Парадоксальным образом ставшая общепринятой романтическая концепция дает нам лишь очень смутные представления о том, что такое нация. Поскольку понятие «нация» является в этой теории насквозь мифологическим, оно предполагает некое интуитивное понимание, в нем заложено описание некой мистической, внеисторической внесоциальной общности. Всякий раз, когда исследователи переходят к конкретным формулировкам, возникают проблемы.
Когда проживавший в эмиграции в Австро-Венгрии Ленин отправил «замечательного грузина» Сталина в Вену писать работу по национальному вопросу, он обрек последнего на серьезное испытание. Мало того, что тот неважно знал немецкий язык, на котором было написано большинство необходимых текстов. Будучи человеком, выученным в православной семинарии, Сталин пытался дать всему очень четкие и конкретные, недвусмысленные, общепонятные определения. А таких определений в литературе не было!
Помучившись некоторое время, Сталин написал целый каталог признаков, по которым определяются нации (в отличие от народности, племени и т.д.): «исторически сложившаяся устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющаяся в общности культуры» (Сталин И. В. Марксизм и национально-колониальный вопрос. М Партиздат, 1937. С. 6.) . Беда в том, что многие из европейских (не говоря уже о неевропейских) наций всей полнотой этих признаков не обладают либо, наоборот, обладают некоторыми дополнительными признаками, которые для них являются центральными.
Общности религии Сталин, естественно, не упоминает, хотя к ней апеллировали идеологи национального патриотизма в России, Польше, Ирландии. Для материалиста Сталина общность религии не могла быть центральным вопросом. Однако многие нации консолидированы именно по религиозному признаку. Так, в Северной Ирландии принадлежность к ирландской или британской нации определяется по вероисповеданию. Католики - ирландцы, протестанты - британцы. Проживают они, как известно, на общей территории. То же самое можно видеть на Балканах. Католики-хорваты, пишущие по-сербскохорватски латинскими буквами, и православные сербы, пишущие сразу двумя алфавитами, являются, как известно, традиционными недругами. В Боснии к соперничеству этих двух групп добавляется присутствие мусульман. Причем мусульмане говорят по-сербски, пишут латиницей, но большей части законов ислама не знают и не соблюдают, но уверены, что с сербами и хорватами ничего общего не имеют.
Напротив, в соседней Албании религиозные различия между мусульманами и христианами не мешают всем говорящим на одном языке считать себя единой нацией. В Германии протестанты и католики составили единую нацию, хотя в прошлом воевали друг с другом. В Швейцарии говорят на четырех разных языках, но считают себя единой нацией, настолько отличающейся от остальной Европы, что даже членство в Европейском союзе воспринимается как нечто опасное.
В Киеве и Харькове говорят по-русски и считают себя добрыми украинцами. В Крыму считают, что ничего общего с Украиной не имеют, поскольку говорят по-русски.
Для англоканадца нет более страшного оскорбления, чем спутать его с американцем-янки, от которого он совершенно ничем не отличается. Франкоканадцы традиционно недолюбливали своих англоязычных соседей, но долгое время были самыми отчаянными патриотами Британской империи, которая их завоевала и языка которой они толком не понимали.
Арабы до сих пор не могут понять, принадлежат они к единой нации или же отдельными, пусть и родственными, нациями являются египтяне, ливийцы, иракцы и т.д. В Латинской Америке времен борьбы за независимость мечтали о единой нации, противостоящей говорящим на том же языке и таким же католикам-испанцам. Но за распадом Испанской империи последовал и распад Великой Колумбии, в результате которой сложились различные нации - с собственными традициями, культурой, историей.
Список можно продолжить. Ведь даже самый простой, казалось бы, признак - «общность языка» - не является бесспорным. Границы между языками и диалектами расплывчаты. Российская империя не признавала за украинским языком права на существование, он считался диалектом. И в самом деле, различия между украинским и русским, белорусским и русским языками не больше (а в ряде случаев -меньше), чем различия между диалектами в Италии и Гер мании.
Когда в конце XIX века формировались современные балканские языки, филологи, движимые романтической традицией, отправлялись в самые отдаленные горные деревни, чтобы записать там «настоящий» сербский или болгарский. Болгары записывали норму языка на востоке страны, сербы на западе. Если бы они поступили наоборот и записывали язык, на котором говорили в приграничных селениях, Болгария и Сербия сегодня говорили бы на одном языке. А македонский, признанный языком в Югославии, так и остался диалектом в Болгарии.
Когда одного известного филолога спросили, в чем все таки принципиальное различие между языком и диалектом, он, подумав, ответил: у языка есть армия.
В этом, пожалуй, и ответ на все вопросы. Не единство языка, крови или веры создает нацию, а государство.