Корни насилия: биографические, перинатальные и трансперсональные источники агрессии.

В свете ежедневных клинических наблюдений за ходом психоделической терапии и других форм эмпирического самоисследования, я все более убеждался, что объяснения, предложенные аналитически ориентированной психиатрией магистрального направления для большинства эмоциональных расстройств, поверхностны, неполны и неубедительны. Это особенно поражает в случаях крайних форм насилия и саморазрушительной психической деятельности. Становится очевидным, что из психодинамического материала, каким бы травматическим он не был, нельзя получить адекватного объяснения таких серьезных и радикальных психопатологических явлений, как самоувечье, кровавое самоубийство, садомазохизм, зверское умерщвление или беспорядочные импульсивные убийства, наблюдаемые в случаях буйной одержимости. История эмоциональной депривации в детстве, болезненный рост зубов или даже телесные оскорбления со стороны родителей и их заместителей в качестве адекватного психологического мотива леденящих кровь случаев криминальной психопатологии, конечно, никого не убедят.

Последствия этих действий есть вопрос жизни и смерти, следовательно, силы, скрытые в их основе, должны быть такого же масштаба. Объяснения, базирующиеся только на анализе биографического материала, представляются еще более абсурдными и неадекватными, когда их применяют к крайним проявлениям социальной психопатологии — к безумию массового уничтожения и геноцида, апокалиптическим ужасам концентрационных лагерей, коллективной поддержке целыми нациями грандиозных и мегаманиакальных планов автократических тиранов, жертвоприношению миллионов во имя наивных утопических видений или бесцельным жертвам войн и кровавых революций. Трудно принимать всерьез психологические теории, которые пытаются соотнести массовую патологию такой глубины с историей родительских шлепков или подобными эмоциональными или телесными травмами. Инстинктивистские рассуждения таких исследователей, как Роберт Одри (Ardrey, 1961; 1966), Десмонд Моррис (Morris, 1967) и Конрад Лоренц (Lorenz, 1963), предположивших, что деструктивное поведение запрограммировано филогенетически, мало чему помогают, поскольку природа и размах человеческой агрессивности не имеют параллелей в мире животных.

Рассмотрим некоторые наиболее важные наблюдения, полученные в глубинной эмпирической работе с применением и без применения психоделиков, имеющие, судя по всему, непосредственную связь с проблемой человеческой агрессии. Этот клинический материал согласуется в основном с работами Эрика Фромма (Fromm, 1973) и ясно показывает необходимость отличать оборонительную, доброкачественную агрессивность, которая служит выживанию индивида и вида, от злобной разрушительности и садистской жестокости. Последнее, видимо, специфично для человека и имеет тенденцию возрастать, а не уменьшаться с развитием цивилизации. Именно эта злостная форма агрессии — не имеющая каких-либо существенных биологических или экономических причин, неадаптивная и непрограммируемая филогенетически — составляет реальную проблему человечества. С появлением мощной современной технологии в последние десятилетия злостная агрессия представляет серьезную угрозу уже не только существованию человеческого вида, но и сохранению жизни на планете. Поэтому, согласно Фромму, важно отличать агрессивность инстинктивной природы от других форм деструктивности, коренящихся в структуре личности; последние можно описать как "неинстинктивные страсти, укорененные в характере".

Клинические наблюдения из психотерапии с применением ЛСД и других эмпирических техник добавили несколько новых измерений к этому интуитивному пониманию. По ним видно, что паттерны злостной агрессии понятны в терминах динамики бессознательного, если к модели человеческого сознания добавить перинатальный и трансперсональный уровни. У этого открытия есть несколько далекоидущих теоретических и практических следствий. Злостная агрессия уже представляется не фатальной сущностью органики центральной нервной системы и ее жестких инстинктивных программ, а проявлением гибких и изменчивых функциональных матриц, т.е. "программного обеспечения" мозга.

Далее, с открытием расширенной модели сознания злостная агрессия попадает в контекст процесса смерти-возрождения и таким образом связывается с жаждой трансценденции и мистическими поисками. Воспринятый внутренне и проработанный в безопасных, организованных и социально санкционированных условиях, опыт злостной агрессии и самодеструктивности может стать важным инструментом в процессе духовного преображения. С этой точки зрения многое в бессмысленном насилии, как в индивидуальном, так и в коллективном бессознательном оказывается результатом недопонимания и извращения духовных побуждений. Во многих случаях в ходе терапии с применением надлежащей техники эта энергия может быть перенаправлена к духовным целям. Здесь полезно более подробно рассмотреть источники злостной агрессии и ее клинические и социальные проявления.

Судя по всему, агрессивность по большей части относится к травматическому материалу из детства и другим биографическим факторам, что в основном согласуется с психоаналитической концепцией. Это обычно связано с повторным проживанием воспоминаний, касающихся помех в удовлетворении желания безопасности у ребенка, с вытекающей отсюда фрустрацией. Конфликты вокруг достижения удовольствия в различных либидных зонах, эмоциональная депривация и отвержение со стороны родителей или лиц, их замещающих, грубое телесное надругательство — вот самые типичные примеры таких ситуаций. Задействованность оральной и анальной зон, по-видимому, особенно значима с этой точки зрения. Если психотерапевтический процесс использует технику, несколько ограниченную по способности проникать в бессознательное (например беседы лицом к лицу или фрейдовские свободные ассоциации), всякая агрессия покажется связанной с биографическим материалом, пациент, так же как и терапевт, никогда не достигнет более глубокого понимания этих явлений. А вот при помощи психоделиков и некоторых видов мощной эмпирической техники уже на ранних стадиях терапии начинает проявляться совершенно другая картина.

Сначала индивид может испытывать агрессивность в связи с различными биографическими событиями детства, но интенсивность разрушительных импульсов, связанных с этими событиями, кажется избыточной и не соответствующей по значимости природе и смыслу самих ситуаций. В некоторых случаях различные психологические по виду травмы получают свою эмоциональную силу от физических травм, с которыми они соотносятся тематически. Но даже и этот механизм сам по себе не дает полного и удовлетворительного объяснения. По мере углубления процесса эмпирического самоисследования становится очевидным, что секрет огромной мощности вовлеченных эмоций и ощущений таится на перинатальном уровне и в тематических связях между биографическим материалом и специфическими чертами родовой травмы, что и является истинным источником этих агрессивных импульсов.

Так, в оральной агрессии с убийственными побуждениями и ожесточенным стремлением кусать, которую ребенок обычно переживает в связи с некоторыми неудовлетворительными аспектами кормления, неожиданно всплывает еще и его гнев в отчаянной борьбе за жизнь и дыхание в тисках родового канала. Эмоции и ощущения, первоначально приписываемые травме обрезания и связанным с ней страхом кастрации, осознаются теперь как вызванные пугающим отделением от матери в момент перерезания пуповины при родах. Сочетание яростных агрессивных импульсов, анальных спазмов и страх перед биологическими отходами, которое казалось связанным с суровостью в приучении к туалету, заново интерпретируется как реакция, вызванная борьбой на грани жизни и смерти в финальных стадиях рождения. Подобно этому, ассоциируемый с удушьем гнев, который на биографическом уровне казался метафорой соматической реакции на принуждающую, сдерживающую и "душащую" опеку доминирующей матери, в опыте связывается с буквально ограничивающим и сжимающим материнским организмом во время биологического рождения.

Как только выясняется, что лишь малая часть убийственных агрессивных импульсов относится к травматическим ситуациям из детства, а глубинные корни закладываются родовой травмой, становятся понятными их размах, интенсивность и злокачественная природа. Угроза жизни организма в процессе рождения, тягчайший физический и эмоциональный стресс, мучительная боль, страх удушья характеризуют ситуацию рождения как вероятный источник агрессивности. Понятно, что реактивация бессознательной записи события, в котором жизнь подвергалась угрозе со стороны другого биологического организма, может вылиться в агрессивные импульсы, создающие опасность для жизни самого индивида и окружающих.

Явления, кажущиеся темными и загадочными до тех пор, пока мы пытаемся рассматривать их только как биографически детерминированные, — самоувечье, кровавый суицид, садистское убийство или геноцид, — несомненно станут более понятными, если осознать, что их эмпирическим источником должен быть процесс сопоставимого масштаба и значимости. В том факте, что все фрейдовские эрогенные зоны глубоко задействованы в процессе рождения, виден естественный переход к более поздним травмам на различных стадиях развития либидо. Тяжелые и болезненные переживания, затрагивающие оральную, анальную, уретральную и фаллическую области и соответственные функции, травматичны не только сами по себе, но и из-за близкой тематической связи со специфическими перинатальными элементами. За счет этой связи возникают эмпирические каналы, через которые различные аспекты перинатальной динамики могут при некоторых условиях влиять на сознательные процессы. Детские переживания, следовательно, не являются первичными источниками злостной агрессии. Они только добавляются к уже существующему бездонному запасу перинатальной агрессивности — ослабляя защиту, которая в норме предотвращает ее прорыв в сознание, и специфически окрашивая ее индивидуальные проявления.

Связь между злостной агрессией и перинатальной динамикой находит важное подтверждение в некоторых достаточно общих наблюдениях из психоделической терапии. Если фармакологический эффект ЛСД ослабевает к тому времени, когда субъект попадает под динамическое влияние БПМ-III, и переживание поэтому не достигает точки разрешения в переходе к БПМ-IV, то чаще всего развивается очень характерная клиническая картина. Речь идет о крайнем физическом и эмоциональном напряжении общего характера с ощущениями огромного давления в различных частях тела, а также о локализованном дискомфорте в некоторых эрогенных зонах. Специфический паттерн этого состояния сильно видоизменяется в каждом отдельном случае в смысле относительной включенности различных анатомических зон и физиологических функций.

Это состояние сочетается с переполняющим выплеском агрессивных импульсов в сознание; часто требуется предельное усилие, чтобы сохранить самоконтроль и удержаться от насильственных действий. В этих случаях люди описывают самих себя как "бомбу с часовым механизмом", готовую взорваться в любую минуту. Деструктивная энергия направлена как внутрь, так и вовне; стихийные саморазрушительные импульсы и агрессия, направленная против других лиц и объектов, в этих условиях могут существовать вместе или чередоваться в довольно быстрой последовательности. Если этим вулканическим силам будет позволено проявить себя и прорвать защитные барьеры индивида, самоубийство и убийство станут одинаково возможными исходами. Хотя всегда присутствуют и разрушительные и саморазрушительные тенденции, в разных случаях будет отчетливо доминировать то или другое стремление.

Эти наблюдения отмечают четкую психогенную связь между насилием, убийством, саморазрушительным поведением и кровавым самоубийством, с одной стороны, и динамикой третьей перинатальной матрицы, с другой. Они также весьма значимы для понимания тех ситуаций, когда индивид совершает беспорядочные убийства и потом прямо или косвенно совершает самоубийство. Феномен амока, культурно-ограниченный синдром, встречающийся в Малайзии, — крайний тому пример. Даже беглый анализ жизни убийц — таких, как Бостон Стрэнглер, техасский бандит Уайт или Чарлз Мэнсон — обнаруживает, что их мечты и фантазии так же, как их повседневная жизнь, изобилуют темами, прямо связанными с БПМ-III.

Одним из самых типичных проявлений БПМ-III является агрессия, направленная и вовне и на себя самого. Это отражено на символическом автопортрете психиатрического пациента, выполненном сразу после мощного перинатального ЛСД-сеанса. Стилизованная хищная птица сжимает в когтях беспомощную мышь. Другая когтистая лапа преобразилась в пушку, направленную в голову самого хищника. Старый автомобиль вверху отражает игру слов (портрет себя = автопортрет), а также связь этого типа агрессивности с безрассудной ездой и аварийностью.

Социокультурный пример поведения, психологически отражающего динамику БПМ-III, — это воин камикадзе: он причиняет колоссальные разрушения и сеет смерть, а затем умирает сам. В то же время его действие рассматривается в более широком духовном контексте как жертва во имя высшего смысла и императора, который персонифицирует божество. В мягких формах активация третьей перинатальной матрицы ведет к состоянию раздражительности и гнева, выливается в тенденцию провоцировать конфликты, притягивать агрессию других и ситуации самонаказания.

Подобные наблюдения позволяют также в новом свете увидеть различные формы саморазрушительного поведения, приводящие к телесному самоувечью: как и в предыдущих примерах, ключ к ним опять дает динамика БПМ-III. Когда пациенты испытывают во время сеансов интенсивную боль, которая составляет существенную часть битвы смерти-возрождения, им часто неудержимо хочется страдания привнесенного извне и дающего ощущение, соразмерное с переживанием. Так, человек, испытывающий мучительную боль в шее или в нижней части спины, может просить о болезненном массаже этих мест. Сходным образом, чувство удушья поведет к просьбам или попыткам удушения. В крайних случаях, индивид, испытывающий мучительную боль в разных частях тела, может увериться, что их необходимо отрезать или проткнуть острым предметом и тем самым облегчить непереносимые страдания. Во время некоторых психоделических сеансов такого рода, ассистентам приходилось по-настоящему предохранять пациентов от нанесения вреда самим себе — от опасных поз, способных повредить шею, от ударов головой о стену, от царапания лица или выкалывания глаз.

Более глубокий анализ обнаруживает, что эти явления, внешне предполагающие серьезную психопатологию, мотивируются попытками самоизлечения. Когда пациент переживает интенсивную боль или сильную негативную эмоцию без адекватного внешнего стимула, это указывает на то, что травматический материал поднимается из бессознательного. В этом случае те же самые неприятные эмоции и телесные ощущения предстают с интенсивностью, превосходящей пережитое пациентом сознательно. Когда природа и интенсивность сознательного переживания в точности совпадут с бессознательным гештальтом, проблема будет решена и произойдет излечение.

Значит, догадка о том, что для достижения разрешения нужно испытать тот же самый дискомфорт, в сущности точна. Однако, чтобы это произошло, эмпирический паттерн должен быть внутренне завершен, а не просто отыгран в действии. Пациент должен снова прожить исходную ситуацию во всей ее полноте и с полной сознательной интуицией; переживание ее видоизмененной копии, без доступа к тому уровню бессознательного, к которому она принадлежит, только отягощает проблему, а не решает ее. Главная ошибка тех, кто пытался себя увечить, в смешении внутреннего процесса с элементами внешней реальности. Это та же ошибка, что и в случае, когда индивид, повторно переживающий болезненный процесс рождения, ищет открытое окно, рассчитывая найти в нем спасение из тисков родового канала. Приведенные примеры показывают, что на сеансах обязательно должен присутствовать опытный ассистент, который сумеет создать безопасное окружение и предотвратить возможные несчастные случаи из-за неадекватного отношения к реальности, в которую погружен испытатель.

Когда сеанс, в котором доминирует БПМ-III, завершен плохо, склонности к самоувечью могут на неопределенное время перенестись в повседневную жизнь. Состояния такого рода иногда неотличимы от тенденции к самоувечью, наблюдаемой в психопатологических состояниях естественного происхождения. Если это так, необходимо возобновить незавершенную работу с применением различных эмпирических техник, способствующих разрешению ситуации. Если этого недостаточно, нужен еще один психоделический сеанс и как можно скорее. В некоторых случаях различные степени самоувечья отражают не наличие специфических ощущений в бессознательном, а как раз их отсутствие. В этом случае индивид будет пытаться бить, ранить, резать или жечь себя, стараясь преодолеть этим физическую или эмоциональную анестезию, чтобы испытать хоть какие-то чувства. В конечном счете, даже эта проблема отражает, как правило, присутствие мощных сил, действующих в бессознательном. Отсутствие чувств часто означает не потерю чувствительности, а столкновение конфликтующих сил, которые взаимно нейтрализуются. Динамический конфликт такого рода очень часто имеет перинатальные корни.

Мы уже обсуждали в предыдущем разделе некоторые психопатологические явления, включающие агрессивность в сочетании с сексуальностью и скатологией, как характерные проявления БПМ-III. Для садомазохизма, изнасилования, сексуального убийства и некрофилии наличие сексуального и скатологического элементов настолько существенно, что их, по-видимому, лучше исследовать в контексте сексуальности, а не агрессивности.

Значение интуитивных находок глубинной эмпирической психотерапии для понимания злостной агрессии становится еще более очевидным, когда мы переходим от индивидуальной психопатологии в область массовой психологии и социальной патологии. Новые знания по психологии войн, кровавых революции, тоталитарных систем, концентрационных лагерей и геноцида настолько фундаментальны в своей теоретической и практической значимости, что я предпочитаю рассмотреть их отдельно в главе восьмой, посвященной человеческой культуре.

Хотя с практической точки зрения главные запасы агрессивных импульсов следует искать в негативных перинатальных матрицах, многие трансперсональные переживания могут становиться дополнительным источником разрушительной энергии. Так, большой заряд враждебности зачастую ассоциируется с повторным проживанием различных эмбриональных кризисов, особенно попыток аборта В некоторых случаях сильный, заряд негативных эмоций может быть связан с травматической или фрустрирующей родовой, расовой или коллективной памятью. Разнообразием специфических форм агрессии сопровождается аутентичное отождествление с разнообразными животными формами, в том числе принятие на себя роли сражающихся соперников одного вида или хищников (животных, птиц, рептилий и других), преследующих и поедающих свои жертвы.

Другим важным источником агрессивных чувств являются живые травматические воспоминания предыдущих воплощении. Здесь важно повторно прожить эти события, со всеми эмоциями и физическими ощущениями, чтобы освободиться от пут гнева и других негативных аффектов и обрести способность прощать и быть прощенным Мифология изобилует темами, связанными с агрессией и насилием; во многих архетипических сюжетах присутствуют ужасные демоны и гневные божества, яростные битвы богов, героев и легендарных существ, а также сцены разрушения невиданных масштабов. Много деструктивной энергии привязано к трансперсональным образам неорганических процессов — вулканических извержений, землетрясений, океанских штормов, разрушения небесных тел и черных дыр.

Трансперсональные сферы представляют, таким образом, богатый запас негативной энергии различных видов и разной степени. Подобно биографическому и перинатальному источникам, они весьма значимы для понимания психопатологии и для психотерапии. В настоящей клинической работе трансперсональные корни агрессии иногда охватывают глубочайший многоуровневый слой с биографическими и перинатальными компонентами; в других случаях специфические трансперсональные формы непосредственно лежат в основе эмоциональных и психосоматических симптомов. Так или иначе, клиническая проблема с такой динамической структурой не разрешится до тех пор, пока пациент не позволит себе испытать соответствующие трансперсональные гештальты.