Воспитание подрастающего поколения - это одна из труднейших проблем, которые предстоит разрешить человечеству. Вместе с тем она и самая важная. От того или иного решения этой проблемы зависит счастье или несчастье индивидуумов, благосостояние целых обществ и даже будущее всего человечества. В воспитании, по замечанию Канта, кроется тайна усовершенствования человеческой природы. Мысль о громадном значении воспитания высказывается не только такими великими теоретиками философами, как Кант, но с большой силой и убедительностью и такими выдающимися педагогами-практиками, как Коменский и Песталоцци. “Человек делается человеком, - говорит Песталоцци, - лишь благодаря искусству воспитания”.
Громадное значение воспитания обуславливается крайней беспомощностью вступающего в жизнь ребенка, как в физическом, так и в психическом отношении. В то время как животные рождаются более или менее подготовленными к борьбе за существование, ребенок появляется на свет совершенно беспомощным. (...) Мы слышим, говорил Гете, то, что понимаем. Поэтому-то ребенок так мало наблюдателен и так плохо ориентируется в окружающей его обстановке. (...)
Молодая душа, подобно семени растения, развивается изнутри, самостоятельно, но и для нее необходимы - как для растения - влага, почва, солнце и т.д. - известные благоприятные условия, создаваемые воспитанием в интересах наилучшего приспособления ребенка к условиям окружающей жизни. Поэтому-то дети, поставленные в неблагоприятные условия для развития, например лишенные некоторых органов чувств или совершенно оставленные без воспитания, заброшенные, развиваются медленно и не достигают высоких степеней развития. (...) Дети, лишенные воспитания, заброшенные, дичают, способности их настолько атрофируются, что потом уже не удается возвратить потерянное. Интересен в этом отношении пример Каспара Гаузера. Этот несчастный до 16 лет провел в одиночестве в подземной пещере. Когда его освободили оттуда, он не умел говорить, ходил с большим трудом, видел плохо, ум его оставался совершенно неразвитым: нравственные и религиозные представления были ему чужды. Но в то же время он не был идиотом или тупоумным. (...)
Особенно опасно лишение правильного и разумного воспитания для нравственного развития ребенка. Фундамент последнего обыкновенно закладывается в раннем детстве прочными ассоциациями нравственных понятий, которые, капитализируясь в привычках, определяют настроение человека и направление его характера. (...) По данным статистики, наибольший процент преступников дают беспризорные дети, не получившие правильного нравственного воспитания. Само собою разумеется, что причины преступности кроются и в социальных условиях их жизни, и экономических явлениях, но, когда слабость нравственных убеждений обнаруживается людьми вполне обеспеченными и с широким умственным развитием, причины этого явления приходится искать исключительно в условиях воспитания этих людей. В недостатке правильного нравственного воспитания в раннем детстве, без сомнения, кроется одна из главных причин глубокого разлада между делом и словом, идеями и жизнью, который не только наблюдается на каждом шагу в жизни обыкновенных людей, но и в жизни выдающихся людей, стоявших гораздо выше во многих отношениях толпы и даже являвшихся руководителями общества, в жизни ученых, философов, общественных деятелей, например: Бэкона, Байрона, Руссо, Гегеля, Шопенгауэра и др. (...)
Это печальное явление, несомненно, объясняется недостатком правильного нравственного воспитания, особенно, в раннем детстве, когда закладываются основы характера человека. Очевидно, у таких людей нравственные убеждения не сроднились с природным характером настолько, чтобы укрепить волю в каждом отдельном случае; их мысли вырабатываются в лаборатории их разума и не доходят до сердца, живущего, так сказать, собственною жизнью и, как всегда, руководящего волей. Добрыми же привычками - этим, по справедливости, неистощимым нравственным капиталом, откуда сердце всегда бы могло черпать импульсы для деятельности, они в молодости не запаслись. Относительно Бэкона, Руссо и многих других - это вполне справедливо. (...)
Считая влияние воспитания на развитие человека несомненным и глубоким, мы должны, однако, признать, что это влияние далеко не безгранично. Известно, что философы 18-го века, а вслед за ними и педагоги, сильно преувеличивали значение воспитания. Исходя из той мысли, что душа ребенка чистая таблица или мягкий воск, они хотели видеть в воспитании панацею от всех социальных зол и опору для переустройства общественного организма по своему желанию. Так, напр., Локк в своем трактате о воспитании, утверждает, что из ста человек 90 оказываются хорошими или дурными исключительно благодаря тому воспитанию, которое они получили. Другие вычеркнули и последние десять процентов. (...) В детях они видели кондильяковскую статую, психическая жизнь которой слагается всецело из внешних впечатлений; они полагали, что все люди при рождении о д и н а к о в ы, разница же между ними обуславливается или средою, т.е. воспитанием естественным, или искусственным, и что поэтому путем воспитания можно сделать человека и талантливым, и добродетельным. Это мнение поддерживалось и некоторыми из педагогов и в более позднее, близкое к нам время (напр.: Бенеке, Жакото, Кифер, Гауффе, Браубах и др.). Большинством же педагогов, под влиянием успехов биологии и разработки учения о наследственности, оно оставлено. Даже более, стало высказываться противоположное мнение о крайне незначительной роли воспитания в сравнении с прирожденными и унаследованными задатками человека. “Воспитание, - говорит Рибо, - никогда не оказывает абсолютного влияния; настоящий характер бывает врожденным и никогда не изменяется”. Ту же мысль еще раньше высказал Гальтон. По его мнению, влияние хорошего воспитания на умы высшего разряда очень незначительно. Еще более резко высказывает это положение Шопенгауэр. Он считает законы характера такими же неумолимыми и вечными, как и законы природы, и ребенка точным прообразом взрослого человека. Таким образом, границы воспитания строго определяются наследственными предрасположениями индивидуума. “О воре можно сказать, - говорит Маудсли, - что и о поэте: он рождается, а не становится таковым”. Если этот взгляд справедлив, то границы воспитания крайне узки. Необходимо поэтому определить, что действительно передается по наследству.
(...) Унаследовать можно наружный вид тела, фигуру, рост, сложение, склонность к долгой или краткой жизни, к болезням, душевным и нравственным особенностям. Наследуется даже почерк родителей, которые не учили детей письму сами. Наследственность - это родовая память человечества... Наследственное влияние может сказываться в образовании человека: туловища, головы, даже ногтей или волос, но в особенности - в лице, в выражении или чертах физиономии... Наследуются действия инстинктивные, так, например, пугливость перед опасными животными у птиц или умение охотиться у собак; наследуются чувственные способности: слабость, сила или острота зрения, слуха, обоняния, вкуса; даже память и привычки, воображение, разум, чувствования и страсти.
Но наследуются ли добродетели и пороки? Мало есть таких распространенных в человечестве убеждений, говорит Ушинский, как убеждение в наследственности добродетели и порока, наследственности греха. Такая повсеместность убеждений есть уже само по себе лучшее доказательство, что в основе их лежит своя доля правды. (...)
Особенно часто наследуются дурные наклонности в с в я з и с д у ш е в н ы м и б о л е з н я м и. (...) Иногда порочная наследственность обнаруживается в самом р а н н е м д е т с т в е. Все исследователи психической жизни детей согласны в том, что у них очень часто без всяких, по-видимому, внешних поводов и довольно рано появляются злоба, гнев, жестокость, лживость и другие худшие пороки... Ежедневный опыт показывает нам, что двое детей - члены одной семьи - нередко обнаруживают большое нравственное несходство. С другой стороны, не менее известны факты, что некоторые дети, воспитанные среди доброй семьи, оказываются ленивыми, лживыми и вообще обнаруживают некоторую бесчувственность в отношении добрых примеров, подаваемых окружающими. Все эти примеры устанавливают тот несомненных факт, что дети рождаются н а с в е т н е с о д и н а к о в ы м и з а д а т к а м и к н р а в с т - в е н н о м у р а з в и т и ю. Но насколько опасна порочная наследственность для нравственного воспитания, п р е д о п р е д е л я е т л и она все дальнейшее направление развития ребенка? Для правильного ответа на этот вопрос необходимо сделать несколько замечаний относительно вышеприведенных фактов.
Во-первых, хотя факт наследственности и несомненен, он до сих пор еще не сделался полным достоянием науки и законы его далеко еще не определены. Даже не установлены его пределы наследственности.
(...) Приобретенные признаки по наследству не передаются. (...) В большинстве случаев дети, являющиеся жертвой порочной наследственности и требующие вследствие этого самого нежного и внимательного воспитания, воспитываются среди такой о б с т а- н о в к и, которая не может научить их ничему доброму. Посмотрите, говорит один педагог, как дети писателей непременно стремятся в известный период жизни (лет 10-11) писать романы, издавать журналы, и вы поймете, что приблизительно может чувствовать несчастный ребенок, живущий в семье воров или в обществе негодяев, пьяниц и развратников. Обычные впечатления среды, особенно семейные, действуют неизгладимым образом на воображение и рано или поздно дают всесильное направление всему бытию человека. Жизнь и душа ребенка, говорит Перэ, на три четверти подобие окружащих его. Дитя человека образованного, попавши к дикарям, станет строить шалаш. Ребенок, помимо своего сознания, как бы заражается недостатками взрослых, которые во всем превосходят его, и он начинает инстинктивно подражать им. Перэ рассказывает об одной девочке, которая, будучи всего 15-ти месяцев, стала перенимать у отца, как он хмурит брови, его крикливый голос и его раздражительность и вместе с тем стала сама выражать то гнев, то нетерпение. У Диккенса, Достоевского, в их рассказах о детской жизни мы находим много подобных примеров, доказывающих непреодолимое влияние дурной с р е д ы на чистую детскую душу. Но даже и дурным воспитанием нельзя вполне объяснить в с е х случаев проявления ранней развращенности в детстве. (...) Грудные дети (...) не могли, конечно, заразиться пороком от окружающей среды. Также и стремление к убийству, о котором рассказывает Эскироль, не могло, конечно, быть внушено детям родителями. В данных случаях, очевидно, приходится иметь дело с н а с л е д с т в е н н ы м и д е ф е к т а м и н е р в- н о - п с и х и ч е с к о й о р г а н и з а ц и и; с такими случаями, когда дети, часто при нормальных умственных способностях, оказываются совершенно неспособными усваивать нравственные понятия. Такие дети отлично знают, ч т о добро и ч т о зло, и знают о каждом отдельном случае, что они делают дурно, но делать иначе не могут, совесть их молчит. Много рассказов подобного рода о детях находится в интересном труде Эммингауза[1]. Вот наиболее характерные из них. Мальчик 6 лет с самого раннего возраста обнаруживает большую запальчивость и гнев. Он сопротивляется ласкам, бьет детей и называет глупым отца. Чувства любви и сострадания он совершенно не понимает, все попадавшее под руку он уничтожает, особенно любит при этом доставить кому-нибудь неприятность, ворует, обижает других детей, сознается, что его поступки нехороши, но говорит, что вовсе не нужно быть хорошим мальчиком. Умственные способности его вполне нормальны. О подобном же еще более характерном случае рассказывает Маудсли[2]. Мальчик 2 лет от роду был столь зол и непослушен, что нельзя было держать его дома, на 10 году он наводил ужас на семейство. Все попадавшее ему под руки он разрушал. Дружба и мягкость были неизвестны его сердцу, с другими детьми он не играл, с животными был жесток. Память его была хороша. И он отлично сознавал свое положение; он говорил иногда, высказывал желание умереть: "Бог не создал меня подобно другим детям”.
Это больные так называемым нравственным помешательством (moral insany), и таких детей надо уже не воспитывать, а лечить. Неспособность приобретать нравственные понятия, говорит знаменитый французский психиатр Морель, не происходит ни от дурного воспитания, ни от среды, ни от пагубных примеров, ни от идей, распространяемых вредными книгами, как обыкновенно склонны думать. Она имеет свои источники в самой о р г а н и з а ц и и индивидуума, во влиянии болезненной наследственности, которое господствует над положением, и которое при известных условиях, роковым образом порождает у своих жертв дурные инстинктивные склонности. (...) Как правило, по словам Эммингауза, эта болезнь есть продукт тяжелого болезненного [пред]расположения, потому что страдающие ею представляют многочисленные морфологические и функциональные признаки в ы р о ж д е н и я. Но это случается сравнительно редко. Точное сопоставление относящихся сюда случаев, по словам одного психолога, приводит к выводу, что наследственность психических болезней встречается не так часто и безусловно, как это можно было бы думать под впечатлением имеющихся случаев. Иногда обнаружение ранней безнравственности у детей бывает следствием случайных дефектов или повреждений нервной системы. Что вообще повреждение нервной системы может вести за собою изменение или порчу нравственного характера, это факт, твердо установленный современной психологией и психопатологией. (...) Много из того, что нам кажется проявлением злой воли в детях, есть не что иное, как более или менее быстро переходящая реакция впечатлительного организма на вредоносные внешние импульсы. Наконец, кое-что из того, что считается пороками и недостатками детей, надо отнести на долю темперамента, имеющего не меньшее, чем наследственное, влияние на образование характера. Но, что такое темперамент? По остроумному определению Шмидта, темперамент - это климат человека, как всякая страна, говорит он, имеет свой климат, так и всякий человек имеет свой темперамент; темперамент страны - ее климат, климат человека - его темперамент. Подобно тому как есть страны со счастливым климатом, так есть и люди, обладающие счастливым темпераментом.
По словам Вундта, меланхолики и флегматики по природе склонны к пессимизму, т.к. видят только настоящее, сангвиники и холерики смотрят в будущее, верят в улучшение настоящего. Кант думал, что темперамент оказывает влияние даже на отношение ч е- л о в е к а к р е л и г и и. В религии, говорит он, холерик будет ортодоксальным, сангвиник – свободомыслящим, меланхолик – мечтателем, флегматик - индифферентистом. Естественно, что сангвиник будет менее устойчивым и в нравственном отношении.
Однако вполне отрицать значение психопатической наследственности, ведущее к вырождению, невозможно. Такие яды, как алкоголь и сифилис, отравляют нервную систему не только родителей, но их детей, их потомства.
С другой стороны, границы воспитания ставятся наследственностью и хороших, добрых задатков, предопределяющих до некоторой степени будущую судьбу ребенка.
Изучение автобиографий и биографий замечательных людей убеждает нас в громадном значении н а с л е д с т в е н н о с т и в жизни людей и совершенно подрывает доверие к педагогическим теориям, вроде Граубаха, Бенеке и других, верящих в о д и н а к о- в ы е с п о с о б н о с т и в с е х л ю д е й, они наследуют от родителей не только то или другое направление ума, но часто их страсти и характер. (...)
Несомненна также и н а с л е д с т в е н н о с т ь х а р а к т е- р а. Она подтверждается многочисленными примерами из жизни выдающихся людей, о родителях и детстве которых история сохранила сведения. (...) Как думает Рибо, что влияние природы всегда берет перевес, но в то же время намечает границы воспитания, через которые не всегда удается перешагнуть. “Как бы ни было могущественно влияние воспитания, - говорит справедливо Маудсли, - оно строго ограничено размерами способности, присущей природе личности. Нет в свете такого воспитания, которое виноград заставило бы расти на яблоне, а винные ягоды на чертополохе. Подобным же образом ни один смертный не может перешагнуть через свою природу. В каждом отдельном яйце индивидуальная наследственность заготовляет для каждой личности особую будущность. Судьба каждого из нас устроена предками, и кто бы ни пытался, никто не может избежать тирании своей организации”. Отсюда ясно, что школе только тогда удастся достигнуть своей цели, если она сумеет разобраться в природных задатках каждого индивидуума и сообразовать с ними свои воспитательные воздействия. Здесь на первый план выступают дети или отягощенные тяжелой психопатической наследственностью, или, наоборот, богато одаренные. И те и другие требуют к себе особой внимательности. (...) Что касается детей, отягощенных нервно-патологической наследственностью, то ясно, что и для них обычные школы совершенно бесполезны. Причем здесь необходимо различать два случая: имеем ли мы дело с детьми умственно отсталыми или нравственно больными. И те и другие нуждаются в особом заботливом, хотя и совершенно различном уходе. Детей последней категории обычная нормальная школа обыкновенно удаляет, большей частью в период переходного возраста, когда их недостатки обнаруживаются особенно резко. (...) Умелый, заботливый уход, который невозможен в общих школах, таких детей сделает полезными членами общества. Наконец, и среди нормальных детей мы встречаем бесконечное разнообразие индивидуальных задатков, от умелого использования которых зависит всецело успех воспитания. Несчастье наших школ главным образом заключается в том, что они ко всем детям предъявляют одинаковые требования, не считаясь ни с размерами их душевных способностей, ни с направлением их духовных интересов. В интересах как будущности детей, так и своих собственных, педагог никогда не должен забывать, что “воспитание строго ограничено размерами способности, присущей природе личности”.
Вопросы воспитания: Сб. ст. О. Мессмера, В. Рахманова, Н. Румянцева. - С.-Пб: Изд. газеты “Школа и жизнь”, 1911.- С. 45-63.
Н. В. Чехов*