Сущность женщины и ее смысл во вселенной

 

Erst Mann und Weib zusammen machen den Menschen aus.

Kant

 

 

Все глубже и глубже уходил наш анализ в оценках женщины, шаг за шагом мы должны были отказать ей во всем возвышенном, благородном, величественном и прекрасном. Наше исследование теперь предпринимает самым крайний, самый решительный шаг в этом направлении, а потому я, во избежание возможных недоразумений, хочу теперь же обратить внимание на одно обстоятельство, к которому я еще впоследствии вернусь: ничто мне не чуждо в такой степени, как желание оправдать азиатскую точку зрения в исследовании сущности женщины. Кто внимательно следил за моим словами, когда я говорил о той несправедливости, которую терпит на себе женщина, благодаря всевозможным проявлением сексуальности и даже эротики, тот отлично поймет, что эта книга не имеет своей целью петь хвалу гарему. Такая проблематическая по отношению к женщине кара совершенно обезличила бы великую суровость нашего приговора. Ведь можно требовать равноправия для женщин и мужчин и без веры в моральное и интеллектуальное равенство их. Можно без риска навлечь на себя подозрения в непоследовательности, отбросить все варварское в отношениях к женскому полу и вместе с тем признавать непроходимую космическую противоположность между сущностью мужчины и женщины. Нет ни одного мужчины, в котором не жило бы нечто сверхчувственное, который совершенно был бы лишен доброты, но нет и ни одной женщины, к которой мы могли бы применить сказанные только что слова. Мужчина, представляющий собою олицетворение низости, стоит бесконечно выше наиболее возвышенной из женщин. Он настолько возвышается над ней, что невозможно здесь говорить о каком‑нибудь сравнении или сопоставлении, и тем не менее, никто не имеет права притеснять или угнетать женщину, даже низко стоящую. Требование равенства перед законом вполне справедливо, но это нисколько не повлияет на глубокого, тонкого знатока человеческой души: он останется при прежнем убеждении своем, что между обоими полами существует Диаметральнейшая противоположность. Насколько поверхностны в своих психологических исследованиях материалисты, эмпиристы и позитивисты (не говоря уже о глубоком, проникновенном взгляде социалистических теоретиков), видно из того, что и из их среды мы неоднократно слышали и теперь еще слышим голоса в пользу изначально прирожденного психологического равенства между мужчиной и женщиной.

Далее позволю себе надеяться, что я вполне застрахован от смешения моей точки зрения с тривиальными взглядами П. Ю. Мебиуса которые можно приветствовать, как смелую реакцию против распространенного общего течения. Женщину нельзя назвать «физиологически слабоумной». Я также не разделю того взгляда, что выдающиеся женщины представляют собою явление вырождения. С моральной точки зрения следует приветствовать таких женщин, так как они мужественнее всех прочих и являют собою прямую противоположность вырождению т.е. прогресс и победу. С биологической же точки зрения в них следует признать явление вырождения в такой же или не в большей степени, чем в женственном мужчине (когда к последнему не применяют этической оценки). Что касается промежуточных половых форм, то они в ряду существующих организмов представляют собою вполне нормальное, ничуть не патологическое явление, а потому и наличность их нельзя рассматривать, как признак физической деградации телесного декаданса.

Женщина не обладает ни глубоким, ни высоким, ни острым, ни прямым умом. Она скорее прямая противоположность всего этого. Насколько мы видели, к ней вообще неприменимы признаки интеллектуальности. Она, как целое, представляет собою отрицание всякого смысла, она – бессмысленна. Но это еще не означает, что она слабоумна, по крайней мере, в том смысле, в каком понимает это слово немецкий язык, а именно в смысле полнейшего отсутствия самой элементарной способности ориентироваться в практических явлениях повседневной жизни. Наоборот, там, где дело идет о достижении близких ей эгоистических целей, Ж проявляет гораздо больше хитрости, расчета, «сметки», чем М. Женщина никогда не бывает так глупа, как иногда мужчина. Действительно ли женщина лишена всякого значения? Неужели ей чужда какая‑нибудь более общая цель? Не имеет ли она своего определенного назначения? Не кроется ли в основе женщины, несмотря на всю ее бессмысленность и ничтожество, определенная задача в мировом целом? Живет ли она во имя какой‑нибудь миссии, или ее существование одна только случайность и насмешка?

Чтобы выяснить смысл существования женщины, мы возьмем исходным пунктом одно явление, которое нигде еще не удостаивалось более или менее серьезной оценки, серьезного разбора, несмотря на то, что оно далеко не ново и всем в достаточной мере известно. Это не что иное, как явление сводничества, которое дает нам вполне надежное средство для постижения глубочайших основ природы женщины.

Анализ сводничества приводит нас на первых порах к моменту покровительства и сведения двух лиц, которые могут вступить в подовые отношения между собою в форме ли брака или в какой‑либо другой форме. Каждая женщина без исключения уже в самом раннем детстве своем проявляет стремление создать какие‑либо отношения между двумя лицами: совсем маленькие девочки оказывают посреднические услуги даже поклонникам своих старших сестер. Правда, склонность к сводничеству особенно отчетливо проявляется только тогда, когда женщина, как отдельный индивидуум, уже успела себя обеспечить выходом замуж, но эта черта не покидает ее все время в течение периода между половым созреванием и свободой. В этот период влечение к сводничеству сильно умеряется чувством зависти к конкуренткам и боязнью оказаться наиболее слабой среди них в борьбе за мужчину, но такое состояние длится лишь до того момента, когда женщине счастливо удается завладеть своим мужем, опутать и окрутить его деньгами или теми отношениями, которые соединяют его с ее семьею. В этом заключается причина того явления, что только в браке женщина изо всех сил старается поженить сыновей и дочерей своих знакомых. Сильная страсть к сводничеству у старух, которые совершенно лишены заботы о собственном половом удовлетворении, факт настолько общеизвестный, что старую женщину даже называют, без всякого основания, типичной сводницей.

Свое стремление к сводничеству женщины распространяют также и на мужчин– Они всячески стараются поженить их. В этом отношении особенной настойчивостью и изобретательностью отличаются женщины, которые хотят женить своих сыновей. Всякая мать хочет поскорее видеть своего сына женатым, и это желание совершенно не считается с индивидуальной своеобразностью его. В этом естественном стремлении всякой матери хотели видеть нечто высшее, свойственное природе материнской любви, которую нам пришлось развенчать в одной из предыдущих глав. Есть много матерей, которые убеждены в том, что брак может обеспечить безоблачное счастье своим сыновьям, которые подчас к брачной жизни совсем не расположены, которые не созданы для нее. Но уже без сомнения очень многие женщины лишены этого убеждения, и в их действиях роль сильнейшего мотива играет влечение к сводничеству, непосредственное отвращение к холостой жизни мужчины.

Мы видим, что женщины подчиняются какому‑то чисто инстинктивному, коренящемуся глубоко в их природе влечению, даже и тогда, когда они стараются выдать замуж своих дочерей. Какие‑либо логические соображения, без сомнения, в данном случае совершенно отсутствуют. Что же касается соображений материального характера, то они играют здесь самую незначительную роль. Нельзя далее сказать, чтобы в своих заботах о браке мать проявляла готовность пойти навстречу ясно выраженному или скрытому желанию своих дочерей (ведь в частном, специальном случае выбор матери может не совпадать с желанием дочери или даже противоречить ему). Явление сводничества женщин в самой общей форме простирается на всех людей и не ограничивается кругом собственных дочерей, а потому нельзя говорить в данном случае об «альтруистическом», «моральном» элементе материнской любви. Правда, существует много женщин, которые совершенно не смущаются указанием на присущие им своднические манеры. Напротив, в ответ на подобное указание они даже с гордостью возражают, что это их обязанность заранее позаботиться о будущности их дорогих детей. Нет никакого различия в действиях матери, когда она выдает замуж свою собственную дочь или когда она способствуют созданию брака между какой‑нибудь посторонней девушкой и мужчиной (конечно, последнее она делает особенно охотно тогда, когда первое уже вполне завершено): как в первом, так и во втором случае мы видим перед собою сводничество, и эти оба сводничества психологически ничем одно от другого не отличаются. Да, я утверждаю: нет ни одной матери, которой было бы абсолютно неприятно, когда какой‑нибудь посторонний человек, даже с самыми низкими намерениями и недостойными видами, добивается обладания ее дочерью и соблазняет ее.

Характер отношений одного пола к известным чертам, присущим другому, служит нам в качестве надежного критерия для определения того, какие характерные черты свойственны одному только полу и какие общи обоим. И вот до сих пор в нашем исследовании женщина фигурировала в качестве единственной свидетельницы того, что очень многие черты, которые люди приписывали ей, являются исключительной принадлежностью мужчины. Теперь же привлечем к ответу и мужчину. Пусть он своим отношением к явлению сводничества докажет нам, что эта черта чисто и исключительно женская. Правда, будут и исключения, но они относятся или к женственным мужчинам, или к одному случаю, который будет разобран впоследствии. Истинный мужчина с глубоким отвращением относится к явлению сводничества и смотрит на него, как на исключительное призвание и специальность женщины. Его отношение нисколько не меняется от того, что в особом случае решается вопрос о будущности его дочери, которую он хотел бы видеть вполне пристроенной. Отсюда можно видеть, что истинные психические признаки женского пола действуют на мужчину далеко не притягивающе, наоборот, они сильно отталкивают его, если он сознает их. Совершенно другое дело у женщины. Чисто мужские свойства, какими они являются в действительности, сами по себе уже притягивают женщину, и вот почему мужчине следует пересоздать женщину с тем, чтобы он мог ее любить.

Но явление сводничества имеет более глубокие корни. Приведенные мною примеры исчерпывают значение этого слова лишь в его обычном употреблении. На самом деле эта черта пропитывает сущность женщины в более значительных размерах. Тут я хочу указать прежде всего на то, как женщины сидят в театре: они находятся в напряженном ожидании, «добудут» ли друг друга двое влюбленных и как они этого достигнут. Эта черта ничем не отличается от сводничества. В ней проявляется не что иное, как желание, чтобы мужчина и женщина сошлись где бы то ни было. Но она заходит еще дальше: чтение чувственных, скабрезных стихов или романов и сопровождающее его у женщин необыкновенное напряженное ожидание момента полового акта есть не что иное, как сводничество двух героев книги, тоническое возбуждение при мысли о копуляции и положительная оценка факта полового общения. В этом не следует видеть логическую, формальную аналогию. Я советую посмотреть, насколько одинаковы для женщины оба эти случая с психологической стороны. Возбуждение матери в день свадьбы ее дочери совершенно аналогично тому, которое испытывает женщина при чтении Прево или «Katzensteg» Зудермана– Бывает, что и мужчины читают подобные романы в целях детумесценции, но их чтение принципиально отличается от чтения женщин. Здесь чтение направлено на приобретение более живой и ясной картины полового акта, но при нем мужчина остается совершенно равнодушным ко всякой перемене отношений между главными лицами произведения, его чувства не меняются от того, достигли ли эти лица какой‑нибудь близости в своих отношениях или всякая связь между ними совершенно невозможна. Радость, захватывающая до потери дыхания при всяком приближении к осуществлению этой цели, тяжелое разочарование при всяком припятствии к половому удовлетворению – черты несомненно женские, но не мужские. Эти черты проявляются у женщины при всяком душевном волнении, вызванном представлением о половом акте, безразлично, относится ли это представление к действительным или вымышленным лицам.

Неужели люди никогда не думали над тем, почему женщины так охотно, так «бескорыстно «сводят других женщин с мужчинами? Удовольствие, которое они испытывают при этом, покоится на своеобразном возбуждении их при мысли о чужой половой встрече.

Но изложением главной точки зрения, которой придерживаются женщины при чтении книг, мы не исчерпали еще всех проявлений сводничества, которые сказываются в поведении женщин. Если в теплые летние вечера влюбленные парочки ищут уединения в поэтических местах, на скамьях тенистых садов, то женщина, случайно проходящая мимо, чутко настораживается. Стоит ей заметить одну такую парочку, как у нее пробуждается любопытство, и она не в состоянии оторвать глаз от нее: мужчина же в подобных случаях брезгливо отворачивается, так как чувствует себя задетым в своей стыдливости. То же явление имеет место, когда женщина встречает такую парочку на улице: она оборачивается и долго провожает ее глазами. Это желание присматриваться, обернуться при каждом таком случае есть сводничество не в меньшей мере, чем все то, что было до сих пор подведено под это понятие. Мы обыкновенно отворачиваемся от всего того, на что нам почему‑либо неприятно смотреть. Но женщины именно особенно охотно всматриваются в влюбленную парочку и накрывают ее на поцелуях и других проявлениях любви, так как они жаждут полового акта вообще (не только для себя). Мы уже указывали, что человек обращает внимание только на то, что он положительно оценивает. Женщина, которая следит за двумя влюбленными, с нетерпением ждет развязки, результатов, т.е. она предвидит, надеется, желает чего‑то. Одна знакомая мне женщина, которая давно уже была замужем, отказала своей горничной от места по той причине, что та впустила к себе любовника, но перед тем она долго, с живейшим участием прислушивалась за дверью к разговору, который происходил между горничной и ее любовником. Эта женщина, таким образом, внутренне одобрила все то, что происходило на ее глазах, и потом только решила выбросить ее на улицу. Это можно объяснить, конечно, ее желанием соблюсти элементарные правила благопристойности, но я думаю, что здесь не последнюю роль сыграл и мотив зависти, правда, бессознательной: эта дама не желала подарить часы наслаждения пострадавшей девушке.

Мысль о половом акте, в какой бы он форме не выразился (хотя бы его совершали животные), всегда принимается женщиной, но никогда ею не отвергается, она его нисколько не отрицает, не чувствует никакого отвращения даже к самой отвратительной стороне этого процесса и не дает себе труда изменить сейчас же как‑нибудь характер и содержание своих мыслей в этом направлении. Представление о половом акте овладевает ею всецело до тех пор, пока это представление не сменится дружными, аналогичными по содержанию представлениями. Этим мы исчерпали большую часть психической жизни женщины, которая многим представляется столь загадочной. Потребность лично участвовать и половом акте является самой жгучей потребностью женщины, но это только частный случай ее глубочайшего, ее единственно жизненного интереса, направленного ни половой акт вообще, частный случай ее желания, чтобы этот акт совершался возможно чаще, безразлично кем, когда и где.

Эта всеобщая потребность женщины направлена в большей или меньшей степени на один из двух моментов: или на половой акт, или на ребенка. В первом случае представление об одном только половом акте делает женщину проституткой и сводницей. Во втором случае она мать. Но этого не следует понимать в том смысле, что женщина сама хочет стать матерью. Нет. Поскольку женщина приближается к типу матери, постольку мысль ее о всяком браке, который она или знает, или сама создала, будет связана с фактом рождения детей. Истинная мать в то же время и истинная бабушка (хотя бы она сама осталась девой. Вспомните неподражаемую «тетю Юлю» Иоганна Тесмана в ибсеновской «Гедде Габлер»). Всякая истинная мать живет для всего рода – она мать всего человечества: она приветствует всякую беременность. Проститутка же хочет видеть всех женщин не беременными, а проституированными, как она сама.

Тот факт, что личная половая жизнь женщины вполне подчинена ее влечению к сводничеству и представляет лишь частный случай последнего, ясно обнаруживается в ее отношении к женатым мужчинам. Нет ничего более противного для женщин, так как все они сводницы, как холостое состояние мужчины. Вот почему они так сильно стараются его поженить. Но стоит ему вступить в брак, как он теряет значительную долю интереса для них, хотя бы он раньше очень сильно им нравился. Далее, предположим, что женщина уже вышла замуж. Казалось бы, что тогда нет никакого основания делать какое‑либо различие между женатым и холостым мужчиной, так как при подобных обстоятельствах ни один мужчина не может входить в рассчеты женщины самой пристроиться. И тем не менее неверная жена вряд ли станет кокетничать с мужем другой женщины, разве только если она захочет отбить его у последней тем, чтобы торжествовать одержанную над ней победу. Таким образом вполне доказано, что главную роль играет у женщины сводничество. Вот почему нарушение брака так редко совершается при участии женатых мужчин: ведь они уже вполне удовлетворяют той идее, которая лежит в основе сводничества. Сводничество наиболее общая черта женщины: желание стать тещей гораздо сильнее стремления женщины к материнству, интенсивность и объем которого превозносили не по заслугам.

Многие найдут, пожалуй, преувеличенным то значение, которое я придаю этому в равной степени комическому и отвратительному явлению, а пафос аргументации, лишенным всякой мотивировки. Но нужно ясно представить себе то, о чем идет речь. Сводничество – это черта, раскрывающая всю сущность женщины. Ее следует подвергнуть самому Детальному анализу и обосновать, а не только принять к сведению, как это обыкновенно делают, и обойти совершенно молчанием. Для большинства людей это несомненный факт, что «женщина любит чуть‑чуть посводничать». Но центр тяжести лежит в том, что именно в этом и ни в чем другом заключается основная сущность женщины. После тщательно изучения разнообразных женских типов, помимо тех подразделений, которые были разобраны до сих пор, я пришел в тому заключению, что нет абсолютно ни одного положительного общеженского качества, кроме сводничества, под которым следует понимать деятельность, проводимую в интересах идеи полового акта вообще.

Всякое определение понятия женственности, которое в потребности лично пережить половой акт и находиться в обладании мужчины видело бы исключительную и единственную сущность ее, было бы слишком узким. Всякое определение, которое утверждает, что единственным содержанием женщины является ребенок или муж или оба вместе, было бы слишком широко. Всеобщая и истинная сущность женщины всецело и исчерпывающе характеризуется понятием сводничества, т.е. определенной миссии, находящейся в услужении идеи физического общения. Всякая женщина сводничает. Это свойство женщины быть посланницей, представительницей идеи полового акта присуще ей во всех ее возрастах и переживает даже климакс: старуха продолжает сводить, но уже не себя, а других. Почему люди представляют себе старую женщину в виде совершенной, типичной сводницы, об этом я уже говорил. Призвание старухи‑сводницы не приобретается вместе с преклонным возрастом. Это призвание скорее выделяется и остается в качестве единственного свойства, благодаря отпадению всех других влияний, связанных с потребностями и запросами личной жизни: чистая деятельность во имя нечистой идеи.

Я позволю себе теперь сделать сводку всех тех положительных результатов, к которым мы пришли в исследовании половой жизни женщины. Мы видели, что все интересы ее исключительно и непрерывно вращаются в сфере половой жизни, что как с физической, так и психической точки зрения вся сущность ее является одной только сексуальностью. Далее мы пришли к тому неожиданному результату, что женщина непрестанно испытывает ощущения, аналогичные с ощущениями полового акта, во всех частях своего тела и благодаря всевозможным предметам. Все тело женщины в целом оказалось, как мы видели, только набором ее отдельных половых частей. Вот тут‑то выступает центральная роль, которую играет идея полового акта в мышлении женщины, Половой акт есть единственное, чему женщина всегда и везде дает безусловно положительную оценку. Женщина есть носительница идеи полового общения вообще. Высшая ценность, которую женщина придает идее полового акта, не ограничивается сферой половой жизни одного индивидуума или сферой своей собственной половой жизни. Она простирается на всех людей, она не индивидуальна, а сверх индивидуальна, она является, так сказать, да простят мне осквернение этом слова, трансцендентальной функцией женщины. Ибо если женственность и сводничество одно и то же, то женственность есть вместе с тем универсальная сексуальность. Половой акт есть высшая ценность женщины, которую она старается всегда и повсюду осуществить. Ее собственная половая жизнь представляет собою только ограниченную часть этого безграничного хотения.

Мы указывали, что мужчина выше всего ставит чистоту и непорочность. Он в силу свойственной ему эротической потребности жаждет видеть в женщине олицетворение этой высшей идеи девственности. Но этому чисто мужскому идеалу целомудрия соответствует на стороне женщины неизменное стремление осуществить половое общение. Противоположность между этими двумя идеалами настолько ясна, что ее не может закрыть от нас никакой туман эротической иллюзии. А вместе с тем в процесс изучения истинной сущности женщины постоянно вторгается один фактор, который окончательно разбивает всякие надежды на успех– Этот именно фактор, который служит сильнейшим препятствием к постижению основных черт природы женщины, является одной из самых сложных проблем о женщине: проблемой бездонной лживости ее.

Мы приступим теперь к ее разбору. Как ни трудна, как ни отважна эта попытка, она должна нас привести к тому главному корню, из которого вырастает, как сводничество (в самом широком смысле, при котором собственная половая жизнь является лишь более ярким и заметным частным случаем), так и лживость, вечно скрывающая от глаз даже самой женщины! – жажду полового акта. Возникновение обоих явлений из этого последнего корня должно обнаружиться пред нами в свете единого конечного принципа.

 

 

* * *

 

Все то, что дало нам исследование в качестве положительного непреложного результата, приходится опять ставить под сомнение. Мы отказали женщине в самонаблюдении, но, без сомнения, существуют женщины, которые очень зорко следят за своими переживаниями, Мы отказали ей в любви к истине, но есть такие женщины, которые тщательно избегают всякой лжи. Мы утверждали, что женщине чуждо сознание вины. Но мы знаем, что женщины способны изводить и жестоко упрекать себя по поводу самых ничтожных пустяков. Что касается грешниц, бичующих свое тело, то о них мы имеет самые достоверные сведения. Мы говорили, что чувство стыда свойственно только мужчине. Но ведь следует задаться вопросом: не дает ли опыт каких‑нибудь оснований предполагать, что женская стыдливость, то чувство стыда, которое, по мнению Гамерлинга, присуще исключительно женщине, есть бесспорный факт, который делает возможным и даже вероятным иное толкование явлений? Далее: как можно отрицать религиозность женщин, когда существует столько «religieuses»? Как можно отрицать за ней строго нравственную чистоту, когда существует столько добродетельных женщин, о которых повествуют народная песня и история? Можно ли утверждать, что женщина сексуальна, что она приписывает высшую ценность моменту сексуальности, в то время, как всем известно, что многие женщины сильно возмущаются при всяком намеке на половые темы, что она с горечью и отвращением бежит от того места, где сводничество и разврат распустили свои сети? Можно ли говорить серьезно обо всем этом, когда женщина очень часто отказывается от личной половой жизни, гораздо чаще, чем это делают мужчины, когда у многих из них этот акт вызывает одно только чувство омерзения?

Вполне очевидно, что все перечисленные антиномии ставят перед нами один и тот же вопрос, от решения которого вполне зависят окончательные результаты нашем исследования о женщине. Далее совершенно понятно, что если хотя бы одна только женщина оказалась бы по внутренней природе своей асексуальной или стоящей в действительном отношении к идее нравственности, самоценности, то все положения, высказанные нами в этой книге о женщинах, безнадежно потеряли бы всеобщую применимость свою в качестве психической характеристики женского пола. И этим самым мы окончательно одним ударом потеряли бы всю позицию, занятую нами в этой книге. Все приведенные выше явления, будто бы противоречащие нашим выводам, должны быть основательно исследованы и удовлетворительным образом разъяснены. Следует далее показать, что основа всех этих явлений, вызывающих самые разноречивые и двусмысленные толкования, кроется в существе той женской природы, которая была прослежена здесь во всех ее проявлениях.

Чтобы постичь природу этих обманчивых противоречий, стоит только подумать о том, насколько легче женщины поддаются влиянию со стороны других людей, насколько сильно они подвержены даже влиянию впечатлений. Эта чрезвычайная восприимчивость всего чужого, эта легкость перенимания чужих взглядов еще недостаточно оценена в нашей книге. Ж прилаживается к М в той же степени, как футляр к драгоценностям. Его взгляды становятся ее взглядами, его симпатии – ее симпатиями, его антипатии – ее антипатиями. Каждое слово его становится для нее событием, причем тем более значительным, чем сильнее он действует на нее в половом смысле– В этом влиянии со стороны мужчины женщина не видит некоторого уклонения от линии своего собственного развития, она не противится ему, как постороннему вмешательству, она не стремится освободиться от него, как от непрошенного вторжения в ее внутреннюю духовную жизнь, она не стыдится быть рецептивной. Совершенно напротив: она чувствует себя счастливой при одной мысли, что она может быть такой. Она требует от мужчины, чтобы он заставил ее рециптировать и в духовной области. Она всегда охотно примыкает к кому‑нибудь и ее ожидание мужчины есть ожидание того момента, когда она может стать совершенно пассивной.

Женщины перенимают все свои мысли и взгляды не от одного только любимого мужчины (от нет – охотнее всего), они перенимают их от отца и матери, дяди и тети, братьев и сестер, близких родственников и далеких знакомых. Женщина рада, когда кто‑нибудь создает в ней определенный взгляд. Взрослые, замужние женщины, словно маленькие дети, подражают друг другу во всем, будто бы это так и должно быть.

Начиная с туалета, прически, осанки, вызывающей внимание, и кончая магазинами, в которых они покупают, и рецептами, по которым они готовят пищу – все служит для них предметом подражания. В таком стремлении копировать друг друга они остаются далеки от чувства, что нарушают какие‑то обязанности по отношению к себе. Это чувство имело бы место только в том случае, если бы они обладали известной индивидуальностью, которая подчиняется исключительно своим собственным законам. Теоретическое содержание женского мышления и женской деятельности всецело покоится на традиции и усвоении взглядов других людей. Женщина ревностно перенимает эти взгляды и достаточно придерживается их, так как самостоятельного убеждения, основанного на объективном наблюдении вещей, она не в состоянии приобрести, а потому и не может оставить его при изменившейся точке зрения. Она никогда не подымается над своей мыслью. Она хочет, чтобы ей было поднесено готовое мнение, за которое цепко ухватывается. Вот почему женщины особенно возмущаются, когда люди нарушают установленные порядки и обычаи, каково бы ни было содержание этих институтов. Я хочу поделиться одним примером, взятым у Герберта Спенсера. Этот пример особенно забавен в сопоставлении с женским движением. Как у многих индейских племен Северной и Южной Америки, так и у дакотов мужчины занимаются охотой и военным промыслом, все же тяжелые и грязные работы оставлены на попечение женщин. Но последние не жалуются, да и не чувствуют своего приниженного состояния. Они, напротив, так сильно проникнуты мыслью о правильности и закономерности такого порядка вещей, что самым глубоким оскорблением и кровной обидой, которую можно нанести женщине дакотке, является следующая: «Гнусная женщина… я видела, как твой муж тащил дрова к себе домой, чтобы затопить печку. Где была его жена, что он вынужден был превратиться в женщину?»

Эта необычайная определяем ость женщины при помощи всего, лежащего вне ее, в основе своей совершенно тождественна с тем фактом, что она легче и чаще поддается внушению, чем мужчина. Все это соответствует той пассивной роли, которую женщина играет как в самом половом акте, так и во всех стадиях, предшествующих ему. В этом выражается общая пассивность женской природы, благодаря которой женщины в конечном итоге усваивают и акцептируют даже те мужские оценки, к которым они по существу не имеют никакого отношения. Женщина насквозь проникается взглядами мужчины и ее собственная идейная жизнь пропитывается чуждыми ей элементами. В глубокой лживости своей природы она является поборницей нравственности, но этого нельзя даже назвать лицемерием, так как этим признанием нравценности она не прикрывает ничего антиморального, а усваивает и применяет совершенно гетерономный завет. Все это вместе взятое может, поскольку женщина сама лишена правильной оценки явлений, протекать очень гладко и легко, может вызвать обманчивую видимость высшей нравственности. Но дело сильно осложняется, когда все это приходит в коллизию с единственной врожденной общеженской оценкой – высшей оценкой полового акта.

Утверждение между людьми полового общения, как высшей ценности, протекает у женщины совершенно бессознательно. Ведь у женщины этому утверждению не противостоит, как у мужчины, возможность его отрицания, иными словами, нет той двойственности, которая необходима для фиксации. Ни одна женщина не знает, никогда не знала да и не может знать, что она собственно делает, когда удовлетворяв своему влечению к сводничеству. Женственность совершенно тождественна сводничеству. Вот почему женщине пришлось бы выступить из пределов своей собственной личности, чтобы подметить и понять тот факт, что она сводничает. Таким образом, глубочайшее хотение женщины, истинное значение и смысл ее существования остается вне пределов ее сознания. Нет никаких препятствий к тому, чтобы мужская отрицательная оценка сексуальности вполне покрыла в сознании женщины ее собственную положительную. Рецептивность женщины заходит так далеко, что она в состоянии отрицать тот единственный положительный элемент, который составляет исключительную природу женщины.

Но ложь, которую совершает женщина, приписывая себе взгляд мужского общества на сексуальность, на бесстыдство и объявляя мужской критерий всех поступков своим собственным – эта ложь никогда не осознается ею. Женщина приобретает вторую натуру, не предполагая даже, что это не ее истинная натура. Она серьезно убеждена, что представляет собою что‑то: она глубоко уверена в искренности и изначальности своего нравственного поведения и суждения. Так глубоко засела эта ложь, эта органическая или, если можно так выразиться, эта онтологическая лживость женщины. В этом пункте женщины вводят в заблуждение, кроме других, еще и себя. Дело в том, что нельзя безнаказанно подавлять извне свою природу таким образом, да еще искуственными мерами. Но гигиена не оставляет женщину без кары за подобное отрицание своей природы: она наказует ее истерией.

Из всех неврозов и психозов истерические явления представляют для психолога самую увлекательную тему. Они бесконечно сложнее, а потому и заманчивее, чем меланхолия, которую относительно легко вызвать в своих переживаниях, или простая паранойя.

Почти все психиатры питают упорное недоверие к различным психологическим анализам. Уже a limine они допускают объяснение явлений с помощью патологического изменения в тканях или отравлений пищей, но они отказывают психологического элементу в первичной действенности. Но так как до сих пор еще не доказано, что психический элемент должен занимать второе место в сравнении с физическим, все указания на принцип «сохранения энергии» решительно отвергнуты самыми выдающимися физиками, то этот предрассудок можно, по справедливости, оставить без внимания. Выяснение «физического механизма» истерии может пролить свет на различные стороны этого явления, а пожалуй и на все явление. Тот факт, что все данные, которыми мы располагаем в настоящее время по вопросу об истерии, найдены именно путем такого исследования, заставляет нас предположить, что этот путь наиболее надежный. Я имею здесь в виду исследования, непосредственно связанные с именами Пьера Жане и Оскара Фогта, а особенно И. Брейера и 3. Фрейда. Дальнейшее исследование и раскрытие явления истерии необходимо производить в том направлении, по которому следовали эти ученые, т.е. надлежит воссоздать тот психологический процесс, который привел к этой болезни.

Если принять определенное сексуальное «травматическое» переживание в качестве наиболее обычного (по Фрейду, единственного) повода к заболеванию, то, по моему мнению, возникновение этой болезни следует представлять себе схематически таким образом: женщина находилась под влиянием какого‑нибудь полового впечатления или представления, которое она восприняла в известном прямом или непосредственном отношении к себе. И вот в ее психике разгорается конфликт. С одной стороны, мужская оценка, которая насквозь проникла в ее существо, привилась к ней, перешла в ее сознание в виде доминирующего начала, заставляет ее отвергнуть это представление, возмущаться им и чувствовать себя несчастной из‑за него. С другой стороны, ее собственная женская природа действует в противоположном направлении: она положительно оценивает это представление, одобряет, желает его в самых глубоких бессознательных основах своего существа. Этот именно конфликт постепенно нарастает и бродит внутри ее, пока не разряжается припадком. Вот такая женщина являет собою типическую картину истерического состояния. Этим объясняется, почему больная ощущает половой акт, как «чужеродное тело в сознании», тот половой акт, который она, по ее глубокому убеждению, решительно отвергает, но которого фактически требует ее изначальная природа, это нечто в ней. Колоссальная интенсивность желания, которое усиливается по мере увеличения числа попыток, направленных к его подавлению, и параллельно с этим тем более сильное и оскорбленное отрицание мысли о половом акте – вот та пестрая игра двух чувств, которая совершается в истеричке. Хроническая лживость женщины особенно обостряется, когда дело кажется основного пункта, когда женщина впитывает в себя также этически отрицательную мужскую оценку сексуальности. А ведь всем известен тот факт, что сильнее всех поддаются влиянию мужчины именно истерички. Истерия есть органический кризис органической лживости женщины. Я не отрицаю, что есть и истеричные мужчины, хотя значительно реже: ибо среди бесконечного числа различных психических возможностей мужчины есть одна, а именно – это обратиться в женщину, а вместе с тем и в истеричку. Несомненно существуют и лживые мужчины, но в данном случае кризис протекает совершенно иначе (также и лживость здесь иная, не такая безнадежная): он ведет к просветлению, хотя очень часто на весьма короткий срок.

Это проникновение в органическую лживость женщины, в ее неспособность составить себе истинное представление о своей собственной сущности, неспособность, которая ведет ее к образу мышления, совершенно чуждому ей – все это дает, на мой взгляд, в принципе вполне удовлетворительное разрешение тех трудностей, которые связаны с этимологией истерии. Если бы добродетель была вполне свойственна женщине, то последняя не страдала бы от нее, на самом деле она расплачивается за ту ложь, которую совершает против своей собственной, в действительности, неослабленной природы. В частности, отдельные положения требуют дальнейшего выяснения и подтверждения.

Явление истерии ясно свидетельствует о том, что лживость женщины, которая так глубоко засела в ее природе, занимает не столь прочное положение, чтобы быть в состоянии вытеснить все прочее. Женщина усвоила себе целую систему чуждых ей представлений и оценок путем воспитания или общения с другими людьми: или, вернее, она послушно и безропотно подчинилась влиянию с их стороны. Могущественнейший толчок необходим для того, чтобы искоренить этот огромнейший, сросшийся с нею психический комплекс, чтобы женщина очутилась в сотоянии интеллектуальной беспомощности, которая так типична для истерии. Необычайный испуг может опрокинуть эту искусственную постройку и превратить женщину в поле битвы между бессознательной для нее вытесненной природой и хотя сознательным, но неестественным для нее духом. Наступающее вслед за этим метание то в одну, то в другую сторону объясняет нам необыкновенную психическую прерывистость во время истерических страданий, постоянную смену различных настроений, из которых ни одно не может быть схвачено, фиксировано, подвергнуто наблюдению или познано каким‑нибудь элементом сознания, господствующим над всем состоянием. В связи с этим находится чрезвычайная восприимчивость к испугу, свойственная истеричкам. Тем не менее есть основания в этом случае предположить, что очень много поводов к испугу, который объективно не имеет никакого отношения к половой сфере, воспринимаются ими в качестве половых. Кто теперь скажет, с чем связывается у них переживание, вызвавшее в них испуг, которое при том по всем признакам совершенно лишено сексуальных элементов?

Совмещение целого ряда всевозможных противоречий в истеричках всегда вызывало в людях удивление. С одной стороны, они отличаются развитым критическим умом и строгой последовательностью и верностью своих суждений, сильно противятся действию гипноза и т.д.. С другой стороны, они сильно возбуждаются под влиянием самых незначительных явлений и склонны впадать в самый глубокий гипнотический сон– С одной стороны, они кажутся нам неестественно целомудренными, а с другой – необычайно чувственными.

Но все это легко объясняется с излагаемой здесь точки зрения. Глубокая правдивость, бескорыстная любовь к истине, строгое избегание всего полового, осмысленное суждение и сила воли – все это составляет лишь частицу той псевдоличности, которую женщина, по своей пассивности, разыгрывает перед собой и всем миром. Все то, что свойственно ее истинной природе и составляет ее единственный смысл, образует собою, «отделившуюся личность», ту «бессознательную душу», которая может проявиться в самых разнообразных непристойностях или подчиниться безраздельному влиянию со стороны других. В фактах, известных под именем «duplex» и «multiplex personality», «double conscience» или «раздвоение Я», хотели узреть один из убедительнейших аргументов против допущения единой души. В действительности же все эти явления дают лучшее указание на то, что и где можно говорить о ее единой душе. «Раздвоение личности» возможно только там, где с самого начала отсутствует личность, как это бывает у женщины. Все знаменитые случаи, которые описаны Жане в книге «Психологический автоматизм» относятся только к женщинам. Ни один из них не имеет отношения к мужчине. Только женщина, лишенная души и умопостигаемого «я», не в состоянии познать своего внутреннего содержания, не в силах озарить духовный мир светом истины. Только она может превратиться в игрушку чужого сознания, совершенно пассивно проникающего в ее существо, и побуждений, заложенных глубоко в ее истинную природу, что предполагает Жане при описании истерических явлений. Только она может в такой сильной степени притворяться, жаждать полового акта и вместе с тем испытывать страх перед ним, маскироваться перед собой и скрывать свое истинное хотение в непроницаемую оболочку кокона. Истерия есть банкротство внешнего, мнимого «я», поэтому она превращает иногда женщину в «tabula rasa».Последняя кажется лишенной всех собственных влечений («анорексия»). Но это продолжается до тех пор, пока не проявляется истинная натура женщины, которая решительно протестует против лжи истерического отрицания. Если этот «chos nerveux», эта психическая «trauma» является испугом действительно асек‑суального характера, то тем самым лучше всего доказывается вся слабость и неустойчивость усвоенного «я», которое исчезает и, таким образом, дает возможность проявиться истинной природе.

Появление последней и есть именно та, «противоволя» Фрейда которая ощущается, как нечто совершенно чуждое. От этой «противоволи» больная хочет спастись, прибегнув к помощи ложного «я», которое в теперешнем состоянии превратилось в нечто дряхлое и хрупкое. Больная всячески стремиться оттеснить эту «противоволю» Прежде внешнее принуждение, в котором истеричка видела свой долг изгнало истинную природу ее из сферы сознания, прокляло и заковало ее в цепи. Теперь же женщина стремиться спастись от освободившихся рвущихся наружу сил, спастись бегством в ту систему усвоенных ею принципов, с помощью которой она надеется уничтожить и свергнуть с себя действие непривычных искушений. Но эта система уже, во всяком случае, потеряла свое исключительное господство. Это «чужеродное тело в сознании», это «дурное я» составляет на самом деле ее истинную женскую природу, в то время как то, что она считает своим истинным «я», является личностью, которая сложилась под влиянием всех чуждых ей элементов. «Чужеродное тело» есть не что иное, как сексуальность которой женщина не признает и от которой она всячески открещивается. Но она уже не в состоянии сдерживать эту сексуальность, как прежде, когда все ее влечения без борьбы и навсегда отступали под напором внедрявшейся в нее нравственности. Правда, половые представления, подавляемые с крайним напряжением, могут вызвать в ней самые разнообразные чувства. Этим объясняется тот неустойчивый характер болезни, перескакивания из одной фазы в другую, тот подражательный, непостоянный элемент в ней, который так затрудняет симптоматическое определение истерии. Но никакие превращения не в состоянии уничтожить основное влечение. Оно стремиться проявиться наружу и не исчерпывается ни в одном из упомянутых моментов.

Неспособность женщин к истине обусловливает их лживость. Для меня, в частности, это положение является результатом отсутствия у нее свободной воли к истине, так как я придерживаюсь точки зрения кантовского индетерминизма. Кому приходилось вести знакомство с женщинами, тот отлично знает, как часто они приводят ложные мотивы для оправдания своих внутренних слов и поступков, стоит их только внезапно притянуть и решительно заставить их держать ответ, и они не затруднятся в выборе тех или иных оправданий. Отсюда несомненно вытекает, что именно истерички педантично (но не без известной демонстративной умышленности перед чужими) избегают всякой лжи, но именно в этом, как это и ни парадоксально, заключается их лживость. Они не отдают себе отчета в том, что требование истины проникало и постепенно пускало в них корни, шедшие из внешней среды. Они рабски приняли критерии нравственности и при каждом удобном случае дают, подобно верному рабу, понять, как неуклонно они соблюдают их. Нередко приходится слышать, что о ком‑нибудь творят, что он очень порядочный человек. Но такая аттестация всегда кажется весьма подозрительной. Следует полагать, что такой человек сам постарался о том, чтобы все знали о его высокой порядочности, и часто держат пари, что в тайне души он – прохвост. Если врачи очень часто (и вполне искренне) говорят о высокой нравственности своих пациенток, то от этого наше доверие к истинности истерической нравственности ничуть не увеличивается.

Я повторяю: истерички симулируют не сознательно. Только под влиянием внушения они могут вполне сознать, что все происшедшее являлось одной только симуляцией, и в этом заключается весь смысл их «признания» в притворстве. В общем они глубоко верят в свою искренность и нравственность. Страдания, которые причиняют им нестерпимые муки, не являются плодом их воображения. Напротив, тот факт, что они их действительно чувствуют и что симптомы эти исчезают только с появлением брейеровской «katharsis», которая путем гипноза постепенно приводит их к познанию истинных причин болезни, этот факт служит доказательством органического характера их лживости.

Даже обвинения, которые склонны возводить на себя истерички, в корне своем представляют собою то же притворство. Если какие‑нибудь незначительные проступки вызывают в нас то же чувство вины, что и крупные преступления, то следует признать подобное чувство недостаточно развитым. Если бы у истерических сам о истязателей была определенная мера нравственности в себе и вне себя, то они были бы тогда немного разборчивее в обвинениях, возводимых на себя, они тогда отличали бы простое упущение от серьезного проступка в том смысле, что чувство виновности в том и другом случае обладало бы неодинаковой интенсивностью.

Решающим показателем бессознательной лживости их самоупреков является манера всех истеричек рассказывать другим, как они дурны, сколько грехов они совершили, и к тому же еще спрашивают, не являются ли они совершенно погибшими существами. Кого действительно мучат угрызения совести, тот не будет так говорить. Это глубокое заблуждение, в которое впали особенно Брейер и Фрейд, говоря, что только истерички являются высоко нравственными людьми. Дело в том, что именно они гораздо полнее других восприняли в себе нравственность, которая первоначально была им совершенно чужда. Они рабски подчиняются этому кодексу, не подвергая его самостоятельному испытанию, не взвешивая в дальнейшем никаких частностей. Это очень легко может создать впечатление строго нравственного ригоризма, однако это крайне безнравственно, так как представляет собою высшую степень гетерономии. Истеричные женщины ближе всего соответствуют бытовым целям социальной этики, для которой ложь едва ли является проступком, коль скоро она приносит пользу обществу и служит интересам развития рода. Последователь подобной гетерономной этики более всего похож именно на истеричку. Истеричная женщина является пробирной палаткой этики социальной и этики повседневной жизни: как со стороны генетической, так как нравственные предписания усвоены ею извне, так и со стороны практической, ибо она всегда будет вызывать представление о себе, как об альтруистке. Ведь долг по отношению к другим для нее не есть частный случай тех обязанностей, которые она несет по отношению к себе самой.

Чем сильнее истерички верят в свою приверженность к истине, тем глубже сидит в них ложь. Их полная неспособность к собственной истине, к истине относительно самих себя (истерички никогда не задумываются над собою и хотят только, чтобы другой думал о них, хотят его заинтересовать), видна уже из того, что истерички являются лучшими медиумами при всевозможных гипнозах. Кто дает себя загипнотизировать, тот делает самый безнравственный из всех поступков, какие себе можно только представить. Он отдает себя в полнейшее рабство: он отказывается от своей воли, своего сознания. Другой, совершенно посторонний человек, приобретает над ним неограниченную власть, благодаря которой он в состоянии вызвать в гипнотизируемом объекте то сознание, какое ему заблагорассудится. Таким образом гипноз дает нам доказательство того, насколько возможность истины зависит от хотения, но непременно собственного, истины. Человек, которому внушили что‑нибудь в гипнотическом состоянии, исполняет это уже при бодрствующем сознании, но тут же на вопрос о причинах такого действия, он подыскивает какой‑нибудь мотив для обоснования своих поступков. Не только перед другими, но и перед собою он оправдывает свой образ действий различными беспочвенными доводами, схваченными на лету. Тут мы имеем, так сказать, экспериментальное подтверждение кантовской этики. Если бы загипнотизированный был лишен одних только воспоминаний, то его непременно испугал бы один тот факт, что он знает, что совершает нечто. Но он без особенного затруднения придумывает какой‑нибудь мотив, который, конечно, не имеет ничего общего с истинной причиной его поступков. Он отказался от собственного хотения, а потому и потерял способность к истине.

Все женщины поддаются действию гипноза и хотят этого. Легче же всего гипнотизировать истеричек. Даже память об определенных явлениях их собственной жизни, можно вытравить, уничтожить одним только внушением, что бы они ничего больше не знали об этом.

То, что Брейер называет «абреагированием» психических конфликтов у загипнотизированного больного, дает неопровержимое доказательство того, что чувство виновности было у него не собственное. Кто хоть один раз серьезно чувствовал себя виновным, тот не может так легко, как истерички, освободиться от этого чувства под влиянием доводов чужого человека.

Но это мнимое самомнение истеричек испаряется в тот момент, когда истинная природа, сексуальное влечение, грозит вырваться из Призрачных оков своих. В пароксизме истерии женщина настойчиво уверяет себя в том, во что она сама уже верит не так сильно, как раньше: «этого я совершенно не хочу, этого кто‑то хочет от меня чужой, посторонний человек, я же сама совершенно не хочу этого». Всякое побуждение других людей она ставит в связь с этим требованием, которое, как ей кажется, люди предъявляют к ней. На самом же деле это требование непосредственно вытекает из ее собственной природы и вполне соответствует глубочайшим желаниям ее вот почему самая незначительная мелочь может разбудить во время припадка истеричку. Здесь речь идет о последнем живом отрицании настоящей природы женщины, с неимоверной силой освобождающейся от всех пут. «Attiudes passionnelles» истерических женщин есть не что иное, как демонстративное отвержение полового акта, отвержение тем более громогласное и настойчивое, чем менее искреннее и более опасное. По этой причине женщины так легко переходят из истерического припадка в сомнамбулизм (согласно Жене). В этом случае, они подчинены наиболее сильной чужой воле. С этой точки зрения легко понять тот факт, что острая форма истерии играет важную роль во всевозможных сексуальных переживаниях, предшествующих периоду половой зрелости. Легко оказать моральное воздействие на ребенка, так как при таких обстоятельствах сопротивление со стороны едва пробуждающихся половых вожделений очень не велико, а потому его можно преодолеть без особенного труда. Но истинная природа, оттесненная на задний план, но не побежденная, вызывает снова к жизни старое переживание, которое получило уже тогда положительную оценку, не обладая достаточной силой запечатлеть и сохранить его в бодрствующем сознании. Теперь это переживание выступает во всей своей соблазнительности. Теперь уже трудно удалить эту истинную потребность из сферы бодрствущего сознания, а потому и наступает кризис. Тот же факт, что истерический припадок проявляется в самых разнообразных формах и что он способен беспрерывно облекаться во все новые и новые симптоматические образы, объясняется тем, что первопричина страданий не познана, что индивидуум не соглашается с наличностью полового влечения в этом явлении, что оно, по его мнению, исходит не от него самого, а от другого, его второго «я».

В этом лежит основная ошибка всех врачей – наблюдателей истерии. Изучая природу истеричных женщин, они обманывают себя тем же самым, во что уверовали сами истерички5, не отвергающее, а отверженное «я» является истинной, настоящей, изначальной природой истеричных женщин, как бы настойчиво они ни старались бы внушить себе и другим, что это «я» совершенно чуждо им. Если бы отвергающее «я» было их собствен ним действительным «я», тогда они могли бы противопоставить себя чуждому им искушению, сознательно оценить его и отвергнуть с полной решительностью, выразить его в определенном понятии и познать его природу. И вот наступает симуляция, маскирование, так как отвергаемое «я» в сущности только одолжено, а потому нет у нее и смелости смотреть своему желанию прямо в глаза. Ведь как бы то ни было истеричка отлично чувствует, что это желание – первородный, самый властный мотив ее души. Потому что вожделение не может выразиться в совершенно идентичной форме, поскольку отсутствует тождество субъекта. Так как это желание должно быть подавлено, то оно и перепрыгивает с одной части тела на другую. Ложь многообразна. Она вечно меняет формы своего проявления. Это объяснение найдут, пожалуй, несколько мифологическим, но, во всяком случае, нужно согласиться, что мы имеем дело с одним и тем же явлением, которое обнаруживается то в виде контрактуры, то частичной анестезии, то совсем в виде паралича. Это именно явление и есть то, чего истеричка ни в коем случае не хочет признавать своим, но именно благодаря подобному отрицанию, она подпадает под власть этого явления: ибо если бы она вменила его себе и постаралась составить определенное суждение о нем, как она поступает по отношению к самым ничтожным вещам, то она уже тем самым как‑нибудь поставила бы себя вне своего переживания, или поднялась бы над ним. Это именно неистовство и чувство возмущения, которое охватывает истеричек при столкновении со всем тем, что они ощущают, как желание, совершенно чуждое им, хотя оно им в глубокой степени и присуще, это чувство в достаточной мере показывает, что они находятся в том же рабском подчинении сексуальности, как и неистерички, так же подавлены своей судьбой и лишены всего, что возвышается над ней: вневременного, умопостигаемого, свободного «я».

Но можно с полным основанием спросить, почему не все женщины истеричны, тогда как лживы они все. Этот вопрос ничуть не отличается от вопроса о сущности истерической конституции. Если развитая здесь теория правильна, то она должна дать ответ, вполне соответствующий фактам действительности, и на этот вопрос. Согласно этой теории истеричка есть женщина, которая в пассивной покорности своей воспринимала весь комплекс мужских и общественных оценок, вместо того, чтобы предоставить своей чувственной природе возможно более свободный ход развития. Непокорная женщина есть, таким образом, противоположность истерички. Я не хотел бы долго останавливаться на этом вопросе, так как он относится к области женской характерологии. Истеричная женщина становится истеричной в силу свойственном ей сервилизма. Она совершенно тождественна в духовном отношении типу служанки. Ее противоположностью, т.е. женщиной, совершенно лишенной истеричности (которая существует только в идее, но не в действительности), была бы мегера. И это является основой подразделения женщин. Служанка служит, мегера властвует. Служанкой надо родиться, и к ее типу относятся и такие женщины, которые достаточно богаты для того, чтобы в действительности и не занимать никогда должности ее. Служанка и мегера всегда находятся в отношениях взаимной дополнимости.

Следствия, вытекающие из этой теории, вполне подтверждаются опытом. Ксантипа – это женщина, которая и на деле очень мало имеет общего с истеричкой. Она вымещает свою ярость (которую следует объяснить, как недостаток половой удовлетворенности) на других, истеричная раба, на себе. Мегера «презирает других», служанка «презирает себя». Все, что давит и мучает мегеру, в достаточной степени чувствует и ее ближний: она льет слезы так же легко, как и служанка, но всегда обращает свои слезы на других. Раба хнычет и одна, не будучи никогда одинокой, ибо одиночество идентично нравственности и является условием истинной двойственности и множественности. Мегера не выносит одиночества, она должна сорвать свою злобу на ком‑нибудь вне себя, в то время как истеричка преследует только себя. Мегера лжет открыто и только, но она не сознает, что лжет, так как по природе своей она должна верить, что всегда права. Она поэтому готова обругать человека, который ей в чем‑нибудь противоречит. Служанка безропотно исполняет требование истины, которое также чуждо и ее природе. Лживость ее беззаветной покорности сказывается в ее истерии, т.е. когда разгорается конфликт с ее собственными половыми желаниями. В силу этой склонности к рецепции и всеобщей восприимчивости мы сочли нужным подробнее остановиться на вопросе об истерии и истерической женщине. Я думаю, что в конечном итоге мне выдвинут в качестве возражения именно этот тип, но не мегеру. Лживость, органическая лживость характеризует оба эти типа, а вместе с ним и всех женщин. Очень неверно, когда говорят, что женщины лгут. Ибо это предполагает, что они когда‑нибудь говорят правду. Словно искренность, pro foro interno et externo, не есть именно та добродетель, к которой женщина абсолютно неспособна, которая для нее совершенно невозможна! Речь идет о том, чтобы постигнуть, насколько женщина никогда и жизни своей не бывает правдива, даже тогда или впервые именно только тогда, когда она, подобно истеричке, рабски придерживается гетерономного ей требования истины и внешним образом говорит одну только правду.

Каждая женщина может по заказу смеяться, плакать, краснеть. Она может по желанию даже плохо выглядеть. Мегера это может сделать в интересах какой‑нибудь цели, когда захочет. Служанка это делает под влиянием внешнего принуждения, которое совершенно бессознательно для нее властвует над нею. Для такой лживости у женщины не хватает органических и физиологических условий.

Но если после разоблачения этого чувства любви к истине чувства, свойственного этому типу женщин, оно превратилось в своебразную форму лживости, то следует заранее полагать, что со всеми прочими качествами, которые так превозносят в женщине, дела обстоят не лучше. В особенности хвалят ее стыдливость, самонаблюдение, религиозность. Но женская стыдливость, это не что иное, как демонстративное отрицание и отвержение собственной нецеломудренности. Если в женщине можно обнаружить такие черты, которые указывают на стыдливость, то можно быть заранее уверенным, что в ней мы найдем в соответственной мере и истерию. Совершенно неистеричная женщина та, которая абсолютно не поддается влиянию, т. е. абсолютная мегера не покраснеет даже тогда, когда мужчина сделает вполне заслуженный упрек. Зачатки истерии лежат там, где женщина краснеет под непосредственным влиянием порицания со стороны мужчины. Но женщина вполне истерична только тогда, когда она краснеет при отсутствии всякого постороннего человека, будучи совершенно одна: только тогда она всецело проникнута другим человеком, пропитана мужской оценкой.

Женщины, которые близки к состоянию, известному под именем половой анестезии или холодности, являются, на мой взгляд, который кстати сказать вполне совпадает с выводами Поля Солье, истеричками. Сексуальная анестезия есть один только вид бесчисленного количества истерических, другими словами, неистинных, ложных анестезий. Ведь в точности известно, особенно благодаря опытам Оскара Фогта, что подобные анестезии не представляют собою действительного отсутствия ощущений, а являются известным принудительным началом, которое устраняет и исключает из сознания некоторые ощущения. Если уколоть несколько раз анестезированную руку загипнотизированной женщины и одновременно попросить медиума назвать какое‑нибудь любое число, то он назовет число полученных им уколов, которое он не решался перципиировать в силу определенного приказания. И половая холодность возникла по известной команде: под влиянием принудительной силы‑усвоения чужого асексуального жизнепонимания, проникшего в сознание женщины из внешней среды. Но и холодность, подобно всякой анестезии, можно также уничтожить по команде.

Совершенно так же, как с физической нечувствительностью к половому акту, обстоит дело и с отвращением к половой жизни вообще. Подобное отвращение, или интенсивное отрицательное отношение ко всему сексуальному, действительно ощущается некоторыми женщинами, и вот тут как раз уместно было бы подумать, что рушится наш взгляд, согласно которому сводничество является всеобщей чертой, вполне тождественной женственности. Женщины, которые склонны к заболеванию оттого, что им случилось застать двух людей при выполнении полового акта, несомненно и всегда истерички. Здесь с особенной убедительностью обнаруживается правильность теории, по которой сводничество является истинной сущностью женщины, а сексуальность последней подчинена сводничеству, как отдельный, специальный случай его. Женщина может стать истеричкой не только благодаря половому насилию, которое было совершенно над ней и от котором она внешним образом защищается, хотя внутренне и далека от его отрицания, но также и при взгляде на какую‑нибудь пару, совершающую акт совокупления, правда, ей кажется, что она оценивает этот акт с отрицательной стороны, но прирожденное утверждение его властно порывается сквозь все наносное и искусственное, сквозь строй мыслей, привитых и втиснутых в нее внешней средой. При всяком половом общении других людей она чувствует и себя участницей полового акта.

То же самое можно о «сознании виновности» у истеричек, которое мы уже подвергли критическому разбору. Абсолютная мегера никогда не чувствует себя виновной. Женщина, одержимая истерией в легкой степени, испытывает сознание вины только в присутствии мужчин, что же касается женщины, сильно страдающей от истерии, то она сознает свою виновность в присутствии того мужчины, который приобрел безраздельное господство над ее внутренним миром. Чтобы доказать наличность сознания виновности у женщин, не следует приводить в виде примера самобичевания флагелланток и кающихся грешниц. С ними мы недалеко уйдем. Именно крайние формы, которые принимает здесь самонаказание, бросает на них некоторую тень подозрения. Самобичевание в большинстве случаев указывает лишь на то, что человек не поднялся над своим поступком, что он не берет его на себя путем достижения сознания виновности. Это скорее попытка навязать себе извне раскаяние, которое внутренне ощущается человеком недостаточно интенсивно, и таким путем, сообщить ему ту силу, какой оно и в настоящее время еще лишено.

Но в чем заключается разница между сознанием виновности истерички и мужским сознанием, направленным внутрь человека. И как возникают самоупреки у истерички – все это пункты весьма важные, требующие точного разграничения. Когда женщина замечает на себе, что сна в каком‑то случае нарушила основы нравственности, то она исправляет свою ошибку, сообразно предписаниям кодекса, и старается по возможности точнее исполнить их. Она стремится поставить на место своего безнравственного желания то именно чувство, которое рекомендуется кодексом для данного случая. Ей не приходит в голову мысль, что в ней кроется глубокое, внутреннее, постоянное влечение к пороку. Это ее не ужасает, она не стремится понять внутренние мотивы своего поступка с тем, чтобы вполне выяснить его содержание и свою истинную роль в данном факте. Она шаг за шагом приспособляется к требованиям нравственности. Это не переворот, вытекающий из целого, из идеи а постепенное улучшение от одного пункта к другому, от случая к случаю. Нравственный характер создается в женщине отдельными клочками, в мужчине, если он только добр, нравственный поступок вытекает из нравственного характера. В мужчине весь человек пересоздается одним обетом. Все, что может совершится, совершается только изнутри, переход к такому образу мыслей, который единственно в состоянии привести к святости, настоящей, но не искусственной. Вот почему нравственность женщины непродуктивна. Это доказывает, что женщина сама безнравственность, ибо только этика созидательна, она одна – творец вечного в человеке. Потому истеричные женщины не могут быть истинно гениальными. хотя бы внешним образом могло показаться значительно иначе (святая Тереза). Гениальность есть высшая доброта, высшая нравственность, которая всякую границу чувствует, как слабость и вину, как несовершенство и трусость.

В связи с этим стоит вечно повторяемая и переходящая из уст в уста ошибка, что женщина обладает религиозным складом души. Женская мистика, поскольку она выходит за пределы простых суеверий, с одной стороны является мягко скрытой сексуальностью, как у многих спириток и теософок, отождествление возлюбленного с божеством было отмечено уже многими писателями, особенно Мопассаном, в лучшем романе которого Христос принимает в глазах жены банкира Вольтера черты «Милого друга», после него этой темы коснулся также Герхарт Гауптман в «Вознесении Ганнеле», с другой стороны эта мистика есть не что иное, как религиозность мужчины, усвоенная совершенно бессознательно и пассивно женщиной. Этой религиозности женщина придерживается с тем большей последовательностью, чем сильнее она противоречит ее истинным потребностям. Возлюбленный иногда превращается в Спасителя, или наоборот. Спаситель в возлюбленного (к