Психологическая судьба.

Теперь перейдем к обсуждению того, что мы назвали психологической судьбой человека и под чем мы понимаем то душевное, что противостоит человеческой свободе. Невротические больные склонны к слепой вере в судьбу в психологическом смысле и постоянно ссылаются на то, что направление, сила их влечений или слабость воли и характера предопределены судьбой. Невротик со свойственным ему фатализмом следует формуле: «Так есть — и таким это и останется»; и как раз в последней части этой формулы он оказывается неправ.

Я «хочу». Оно «вынуждает». Но человеческое Я никогда не бывает просто «вынуждаемо». Хождение под парусом заключается не в том, что лодку просто гонит ветром; искусство хождения под парусом начинается с того, что человек использует силу ветра в нужном ему направлении, так что он может даже направить свою лодку и против ветра.

Первоначальной слабости воли, вероятно, не существует; сила воли хотя и гипостазируется невротиком, но не является чем-то статическим, чем-то раз и навсегда данным, а является функцией: ясного осознания цели, честного решения и известной тренировки. Если человек, еще до того, как он попытается что-то сделать, будет постоянно думать о том, что попытка не удастся, она и не сможет удаться; уже потому не сможет, что свою неправоту признают неохотно даже перед самим собой. Именно поэтому так важно во внутренней формулировке всякого намерения заранее исключить любой даже кажущийся второстепенным контраргумент; если кто-нибудь, например, говорит себе: «Я не хочу пить», то следует ожидать, что скоро появятся самые разные возражения, как например: «однако я должен» или «и все-таки я не смогу устоять» и т. д. Если же человек говорит себе просто, но неоднократно: «Нет, пить не буду — и точка», тогда он идет по верному пути. Поистине мудрый ответ дала одна больная шизофренией на вопрос о том, является ли она слабовольной: «Я слабовольна, когда хочу; а когда я не хочу, я не слабовольна». Эта психотичная пациентка могла бы, следовательно, преподать урок некоторым невротическим больным: человек склонен к тому, чтобы скрывать от самого себя свою собственную свободу воли за ее мнимой слабостью.

К тому же под влиянием положений индивидуальной психологии — неверно понимая их и неверно используя — невротические фаталисты ссылаются иногда и на то, что «сделали» из него воспитание и среда, на то, что они определили его судьбу и тому подобное. Такие люди хотят освободить себя от ответственности за слабость своего характера. Они принимают эту слабость как данность, вместо того чтобы поставить перед собой задачу самовоспитания. Одна больная, которая однажды после попытки самоубийства была доставлена в клинику нервных болезней, сказала психотерапевту, отклоняя его помощь: «Чего вы хотите от меня? Я — типичный «единственный ребенок» по Альфреду Адлеру». Как будто речь не идет как раз о том, чтобы освободиться от дурного типического, что есть в человеке. Правильно понятая этика индивидуальной психологии должна требовать от человека такого освобождения от типических ошибок и слабостей характера, которые могли быть ему привиты в том числе и воспитанием, чтобы по нему, в конце концов, больше никогда нельзя было бы заметить, что он «единственный ребенок» или что-то в этом роде.

«Закон» индивидуальной психологии, на который ссылалась цитируемая выше пациентка (как единственный ребенок), имеет лишь теоретическое значение; практически, экзистенциально он значим лишь настолько, насколько ему «позволяют» быть значимым. Ошибки воспитания нельзя устранить прощением, они устраняются только путем самовоспитания. Невротический фатализм означает бегство от ответственности, которая давит на человека своей неумолимостью и единственностью, — бегство в типическое, в кажущуюся предназначенной судьбой принадлежность типу. Причем неважно, рассматривается ли тип, принадлежность к которому чувствует в себе человек, как тип характера, классовый или расовый тип, т. е., понимается ли он в смысле психологической, или биологической, или социологической обусловленности.

То, что духовная позиция человека обладает свободой не только по отношению к телесному, но еще и душевному (следовательно, он не должен ни в коем случае слепо склоняться перед своей психологической судьбой), становится яснее и проявляется убедительнее всего в тех случаях, когда речь идет о свободно выбранном поведении человека по отношению к болезненным душевным состояниям. Одна пациентка находилась в стационаре по поводу периодически повторяющихся эндогенных депрессией. Ввиду эндогенных компонентов ее болезни ей была предписана медикаментозная терапия, т. д. было начато лечение, имеющее соматическую основу. Однажды лечащий врач нашел ее плачущей в состоянии крайнего возбуждения. В результате короткой беседы выяснилось, что депрессия в данный момент была совсем не эндогенного, а психогенного характера, т. е. что заболевание в целом имело, таким образом, психогенные компоненты: больная плакала о том, что она так плаксива. Депрессия, таким образом, усилилась. К эндогенной депрессии добавился еще и психогенный компонент. Первоначальная депрессия имела эндогенную основу, была реакцией на эндогенное состояние. Ввиду факта реактивной депрессии была назначена дополнительная терапия, а именно психотерапия — в соответствии с наличием психогенных компонентов. Больной было предписано избегать — настолько, насколько это было возможно, — размышлять о своей депрессии, так как эти размышления могли только осложнить течение ее болезни. Пациентке посоветовали воспринимать свою депрессию как пробегающее по небу облако, которое проплывает мимо солнца и закрывает его на время от наших взглядов; но так же как солнце продолжает существовать и тогда, когда мы его не видим, продолжают существовать и ценности, даже если человек, страдающий от депрессии, в данный момент не в состоянии видеть их.

После того как больная после психотерапевтического сеанса «раскрылась», обнаружилась бедность существования человека, который чувствует себя сраженным судьбой рецидивирующих депрессий. Тогда было решено к психотерапевтическому лечению добавить еще и логотерапевтическое, чтобы показать больной, как именно факт обусловленных судьбой повторяющихся депрессивных состояний можно прекрасно использовать для того, чтобы призвать людей свободных в своей духовной позиции к восприятию душевных процессов — призвать их к единственно правильному поведению по отношению к ним: к осуществлению того, что мы назвали ценностями отношения. Несмотря на депрессивные состояния, пациентка со временем научилась не только видеть перед собой жизнь, полную личных задач, но и более того: видеть свою задачу также и в том, чтобы как-то справиться с этими депрессивными состояниями, подняться над ними. После этого экзистенциального анализа — а речь шла в данном случае именно о нем — наша пациентка вернулась к полноценной жизни, несмотря на повторяющиеся фазы эндогенной депрессии. И даже в периоды этих депрессий она вела жизнь, которая была более наполнена смыслом, чем до лечения (и даже — чем та, какую она, вероятно, вела бы, если бы не заболела). Невольно приходят на память те слова Гете, о которых я уже говорил, что это лучшая максима всякой психотерапии: «Если мы принимаем людей такими, какие они есть, то мы делаем их хуже; но если мы принимаем их такими, какими они должны быть, мы делаем их тем, чем они могли бы стать».

Во многих случаях душевных заболеваний возможное свободное духовное отношение больного к ним может быть реализовано лучше всего в форме примирения с судьбой. Ведь именно тщетная длительная борьба со свойственными живым существам состояниями ведет к дополнительной депрессии; тогда как тот, кто эти состояния без сопротивления просто принимает, скорее избавляется от них.

Одна пациентка, десятилетиями страдая тяжелыми слуховыми галлюцинациями, постоянно слышала ужасные голоса, которые язвительными замечаниями сопровождали все ее действия; эту пациентку однажды спросили, почему у нее, тем не менее, всегда хорошее настроение и что она могла бы сказать по поводу этих голосов, на что она ответила: «Я думаю, что то, что я слышу эти голоса, все-таки лучше, чем если бы я вообще ничего не слышала». Сколько искусства жизни и достижений (в смысле ценностей отношения) скрывается за этим отношением простого человека к этому мучительному симптому шизофрении! Разве не содержит эта забавная и мудрая реакция нашей пациентки здоровую долю духовной свободы по отношению к своей душевной болезни? Всякому психиатру известно, каким различным — в зависимости от разных установок духа — может быть поведение психически больных людей при одном и том же психозе. Один паралитик раздражен и настроен враждебно по отношению к людям, тогда как другой — добродушен, любезен и даже очарователен. Я хорошо помню следующий случай: в одном бараке концентрационного лагеря лежали вместе несколько больных с высокой температурой. Все бредили, кроме одного, который старался избежать ночного бреда, намеренно удерживая себя ночью ото сна. А лихорадочное духовное возбуждение он использовал для того, чтобы мысленно реконструировать рукопись неопубликованной научной книги, которую у него отобрали по прибытии в лагерь, и в течение шестнадцати лихорадочных ночей он восстановил ее, делая в темноте барака на крошечных обрывках бумаги стенографические записи главных мыслей.