин, — сказал Джори, посмотрев в направле­нии ближайшего озера. — Иногда они залетают сюда. Когда-то мы с Мел приезжали на остров Маунт Дезерт и снимали там домик. Там мы часто слышали филинов и полагали, что это очень романтично. Теперь я не пони­маю, отчего мы так считали. Здесь этот крик кажется мне зловещим.

Из кустов позади террасы раздался голос Джоэла:

— Говорят, что в филинах обитают пропащие души. Я резко обернулась:

— А что такое пропащая душа, Джоэл? Кротким голосом он проговорил:

— Это души, которые не могут найти себе покоя после того, как покинут тело, Кэтрин. Те, которые носятся между Небом и Преисподней и вечно оглядываются на свою земную жизнь, мучаясь неисполненным. Но, огля­нувшись назад, они оказываются в ловушке, пока, нако­нец, исполнят свое земное предназначение.

Я почувствовала себя будто холодной ночью на кладби­ще.

— Не пытайся разгадать эту загадку, мама, — сказал с раздражением Джори. — Я бы хотел иногда сказать острое или сальное словцо, повторить те смачные определения, которыми пользуются приятели и ровесники Синди... Вот что любопытно, — добавил Джори, видя, что Джоэл растворился в темноте, — когда я жил в Нью-Йорке и часто раздражался по любому поводу, я свободно пользовался грязным лексиконом. А теперь, вспоминая эти слова, я отчего-то удерживаюсь от их употребления.

Мне не надо было объяснять. Я чувствовала то же самое. Это «что-то» было везде: в самой атмосфере этого места, в чистоте и прозрачности горного воздуха, в близос­ти ночных светил... всюду чувствовалось дыхание Бога. Бога грозного, взыскующего, следящего за тобой пристальным взглядом... Он был всюду.