В книге с привлечением обширного теоретического и эмпирического материала… Книга адресована психологам, философам, всем, кто глубоко интере­суется феноменами человеческого сознания

ББК88.3 А83

Рецензенты: доктор психологических наук вице-президент РПО

 

профессор Р. В. Габдреев,

доктор философских наук Заслуженный деятель наук РФ

 

профессор В. А. Конев (Самарский государственный университет),

доктор психологических наук член-корреспондент РАО

профессор В. А. Петровский,

доктор психологических наук профессор Т. П. Скрипкина (Ростовский государственный университет)

Агафонов А. Ю.

ISBN 5-9268-0145-Х В книге с привлечением обширного теоретического и эмпирического материала… Книга адресована психологам, философам, всем, кто глубоко интере­суется феноменами человеческого сознания.

ББК88.3

Издание подготовлено при содействии Фонда поддержки СамГУ

ISBN 5-9268-0145-Х

©А. Ю. Агафонов, 2002 © Издательство «Речь», 2003 ©П. В. Борозенец, обложка, 2003

ОГЛАВЛЕНИЕ

В. Аллахвердов. Скромное обаяние психологии сознания..... 6

От автора............................................................................. 10

Вместо вступления. Опыт осознания феномена сознания
(вводный экскурс)................................................................ 12

Часть1.

МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО

ИССЛЕДОВАНИЯ СОЗНАНИЯ ................................................. 17

Глава 1. Идеалы рационального знания, современная

российская психология и феномен сознания........... 19

Глава 2. Загадка происхождения сознания........................... 29

Глава 3. О законах функционирования сознания................. 38

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические

аномалии................................................................ 44

4.1. Аномалия познания................................................ 47

4.2. Аномалии восприятия............................................ 50

4.3. Аномалии памяти................................................... 54

4.4. Аномалия мышления.............................................. 56

4.5. Аномалия свободной воли...................................... 58

Глава 5. Проблема определения единицы анализа

психического в контексте истории психологии....... 60

Глава 6. Принципы определения единицы анализа

психического.......................................................... 79

Глава 7. Смысл как единица анализа................................... 87

Глава 8. Общее представление о смысле.............................. 92

Глава 9. Об амодальности смысла........................................ 98

Часть II

СМЫСЛОВАЯ ПРИРОДА СОЗНАНИЯ (базовые положения) ......... 105

Глава 10. Психологическая модель реальности

как смысловая проекция........................................ 107

Глава 11. Определения, следствия, комментарии.................. 111

11.1. Плацебо как эффект проявления мнемического

контекста............................................................... 130

Основы смысловой теории сознания

11.2. Установка как эффект проявления мнемического

контекста.............................................................. 134

Глава 12. Проблема первоначал как неустранимая аномалия

психологии сознания............................................ 146

Часть III

ПАМЯТЬ - БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ СЕМАНТИЧЕСКОЕ

ХРАНИЛИЩЕ ...................................................................... 153

Глава 13. Что хранит память?............................................... 155

Глава 14. Память: сохранение изменений во времени.......... 165

Глава 15. Законы памяти: эмпирические и рациональные

основания............................................................. 187

15.1. Преамбула............................................................. 187

15.2. Закон тотальной сохранности мнемических следов.
Структура бессознательного.................................. 190

15.3. Экспоненциальный мнемический закон................. 206

Часть ГУ

В ПОИСКАХ СОЗНАНИЯ ....................................................... 217

Глава 16. Понимающее себя сознание.................................. 219

Глава 17. Сознавание и осознание....................................... 237

Глава 18. Закон превосходства фона.................................... 246

Глава 19. Специфика понимания в мыслительном контуре

сознания............................................................... 260

Глава 20. Негативное и позитивное понимание.

Рефлексивный контур сознания............................. 267

Вместо заключения.............................................................. 275

Н. Вересов. Послесловие...................................................... 276

Именной указатель.............................................................. 283

Предметный указатель......................................................... 286

«Семантическая удовлетворен­ность равна чувству исполнен­ного приказа».

О. Мандельштам

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ПСИХОЛОГИИ СОЗНАНИЯ

Любезный читатель!

Перед Вами — редкая книга. Редкая по глубине идей, по соче­танию изящества стиля и научной корректности изложения, а главное — редкая по проблематике, ведь о сознании психологи обычно боятся писать. Для сравнения: откройте любой учебник психологии и прочтите, что там сказано про сознание. Хотя, впро­чем, западный учебник можно даже не открывать, там о сознании не сказано вообще ничего или, по крайней мере, не сказано ниче­го внятного. Например, там говорится: сознание — это осведом­ленность о чем-либо. Понятно? Муравей, спящий человек или компьютер о чем-нибудь осведомлены? Ответ зависит строго от того, как трактовать, есть у них сознание или нет: если есть, то могут, а нет — не могут. В общем, как в рассказе С. Лема: сепульки — это то, что стоит в сепулькарии, а сепулькарий — это место, где стоят сепульки. Какими же рассуждениями о сознании нас порадуют отечественные учебники? Как правило, они сообщают нам «уны­ло-советский тезис» (по удачному выражению В. П. Зинченко) о единстве сознания и деятельности. Из этого тезиса делается гран­диозный по своей загадочности вывод: сознание, оказывается, от­ражает действительность и регулирует деятельность. Мол, если сознание не регулирует деятельность, оно не нужно, а если при этом не отражает реальность, то невозможно — ибо как иначе оно спо­собно управлять деятельностью? Читая подобного рода тексты, иногда думаешь, что, может, лучше, как на Западе, вообще ничего не говорить о сознании, чем сообщать абракадабру, пусть даже выглядящую вроде бы вполне благопристойно.

Ну, во-первых, разве автопилоты, гравитационные силы или комары не отражают реальность и не регулируют деятельность? Или надо признать, что у всех у них есть сознание? Обычно отве­чают: сознание — это высший уровень отражения и регуляции, а

Скромное обаяние психологии сознания

у комаров и автопилотов этого уровня нет. Но только не спраши­вайте, что это за уровень и чем отличается от других уровней. Ответить все равно не ответят, но вдобавок пожурят за желание порассуждать на запрещенные темы. Во-вторых, обычно все про­исходит строго наоборот: сознание часто мешает отражать и ре­гулировать — в экспериментальной психологии накоплено столько данных об этом, что даже примеров приводить не хочет­ся. Во всяком случае, мозг принимает на порядок больше инфор­мации, чем человек способен осознать, гораздо быстрее ее пере­рабатывает и — в отличие от сознания — практически никогда ничего не забывает. Чем же, собственно, тогда занимается созна­ние? Наконец, в-третьих, именно сознание побуждает людей совершать поступки, противоречащие и здравому смыслу, и био­логической целесообразности: например, героически жертвовать собой, обливаться слезами от счастья или художественного вы­мысла и даже упорно повторять одни и те же ошибки.

Сознание почти во всех психологических концепциях окута­но таким туманом, что большинство исследователей даже не рис­куют размышлять на эти темы. Тем отраднее, что А. Ю. Агафонов как в своей предшествующей замечательной работе («Человек как смысловая модель мира»), так и в этой представленной сегодня на суд читателя книге в еще большей степени начал энергично разгонять туман, окружающий все разговоры о сознании. Он не пугается самых сложных вопросов: как сознание может сравнить свои субъективные образы с реальностью, если реальность дана сознанию только в виде субъективных образов? Как информа­ция, попадающая в сознание, вдруг приобретает смысл? Откуда и почему возникает сознание?

Вся трудность в том, что вопросы, которые касаются самих исходных оснований наших знаний, обычно просто не подлежат какому-либо эмпирическому исследованию. Ведь ни в каком опы­те нельзя обнаружить, как сознание начинает зарождаться, — в момент возникновения сознания его еще нет и исследовать не­чего. Здравый смысл своеобразно решает такие проблемы. Изве­стен анекдот, связываемый в исторической памяти с именем ве­ликого философа и не менее великого психолога У.Джеймса. После его лекции об устройстве солнечной системы к нему подо­шла маленькая старая дама и заявила, что у нее есть гораздо луч­шая теория: Земля — это блин, который покоится на панцире ги­гантской черепахи. Джеймс вежливо спросил: «Если, сударыня,

 

Основы смысловой теории сознания

Ваша теория верна, то объясните, на чем стоит эта черепаха?» «О, мистер Джеймс, — ответила старая дама, — вы очень умный че­ловек и задали хороший вопрос. Но я знаю ответ: первая черепа­ха стоит на панцире второй, гораздо большей черепахи!». «Но на чем же стоит эта вторая черепаха?» — задал следующий вопрос Джеймс. И вот внимание: слушаем голос здравого смысла! Старая леди торжественно вскричала: «Ничего не выйдет, мистер Джеймс! Там дальше вниз идут одни черепахи!»

Можно посмеяться над старой дамой, но ведь наиболее час­тый ответ на вопрос о происхождении сознания именно таков: там дальше вниз идет одна физиология. Или еще менее понят­ное: само сознание дальше вниз так и идет. Агафонов же не пыта­ется всуе умножать черепах и четко показывает, в каком направ­лении он ищет ответы на основные вопросы. Автор удивительно тонко чувствует многие возникающие проблемы, удачно разме­щает их в историко-психологическом контексте и, как правило, находит свой оригинальный подход к их решению. Пусть не со всем им сказанным можно согласиться, пусть перед нами еще не завершенная концепция сознания. Однако разве есть где-нибудь завершенная?

Не буду пересказывать все те богатые идеи, которыми насы­щена книга Агафонова, и тем самым заранее лишать читателя удо­вольствия самому разобраться в его построениях. Отмечу, тем не менее, показавшуюся мне очень неожиданной идею о глубочай­шей интимной связи сознания и памяти — то, что мы осознаем, есть всего лишь воспоминание о настоящем (хотя сам автор скром­но уверяет, что эта идея далека от оригинальности). До сих пор хожу потрясенным этой мыслью. Ужели Агафонов прав? Мень­шее впечатление произвели на меня сформулированные им за­коны. Так, «закон тотальной сохранности мнемических следов», ло-видимому, не может быть по-настоящему эмпирически про­верен, так как содержит в себе вряд ли поддающийся измерению параметр, названный интенсивностью следообразования. Экспо­ненциальный мнемический закон хоть и является в какой-то мере парафразой утверждения М. Фуко, сделанного еще в 1913 г. (со­гласно Фуко, общее время заучивания ряда растет пропорцио­нально квадрату объема этого ряда), но все равно меня смущает. Ибо подобного рода эмпирические законы очень неустойчивы при малейших изменениях материала, предъявляемого для запо­минания.

Скромное обаяние психологии сознания

Впрочем, главное для А. Ю. Агафонова заключается в ином. Вот самый важный постулируемый им тезис: смысл есть элемен­тарная частица всей психической реальности. А сознание — это аппарат понимания. Мы осознаем (воспринимаем, помним и чув­ствуем) только то, что понимаем. Агафонов уверен: « Человек, об­ладающий сознанием, не может не понимать. В связи с этим я го­ворю об ощущении, восприятии, представлении, мышлении и даже эмоциях как о процессах сознательного производства. И поскольку существует сознание, неминуемо и понимание. Справедливо и обратное: где есть эффекты понимания (напри­мер, во время сна со сновидениями), там можно констатировать присутствие сознания. Понимание — самый родственный сино­ним сознания».

Из приведенной цитаты видно, что при всей оригинальности замысла Агафонов еще не избавился от традиционного деления психических процессов на ощущение, восприятие, представле­ние, воображение и т. п. Это, на мой взгляд, сковывает полет его мысли. Данная классификация логически абсурдна, ибо постро­ена по разным основаниям, неоднозначна, заведомо не полна (почему в нее, например, не входит любимое автором понима­ние?), эвристически бесплодна и т. д. Это членение постоянно критикуют даже ее приверженцы — их волнует, что за анализом отдельных психических процессов пропадает взгляд на психику как на целое. Дорогой Андрей Юрьевич! Откажитесь от этой клас­сификации — и Вы сразу почувствуете, насколько более логически стройной, более выверенной станет вся Ваша концепция!

Потому беру на себя смелость давать совет автору, что он сам объявил себя моим учеником. И сразу признаюсь: мне весьма лестно, что столь талантливый ученый, никогда, к тому же, не присутствовавший на моих занятиях, признает меня своим учи­телем. Надеюсь, данная книга также приведет к тому, что кто-либо из молодых искателей истины, познакомившись с ней и восхи­щенный ее логической стройностью и изысканностью изложе­ния, почувствует себя учеником Агафонова и начнет развивать свои собственные уникальные построения.

Доктор психологических наук, профессор В. М. Аллахвердов

ОТ АВТОРА

Уважаемый читатель! Книга, которую ты держишь в руках — плод моих размышлений о феномене сознания. Плод не вполне зрелый, о чем я, впрочем, уведомляю в названии. Единственное, что в некоторой степени оправдывает меня, так это то соображе­ние, что построение теории — дело всей жизни, поэтому ни одна теоретическая конструкция не может считаться окончательно за­вершенной. В процессе устранения научных аномалий порожда­ются принципиально новые аномалии, которые стимулируют дальнейшее движение по пути научного познания. По сравнению с оценкой пройденного пути более существенным оказывается сам выбор направления поисков. Убежден: важно выбирать та­кую дорогу, идя по которой ты можешь постоянно видеть гори­зонт. А когда трудности в пути с тобой разделяют единомышлен­ники, то тогда у тебя не возникает мучительного вопроса «зачем?» и ты способен, как утверждал Ф. Ницше, «выдержать любое "как". Я смею надеяться, что эта книга поможет обрести мне, пусть и немногочисленных, попутчиков.

Данная монография отчасти является компиляцией моих ста­рых работ, хотя содержит и много нового материала. Скромность не входит в число моих достоинств, поэтому читателю самому ре­шать, прав ли я, утверждая, что книга получилась с некоторой претензией на интеллектуальный шарм и со своим особенным характером.

Пользуясь счастливой возможностью, выражаю благодарность Фонду поддержки Самарского государственного университета и отдельно — его необыкновенному председателю Шилову Юрию Егоровичу за помощь в подготовке издания.

Слова искренней благодарности я также адресую доценту ка­федры «Математические методы защиты информации» СамГУ,

От автора

 

 

кандидату физико-математических наук Логинову Олегу Алек­сандровичу. Его советы и помощь в процессе обработки экспери­ментальных данных были для меня неоценимы.

Я испытываю осознанную необходимость выразить свою при­знательность проф. Аллахвердову Виктору Михайловичу, хотя и затрудняюсь сказать за что именно. Наверное, все-таки за то, что считаю его своим учителем, не озадачивая себя тем, считает ли он меня своим учеником, ведь учитель это не тот, кто учит, а тот, у кого учатся.

Очевидно, что эта книга не смогла бы увидеть свет, если бы не предложение издательства «Речь», для меня столь же неожидан­ное, сколь и, несомненно, лестное. Огромное спасибо за высо­копрофессиональную работу — всему коллективу издательства, персонально — его директору Янковскому Леониду Вацлавовичу и главному редактору Авидон Ирине Юрьевне.

Отзывы и критические замечания буду рад получить по адресу:

443011, г. Самара, ул. Ак. Павлова, д. 1. Самарский государ­ственный университет, факультет психологии.

E-mail: agafonov@ssu.samara.ru.

С уважением, А. Ю. Агафонов. Июнь, 2002

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.

ОПЫТ ОСОЗНАНИЯ ФЕНОМЕНА СОЗНАНИЯ

(вводный экскурс)

Кризис современной отечественной психологии выражается в размывании предметной области науки, что сопряжено с нара­станием дифференциации психологического знания. Стреми­тельный рост числа локальных, узконаправленных дисциплин грозит психологии утратой теоретического единства.

Психология в настоящее время представляет собой фактичес­ки естественную (опытную) науку, хотя де-юре проходит по ве­домству наук гуманитарных.

Одним из симптомов кризиса психологии является инфляция рационализма.

Обретение теоретической целостности психологического зна­ния возможно на пути создания общепсихологической дисциплины, предметом которой является феномен человеческого сознания.

Знание о сознании является ядром теоретической психологии.

В интеллектуальной истории неоднократно предпринимались попытки разрешения загадки происхождения сознания. Сознание предлагалось рассматривать как механизм адаптации к изменению средовых влияний. При этом возникновение сознания расцени­валось как следствие биологической слабости, так как роль приспособления к изменению условий существования, согласно данной позиции, принадлежит инстинктивным механизмам. Не­эффективность работы последних послужила причиной порожде­ния сознательных форм активности. Сторонники другого подхода усматривали детерминанты происхождения сознания в недрах со­циальной коммуникации: сознание производно от совместной, общественно обусловленной, производительной деятельности. Теологический взгляд на истоки человеческого сознания базиру­ется на догматах веры и потому не может быть рационально ре­конструирован. Вместе с тем это не лишает данного варианта ре-

Вместо вступления

 

шения проблемы этической, эстетической или, например, эврис­тической ценности. Но доказать или опровергнуть справедливость утверждений, которые опираются на религиозные или теологиче­ские основания в пространстве рационального знания невозможно.

Закон как «идентичное в явлениях» описывает логику функ­ционирования идеализированных (то есть не существующих в ре­альности) объектов. Только благодаря этому закон является объяс­нительным инструментом, позволяющим понять эмпирику.

Идеализированный объект существует только в рамках теории, поэтому логические конструкции, гипотезы, законы, все то, что составляет онтологию теоретического знания, приложимы толь­ко по отношению к нему.

Теоретическое описание сознания — это представление о со­знании идеального субъекта. Именно поэтому такое описание дает возможность понять эффекты работы сознания эмпирического субъекта.

Автором предлагаются разные основания классификации за­конов: по способу вывода, степени формализации, диапазону объяс­нительных возможностей.

Построение теоретического знания — это процесс устранения научных аномалий.

История психологии представляет собой направленный по­иск первичных единиц анализа психического. На разных этапах развития научно-психологической мысли, в качестве единиц ана­лиза предлагались: «ассоциация», «ощущение», «функция», «гештальт», «рефлекс», «реакция», «действие» или «живое движение», «установка», «схема», «архетип», «переживание», «значащее пе­реживание» и т. д. Выбор единицы анализа определяет содержа­ние и объяснительные возможности психологической теории. Развитие представлений относительно единицы анализа обога­щает науку новыми экспериментальными и теоретическими дан­ными, помогая лучше понять многообразие проявлений психики.

Теоретическое представление о сознании должно включать в себя знание о материале, структуре и функциях сознания.

Выбор единицы анализа носит произвольный характер и во многом зависит от интеллектуальных пристрастий ученого. Вме­сте с тем этот выбор должен соответствовать критериальным тре­бованиям, которые призваны играть роль методологических фильтров, ограничивающих сферу поисков. Предложено считать, что в качестве таких требований могут выступать пять принци-

Основы смысловой теории сознания

пов определения единицы анализа психического: принцип нераз­ложимой целостности, принцип первичности психического мате­риала, принцип гетерогенности, принцип необходимого развития, принцип психологической гомогенности.

В качестве единицы анализа человеческой психики предло­жено рассматривать реальность смысла. Психика, включая созна­ние, имеет смысловое содержание.

Амодалъность смысла — есть следствие анализа того факта, что мир является узнаваемым для эмпирического субъекта, хотя в каждый момент времени психические продукты уникальны. Вме­сте с тем их единственность в актуальный момент времени не де­лает невозможным обнаружение, различение, идентификацию, опознание, другими словами, процессы познания.

Основные положения теории сформулированы в виде трех базовых постулатов, четырех определений и 17 следствий. Соглас­но принятым допущениям, психика как идеально предназначен­ная эволюцией система познания установлена на организме, а сознание как многофункциональный аппарат понимания ра­ботает на памяти, если последнюю рассматривать в аспекте со­хранения информации.

Сознание всегда работает в актуальном режиме (на линии те­кущего настоящего). Соответственно, содержание сознания — это содержание сознания «здесь и сейчас».

Структуру текста сознания образуют познавательные конту­ры: аффективный, сенсорно-перцептивный, контур представления, мыслительный контур и рефлексивный контур. Познавательные контуры сознания есть формы смыслообразования или частные виды понимания.

Сознание оперирует смыслами.

Смысл в сознании формируется актом его понимания.

Понимание — родовая функция сознания.

Понимание в любом функциональном состоянии сознания не­устранимо. Непонимание всегда обнаруживается как осознанный результат акта понимания непонимания (негативное понимание).

Память запечатлевает и хранит смысл.

Явления памяти дифференцируются на бессознательные яв­ления (сохранение) и явления сознания (запоминание, узнава­ние, воспроизведение).

Бессознательное — это память в аспекте сохранения инфор­мации.

Вместо вступления

Процедуры понимания осуществляются только в рамках ак­туализированных мнемических контекстов,

Если содержание сознания тождественно содержанию мнемического контекста, — текст сознания не осознается (эффект не­осознаваемого мистического контекста).

Изменение в состоянии взаимодействия между сознанием и внешней реальностью является необходимым условием сохране­ния осознаваемого (явленного) содержания сознания.

Специфической характеристикой психического времени явля­ется обратимость.

Отражение времени включает в себя необособимые друг от друга эффекты отображения длительности, последовательности и одновременности.

Парадоксальная отнесенность событий прошлого и событий будущего к прошлому и будущему времени, при их актуальной представленности в психике в наличный момент времени — есть опознавательное свойство памяти как психического феномена в отличие от других видов сохранения и воспроизведения инфор­мации.

При сохранении всех мнемических следов, способность к их воспроизведению зависит от отношения интенсивности следо-образования ко времени интервала удержания следа в памяти (за­кон тотальной сохранности мнемических следов). Человек помнит все, даже если не помнит, что помнит.

Структуру бессознательного образуют три мнемические зоны. В отношении к воспоминанию (осознанию) эти зоны (зона от­крытого доступа, зона частичного доступа, зона закрытого дос­тупа) характеризуются разной степенью доступности содержа­ния памяти.

Зависимость между временем, необходимом для эффективного запоминания, и объемом запоминаемой информации носит экс­поненциальный характер (экспоненциальный мнемический закон).

Сознание по своей функциональной природе есть самосозна­ние, понимающее себя сознание.

Факты сознания дифференцируются на осознаваемые и не­осознаваемые явления.

Содержание процессов сознавания (латентное содержание) со­знанием не осознается.

Процессы сознавания предшествуют эффекту осознания. Про­цессы сознавания участвуют в установлении конечного эффекта

осознания как результата принятого сознанием решения о необ­ходимости осознания.

Эффекты осознания фигуры определяются неосознаваемой семантикой фона (закон превосходства фона). Человек в каждый момент времени сознает все, хотя не все осознает.

Работа сознания в мыслительном контуре начинается с пони­мания непонимания.

Рефлексивный контур сознания выполняет мнемическую фун­кцию по отношению к текущему настоящему. Позволяя помнить о настоящем, рефлексия реализует понимание позитивного пони­мания, в каких бы формах последнее ни выражалось.

Содержание рефлексивного контура в каждый момент вре­мени тождественно содержанию активного познавательного кон­тура сознания, поэтому рефлексивное понимание неосознанно.

Рефлексивный контур сознания отвечает за субъективную оче­видность осознанных переживаний.

Часть I

МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ СОЗНАНИЯ

Глава 1

ИДЕАЛЫ РАЦИОНАЛЬНОГО ЗНАНИЯ,

СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

И ФЕНОМЕН СОЗНАНИЯ

У науки, и в частности у психологии, в отличие от любой дру­гой сферы человеческого познания, есть одно несомненное достоинство — присущая ей рациональность. Рациональные об­разцы знания, технологии логических обоснований, конструи­рование идеальных объектов (к которым относится, кстати гово­ря, и сознание), мысленный эксперимент, а также выработанные в естественных науках императивы опытной проверки теорети­ческих построений — все эти завоевания западно-европейской мысли характеризуют специфику научной онтологии и позволя­ют выделять научный дискурс среди прочих путей познания: жи­тейского, практического, интуитивного, художественного, рели­гиозного, мистического.

Наука представляется увлекательным и осмысленным пред­приятием в той степени, в какой ограниченный человеческий разум способен претендовать на поиск истинного знания. И по­тому главной целью научного творчества является постижение реальности в том качестве, в котором она существует независимо от пристрастий, психобиографии, интеллектуального вкуса уче­ного. В этом смысле между естественно-научным и гуманитар­ным способами познания существует принципиальное сходство: ученый, какой бы парадигмы он ни придерживался, стремится приблизиться к достоверному пониманию природы изучаемой реальности. Собственно, наука и есть попытка разгадать правила игры, которую ведет с нами природа. Другое дело, что естествен­ники и гуманитарии используют разные способы обнаружения этих правил, по-разному ведут себя в этой игре и применяют со­вершенно разные критерии для оценки собственного успеха.

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

Естественно-научно ориентированный исследователь выигры­вает только в том случае, если он разгадал, хотя бы в общем виде, правила, которыми руководствуется природа. Но поскольку при­рода по своей разумности во много раз превосходит человека, на долю последнего выигрыш выпадает не часто. Поэтому в естествен­ных науках не так много фундаментальных законов. Открытие за­кона — это выигрыш ученого в игре с природой. Если закон трак­товать как правило, установленное природой, то понятно, что законы могут только открываться, а не придумываться, поскольку они уже есть до того момента, когда в игру включается ученый.

Гуманитарий никогда не проигрывает в этой игре. Он искрен­не верит в свой собственный блеф (если он настоящий ученый) и убежден, что придуманные им правила игры на самом деле яв­ляются руководящими принципами, которым следует изучаемая реальность. Если же гуманитарий не претендует на научную ис­тину, он просто не осознает себя ученым. Логическая целостность теории и признание ее научным сообществом — два важнейших критерия оценки результатов гуманитарной игры. Отсутствие за­конов в гуманитарных науках, и в гуманитарной психологии, в частности, является демонстрацией равнодушия природы по по­воду амбиций гуманитарно настроенного ученого. Это не гово­рит о том, что гуманитарная теория не может быть правдоподоб­ной. Просто специфика гуманитарного знания не позволяет выслушать мнение природы. Это мнение выражается в экспери­ментальном факте. Гуманитарий, не имея возможности эмпири­чески проверить рациональную модель реальности, может толь­ко приписывать собственную логику самой природе (в частности, природе психического). Природа в ответ игнорирует желание ис­следователя получить надежные доказательства правдоподобно­сти своей теории. Гуманитарию ничего не остается, как признать свой выигрыш. Он вынужденно оказывается прав.

Естественные науки ориентированы на поиск причин явле­ний (ищут ответ на вопрос «Почему?»), гуманитарные — припи­сывают исследуемой реальности смысл (отвечают на вопрос «За­чем?»), но, так или иначе, любая наука стремится понять основания феноменов. Почему есть что-то и почему нет ничто! Как возможно явление? Что делает его необходимым? Наука — это дорога для тех, кто ответы на подобные вопросы ценит не­сравненно дороже любого результата всех других игр, в которые играют люди.

Глава I. Идеалы рационального знания

 

Научное знание, и в особенности, естественно-научное, яв­ляется рафинированно рациональным, ибо оно выражено в та­ких способах описания и объяснения природы явлений, которые являются понимабельными на всем пространстве корреспонден­ции знаний. Рационализм есть наиболее надежное, хотя и не единственное, основание разработки научной теории, в рамках которой описывается феноменология и формулируются законы, Действующие в предметной области познания. Безусловно, эм­пирика дает нам материал для познания, но форма понимания эмпирических феноменов, угол зрения задаются рациональны­ми моделями знания. Поскольку же научная рационализация есть не больше, но и не меньше, чем теоретическая проекция изучае­мых явлений, она не может быть абсолютно верной, поэтому и существуют альтернативные пути познания, которые дополняют собой применение научных методов. Наука не просто может себе позволить, но, как отмечает Ф. Франклин, она «обязана выносить за скобки многомерность реальности, отграничивать реальность... Поэтому проекция (с реальности) более чем оправдана. Она не­обходима. Ученый должен сохранять видимость, будто он имеет дело с одномерной реальностью» (Цит. по: РозинБ.М., 1994. С. 50). Любое теоретическое сооружение есть модель исследуе­мой реальности, а не ее точная копия, хотя бы в силу того триви­ального факта, что теория строится средствами языка. И понят­но, что не только история философии есть критика языка. Язык является естественным ограничителем наших представлений о ре­альности, в том числе, и о психической реальности. По сути, то, что мы можем сформулировать в виде рациональных положений, и составляет наше знание. Во всяком случае, только такое знание подлежит критическому осмыслению, а следовательно, и проце­дурам верификации. Кроме того, не все научные аномалии могут быть рационализированы. Многие фундаментальные проблемы науки, как то: происхождение Вселенной, строение микромира, проблема пространства—времени, происхождение жизни на Зем­ле, возникновение многоклеточного организма из оплодотворен­ной клетки, проблемы старения, сознания, свободы воли и т. д. — до сих пор при всей колоссальной мощи современной науки ос­таются нерешенными. По мнению автора революционной тео­рии в лингвистике Н. Хомского, научные вопросы можно разде­лить на два вида: проблемы, которые потенциально можно разрешить, и тайны, которые всегда останутся тайнами. «Уче-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ные, — констатирует Хомский, — не добились совершенно ни­какого прогресса, исследуя такие вопросы, как сознание и сво­бодная воля. ...У нас нет даже плохих идей» (Цит. по: Дж. Хорган, 2001. С. 247). Некоторые теории не выдерживают эмпирической проверки, другие же не допускают такой проверки. Неизбежным следствием ограниченности нашего знания являются релятивист­ские настроения даже в среде физиков. Отсутствие эмпирической проверки состоятельности теории уже не выступает в качестве однозначной причины ее игнорирования. И все же... Невозмож­ность абсолютной рационализации реальности, наличие очевид­ных, а в некоторых областях науки неустранимых, пробелов в нашем знании не упраздняет саму возможность научного позна­ния. И хотя рационализм имеет свои ограничения, научное зна­ние является наиболее надежным, наиболее правдоподобным.

* * *

Характеризуя состояние современной отечественной психо­логии, можно выделить несколько тенденций в ее актуальном развитии.

1. Центробежная тенденция, связанная с дальнейшей диффе­ренциацией психологического знания, дроблением предметной области психологии, размыванием ее границ, что сопряжено с увеличением количества локальных, узконаправленных эмпири­ческих исследований, результаты которых, подобно элементам плохо выполненной мозаики, не укладываются в целостную кар­тину научно-психологического знания. На сегодняшний день сильная теория в психологии отсутствует. А именно она могла бы служить системообразующим ядром отраслей психологического знания. Диффузия предметной области грозит психологии поте­рей ее собственных оснований, оснований, которые имеет любая полноценная наука. Сомнительные альянсы, «внебрачные свя­зи», в которые сегодня охотно вступает психология, производят на свет экзотические вещи наподобие астропсихологии, ведичес­кой психологии, виртуальной психологии и т. п. Множится ко­личество прикладных направлений. Возникают дисциплины, производные от прикладных. Видимо, не следует удивляться, если завтра заявят себя как самостийные психологические направле­ния «психология игры в гольф» или «психология токарного дела». Легкость образования новых ответвлений психологической на­уки порой оборачивается конфузами. Так формально возникает

Глава 1. Идеалы рационального знания

 

новое «направление», и при этом многие хотят его представлять, ио не знают, как именно им этого хотеть.

Справедливости ради следует отметить, что такое положение дел сложилось «не вдруг». Еще Л. С. Выготский предостерегал от распада психологии на различные типы наук (Выготский Л. С., 2000). Когда Выготский писал о том, что «психология беременна общей дисциплиной, но еще не родила ее», он фактически при­зывал к систематизации накопленных психологией эмпирических фактов и ревизии исследовательских подходов на почве общете­оретической дисциплины (Выготский Л. С., 2000. С. 18-20). Прав­да, в отличие от 20-х годов XX века, в настоящее время уже не наблюдается тендирования прикладных отраслей психологии в сторону общепсихологической дисциплины, что Л. С. Выготский расценивал в качестве симптома кризиса в психологии. Домини­рование дифференциации психологического знания над интег­рацией очевидно, и на сегодняшний день заметно невооружен­ным взглядом. Создается впечатление, что чем быстрее прогрессируют прикладные области психологии, тем глубже ста­новится методологический кризис. Сейчас, наверное, никто не отважится с уверенностью утверждать, что психология еще про­должает вынашивать свою общепсихологическую дисциплину.

2. Инерционное действие в сознании нынешних академических психологов теоретических постулатов классиков отечественной науки выражает собой суть второй тенденции. Прежде всего, я имею, конечно, в виду С.Л.Рубинштейна, Л.С.Выготского, А. Н.Леонтьева и Б. Г.Ананьева, чей вклад в отечественную, да и в мировую науку неоспорим. По-прежнему ученики и ученики учеников стремятся развивать ставшие уже каноническими по­ложения их теорий. Казалось бы, в чем здесь порок, если ученые идентифицируют себя с той или иной научной традицией, с оп­ределенной психологической школой? Беда состоит в том, что полноценное, а не аномальное развитие науки возможно только при условии появления новых теорий, построенных на новых основаниях, теорий с более сильным объяснительным потенци­алом. Без сомнений, новое знание должно строится на базе дос­тижений прошлого. В противном случае едва ли было возможно само развитие научной мысли. Но только новые теории задают вектор развития науки, определяют доминирующее направление и специфику интеллектуальных поисков. Вообще говоря, любая наука в своей онтологии представлена теориями, концепциями,

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

парадигмами исследований. Много ли теорий получили извест­ность в последней четверти XX века? Этот вопрос сам по себе очень симптоматичный, ведь как без методологии, которую в оте­чественной психологии долгие годы подменял собой марксизм, не существует науки, так и без науки, реализуемой в образцах те­оретического знания, не может строиться практика, в том числе, естественно, и психологическая практика. Взаимоотношения между психологической наукой и психологической практикой — тема отдельного обсуждения. Эти взаимоотношения очень слож­ные, тонкие, парадоксальные. Без научных теорий профессио­нальная деятельность психологов-практиков невозможна. И вме­сте с тем никакое научное знание не определяет позитивные результаты деятельности психологов, в том числе и тех, кто прак­тикует психотерапевтические интервенции.

Вместе с тем очевидно, что психология представляет собой двух­этажное здание, правда, в настоящее время непонятно кем насе­ленное. Фундаментом его являются методологические основания науки как общие принципы ее построения. Именно в рамках об­щей методологии психологии должны быть разработаны пробле­мы границ научно-психологического познания, проблемы опре­деления предмета, исследовательских парадигм и собственного статуса дисциплины в системе научного знания. Первый этаж это­го здания — теоретическая психология, воплощенная в подходах, концепциях, теориях. Второй этаж занимает психологическая практика, задача которой очевидна и предельно проста (правда, ее решение является исключительно сложным и многовариант­ным), — оказание реальной психологической помощи.

3. Научный нигилизм по отношению к психологии самих психоло­гов-профессионалов. Если сами психологи, главным образом прак­тикующие, не понимают отличие теоретической психологии от психологической феноменологии на уровне эмпирики, то что го­ворить о тех, кто не принадлежит к этому профессиональному цеху.

Я полагаю, что вышеназванные тенденции можно расценивать как синдромы болезни психологии. Форма этой тяжелой, но наде­юсь, не смертельной болезни, могла бы быть определена как инф­ляция рационализма. Факт того, что психология развивается, еще не свидетельствует о ее здоровом состоянии. Развитие может быть и патологическим. Я бы охарактеризовал развитие современной отечественной психологии не как эволюцию или инволюцию, а как иноволюцию, понимая под этим развитие не вглубь, а вширь.

Глава 1. Идеалы рационального знания

 

О том, что психология находится в кризисе, сказано слишком много. Только ленивый не критикует ее за многочисленные ме­тодологические и методические грехи. Тот коллапс, в котором оказалась современная отечественная психология, есть прямое следствие обесценивания рационализма. Здесь можно называть разные причины сложившейся ситуации.

Во-первых, это общее состояние российского общества, ха­рактер культурного фона, на котором разворачиваются глобаль­ные преобразования во всех сферах жизнедеятельности. Россия в сегодняшнем ее состоянии представляет собой свалку сомнитель­ных, авантюрных, а зачастую и явно губительных идей. Мисти­ка, материализованная в деятельности огромного количества сект, «работе» экстрасенсов, биоэнергокорректоров, астрологов и раз­ного рода ясновидящих оказалась составной частью общей идей­ной атмосферы, царящей в обществе. И посему грань между ра­циональностью и иррациональностью уже видится не столь отчетливо. При этом с грустью следует констатировать, что слив интеллектуальной мути до сих пор продолжается.

Вторая причина связана с разочарованием в объяснительных возможностях старых теорий, в утрате их подлинной авторитетнос­ти. Пролонгированное действие в умах представителей научного сообщества теорий начала и середины XXвека делает современную психологию заложницей прошлого. Об этом я уже говорил выше.

Возможно, действуют и иные факторы. Так, А. В. Юревич, на­пример, считает, что именно позитивистское перенапряжение привело к когнитивному диссонансу в самой науке (Юревич А. В., 2000). Пытаясь походить на строгие науки, психология не вы­держивает напряжения и фактически допускает возможность ан­тирационалистических форм представления психологического знания. Недоверие к позитивизму было спроецировано на раци­онализм в целом.

Что же необходимо сделать, чтобы инфляция рационализма была купирована и психология нашла новые источники развития? Ведь все хотят, чтобы здание психологии радовало своим изяще­ством и неповторимостью. Все хотят гордиться своей наукой.

Полагаю, что теоретической психологии необходимо вернуть­ся к тому предмету исследований, с которого она, собственно, и началась как самостоятельная и отличная от философии область

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

знания. В. Вундт и Э. Титченер, их явный противник У.Джемс и представители вюрцбургской школы по многим пунктам расхо­дились во взглядах, но в том, что сознание является предметом психологии, они были единодушны. Состав, устройство и рабо­та сознания — вот что должно направлять исследовательский интерес академической психологии. По сути, три основных воп­роса определяют ориентиры общепсихологического направления в психологии:

О Из чего состоит сознание?

Q Какова структура сознания?

О Каковы законы функционирования сознания?

При этом следует отметить, что содержание и структура со­знания не могут являться предметом эмпирического исследова­ния. Ни в каком эксперименте мы не имеем дело с самим содер­жанием или структурой сознания. Первичными данными анализа всегда служат эффекты функционирования сознания. Все эффек­ты, с которыми мы сталкиваемся при проведении эксперименталь­ных исследований, есть эффекты работы сознания, так как экспе­риментировать с испытуемым, который бы не находился в каком-либо состоянии сознания, просто невозможно. Реакции на экспериментальные воздействия, вербальные ответы или опре­деленным образом выраженные ментальные и моторные действия есть проявления функционирующего сознания. Само понимание необходимости выполнения экспериментальной задачи есть ак­тивность сознания, так как о сознании можно говорить лишь в отношении к тому моменту времени, когда реализуется тот или иной способ понимания. Вся экспериментатика современной психологии есть, таким образом, сфера эмпирических исследо­ваний деятельности сознания. Эффекты, обнаруженные в таких исследованиях, сенсорные эффекты, эффекты константности, эффекты гештальта, эффекты фигуры на фоне, психомоторные эффекты, описанные еще Ф.Дондерсом, эффект когнитивного диссонанса, незавершенных действий, мнемические эффекты, эффекты внимания, эффекты генерации, инсайта, социально-психологические эффекты, например, «канальный фактор», эф­фект ореола или выученной беспомощности и другие многочис­ленные эффекты есть результаты работы сознания.

В настоящее время как никогда необходима разработка обще­психологической теории сознания. В рамках этой теории следует

Глава 1. Идеалы рационального знания

 

формулировать законы функционирования сознания, так как работа сознания, очевидно, регулируется определенными зако­нами. Человек, обладая свободной волей, тем не менее не свобо­ден в установлении законов деятельности собственного психи­ческого аппарата. Законы психической активности заложены природой, их открытие и формулирование создаст основания для построения психологии по канону жестких наук, хотя надо по­нимать, что применение естественно-научной парадигмы еще не обеспечивает превращение психологии в строгую, естественно­научную дисциплину в ее традиционном понимании.

Теоретическое представление о сознаний должно строиться
таким образом, как если бы сознание не зависело от констукции мозга, строения нервной системы и физиологии организма,
с одной стороны, и социологии микро- и макроокружения чело­
века, с другой. Физиологические и социальные процессы находятся за пределами предметной области психологии, если, конеч­но, эту область очерчивать феноменологией психического. Это не означает, что сознание эмпирического субъекта не испытыва­ет на себе внешних влияний. И состояние мозговой активности и социальные факторы оказывают влияние на работу сознания от­ дельного индивидуума. Но в теории сознания предметом изуче­ния являются не сознания эмпирических субъектов Иванова, Петрова, Сидорова или Фрейда. В теории не только допустимо, но и необходимо игнорировать влияние на работу сознания факторов внепсихтеской природы. На эмпирическом уровне, повторюсь, эти факторы имеют место. Но работа сознания не должна в тео­рии сводиться к этой обусловленности. Сознание в зеркале психологической теории — это идеальный объект, функционирование которого описывается собственными законами.

Законы, управляющие активностью сознания, никогда эмпи­рически не наблюдаются. Наблюдаются эмпирические проявле­ния этих законов. По существу, паттерн понимания закона явля­ется продуктом теоретической идеализации.

Отчасти прав В. М. Аллахвердов (2000), говоря о том, что не существует отдельно законов, лежащих в основе восприятия, па­мяти, мышления, законов, регулирующих активность человека в социальном пространстве. Да, есть законы универсальные, об­щие для любых форм работы сознания, которые между тем могут иметь специфику, например, модальную, на уровне частной реа­лизации. Но могут быть и частные законы функционирования

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

сознания, относящиеся только к отдельной сфере психики. Едва ли, например, психофизические законы могут быть обобщены на всю феноменологию сознания.

В настоящее время необходимо систематизировать всю накоп­ленную в психологии эмпирику, включая известные результаты исследований, проведенных в самых различных областях психо-логии. Систематизация, обобщение эмпирического материала возможны, только если эмпирика будет увидена через призму определенных законов, в свете этих законов, законов работы со-знания. На мой взгляд, это единственный способ перехода от описаний к объяснениям. (Такой позиции я в полной мере обя­зан В. М. Аллахвердову, чьи революционные работы наглядно показывают возможность создания объяснительной психологии.) Описания, конечно, сами по себе важны и необходимы. Пред­ставление о составе и структуре психики не может носить харак­тер объяснения. (Хотя мы можем при этом объяснить свое опи­сание.) Объяснению подлежат продукты активности сознания: вербальные, любого свойства моторные реакции, продукты дея­тельности, а также физиологические проявления, если последние рассматривать как эмпирические индикаторы изменений, про­исходящих в психике через объяснение эффектов работы созна­ния мы можем выйти на понимание механизмов работы, то есть тех механизмов, которые, хотя и обеспечивают конечные резуль­таты деятельности сознания (эффекты осознания), самим созна­нием не осознаются.!

Эмпирические данные, в том числе и результаты эксперимен­тов, не являются фактами науки. Фактами научного знания их делает наше объяснение, рационализация. Объяснение природы эмпирических эффектов есть, по сути, установление законов их происхождения. Без законов экспериментальные науки не суще­ствуют. Открытые законы вызывают уважение к науке. Именно на этом пути может быть преодолен эмпирический хаос и, воз­можно, психология начнет центростремительное движение к сво­ему системообразующему основанию.

Глава 2

ЗАГАДКА ПРОИСХОЖДЕНИЯ СОЗНАНИЯ

Для чего человеку дано сознание? Как возникает сознание в процессе антропогенеза? Как оно возникает в онтогенезе?

Если допустить (а какие-то допущения неизбежны), что со­знание предназначено для порождения смыслов в процессе по­знавательной деятельности и их реализации в русле человечес­ких форм взаимодействия с миром: поведении, общении, деятельности, то в чем заключаются условия, делающие необхо­димым возникновение у человека сознания? Вследствие чего рож­дается сознание? Обладает ли сознанием только человек или же им наделены и другие живые существа? Если на последний воп­рос мы даем утвердительный ответ, то почему тогда человеку по­нятен только язык собственного сознания?

Надо признать, что по сей день нет удовлетворительных отве­тов на эти вопросы. Если сознание порождает само сознание, то оно должно существовать до своего возникновения, что абсурд­но. Вместе с тем трудно представить себе, что происхождение че­ловеческого сознания носит случайный, недетерминированный характер, что оно не имеет эволюционного оправдания или что его функциональные цели установлены непостижимым для нас метасознанием, реализуемым на других биологических или иных носителях. Если же человеческое сознание действительно про-изводно от сознания более высокого порядка, то тогда следует признать невозможным вариант научного решения этого «про­клятого» вопроса, поскольку все, что мы понимаем, соразмерно нашему сознанию. Сам феномен сознания оказался бы «по ту сто­рону» научного познания. В любом случае, природа субстрата возможного, нечеловеческого сознания человеком понята быть не может, иначе мы бы имели дело с тем же сознанием, носителя­ми которого являемся сами.

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

Что же послужило доминирующей причиной возникновения сознательных форм жизни? Какие эволюционные задачи этим решаются? Подобные вопросы, по всей видимости, всегда будут стимулировать движение философской и научной мысли. Одно вполне ясно: продуктами сознательной деятельности могут быть образы (первичные, вторичные), переживания, мысли и т. д. А поскольку это не только результаты работы сознания, но и его частные формы, можно сказать, что сознание порождает само себя, но... уже будучи существующим.

Объяснения возникновения сознания на основе биологичес­кой целесообразности, которая диктуется требованиями приспо­собления к изменению средовых условий, вызывают известные сомнения и их едва ли можно признать удовлетворительными. Хотя такие объяснения достаточно популярны и принимаются многими, в том числе и крупными психологами (здесь достаточ­но назвать имя У. Джемса, который расценивал сознание как сред­ство адаптации). Традиционно последовательную позицию при обсуждении вопроса о возникновении сознания занимает Э. Фромм. Так, в частности, он указывает: «Появление человека можно определить как возникновение той точки в процессе эво­люции, где инстинктивная адаптация свелась к минимуму. Но человек появился с новыми свойствами, отличающими его от жи­вотного: осознанием себя как отдельного существа; способнос­тью помнить прошлое, предвидеть будущее и обозначать пред­меты и действия символами; разумом для постижения и понимания мира и воображением, благодаря которому он выхо­дит далеко за пределы своих ощущений» (Фромм Э., 1998. С. 416). Другими словами, вместо ослабленных инстинктивных способ­ностей к адаптации, у человека возникают механизмы сознатель­ного отражения и регуляции своей деятельности. Но если, не имея таких механизмов, прочеловек не может приспособиться к изме- нениям окружающего мира, биологически слаб перед усложне- , нием средовых воздействий, то за счет чего возможно выжива- ние? Ведь сознания как аппарата адаптации еще нет, а биологические возможности приспособления уже исчерпаны. Фромм, определяя человека как «самое беспомощное из всех жи­вотных», почему-то именно в этом обнаруживает основу его силы, момент открытия новых возможностей, подчеркивая, что имен­но «биологическая слабость... служит первой причиной развития его специфических свойств» (Фромм Э., 1998. С. 417). Как биоло-

Глава 2. Загадка происхождения сознания

 

гическая слабость сказочным образом устанавливает причины для возникновения сознания не только непонятно, но и представля­ется в высшей степени фантастичным. Кроме этого, следует за­даться вопросом: почему именно человек получил это приоритет­ное право — быть носителем сознания и почему морская свинка или дождевой червь не погибли безо всякого сознания? «Живот­ные... прекрасно приспособлены к среде, — отмечает Аллахвер-дов, — они могут формировать сложные образы, выявлять зако­номерности и т. д... Мы не удивляемся, что слонов не надо обучать пить воду с помощью хобота, ласточку — строить гнезда, медве­дя — впадать в зимнюю спячку,... а всех вообще живых существ — совершать дыхательные движения еще до появления на свет (на­пример, сердце человеческого эмбриона начинает сокращаться задолго до рождения, когда еще нет крови, которую надо перека­чивать)» (Аллахвердов В. М., 1998. С. 98). Не имея сознания и руко­водствуясь наследственно заложенными программами поведения, животные не утрачивают приспособительные функции, и отсут­ствие сознания нисколько не мешает животным быть вполне адап­тивными. Поэтому при объяснении механизмов формирования со­знания на основе биологической необходимости приспособления к средовым изменениям, апелляция к тому, что, мол, сознание позволяет выжить человеческой особи, не может быть признана логическим основанием доказательства. Здесь стоит привести мне­ние Ю. М. Бородая, высказанное относительно феноменологичес­кого подхода Э. Гуссерля: «...Истина в том, что общество — это не стадо, акт сознания — не рефлекс, человек—не обезьяна. Что сверх того — то от лукавого» (БородайЮ. М., 1996. С. 16). Что можно еще к этому добавить? Только то, что происхождение сознания в ходе биологической эволюции можно поставить под вопрос.

Но человек, возражают оппоненты, не только является пред­ставителем биологического вида, он не только животное, а если и животное, то, по известному определению Аристотеля, «живот­ное общественное». Социальный атрибут человека, вне всяких сомнений, отличает его от любой твари, сколь бы разумна она ни была, однако объяснение происхождения человеческой психики и возникновения сознания из сферы социальных отношений представляется столь же малоправдоподобным. Если судить о человеке далекого исторического прошлого, который уже вклю­чен в социальные отношения, то невозможно понять характер социального взаимодействия при том допущении, что люди еще

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

/не обладают сознанием. Хотя заметим, что это обстоятельство, по крайней мере, в отечественной психологии, явно не прини­малось во внимание. Более того, традиционно считалось, что именно в совместной деятельности, в деятельности по своему характеру производительной, а значит трудовой, человек приоб­ретает свои подлинно человеческие качества. А. Н. Леонтьев при­нимал это положение за очевидное. Считая аксиоматичным по­ложение Ф. Энгельса «труд создал самого человека», Алексей Николаевич не имел ни тени сомнения в том, что и другие долж­ны верить в очеловечивающую силу трудовой деятельности. «Как известно (кому известно?— А. А.), причиной, которая лежит в основе очеловечивания животноподобных предков человека, яв­ляется возникновение труда и образование на его основе челове­ческого общества... Труд создал и сознание человека». Вероятно, Леонтьев знал, каким образом возник труд как специфически че­ловеческая деятельность, то есть деятельность мотивированная (а мотив, как известно, есть осознанная потребность). Мне это не известно. Но важнее, что мне неизвестно, как это может стать известно. В «Проблемах развития психики» — одной из важней­ших работ А. Н. Леонтьева — нет даже намека на разрешение за­гадки происхождения сознания на основе труда, совершаемого бессознательными существами. Леонтьев, приняв вышеприведен­ное утверждение за аксиому, далее с поразительной легкостью раз­вивает свою теорию антропогенеза. Итак, человека еще нет, но уже есть труд. Человек в отличительном, уникальном качестве, то есть в качестве носителя сознания, рождается в недрах трудо­вой деятельности. Затем совершенствование труда влечет за со­бой развитие мозга и органов чувств, что, в свою очередь, оказы­вает обратное стимулирующее воздействие на развитие форм трудовой деятельности и языка. Вот логика, которой придержи­вается Леонтьев. Хотите — верьте, хотите — нет. Чтобы смягчить весьма сильное утверждение относительно первичности труда и производности сознания, одну из важнейших предпосылок воз­никновения труда и основанного на труде общества (замечу: не сознания и основанной на сознании социальности) Леонтьев ви­дит в существовании «весьма развитых... форм психического от­ражения действительности» у высших представителей животно­го мира. Все аргументы Леонтьева мало убедительны, потому что все равно остается непостижимо, как люди, еще не обладающие сознанием, уже способны к труду, а значит, и к коммуникации.

Глава 2. Загадка происхождения сознания

 

Естественно, сам Леонтьев свою позицию считал неоспоримой, поскольку, по его собственному признанию, «психическая тайна сознания» остается закрытой для любого метода, за исключени­ем метода, открытого Марксом». Леонтьев хорошо усвоил уроки своих учителей, которые обладали эзотерическим знанием о том, как труд превращает обезьяну в человека. Вот лишь несколько показательных тезисов, в истинность которых, по всей видимо­сти, необходимо безоговорочно верить, если мы хотим, чтобы нам открылась «психическая тайна сознания»: «Сначала труд, а затем и вместе с ним (так затем или вместе! — А. А.) членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг...» (Энгельс Ф., 1985. С. 73). «Сознание... уже с самого начала есть общественный продукт, и остается им, пока вообще суще­ствуют люди». И наконец каноническое: «Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие опре­деляет их сознание».

Цели трудовой деятельности, социальные паттерны отноше­ний могут быть поняты человеком только в случае, если он уже обладает сознанием. Никакая собственно человеческая, трудовая (что, по сути, является тавтологией, ибо невозможно представить даже самых умных антропоидов в процессе трудовой деятельнос­ти, которая мотивирована, регулируется посредством воли, пред­полагает ожидаемые цели, имеет свою стратегию и тактику, которая необходимым образом вписана в более широкий жизнен­ный контекст особи) деятельность не может быть организована вне пространства социальной коммуникации. Только сформиро­ванное индивидуальное сознание способно отражать требования других людей. Именно благодаря сознанию человек понимает свои социальные функции и раскрывает свои роли в системе со­циальной коммуникации. Традиции, моральные императивы, общественные интересы, социальные нормы, образцы приемле­мого поведения и общения усваиваются только в силу того, что человек является носителем сознания, субъектом познания и ос­мысленной деятельности. Социальное не причина, а эффект су­ществования сознания. Само социальное предполагает в качестве своего условия опыт сознания, сознания с его когнитивными механизмами, позволяющими отражать социальные процессы и самоопределяться в социальном пространстве. Сознательная де­ятельность — деятельность по определению осмысленная, поэто-

2 А. Агафонов

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

му осмысленность социальным образованиям могут придать толь­ко люди с достаточно развитым сознанием. В уже упомянутой работе указывается, что если «в самом начале истории человече­ства, еще не имеющие сознания люди уже умудрялись каким-то образом вступать в социальные отношения, беседовать между собой и т. п.... все равно остается загадочным, зачем этим, и так уже общающимся между собой людям, потребовалась способ­ность нечто осознавать» (Аллахвердов В. М., 1998. С. 98). На са­мом деле, зачем?

Согласно еще одной точки зрения на проблему происхожде­ния сознания, сознание (душа, дух) является венцом божествен­ного творения, эманацией Божественной души в мир. Бог (Абсо­лют, Логос, Мировая Душа) есть источник разумности человека, демиург его внутреннего мира. Понятно, что такой взгляд на при­роду возникновения сознания не требует логического обоснова­ния, так как по своей сути является иррациональным. Правда, это не означает, что подобные мнения не имеют какой-либо цен­ности (этической, эстетической или, например, для кого-то эв­ристической), но доказать или опровергнуть справедливость ут­верждений, опирающихся на религиозные или теологические основания, средствами логики невозможно. Поэтому не стоит искать черную кошку в темной комнате, тем более когда не име­ешь рациональных оснований допускать, что она там есть.

По моему мнению, отношения человека с Богом (что, соб­ственно, и составляет сущность религии), не могут являться пред­метом позитивного знания. В силу этого возможны разного рода допущения, которые в той или иной степени несут в себе ирра­циональное начало. Одно такое допущение является общеизвес­тным и в рамках христианской традиции принято в качестве од­ного из важнейших догматов. Речь идет о сотворении мира и о сотворении человека Богом. В это можно верить. Но если воз­можно верить в канонические истории церкви, то возможно ве­рить и в то, что не согласуется с учением церкви, так как возмож­ность веры не определяет предмет веры, иначе бы абсолютно все верили в одно и то же. На самом деле мы наблюдаем обратную картину: кто-то верит в Бога, кто-то верит в себя, а кто-то верит, что не верит ни во что.

Будучи свободным, каждый человек волен выбирать (хотя могут быть разные основания этого выбора, разный жизненный путь, ведущий к этому выбору, различные условия выбора), в ка-

Глава 2. Загадка происхождения сознания

 

ком мире ему жить: с Богом или без Бога. Не имеет значения, какая философская школа повесила бы свою этикетку на выска­занное мнение, с позиции психологии важно одно: как чувству­ет, представляет, мыслит человек в своем собственном мире, мире, в котором Бог может рождаться только силой веры самого чело­века. Каждый человек, возводя здание своего мира, находится в процессе непрекращающегося становления. То, что сегодня не­возможно, совершится завтра. Поэтому событие рождения Бога может случиться в жизни каждого. И по этой же причине легко потерять Бога в себе, так как его существование держится на ду­ховном усилии человека. В течение жизни отмирают чувства, мысли, надежды, обиды... Может умереть и Бог.

При обсуждении проблемы возникновения сознания в антро­погенезе, безусловно, мы сталкиваемся с исключительно серьез­ной эпистемологической проблемой. В настоящее время являет­ся вполне признанным, что человеческая история, то есть история развития не просто чисто биологического вида, а, как указывает Б. Ф. Поршнев «специфическая история» восхождения челове­чества, началась 1,5—2 миллиона лет назад. Люди со всей полно­той человеческой специфики появились 40—35 тысяч лет тому назад, а окончательное оформление вида Homo Sapiens произо­шло 25-20 тысяч лет тому назад (Поршнев Б. Ф., 1974). (Тем са­мым, фактически не менее 1,5 миллионов лет, по мнению пале­онтологов, длился подготовительный период, во время которого формировались предпосылки возникновения сознания.)

Почему же и как возникло сознание? Для чего это стало необ­ходимым (ведь все, что обнаруживает себя в потоке жизни, явля­ется необходимым)? Это такие вопросы, которые пытается раз­решить само сознание. Здесь сознание вопрошающего человека пытается найти источник себя или, иначе, пытается понять себя в отношении причины себя, то есть вскрыть самопричину. Но возможность такого поиска, существуя в каждый момент созна­тельной жизни, есть вместе с тем возможность самого сознания. В этом, на мой взгляд, и состоит принципиальная сложность вы­явления умопостигаемых причин рождения сознания. Сознание возможно в возможности сознания, и в актуальном состоянии смысловое содержание сознания нерасторжимо связано с возмож­ностью своего присутствия. Стремление понять происхождение -сознания есть не что иное, как стремление определить возмож­ность возможного сознания, ведь возможность должна быть воз-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

можной или невозможной. А если она возможна, а она, безуслов­но, возможна, так как факт присутствия сознания в эгоцентри­ческой системе неопровержим, тогда любые интенции понима­ния возможности возможности ориентируют на поиск первичных, предельно исходных причин происхождения. Но, как уже было сказано, эти первичные причины заложены в качестве возможности сознания в каждый момент сознательного настоя­щего. Таким образом оказывается, что сознание в вопросе о возд можности своей возможности возвращается к самому себе и тог­да вопрос о происхождении сознания трансформируется в вопрос/ о самом сознании, о том, каким образом оно есть, когда оно есть/ Похожие идеи высказывал А. М. Пятигорский, отмечая, что мы не знаем, что такое сознание как таковое, и исходим из того, «что ничего, подобного сознанию, нет». И в этом смысле, указывает Пятигорский, сознание — не единственный феномен, который не может быть «объектом непосредственного знания». «Смерть, по-видимому, не может быть описана. Она не может быть описа­на в силу того тривиального обстоятельства, что для ее описания надо быть живым, а, будучи живым, описать свою смерть невоз­можно». Аналогичное явление Пятигорский усматривает в онто­генезе языка, считая, что практически невозможно осознать, как человек за первые 3-4 года жизни осваивает языковую стихию: «...практически получается так, что наступает время, когда он уже овладел элементами языка, и все попытки детерминировать "си­туацию овладения языком" какой-то начальной, исходной ситу­ацией, кажутся... абсолютно неплодотворными» (Пятигор­ский A.M., 1997. С. 67).

Иначе говоря, когда язык есть, он уже есть, когда смерть на­ступила, она уже наступила; до этого момента говорить о явле­нии в терминах вероятного существования или, как я уже выше упоминал, в терминах возможности возможности, едва ли будет рациональным. Когда сознание есть, оно есть как возможность осознания себя; возможность этой возможности должна суще­ствовать во временном отношении раньше, а следовательно, a priori сознательному опыту. Однако сознание не способно осоз- нать то, что предшествует опыту сознания, то, что не являлось ) содержанием сознания. Не «я мыслю, следовательно, существую» («я осознаю, следовательно, существую»), а в силу чего «я мыс­лю, следовательно, существую» (в силу чего «я осознаю, следова­тельно, существую»), могло бы служить исходным базовым по-

Глава 2. Загадка происхождения сознания

 

стулатом эпистемологии. Однако это было бы нелепо, так как в основаниях может быть заложено только нечто несомненное, обладающее достоверностью (замечу: не конвенциональностью, а достоверностью). На мой взгляд, все_теории сознания, какого бы толка они ни были должны начинаться с признания того факта, что сознание есть уже нечто существующее, не пытаясь искать генетические корни сознания за пределами сознания.) Надо принять сознание за наличествующее актуально знание, даже если это знание не осознается самим носителем сознания. И в про­странстве этого знания нет смыслового содержания, относяще­гося к знанию о том, каковы причины самих знаний. Эти знания находятся по «ту сторону сознания». Дано ли нам выйти за пре­дустановленные границы? Возможно ли это? И если «да», то к чему это приведет? Если сознание способно, оставаясь сверхза­гадочным феноменом, формулировать сложнейшие проблемы, в том числе и фундаментальную проблему собственного проис­хождения, может быть, когда-то будут найдены соответствующие масштабу поставленных проблем сложнейшие (а возможно, на­оборот, исключительно простые) решения. Однако не стоит осо­бенно обольщаться: такие решения, которые, например, позво­лили бы разгадать тайну возникновения сознания, не могут быть выработаны коллективно — единственно благодаря личным уси­лиям отдельных носителей сознания. Станет ли такое знание по­нятным социальному сообществу, в частности, сообществу научному, предугадать невозможно. Так или иначе, у явления дол­жна быть причина. Это настолько же очевидно, как и то, что в настоящее время причины происхождения сознания нам не дано знать. Вместе с тем сознание живет пониманием, и если нечто осоз­нано в качестве необходимости понимания, это не может не на­правлять ход сознательной жизни. Есть ли надежда поймать не­уловимое — рожденное на заре человечества сознание? Загадка...

Глава 3

О ЗАКОНАХ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ СОЗНАНИЯ

Прежде чем сформулировать понимание сути психологичес­кого закона, его видов и границ применимости, я хотел бы сразу обозначить авторскую позицию, а затем постараться обосновать и конкретизировать ее. Положение, на котором я настаиваю, та­ково: открытие законов в психологии не только является принци­пиально возможным, но и должно расцениваться как обязательное условие роста психологического знания, важнейший показатель раз­вития психологии как опытной науки.

Несмотря на кажущуюся тривиальность этого соображения, следует отметить, что в научной психологии проблема законосо­образных объяснений психологической эмпирики фактически не поставлена и, следовательно, не обсуждаются пути ее решения. И для начала важно очертить эту проблему.

Вспомним историю. Начиная с середины XIX века усилиями физиологов Г. Гельмгольца, Э.Вебера, Э.Пфлюгера, Ф.Дондер-са, психофизиков Г.Т.Фехнера и С.Стивенса, постепенно фор­мировалась основа «новой области знания». Именно так В. Вундт представлял в середине 70-х годов XIX века «физиологическую психологию». (Напомню, что термин «физиологическая психо­логия» был синонимом «экспериментальной психологии».) Все первые исследователи в психологии были ориентированы на естествознание. Именно с опорой на методологию естественных наук строилась психология как самостоятельное научное направ­ление. Строгость естественно-научной методологии, использо­вание математического аппарата при выводе психофизических зависимостей, которые позже получили статус первых формали­зованных законов психологии, — все это, вопреки известному утверждению И. Канта о том, что психология никогда не станет истинной наукой, вселяло надежду. Успехи психофизиологии ор-

Глава 3. О законах функционирования сознания

 

ганов чувств, психофизики, исследований психомоторной актив­ности человека давали основания считать, что психология как строгая наука возможна. Именно на этом довундтовском, подго­товительном этапе формирования психологии как естественной науки были созданы предпосылки ее институализации, оформ­ления в самостоятельную сферу научного знания о психической организации человека. Вундт — и в этом его главная и несомнен­ная заслуга как организатора научной психологии — объединил усилия исследователей и предложил метод изучения сознания — интроспективный эксперимент. Известно, что именно метод есть конституирующее начало для научного сообщества. Метод — это норма, регулятор научных исследований, поэтому можно уверен­но утверждать, что профессиональное психологическое сообще­ство сложилось благодаря Вундту. Подчеркну, что независимость психология получила не благодаря гуманитарной традиции, сло­жившейся в философии, а как раз вопреки прочно укоренивше­муся мнению, что человека, который сравним по своей сложнос­ти со Вселенной, нельзя изучать как явление физического мира, то есть строгими естественно-научными методами. Правда, скеп­тики заявляли: для таких «аномалий» действительного мира, ка­кими представляются сознание, воля, свобода человека нет реле­вантных процедур эмпирического исследования. Потому, мол, знание о человеке по сути своей является гуманитарным, то есть принципиально не проверяемым в независимом эксперименте. Еще раз отметим, что если бы в XIX веке сохранилось инерцион­ное действие такой позиции, то психологическое знание продол­жало бы циркулировать в лоне философии. И трудно не согла­ситься с М.Г.Ярошевским, который отметил, что «свои "сертификаты" на независимость психология черпала, во-первых, в математике, во-вторых, в эксперименте», хотя «веками "обите­лью" психологии считалась философия» (Ярошевский М. Г., 1996. С. 120). Таким образом, с момента возникновения и, пожалуй, до 1900 года (когда выходят в свет «Толкование сновидений» 3. Фрей­да и первый том «Психологии народов» В. Вундта), то есть в на­чальный этап развития психологической науки, она была исклю­чительно опытной, «чистой» наукой. Чтобы не уходить в сторону, я не буду давать оценки последующему ходу развития психоло­гии. Скажу лишь, что контрреволюция, совершенная Фрейдом, и затем полная тривиализация психологического знания, произо­шедшая в теории бихевиоризма, не могли не изменить облик пси-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

хологии: она перестала существовать как наука с понятным, од­нородным предметом изучения и ясной методологией.

Парадокс состоит не в том, что психология с начала XX века уже и гуманитарная наука, и поэтому в методологическом смысле она не отличается от истории, музыковедения или теории и ис­тории изобразительных искусств. Мне кажется парадоксальным, что при требовании, которое, по крайней мере, уже в течение не­скольких последних десятилетий явно или негласно принимает­ся научным сообществом, а именно, требовании эмпирической проверки рациональных положений, психология рассматривается как наука гуманитарная. Сложившаяся практика представления результатов научно-психологических исследований показывает, что выполнение того или иного научного проекта предполагает проведение эмпирического исследования, а лучше собственно экспериментального исследования. Научные журналы по психо­логии, как правило, содержат описание результатов тех или иных эмпирических исследований. Но ведь экспериментальные иссле­дования могут проводиться только в опытных науках! На мой взгляд, впервые в отечественной психологии этот парадокс осоз­нал В. М. Аллахвердов (2000). Остается лишь констатировать: де-факто психология является естественной наукой, хотя де-юре проходит по ведомству наук гуманитарных.

Результаты любых экспериментальных исследований есть эм­пирические факты, которые должны получать объяснение посред­ством законов. Особо замечу: не законы нужно объяснять, так как законы открываются, а не придумываются, а объяснять эмпири­ку действием законов. Почему существуют те или иные законы — этот вопрос находится за пределами рационального знания. А вот почему эмпирический факт необходимым образом обнаружива­ет себя — это понять можно только если мы законосообразуем эмпирические эффекты. На уровне разрозненных эмпирических проявлений нет никаких законов. Этим объясняется вся слож­ность выявления законных оснований в гуманитарной науке. По мнению авторитетного специалиста по теории объяснения К. Гем-пеля: «...большинству объяснений, предлагаемых в истории или социологии, не удается включить явные утверждения о предпо­лагаемых ими общих закономерностях» (Гемпель К., 1998). К. Поп-пер, который не нуждается в представлении, в свою очередь, отмечает, что «в истории... есть множество тривиальных универ­сальных законов, которые мы принимаем без доказательства. Эти

Глава 3. О законах функционирования сознания

 

законы практически не представляют никакого интереса и абсо­лютно не способны внести порядок в предмет исследования» (ПопперК, 1992. С. 305).

Уникальный объект исследования — будь то литературный или музыкальный текст, этическая система, определенное культурное событие — случаен. Случайное же, как известно, является анти­тезой закономерного. В рамках гуманитарной психологии не от­крыто никаких законов, так как эмпирический субъект с прису­щей ему уникальностью явление историческое, то есть случайное. Поэтому естественно-научная психология не изучает природу персонификации эмпирического субъекта. Для него нет эмпи­рически целесообразных законов.

Закон, хотя и обнаруживается реальным ученым, не является порождением его субъективной воли. Смысл закона инвариан­тен относительно познавательных сил, действующих в сфере на­учного знания, хотя форма закона, его логико-грамматическое представление произвольно.

Законы в психологии не могут быть установлены по отноше­нию к реальным объектам изучения, а лишь в отношении к идеа­лизированным объектам. Идеализированный объект существует только в рамках теории, поэтому логические конструкции, гипо­тезы, законы, все то, что составляет онтологию теоретического знания, приложимы только по отношению к нему. Представле­ние, например, памяти в качестве идеального объекта, предпо­лагает, что функционирование памяти (а законы описывают ло­гику функционирования) законопослушно. Описание логики работы идеализированных объектов очищено от допущений о случайном вмешательстве побочных влияний, которые неустра­нимы в эмпирических условиях. При установлении закона мы не должны слышать эмпирический шум. Законы позволяют нам уви­деть явление в рафинированном виде, то есть в виде, заведомо невозможном в действительности. Но если мы не понимаем че­рез закон, мы ничего не понимаем в реальности, хотя повторюсь, законы устанавливаются не по отношению к реальным явлениям.

Идеализации, принятые в науке, требуют четко разграничи­вать теоретические и эмпирические понятия. Теоретические по­нятия включаются в логические описания предмета изучения, в формулировку законов. Сказанное не означает, что такие эмпи­рические понятия, как восприятие, запоминание или действие не могут использоваться при построении теорий. Но теоретиче-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

ский вес они получают только в случае установления определен­ной сферы применения тех законов, которыми объясняются явления, описываемые этими понятиями. И в этом случае они переходят в разряд теоретических. В любом случае, научно-пси­хологическое понятие можно определить, только указав, как оно входит в ту или иную логически выстраиваемую закономерность. Закон можно понимать как идентичное в явлениях. Было бы целесообразно выделить некоторые основания для условной клас­сификации законов.

1. Способ вывода (установления):

• дедуктивные;
• индуктивные.

Классическим примером дедуктивного способа вывода явля­ется закон всемирного тяготения Ньютона. На мой взгляд, исто­рия этого открытия — лучшая иллюстрация прогностического по­тенциала дедукции. В 1666 г. в письме к астроному Галлею Ньютон сообщил, что обнаружил закон, управляющий падением тел и дви­жением планет. Однако, применив свою формулу к движению Луны, Ньютон вынужден был признать, что по предлагаемой фор­муле местонахождение Луны должно быть не там, где фиксирова­ли его астрономы. Только через 16(!) лет Ньютон узнает, что значе­ние радиуса Земли, которым он пользовался, было неверным. Повторно сделав вычисления и получив совпадение своей форму­лы и измерений астрономов, Ньютон убеждается в достоверности открытого закона. Через несколько лет, многократно убедившись, что ошибки нет, он решается обнародовать свое открытие.

Аналогично в психологии открывает закон Г. Т. Фехнер, кото­рый сначала вывел логарифмическую зависимость между силой раздражителя и интенсивностью ощущения, и уже затем она была экспериментально подтверждена. А в ходе психофизических эк­спериментов была установлена и сфера применяемости основ­ного психофизического закона: средние значения интенсивнос­ти раздражителя.

Открытия, совершенные с помощью дедуктивного метода, наиболее надежны и точны. Дедуктивные законы лучше позво­ляют предсказывать новые факты.

Индуктивные законы являются эмпирическими обобщения­ми. Они позволяют «собрать» опытные данные под единый обра­зец объяснения. Большинство законов в психологии носят ин-

Глава 3. О законах функционирования сознания

 

дуктивный характер (закон Джеймса, закон Хика, закон Ланге, закон разрыва шаблона (в редакции Аллахвердрва), закон «хоро­шей формы» и т. д.).

2. Степень формализации:

· формализованные («жесткие»),

· качественные («мягкие»).

Формализованные законы выражаются математическим язы­ком, качественные, напротив, не предусматривают использова­ние математического аппарата.

Диапазон объяснительных возможностей:

· частные,

· общие

Частные законы охватывают в объяснении только определен­ную область эмпирики. Например, все известные психофизиче­ские законы являются частными, поскольку относятся к сенсор­ной сфере, к тому же только к одному из свойств ощущения, а именно к интенсивности. Общие законы регулируют деятель­ность сознания безотносительно к специфике формы активно­сти сознания. Думаю, что именно это имел в виду К. Левин, раз­деляя законы, описывающие фенотические процессы и процессы кондиционно-генетические (Левин К., 2001).

Доказательство закона в психологии возможно как на основа­нии статистической частоты одинаковых (частный закон) или подобных (общий закон) эмпирических фактов, так и на основа­нии результатов одного-единственного эксперимента. Правда, в последнем случае закон должен объяснять и случаи опровер­жения. К.Левин, анализируя различные по своей природе про­цессы, описываемые законами, фактически приходит к выводу, что один-единственный эксперимент дает право основывать до­казательство закона. Автор теории поля писал: «... Эксперимен­татор может и должен набраться мужества опираться при уста­новлении закона не на большее, а на малое число случаев и переложить ответственность за случаи из повседневной жизни на постоянное присутствие определенных дополнительных условий, которые не относятся к "сути дела", а являются выражением ис-торико-географической констелляции (то есть совокупностью побочных факторов. — А. А.) в самом широком смысле этого сло­ва» (Левин К., 2001. С. 125).

Глава 4

ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ СОЗНАНИЯ КАК ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АНОМАЛИИ

Сознание парадоксально. Сущность сознания и его явление в мире на протяжении многовековой истории мысли волновали умы лучших представителей человечества. Религиозный, философский и научный опыт прошлого хранит образцы тончайшей интуиции, глубокого анализа, смелых, а порой и мужественных прозрений относительно загадочной природы феномена человеческого созна­ния. При этом несомненный прирост человекознания не только не увеличивает доли нашего понимания, но, сколь странным это ни покажется, расширяет горизонты нашего незнания. Происхож­дение сознания, его присутствие в мире всегда будут окутаны при­тягательной, пленительной таинственностью. «Границ души не отыскать, по какому бы пути ты ни пошел: столь глубока ее мера», — говорил еще Гераклит Эфесский. Какое бы знание о со­знании мы ни имели, оно всегда оказывается неполным. И хотя в системе наук психология заняла свое достойное место, ограничен­ность средств и целей научного психологического исследования всякий раз обнаруживает себя в перспективе более широкого рас­смотрения проблемы человека. Тем не менее неизлечимая зависи­мость от такого рода познания, радость путешествия в неизведан­ный мир, притяжение открывшейся бездны потаенного и вместе с тем тщетность всякого желания иметь твердую почву под ногами, иллюзорность познавательной силы, смехотворно-примитивное оснащение средствами опытного изучения создают колоссальное напряжение в поле познавательного поиска. В этом — «блеск и нищета» психологии. В этом — вызов всем тем, чье служение пси­хологии становится жизненным выбором. Как здесь не вспомнить Ф. М. Достоевского, считавшего, что человек — это великая тай­на, и если ты посвятил свою жизнь раскрытию этой тайны, то счи­тай, что жизнь твоя прожита не зря.

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

Банальность утверждений о том, что познание человека без­гранично и что цель — установление окончательного и исчерпы­вающего знания о человеке — является принципиально недости­жимой прежде всего в силу специфики природы познания, на самом деле в ракурсе парадоксального видения воспринимается не как нечто очевидное и потому не требующее доказательств, а, скорее, как некое недоразумение, как аномалия самого сознания. Ведь познавательная деятельность, в том числе ориентированная на изучение устройства и функционирования сознания, не мо­жет не иметь определенной конечной цели. Именно виртуальная цель организует пространство познавательного поиска. Цель вместе с тем выступает и граничным условием нашего мышле­ния, то есть конституирует активность субъекта как целеустрем­ленной системы. Цель выстраивает «функциональную систему» (П.К.Анохин). Если нет цели, лишен смысла и сам процесс по­знания, так как бессмысленно заниматься поиском, когда не зна­ешь, что и где искать. С другой стороны, если бы мы априори имели представление о том, что должно стать эффектом реализо­ванного процесса познания, последнее, по определению, не мог­ло бы существовать, так как энтропия проблемного поля есть не­обходимое условие желаемого порядка понимания, негэнтропии кристаллизованного в смыслах знания. Мне видится единствен­ная точка, в которой размыкается порочный круг указанной па­радоксальности: познание не имеет цели за пределами себя. Цель имманентно содержится в самом процессе познания. Принци­пиальная невозможность иметь истинное знание о природе со­знания тем самым ни в коей степени не обесценивает познава-тельные усилия. Цель находится «по эту сторону познания» и достигается в каждый момент включенности субъекта в позна­вательную деятельность. Поэтому психический аппарат челове­ка следует рассматривать как идеальную систему, эволюционно предназначенную для познания.

Если с точки зрения разрешающей способности нашего мыш­ления правомерно ставить вопрос об эволюционном смысле че­ловеческих форм отражения, о смысле возникновения сознания, то наиболее приемлемым вариантом ответа на этот вопрос мне видится следующее утверждение: познание является результатом того эволюционного сдвига, который породил психические фор-мы жизни. Человеческое познание как эволюционное новообра зование есть модус существования сознания. Вне познаватель-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

ной активности человек как носитель сознания существовать не может. Психические процессы строятся из материала, получен­ного в ходе познавательной активности, и поэтому психика как модель действительного мира является уникальной формой пред­ставления реального в идеальном, объективного в субъективном, конечного в бесконечном. Психическое прежде всего имеет гно­сеологический статус. Человек_связан с миром неразрывными нитями познания. Целью и смыслом познания является сама че-ловеческая жизнь. Думается, не случайно в современных учеб-никах по психологии соответствующие разделы, посвященные феноменологии психических процессов, озаглавлены «познава­тельные процессы», так как психическая активность по своей сути организована как активность познавательная.

Аномалии — это продукты теоретической мысли. Только в со­знании ученого, который проблематизирует тот или иной фраг­мент реальности, рождаются аномалии. Для того чтобы возникла аномалия, недостаточно наличия самого объекта изучения, необ­ходима способность субъекта воспринимать его определенным образом. То есть, в терминах Д. Н. Узнадзе, продукты психической активности (читай: познавательной активности), определяются или, скорее, «до-определяются» (М. К. Мамардашвили) установ­кой, предваряющей познавательные интенции. Готовность пони-

ать (воспринимать, представлять, мыслить, эмрционально пере-вать) определенным образом есть такое условие, без которого работа сознания невозможна. Пародоксальная атрибутика созна­ния открывается только в фокусе соответствующего «взгляда».

Именно связь, событие человека и объекта, человека и друго­го человека, человека с самим собой и, наконец, человека и мира, структурирует область познавательного открытия. По существу, продукты познавательной деятельности локализованы внутри этой связи. Познание не просто связывает познающего субъекта и объект познания, а является формой существования и того, и другого. Онтологическое присутствие объекта познания опи­рается на гносеологическую основу. Это, естественно, не означа­ет, что объект не существует вне познания. Для психологии не столь важен вопрос об онтологическом статусе познаваемого. Куда важнее решение проблемы представленности объектного в мире человеческой субъективности. Вещи в действительности могут быть чем угодно, и существенно не то, чем они являются реаль­но, а то, что они значат для нас и каким образом существуют в

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

нас. Таким образом, объект познания не есть тот же самый объект вне познания! Объект и субъект познания связываются в нераз­рывное целое, которое есть суть одно. О недопустимости разгра­ничения субъектного и объектного миров говорил Павел Фло­ренский, считая, что познание, являясь как онтологическим, так и гносеологическим актом, одновременно представляет собой и идеальный, и реальный процесс: «познание — есть реальное вы­рождение познающего из себя или, — что то же, — реальное вхо­ждение познаваемого в познающего, — реальное единение позна­ющего и познаваемого» (Флоренский П. Д., 1990). Это справедливо для любых форм познавательной активности человека. Как ука­зывает Э.К.Лиепинь: «... простейшие образы уже изначально существуют в системе соотнесения с внешними предметами, при­чем верно и обратное, — механизм соотнесения является одно­временно механизмом формирования чувственного образа... Об­раз существует до тех пор, пока продолжается процедура соотнесения» (Лиепинь Э. К., 1986). Здесь для нас главным обра­зом важно указание на взаимонеобходимость, взаимозависимость человека как носителя сознания и действительного мира как отра­жаемой реальности. В свою очередь, Кассирер, отмечая роль на­правленности познания на предмет, рассматривает последний не вне нахождения субъекта, не как нечто внеположенное ему, а как единственно существующее в процессе познания. Предмет кон­ституируется сознанием входе познавательной деятельности. (См.: Лиепинь Э. К., 1986). Аналогично М. К. Мамардашвили предлагал понимать процедуру чтения литературного текста: «текст пишется актом его чтения» (Мамардашвили М. К., 1997).

Характер познавательного отношения человека выражается в
специфических продуктах познания. Если говорить о научном
познании, то такими продуктами являются гипотезы, концепции,
теории, результаты экспериментальных исследований. Достиже­
ния в научном поиске есть, по существу, устранение научных ано­
малий.

4.1. АНОМАЛИЯ ПОЗНАНИЯ

Человек нерасторжимо связан с природой, с другими людь­ми, со всей человеческой культурой. Но вместе с тем он обладает особой сущностью, и с момента сознательного выделения себя из мировой стихии он противостоит миру в своей единичности.

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

Будучи частью мира, человек одновременно является завершен­ным целым. Является и участником происходящего, и, вместе с тем, сторонним наблюдателем. Но, так или иначе, человек уста­навливает отношения с миром и с самим собой как его частью благодаря своим познавательным возможностям.

Продукты психической активности в своих конечных интег­ральных характеристиках не только соотносятся с внешней, от­носительно психической, реальностью, но и описываются исклю­чительно на языке этого соответствия (Веккер Л. М., 1974).

Существо перцептивного отражения и природа первичного образа могут быть раскрыты и описаны только исходя из анализа предметных свойств объекта.

Вторичный образ представления также может быть атрибути­рован носителем сознания только на языке характеристик и от­ношений того предметного содержания, которое раскрывается в образе.

Существо феномена понимания как конечного интегрально­го продукта мышления может быть охарактеризовано только ис­ходя из раскрытия отношений между операндами мышления.

Эмоция, являясь выражением непосредственного отношения, а также состояния субъекта, в качестве конституционального ос­нования предполагает наличие того плана реальности, который вызывает эмоциональный отклик, инициирует эмоциональное реагирование.

Волевые действия характеризуются исходя из связи субъекта с теми событиями, явлениями, лицами, в отношении которых совершаются произвольные действия и поступки.

Другими словами, нельзя воспринимать, представлять и мыс­лить Ничто. Если бы содержанием сознания могло быть Ничто, оно обязательно было бы чем-то. Результирующие образования психической деятельности всегда содержательно наполнены. Та-ким образом, психический мир человека в своем содержатель-ном аспекте есть проекция существующего вне организующей эту проекцию реальности, даже если этой внешней реальностью будёт являться собственное психическое содержание субъекта по­знания, Каким образом человек создает проекцию мира, если он еще не имеет психического содержания и соответствующих по­знавательных механизмов? С другой стороны, если с момента рождения у человека уже есть все познавательные средства, не­обходимые для построения моделей мира, то резонно спросить,

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

откуда они берутся, ведь отражение как базовая психическая фун­кция возможно, когда есть что отражать. Другими словами, как возможно отражение до отражения?

Пример еще одной аномалии — гносеологическая амбивалент­ность человека, которая состоит в том, что человек одновременно выступает и в качестве субъекта познания, и в качестве объекта познания самого себя. В актах самопознания субъект и объект являются слитыми, находясь при этом в раздельном существова­нии. Когда содержание собственной психической жизни (обра­зы, мысли, переживания) становятся предметом анализа (мыш­ления, представления, эмоционального реагирования), само это содержание становится такой же внешней относительно когиталь-ной способности субъекта реальностью, как и объекты и явления физической и социальной природы. Собственное содержание сознания познающего субъекта становится объектно заданным. Но если содержание, на которое направлено сознание, становится внешней реальностью, то тогда чьим содержанием оно является? Именно в актах самоотражения становится объектным психи­ческий мир человека (если при этом мы введем ограничение, что система координат находится в «Я»), что, естественно, не может быть редуцировано только к элементарным актам интроспекции. Возможны более сложные механизмы самоопосредованного от­ражения, например, через отражение своей отраженной субъект-ности в другом, через диалог субличностей, через совершенный поступок и т. д. Самоотражение может быть реализовано на раз­личных рефлексивных уровнях. («Я думаю о том, что я думаю», «Я думаю, что я думаю, о чем я думаю», «Я думаю, что думает дру­гой, о чем я думаю», «Я думаю, о чем другой думает относительно того, что думаю я, относительно того, что думает он»). Проблема рефлексии (в классической трактовке этого понятия) рассматри­вается в работах В. Лефевра (см., например, Лефевр В., 1978). Уди­вительно не то, что человек способен к самопознанию, а то, что в момент реализации познавательных актов, направленных на себя, он выступает в единстве субъектно-объектной взаимоотнесенно­сти. И, словно двуликий Янус, воплощает в неразрывном целом две противоположные, антагонистические сущности. Субъектная и объектная реальности самопознания оказываются единой реальностью. Хотя само понятие «субъект» могло возникнуть только потому, что существует объектный мир как его противо­поставление, внеположение. Самоотражение есть форма парадок-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

сального существования субъекта и объекта познания в одном лице в один и тот же момент времени.

4.2. АНОМАЛИИ ВОСПРИЯТИЯ

Тот факт, что любой психический процесс в своих конечных, итоговых характеристиках может быть описан только в терминах свойств и отношений внешних объектов, является опознаватель­ным признаком (критерием) психического (Веккер Л. М., 1974). Так, восприятие, с одной стороны, являясь функцией органов чувств, описывается не иначе, чем в терминах формы, величины, твердости, упругости, проницаемости и т. д. воспринимаемого. Другими словами, в образе восприятия находят парадоксальное воплощение свойства предметного мира. Зрительно восприни­маемый или осязаемый объект дан в отражении агенту познания как образ этого объекта и, характеризуя этот образ, мы использу­ем язык описания свойств внешней, относительно психики, ре­альности, хотя при этом сам психический образ свойствами этой предметной реальности не обладает. Л. М. Веккер в этом загадоч­ном «перевоплощении» собственного «нутра» носителя психики в свойства другого, внешнего по отношению к нему физического тела, усматривает специфичность любого психического, в том числе перцептивного, процесса. Субъективно мы воспринимаем не само раздражение зрительного нерва и видим не световые пят­на, проецируемые на сетчатку, а предмет таким, каким он суще­ствует вне нашей способности к восприятию, хотя, еще раз под­черкнем, сам объект отражения существует в сознании как образ. ^Сами изменения в физиологическом органе (глаз, ухо, рука, мозг, нервная система в целом), являясь необходимым условием фор­мирования образа, субъектом не осознаются, а обнаруживаются им только как изменения в пространстве воспринимаемого. Еще раз подчеркнем: объект, обладающий предметными свойствами, существует в субъекте перцептивного отражения как образ, ко­торый свойствами своего предметного содержания не обладает, но который при этом описывается исключительно на языке этих свойств. Перцептивный парадокс демонстрирует ту таинствен­ность, с которой пытаются справиться на протяжении всего идео-генеза: каким образом физика мира представлена в психике че­ловека? Очевидно то, что психический процесс и психические гештальты как интегральные, конечные продукты этого процес-

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

са построены из иного материала, нежели физический. Эти про­дукты, в том числе и перцептивный образ, не обладают свойства­ми физического мира. Из чего же состоит образ?

Топология воспринимаемой реальности и пространство само­го физиологического органа перцептивного отражения (глаз, ухо, рука или кожная поверхность участка тела, мозг) никогда не явля­ются тождественными. Однако это не делает невозможным постро­ение метрически-инвариантного образа предметной реальности. «Наши очи малы, но безбрежность мира меряют собой и в себя вмещают» (Цит. по: Веккер Л. М., 1974). Кардинальное различие метрики самого субъекта восприятия, пространства его телесной организации и метрики отображаемого объектного мира не стано­вится ограничением для адекватного восприятия пространства и отражения пространственной локализации объектов. Чтобы вос­принять объект, необходимо вместе с тем воспринять то место, ко­торое занимает он в пространстве, то есть, иначе, «переместить» объект в пространство носителя образа. Несмотря на то что размеры объекта могут значительно превышать метрику телесного органа, мы воспринимаем место, занимаемое объектом в пространстве отражения, соответственно топологической организации внешнего пространства, а не метрики физиологического органа субъекта восприятия. Способность воспроизведения места, которое занима­ет реальный объект в пространстве отражения, Л. М. Веккер назы­вает «уникальным и таинственным свойством» перцептивной проекции... Место в системе отсчета является монопольной при­надлежностью каждого данного объекта... Разные объекты не мо­гут обладать одним и тем же местом. Ибо обладать местом — зна­чит находиться в нем. Поэтому воспроизвести в одном объекте местонахождение другого можно, только заняв его место. Между тем именно такое воспроизведение места одной вещи — объекта в другой вещи — органе (носителя образа. —А. А.), но без того, чтобы это место реально занять, как раз и составляет самое существо описываемого феномена проекции» (Веккер Л. М., 1974). Иными словами, объект, «занимая место» в пространстве субъекта отра­жения (но осознаваемый как внешний объект, а не как его копия), реально в нем не локализован. Вместе с тем если бы объект не был представлен в субъекте и, следовательно, не имел своего местона­хождения в нем, становилось бы невозможным не только осозна­ние принадлежности этого объекта к внешнему предметному миру, но и его обнаружение,

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

Условием формирования перцептивного образа является на­личие соответствующего функционирующего физиологического органа. Понятно, что видящий глаз есть условие зрения, ухо — условие восприятия звука, а тактильно-кинестетическая чувстви­тельность руки необходима для построения осязательного обра­за при ощупывании предметов. Если физиологический орган не­обходим как средство, механизм или условие (в данном случае не столь важна терминологическая точность) формирования перцеп­тивного образа, если орган участвует только в качестве условия построения, образа, то посредством чего мы «видим» этот образ? Аналогичное недоумение испытывает Аллахвердов, спрашивая: «... Кто же смотрит на расположенный в мозгу экран?. . Пусть даже существует... некое загадочное внутреннее «Я», однако как это внутреннее «Я» может смотреть на экран? У него есть что-то на­подобие глаз? И тогда внутри него тоже есть экран?.. Но кто же тогда смотрит на этот экран?» (Аллахвердов В. М., 1998).

Иллюзии или ошибки восприятия, обусловленные влиянием установки субъекта, также относятся к аномальным фактам вос­приятия. Эти факты еще раз доказывают огромную роль памяти в построении перцептивного процесса. Перцептивные гипотезы, проверяемые в опыте восприятия, служат своего рода основанием для интерпретации имеющихся сенсорных данных. Тем самым ос­мысленность воспринимаемого объекта во многом определяется самим субъектом и часто вопреки тому, чем является объект на са­мом деле. Поэтому видеть можно одно, а воспринимать при этом нечто совершенно другое. Случаи иллюзорного восприятия явля­ются убедительным тому доказательством. По этому поводу крас­норечиво высказался Роже де ля Тай: «Сколько раз дерево прини­малось за продолжение дороги, а тень от скалы — за поворот? Страховые компании располагают статистикой, доказывающей, что от зрительного образа до реальности — целая пропасть...»

Парадокс восприятия картин. Картины, по выражению Р. Л. Гре­гори, «ведут двоякое существование» и сами по себе, как физи­ческие объекты, заключают в себе парадоксальность. В чем же она состоит и каким образом человек, воспринимая картину, спо­собен видеть одновременно сразу две принципиально отличные друг от друга сферы отражаемого? За видимым на картине откры­вается реальность незримого по отношению к тем линиям, кон­фигурациям, хроматическим переходам и светотени, то есть ко всему, что определяет картину в ее физическом, объективирован-

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

ном виде. С одной стороны, можно видеть только то, что видишь. Но при восприятии картин мы встречаемся с удивительной спо­собностью, которая, по всей видимости, является прерогативой только человека; воспринимать актуально невозможное и даже несуществующее в актуальном времени и в пространстве зримо­го. М. Мерло-Понти в своем эссе, посвященном анализу воспри­ятия живописи, писал: «...У меня вызвал бы значительные зат­руднения вопрос о том, где находится та картина, на которую я смотрю. Потому что я не рассматриваю ее, как рассматривают вещь, я не фиксирую ее в том месте, в котором она расположена, мой взгляд блуждает и теряется в ней, как в нимбах Бытия, и я вижу, скорее, не ее, но сообразно ей или с ее участием» (Мерло-Понти М, 1989). Восприятие по ту сторону визуальных данных и составляет существо парадоксального видения картины.

Картины, в большинстве своем, это отражение или проекция трехмерного объектного мира на плоскость холста или бумаги. Человек, воспринимая картину, «бессознательно умозаключая» о существовании еще одной размерности за пределами воспри­нимаемой плоскости, фактически осуществляет операцию, об­ратную той, которую совершал художник. На примере зритель­ного восприятия картинных изображений можно показать, что перцептивное моделирование представляет собой поиск наилуч­шей интерпретации имеющейся сенсорной информации, так как действительные объекты, изображенные на картине, могут быть совсем иными, нежели они являются в проекции. Более того, ни одно изображение действительного объекта не является точно выполненной проекцией этого объекта, что совсем не мешает нам осмысленно воспринимать видимое и даже испытывать при этом эстетические переживания. Восприятие живописи таит в себе немало тайн, которые пытается разгадать «разумный глаз». М. Мерло-Понти указывал: «Сущность и существование, вооб­ражаемое и реальное, видимое и невидимое, — живопись смеши­вает все наши категории, раскрывая свой призрачный универсум чувственно-телесных сущностей, подобий, обладающих действи­тельностью, и немых значений» (Мерло-Понти М., 1989).

Р. Грегори в своей работе выделяет несколько разновидностей парадокса картин.

1. Все картины парадоксальны в силу того, что каждая из них есть — физически — узор на плоскости, но — зрительно — по­мимо узора на плоскости содержит еще и трехмерное простран-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ство объемных объектов. В этом заключается двойственная ре­альность картин, делающая их уникальными предметами зритель­ного восприятия.

2. Картины могут содержать несовместимые указания на глу­
бину пространства. Поскольку художник свободно выбирает при­
емы и планы, которыми пользуется для передачи глубины, он
волен создавать большое число разных вариантов возможного пара­
докса этого рода. Но в мире объектов такой парадокс невозможен.

3. Картины могут оказаться парадоксальными случайно или
направленно — когда у наблюдателя создается впечатление, при­
водящее к выбору неверной перцептивной гипотезы вместо той,
которая необходима, чтобы дать правильную интерпретацию, то
есть увидеть картину в соответствии с законами нормального
объективного мира (Грегори Р. Л., 1972).

Картины, которые содержат несовместимые элементы или противоречивую информацию, могут быть однозначно «прочи­таны» путем выбора такой перцептивной гипотезы, которая бы позволяла снять противоречие, разрешив тем самым парадокс. Однако это не всегда возможно. Известные гравюры Мориса Эшера — яркий пример неразрешимых парадоксов. Ни одна перцептивная гипотеза, ни один вариант интерпретации изобра­жения не позволяют совместить не просто невозможное, а про­странственно несоединимое. Сама композиция таких картин по­строена на совмещении в одном пространственном контуре разноплановых фрагментов изображения. Поэтому восприятие целостности глубинного строя картины встречает непреодолимое противоречие.

4.3. АНОМАЛИИ ПАМЯТИ

Что из себя представляет мнемический след? Какова его при­рода?

Если все продукты психической активности, начиная от эле­ментарных сенсорных образов и заканчивая мыслительными и эмоциональными гештальтами, существуют только в рамках ак­туального времени, значит, они не могут сохраняться в памяти в том виде и качестве, в каком они существуют, когда пережива­ются в сознании. Память хранит информацию о прошлых со­бытиях, то есть о том, что когда-то случилось. Понятно, что не все содержание памяти осознается в ходе текущего познаватель-

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

ного процесса. И все же, безусловно, согласимся с тем, что, не имея в определенные моменты времени в качестве предмета осознания свое собственное имя, мы, тем не менее, не переста­ем помнить его. Не означает ли это, что огромный массив ин­формации, хранящейся в памяти, есть бессознательное содер­жание? И можно ли столь скандальную в психологии проблему бессознательного рассматривать в плоскости психологии мне-мических процессов?

Вопрос о том, что из себя представляет мнемический след, имлицитно заключает в себе проблему опознания или же, в тер­минах метафизических спекуляций, проблему узнаваемости мира. Акты идентификации и опознания возможны только вследствие работы механизма сличения. Если актуально существующий про­дукт, например, перцептивный образ, который одним из четырех определяющих его свойств имеет константность, сличается со следом в памяти, то возникает вопрос о том, каким образом это возможно, ведь:

а) в памяти не может храниться образ (равно как и мысли, пе­реживания), поскольку он есть, когда он есть, то есть только в
актуальный момент времени, следовательно, актуальный образ
не сличается с образом, который якобы хранится в памяти;

б) в рамках текущего настоящего в перцептивном познаватель­
ном контуре сознания присутствует только один образ и нет ни­
какого другого, с которым можно было бы его сопоставить и на
основании этого сопоставления принять решение о характере и
качествах воспринимаемого. Из чего же тогда состоит память? Из
чего и как она сделана, что процедура узнавания (осознавания)
становится возможной, ведь без участия памяти не может про­изойти ни одного сознательного события в психической жизни?

Происходит ли стирание мнемических следов и если проис­ходит, то каким образом? Что в психике может выступать крите­рием, на основании которого могла бы происходить селекция информационного материала памяти? Что значимо и что полез­но будет для нас завтра, нам не известно сегодня, поэтому или никакая информация из памяти не исчезает, или стирание сле­дов зависит от действия других факторов, а не от фактора полез­ности информации.

Примером классической аномалии в психологии памяти мо­жет служить известный феномен «на кончике языка». Желая вспомнить «забытое» имя или какое-либо слово, человек зачас-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

тую не способен актуализировать в сознании нужную информа­цию, хотя при этом он не может не помнить то, что тщетно пыта­ется вспомнить. Если помнит (а в этом нет сомнений, ведь когда человек пытается и не может воспроизвести искомое слово, он всегда способен назвать любое слово, которое «забытым» не яв­ляется), что же тогда блокирует доступ к нужному содержанию памяти? Почему, будучи уверенным (будучи абсолютно субъек­тивно уверенным) в том, что информацию, которую я безуспеш­но пытаюсь вспомнить (актуализировать в настоящем), я действи­тельно помню, я тем не менее, воспроизвести не могу?

Почему, осознавая ошибочность результатов воспроизведения некоторого информационного материала, зная, что я воспроиз­вожу неверно, я не воспроизвожу безошибочно? Чтобы знать, что я неточно воспроизвожу, я должен знать, как надо воспроизводить точно. Почему же тогда я воспроизвожу неточно, ведь мне извес­тен правильный результат, я о нем помню, почему же тогда вспо­минаю не то, о чем помню? (На эту аномалию обратил мое вни­мание В. М. Аллахвердов.) Этот вопрос можно сформулировать иначе: «Отчего происходят мнемические ошибки?» Как содержа­нием воспоминания становится то, что не хранилось в памяти?

Почему я трачу достаточно много времени для того, чтобы что-то вспомнить, хотя само воспроизведение сопровождается чув­ством субъективной уверенности в том, что мое воспоминание верно (хотя в действительности оно может оказаться ошибо*ч-ным)? Для чего я тратил столько времени, чтобы вспомнить то, что я и так помню?

Разрешение этих мнемических загадок возможно, на мой взгляд, только в том случае, если нам станет понятным психо­логика работы сознания. В рамках модели функционирования сознания мы могли бы понять, почему память устроена так, а не иначе, ведь любая форма познания опирается на память.

4.4. АНОМАЛИЯ МЫШЛЕНИЯ

Как известно, отправным пунктом мышления является осоз­нание субъектом проблемной ситуации. Та ситуация, по опреде­лению, считается проблемной, которая несет в себе неопре­деленность, содержит дефицит информации. Собственно, мышление и есть движение мысли от осознания неопределен­ности связей и отношений между элементами в структуре про-

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

блемной ситуации к пониманию как результирующему эффекту
мыслительного процесса. Таким образом, снятие неопределен­ности, преодоление энтропии, порождение смысла является ко­нечной целью мышления. Для того чтобы понимание состоялось,
необходимо исходное непонимание. Без начального непонима­ния мышление невозможно. Оно определяет подготовительный
этап мышления. Обнаружение собственного непонимания мож­но расценивать как старт психической активности мысли. Узна­вание собственного непонимания также требует от человека ког­нитивных усилий. Выявление, «опознание» своего непонимания,
в свою очередь, происходит только вследствие его понимания.
Непонимание выступает в качестве продукта акта понимания как
следствие понимания. Не понимая что-либо, человек при этом

всегда понимает свое непонимание и только таким o6наруживает последнее.

Сознание можно рассматривать как механизм смыслопорож-дения. И те смыслы, которые служат эффектами понимания (в том числе и смысл понимания того, что является непонятным), представляют собой продукты активности рефлексирующего со­знания. Если смысл обнаружен, то в момент «завершения геш-тальта» субъект знает об этом. Поэтому понять — означает по­нять свое понимание.

То понимание, к которому стремится мышление, не прира-щаясь в ходе мыслительного процесса, а возникая всегда как «ага-переживание», как симультанное целостное узнавание, как «эврика», в качестве соответствующего искомому дефициту ин­формации, принимается сознанием за такой образец понимания, который соответствует решению мыслительной задачи. Итоговое, понимание всегда должно быть оценено самим сознанием в ка­честве пригодного варианта решения проблемы. В чем же состо­ит аномалия? Ведь в формуле понимания: «я понимаю свое понимание непонятного», не содержится ни малейшего проти­воречия? Второй стороной парадокса понимания является факт того, что всякая мысль, порождаемая в мышлении, является но­вой мыслью. Мышление совсем было бы не нужно, если бы не требовалось разрешать проблемную ситуацию, которую разре­шить можно только новым способом, иначе бы она не была про­блемной. Если итоговое понимание — понимание качественно новое, каким образом субъект может узнать его (ведь он понима­ет, что он понимает) и, следовательно, признать пригодным? Если

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

понимание в качестве решения проблемы субъектом узнается, то выходит, что это понимание существовало априорно, и уже до момента его узнавания было человеку знакомо. Тогда что? Мысль невозможна? Платон прав?

4.5. АНОМАЛИЯ СВОБОДНОЙ ВОЛИ

Человеческая психика есть совокупность систем с избыточным количеством степеней свободы. Каждый с определенностью мо­жет утверждать, что способен вспомнить все, что пожелает (или, по крайней мере, способен все что угодно пожелать вспомнить), обратить свое внимание на то, что захочет, представить и помыс­лить все, что угодно... В самом простейшем, элементарном виде свободная воля выражается в идеомоторном акте. Каждый строит свой внутренний мир по собственному усмотрению. Избыточность степеней свободы есть непременное условие относительной адек­ватности познания мира, точности в работе когнитивных механиз­мов. По выражению И. М. Сеченова, человек всегда способен действовать «на много ладов». Психическая активность — по оп­ределению — активность свободная. Ни физиология организма, ни социология окружения, ни физика предметного мира не устанав­ливают законы психической деятельности человека. Человек сам способен инициировать свою активность. Что же является причи­ной свободного выбора субъекта? Да и как возможно свободное, а значит недетерминированное, поведение живой системы? Очевид­но, что сам свободный выбор, оставаясь свободным, с необходи­мостью должен иметь причинные основания. Если бы таких осно­ваний не существовало, не было бы возможным прогнозирование поведения человека, предвидение последствий его действий. Да и само существование психологии как научной дисциплины было бы невозможным. Если свобода замыкается на самой себе, явля­ясь «возможностью еще большей свободы», значит, человек не не­сет ответственность за совершенное, так как беспричинная свобо­да может существовать лишь в сфере случайного. Не неся ответственность за проявления своей свободной воли, человек ста­новится несвободным в возможности свободного выбора.

То, что человеку представляется свободным желанием, свобод­ным поступком есть проявление действия факторов, которые сам человек не осознает, но которые выступают причинными осно­ваниями мыслей, переживаний, представлений, волевой актив-

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

ности и т. д. Свободная воля (которая, исходя из определения, не имеет причины вне себя) оказывается детерминированной. Пси­хология должна описывать и объяснять каузальные связи в орга­низации психического опыта. На основании того, что психичес­кая деятельность — свободная активность, одной из важнейших задач теоретической психологии является определение характе­ра причинности свободы.

Но можно рассуждать и иначе. Свобода себя не гарантирует. Будучи свободным, человек, вопреки этому, не свободен избавиться от всего нежелательного и быть причиной желаемых событий по собственной воле. Желания иметь красивую мысль в своем созна­нии, испытать катарсис, полюбить другого человека, написать сти­хи, имеющие хоть какие-либо художественные достоинства и т. д., являются, конечно же, желаниями свободного человека. Но надо заметить: свободно само желание, в то время, когда его исполне­ние, в некотором смысле, не зависит от свободной воли человека. Ведь от того, что я себе скажу: «Я желаю в данный момент испы­тать сильное чувство к другому человеку», — не зависит соверше­ние события. События нашей психобиографии являются дискрет­ными точками на жизненном пути. Мы свободны в движении к этим точкам, но не в момент нахождения в них. События инсайта, творческого экстаза, любви, ненависти, безрассудных и героичес­ких поступков могут случиться, а могут и нет, независимо от того, свободно ли наше желание относительно них.

Что же делать психологии со свободой?

Кроме описанных примеров можно было бы выделить и дру­гие формы аномалий сознания, например: эффект контрастных иллюзий при действии установки, парадокс негативных эмоций (феномен получения удовольствия от негативных переживаний), амбивалентность чувств, этические парадоксы, парадокс «мно­жественности — единственности» «Я» (парадокс единомножия «Я»), логические аномалии, парадоксы вербального общения (проблема осмысления значений и означивания смыслов), фе­номен дежа вю, психотерапевтические аномалии (например, «па­радоксальная интенция» В. Франкла) и т. д.

Глава 5

ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ЕДИНИЦЫ

АНАЛИЗА ПСИХИЧЕСКОГО В КОНТЕКСТЕ

ИСТОРИИ ПСИХОЛОГИИ

Историю развития психологии вполне оправданно представ­лять себе как непрерывный процесс поиска первичных единиц анализа психического. Любая психологическая система взглядов, претендуя на роль научной теории, в явном или латентном виде включает в себя в качестве базового постулата положение о нере­дуцируемой, элементарной психической реальности. Такая реаль­ность выступает не просто как предмет психологического анали­за, а именно как единица такого анализа. Следует подчеркнуть, что независимо от того, каким содержанием наполняют предмет­ную область психологии, в «потоке сознания» исследователей всегда можно уловить стремление к обнаружению первичных, неразложимых путем дальнейшего анализа, своего рода атомар­ных психических составляющих. Как справедливо указывают Н. Д. Гордеева и В. П. Зинченко, «осознанное выделение едини­цы анализа — признак методологической зрелости того или ино­го направления в науке, начало систематического построения теории» (Гордеева Н.Д., Зинченко В. П., 1982. С. 5). Несмотря на то, что далеко не всегда происходит осознание методологической значимости выбора единицы анализа, проблема определения исходных, неразложимых психических образований так или иначе возникала в каждом направлении психологической науки. Соответственно, от того, как решалась эта проблема, зависели не только контуры той или иной теории, но, во многом, этим опре­делялся и сам предмет психологии. Развитие научной психоло­гической мысли порой в течение десятилетий было обусловлено тем, что принималось в качестве основополагающего системо­образующего психического образования. Можно даже утверж­дать, что разрешающая способность научной теории задается по-

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

ниманием природы «первоначала» психического. Представления о природе внутреннего мира человека, степени его когнитивной сложности и о познавательных ресурсах сознания производны от того, что мы закладываем в основу анализа феномена человечес­кой психики. В связи с этим, методологическим следствием обо­снованного выбора того или иного психического образования в качестве целостной единицы анализа является объяснение всего многообразия форм психической активности человека исходя из базового аксиоматического положения, фиксирующего выбор той или иной психической реальности в статусе элементарной нераз­ложимой единичной целостности. Еще С. Л. Рубинштейн указы­вал: «для того чтобы понять многообразные психические явле­ния в их существенных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту "клеточку" или "ячейку", в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве» (Рубин­штейн С. Л., 1946. С. 173). Методологическое значение пробле­мы определения единицы анализа трудно переоценить. И дума-ется что от того как будет поставлена и решена эта важнейшая для психологии проблема, зависит дальнейшее развитие научно-психологической мысли в XXI веке.

В разное время на роль доминанты психического претендова­ли: «ощущения», «образы», «акты сознания», «реакция», «реф­лекс», «фигуро-фоновые отношения», «ассоциация», «стимул — реакция», «установка», «действие» или «живое движение», «схе­ма», «переживание», «значащее переживание» и т. д. Каждая пси­хологическая школа стремилась найти свою уникальную «клеточ­ку» психического. Интересен и тот факт, что противоречия между различными теоретическими системами наиболее ярко обнару­живаются именно при обсуждении характера единицы анализа (Гордеева Н.Д., Зинченко В. П., 1982. С. 5). Несмотря на много­численные варианты решения, проблема выделения единицы анализа психики и по сей день является исключительно важной. Невозможность решить эту важнейшую методологическую зада­чу в течение двадцатого столетия никоим образом не делает бес­смысленным процесс дальнейшего поиска. Сами по себе попыт­ки найти приемлемые решения проблемы при любом исходе способствуют приращению научного знания, стимулируют ход идеогенеза. Развитие представлений относительно единицы ана­лиза обогащает науку новыми экспериментальными и теорети­ческими данными, помогая лучше понять многообразие прояв-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

лений психики. Здесь достаточно вспомнить, что, вопреки наро­чито ограниченному пониманию единицы анализа, в рамках гештальт-подхода было открыто множество закономерностей в области психологии зрительного восприятия. Пониманию дея­тельной природы психического способствовали разработки пред­ставителей американского функционализма. Бихевиоризм пока­зал характер обусловленности поведения человека физическим и социальным окружением. А психоанализ расширил наши знания о психике, предложив описание природы и механизмов бессоз­нательных процессов.

Все известные в психологии теории претендовали на понима­ние существа человеческой психики в ее характерных, определяю­щих именно как человеческую, чертах; хотя выбранные единицы анализа далеко не всегда давали возможность экстраполировать полученные экспериментальные результаты, выявленные законо­мерности, обнаруженные факты наблюдения и т. д., на всю фено­менологию психического. Но, несмотря на то что выбирались еди­ницы анализа, не отражающие характер всего психического целого, в силу чего нарушался важный методологический принцип, кото­рый можно назвать принципом «разрешающей способности еди­ницы анализа», достижения различных направлений психологии, имевших порой радикально отличные парадигмы, нельзя ставить под сомнение.

Произвольность выбора исследовательских установок неиз­бежна для научного познания, так как научная деятельность не является обезличенной, это всегда деятельность, реализуемая субъектом познания, то есть живым участником научного твор­чества. Поэтому построение любой теории есть осуществление собственных индивидуальных представлений, убеждений, веро-ваний ученого; а сама теория определяется первоначальным, исходным выбором оснований анализа изучаемого феномена. В силу этого ни одна психологическая концепция, сколь универсальна бы она ни была, не может быть безгрешной. Другое дело, насколько удачно делается выбор.

Вторым важным обстоятельством, дающим право быть уверен­ным в том, что научная психология застрахована от длительной стагнации, является, наверное, ясное для всех понимание того, что теоретическая модель всегда огрубляет репрезентируемую реальность. За рамками теории всегда остается что-то, что не может быть формализовано в рамках одной теории, имеющей

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического 63

свой понятийный аппарат. По меткому выражению Аллахвердо-ва, психология как самостоятельная наука находится в состоя­нии перманентного кризиса (Аллахвердов В. М., 1993. С. 104). Го­ворить о том, что психология переживает перманентный кризис, стало своего рода чуть ли не проявлением интеллектуального вку­са. Вот, например, пишет В. М. Розин: «...Психологическая наука и отчасти практика переживают перманентный кризис... Необ­ходимы усилия для переориентации психологической мысли, а это., предполагает критическое отношение к истории и сегод­няшним тенденциям развития предмета психологии» (Розин В. М., 1994. С. 3). Надо признать, что научная психология в нынешнем ее состоянии представляет собой «многоквартирный дом с очень шатким фундаментом» (Агафонов А. Ю., 1999. С. 108). До сих пор не утихают споры относительно того, чем, собственно, является психология: искусством, самостийной сферой знания или же на­укой. А если наукой, то какой: естественной или гуманитарной?

B. М. Аллахвердов убежден, что психология может и должна стро­
иться по образцу великих естественных наук, а Розин настаивает
на обратном, полагая, что «замысел построить психологию по
образцу естественной науки не удался» (Розин В. М., 1994. С. 53)
и психологию следует считать гуманитарной дисциплиной. По
сей день актуально звучат слова Л. С. Выготского, сказанные бо­
лее семидесяти лет назад: «Построение единой психологии на
почве старых психологических допущений невозможно. Самый
фундамент психологии должен быть перестроен» (Выгот­
ский Л. С., 1960. С. 481). Но вопреки тому, что по указанным выше
причинам психология никогда не сможет выйти из кризисного
состояния, научные поиски не обесцениваются, а, скорее, напро­
тив, стимулируются требованием согласования огромного мас­
сива эмпирических данных и интеграции различных теоретичес­
ких подходов. Колоссальный объем экспериментального
материала, множество локальных теоретических подходов дела­
ет нецелесообразным дальнейшую дифференциацию психологи­
ческого знания. «Дефицит теоретического единства становится
все очевиднее...» — отмечает Л. М.Веккер (Веккер Л.М., 1998.

C. 16). В настоящее время, как никогда отчетливо, обнаружива­
ется необходимость разработки общепсихологической теории,
способной объединить имеющиеся фрагменты знания в единую
картину психической жизни человека. Парадоксальность нынеш­
него положения в современной психологии состоит в том, что,

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

с одной стороны, все больше и больше осознается важность по­строения синтетической теории, способной нести в себе такой объяснительный потенциал, который позволил бы концептуаль­но соединить положения различных теорий, с другой стороны, создание такой теории не может быть освобождено от субъекти­визма, от авторских пристрастий ее создателя. Показательно, что даже в отдельных областях психологии царит идеологическая ра­зобщенность. Так, например, А. В. Либин, выражая сожаление относительно рассогласованности позиций, которые в настоящее время определяют состояние дифференциальной психологии, заметил: «...все большее значение приобретает на современном этапе концентрация усилий исследовательской мысли на пути концептуальной интеграции сложившихся к настоящему време­ни подходов» (Либин А. В., 1999. С. 19). Хотя это для большинства ученых является очевидным, «несокрушимая сила субъективных авторских предпочтений» не позволяет сколь-либо существенно продвинуться на пути возможной интеграции.

Как уже было сказано, важнейшие положения теории выво­димы из базовых представлений (в некотором смысле априорных) о единице анализа психического. Любая психологическая теория, моделируя психическую реальность, не может быть абстрагиро­вана от анализа того базового элемента теоретической конструк­ции, который является в составе самой теории формализацией знания о фундаментальном, базальном, определяющем специфи­ку психического, начале. Логика теоретического построения, реконструирующая логику психической деятельности, отталки­ваясь от определения единицы анализа психического, с необхо­димостью должна разворачиваться в направлении понимания ма­териала, структуры и функций психического, независимо от того, что признается за единицу анализа. Из истории психологии хо­рошо известно, что за единицу анализа принимались или элемен­ты психического опыта, и тогда анализ психической деятельно­сти (а чаще всего речь шла о сознательном опыте) рассматривался в своем содержательном аспекте, или же в качестве определяю­щей феноменологию психического выступала структура, способ организации психических элементов. В этом случае описание и анализ проводился с позиций организации психического содер­жания, то есть акцентировался формальный аспект. Или же при­рода психического выводилась из имманентно присущей психи­ке активности, и тогда продукты психической деятельности

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

расценивались как эффекты реализованных функций. В последнем случае критериальным атрибутом человеческой психики считалась акция, акт, или, в широком смысле слова, действие, вне реализа­ции которого психическая жизнь невозможна. При этом психи­ческая организация описывалась со своей функциональной сто­роны. За всю историю психологии единица анализа не выступала в содержательно-структурно-функциональном триединстве. То есть единица анализа никогда не рассматривалась одновременно и как материал, из которого строится психический процесс, и как элементарная психическая форма, и как элементарная функция И, надо отметить, что это не свидетельство однобокости подходов, а, в первую очередь, проявление тех методологических ограниче­ний, которые делают принципиально невозможным видеть за еди­ницей анализа материал, структуру и функцию одновременно.

Исторические корни проблемы определения единицы анали­за психики, несомненно, следует искать в недрах структурной школы психологии. И не только потому, что работы В. Вундта способствовали оформлению психологии в самостоятельную на­учную дисциплину, но, в первую очередь, по причине понима­ния представителями интроспекционизма специфики предмета психологии и, в связи с этим, методов экспериментального ис­следования. Согласно Вундту, предметом психологической науки, которую он не вполне адекватно собственным идеологическим воззрениям назвал «физиологической психологией», должен стать «непосредственный опыт». То есть начальным пунктом научного психологического анализа является элементарный состав созна­ния. Поскольку представители структурализма отождествляли психику с сознанием, элементы сознания провозглашались ис­ходной единицей анализа психического. Единственным пригод­ным для этих целей методом изучения был признан интроспек­тивный анализ. Несмотря на то что в экспериментах, проводимых в Институте экспериментальной психологии в Лейпциге, исполь­зовались процедуры, заимствованные из экспериментальной практики физиологии, Вундт, а в дальнейшем и Титченер, счита­ли, что кроме самонаблюдения никакой другой метод не может быть использован в психологии, так как «непосредственный опыт» открыт только носителю сознания и только в том случае, если он не зависит от мнения самого испытуемого во время инт­роспективного эксперимента. В противном случае, если испыту­емый сообщает о своем переживании или восприятии или же

3 А. Агафонов

66

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

выносит суждение о содержании сознания, то речь может идти только об опосредованном опыте, то есть о том знании, которое является следствием накопления полученной в ходе жизни ин­формации. Но не такое знание, по мнению пионера эксперимен­тальной психологии, должно стать предметом изучения. Из чего на самом деле состоит сознание? — вот ключевой вопрос, на ко­торый должна ответить психология. На основании такого подхо­да к определению базовой задачи психологической науки, Вундт определил три важнейших исследовательских цели:

1) описание основных элементарных составляющих сознания,

2) определение характера связей между элементами сознания
(установление способа организации элементов в структуре непос­
редственного опыта),

3) установление принципов, согласно которым определяется
этот способ организации или, иначе говоря, раскрытие механиз­
мов, обеспечивающих соединение элементов.

То, что «внутренняя перцепция» не позволяет обнаружить ато­марный состав сознания, стало понятным уже во времена суще­ствования вундтовской лаборатории экспериментальной психо­логии. Протоколы интроспективных экспериментов были полны противоречий, с трудом могли быть согласованы между собой, что, в свою очередь, делало невозможным стандартизацию резуль­татов. Маловероятно, что Вундт именно на основе эксперимен­тальных исследований пришел к заключению о том, что ощуще­ния и чувства являются исходным материалом сознания. Скорее всего, такой вывод явился результатом его отвлеченных рассуж­дений, а в интроспективных отчетах он пытался найти подтверж­дение своей позиции. Видя за ощущениями и чувствами простей­шие компоненты сознания, первичные образующие опыта, Вундт полагал, что ощущения и чувства не просто присутствуют в поле сознания в каждый момент времени, но и являются взаимоотне­сенными. Так, каждому ощущению соответствует определенное чувство. В подходе Вундта к анализу состава сознания явственно обнажилось противоречие, которое не могло быть разрешено в силу базовых посылок интроспекционизма. Суть этого противо­речия состояла в том, что, с одной стороны, психология была призвана выявить элементы сознания в рафинированном виде, с другой стороны, сами эти элементы в «непосредственном опы­те» не существуют изолированно, обособленно друг от друга. Бла­годаря «творческому синтезу», элементы сознания организова-

.Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

ны в сложное целое, имеющее свое качество. «Характеристики любого сложного психического явления не сводятся к сумме ха­рактеристик, его составляющих» (Вундт В., 1896). Таким обра­зом, непосредственный опыт сознания не может быть описан на языке свойств ощущений (интенсивность, длительность, модаль­ность) и чувств («удовольствие-неудовольствие», «напряжение-расслабление», «возбуждение—успокоение»), так как наличное содержание сознания представляет собой синтез, интеграцию этих элементов, а не их механическое сочетание. В концепции Вундта механизмом организации опыта служит воля — ничем не детерминированная способность человека, отвечающая за уста­новление взаимосвязей между элементами. Посредством «твор­ческого синтеза» воля соединяет элементы в сложно структури­рованную целостность, которая атрибутируется иначе, чем элементы этого целого. Хотя испытуемому в эксперименте имен­но эта целостность содержания сознания и открывалась, он дол­жен был сообщать исключительно о свойствах самих элементов, которые иначе как в составе целого не даны.

Рассматривая в качестве основной задачи психологии изуче­ние атомарного состава сознания с помощью расчленения в ходе интроспективного анализа непосредственного опыта, Вундт не считал возможным изучение таких форм психической деятель­ности, как память, мышление, воля, будучи уверенным, что изу­чать эти процессы с помощью самонаблюдения не представляет­ся возможным.

Разочарование в потенциальных возможностях структуралист­ского направления и, прежде всего, недоверие к интроспективно­му методу обусловили значительное падение интереса к теории Вундта. Среди немногих сторонников взглядов Вундта можно вы­делить Э. Титченера, который остался убежденным приверженцем идей структурализма и, можно сказать, довел интроспективную психологию до своего логического завершения, которое впослед­ствии оценивалось как логический тупик структурализма.

Титченер, вполне в духе вундтовской традиции, предметом психологии считает «непосредственный опыт». Но, в отличие от своего предшественника, Титченер дифференцировал понятия «сознание» и «разум», считая, что «сознание» — есть сумма тех переживаний, которые актуализированы в текущий момент вре­мени, а «разум» — это сумма переживаний, накопленных с тече­нием времени. Титченер, пожалуй, был еще более категоричен,

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

чем Вундт, относительно значения и целей психологии. Он был убежден в том, что психология это «чистая наука», и психолога не должны волновать вопросы прикладного характера, как то: воспитание, обучение, психологическая помощь, оптимизация общественных отношений. Психология должна единственно изу­чать сознательные процессы в их содержательном аспекте и уста­навливать законы, согласно которым происходит объединение составляющих сознания в единое целое. Тремя основными эле­ментами структуры сознания Титченер считал ощущения, образы и эмоциональные состояния', никаких других элементов в созна­нии нет. В ответ на предложение Вюрцбургской школы считать мысль самостоятельным психическим образованием, не редуци­руемым к трем перечисленным элементам, Титченер пытается обосновать свою, так называемую «контекстную теорию значе­ния». Согласно этой теории, само значение возникает как мно­жество ощущений. Последние, в свою очередь, явлены в созна­нии в момент взаимодействия с реальными объектами. Иллюзию того, что в сознании имеется значение, как нечто внесенсорное, Титченер объяснял тем, что испытуемые в процессе эксперимен­та совершали «ошибку стимула», которая заключалась в том, что в самоотчете смешивались два различных содержания опыта, а именно: содержание процесса восприятия объекта и влияние самого объекта. «Ошибка стимула» имеет место тогда, когда со­знание испытуемого поглощено воздействующим объектом, по­этому от испытуемых требовалось описывать свои переживания на языке осознанного восприятия, а не на языке предметных зна­чений. Если при восприятии цветка испытуемый сообщает о фор­ме, цвете, запахе, а не о том, какой предмет он видит, значит, он свидетельствует об истинном содержании актуального сознания. Тем самым значение как продукт мышления иначе как в сенсор­ном контексте не возникает. Следовательно, само значение вы­водимо из первичных элементов сенсорного опыта. Случаи (ко­торые, надо думать, были весьма многочисленны), когда при решении интеллектуальных задач испытуемые не способны были обнаружить сенсорный контекст, Титченер склонен был объяс­нять недостаточным уровнем развития у испытуемых способнос­ти к интроспекции. Поэтому придавал большое значение совер­шенствованию интроспективного эксперимента, считая, что только тренированные испытуемые могут быть источником дос­товерного знания о событиях, происходящих в сознании. «На-

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

блюдение, — указывал Титченер, — подразумевает наличие двух моментов: внимание к явлению и регистрацию явления. Внима­ние необходимо поддерживать на максимально возможном уровне концентрации; регистрация должна быть фотографиче­ски точной. Такое наблюдение представляет собой тяжелую и уто­мительную работу, а интроспекция, в целом, оказывается труд­нее и утомительней наблюдения внешних событий» (Цит. по: ШулъцД. П., Шульц С. Э., 2002. С. 134). Испытуемые, по мнению Титченера, должны обладать хорошим физическим здоровьем, быть лишенными житейских забот, с тем чтобы ничто не могло от­влекать их от утомительного занятия интроспективным анализом (Цит. по: ШулъцД.П., Шульц С.Э., 2002. С. 134). Надо заметить, что еще критики Вундта полагали, что длительный эксперимент с самонаблюдением вызывает у его участников психические нару­шения (Цит. по: ШулъцД. П., Шульц С. Э., 2002. С. 95).

Идеи структурной школы психологии после Титченера не по­лучили своего развития. Даже сами классики интроспекционизма во многом отмежевались от своих прежних взглядов. Известно, что Вундт в последние годы жизни занялся культурно-исторической психологией, написав десятитомный труд «Психология народов», и больше не возвращался к экспериментальному исследованию сознания. А Титченер даже начал подвергать сомнению сам тер­мин «структурная психология», называя в 20-е годы свою систему взглядов «экзистенциальной психологией». Феноменологический анализ Титченер предпочел интроспективному методу — святая святых структурного подхода. Тем самым попытка разбиения со­знания на элементы оказалась безуспешной даже с позиций самих представителей структурализма. Да и сама проблематика структу­рализма, исходя из логики развития науки, расценивалась как «вче­рашний день» психологии.

Очевидные недостатки теоретической системы структурализ­ма никоим образом не умаляют достоинств этой школы психо­логии. Думается, что одним из важнейших методологических воп­росов, поставленных апологетами структурализма, был вопрос о ^арактере материала психического. Важно не то, как решался этот вопрос, а сам факт его постановки и стремление эксперименталь­ным методом изучить состав психики. Хотя обычно считается, что представители структурализма не внесли сколь-либо весомый вклад в развитие научных знаний («...ни одно из положений вун-дтовской программы не выдержало испытаний временем» (Яро-

Часть 1. Методология научно-психологического исследования сознания

шевскш М. Г., 1985. С. 225). С. Холл о В. Вундте: «...эксперимен­тальная психология покинула его», «...компилятор, не сделавший никакого существенного вклада, кроме, может быть, доктрины о перцепции» (Ярошевский М. Г., 1996. С. 194). Однако по сей день проблема определения исходного материала психического явля­ется теоретически значимой. Без понимания природы состава психического создание единой теории познавательных процес­сов и определение структурно-функциональной организации психики едва ли возможно. В этой связи Вундт и его последова­тели не только стояли у истоков экспериментального направле­ния психологии, но и очертили круг важнейших проблем, кото­рые должны были быть решены в будущем.

Общие теоретические основания структурализма не позволя­ли раскрыть процессуальный, действенный характер психичес­кого. Как происходит психическое отражение? Каким образом индивидуум посредством своего сознания адаптируется в усло­виях средовых изменений? Как он регулирует свою жизнедеятель­ность? Наконец, каковы детерминанты психической активнос­ти? Понятно, что на эти вопросы в рамках структурного подхода не могли быть получены удовлетворительные ответы. Более того, подобные вопросы в русле структурализма вообще не могли быть серьезно поставлены.

Если для представителей структурной школы психологии глав­ным предметом исследования являлся материал, из которого со­стоит сознание, то для американского функционализма, представ­ленного именами У.Джемса, Д.Дьюи, Д.Р.Энджелла, ГА. Кэрра, и европейского функционализма, в лице прежде всего К. Штумп-фа, основной категорией, через призму которой описывался фе­номен сознания, стало понятие «З^кция сознаншРк Исходя из этого, главной исследовательской задачей функционализма явля­лось изучение психических актов, понимаемых как функции при­способления сознания к динамической среде. Согласно Джемсу, обнаружить субстрат сознания невозможно, какой бы метод для этого ни использовался. Интроспекция, которую Вундт и Титче-нер считали единственным приемлемым методом изучения ато­марного состава сознания, менее всего может быть использована для анализа элементарных составляющих «непосредственного опы­та». Даже если бы самонаблюдение, каким бы «систематическим» (Э. Титченер) оно ни было, давало возможность вычленить нераз­ложимые элементы сознания, мы бы все равно не смогли доказать

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

независимость существования «кирпичиков» сознания от самой процедуры интроспективного анализа, то есть, в конечном итоге, отакта сознания, нацеленного на обнаружение этого пресловуто­го исходного материала. ]Оцной из заслуг функциональной психо­логии можно признать убедительное доказательствб того, 'что со-держшшёПсознания необособимо от актов сознания, вследствие "рёаТШзадйи которых это содержание явлено в сознании. Не сам очевидный факт наличия у сознания содержания отрицался фун­кционалистами, а подвергалась справедливой критике возмож­ность нахождения материала сознания в своем онтологическом качестве, без учета зависимости характера психического содержа­ния от реализуемых функций, делающих возможным такое нахож­дение. То обстоятельство, что в некоторых случаях испытуемому удается достичь позитивного результата самонаблюдения, Джемс объяснял действием механизма внимания: «Ни у кого не может быть элементарных ощущений самих по себе. С самого рождения наше сознание битком набито множеством разнообразных объек­тов и связей, а то, что мы называем простыми ощущениями, есть результат разборчивости внимания, которая часто достигает вы­сочайшего уровня» (James, 1890. Vol. I. P. 224). Помимо этого, в рус­ле функционального подхода было показано, что интроспекция, проводимая в лабораторных условиях, есть всегда ретроспекция, так как человек, испытав некоторый опыт, должен был проанали­зировать свои ощущения и сообщить о них экспериментатору спу­стя какое-то определенное время (Боринг Э. Г., анализируя опыт использования интроспективного метода в психологии, пришел к выводу о том, что интроспекции, в качестве способа непосредствен­ного наблюдения, попросту не существует. Нет интроспекции, «ко­торая не лжет». «Наблюдение — это процесс, требующий некоторо­го времени и подверженный ошибкам в своем течении» (Боринг Э. Г., 1999. С. 56)). Джемс полагал, что таким образом невозможно за­фиксировать неизменные психические элементы, уже хотя бы по­тому, что в сознании нет никакого константного содержания. Со­знание — это непрерывное течение, «поток», в котором ни одно ощущение, ни одна мысль не повторяются дважды. Препариро­вать этот «поток сознания» интроспективным способом — то же самое, что резать струю воды ножницами. Выбор функции как еди-^шцы анализа сознания был продиктован стремлением понять адаптационные способности сознания, что структурной школой психологии вообще не включалось в проблемное поле исследова-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ний. Тем самым феномен сознания оценивался как приспособи­тельный инструмент, а функциональная психология, по определе­нию Д. Р. Энджелла, — «это учение о фундаментальной полезнос­ти сознания» (Цит. по: ШульцД. П., Шулъц С. Э. С. 186). Коль скоро сознание сохранилось в процессе эволюции, значит, оно необхо­димо для выживания, следовательно, главнейшей задачей функ­циональной психологии должно было стать определение роли фун­кций, актов, операций как отправлений сознания, призванных обеспечить приспособление к среде. Таким образом, не вопрос: «Из чего состоит сознание?», а: «Для чего сознание?>> послужил отправ­ным пунктом теоретических поисков функционализма. Если сознание играет роль механизма адаптации (а именно в этом фун­кционалисты видели эволюционное оправдание его возникнове­ния), значит, реагирование на усложнение средовых влияний дол­жно носить не характер пассивного отражения, а быть активным, гибким, способным обеспечить сбалансированные отношения в системе «организм — среда». Функции не просто противопостав­лялись структуре самих актов сознания и психическому составу последнего, но, взятые изолированно, расценивались как само со­знание, а не карего проявления. Сведение сознания к совокупно­сти актов или функций привело к логическим основаниям утвер­ждать, что «акты конструируют объекты — стимулы» (Цит. по: Веккер Л.М., 1974. С. 34) (Дьюи). Абсолютизация функциональ­ного аспекта сознания естественным образом отразилась на трактовке сущности всех психических явлений. Неудивительно, что Джемс к явлениям памяти относит только два мнемических процес­са — запоминание и воспроизведение (Джемс У,, 1998. С. 202), иг­норируя тот очевидный факт, что память в первую очередь служит механизмом организации психического опыта человека и то, что весь состав психического имеет прямое отношение к свойству па­мяти сохранять накопленный в онтогенезе опыт во времени. Гово­ря о методологических изъянах функционализма, Л. М. Веккер за­метил, что, «поскольку ни структура, ни тем более функция в ее реальной рабочей активности не могут быть обособлены от исход­ного материала, в такой изначальный материал превращается сама функция» (ВеккерЛ. М., 1974. С. 34). Таким образом, принятие акта сознания за единицу анализа сделало фактически невозможным создание научной теории, реконструирующей логику реальной работы структурно-функциональной организации сознания, так как понимание того, каким образом реализуется функция, предпо-

faaea 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

лагает знание об устройстве психической структуры, собственно функцией которой и является акт сознания. В свою очередь, психи­ческая структура немыслима как пустая форма, лишенная содержа­ния. Любая психическая структура — это оформленное содержание; и таким содержанием должен считаться тот психический материал, из которого строится психический процесс, как бы последний ни назывался: актом, операцией или функцией сознания. В бихевиоризме, где предметом изучения являлось поведение, закономерным образом был сделан выбор и единицы анализа. Та-кой единицей стала реакция, возникающая в ответ на действие внешнего стимула. Стимульно-реактивная парадигма стала об­щетеоретической платформой не только для построения различ­ных (правда, несущественно отличающихся друг от друга) кон­цептуальных систем, но и для экспериментальных исследований. Дж. Б. Уотсон считал, что апелляция к содержанию внутреннего мира человека при объяснении наблюдаемого поведения не толь­ко малополезна с точки зрения возможностей понимания действительных механизмов реагирования, но и абсолютно бес­смысленна. Единственная задача бихевиориста — точно регист­рировать реакции в ответ на соответствующие стимулы. Вся феноменология психического была сведена к совокупности об-наруживаемых в наблюдении реакций. Даже трактовка мышле­ния несла на себе печать стимульно-реактивного подхода. Как указывал Уотсон, «с точки зрения психолога поведения, пробле­ма "значения" (смысла) представляет собой чистейшую абстрак­цию. В своих исследованиях психологи поведения с нею никогда не сталкиваются. Мы наблюдаем действия, совершаемые живот­ным или человеческим индивидом. Последний "имеет в виду" то, что делает. Мы не видим никакой теоретической или практичес­кой надобности в том, чтобы прервать его действие и спросить, что он имеет в виду во время действия» (Уотсон Дж, Б., 1998. С. 591). И далее: «Мышление... есть процесс, протекающий по методу проб и ошибок, — вполне аналогично ручной деятельно­сти... Весьма грубое сравнение, применимое и для мышления, можно найти в погоне голодного охотника за добычей. Он на­стигает ее, ловит, готовит из нее пищу и съедает, затем закуривает трубку и укладывается на отдых. Зайцы и перепела могут выгля­дывать из-под каждого куста, однако стимулирующее действие их на время исчезло» (Уотсон Дж. Б., 1998. С. 592). Пожалуй, здесь трудно сделать даже какие-либо комментарии.

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

Введение «промежуточных переменных», выполняющих роль опосредующего звена в стимульно-реактивной схеме, не могло устранить главный порок теоретической системы бихевиоризма, а именно абстрагирование поведенческого акта как от психиче­ских состояний, а значит и психического содержания, так и от психологической структуры самих реакций. Поведение, увиден­ное глазами бихевиориста, как бы повисало в воздухе, являясь отстроенной от психики реальностью. Неудивительно, что при таком взгляде с трудом поддавались объяснению как адаптаци­онные возможности человека, так и принципы психического от­ражения. То обстоятельство, что воздействие стимулов вызывает реакцию только после соответствующего отражения в познава­тельном контуре сознания, попросту игнорировалось. Модель человека, представленная в бихевиоризме, это живая машина (хотя и исключительно сложная, так как она способна к обуче­нию и восприятию культурных феноменов), действующая во внешнем мире методом проб и ошибок аналогично тому, как вза­имодействуют со средой животные. Конечно, такие представле­ния если и имеют определенное прикладное значение (например, в поведенческой терапии), то при решении задачи описания пси­хической системы, ориентированной на познание, они лишены ценности. Тем не менее отмечают и теоретические заслуги бихе­виоризма. Так, например, Л. М. Веккер заключает: «возведенные бихевиоризмом без достаточных оснований в ранг основного за­кона "пробы и ошибки" представляют здесь не только общий принцип организации поведения, но и его конкретную статис­тическую меру, ибо и пробы, и ошибки являются характеристи­ками, поддающимися числовому выражению» (Веккер Л. М., 1974. С. 36). Иначе говоря, случайность сочетаний реакций индивиду­ума со стимулами среды фактически есть проявление вероятнос­тного закона, так как частота появления реакции есть эмпири­ческое выражение вероятности. Желание поставить под контроль поведенческие реакции человека, а следовательно, и увеличить вероятность проявления желательных, социально полезных ре­акций послужило причиной создания Б. Скиннером концепции «оперантного обусловливания». На протяжении десятков лет Скиннер и его сторонники в основном были заняты разработка­ми теории и эффективной практики подкрепления, что, конечно же, не меняло общеметодологических установок бихевиоризма и не давало ни малейшей возможности понять природу человека в

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

ее отличной от природы животных специфичности. Как указы­вает М. Г. Ярошевский, в бихевиоризме, независимо от его раз­новидностей, «... детерминанты поведения крысы идентичны детерминантам поведения человека в лабиринте жизни» (Ярошев­ский М. Г., 1985. С. 410), поэтому «стимул — реакция» как едини­ца анализа поведения хотя и соответствовала пониманию пред­мета психологии и теоретической базе бихевиоризма, для целей построения научной психологической теории и выяснения детер­минант психического развития оказалась непригодной, а притя­зания психологов поведения на теоретическую систему, облада­ющую большим объяснительным потенциалом, обнаружили свою несостоятельность, равно как и не оправдались надежды бихеви-ористов относительно преобразования общества по идеальному образцу. Само желание поставить под контроль человеческое по­ведение по аналогии с тем, как это происходит в эксперименталь­ных лабораториях при изучении реакции животных, являлось столь же утопическим, сколь и антигуманным. Недаром даже те, кто склонен рассматривать социальные процессы с точки зрения биологии, отмечают, что «бихевиористская догма» мешает пра­вильному пониманию человека и общества, а идея тотального ма­нипулирования является «опасным безумием» (Руткевич А. М., 1985. С. 30) (К Лоренц).

В школе Узнадзе все психические процессы, феномен созна­ния, личность и ее проявления рассматривались через призму тео­рии установки. Установка как предрасположенность к чему-либо, как «направленность на...», состояние готовности к выполнению когнитивных или моторных действий, служит, по мнению пред­ставителей грузинской школы психологии, «исходной единицей познания психики» (ШерозияА. К, Тбилиси, 1979. С. 112). По мыс­ли Узнадзе, сама установка не осознается в виде какого-либо пере­живания, но при этом она является опосредующим звеном при взаимодействии с окружающей человека действительностью. Именно установка делает человека активным деятелем, а не про­сто существом, реагирующим только в зависимости от характера стимуляции тем или иным способом. Развивая идеи Узнадзе, сто­ронники теории установки в значительной степени расширили представление о природе установки. Так, например, А. Е. Шеро-зия полагает, что установка является не только неким «первопси-хическим состоянием целостности», но и, наряду с сознанием и бессознательным, есть важнейшая часть всего психического уст-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ройства, служащая основой реализации как сознательных, так и бессознательных процессов (ШерозияА. Е., 1979. С. 62). Пусковым механизмом личностных проявлений, в том числе и деятельности, также является актуализация соответствующей установки («Что чему предшествует: установка деятельности или деятельность ус­тановке?» — предмет многолетнего спора между грузинской и мос­ковской школами психологии. См., например, интересную работу В. П. Зинченко «Установка и деятельность: нужна ли парадигма?» в сборнике работ данного автора «Образ и деятельность». Моск­ва — Воронеж, 1997. С. 447—467.) Следует отметить, что установку понимают не только как состояние готовности, но и как «первич­ный эффект отражения», «смысловую характеристику личности», «первичную форму непосредственной интенции» личности, «ин­формацию, семантическая сущность которой... как правило, под­лежит проявлению в сознании» (Шерозия А. Е., 1979. С. 127). Из всего этого многообразия определений понятия «установка» не ясно, чем же она на самом деле является. Если это состояние, то состояние чего, ведь установка, в рамках теории Узнадзе, вместе с сознанием и бессознательным имеет свой собственный статус в психической организации. Если это характеристика личности, то непонятно, как характеристика личности может быть психичес­ким состоянием, и уж совсем загадочным представляется сведе­ние установки к «первичному эффекту отражения». Конечно, наи­более распространенное (и важно, что понятное) определение гласит: «установка — это готовность, предрасположенность субъек­та» (Краткий психологический словарь. 1998. С. 405). Однако, го­воря о состоянии готовности как об исходной единице анализа, нельзя игнорировать то обстоятельство, что это состояние его но­сителя. Без носителя состояния бессмысленно говорить и о самом состоянии. Таким образом, установка в любом случае производна от генетически более раннего психического образования. Установка должна быть образована, и, если все-таки установку трактовать как интенциональную активность, необходимо представлять себе, что является источником этой активности: бессознательное? сознание? «Я»?; и что содержательно представляет собой носитель этой ак­тивности, или, иначе, держатель этого состояния готовности.

В рассмотренных исторических примерах единицей анализа выступали в той или иной степени определенные, самостоятель­ные, базовые составляющие психики (сознания, поведения). В те­оретических конструкциях они представлены в «чистом», рафи-

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

77

 

нированном виде и без труда различимы как исходные предметы анализа. Тем не менее так бывает далеко не всегда. Например: что считать единицей анализа психического в психоанализе? Если структуру («сознание — предсознание — бессознательное») — то сама эта структура, по мысли 3. Фрейда, принимает кристалли­зованную форму, дифференцируясь из бессознательной сферы, имеющей своим источником энергию Id. Если принять Id за на­чальный предмет рассмотрения, что является тогда единицей пси­хической энергии, которая могла бы стать единицей анализа? В юнгианском психоанализе, по всей видимости, единицей ана­лиза «коллективного бессознательного» и, как следствие, всей сферы бессознательного, включая индивидуальное, да и всей пси­хики в целом, можно считать «архетип». Но архетип — это, по утверждению самого К. Юнга, только априорная матрица коллек­тивного опыта, форма, которая наполняется психическим содер­жанием лишь в процессе онтогенеза. Сама же форма, независи­мо от того, какова ее природа, должна иметь свой субстрат, должна быть выстроена из какого-то материала. Без понимания того, чем является такой материал и какие способы организации в струк­туре психического целого он допускает, нельзя не только опреде­лить сущность механизмов и функций психики, включая и бес­сознательную ее часть, но и объяснить характер связи между различными фрагментами знания в единой структурно-функци­ональной организации психики.

В ассоциативной психологии ассоциация играет роль домини­рующего психического механизма, но ассоциация, взятая за еди­ницу анализа, если и помогает в объяснении способа связи между элементами опыта, то ни в коей мере не способствует пониманию причин возникновения этих элементов и анализу их сущности. Подобный методологический промах был допущен также в геш­тальт-психологии, где целостный, несводимый к сумме составля­ющих его частей образ или, иначе, гештальт-структура, выступал в качестве единицы анализа зрительной перцепции. И аналогично тому, как Юнг не указывал характер «строительного материала», из которого возводится здание коллективного опыта, так и геш-тальт-психологи полагали, что психический образ формируется по законам целого, а не в соответствии с законами образования этого целого из каких-то определенных психических элементов.

Краткий исторический анализ показывает, что любая психоло­гическая концепция только в том случае может претендовать на

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

статус общепсихологической теории, если она ставит вопрос о спе­цифике того «языка», на котором «написана» психическая реаль­ность. Это означает, что без обсуждения характера психического материала, из которого строятся психические структуры, имею-jnue. свои функции, нельзя понять логику работы психики. Неда­ром Л. М. Веккер указывает: «...абстрагированной от материала может быть лишь воображаемая, но не реальная структура» (Век­кер Л. М., 1998. С. 50). Добавлю лишь, что, в свою очередь, струк­тура не может быть построена из действий, актов, функций и тем более из социальных форм взаимодействия человека с миром — поведения, общения, деятельности, так как наличие последних уже предполагает сформированное сознание. На этом основании «дей­ствие» или «живое движение» не может полагаться единицей ана­лиза психики, хотя на этом стоит отечественная психология на протяжении десятилетий, чему во многом способствовали оказав­шиеся заразительными идеи А. Н. Леонтьева. Напомню, что Леон­тьев выделял четыре уровня анализа деятельности и на каждом уровне — свою единицу анализа: особенную деятельность, дей­ствие, операцию и психофизиологическую функцию, но приори­тетной единицей анализа психики считал целостную деятельность. Хотя у Леонтьева встречаются довольно интересные определения единицы анализа психического, правда, сделанные в русле все той же теории деятельности («Единица» человеческой психики — ра­зумный смысл того, на что направлена его [человека] активность». (ЛеонтьевА. Я, 1972. С. 274.)). В. П. Зинченко и Н. Д. Гордееватак­же считают, что именно действие есть исходная единица анализа человеческой психики, и в качестве аргумента ссылаются на мне­ние В. В. Давыдова (1972), который полагает, что единицы анализа психики должны быть наблюдаемы, то есть иметь, как отмечает Зинченко, «реальную, чувственно созерцаемую форму» (Горде­ева Н.Д., Зинченко В. П., 1982. С. П.). Хотя, конечно же, нельзя не понимать, что психика, единицей анализа которой предлагают счи­тать действие, не может быть непосредственно наблюдаема. Она «трагически невидима».

Таким образом, определение единицы анализа не может быть сделано без учета характера психического материала. Это лишь одно из требований, которые должны предъявляться к выбору единицы анализа. Перейдем к более подробному обсуждению тех принципов, которым должна удовлетворять процедура выделе­ния единицы анализа человеческой психики.

Глава 6

ПРИНЦИПЫ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ЕДИНИЦЫ АНАЛИЗА ПСИХИЧЕСКОГО

Как уже отмечалось, выбор единицы анализа всегда носит про­извольный характер. Этот выбор, в некотором смысле, является внелогическим актом, поэтому далеко не всегда для самого автора психологической концепции представляется возможным отреф-лексировать «бессознательный контекст» такого рода решения. Зачастую это просто интуитивный выбор, и потому его действи­тельные основания остаются скрытыми и неопределяемыми. Нельзя принять за основу анализа то, во что ты не веришь, так как в противном случае сама теоретическая модель теряет для автора теории всякую аксиологическую привлекательность. В силу этого представляется невозможным абсолютно нивелировать субъектив­ный фактор в научном познании. Но это не означает, что сам про­извольный выбор не должен удовлетворять определенным крите­риальным требованиям, поскольку методологические последствия определения единицы анализа непременно скажутся на процессе построения концепции. За редким исключением (Гордеева Н.Д., Зинченко В. П., 1982; Зинченко В. П., Смирнов А. А., 1983) критерии выделения единицы анализа в психологии фактически не обсуж­даются. Само понятие единицы анализа является крайне неразра­ботанным (Краткий психологический словарь¹. Такое положение

¹ Хотя следует отметить, что понятие «единица анализа психики» с недавнего времени включают в перечень основных понятий психологии. В «Кратком пси­хологическом словаре» (Ростов-на-Дону, 1998. Общая ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского) приводится следующее определение единицы анализа пси­хики: «...образования, выступающие в качестве минимальных, далее не разложи­мых частей целостной психики и сохраняющие основные свойства этого целого» (С. 105.). Авторы словарной статьи, не испытывая ни тени сомнения, утвержда­ют, что «...постановка вопроса о поиске универсальной Е. А. П., не зависящей от характера исследовательской задачи, не имеет под собой оснований», что совер­шенно противоречит данному самими же авторами определению Е. А. П. Едини-

80 Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

объясняют «недостаточной методологической культурой современ­ной психологии» (Гордеева Н.Д., Зинченко В. П., 1982. С. 7), с чем нельзя не согласиться. Учитывая, что в психологии не существу­ет сколь-либо устоявшегося определения понятия «единица ана­лиза» и в литературе практически не обсуждается проблема нор­мативных критериев, в соответствии с которыми делался бы выбор единицы анализа психики, следует ожидать, что перечень пред­ложенных ниже принципов, согласно которым предлагается обо­сновывать такой выбор, может оказаться неполным, а разные принципы могут обладать различной силой методологической не­обходимости. Вместе с тем следует иметь хоть какие-то крите­рии, согласно которым производится исходный выбор.

Итак, базовыми принципами, определяющими выделение единицы анализа психического, предлагается считать следующие:

1. Принцип неразложимой целостности.

2. Принцип первичности психического материала.

3. Принцип гетерогенности.

4. Принцип необходимого развития.

5. Принцип психологической гомогенности.

Охарактеризуем существо перечисленных принципов.

1. При всем огромном уважении к Л. С. Выготскому, который, к тому же, первым в психологии осознал методологическое зна­чение выбора единицы анализа и предложил свое понимание понятия «единица анализа», нельзя не отметить, что выбор Вы­готским «значения» в качестве конструкта, отражающего элемен­тарную единицу в анализе мышления, не проверяется на соот­ветствие основнымтребованиям, хотя сами требования в своей, ставшей классической работе «Мышление и речь», Выготский попытался сформулировать. Правда, эти требования касались выбора единицы анализа мышления, а не всей психики в целом.

ца анализа психики может быть только универсальной. В любом другом случае это не единица анализа всей психики, а единица анализа мышления, деятельно­сти, аффективной сферы и т. д. У меня есть еще одно принципиальное возраже­ние против позиции Петровского и Ярошевского. Говоря о том, что «в современ­ной науке сформулирована система требований к Е. А. П.», авторы под совре­менной наукой недвусмысленно понимают персону В. П. Зинченко, что, собственно, и не скрывают. Но надо полагать, что В. П. Зинченко, при всех зна­чительных и бесспорных заслугах, не олицетворяет собой всю современную пси­хологическую науку.

Глава 6. Принципы определения единицы анализа психического

 

Выготский подчеркивал: «...решительным и поворотным момен­том во всем учении о мышлении и речи... является переход от это­го анализа (анализа элементов, составляющих целое, без учета спе­цифики целого. — А. А.) к анализу другого рода. Этот последний мы могли бы обозначить как анализ, расчленяющий сложное еди­ное целое на единицы. Под единицей мы подразумеваем такой продукт анализа, который, в отличие от элементов, обладает все­ми основными свойствами, присущими целому, и которые явля­ются далее неразложимыми живыми частями этого единства» (Выготский Л. С., 1996. С. 13,14). Хотя Выготский рассматривал слово как «живое единство звука и значения», как «живую кле­точку», которая уже содержит в элементарном виде все свойства, присущие понятийному мышлению, и был противником раздроб­ления слова на две части, между которыми потом пытаются «ус­тановить внешнюю механическую ассоциативную связь», он, тем не менее, единицей анализа мышления считает «значение», по­лагая, что «именно в значении слова завязан узел того единства, которое мы называем речевым мышлением» (Выготский Л. С., 1996. С. 14). На мой взгляд, выбор понятия «значение» для опре­деления единицы анализа речевого мышления не соответствует ранее сформулированному самим же Выготским требованию. Называя слово тем «живым единством», которое содержит в себе «в самом простом виде все основные свойства, присущие речево­му мышлению в целом» (ВыготскийЛ. С., 1996. С. 13), Выготский, тем не менее, выбирает одну из частей этого единства — внут­реннюю сторону слова или, иначе, его значение. В одном случае слово у Выготского выступает как элементарная единица анали­за речевого мышления, в другом же такой единицей является толь­ко одна из частей этого «нерасчленимого живого единства» — его значение. Полагаю, Выготскому было интуитивно ясно, что имен­но значение, а не слово может считаться единицей анализа мыш­ления, даже если это мышление и речевое. Слово, как единство означающего и означаемого, можно было бы расценивать как единицу анализа речи, но понятно, что никак не мышления. Же­лание соединить мышление и речь в одно концептуальное целое побудило Выготского остановиться на значении как на единице анализа, поскольку «значение представляет собой неотъемлемую часть слова как такового, оно принадлежит царству речи в такой же мере, как и царству мысли» (ВыготскийЛ. С, 1996. С. 15). Ос­тавляя в стороне обсуждение оснований выбора Выготским еди-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ницы анализа понятийного мышления¹, выделим первый прин­цип определения единицы анализа психического, который фак­тически был сформулирован Выготским: «...живая клетка, сохра­няющая все основные свойства жизни, присущие живому организму, является настоящей единицей биологического ана­лиза. Психологии, желающей изучить сложное единство, необ­ходимо понять это. Она должна найти эти неразложимые, со­храняющие свойства, присущие данному целому как единству, единицы, в которых в противоположном виде представлены эти свойства...» (Выготский Л. С., 1996. С. 14). Таким образом, пер­вым принципом, который играет роль критерия определения единицы анализа психического, является принцип неразложи­мой целостности. Согласно этому принципу, единицей анализа может быть только такое целое, которое, во-первых, обладает_в элементарном виде всеми свойствами, носителем которых является вся психика; и, во-вторых, это целое не может быть разложимо на элементы путем последующего анализа, так как свой­ства любого целого не могут быть поняты из анализа свойств составляющих: его частей². Об этом предупреждал и Выготский, указывая на изъян традиционного психологического анализа, который ориентирован на разложение сложных психических целостностей на элементарные образования, способ, с помощью которого специфика целого ложно трактуется исходя из особен­ностей составляющих целое элементов. Такой способ, как пи­шет Выготский, «можно было бы сравнить с химическим ана­лизом воды, разлагающим ее на водород и кислород.

¹ Критический анализ важнейших положений подхода Выготского к пробле­
ме мышления приведен в содержательной статье В. М. Разина «Исследование
мышления в работе Л. С. Выготского «Мышление и речь» // Психологический
журнал. 1997. № 5.

² Принимая за единицу анализа «действие» или «живое движение», Н. Д. Гор-
деева (1982) считает возможным говорить не только о гетерогенности единицы
анализа, но и о гетерогенном составе самой единицы анализа. Фактически Гор-
деева выделяет единицы анализа внутри единицы анализа, описывая действие
как многокомпонентное образование, включающее в себя исполнительные, ког­
нитивные, оценочные составляющие. (ГордееваН. Д., 1995.) Не вызывает сомне­
ния, что действие имеет различные фазы или компоненты, и, прежде всего по
этой причине, действие не может выступать единицей анализа всей психики.
Полагаю, что такой методологический ход является ошибочным, так как едини­
ца анализа не может быть разложима вследствие дальнейшего анализа. В про­
тивном случае это не единица, а такой же предмет анализа, как и любой другой,
обусловленный выбором исследователя.

Глава 6. Принципы определения единицы анализа психического

 

Существенным признаком такого анализа является то, что в ре­зультате его получаются продукты, чужеродные по отношению к анализируемому целому, — элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому, и обладают це­лым рядом новых свойств, которых это целое никогда не могло обнаружить» (Выготский Л. С., 1996. С. 11).

2. Второй важнейший принцип определения единицы анали­за психического должен заключать в себе требование видеть за единицей анализа материал психического, в отличие от любого рода психических структур, функций, свойств, состояний. Анализ истории развития психологической мысли с начала оформ­ления психологии в самостоятельную науку отчетливо показал, что ни одна научная психологическая теория не может быть от­влечена от рассмотрения того материала, из которого строятся психические процессы. Психический процесс непременно дол­жен строиться из какого-то материала. Он не может быть пост­роен из структуры определенным образом взаимосвязанных эле­ментов, а единственно из самих этих элементов, которые, благодаря тем или иным способам организации, «укладываются» в структуру процесса. Иными словами, по меткому замечанию Л. М. Веккера, «нельзя построить здание из стиля или сшить пла­тье из фасона» (ВеккерЛ. М., 1974. С. 32). Во время, когда существование психических функций предполагает наличие сформи­рованных психических структур, а существование последних предполагает некий «строительный материал», из которого эти структуры состоят, сам этот психический материал уже ничего не предполагает: В данном случае речь не идет о том, как образуется "этот материал, что является первопричиной его возникновения. Едва ли вообще на вопросы: «В какой момент онтогенеза возни­кает собственно психическая активность? И по каким критери­ям следует судить, что эта активность психическая, а не биологи­ческая?», могут быть получены обоснованные, понятные ответы» В контексте данного обсуждения неважно, вследствие чего и когда в организме человека впервые возникает психическая жизнь¹. Принцип, постулирующий выбор в качестве единицы анализа психический материал, делает возможным объяснение психиче­ских процессов как процессов, имеющих свой собственный суб­страт. Вместе с тем этот принцип обязывает оценивать любое пси-

'•Подробнее о первопричинах психического в онтогенезе см.: Часть II, Глава 12.

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

хическое явление, в том числе, например, и личность¹, не как сово­купность своих состояний и не с точки зрения свойств и проявле­ний, а, прежде всего, исходя из понимания того, чем является пси­хическое образование (образ, эмоция, мысль, действие или сознание, субъект, личность, индивидуальность) как носитель своих свойств и функций, то есть с точки зрения своего состава. Итак, данный принцип можно условно обозначить как принцип первичности пси­хического материала.

3. Психика — гетерогенная система, состоящая из различных психических образований реализующая совершенно различные процессы. Вместе с тем психический аппарат сохраняет ту цело­стность, которая характерна для любого системного образования. В соответствии с первым принципом, единица анализа психи­ческого должна быть соприродна всему психическому целому. Этим продиктована необходимость рассматривать единицу анализа не только как, элементарное целое, неразложимое на эле-менты без потери специфики, но также и как разнородный пси­хический материал потому что гетерогенность является неотъем­лемым атрибутом психики. Поэтому третьим важнейшим принципом, определяющим выбор единицы анализа психичес­кого, является принцип гетерогенности. Поскольку, в соответствии с принципом первичности психического материала, единицей анализа может служить только материал психического, значит ге­терогенность психики представляет собой различные модифика­ции того, что определяется выбором единицы анализа. В таком случае совершенно различные психические образования долж­ны быть поняты в аспекте своего содержания исходя из первона­чального выбора единицы анализа.

4. Как абсолютно справедливо отмечают Н.Д. Гордеева и В. П. Зинченко, единица анализа «должна быть способна к раз­витию, в том числе к саморазвитию» (Гордеева Н.Д., Зинчен­ко В. П., 1982. С. 9). Собственно говоря, это, как и предыдущий принцип, следствие требования согласования разнопорядковых целых: всей психики, как целого самого высшего порядка, и еди­ницы анализа психики, как целого самого низшего порядка. Раз­витие является модусом существования психики. Человеческая

¹ Психология, как известно, изучает психический мир. Если личность не счи­тать психическим образованием, значит личность не может включаться в пред­метную область психологии.

Глава 6. Принципы определения единицы анализа психического

 

психика не может находиться в состоянии покоя. Изменения яв­ляются условием психической жизни, поэтому процессуальный характер психики, способность к развитию и совершенствованию в течение онтогенеза форм познавательной, эмоциональной, ре-гуляционно-волевой активности должны найти свое отражение и в соответствующей элементарной нише психического, в «жи­вой клетке» живого психического целого. Известно, что С. Л. Ру­бинштейн одним из важных принципов психологии считал прин­цип развития. Любые диалектические единства: аффективное и интеллектуальное, сознание и деятельность, сознание и бессоз­нательное и т. д. могут быть раскрыты только с учетом движущих моментов развития человека. «Клеточка» или «ячейка» психоло­гии не является чем-то неизменным, всегда себе равным. Она — продукт развития, и на различных ступенях развития сама она изменяется и приобретает различное содержание и структуру. «Клеточка"... не абстрактный всегда себе равный, тождественный элемент. Генетический, исторический принцип распространяет­ся на нее. Различия психики на разных ступенях ее развития на­ходят себе отражение и в различии соответствующей «клеточки» (Рубинштейн С. Л., 1946. С. 173).

Таким образом, четвертый принцип может быть назван прин­ципом необходимого развития.

5. Следующий, исключительно важный принцип — принцип психологической гомогенности, в соответствии с которым в каче­стве единицы анализа психического запрещается выбирать ка­кое бы то ни было образование, не относящееся к сфере психи-ческого. По существу, данный принцип делает невозможным сведение единицы анализа психики к физическому (физиологи­ческому) или социальному явлению. Детерминанты психического находятся не вне, а внутри психики, поэтому объяснение фено­менологии необходимо производить на языке психологии, не прибегая к языку физиологии, биомеханики, биологии, антро­пологии, педагогики, социологии и всех тех дисциплин, которые примыкают к психологии. В противном случае мы всегда будем иметь дело с редукционистскими объяснениями (Агафонов А. Ю., 1989. С. 143). Оставаясь гетерогенной, единица анализа тем са­мым не может выходить за пределы собственно психической ре­альности. Такое критериальное требование поддерживается так­же авторами вышеуказанной работы (Гордеева Н.Д., ЗинченкоВ. П., 1982. С. 12): «единицы в рамках каждого уровня (психической

86 Часть1. Методология научно психологического исследования сознания

организации. — А. А.) должны быть гетерогенными, но вся таксо­номия единиц должна отвечать требованию гомогенности, то есть не выходить за пределы психологии. Каждая единица должна со­держать в себе свойства, отражающие познание, чувство, волю... В противном случае она будет единицей физиологического или, например, биомеханического, но не психологического анализа». Сходной позиции придерживается и В. М. Аллахвердов, одним из главных принципов научного психологического познания считая принцип «гносеологической редукции», согласно которому «ни­что в психике не должно объясняться биологическими закономер­ностями, физиологическими механизмами или социологически­ми законами. Психическая деятельность не потому такова, что так функционирует человеческий мозг, а наоборот, мозг так функцио­нирует потому, что он должен обеспечивать именно такую психи-ческую деятельность. Социокультурные явления — следствие со- вместной познавательной деятельности людей, а не причина совместной деятельности» (Аллахвердов В. М., 1993. С. 311).

На самом деле, выбор данного принципа не нуждается в обо­сновании. Он очевиден, так как в основу анализа психики по оп­ределению не может быть положено что-либо внепсихическое. Это было бы не только методологически ущербно, но и абсурдно в логическом отношении.

Повторюсь: перечень принципиальных ограничений для вы­деления единицы анализа, вероятно, может быть и дополнен. Однако для определения необходимого и достаточного количе­ства оснований выбора нужно было бы иметь критерий, с помо­щью которого устанавливалась полнота набора. «Что могло бы служить таким критерием?» — вопрос, который, насколько мне известно, методологами даже не обсуждается. В силу этого впол­не резонно удовлетвориться предложенным.

СМЫСЛ КАК ЕДИНИЦА АНАЛИЗА

Выбор элементарной единицы анализа психического, как было уже отмечено, с одной стороны, носит произвольный характер и часто базируется на вере в истинность того, что выбирается, то есть не является логическим выводом, с другой стороны, он должен быть отрефлексирован и пройти проверку на соответствие определен­ным критериальным требованиям. В качестве таких требований было предложено считать пять сформулированных выше принци­пов, согласно которым может производиться выбор единицы ана­лиза. Эти принципы в своей совокупности ограничивают зону по­иска единицы анализа» являясь своего рода методологическими фильтрами, Ранее также было продемонстрировано, что во все пе­риоды развития психологической науки, включая и современный период развития, проблема определения единицы анализа психи­ки считалась актуальной, безотносительно к тому, осознавалась ли эта проблема в качестве самостоятельной, методологически зна­чимой, или же нет. И думается, что поиск такой единицы анализа, которая бы разрешала существующие антиномии, обычно выде­ляемые в структуре психического опыта: отражение — регуляция, интеграция —дифференциация, произвольное — непроизвольное, сознание — бессознательное, аффективное — интеллектуальное, образ — действие и т. п., и которая позволила бы интегрировать в единую структуру психологического знания две по сей день ото­рванные друг от друга отрасли психологии — психологию когни­тивных процессов и психологию личности ~ на мой взгляд явля­ется не только перспективным, но и необходимым при решении задачи увеличения строгости научной психологической мысли и преодоления концептуальной разобщенности, царящей сегодня в научной психологии.

Единицей анализа, удовлетворяющей вышеописанным прин­ципам, намой взгляд, может выступать смысл»: На каждом уров-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

не иерархической организации психики смысл выступает в раз­личных формах своей модификации, но при этом всегда остава­ясь тем «строительным материалом», из которого строятся гете­рогенные психические образования. В силу этого смысл — это и содержание сенсорно-перцептивного образа, и содержание вто­ричного образа представления, и, конечно, содержание мысли как конечного продукта мышления. Эмоции и чувства, мотивы и дей­ствия также в своей основе, то есть в отношении к источнику по­рождения, могут быть охарактеризованы как психические фор­мы, содержащие смысл. Наиболее важное следствие сделанного выбора относится к анализу содержания памяти. В дальнейшем я постараюсь показать, что следы, «ячейки» памяти — это и есть те¹ смыслы, которые сохраняются с течением времени, хотя смена психических форм, которые наполнены соответствующими смыс­лами, происходит в каждый момент времени.

Понятие «смысл» довольно широко используется в психоло­гии. Достаточно сказать, что Выготский, считая недопустимым разведение аффективной и интеллектуальной сферы, указывал, что «существует динамическая смысловая (курсив мой. —А. А.) си­стема, представляющая собой единство аффективных и интел­лектуальных процессов» (Выготский Л. С., 1996, С. 20). А. Н.Ле­онтьев определял «личностный смысл» как «отношение мотива к цели», считая, что это важнейшая образующая сознания, а его последователи (Д. А. Леонтьев), рассматривают личность как мно­гокомпонентное смысловое образование (Леонтьев А. А., 1997. С. 280). В психологии эмоций также нередко говорят о смысло­вом характере аффективности. Так, например, отмечают: «...еди­ницей» анализа деятельности является смысл как отражение жиз­ненных отношений субъекта, а эмоции (переживания) являются компонентом смысла, выполняющим определенную функцию в его формировании и последующем развитии. Эмоции ставят «за­дачу на смысл» (Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров О. К. 1980. С. 36). Ф. В. Бассин предложил идею «значимого пережива­ния» как смыслового эмоционального способа психического от­ражения. Он писал: «фундаментальное представление об управ­ляющих функциях смыслов раскрывается... в условиях не противопоставления "смыслов" "переживаниям", а интеграции обоих этих понятий в рамках идеи "значимого переживания"» (Бассин Ф. В., 1973. С. 22). Во многих работах, посвященных пси­хологии памяти, «смысл» расценивают в качестве субстрата мне-

Глава 7. Смысл как единица анализа

 

мики (см. Часть III данной работы), не говоря уже о том, что смысл выделяют как единицу анализа мышления и речи. Вместе с тем невозможно понять природу личности вне осмысленных форм ее проявления: поведения, деятельности, общения, с одной сто­роны, и, с другой, без признания личности, как носителя своих свойств и субъекта предметных и познавательных действий, ком­муникативных и поведенческих актов, интегральным смысловым психическим образованием. То, чему имманентно не присущ смысл, не может быть носителем имеющих смысл свойств (а раз­ве направленность личности или характер не есть сложные кон­стелляции, симптомокомплексы смысловых компонентов?), рав­но как и не может быть субъектом осмысленной социальной активности, в том числе, конечно же, и субъектом социального познания во всех его формах. Понимание «смысла» как основы анализа психического дает шанс построить общепсихологическую теорию, в рамках которой был бы преодолен разрыв между пси­хологией познавательных процессов и персонологией.

Базовой функцией психики является отражение! В эффектах отражения субъекту открывается предметная, а значит, осмыс­ленная картина воспринимаемого, представляемого, мыслимо­го. Мир для человека становится значащим благодаря тому, что человек способен к его осмыслению. Смысл есть исключитель­ная прерогатива человека. Вне человеческой психики смысл себя не обнаруживает. Здесь можно вспомнить известное высказыва­ние Л. Витгенштейна: «Смысл мира должен находиться вне мира. В мире все есть, как оно есть, и все происходит, как оно происхо­дит, в нем нет ценности — а если бы она и была, то не имела бы ценности» (Витгенштейн Л., 1994. С. 70), а также слова М. К. Ма-мардашвили: «смысл — не есть предмет, находимый в мире», он «никогда не исполняется в виде какого-нибудь события или со­стояния» (Мамардашвили М. К., 1992. С. 61). Другими словами, смысл нельзя обнаружить как вещь, как свойство или функцию какого-либо объекта действительности.. Ни реальный, чувствен- но воспринимаемый предмет, ни события или явления мира, ни история, ни литературный текст не имеют смысла, а только вос- приятие, представление или размышление о чем-либо может быть наполнено смыслом. В данной работе «смысл» рассматривается только в аспекте состава (содержания) психики («состав» опре-деляют как «множество», набор элементов или частей, образую­щих целое» (Ганзен В. А., 1974. С. 35)). Только в человеческой пси-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

 

хике, которая является моделью действительного мира, после­дний обладает смыслом, в силу чего и присутствие человека в мире становится осмысленным. Само неустанное стремление челове­ка искать в своей жизни смысл — есть лучшее свидетельство его объективного существования в субъективном мире человека.

Смысл неделим. Это молярная единица. Смысл представляет собой предельную степень аналитического деления психики. Как заметил С. И. Голенков, «поиск элементарных структур смысла никуда не ведет, поскольку попытка вычленения элементарных составляющих смысла — есть поиск некой меры смысла, наподо­бие единиц измерения в естествознании» (Голенков С. И., 1996. С. 46). Что могло бы служить единицей анализа самого смысла? Здесь, думается, возможен единственный ответ: сам смысл как це­лое, как завершенность и неделимость, что не означает постули­рование существования «смысла в себе», поскольку смысл не мо­жет рассматриваться как изолированная сущность, а только в отношении к другим смыслам. Аналогичной точки зрения придер­живался и М. М. Бахтин, который считал, что смысл может актуа­лизироваться, «лишь соприкоснувшись с другим (чужим) смыс­лом, хотя бы с вопросом во внутренней речи понимающего... Он существует только для другого смысла, то есть существует только вместе с ним». Смысл подчиняется закону единства. Не может су­ществовать обособленного, изолированного смысла. Это было бы contradicto in adjecto (формально-логическое противоречие в оп­ределении с определяемым. — лат.) (Бахтин М. М., 1994. С. 262).

При этом сам смысл не складывается по частям; если он есть, он дан целиком. Поэтому смысл является такой единицей анали­за, которая не может быть далее разложима. Это давно известно в лингвистике и аналитической философии: смысл фразы не со­стоит из значений слов, ее составляющих, точно также, как смысл всего текста не может быть сведен к сумме значений частей, об­разующих текст. Смысл может быть только целостен, только це­лостность может иметь смысл.

Вполне возможно, что выбор понятия «смысл» для обозначе­ния единицы анализа психического, единицы, которая вместе с тем необходимым образом должна рассматриваться в качестве материала, из которого состоит психическая реальность, являет­ся не самым удачным. Вероятно, для этой цели могли бы быть использованы и другие понятия. Психика не может не иметь сво­его содержания и понятно, что физические объекты реального

Глава 7. Смысл как единица анализа

 

мира никак не могут выступать в качестве такого содержания, равно как содержанием психики не могут являться формы отра­жения, хотя бы и отражения «движущейся материи» (Б. Г. Анань­ев). Какой-то термин в любом случае должен быть найден для обозначения гетерогенной единицы анализа психики¹. На мой взгляд, понятие «смысл» в наибольшей степени удовлетворяет всем тем требованиям, которые были перечислены в предыдущей главе. Помимо этого, сделанный выбор позволяет наметить ло­гический переход к рассмотрению центральной проблемы пси­хологии, а именно проблемы сознания. Без выяснения роли со­знания в психической жизни человека нам не суждено будет понять специфическое отличие человеческой психики от психи­ческой организации животных.

¹ В свое время, отвечая на вопрос о том, в чем состоит отличие эмоций от чувств, Юнг указывал, что термин «чувство» является вполне подходящим для обозначения оценочной функции. То, что человек устанавливает оценочные от­ношения, — это факт, и эта оценочная функция должна как-то называться. Так вот Юнг предложил обозначать эту функцию понятием «чувство», заметив, что «если бы большинство мыслящих людей пришло к выводу о том, что «чувство» является неудачным наименованием для данной функции», то он бы не возра­жал, если бы был предложен лучший термин (Юнг К. Г. Киев, 1995. С. 27.).

Глава 8 ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О СМЫСЛЕ

Существует множество различных дефиниций понятия «смысл». Уже сам факт многозначности толкования этого поня­тия показывает всю сложность его строгого определения. В куль­турологии, семиотике, лингвистике, теории информации, пси­хологии смысл трактуется настолько по-разному, что сама попытка согласовать различные, порой противоречащие друг дру­гу варианты интерпретации заранее обречена на провал. Поэто­му, строя представление о смысле, позволительно включать в поле анализа позиции тех, чей взгляд на явление соотносится с автор­ской координатой понимания.

Среди философов, это, пожалуй, Э. Гуссерль. В феноменоло­гии Гуссерля понятие «смысл» несет самую значительную теорети­ческую нагрузку. С одной стороны, смысл — это онтологическая характеристика самого бытия, с другой стороны, смысл — консти­туирующий сознание элемент. Человек, по Гуссерлю, это носитель смысловой специфики. Это означает, что факт любого сознатель­ного переживания есть событие смысла, заключенного в этом пе­реживании. С человеком в мир вторгается и тем самым изменяет его для человека реальность смысла. Только принимая это поло­жение, можно говорить о смыслах как онтологических основани­ях мира. Мир, взятый сам по себе, безотносительно к человеку, есть нечто совсем иное, нежели тот мир, в котором присутствует по­знающий человек. Для характеристики состава переживания (а лю­бое интенциональное переживание «есть сознание чего-либо» (Гус­серль Э., 1996. С. 73)) Гуссерль вводит понятие «ноэма». Например, восприятие обладает своей ноэмой — «смыслом восприятия, то есть воспринимаемым как таковым» (курсив Э. Г.). Соответственно, вос­поминание обладает воспоминаемым, удовольствие — тем, что доставляет удовольствие, суждение — тем, о чем выносится су­ждение. «Ноэматический коррелят» (идеальное содержание всякого

Глава 8. Общее представление о смысле

 

интенционального переживания. — А. А.), «который именуется ... "смыслом", следует брать точно так, как "имманентно заключен" он в переживании и восприятии, суждении, удовольствии и т. д., то есть точно так, как он предлагается нам переживанием...» (Гус­серль Э., 1996. С. 74). Смысл у Гуссерля выполняет функцию пред­метного содержания переживания, «необходимого ядра», вокруг которого синтезируется переживание, это смысл «в как его спосо­ба данности». На примере восприятия Гуссерль демонстрирует фе­номенологическую позицию следующим образом: «воспринимае­мое» не заключает в себе как смысл воспринимаемого ничего, кроме того, что «действительно является» в являющемся по мере восприятия, причем в том именно модусе, в том способе данно­сти, в какой являющееся и осознается в восприятии. На этот им­манентный восприятию смысл всегда может быть направлена спе­цифическая рефлексия...» (ГуссерльЭ., 1996. С. 77) И далее: «...обладание смыслом — это основной характер сознания вооб­ще, которое благодаря этому есть не только переживание, но и пе­реживание, обладающее смыслом» (Гуссерль Э., 1996. С. 77).

Л. Бинсвангер, будучи приверженцем идей М. Хайдеггера (пос­ледний, напомню, был учеником Гуссерля), также исповедовал феноменологический подход при анализе психических явлений, в том числе и в отношении интерпретации сновидений. Смысл, по Бинсвангеру, есть способ, которым реальность мира открыва­ется для человека. Смысл есть основание взаимонеобходимости человека и мира. Это то, что фундирует бытие в мире (Рутке-emA.M._t 1985. С. 82).

В отечественной психологии традиционно разграничивают понятия «смысл» и «значение», хотя в англоязычной литературе эти понятия используют как взаимозаменяемые в силу того, что «meaning» употребляется для обозначения как одного, так и дру­гого понятий, а слово «sense» в научной литературе встречается довольно редко (Краткий психологический словарь, 1998. С. 351). В Психологическом словаре мы находим следующую дефиницию понятия «смысл»:

1) суть, главное, основное содержание (иногда скрытое) в яв­
лении, сообщении или поведении;

2) личностная значимость тех или иных явлений, сообщений
или действий, их отношение к интересам, потребностям и жиз­
ненному контексту в целом конкретного субъекта» (Краткий пси­
хологический словарь, 1998. С. 351).

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

Авторы словарной статьи указывают, что в психологии это понятие чаще всего используется во втором варианте, образуя с понятием «значение» полярную оппозицию.

Разведение понятий «значение» и «смысл» мы встречаем в ра­ботах Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурии, С. Л. Рубин­штейна. Пожалуй, одним из первых в отечественной психологии дифференцировал эти понятия Выготский. Говоря о слове как средстве знаковой коммуникации, Выготский, вслед за Ф. Пола-ни, различает «смысл» слова и его «значение». «Смысл, — пишет Выготский, — представляет собой совокупность всех психоло-гических фактов, возникающих в нашем сознании... Смысл сло­ва... оказывается всегда динамическим, текучим, сложным обра­зованием, которое имеет несколько зон различной устойчивости. "Значение" есть только одна из зон... и притом зона, наиболее устойчивая, унифицированная и точная...Значение есть тот не­подвижный и неизменный пункт, который остается устойчивым при всех изменениях смысла слова в различном контексте. "Зна­чение" есть не более как потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смыс­ла» (Выготский Л. С., 1997. С. 87). Главный вывод, который на основании такого разделения делает Выготский, заключается в том, что «смысл», не являясь в отличие от «значения» неразрыв­но связанным с определенной знаковой формой, отделим от зна­ка. Всегда существует возможность выражения одного и того же смысла через различные наборы знаков. Иначе говоря, смысл никогда не связан какой-либо жесткой знаковой формой. Коли­чество степеней семантической свободы знака обусловлено, в свою очередь, его положением в контексте. «...Смысл слова не­исчерпаем... Смысл... никогда не является полным», — указывал Выготский. С его идеями в полной мере согласуется мнение А. Н. Леонтьева. По Леонтьеву, «смысл выражает «отношение мотивакцели» (Леонтьев А. Н., 1981. С. 300), в то время, как «зна­чение» отражает индивидуальное, независимое от личности от­ношение к объективной действительности. «...Смысл выражает­ся в значениях (как мотив в целях), а не значение в смыслах» (Леонтьев А. Н., 1981. С. 301).

А. Р. Лурия называет «смысл» «индивидуальным значением слова» и полагает, что субъективные аспекты значения привно­сятся «соответственно данному моменту ситуации» (Лурия А. Р. С. 60). Свою позицию Лурия поясняет следующим примером:

Глава 8. Общее представление о смысле

95

 

«Слово "уголь" имеет определенное объективное значение. Это черный предмет древесного происхождения, результат обжига деревьев, имеющий определенный химический состав, в основе которого лежит элемент С (углерод). Однако смысл слова "уголь" может быть совершенно различным для разных людей и в разных ситуациях. Для хозяйки слово "уголь" обозначает то, чем разжи­гают самовар или что нужно для того, чтобы растопить печь. Для ученого уголь — это предмет изучения, и он выделяет интересу­ющую его сторону этого значения слова — строение угля, его свойства. Для художника — это инструмент, которым можно сде­лать эскиз, предварительный набросок картины. А для девушки, которая испачкала белое платье углем, слово "уголь" имеет не­приятный смысл: это что-то, что доставило ей в данный момент неприятные переживания» (ЛурияА.Р., С. 61).

Сходную точку зрения на проблему «смысл — значение» мож­но обнаружить в теории В. В. Нахимова (Налимов В. Б., 1979; 1989).

С. Л. Рубинштейн акцентирует внимание на единстве знания и переживания, которое отражается в «смыслах» как производ­ных от устоявшихся в языке значений. «Фиксированные в языке обобщенные значения, отражающие общественный опыт, — ука­зывает С. Л. Рубинштейн, — приобретают в контексте индивиду­ального сознания, в связи с мотивами и целями, определяющи­ми речь как акт деятельности индивида, индивидуальное значение или смысл, отражающие личное отношение говорящего, — не только его знания, но и его переживания в том неразрывном их единстве и взаимопроникновении, в котором они даны в созна­нии индивида».

Термины «значение» и «смысл» используются не только в пси­
хологии, но также в логике, теории информации, лингвистике,
культурологии и в других областях знания. Иногда то, что одни
считают «смыслом» (например, Фреге), другие называют «значе­
нием» (Полани, Выготский, Леонтьев, Бахтин). Однако, несмот­
ря на большое количество определений (в начале XX в. Ч. Огден
и А. Ричарде приводили уже 16 вариантов определения понятия
«значение»), как в большинстве подходов, и, прежде всего, в рус­ле психологии, так и в настоящей работе делается «разведение»
понятий «смысл» и «значение» на следующем основании: значе-ния существуют в сфере культурных конвенций, а смыслы локализованы в психической сфере субъектов, участвующих в процессе познания, деятельности и знаковой коммуникации, в том

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

числе и аутокоммуникации. Следовательно, «смысл» как факт и оодержаййе психики не может являться характеристикой знака, языкового выражения, равно как и любого явлениями исключе­нием цсихического. Смысловую оценку получает воспринимае­мое, представляемое, переживаемое, мыслимое, тогда как значе­ния объектов восприятия, представления, переживания и мысли выступают конвенциональным коррелятом смыслообразований. Еще одно кардинальное различие между значением и смыс­лом состоит в том, что смысл всегда осознается одномоментно. Он, как ранее уже было сказано, не складывается по частям, в то время как значения, например, языкового выражения, наслаи­ваются друг на друга. Так, значение высказывания есть последо­вательная структура, образующаяся из значений знаков, которые составляют развернутое языковое высказывание. «Смысл, в от­личие от значения, — считает В. П. Зинченко, — складывается (извлекается) не последовательно, линейно из различных уров­ней языка, в котором описана, дана ситуация, а схватывается нами комплексно, симультанно» (Зинченко В. П., 1998. С. 51). Кроме этого, значение дискретно, а смысл континуален. Всегда суще­ствует возможность многовариантного осмысления значения. Такая поливариантность — непременное условие свободы осоз­нания конвенциональных значений. Хотелось бы между тем от­метить, что проблема конвенциональности значений не являет­ся столь простой, как это может показаться на первый взгляд. Чаще всего при разрешении аномалии «почему люди понимают определенные вещи, в том числе и усваивают значения различ­ного рода естественных и искусственных языков некоторым сход­ным образом?» «конвенциональность» используют в качестве объяснительного принципа: мол, значения знаков языковых вы­ражений, функциональные значения предметов определяются принятыми в человеческом сообществе соглашениями. Однако сами конвенции нуждаются в объяснении. В свое время В. Куайн задался законным вопросом: если конвенции имеют форму экс­плицитного соглашения, то на каком языке, велось обсуждение такого соглашения? (Лебедев М.В., 1998. С. 62) Что значит кон­венциональность? Как вырабатываются конвенции в условиях того или иного культурно-исторического контекста? Эти вопро­сы находятся в центре внимания культурологов и лингвистов са­мого разного толка. В задачи данной работы не входит анализ безусловно сложной проблемы знаковости. Единственно отмечу,

Глава 8. Общее представление о смысле

 

что от того, какой и как язык мы усваиваем, каким образом мы лингвизируем свой мир, зависит и наше знание о мире¹. Извест­ная и достаточно популярная в настоящее время концепция лин­гвистической относительности Сепира-Уорфа базируется на представлении, согласно которому язык организует поток чув­ственного опыта и позволяет строить осмысленный мир на осно­ве тех языковых норм, которые усваиваются с раннего детства в Определенной общественной и культурной среде. Трудности же понимания друг друга представителями различных языковых культур обусловлены тем, что в языке «содержится своеобразный взгляд на мир, и различия между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки» (Лебедев М. В., 1998. С. 83). Если к этому добавить и отличия, связанные с индивиду­альным употреблением понятий внутри однородной языковой среды, сохраненная способность к человеческому взаимопони­манию воистину может считаться чудесной.

Краткий анализ дает основания считать смысл психическим продуктом, в то время как значения (предметные и лингвисти­ческие) принадлежат внешнему относительно психики миру, при­чем важно подчеркнуть, что смыслы как содержание психичес­кого уникальны, как уникален сознательный опыт каждого человека, как уникальна любая человеческая жизнь. Это утверж­дение нисколько не противоречит положению о том, что струк­тура и функции человеческой психики и сознания имеют общий для всех людей вид, который не зависит от национальных, поло­вых, возрастных, культурных и других особенностей. Каждый уникальный человек похож на всех остальных людей. Его сход­ство определяется инвариантными для всех людей принципами, лежащими в основе строения психики и общими законами ее функционирования, а уникальность — неповторимостью психи­ческого содержания памяти, отчего и опыт осознания в актуаль­ный момент времени приобретает индивидуальную специфику.

¹М. Хайдеггер называл язык «домом бытия, где человек пребывает».

Глава 9 ОБ АМОДАЛЬНОСТИ СМЫСЛА

Окружающий эмпирического субъекта действительный мир сам по себе (то есть как мир ноуменальный) не является зримым, слы­шимым, осязаемым или обоняемым. Таковым его делают формы отражения: зрение, слух и т. д. Картина мира, что строится субъек­том познания, или иначе, та психическая проекция феноменов действительного мира, который репрезентирован носителю созна­ния через формы психического отражения («познавательные кон­туры сознания») есть модельное знание субъекта о том, как устро­ен мир, какие свойства имеют объекты действительного мира, какие отношения существуют между этими объектами, чем детер­минировано то или иное явление. Картина мира в данном случае может быть понята как упорядоченное содержимое памяти, по­скольку именно в памяти хранится вся информация, усвоенная и накопленная субъектом до момента текущего настоящего, Поми­мо этого, работа сознания, те или иные эффекты понимания (а соз-нание и есть аппарат понимания, тогда «сознавать» = «понимать») возможны лишь на основе ранее накопленного опыта. Такое пред- ставление лишь в том случае оправданно, если память в аспекте сохранения информации принимать за бессознательное психиче­ское. Поскольку сознание не является потенциальным, а всегда ра­ботает в актуальном режиме («здесь и сейчас»), то содержанием сознания будет только то, что составляет наличный, буквально: текущий, сенсорный, перцептивный опыт или опыт представле­ния, мышления, эмоционального переживания. Об этом отдельно пойдет разговор в дальнейшем.

Сознание в каждом акте познания стремится верифицировать уже имеющиеся знание субъекта об окружающем мире, то есть проверить на достоверность построенную ранее картину мира. В психологии познавательной активности это выражается в раз­нокачественных эффектах последействия памяти, начиная с эф-

Глава 9. Об амодааьности смысла

 

фектов влияния установки на восприятие, эффектов констант­ности, эффектов инерции поведенческих стереотипов и закан­чивая эффектами фантомных конечностей и даже фактами со­хранения автором научной теории ее базовых положений путем «защитного пояса» теории (И. Лакатос) в ответ на логические или эмпирические опровержения. Память имеет тенденцию к после-действию. В противном случае oна не нужна.,

Работу сознания в актуальном режиме невозможно представить

себе без априорного пред-понимания. Познавательные контуры сознания: сенсорно-перцептивны, контур представления, мыслительный и рефлексивный — есть формы, содержащие смыслы. Сами процессы формирования интегральных продуктов познавательной деятельности, например, перцептогенез или мыслительный про­цесс следует рассматривать как различные виды смыслогенеза, как процессы понимания. Согласно закону Ланге, формирование, на­пример, зрительного перцептивного образа проходит ряд стадий и начинается с применения сознанием самых слабых критериев со­ответствия ожиданий воспринимаемому объекту, когда объект опознается как «нечто», а не как «что-то». Затем ужесточаются кри­терии соответствия, сужается мнемический (бессознательный) контекст понимания и перцепт приобретает свои специфические свойства: константность, целостность, предметность и обобщен­ность, то есть достигается стадия ясного осознания. Динамика формирования перцептивного образа, а если обобщить, то и ди­намика мышления, процесс построения научной концепции, раз­витие отношений с другим человеком или отношения к собствен­ному «Я» — это разнообразные формы смысловой динамики, процессы последовательного различения и уточнения смысла.

Забегая вперед, укажем, что сознание есть синоним самосозна-ния: сознание, которое понимает, и сознание, которое понимает­ся как актуальное смысловое содержание «текста» познавательно­го контура, - это одно и то же сознание, само себя понимающее сознание. Если же за явлениями, данными в текущем настоящем в сознании, за мыслью, представлением или любым переживанием, в широком смысле слова, включая и сенсорные эффекты, допус­кать существование некой инстанции, реализующей акты пони­мания этих явлений, некоторого субъекта, который инициирует процедуру интерпретации, то мы будем вынуждены за этой инстан­цией, этим субъектом предполагать еще одну инстанцию или субъекта познания, то есть еще одно ago-сознание, а за ним еще

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

одно и т. д. Поэтому необходимо совершать редукцию на уровне анализа самих феноменов. А это означает, что 1) кроме памяти за феноменом сознания ничего не стоит, 2) феномен сознания сам себя обнаруживает, сам себя понимает. Поэтому, например, на воп­рос: «Чем мы видим сон?» не следует отвечать, что вопрос постав­лен некорректно, ведь мы действительно переживаем факт визу­ального наблюдения и часто понимаем, что наблюдаем мы, а не кто-то за нас. Сон сам себя видит, сам себя понимает. Тот экран, на котором разворачиваются события сновидения («онтологический план сознания»), не предполагает зрителя перед экраном («гносе­ологический план сознания»). Экран сам себя рассматривает. Как нельзя лучше подходят для иллюстрации эффекта самообнаруже­ния сознания поэтические строчки О. Мандельштама: «Я и садов­ник, я же и цветок...»

Смысл, заключенный в активном познавательном контуре, не есть сам познавательный контур сознания, но вне формы своего существования (явления в сознании) он актуально не проявляет­ся. Смысл выражается в продуктах сознательной активности. На­против, в памяти (бессознательной психике) смысл хранится без означающих его носителей. Ни ощущения, ни образы, ни мыс­ли, ни эмоций, ни действия не сохраняются в памяти. (Это чрез­вычайно важный тезис, который я отстаиваю, и к обсуждению которого не раз еще буду возвращаться.) Нет поэтому и основа­ний для выделения зрительной, слуховой или моторной памяти. Человек запоминает в зрительной модальности, на слух или с помощью осязания, но это не означает, что способ запоминания, форма определяют характер мнемического следа, а следователь­но, тип памяти. Другими словами, память записывает и сохраня­ет только смыслы, порождаемые в тот или иной момент времени в сознании, аде: сами"продукты психической активности, по­скольку последние обнаруживаются и существуют только в тот момент, когда переживаются в сознании. Память же, хотя и су­ществует как актуальное бессознательное содержание психики, хранит информацию о прошлом. В силу этого семантическая модель мира или картина мира является амодальной по своей природе. Амодален и смысл как психический субстрат памяти.

Аргумент I

Психологическая экспериментатика также подтверждает ска­занное. Если испытуемому зрительно предъявлять предметные

Глава 9. Об амодальности смысла

изображения, а затем, спустя определенное время, предложить узнать изображенные предметы в ряду других с помощью осяза­ния, то испытуемый легко справится с этой задачей. Или если испытуемым предложить для запоминания стимульный ряд, со­стоящий из предметных понятий и изображений, а потом, через определенный интервал времени, предъявить такой набор изоб­ражений, в который будут включены те, что соответствуют зна­чению понятий искомого ряда, но ранее не предъявлялись, то при задании опознать все стимулы, входящие в искомый набор, испытуемые, как правил о, с высокой степенью субъективной уве­ренности узнают эти изображения как те, что предъявлялись пер­воначально, не осознавая при этом ошибки идентификации (Хоф-манИ., 1986. С. 57-59).

Аргумент II

Исследования Е.Ю.Артемьевой (1999. С. 96-103) показали, что выполняя задачу соотнесения разномодальных объектов, на­пример, визуальных изображений или квазиизображений с раз­личными по текстуре поверхностями или же с разными аромати­ческими стимулами, испытуемые атрибутируют объекты, поставленные в соответствие друг с другом, сходным образом. Ис­пытуемые в эксперименте оценивали по шкалам семантического 25-шкального дифференциала цветочный запах. Этот запах со­поставлялся с одним из 8 контурных беспредметных изображе­ний. Если испытуемый при оценивании по какой-то из шкал выбирал левый край шкалы (например, по шкале «злой — доб­рый» он оценивал изображение как «злое»), тогда значение оцен­ки равнялось одному баллу; соответственно, если выбирался пра­вый край шкалы — ноль баллов. Таким образом, система оценок могла быть записана в виде 25-мерного вектора с координатами О и 1. Оказалось, что объект «цветочный запах» и изображение, с которым этот объект соотносился самим испытуемым, атрибу­тируется по шкалам дифференциала практически одинаково, хотя понятно, что запах и изображение — объекты принципиально различной природы (Артемьева Е. Ю., 1999. С. 100). «Взаимопро-ектируемость семантик», по мнению Артемьевой, может являть­ся доказательством существования частных семантик. К таким частным семантикам могут быть отнесены семантика цвето-форм, вкусов, поверхностей, запахов, интервалов времени и т. д. Говоря о том, что эти частные семантики могут быть взаимопроецируе-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

мы, Артемьева фактически утверждает, что смысловое содержа­ние одной модальности может быть представлено в другой мо­дальности, что, собственно, и доказывает независимость смыс­лового содержания от модальной формы. Смыслы как содержание психики не могут быть модальны или интермодальны. Смысл может иметь чувственную форму, но он не есть эта чувственная форма. Другое дело, что в текущем настоящем смысловое содер­жание продукта психической активности необходимым образом оформлено и только в таком виде представлено в сознательном переживании.

Резюмируем сказанное.

1. Смысловая модель мира (картина мира) строится, видоиз­
меняется, уточняется в процессе перманентной работы сознания.
Каждый акт сознания делает неизбежным понимание смысла,
заключенного в активных смыслопорождающих познавательных
контурах сознания.

2. Познавательные контуры сознания, в том числе и разномо-
дальные виды сенсорно-перцептивного контура, определяют
только синтаксис текста сознания, а не его семантику. Амодаль-
ность смысла есть тривиальное следствие анализа того факта, что
мир является узнаваемым для эмпирического субъекта, хотя в
каждый момент времени психические продукты уникальны. Вме­
сте с тем их единственность в актуальный момент времени не де­
лает невозможным обнаружение, различение, опознание, други­
ми словами, процессы познания.

3. Представление об амодальности смысла имеет под собой не
только логические, но и эмпирические (экспериментальные) ос­
нования.

ЛИТЕРАТУРА К ЧАСТИ I

1. Агафонов А. Ю. Человек как смысловая модель мира. Пролегомены к психо­
логической теории смысла. Самара, 2000.

2. Агафонов А. Ю. К вопросу о составе психического. Тезисы международной кон­
ференции «Проблемы интеграции академической и практической психоло­
гии». Самара, 1999.

3. Агафонов А. Ю. Смысл как единица анализа психического // Вестник СамГУ.
Самара, 1998. № 3.

4. Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии. СПб., 1993.

5. Аллахвердов В. М. Сознание и познавательные процессы. Психология. Под ред.
А. А. Крылова, 1998.

6. Аллахвердов В. М. Сознание как парадокс. Экспериментальная психологика.
Т. 1. СПб., 2000.

Глава 9. Об амодальности смысла

 

Артемьева Е. Ю. Основы психологии субъективной семантики / Под ред. И. Б. Ханиной. М., 1999.

БахтинМ.М. Проблемы содержания материала и формы // Работы 1920-х годов. Киев, 1994.

Бассин Ф. В. К развитию проблемы значения и смысла // Вопросы психоло­гии. 1973. № 6; Проблема неосознаваемой психической деятельности // Воп­росы философии. 1975. № 10.

10. БорингЭ. Г. История интроспекции / История психологии: Тексты. Под ред.
П. Я. 1альперина, А. Н. Ждан. Екатеринбург, 1999.

11. Бородой Ю. М. Эротика-смерть-табу: Трагедия человеческого сознания. М., 1996.

12. Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров О. К. Эмоции и мышление. М., 1980.

13. ВеккерЛ. М. Психика и реальность: Единая теория психических процессов.
М., 1998.

14. ВеккерЛ. М. Психические процессы. В 3 томах. Л., 1974.

15. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Философские работы. Ч. 1.
М., 1994.

16. ВыготскийЛ. С. Исторический смысл психологического кризиса // Выгот­
ский Л. С. Психология. М., 2000.

17. ВыготскийЛ. С. Мышление и речь. М., 1996.

18. ВыготскийЛ. С. Мышление и речь / Общая психология. Тексты. Раздел III
«Субъект познания». Вып. 1. Познавательные процессы: виды и развитие.
Часть 2. Под общей ред. В. В. Петухова. М, 1997.

19. ВыготскийЛ. С. Развитие высших психических функций. М., 1960.

20. ГанзенВ.А. Восприятие целостных объектов. Л., 1974.

21. Темпель К. Логика объяснения. М., 1998.

22. Грегори Р. Л. Разумный глаз. М., 1972.

23. Голенков С. И. Культура, смысл, сознание. Самара, 1996.

24. ГордееваН.Д., ЗинченкоВ.П. Функциональная структура действия. М., 1982.

25. ГордееваН.Д. Экспериментальная психология исполнительного действия. М.,
1995.

26. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической филосо­
фии/Язык и интеллект. М., 1996.

27. Джемс В. Память/Психология памяти. Под ред. Ю. Б. Пгапенрейтер, В. Я. Ро­
манова. М., 1998.

28. ЗинченкоВ. П. Установка и деятельность: нужна ли парадигма? Москва — Во­
ронеж, 1997.

29. Зинченка В. П. Психологическая педагогика. Часть I. Живое знание. Самара, 1998.

30. Казаков А Н., Якушев А. О. Логика — I. Парадоксология. М., 1994.

31. Краткий психологический словарь. Подобщейред. А. В. Петровского, М. Г Яро-
шевского. Ростов-на-Дону, 1998.

32. ЛебедевМ. В. Стабильность языкового значения. М., 1998.

33. Левин К. Закон и эксперимент в психологии. Психологический журнал. Т. 22.
№2,3.2001.

34. Леонтьев А. Н. Основы психолингвистики. М., 1997.

35. Леонтьев А. Н. Философия психологии. М., 1994.

36. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1972.

37. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1981.

38. ЛефеврВ. Конфликтующие структуры. М., 1978.

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

39. ЛибинА. В. Дифференциальная психология: на пересечении европейской, рос­
сийской и американской традиций. М., 1999.

40. ЛиепиньЭ. К. Категориальные ориентации познания. Рига, 1986.

41. ЛурияА. Р. Язык и сознание. Ростов-на-Дону.

42. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М., 1992.

43. Мамардашвили М. К. Картезианские размышления. М., 1993.

44. Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. Лекции о Прусте. М., 1997.

45. Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1989.

46. Налимов В. В. Вероятностная модель языка. М., 1979.

47. Налимов В. В. Спонтанность сознания. М., 1989.

48. Петровский В. А. Личность в психологии: Парадигма субъектности. Ростов-
на-Дону, 1996.

49. Петровский В. А. Очерк теории свободной причинности // Вестник СамГУ.
№ 1.1996.

50. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992.

51. ПоршневБ. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974.

52. Пятигорский А. М. Три беседы о метатеории сознания (совместно с М. К. Ма­
мардашвили) / Избранные труды. М., 1996.

53. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946.

54. РуткевичА. М. От Фрейда к Хайдеггеру. Критический очерк экзистенциаль­
ного психоанализа. М., 1985.

55. Разин В. М. Психология и культурное развитие человека. М., 1994.

56. Разин В. М. Мышление и речь // Психологический журнал. № 5,1997.

57. СиммелМ.Л. Фантомная конечность (Резюме) / Хрестоматия по ощущению
и восприятию. Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, М. Б. Михалевской. М., 1975.

58. Успенский П. Tertum organum. M., 1990.

59. УотсонДж. Б. Психология как наука о поведении / Основные направления
психологии в классических трудах. Бихевиоризм. М., 1998.

60. Флоренский П. Д. Столп и утверждение истины. (1) М., 1990.

61. ФроммЭ. Человек для себя/Бегство от свободы. Человек для себя. Мн., 1998.

62. Хофман И. Активная память. М., 1986.

63. Хорган Дж. Конец наущ: Взгляд на ограниченность знания на закате Века
Науки. СПб., 2001.

64. ШерозияА. Е. Психика. Сознание. Бессознательное. К обобщенной теории
психологии. Тбилиси, 1979.

65. ШульцД. П., Шульц С. Э. История современной психологии. СПб., 2002.

66. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека //
Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3-х томах. Т. 3. М., 1985.

67. Юнг К. Г. Тэвистокские лекции. Аналитическая психология: ее теория и прак­
тика. Киев, 1995.

68. ЮревинА.В. Методология и психология // Психологический журнал. Т. 21,
№ 5, 2000.

69. ЯрошевскийМ. Г. История психологии от античности до середины XX века.
М., 1996.

70. ЯрошевскийМ. Г. История психологии. М., 1985.

Часть II

СМЫСЛОВАЯ

ПРИРОДА СОЗНАНИЯ

(базовые положения)

Глава 10

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ РЕАЛЬНОСТИ КАК СМЫСЛОВАЯ ПРОЕКЦИЯ

Человек рождается в мире и до конца своих дней остается неотъемлемой его частью. Вместе с тем, в отличие от всех других явлений физической и биологической природы, человек облада­ет сознанием, благодаря чему и способен выделять себя из миро­вой стихии. Будучи составной частью мира, он одновременно является уникальной, автономной целостностью. Именно созна­ние позволяет человеку самоопределяться в своем неповторимом, и ни в каком ином виде не дублируемом качестве. Сознание де­лает познание мира по-настоящему человеческим.

Любые формы познавательной активности выражаются в мо­делировании процессов и явлений, происходящих в действитель­ном мире. О психическом моделировании (психическом отраже­нии, психической проекции) сказано немало слов. Но до сих пор не получен ясный ответ о том, каким образом и при каких усло­виях происходит психическое отображение реальности? Что оно из себя представляет? В чем его специфика? Какую роль в моде­лировании внешнего, относительно психики, мира играет созна­ние? Каковы функции бессознательной психики? Если мы отве­тим на вопрос, какие задачи решает психический аппарат в процессе познания, мы сможем понять самое важное, а именно: как физический мир, в котором познает и действует человек, пред­ставлен в мире психической реальности.

Действительный мир, такой, какой он есть на самом деле, дан субъекту познания как модель или картина этого мира. Это об­стоятельство побудило И. Канта признать «скандалом для фило­софии необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас... и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существова­ния» (Кант И., 1963. С. 118). Примечательно, что такие вопросы

Часть II. Смысловая природа сознания

 

не перестают будоражить умы и современных мыслителей. Неда­ром М. Хайдеггер считал, что «скандалом для философии» явля­ется не столько неспособность человеческого разума справиться с проблемой доказательства существования вещей, сколько не­прекращающиеся попытки такого доказательства.

Тем не менее, в реальности событий и процессов, происходя­щих в действительном мире, человек, находясь в здравом уме и твердой памяти, не сомневается. Загадка психической проекции, таким образом, заключается в том, что реальность среды, то есть того действительного мира, который в психике является его от­ражением, а не самим этим миром, подтверждается на истинность только благодаря очевидной данности субъекту познания содер­жания собственного осознанного переживания. Никакой другой возможности доказать реальность происходящего у человека нет. Попытки обоснования возможности непосредственного соотне­сения объекта и образа объекта, объекта и переживания или мыс­ли о нем представляются мне совершенно абсурдными. Столь же невозможным видится соотнесение представлений о другом че­ловеке, его мыслях, чувствах, настроениях и самих этих мыслей, чувств, настроений. Предметная и социальная реальность, также как и психическая реальность других людей, даны субъекту по­знания исключительно как эффекты работы сознания, а следо­вательно, как его собственное психическое содержание. «Созна­ние, — подчеркивает X. Патнем, — никогда не сопоставляет образ или слово с объектом, а лишь с другими образами, словами, ве­рованиями, суждениями и т. д. Идея сравнивать слова или эле­ментарные представления с объектами бессмысленна» (Пат-нем Х., 1994. С. 139.)

Таким образом, тот мир, теоретическую проекцию которого строит психолог, — это мир идеальной психической реальности, который, по сути, является моделью действительного мира. В та­ком мире человек — центр системы отсчета, активный творец действительного мира, а не его пассивный наблюдатель.

В отечественной психологии на протяжении долгого времени предпринимались попытки доказательства возможности непо­средственного сопоставления картины мира и мира, образа объек­та и объекта, мыслительных конструкций и объективных связей и отношений, которые раскрываются в мышлении. Согласно классикам марксистской психологии, такое сопоставление мо­жет быть реализовано в ходе практической деятельности. Хоро-

Глава 10. Психологическая модель реальности как смысловая проекция

 

шо известный философский концепт «практика — критерий ис­тины», долгое время служил фундаментом для построения науч­но-психологических теорий. Продолжительное время можно было сомневаться во всем, за исключением того, что положено в фундамент. Хотя положение о том, что существование мира мо­жет быть субъективно верифицировано только внутри психиче­ской сферы человека (иначе говоря, только в рамках модели мира, а не в самом мире), представляется настолько очевидным, что даже не требует каких-либо обоснований. Тем не менее в психо­логической литературе можно встретить, например такое, на пер­вый взгляд тривиальное и потому, казалось бы, неоспоримое ут­верждение: «Осознать объект — значит включить его в систему своих знаний и отнести к определенному классу предметов» (СпиркинА. Г., 1972. С. 82). Понятно, что знание имманентно при­суще эмпирическому субъекту, в этом смысле знания вообще не могут быть транслируемы, а адресату может быть передана толь­ко информация на тех или иных носителях._3нания психичны. В силу этого объект как физическую вещь совершенн^нёмысли-мсшытаться включать в систему знаний. Но, если не физически, то тогда как физический объект включается в наши знания, ста­новясь элементом системы знаний?

В силу того, что человек не может сопоставить свою картину мира (образ мира), с действительным миром (последний ведь дан психике только в качестве его модели), у него остается лишь одна возможность доказательства объективного существования вещей, а следовательно, и доказательства своего объективного существо­вания, так как он является составной частью действительного мира. Эта возможность заключается в соотнесении моделей мира, построенных, во первых в различные периоды времени и, во-вторых, в различных познавательных контурах в один и тот же интервал времени. Это предполагает что модели мира, построенные различными способами, в разные интервалы макро- и мик­ровремени, должны не просто существовать, а с необходимостью допускать возможность сравнения между собой. В свою очередь, любое сравнение предполагает некие основания, и для того что­бы понять, как человек посредством своей собственной психики моделирует мир, важно понять природу оснований, делающих не только реальными, но и жизненно необходимыми для существо­вания психики условия, при которых мультипликативная модель мира является не фантомом, а реальным фактом субъективного

Часть //. Смысловая природа сознания

отображения объективного мира, мира, частью которого являет­ся это субъективное отображение. Что позволяет человеку оце­нивать соответствие мира и своей модели как достаточно точное, адекватное? Да и стремится ли человек к тому, чтобы его отраже­ние мира было адекватным, ведь критерий адекватности всегда является произвольным, гибким, ибо может быть задан только самой психикой, следовательно, и выбор меры точности будет сугубо субъективным?

Постараюсь, в силу отпущенных мне возможностей и базиру­ясь на представлениях, которые в моем сознании носят очевид­ный характер, попытаться наметить вероятные пути, ведущие к ответу на поставленные выше вопросы, исходя из некоторого набора базовых посылок, которые затем будут служить основой для анализа.

Постулат 1. Психика имеет смысловое содержание.

Постулат 2. Сознание организовано как множественный текст, состоящий из познавательных контуров.

Постулат 3. Функциональная цель сознания задана необходимо­стью понимания.

Глава 11 ОПРЕДЕЛЕНИЯ, СЛЕДСТВИЯ, КОММЕНТАРИИ

 

Определение 1. Смысл есть элементарная частица материи пси-
хической реальности.

Данное положение является принципиально важным, хотя — допускаю — и наиболее спорным. Приведу несколько соображе­ний в его защиту.

Эмпирическому субъекту в каждый момент времени собствен­ная реальность сознания дана в переживаниях с непосредствен­ной, субъективной очевидностью. Можно иметь иллюзорное восприятие действительности, но само переживание факта вос­приятия действительности не является иллюзией. Психическое явление для носителя сознания — не фантом и не улыбка Чешир­ского кота, а достоверная реальность. Когда мы испытываем эмо­циональное переживание, воспринимаем или представляем что-либо, когда испытываем озарение, найдя верное решение проблемы, или пытаемся сконцентрировать свое внимание, чтобы запомнить какой-то текст, то есть, проще говоря, когда мы нахо­димся в каком-либо функциональном состоянии сознания, мы обнаруживаем разнообразие сменяющих друг друга переживаний как реальность, действительно существующую в мире. Психика как идеальная система существует объективно для носитёля со-знания, а внеположный сознанию мир, естественно, восприни­мается субъективно, что вовсе не обязательно означает ошибоч­на Если же, психический мир существует, он должен иметь свой собственный, не сводимый к физическому, субстрат. Все что мы обыкновенно ассоциируем с психическими феноменами, имеет свое содержание. Как известно из истории психологии, попытки определить психические структуры или функции этих структур без учета исходного материала, который выступает содержанием психического опыта, оказались бесперспективными. Реально ра-

Часть II. Смысловая природа сознания

 

ботающую научную теорию нельзя построить без анализа мате­риала психики. Согласно настоящему определению, содержани­ем психики (а не только сознания) является смысловой матери­ал. Таким образом, данным определением утверждается, что психика написана на языке смыслов. Допущение о смысловой природе психики имеет и другое важное основание. Оно заклю­чается в следующем.

В психическом настоящем времени («здесь и сейчас») продукты психической активности, то есть переживаемые ощущения, образы, мысли, эмоции не могут сохраняться в памяти в таком же виде, как они даны субъекту в момент их актуального существования в созна-нии. Как справедливо заметил А. Г. Спиркин, «Хранящиеся в тай­никах памяти знания, не участвующие в процессах ндстоящего, — не есть актуально сознательное» (Спиркин А. Г., 1972. С. 81). Пер-цептивный образ всегда связан с наличной ситуацией, которая никогда не повторяется, поэтому не может быть двух тождествен-ных друг другу перцептивных образов. Это абсолютно справедли-во и для вторичных образов представления. Одна и та же мысль, возникающая в сознании, также не может повториться дважды, об этом еще говорил У.Джемс, определяя сознание как «непрерыв­ный поток». Тогда каким же образом мы помним о том, что явля­лось результатом нашего мышления в прошлом? В каком виде (ка­честве) одномоментные явления сохраняются в психике в течение времени, если сами сознательные образы и мысли в своей акту­альной явленности в сознании не могут быть консервированы с сохранением той специфичной определенности, которая характе­ризует их как единственно возможные в пространстве и времени. В равной степени это относится и к эмоциональным проявлени­ям. Переживание, испытываемое субъектом в текущий момент времени, не может быть продублировано в памяти как то же самое переживание. Однако при этом человек часто переживает знако­мые ему из опыта эмоции и чувства.

Как возможно опознание актуального переживания, если это
переживание есть только тогда, когда оно есть? Мы понимаем мир
в актуальности, и возможность осознания существует только бла­
годаря прошлому опыту. Память позволяет реализовывать пони А
мание (идентификацию, опознание), хотя и не сохраняет сами.
продукты психической активности, так как они существуют толь-
ко в момент их непосредственного переживания, память же хра-
нит информацию о прошлом, которого уже нет.

Глава П. Определения, следствия, комментарии

 

Таким образом, если считать, что все психическое содержа­ние» накопленное субъектом, до актуального момента времени хранится в памяти (иную альтернативу трудно, да и невозможно даже обсуждать), следует это содержание рассматривать как смыс­ловой материал, из которого строится вся психическая конструк-ция. Любые формы сличения со следами памяти, в таком случае, представляют собой разновидности процедуры установления се­мантического соответствия.

С тем, что многие формы психической активности человека наполнены смыслом, согласится, наверное, немало психологов. Ранее уже приводилось мнение Выготского (Выготский Л. С., 1996. С. 20), который рассматривал внутренний мир человека как смысловую систему, находящуюся в динамическом равновесии. Неслучайно Выготский считал, что в основе теории высших пси­хических функций должно «лежать учение о системном и смыс­ловом строении сознания человека» (Выготский Л. С., 1960. С. 386). О том, что любое внешнее, в том числе и речевое, воздей­ствие, которое имеет значение, представлено в сознании субъек­та познания как смысл этого воздействия, писал и А. Н. Леонть­ев, понимая процессы «означивания смыслов» и «осмысления значений» как перевод содержания сознания из интрапсихичес-кой в интерпсихическую форму и наоборот.

Традиционно эффекты смыслопорождения связывают глав­ным образом с мыслительной деятельностью. На мой взгляд, та­кое понимание редуцирует понятие «смысл» к явлениям очень частного характера. Я полагаю, что любые нормы активности сознания представляют собой разновидности смыслогенеза. Дан-ная позиция означает, что все психические процессы нужно «уви­деть» через призму категории «смысл», то есть показать, что про­дукты Психической активности человека, становясь содержанием психического опыта (содержанием памяти), преобразованы в смысловой материал, что, в свою очередь, позволяет в будущем при реализации сознательной деятельности (процедур понима­ния) учитывать прошлый опыт работы сознания.

Следствие 1.1. Сознание имеет текстовое строение.

Часть II. Смысловая природа сознания ных в текст, можно считать синонимом сознания, если последнее рассматривать в…

Следствие 1.2. Познавательные контуры (формы познаватель­ной активности) есть частные случаи сознания.

Помимо сенсорно-перцептивного контура в иерархии уров­ней ментальной репрезентации можно выделить познавательный контур представления, мыслительный…

Определение 2. Сознание — многофункциональный аппарат по­нимания.

Глава 11. Определения, следствия, комментарии   В сознании не существует локальных обособленных смыслов. Понимание связано не с пониманием отдельных смысловых…

Часть II. Смысловая природа сознания

ятие предполагает предметную осмысленность сенсорных дан­ных, постольку мы постоянно имеем дело с этим первичным уров­нем понимания уже в самих… Философы в лице М. Хайдеггера «понимание» расценивают в качестве непременного… Понимание как психическое явление не может быть верным или неверным, как не может быть правильной или неправильной…

Следствие 2.1. Сознание как аппарат понимания оперирует смыслами.

Результатом любых преобразований смыслов является смысл. Любые психические операции (например, отождествление) вы­полняются со смыслами с точностью до смысла. jCpsHamie про­дуцирует смыслы актами их понимания. Конструируя смысл ак­том понимания, аппарат сознаний, порождающий смысл, становится внешней реальностью относительно содержания со­знания. Но сам этот механизм также является сознанием.

Следствие 2.2. Понимание неизбежно.

Часть II. Смысловая природа сознания циях как о процессах сознательного производства1. И поскольку существует… Существует множество опытных данных, демонстрирующих невозможность непонимания. Здесь можно было бы сослаться на…

Аргумент III

— У Вас есть дети? - Да. 1 Ощущение для человека, который обладает сознанием, является сознатель­ным, и, по всей видимости, с ощущения, так как…

Часть И. Смысловая природа сознания

мания собственного непонимания. Сознание как аппарат по­нимания в каждый момент времени производит смысл, ни про­ецируя его вовне.

Любые формы активности сознания представляют собой про­цесс понимания. Сознание не знает ни беспричинных, ни бес­смысленных явлений.

Следствие 2.3. Сознание всегда работает в актуальном режиме (на линии актуального настоящего).

Все, что происходит, — происходит в текущий момент време­ни («здесь и сейчас»). Любые акты понимания существуют толь­ко тогда, когда они реализуются. Содержание сознания — это всегда содержание сознания в актуальный момент времени, не­зависимо от того, осознается это содержание (явленное содержа­ние сознания) или нет (латентное содержание сознания).

Следствие 2.4. Работа сознания осуществляется посредством функциональных механизмов.

Следствие 2.5.

Работа сознания невозможна без памяти (созна­ние «установлено» на памяти).

Глава 11. Определения, следствия, комментарии дение было осмысленным, необходимо сначала ввести опреде­ление…

Определение 3. Бессознательное — это память в аспекте сохра­нения информации.

Как ни странно, многие ученые высказывались на этот счет. Так, к примеру, Н. Бор полагал, что проблема бессознательного не должна сводиться к… 1 Хочу напомнить, что такой известный психолог XX столетия, как Курт Ле­вин,… Часть II. Смысловая природа сознания

Следствие 3.1. Явления памяти дифференцируются на бессоз­нательные явления (процессы сохранения ин­формации) и явления сознания (запоминание, воспроизведение, узнавание).

Глава 11. Определения, следствия, комментарии

 

Сохранение информации не является активностью сознания. Поскольку смысловое содержание памяти не входит в содержа­ние сознания, никакое понимание в отношении этого содержа­ния в актуальный момент времени невозможно. Запоминание, воспроизведение, узнавание, напротив, есть мнемические меха­низмы работы сознания, при том, что сама работа этих механиз­мов сознанием не осознается.

Следствие 3.2. Смысл в бессознательном существует только как член множества своих областей.

Рассмотрим ряд примеров исследований, результаты которых мо­гут служить эмпирическими доводами в пользу данного следствия.

Аргумент IV

Как было сказано, невозможно эмпирически строго опреде­лить границы области смыслов, поскольку в индивидуальном опыте испытуемого сигареты могут… Часть II. Смысловая природа сознания бым предметом. Например, с жевательной резинкой или конфе­тами, если испытуемый ранее имел намерения с их помощью…

Аргумент V

Таким образом, каждый смысл, находящийся в памяти, свя­зан с л-м количеством других смыслов. В течение онтогенеза по­стоянно происходит расширение…

Следствие 3.2.1. Область константности смысла есть зона нераз­личения изменений условий реализации проце­дур понимания.

Следствие 3.2.2. Область обобщенности смысла есть зона нераз­личения объекта понимания как представителя класса объектов.

Следствие 3.3. Смыслы, образующие область отдельно взятого смысла, имеют множество своих областей.

Каждый смысл входит как член множества в область других смыслов и имеет всегда такие области, в которые не входят смыс­лы, образующие одну из областей этого смысла.

Следствие 3.4. Смысл не может быть смыслом самого себя.

Смысл референтен относительно реальности. И поскольку че­ловек как носитель сознания (то есть как сознание) есть смысло­вая модель мира, мир является смысловой проекцией человека. Смысл всегда отсылает человека к реальности, указывает на нее.

Следствие 3.5. Смысл области соответствующего смысла в са­мой этой области не содержится.

Область смысла конституирована такими смыслами, кото­рые, каждый в отдельности, не могут выступать смыслом всей области смысла как целого. Область смысла, как относительно

Глава II. 127. Определения, следствия, комментарии

целое¹, имеет смысл вне пределов этой области смыслов. (Вспом­ним Л. Витгенштейна: «Смысл мира должен находиться вне мира...».) Смысл области смысла не является содержанием этой области смысла.

Определение 4. Множество актуализированных смысловых областей бессознательного есть мнемический контекст.

Следствие 4.1. Понимание текста сознания происходит только в рамках актуализированных мнемических контекстов.

ты бессознательного становятся содержанием текущего познава­тельного процесса, а бывшие элементы текста сознания стано­вятся содержанием памяти.… Относительность целостности области смысла обусловлена смысловой ди­намикой,… Часть II. Смысловая природа сознания

Аргумент VI

В Англии только после двухлетней эксплуатации прибора элек­трошока обнаружили, что он все это время не работал. Неисп­равность прибора была установлена не в результате наблюдений за больными, а благодаря медицинской сестре, которая обратила внимание, что у больных во время процедуры не происходит обычного в таких случаях движения ушей (См.: Годфруа Ж. Т. II, 1996. С. 191).

Аргумент VII

В работе И.П.Лапина приведены многочисленные эмпири­ческие данные, относящиеся к эффекту плацебо. Вот лишь неко­торые из них.

Аргумент VIII

Один из наиболее известных целителей Северной Америки XIX века Квимби признавал, что после назначения множества ле­карств, оказавшихся в конечном итоге бесполезными,... он пе­ресмотрел свои взгляды на врачевание и пришел к выводу, что «успех лечения не зависит ни от какого лекарства, а только от веры больного во врача и в лечебное средство» (Цит. по: Лапин И. П., 2000. С. 16).

Аргумент IX

Часть II. Смысловая природа сознания и сердечно-сосудистые эффекты были качественно сходны с теми, что возникали…

Аргумент X

Аргумент XI

Глава 11. Определения, следствия, комментарии   товерно снижается интенсивность 17 из 90 симптомов: «нервность и внутренняя дрожь», «излишнее беспокойство», «мысли о…

Аргумент XII

В контексте данного рассмотрения эффект плацебо есть ре­зультат влияния установленного мнемического контекста, в рам- Часть II. Смысловая природа сознания ках которого сознанием осуществляется процедура понимания (оценки, принятия решения о чем-либо и т. д.).

Аргумент XIII

Таблица 1   № Дано Требуется получить 21,… Решение первых пяти задач достигается одинаковым образом: из второго объема надо один раз вычесть первый и два раза —…

Аргумент XIV

Часть П. Смысловая природа сознания получал меньший по объему шар. Данный эксперимент прово­дился без участия…

Аргумент XV

С помощью тахистоскопа испытуемому предъявляли два кру­га разного диаметра. Один круг, например, тот, который предъяв­лялся в паре слева, явно больше другого. После 10—15 предъяв­лений следовал контрольный опыт: испытуемый должен сравнить два равных по диаметру круга. Иллюзия в контрольной пробе возникала всегда, и почти всегда по контрасту. Иными словами, меньший по диаметру круг в тренировочной серии оценивался в критическом опыте, как больший по диаметру.

Аргумент XVI

Испытуемый получал два тактильных раздражителя при помо­щи специального прибора — барестезиометра: сначала сильный, затем слабый. Такая последовательность повторялась 10—15 раз. В критическом опыте предъявлялись два равных по силе раздра­жителя. Результаты показали, что давление в первый раз кажется более слабым, чем во второй. В целом по выборке иллюзия кон­траста составила 46%. Но иногда установка имела прямое дей­ствие, то есть возникала иллюзия ассимиляции. Таких иллюзий было 25%.

Аргумент XVII

Испытуемому предъявляли попарно два слуховых раздражи­теля, первый член пары значительно сильнее по интенсивности, чем второй член. После 10—15 повторений проводился критичес­кий опыт: предъявлялись два равных слуховых раздражителя. Испытуемым необходимо было сравнить их между собой. В этом случае общее количество иллюзий составило 76%, из них 19% ас­симилятивных и 57% контрастных.

Аргумент XVIII

Глава П. Определения, следствия, комментарии   То есть в контрольном опыте первый в паре круг оценивался чаще как более светлый, чем второй круг, а не наоборот.

Аргумент XIX

Узнадзе, пытаясь поставить под контроль действие всех воз­можных факторов, которые могли бы вызвать контрастную ил­люзию, разными способами… Часть II. Смысловая природа сознания ет), опираясь на содержимое тех мнемических контекстов, кото­рые были ранее сформированы.