КОМПЬЮТЕРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ ГЕТТО

Школа для цветных детей в бедном квартале Эмервиля, близ Беркли. Результаты в школе у учеников значительно ниже, чем у белых детей того же возраста. Компьютеры для детей родители купить не могут. Это — только для богатых в Санта Барбаре. Тем не менее, в этой школе в гетто было установлено несколько компьютеров, причем все ученики, которые ими пользовались, были выходцами из самых неблагополучных социальных слоев. Обеспечил финансирование этого эксперимента Калифорнийский университет. Сидя перед экраном, маленькие негры и пуэрториканцы осваивали дисциплины информатики. В игре с обучающей машиной они на­учились правильно писать. Классические же методы преподавания ни к чему не приводили. В своей книге о Калифорнии, выдержанной в оптимистических тонах (Le Nouvel Age, Le Seuil), Сильви Крассмэн, бывшая корреспондентка «Монд» в Лос-Анджелесе, пишет о том, какое заключение дал этому эксперименту один из участвовавших в нем педагогов. «Компьютер, — говорил он, — имеет одно явное преимущество для детей из неблагополучных семей. У него нет заранее заготовленных суждений и оценок, к которым чрезвычайно чувствительны эти дети. Он беспристрастен. Он говорит на их языке, если они того хотят. Он подчиняется их приказам.»

Но даже свободное время распланировано. Свободное время тоже вменено в обязанность. Когда же школа организовывалась, не было никаких обязанностей, потому что в школу ходили те, кто хотел. Именно обязательность сделала школьную систему нездоровой. Я думаю, что расписание — вот причина аллергии детей к школе: час на это, сорок пять минут — на то, такой ритм противопоказан детям, он ложен. Не жизненен.

Для ребенка вредна не сама нагрузка по тому или иному предмету, а программа, составленная из этих предметов. Весь вред — в про­граммах. Причем все программы — классные, с одной стороны, программы для приобретения степени бакалавра, с другой, — друг друга исключают. Программы множатся, а для чего? Вместо этого юноша или девушка могли бы сами сдавать те уровни, к которым они готовы по интересующим их дисциплинам, по пять-шесть уровней для каждой. Ребенок старался бы получить их сам, овладеть этими знаниями самостоятельно, а когда дети собирались бы вместе, то с ними был бы взрослый, учитель — воспитатель ребенка, форми-

380

рующий его характер и способствующий развитию его интеллекта, и все бы дети были активными членами процесса обучения, и все могли бы вместе найти необходимые ответы. А как только юноша готов сдать экзамен на тот или другой уровень, он обращается преподавателям и сдает (или нет) свой уровень. Такие экзаменаторы работали бы в течение всего года. При системе персональных эк­заменов на тот или другой уровень по разным дисциплинам можно было бы создать курсы для детей разных возрастов.

При такой школьной системе родители уже не могли бы учиться за детей. Ребенок самостоятельно выбирал бы то, что ему интересно.

Мне кажется, именно таково будущее системы воспитания вместе с системой образования. И это было бы действительно толковое (в смысле реализации желания) воспитание и одновременно формиро­вание и образование ответственных граждан.

 

ШКОЛА НЕ ПО РАСПИСАНИЮ

 

Есть ученики, у которых еще с подготовительных классов не возникало бы проблемы со школой в том виде, в каком она сегодня существует, не будь расписания. Например, им бы закончить работу, а их гонят на перемену. Или наоборот: на перемене играют в мяч, не хватает пяти минут до конца игры, а уже — опоздание на урок... Но те воспитатели, кто работает в комиссиях по изучению возможностей реформирования школьных расписаний, утверждают, что это приведет к настоящей анархии, если каждый будет иметь право приходить, когда хочет. Нет ли возможности, исключая анар­хию, сделать расписание более гибким?

Именно это внедряется сейчас в среде взрослых — работа в удобное для человека время: есть определенная задача, и надо ее выполнить, но в такое время, которое дляних наиболее удобно.

Для решения этой проблемы нужно лишь изменить организацию системы образования. Я думаю так: в каждой дисциплине препо­даватель готовит к экзаменам по шести уровням. Один и тот же ученик мог бы, например, заниматься французским по 1-му уровню, счетом — по 3-му, географией по 4-му и т. д. В географии он мог бы выбрать физическую географию, а не экономическую, и наоборот. И учится он тогда, раз это его интересует, когда хочет. И если, сдав на 3-й по счету уровень, ребенок хочет стать свободным

слушателем на 4-м, чтобы выяснить, интересно ли ему это, то почему нет? Это его дело, и он выбирает любой день для контрольной работы. Предоставить такой выбор ученику — значит признать за ним право на его собственную мотивацию, на воплощение его со­бственного желания, а это значит, что взрослыми допускается, что ребенок прекрасно чувствует, что ему надо делать. Общество же участвует в этом процессе лишь для того, чтобы подтвердить, что ребенок достиг определенного уровня. При таком раскладе наверняка будут дети 9-10 лет, которые уже прошли высшие уровни математики, но еще должны учиться читать и писать, и с таким детьми надо продолжать работать, преподавая им те или иные предметы до тех пор, пока они не станут для них доступны.

Обычно ребенок мямлит, когда не может в чем-то разобраться: к примеру, понять, о чем та или иная книга. Так отчего бы не попробовать начать обучение детей — предположим, тех, у кого определенная тяга к ручному или физическому труду, — с предос­тавления им права проявить вначале именно эти свои способности. Или сначала обучать их плаванию, танцам или музыке — всему, что только может ребенка интересовать, и лишь потом, когда все же будут постигнуты чтение и письмо, которым было отведено не­обходимое время, предлагать детям те новые предметы, которые они с их помощью смогут постичь, если конечно, захотят.

 

ШКОЛА ГОСТИНИЧНОГО ТИПА

 

Детям надо, чтобы жизнь и в школьные годы была жизнью, чтобы классные стены не отгораживали их ни от снега, ни от моря. Не так и сложно представить себе возможность обмена между школами: ведь не всякому выпадает шанс пожить в деревне. На время каникул сельские школы вполне могли бы стать чем-то вроде гостиниц для городских детей.

Зачем в наше время продолжать разрывать год большими кани­кулами? Когда можно растянуть его на четыре триместра вместо трех, и превратить в «каникулы» все послеполуденное время.

Другое предложение: почему бы тем детям, которые три триместра проводят в деревне, в горах или на берегу моря, не приезжать месяца на три в город? Можно было бы организовать обмен школь-

382

ными помещениями. Только для этого надо обустроить их так, чтобы дети могли там спать.

Настоящая проблема, таким образом, — это создание школ гос­тиничного типа и такое их обустройство, которое позволило бы принимать детей не только на время «больших каникул», но и в течение всего года. Рассмотрим проблему внимательнее.

Будь школа действительно домом для ребят, они и чувствовали бы себя там, как дома. Исчезло бы и деление на тех, кто живет в пансионе, и приходящих сюда из семей. Ребенок, живущий в семье, мог бы и заночевать в школе вместе с пансионерами. В школе были бы большая мастерская и физкультурный зал. И работали бы в ней не только преподаватели, но и свободные воспитатели. И могли бы быть почасовики-преподаватели, и приходящие воспитатели, и просто те, кто работал бы, как гостиничный персонал.

Предубеждения, увы, преодолеваются не так-то просто, укоренилось мнение, что все, что происходит во внеурочные часы, вне школьного времени, — в высшей степени подозрительно: там начинается шабаш. В головах добропорядочных граждан при одной только мысли, что после захода солнца, вечером, ребенок может чем-то еще зани­маться — звенит сигнал тревоги. «А не случиться ли там чего? Чем они там могут заниматься?» Общественное мнение боится этих нерегламентированных занятий даже вне школьных стен (а внутри их и подавно). Если преподаватель приглашает к себе подростков, общественное мнение уже готово считать, что эта вечеринка с нар­котиками, такое приглашение сразу становится подозрительным, осо­бенно, если преподаватель — женщина. В провинции это просто ужасно. И ничего не поделать эта подозрительность живет в нас, потому что мы так привыкли. Странно, если кто-то отваживается на такие мероприятия. Это не невинно, это маргинальное время­препровождение.

А ведь прекрасно можно было бы представить себе телевечера в школе, проходящие в трех разных помещениях (соответственно три канала TV) с преподавателями. Ведь школа — место жизни ребенка, и дети должны себя чувствовать здесь как дома и после уроков...

В нынешних летних лагерях вожатые закрывают глаза на то, что происходит там по вечерам. Ребята могут поздно ложиться, уходить вечером в деревню. И то, что творилось, когда лагеря были на казарменном режиме, больше не повторяется; наверно, меньше

383

глупостей и в спальнях. Но если так может быть в летних лагерях, то почему нет в городских школах?

Наверняка эти предложения шокируют всех: и тех, кто тут же начнет доказывать, что это совершенно ни на что не похоже, и тех, кто будет улыбаться, повторяя, что это утопия. И тем не менее эти слова должны быть произнесены.

В отличие от авгуров школьной системы я уверена, что такое, более широкое использование школьных помещений может дать юно­шеству жизненный опыт, который, в свою очередь, поможет им в конце концов стать хозяевами самих себя. Семейная клетка не будет так давить, потому что ребенок не должен будет проводить там все время, в семье же будет известно, что раз ребенка нет дома, он, наверное, в школе. Позвонил, узнал — ребенок там — все в порядке.

При нынешней системе закрытых школьных дверей дети — либо дома, либо на улице. Дома же большинство не знает, чем заняться. Невозможно сделать обязательным хождение в гости, на это нужно личное желание. Впрочем, случается и такое: родители возражают — нехорошо, что этот «гадкий утенок» то и дело исчезает из дома и все время проводит в чужой семье, где чувствует себя лучше. И вот что нередко происходит. Мама приятеля проникается искренней симпатией к чужому ребенку, ставит его в пример собственному отпрыску: «Видишь, какой он хороший мальчик...» Зачастую при этом наносится визит той, чей ребенок вхож в дом. При этом обычно такие мамы начинают хвалить чужого ребенка, говоря, что он восхитителен, что сами хотели бы иметь таких же детей. Однако у той, к кому обращены эти искренние слова — свои проблемы. И это — тоже правда, потому что вне семьи ребенок ведет себя по-другому. Встречаются достаточно разумные матери, которые го­ворят: «Ну и хорошо, мой ребенок ладит с другими, значит, когда-нибудь поладит и со мной, это — возраст, ребенок переживает кризис и т. д.» Но ведь есть и такие, у которых столько проблем в семье, что они приходят в полную растерянность, как только узнают, что их ребенок где-то ведет себя иначе, чем дома. Им бы радоваться, а они начинают думать, что они — плохие матери, и что это очень несправедливо, что их дочь или сын ни во что их не ставят. Это обычно те матери, для которых материнство стало ловушкой, и они так и не сумели обрести себя в личной жизни. Теперь же не в силах позволить своему ребенку стать самостоятельным.

384

Есть одно понятие, которому стоило бы вернуть уважение — семейная пара, к понятию этому долго не обращались, хотя средства массовой информации раздували случаи возвращения отца в семью силой или восстановления его в правах после смерти В этом случае, мне представляется, говорить надо уже о смерти семейной пары Самое обнадеживающее для детей — это сама жизнь семейной пары, над которой не властно время

Если бы у детей было хоть какое-то место на стороне, та же школа как второй дом, то и семейные пары могли бы обрести больше душевного спокойствия, поскольку дети не находились бы постоянно дома Это тем более важно сейчас, когда в семье один-два ребенка, причем нередко — с большой разницей в возрасте Семья, замкнутая на самой себе, — это ловушка, провоцирующая неврозы в любом возрасте любому человеку нужны социальные связи с теми, у кого общие с ним интересы