(...) Очевидно, что все роды деятельности, из которых складывается жизнь, совершаются в гармоническом общении, сплетаясь теснейшим образом между собой, чему нельзя препятствовать, не тормозя общего развития. Связь эта настолько тесна, что становится трудно различить деятельность чисто физическую от чисто умственной. Поэтому крайне необходимо в деле воспитания постоянно иметь в виду всего человека, как целое, не позволяя себе сосредоточивать исключительного внимания на физической или умственной стороне, и стараться ничем не нарушать естественной предустановленной гармонии. (...)
Попытаемся представить в общих чертах план воспитания, основанного на принципе свободного и самопроизвольного развития всех способностей индивидуума, следуя за ребенком в его жизни, начиная со школьного возраста.
Итак, мы требуем для него полной свободы передвижения во всякое время, жизни на чистом воздухе, на лоне природы. Долой классы, уроки и расписания! Таков единственно пригодный режим для первых лет. (...) Ребенок жадно впитывает из окружающего мира элементы, годные для его физического и умственного развития. Он принимается за них отнюдь не беспорядочно, но способом до того близким к первобытной природе, что непосредственное воздействие лиц, более развитых и оттого находящихся в большем соприкосновении с общественной средой, может принести часто один только вред. Вот почему мы предписываем на первых порах исключительно воздействие той среды, которую назовем естественной, в отличие от нашей, совершенно искусственной среды, из которой ребенок не может извлечь ничего годного для себя. (...)
Первой нашей заботой будет - окружить ребенка наиболее простыми, естественными предметами. Выбором обстановки, иначе говоря, косвенным воздействием на среду, мы заменим наше собственное непосредственное влияние и оградим, таким образом, от постороннего вмешательства свободную и естественную деятельность живых сил ребенка, тем самым помогая развитию их наилучшим образом.
Главная отличительная черта предлагаемой системы заключается в создании обстановки, наиболее благоприятной для свободного самопроизвольного развития. (...)
Мы же хотим ввести ребенка в такую среду, которая бы отвечала его нуждам, которую он мог бы научиться познавать зрением, осязанием и прочими органами чувств. Окружающий мир легко проникнет в открытые двери его сознания, так как существа и предметы этого мира достаточно ему близки и интересны. Никак не хотят понять, что воспитание физическое и умственное должны идти рука об руку. (...)
Как в деле физического воспитания надо, чтобы ребенок приобрел умение свободно управлять своим телом, свободно распоряжаться своими членами, прежде чем возможно будет регулировать его движения, так же точно надо, чтобы его ум вошел в соприкосновение посредством органов чувств со всеми окружающими предметами, чтобы он познал их бытие, прежде чем можно побудить его изучать их. (...)
Ребенок обладает всеми необходимыми средствами, чтобы использовать для своего физического развития ту обстановку, которой мы его окружим. Он достаточно подвижен сам по себе, так что не к чему изыскивать способы для поощрения его физической живости. Это не требует доказательств. Очевидно, то же и в отношении ума. Говорят, будто природа побуждает ребенка преимущественно к физическому развитию. Это заблуждение вытекает из наблюдений, указывающих на неохоту ребенка сообщаться умственно с искусственным миром, обычно его окружающим. (...) При более благоприятной обстановке в ребенке развернулась бы умственная деятельность, столь же напряженная, как и обычная для него деятельность физическая.
На самом деле в ребенке живет ненасытная потребность умственного развития, и если порой жизнь физическая берет в нем верх, то это означает, что потребность эта не находит себе надлежащего удовлетворения.
Взгляните, как пытлив ребенок. Ему мало забрасывать вопросами окружающих, ему надо всегда самому искать, давать себе отчет во всем. Он исследует интересующие его предметы с удивительным вниманием, стремясь раскрыть причину и цель. Разумеется, он с одинаковою легкостью как предпринимает, так и забрасывает свои изыскания, если они превосходят его понимание, или же, подобно дикарю, удовлетворяется самым простым объяснением. Но разве это плохо? Воображение ребенка удивительно богато, он видит предметы, о которых идет речь; каждый пустяк вызывает в нем их представление. Он говорит о них то с восхищением, то с чрезмерным презрением. Он все видел, все слышал, ему знакомо нечто более прекрасное, более величественное, и он доказывает это великолепными описаниями. Когда ему рассказывают какую-нибудь чудесную историю, он мысленно следит за героями, перед его мечтательными взорами проходят то страшные, то величавые образы, и часто глубокий вздох свидетельствует о его душевном удовлетворении. Много ли найдется образованных людей, способных мечтать подобно ему?
Ребенок понятлив. Он быстро обращает внимание на ясно выраженное замечание. Его логика часто подсказывает ему естественный закон, освобожденный от второстепенных условностей. Об этом свидетельствуют известные “затруднительные” его вопросы. Да, он незнаком с предрассудками. В его слове, в его мысли менее убожества, чем в словах и мыслях большинства взрослых. Он обо всем говорит непринужденно, и с этой стороны пленительная нескромность детей должна бы служить уроком и укором для тех, которые представляют ему известные акты, как постыдные и унизительные, и тем самым наводят его на дурные мысли.
Ребенок - энтузиаст. Правдивое и искреннее слово всегда найдет в нем отклик. Он отвечает на призыв и с необыкновенною готовностью поддается увлечению.
Ребенок сообщителен. Он постоянно ищет общения с другими. Он стремится быть понятым, ищет поддержки. Речь его постоянно прерывается словами: “Да? Правда?” Он умеет применять свою речь к характеру собеседника; удивительное чутье подсказывает ему, как надо выражаться. Одну и ту же историю он расскажет вам на сто ладов, смотря по тому, кто будет его слушать.
Очевидно, что большая часть недостатков в умственном развитии детей прививается зловредным воспитателем. Странно слышать, как взрослые обвиняют детей в недостатках, приобретенных в их же обществе, или говорят, что дети лишены качеств, естественному развитию которых помешали эти же окружающие ребенка люди.
Каким образом делают детей тупо верующими или легковерными? Отвечая на их пытливые “почему”, что есть вещи, в которые нужно слепо верить, к которым надо применяться, и преступно изображая их в страшном виде, запугивая юную детскую мысль, одурачивая и обманывая детей.
Каким образом делают детей поверхностными? Представляя им самые простые явления с такой странной и мало понятной стороны, что они теряют привычку исследовать действительность и становятся неспособными к наблюдению.
Каким образом делают детей властными, упрямыми, нетерпеливыми? Усиленно навязывая им готовые идеи, представляя им их собственные или чужие мысли, несогласные с навязанными, как нелепые и вредные.
Как делают детей безучастными? Говоря с ними непонятным языком, отказываясь рассуждать с ними о том, что их интересует, принуждая их к такой умственной работе, которую они не могут полюбить.
Но, скажут, вы впадаете в противоположную крайность: вы наделяете детей всевозможными достоинствами. Нет, мы знаем, что в ребенке заключается возможность зла, как и добра. Но так как итоги воспитания зависят от тех воздействий, которым подвергается ребенок, то главная наша забота - дать возможность проявиться во всей их силе зародышам добра. Счастливая и свободная жизнь тяготеет к добру. Всякое существо, имеющее возможность развиваться свободно в благоприятной обстановке, будет жить наилучшим образом. Зло порождается мучением и насилием. Поэтому, желая дать ребенку возможность наилучшей жизни, мы имеем основание вполне положиться на его добрые наклонности и позабыть о дурных. Поэтому же мы в праве и нападать на тех, которые столь легкомысленно обвиняют ребенка.
Быть может, возразят, что мы ничего не предпринимаем для подавления дурных наклонностей; они должны сказаться. Пусть. Но они проявятся в такую пору, когда опасность будет не столь велика, когда человек в состоянии будет сам с ними справиться. А тем временем мы должны приложить все старания к тому, чтобы отвратить обстоятельства, благоприятствующие развитию недостатков, и сделать все возможное для упрочения положительных качеств. Как раз это самое мы и осуществим, представляя ребенка влиянию подходящей для него и здоровой среды. (...)
Наоборот, путь свободного развития строго согласен с естественным законом , т.е. с законом перехода от эгоизма к самому возвышенному альтруизму. Какого же рода нравственное воздействие окажет подобная свобода на маленького ребенка? Чтобы понять это, надо представить себе его среди других детей, свободных, подобно ему, под влиянием товарищей всякого возраста и под прямым воздействием жизни.
Кроме того, следует помнить, что ребенок - существо слабое и неустойчивое, что дико требовать от него безусловной правильности в поступках. Хотя последнее всеми признается, но по странному противоречию ребенка, нарушающего данные приказания, наказывают, т.е., создавши зло, подвергают ему ребенка, хотя заранее знают, что он не устоит, а когда ребенок поддается искушению, соглашаются, что это вполне извинительно, и тем не менее наказывают его. И все это творится под предлогом нравственного воспитания. Можно еще понять, как подобные вещи терпятся, но нельзя понять заблуждения, доходящего до признания разумности.
Мы же не станем упрекать ребенка ни в эгоизме, ни в ошибках, из него вытекающих, а предоставим дело естественным воздействиям и станем выжидать постепенного улучшения. Природа, работающая медленно, не терпит ни приказаний, ни принуждений. Грубое вторжение в ее дело только уничтожает ее благодетельное влияние да к тому же и вполне бесполезно. Рано или поздно природа вступит в свои права и будет продолжать во что бы то ни стало свой прерванный медленный путь.
Вспомним, что ребенок должен быть тем, чем некогда был человек в нравственном отношении. Это научит нас, как мы должны обращаться с ним, избавит нас от нетерпения, от раздражительных нападок, от гнева, ребенка же избавит от страданий, от нравственного уродства. (...) Для ребенка потребность все относить к самому себе есть лишь благотворная необходимость. Эгоизм есть отправная точка, состояние существа, еще не вступившего в соприкосновение с внешним миром.
Понятно, ребенок не навсегда останется во власти своего эгоизма. Невозможно, чтобы, живя с другими, себе подобными, он остался одиноким и безучастным. Благодаря сродству между всеми живыми существами, и у него установятся многочисленные и непрерывные сношения. Установиться же они могут не иначе, как при наличности известной гармонии в направлениях воли. (...) Если образ жизни людей, окружающих ребенка, разумен, если они, с одной стороны, не подчиняют своей воле его маленькой деспотической власти, [с другой -] если тем паче они не навязывают ему своих собственных желаний, [с третьей -] если они с ребенком ласковы, но тверды и ставят себе за правило с самым тщательным вниманием относиться ко всем его законным желаниям, отстаивая спокойно свои собственные права, то мало-помалу, несмотря на маленькие неизбежные столкновения, ребенок сначала почувствует, потом поймет, что его благополучие основано на гармонии желаний и поступков. (...)
Может ли ребенок приучиться к сознательности, если от него только и требуют, чтобы он подчинял свою волю, свои поступки закону, правилу? Процесс согласования должен совершаться вне всякого постороннего давления. Трудно понять, как люди утверждающие, что основой нравственного воспитания служит развитие воли, могут в то же время требовать, чтобы ребенку, пока он сам еще не в состоянии относиться ни к чему сознательно, навязывали закон, обязательство. Во - 1-х, немыслимо, чтобы ребенок, еще не умеющий сознательно ни в чем разобраться, признал справедливость какого бы то ни было закона. (...) Во - 2-х, мы не понимаем, как можно пытаться развивать волю, подчиняя ее принуждению. Дело в том, что тех, кто настаивает на необходимости вести ребенка, направляя его, руководит им в деле нравственного воспитания, хотя бы на первых порах, страшит ошибка, погрешность.
Но ошибка, погрешность, промах суть истинные двигатели воспитания. Единственный способ научить ребенка основам нравственности заключается в том, чтобы предоставить его волю свободным воздействиям среды, подобно тому как наилучший способ научить его владеть умом заключается в предоставлении ему полной свободы самостоятельного развития в общении с окружающим живым и предметным миром. Смешно было бы заставить дитя, начинающее ходить, переставлять ноги по правилам.
Мы находим вполне естественным, что ребенок, делающий первые свои шаги, спотыкается, шатается, падает. Никого не возмущают грамматические ошибки ребенка, начинающего говорить; отсюда, казалось бы, следует, что мы без гнева, страха и огорчения можем относиться к тому, что ребенок, учась поведению, погрешает против общепринятых правил нравственности. (...)
Вошло в привычку природе самого ребенка приписывать все, что в нем обнаруживается; решено, что есть дети упрямые, кроткие, лицемерные и т.д. и что с детьми надо обращаться различно, смотря по их характеру. Разумнее бы было заняться исследованием воздействия окружающих условий на естественные предрасположения детей и наиточнейшим образом установить ответственность в деле воспитания. Чересчур легкомысленно называть ребенка упрямцем или лицемером. Не лучше ли было спросить: каким образом он становится им? Подобный вопрос сильно поколебал бы значение произвольного деления детей на хороших и дурных.
Наконец, про одного и того же ребенка один человек скажет: он невыносим, другой - он очень мил. И, действительно, с первым ребенок будет несговорчив, со вторым покладист.
Вот этот мальчик: с матерью он капризен и своеволен, с отцом очень ласков.
Вот этот ученик: под руководством различных преподавателей он ведет себя различно: с одним он разумный работник, с другим ленив и упрям.
Какова же причина подобной изменчивости в настроении ребенка?
Очевидно она заключается не столько в нем самом, сколько в окружающих его людях. Когда говорят, что ребенок привередничает, это значит, что таковы его родители, что отец или мать обращались с ним нетерпеливо, раздражительно.
Зачастую настроение ребенка является отражением настроения лиц, его окружающих.
Существует, правда, закон наследственности. Несомненно, дети обладают известными наследственными предрасположениями. Но разве не усиливаются эти предрасположения пребыванием ребенка в такой среде, где все им благоприятствует? Наследственности придают слишком большое значение, которого она не иметь не может. Обыкновенно же бывает виновата не наследственность, а воспитание. Так, напр., лицемерие - вовсе не врожденное свойство, это просто искаженная наклонность к самоуглублению. Не существует детей лицемеров, бывают дети замкнутые, молчаливые. Плохое воспитание делает из них лицемеров.
Так же естественно и упрямство; это есть твердость и сила души. Нет упрямых детей, а есть дети настойчивые. Плохое воспитание делает их упрямыми.
Наследственные предрасположения имеют общий характер, они лишены определенного, частного значения и принимают то или иное направление в зависимости от тех или иных столкновений. Отсюда мы вправе утверждать, что воспитанию подобает извлечь пользу из наследственных предрасположений. Оно должно устроить так, чтобы из ребенка, замкнутого в себе, вышел человек вдумчивый, из ребенка упрямого - человек стойкий, из сообщительного, чистосердечного ребенка - человек великодушный.
То же и по отношению к характеру. Не ошибочно ли думать, что ребенок является на свет с тем или иным характером, если принять в расчет, что характер есть признак личности, что характеров столько же, сколько людей, что к тому же и сама классификация характеров весьма несовершенна. Для образования характера требуется много разнообразных воздействий среды на естественные склонности. Склонности же эти вытекают из темперамента. Темперамент придает своеобразный отпечаток восприятиям внешнего мира, каждому впечатлению - особое значение и направляет волю к определенным стремлениям. Характер складывается под влиянием описываемого состояния. Впечатление воспринятое ребенком в условиях, свойственных его темпераменту, оставляет за собой след, видоизменяющий до известной степени его внутренний мир. Если то же самое впечатление повторится известное число раз (а оно будет повторяться все чаще по мере развития естественных наклонностей), то оно отпечатлеет прочный след, определяющий черту характера. Это верно не только по отношению к ребенку, но и по отношению ко всякому человеку, с той разницей, что с годами превращения становятся более трудными и медленными. Если кому-нибудь случалось быть несколько раз обманутым, он будет становиться все более и более недоверчивым. Если же ему придется вдобавок перенести еще несколько разочарований или быть свидетелем каких-нибудь обманов (а в нем разовьется некоторое чутье для их распознавания), то он перестанет верить кому бы то ни было и даже самому себе. Таким образом, ряд однородных факторов преобразует характер человека, когда-то очень, даже слишком доверчивого, и порождает особую склонность, которая оказывает огромное влияние на его поведение.
Еще с большим основанием можно утверждать то же самое относительно детей. Положим, напр., что ребенок переносит несправедливость. Ребенок нервный почувствует ее самым жгучим образом и будет возмущен ею и потрясен до глубины души; флегматик почувствует несправедливость слабо и слабо запротестует; желчный затаит в себе потребность мщения; сангвиник будет отчаянно сопротивляться и биться как бы под ударами хлыста, но скоро все забудет. Один и тот же факт возымеет различные последствия в зависимости от темперамента. Если же он будет повторяться, то непрерывное его воздействие образует глубокую склонность в характере. Первый из этих детей станет обидчивым, раздражительным, гневным; второй - робким, боязливым; третий - угрюмым и злым; четвертый - грубым и вспыльчивым.
Доныне еще не отказались вполне от того заблуждения, будто ребенок в самом себе носит зародыши тех или иных ужасных пороков. Между тем при внимательном рассмотрении эти так называемые пороки нашли бы вполне естественное объяснение. Одним из них часто считают любопытство, между тем это есть лишь потребность знания, такая же естественная, как и потребность в пище. Подобным же образом объясняется и детская ложь, столь громогласно обличаемая. Гюйо доказывает, что ложь есть первое упражнение воображения, он видит в ней начало изобретательности, зародыш искусства. (...)
Мы отказываемся усматривать в детях пороки, подлежащие искоренению, и добродетели, нуждающиеся в поощрении. Не существует ни тех, ни других в виде имущества родового, но существуют пороки благоприобретенные, являющиеся плодом извращения естественных склонностей, и существуют добродетели благоприобретенные, являющиеся плодом свободного развития живых природных сил.
Все, что мы можем и должны сделать, это - предоставить детям возможность здоровой жизни в здоровой среде. Что ребенок обладает всеми данными для извлечения всяческой пользы из здоровой среды, это вытекает уже из одного того, что он - существо общественное. В нем есть потребность жить в обществе товарищей и людей, окружающих его, равно как и потребность жить среди растений, животных, всего сущего в мире, и не только жить, но и познавать это сущее. (...)
Резюмируя сказанное, (...) мы приходим к заключению, что все дело воспитания первого детства исчерпывается предоставлением ребенку необходимых ему материалов и созданием благоприятной среды.
Несовершенство действующей системы происходит из регламентации, доведенной до невероятных размеров. (...) Надлежащих плодов будем ожидать от естественного взаимодействия между ребенком и его средой. Среда будет непринужденно и по праву влиять на развитие ребенка, и он живо приспособится к ней. В свою очередь, дети будут оказывать влияние на окружающую их среду, и в результате установится желанная гармония.
Какова же будет роль воспитателя?
Если бы задача его исчерпывалась попечением о предоставлении детям среды, благоприятной развитию, то и этого одного было бы не мало.
Воспитатель должен относиться к школе, как к месту, где ему приятно проводить время, и подчиняться его особенностям. Его первой заботой будет оставаться бодрым физически, умственно и нравственно. Он будет искать своего собственного развития, подобно всем тем существам, которые его окружают. Но деятельность его, разумеется, проявится в направлении тех обязанностей, которые он принял на себя: он посвятит ее детям.
Человек живет не исключительно для одного себя. Он возвышается по мере сокращения забот о собственной особе и увеличения заботливости о жизни других. В этом заключается вся ценность существования. Жизнь для себя лишена смысла. Человек ценен постольку, поскольку он способен приносить жертвы.
В нашем обществе воспитатель (...) принужден делать то, чего от него требуют, и ничего больше. (...)
В (...) здоровой среде воспитатель может отдаться детям всецело. Тут он станет по отношению к ним не учителем, а старшим товарищем, к которому они обращаются в случае нужды. Не будет он и слугою, которого они могли бы подчинить своим капризам. Проникнутые духом широкой терпимости его слова и поступки будут отличаться задушевностью и великодушием. (...)
Воспитатель ни за что не скажет, напр., ребенку: “Лезь по этой веревке”, не станет подзадоривать его, взывая к соревнованию, к тщеславию или какому-нибудь другому чувству, и ограничится только тем, что, при желании, полезет сам и будет ждать, пока ребенок пожелает того же и попросит помочь ему взобраться. В школе, в саду, в мастерской, везде воспитатель будет работать сам и помогать детям лишь в затруднительных случаях.
Впоследствии, когда силы его окрепнут, ребенок перестанет просить помощи. Ему предоставят возможность самому напрягать свои силы, поощряя его в минуту слабости. Так будет поступать воспитатель при всех физических упражнениях и играх детей. Его не должно беспокоить, если ребенок плохо ухватился за веревку, будет неловко двигать ногами и туловищем, плохо действовать лопатой или начнет рыть землю руками. Воспитатель знает, что ребенку необходимо затратить много неловких усилий, прежде чем он научится управлять своими движениями.
Воспитатель не станет распространяться о вещах, для детей мало интересных, не будет заставлять их выслушивать уроки, объяснения, отвечать на его вопросы. Нет, он выждет, пока дети сами к нему придут, потащат его за руку, показывая предмет, возбудивший их любопытство, открытый ими во время игры и нуждающийся в объяснении. Тогда, направляемый бесчисленными вопросами детей, он скажет им лишь то, о чем они его спрашивают, даст ровно столько, сколько им нужно. Он остережется дать им ответ, годный лишь для него, человека взрослого, и постарается объяснить предмет с точки зрения, доступной спрашивающим детям. (...)
Не замечали ли вы, что когда мы предпринимаем новую для нас работу, то первые наши приемы ужасно сложны, и лишь после долгих усилий мы осваиваемся с более простыми приемами. Не ясно ли отсюда, что простое гораздо труднее сложного. Ребенок будет гораздо легче и лучше писать, держа руку криво, нежели прямо. Подмастерье будет успешнее работать по своему собственному способу, крайне не совершенному, нежели по способу мастера, который окажется для него страшно утомительным. Почему так? Потому что простота, в сущности, есть результат упорядоченного сочетания последовательных усилий, и если эти усилия не изучены вполне в их взаимном соотношении и значении, то и комбинация их будет несовершенна, и наилучший прием окажется наиболее затруднительным.
(...) Могут возразить еще, что если даже признать свободное воспитание пригодным для детей живых и деятельных, то нельзя признать его таковым для ленивых. На это мы ответим, что леность есть последствие или болезни, или принуждения и отвращения, внушаемого насильственной работой. Следует говорить о детях тихих, но не о ленивых. Такие дети высказывают меньше живости и увлечения, но развиваются так же, как и резвые. Они не затрачивают столько сил, но зато их более медленные движения в то же время и более обдуманны. Трудно решить, кому отдать предпочтение: субъекту ли живому, но легкомысленному, или малоподвижному, но уравновешенному. Один другого стоит, так как обстоятельства требуют иной раз увлечения, а иной раз спокойствия. Почему же не предоставить ребенку покойного нрава жить по-своему? Требовать от него большей живости равносильно нарушению его естественных склонностей, переламыванию его натуры. (...)
Отнимите у ребенка то, что его интересует, заставьте его разглядывать то, чего он не видит, слушать то, чего он не понимает, - и вы немедленно вызовете в нем отвращение и усталость. Если же вы будете настаивать, чтобы он возобновил невозможные для него, неинтересные и безуспешные усилия, вы доведете его в конце концов до того, что он станет вялым и неспособным к какому бы то ни было напряжению. Система свободного воспитания и здесь является наилучшим средством противодействия вялому и равнодушному настроению ребенка. Она пробуждает его к деятельности силой воздействия благоприятной среды, предоставляя ему заниматься чем угодно и приходя к нему на помощь в том только случае, когда он сам ее попросит. Ребенок перестанет скучать, а его маленькие удачи внушат ему доверие к себе и желание приступать к более трудным работам.
(...) Остерегаться излишней самоуверенности - вот о чем должен заботиться воспитатель, и особенно по отношению к малому ребенку. Это маленькое существо так далеко от нас. Все происходящее в нем так темно и сложно, что из страха разрушить, попортить в нем что-либо, лучше предоставить действовать самой природе.
Нам скажут: но как же вести детей без всяких правил, без дисциплины? Ведь надо же, чтобы дети знали, что можно, чего нельзя, что должно и что не должно делать.
Спрашивается: если вы хотите, чтобы ваш ребенок мог свободно играть без вашего беспрестанного вмешательства, могущего только стеснить его движения и лишить их уверенности, не постараетесь ли вы так обставить его, чтобы он не мог причинить себе вреда? Вы не оставите у него на виду ни бритвы, ни яда, не усыплете двор, где он играет, острыми камнями, вы не выберете местом его игры край пропасти или берег глубокой реки. Наоборот, вы удалите все для него опасное и предоставите ему резвиться на песке. Вмешательство же свое прибережете на случай каких-нибудь непредвиденных опасностей. И, вероятно, вы сочтете бесполезным предаваться гневу, и если понадобится отнять у ребенка опасный предмет или вывести его из опасного положения, вы поступите, как разумная мать, отвлекающая ребенка от опасного занятия, направляя его внимание в другую сторону. Того же приема следует придерживаться в деле нравственного воспитания. (...)
Наш воспитатель не будет требовать от детей, чтобы они вели себя чинно, ходили по струнке; он предоставит им ходить как угодно, не заставит их сидеть, когда им хочется побегать, не принудит их молчать, когда им не терпится поговорить. Избегая таким образом каких бы то ни было предписаний, он тем самым уничтожит возможность их нарушения, а следовательно, и необходимость взысканий. Правила, предписания, приказания - не те же ли это бритвы, яды, пропасти?
Разумеется, в случаях исключительных вмешательство воспитателя необходимо, но вмешательство кроткое и покойное, устраняющее зло без крика, гнева и упреков.
(...) Ребенок, не подчиненный приказаниям, делает лишь то, что ему доступно; его работа не влечет за собою ни отвращения, ни скуки; он сберегает свои силы и тратит на работу время, лишь строго необходимое. Товарищество его не стесняет; ему не приходится, как в классе, ни догонять ушедших вперед, ни поджидать отставших, насилуя свое понимание.
Следовательно, работа его будет производиться с возможною легкостью в условиях, наиболее благоприятствующих успеху. С одной стороны, ребенок будет обладать всеми данными для того, чтобы справиться с каждым возникающим затруднением, с другой - самое это затруднение, состоя в тесной связи с приобретенным уже знанием (а других затруднений быть не может), будет ребенку по силам.
Работа, избираемая свободно (мы называем работой и занятия, и игры детей, - игры их вполне того заслуживают) и удовлетворяющая назревшей потребности, возбудит наибольшую степень напряжения, закрепляя ранее приобретенные знания. К тому же надо заметить, что ребенок беспрестанно видоизменяет характер работы в зависимости от наличного состояния своих сил, естественных склонностей и настроений минуты.
Свободная работа будет всегда исполнена сообразно с наклонностями данного лица и окажется всегда наиболее успешной. Таким образом, мы охраним индивидуальность ребенка, что имеет особенно важное значение.