Психологическое знание о труде и трудящемся

Труд глазами психолога – это прежде всего множество состояний сознания человека и их последовательность. И не просто человека "самого по себе", а как члена сообщества. Говоря о психологических признаках труда, мы далее без особых оговорок имеем в виду признаки сознания, психики трудящегося (скажем, предвосхищение ценного продукта, осознание системы межлюдских зависимостей в труде и т.п.). Психологическое по содержанию знание о труде (вследствие его полезности и важности) используется и даже производится не только в рамках психологии как обособившейся науки, но и в других формах общественного сознания. Человек как субъект труда, профессиональные общности, профессии – это сложные развивающиеся структуры, связанные, в частности, с проблематикой жизненного пути людей. Вот почему необходимо специальное научное обеспечение этих процессов.

2.1. Психологические признаки труда

Нередко полагают само собой разумеющимся говорить о труде, если речь идет о деятельности человека на штатном рабочем месте или о деятельности учащегося в оборудованной мастер-

ской, в учебном цехе. Однако активность человека, использующего производственное оборудование, инструменты на штатном рабочем месте, вовсе не обязательно является трудом в психологическом значении слова, которое имеется в виду, когда говорят, что труд создал человека, труд – ваятель человека. Не следует идти также и за житейской семантикой – не все, что "трудно", есть труд.

Выделим четыре психологических признака труда.

1. Сознательное предвосхищение социально ценного результата.Известно и бесспорно, что способность предвосхищать результат деятельности очень развита у человека и не специфична для него как субъекта труда. Иначе говоря, наличие мысленного предвосхищения результата активности еще не делает ее трудом. Признак предвосхищения результата имеет место и в игре дошкольника, и в спорте, и при активном отдыхе, и при противоправном, преступном деянии. Все дело в том, что и как предвосхищается.

Чтобы деятельность можно было назвать трудовой, предвосхищаемый результат должен мыслиться как ценный для широкой общности людей, коллектива, т. е. как социально ценный, и притом как имеющий положительную ценность. Деятельность не может быть охарактеризована как труд в психологическом значении этого термина, если сознание социальной ценности ее результата не выступает у данного человека как существенный регулятор его активности. Другое дело, что это сознание может оказаться и иллюзорным, мифологическим или наивным в том смысле, что человек фактически "борется с ветряными мельницами", затрачивает силы на то, что считает социально ценным, а на самом деле делает нечто пустое или даже приносит вред. Но все же для психологической характеристики труда совершенно необходимо, чтобы субъект деятельности именно сознавал свою активность как позитивно ценную и для общества (а не только лично для себя). Кроме того, выражение "на самом деле", которое мы употребили выше, весьма коварно, поскольку это не более как выражение позиции, мнения других субъектов, которые могут не меньше заблуждаться относительно оценки продуктов деятельности человека, чем он сам. Наверняка были в свое время люди, которые считали, что К.Э. Циолковский занимался ненужными делами, и только через поколения и далеко не всем стало ясно, что он создал "на самом деле".

Возвращаясь к характеризуемому (первому) психологическому признаку труда, отметим, что дело не просто в самом по себе

"чистом" сознании, в понимании соответствующих слов, а в том, что знание о социальной ценности работы оказывается реальным регулятором активности, деятельности, поведения человека. Рассмотрим два поясняющих излагаемых положения примера.

Тракторист И., приехавший из города на некоторое время для работы на сельскохозяйственном предприятии, получил задание вспахать под пар определенную площадь поля. Получив разъяснения бригадира, он приступил к работе. Расширяя вспахиваемую территорию, он со временем столкнулся со следующей ситуацией. С одной стороны вспахиваемого участка стоят ряды копен необмолоченной пшеницы (из-за производственной необходимости звено присланных сюда ранее людей работало целый день над подборкой и копнением поваленного хлеба). Копны мешают трактористу пахать. Он, немного подумав, намотал на конец палки тряпку, смочил ее дизельным топливом, зажег и этим факелом поджег первый ряд копен. Подождав, "перекурив", пока хлеб сгорит, И. продолжает вспашку. Затем подобным же образом сжигает второй ряд копен и т.д. План вспашки (в единицах площади) он выполнил на 108%.

Когда звеньевой копнильщиков Е., узнав о происшедшем, спросил И., как же это он додумался спалить хлеб, И. спокойно и с сознанием своей правоты ответил: "У меня же производственное задание! Улавливаешь? План! Если я не буду пахать, что я заработаю? Разговаривай с бригадиром".

Учительница начальных классов С. Б. из средней полосы России находится в санатории в Крыму. В данный момент она сидит на берегу моря недалеко от воды, взгляд устремлен "в пустоту". В ответе на вопрос, о чем она задумалась, и в дальнейшей беседе выясняется следующее: оказывается, она мысленно беседовала со своими учениками о Крыме. "Мальчишки, конечно, спросят, гоняют ли по морю торпедные катера и подводные лодки. Чего не видела, того не видела... Вот, думала, что ребятам надо сначала сказать, что примерно четыре пятых Крымского полуострова занимает степь, а горная часть его состоит из двух-трех гряд вблизи моря... нет, скажешь, думаю, слово "гряды", а ребята представят себе грядки как в огороде. Надо еще какие-то другие слова найти. То, что Крым – курорт, знают, пожалуй, все. Но не весь Крым курорт. Полезно знать, что есть здесь и железорудный комбинат, и судоремонтный завод, и химические заводы, и рыбные (я и сама этого раньше не знала). Да, но все же надо подробно сказать..." и т.д.

Итак, то, что делает в описанном выше случае учительница, имеет такой важнейший психологический признак труда, как социально ценный замысел (подготовить беседу для учащихся,

расширяющую их экономико-географические представления о мире и формирующую должное отношение к одной из территорий); имеет место и исполнение замысла посредством определенных (в данном случае умственных) действий, и определенный ценный для общества результат – педагогически обработанная информация, пригодная для усвоения учащимися. Правда, этот результат пока не объективирован (не высказан, не записан), а отложен во внутреннюю память субъекта деятельности в виде некоторой полезной и новой (в рамках его работы) идеи. Но это вполне типичная ситуация для умственного труда – результат умственной работы можно "носить" не обязательно в портфеле, но и в голове.

Замысел в данном случае не задан ситуативно кем-то извне, не построен в ответ на "текущее" задание и т.п. Он построен по собственной инициативе человека и самостоятельно, но, конечно, не на основе "свободной воли", анархического склада души и пр., а в соответствии с пониманием человеком своей профессиональной миссии в обществе, с профессиональной направленностью мышления. Отсутствие актуальных заданий не означает отсутствие сознания обязательности действий. Более того, добросовестный человек может "нагружать" сам себя заданиями до изнеможения. Таким образом, отсутствие данных человеку заданий извне ("сверху", "сбоку") не есть признак отсутствия трудовой деятельности.

Что касается казуса, описанного в первом примере, то здесь мы имеем дело скорее с преступным поведением, чем с трудом, хотя внешних признаков труда более чем достаточно (и официальное задание, и вещественный предмет деятельности, и мощные технические средства, и даже, казалось бы, творческий подход к делу – придумал и изготовил из подручных материалов средство, чтобы побыстрее устранить помехи). В связи с обсуждаемым психологическим признаком труда важно отметить также, что слово "предвосхищение" указывает одновременно и на гностический и на аффективный компоненты образа результата деятельности. Ведь "восхищение" – это некоторый подъем чувств.

В свою очередь гностический компонент представления о результате труда складывается из предвидения собственно продукта, с одной стороны, и понимания его ценности (позитивной ценности или негативной – "антиценности") для людей – с другой. Таким образом, установим некоторую структуру рас

сматриваемого (первого) признака труда и будем различать в нем три компонента, которые примем как относительно самостоятельные: а) более или менее ясное знание о продукте деятельности, б) более или менее четкое осознание его социальной ценности и в) более или менее выраженный аффективный тон соответствующих знаний, представлений, образов. Употребляя во всех трех случаях выражение "более или менее", мы имеем в виду, что возможна градуальная (по крайней мере порядковая) шкала, с которой можно соотносить эмпирические проявления рассматриваемого признака труда. О градациях этого и других психологических признаков труда подробнее см. [142], [199].

Следует оговориться, что специфика некоторых разновидностей труда состоит как раз в том, что результат деятельности в конкретных чертах неизвестен: геологоразведчик ищет месторождение нефти или газа, но еще не знает, что и где он найдет и найдет ли вообще на этот раз, каковы будут найденные, если "повезет", запасы полезного минерала и т.п. Закройщик ателье индивидуального пошива одежды лишь в ходе контакта с клиентом создает образ будущего результата деятельности. То же можно сказать о следователе, дознавателе, о пожарном (как при инспектировании объектов, так и при боевой работе), художнике-оформителе, пианисте-исполнителе и многих других профессиях, в труде представителей которых значительную долю составляет именно поиск образа конечного продукта деятельности. В этих случаях знание будущего продукта – это знание требований, критериев, которым должен соответствовать искомый результат.

В действительности знание о результате (т. е. о том, чего пока нет) в любом случае включает и конкретно-образные и понятийные компоненты, соотношение которых различно в зависимости от специфики предмета труда и типа мышления человека. Так, если повар придумывает фирменное блюдо, то знание результата труда включает и товароведческие критерии вкусовых достоинств пищи, выраженные в речи, в виде усвоенных (внутренних, субъективных) сенсорно-перцептивных, имажинитивных, мнемических эталонов нескольких модальностей (зрительной, вкусовой, обонятельной). У химика-аппаратчика, занятого производством серной кислоты, знание о конечном продукте может выступать в основном в вербальной форме – в виде численно заданных требований к количеству, качеству его, характеристике допустимых и недопустимых примесей.

2. Сознание обязательности достижения социально фиксированной цели. Сама по себе идея обязательности и сопряженные с ней волевые усилия по ее реализации не специфичны для труда. Например, требование обязательности соблюдения правил игры совершенно четко осознается старшими дошкольниками. Дети придирчиво реагируют на факты несоответствия поведения кого-либо из участников игры правилам игрового действия. Например, если дети играют "в железную дорогу", то, пока "поезд" идет (дети сидят гуськом на стульчиках и пыхтят), никто не должен выходить на "станцию". "Буфетчица" "продает" печенье, а сама себе не берет (в игру введено настоящее печенье) и т.п.

Сознание обязательности и, следовательно, мобилизация волевых усилий могут характеризовать и деятельность по реализации чисто личных, в частности, и эгоистических или даже асоциальных замыслов.

Деятельность становится трудом тогда, когда при прочих равных условиях имеются не только идея обязательности, но и внешние по отношению к субъекту формы фиксации целей его деятельности и формы социального санкционирования, одобрения этих целей. В типичном случае это задания, сформулированные, утвержденные ответственными представителями общества, производственного коллектива, так называемые производственные задания (документированные или устные), планы, программы (более или менее детализированные или обобщенные). Для детей и подростков носителями социально значимых целей выступают представители старших поколений – старшие члены семьи, учителя и другие организаторы деятельности подрастающих поколений, а также друзья, сверстники из своего круга общения.

Дело обстоит, конечно, не так просто, что некий субъект всегда должен быть человеком "ведомым". Нет оснований полагать, что эталоном целеполагания почему-то всегда должны быть "другие", "окружающие", а не сам рассматриваемый человек, занятый или собирающийся заняться трудом. В конце концов "другие" – это тоже субъекты. Более того, возможны и известны случаи, когда в деятельности поискового, творческого характера субъект ее ставит перед собой такие цели, которые непонятны, чужды ближайшему и любому социальному окружению. (Вспомним хотя бы историю возникновения геометрии Н.И. Лобачевского, которого даже друзья и коллеги не понимали, а иные сомневались, в здравом ли он рассудке). В об

щем случае имеют место некоторая диалектика, борьба тенденций, с одной стороны, социальной фиксации и социального санкционирования целей деятельности и, с другой, – их обновления, разрушения и перестройки, конструирования. Но наличие такой борьбы указанных тенденций – тоже факт социальной фиксации, своеобразного "обнародования" целей деятельности. В любом случае для того чтобы деятельность могла быть отнесена к категории труда (в контексте психологии!), цели ее должны быть либо обычным, внешним образом признаны, отмечены в соответствующей социальной группе (в семье, в учебно-производственном, трудовом сообществе), либо логически подчинены каким-то общественно важным целям (хотя бы для самого субъекта деятельности, который эту логическую зависимость разумеет). Без указанных обстоятельств деятельность может быть сколько угодно возвышенной, но отношение ее к категории труда (за который, вообще говоря, полагается вознаграждение от общества) будет по крайней мере неопределенным.

Рассматриваемый (второй) психологический признак труда имеет, как и первый, некоторую структуру – когнитивный и аффективно-волевой компоненты. Когнитивный компонент выражается в сознании субъектом большей или меньшей ответственности перед людьми (пусть это будут не обязательно "окружающие", но далекие потомки, воображаемая эталонная группа или хоть мистическая персонификация в виде Бога или его посланцев). Аффективно-волевой компонент – в эмоциональных реакциях, состояниях, отношениях, связанных с параметрами "стабильности – изменчивости" условий и процессов осуществления деятельности, соотносимыми с ее целью. Человек не просто помнит, знает и понимает, какая цель задана, но его тревожат, волнуют факты совпадения или рассогласования хода, направления деятельности с ее идеальным планом.

3. Сознательный выбор, применение, совершенствование или создание орудий, средств деятельности. Использование орудий – достаточно общий признак деятельности человека. Орудийные действия весьма разнообразно представлены уже в преддошкольном возрасте. Даже у человекообразных обезьян, как известно, наблюдается использование предметов в роли своеобразных средств овладения приманкой и зачатки подготовки таких средств. Своеобразие труда сводится к тому, что его орудия, средства оказываются предметом особого внимания, интереса более или менее широких общностей людей и в связи с этим оказываются очень

"живучими" в историческом плане. Они становятся предметом культивирования и, следовательно, культуры народов.

Если иметь в виду определенного, конкретного трудящегося человека, то его деятельность тем в большей степени будет иметь при прочих равных условиях психологические признаки труда, чем лучше этот человек ориентирован в орудийных средствах своей деятельности – внешних и внутренних – и правилах их применения. Коротко говоря, чтобы деятельность стала трудом (т. е. той деятельностью, которая создала человека, выделив его из животного мира, и которая продолжает его ваять), недостаточно, чтобы человек взял в руки, скажем, каменный топор, сварочную горелку, встал за пульт робототехнологического комплекса или организовал "команду" для достижения неосуществимой в одиночку цели¹. В труде предполагаются знание возможностей и ограничений, вариантов применения орудий, средств труда и, следовательно, соответствующий выбор (или обоснованное знание, что существует именно один-единственный вариант или один наилучший способ применения их).

¹ См. сноску на с. 53

Что касается функциональных и, в частности, внутренних средств деятельности, то не следует считать, что роль их оценила только современная наука. Если мы проанализируем систему традиционных народных обрядов, связанных с трудом, а также профессиональных обычаев, заповедей, "запуг", то легко убедимся, что многое здесь нацелено на обеспечение именно функциональных и, в частности, внутренних средств, орудий труда, на создание, наряду с прочим, желательных, должных психических состояний. Например, древний обряд магического овладения добычей у первобытных людей был отнюдь не развлечением, а коллективным средством преднастройки участников трудного и опасного дела – охоты на крупного зверя (предположим, пещерного медведя).

Функцию средства психологической настройки к труду несли у наших религиозных, например, средневековых предков специальные системы вербальных формул – молитвы, которые полагалось "возносить" перед всяким важным делом (современными аналогами их можно считать, например, аутогенную тренировку, торжественные и иные речи перед важными мероприятиями). Бытовавшие в прошлом песни во время трудовых процессов имели, всущности, функцию создания желательных психических состояний работников, наполнения монотонного труда некоторым спасительным искусственным содержанием, организации трудового ритма (современные аналоги этого – так называемая "функциональная музыка" на производстве, специальные процедуры в "комнатах психологической разгрузки" и т.п.).

Следует учесть, что наряду с более или менее общезначимыми, общими для многих средствами деятельности могут быть индивидуализированные и индивидуальные. Так, феномен мастерства, недосягаемой для многих профессиональной квалификации, во многом создается как раз сугубо индивидуальным (т. е. приспособленным к такой реальности, как индивидуальность человека) орудийным оснащением деятельности.

Рассматриваемый (третий) психологический признак труда имеет три компонента: когнитивный (знание средств труда, их тонкостей), операторный (владение средствами труда) и аффективный (соответствующие эмоциональные переживания, состояния).

4. Осознание межлюдских производственных зависимостей, отношений ("живых" и овеществленных). Рассмотрим факты, поясняющие этот признак. Вот перед нами токарь, обрабатывающий заготовку ротора турбины крупного агрегата электростанции. Внешне токарь работает в одиночку, и чисто технически эта работа, быть может, не сложнее, чем работа по обтачиванию небольшого валика к точному измерительному прибору. Но есть здесь сложность иного рода – обрабатываемый сейчас ротор турбины прошел многие виды трудоемкой обработки: над ним потрудились литейщики, выбивщики опок, кузнецы на молотах и прессах, а еще раньше – формовщики литейного производства, а еще раньше – машинисты кранов и других транспортных средств, и так вплоть до работников железорудной промышленности. А мы еще не упомянули тех, кто спроектировал этот ротор, подготовил чертежи и т.д. Заготовка в данном случае – это не только будущее изделие для кого-то, но также теперь уже достаточно сложное и дорогое изделие от кого-то. В него уже вложен труд многих высококвалифицированных работников (разумеется, и заготовка для маленького валика тоже несет в себе овеществленный труд;

это можно сказать о любом полуфабрикате и даже любом элементе искусственной среды обитания человека вообще; речь идет о том, что величина этого труда – "трудозатрат" – может быть разной и, в частности, очень большой).

Вот почему, когда человек в качестве исходного продукта имеет предмет, в который уже вложен большой труд многих высококвалифицированных работников, требуются все же особая психи-

ческая регуляция поведения, особая бдительность, осторожность, безошибочность, надежность. Такую работу можно доверить не всякому. И не просто умелому и умному, а тому, кто ясно понимает, мысленно видит и отчетливо чувствует весь указанный выше овеществленный труд (возможно, много больше понимает, чем было выше указано), кто понимает скрытые в заготовке, в полупродукте овеществленные отношения между людьми.

Практически всегда если не объекты, то вещественные орудия, средства, условия труда скрывают в себе овеществленные межлюдские отношения: инструменты кем-то сделаны, кем-то доставлены, материалы кем-то добыты, подготовлены, изготовлены, условия труда кем-то организованы, поддерживаются в норме и пр. Если человек беспечно, бездумно теряет или ломает инструмент, "запарывает" заготовки, полуфабрикаты, то его деятельность теряет признаки трудовой, даже если она протекает на штатном рабочем месте. Она приближается скорее к так называемым "орудийным действиям" антропоидов (высших обезьян). Последние, как известно, могут, например, не только использовать палку для подгребания (к себе, конечно, а не в "общий котел") привлекательного предмета (скажем, банана), но и могут вставить одну палку в другую (трубчатую) и этим как бы вновь произведенным орудием (более длинной, составной палкой) достать недоступную иначе приманку. Это еще не делает их активность трудовой деятельностью. И, в частности, антропоиды не сохраняют орудий.

Рассматриваемый (четвертый) психологический признак труда имеет когнитивные и аффективные компоненты (знание о соответствующих межлюдских отношениях и то или иное эмоциональное сопровождение его).

Итак, в контексте психологии труда мы будем понимать труд как функциональную психическую систему, характеризующуюся рассмотренными выше четырьмя признаками. Эти признаки следует мыслить как соединенные союзом "И" (конъюнктивно). Это означает, что некая активность человека может быть отнесена к понятию труда только в том случае, если ей может быть хоть в какой-то степени приписан каждый из четырех признаков. Если хотя бы один признак не может быть приписан (нет для этого фактических оснований), то данная активность пока еще не есть труд в психологическом смысле слова.

Знать эти признаки и оперировать ими важно, чтобы удержаться именно на профессиональной психологической позиции по отношению к миру труда. Ведь труд изучают и стремятся усовершенствовать многие науки – социология, экономика, техническая эстетика, физиология, гигиена. Среди этих наук определенное место занимает и психология, поскольку человек в труде характеризуется системой психической регуляции и, главное, саморегуляции.

В соответствии с рассмотренными выше психологическими признаками введем понятие "психологическая структура труда". Труд будет иметь полную психологическую структуру, если в данном конкретном случае (у "вот этого" оператора токарных станков с числовым программным управлением или у этого оператора швейного оборудования, как теперь стали называть швею-мотористку и т.д.) все четыре признака его выражены в удовлетворительной степени. Недостаточный уровень выраженности какого-либо признака указывает на необходимость соответствующих коррекционных мероприятий (средствами педагогики, психологии, пропаганды и т.п.).

Указанные выше психологические признаки труда можно использовать в качестве программы для экспертной оценки уровня сформированности человека как субъекта труда. В зависимости от выявленных сильных и слабых его сторон возникает возможность дифференцированно подходить к самовоспитанию, воспитанию, – корректировать то, что слабо развито, и не тратить сил на то, что находится на удовлетворительном и хорошем уровне.

Итак, уточним введенное выше понятие, обозначив его как "индивидуальная психологическая структура труда"; под ним будем понимать своеобразное, характеризующее данного человека в данное время (на данном этапе его развития как субъекта труда) сочетание уровней выраженности рассмотренных выше четырех психологических признаков труда. Эту структуру в обозримом и схематичном виде можно представить как некоторую "формулу" (см. приводимую ниже схему; можете придумать ее более удобное для вас отображение).

Схема формулы дифференцированной оценки психологической структуры труда (А – общий вид; Б – вариант альтернативной оценки признаков: "плюс" – признак есть, "минус – его нет; В – вариант градуальной оценки по порядковой (балловой) шкале.

Формула состоит из четырех строк, соответствующих рассмотренным выше признакам труда; каждая строка – из двух или трех позиций: первая и третья строки состоят из трех позиций, а вторая и четвертая – из двух. Эти позиции соответствуют компонентам обсуждаемых признаков труда: первый признак (ему соответствуют три клетки первой строки на схеме) включает, как помним, три компонента: а – знание о самом результате работы (первая клетка слева), б – понимание его социальной значимости (вторая клетка) и в – положительное эмоциональное переживание, сопровождающее указанные образы (третья клетка);

второй признак отображается в клетках аналогично; он включает два компонента: а – познавательный (сознание обязательности дела) и б – эмоционально-волевой (переживания при мысленном соотнесении хода дела с целью)

третий – три компонента: а – гностический (ориентировка в средствах труда), б – операторный (т. е. собственно владение умениями, навыками) и в – аффективный (положительное эмоциональное отношение к операциональной стороне труда и его средствам);

четвертому признаку присущи два компонента: а – гностический (ориентировка в системе межлюдских отношений на работе) и б – аффективный (положительное отношение даже к незримым участникам работы и потребителям ее продуктов).

Уровень выраженности указанных компонентов психологических признаков труда можно оценивать хотя бы альтернативно:

"есть признак – нет его" (вариант Б на приведенной выше схеме);

можно прибегнуть и к интуитивно привычной балльной шкале (положим, трех- или пятибалльной). Тогда дифференцированный подход к интересующему нас делу может выглядеть следующим образом. Если после некоторого анализа самого себя или другого человека мы так или иначе оценили выраженность обсуждавшихся признаков, формула приобретет более конкретный вид, например, как это отображено в варианте В на приведенной схеме. Если мы приняли пятибалльную шкалу, то это формальное отображение можно "прочитать" так: человек характеризуется слабо выраженными эмоциональными переживаниями в связи с предметом труда, слабо ориентирован в средствах труда и межлюдских отношениях в труде, неясны (нет пока данных) характеристики его эмоциональных переживаний в связи с пониманием им межлюдских отношений в труде; остальные компоненты психологической структуры труда развиты на уровне удовлетворительном.

Разумеется, описанное средство анализа не отличается точностью; но, во-первых, даже плохое средство лучше, чем отсутствие средств; во-вторых, надо опасаться иллюзорной точности, когда свойства чисел используются неправомерно (скажем, учитываются десятичные знаки численных данных, тогда как они могут не иметь никакого смысла).

Оценку выраженности психологических признаков труда можно уточнить, применяя словесные шкалы. Например, выраженность аффективного тона образа результата труда можно градуировать хотя бы так: 1. Эмоциональное санкционирование ("можно") без явных переживаний. 2. Положительные эмоциональные реакции на отдельные стороны предвидимого результата деятельности или его последствия. 3. Выраженные положительные эмоциональные состояния в процессе деятельности. 4. Устойчивые положительные эмоциональные отношения, связанные с результатами деятельности, определяющие образ жизни человека также и вне труда. 5. Устойчивые положительные эмоциональные отношения, связанные с результатами деятельности, проявляющиеся на уровне всепоглощающей страсти, самопожертвования, самоотверженности.

Примеры шкал указанного рода для всех компонентов всех признаков подробнее приведены в [142]; вариант применения дифференцированной оценки психологической структуры труда к анализу развивающегося субъекта труда описан в работах В.И. Тютюнника [327 – 329], к анализу сложившихся профессионалов промышленного производства – в работе И. Г. Леонтьевой [199], к труду педагога – в исследовании М.Ю. Котриковой [174].

Упражнение 1

Примените рассматриваемый способ оценки индивидуальной психологической структуры труда к себе и некоторым другим людям. Анализ результатов – на ваше усмотрение.

Упражнение 2

Постарайтесь применить рассмотренные выше признаки к приводимому ниже частному случаю (по роману Г. Николаевой "Битва в пути") и сделать предположительное заключение о психологической структуре труда описываемой работницы.

"Девушка Даша поступила на завод и была направлена в стержневой цех. То, что она здесь увидела сперва, показалось ей до смешного простым – взрослые женщины стояли рядами у станков и занимались тем, чем занималась Даша в раннем детстве – лепили

"песочные пирожки". Правда, они были большие и имели сложные формы, и в песок надо было закладывать для прочности железные прутики. А потом "пирожки" везли в печь – печься.

Василий Васильевич подвел Дашу к одной из стерженыциц и сказал торопливо:

– Этот стержень называется "лента". Стой здесь, сбоку, глазастая, и запоминай весь технологический процесс последовательно...

Даше очень хотелось самой встать за станок, но ей пока не разрешали. Примерно через две недели Василий Васильевич сказал:

Ну, хватит глаза таращить, становись к станку! Лент не хватает, формовка сердится!

Даша охотно встала к станку. Она обдула воздухом металлическую форму, в которую набивают песок, посыпала тальком, и быстрыми движениями заправской стерженыцицы стала насыпать состав и уминать его. Вложила арматуру и белые вкладыши. Когда она перевернула форму и первый стержень лег на сушильную плиту, ей стало весело. Стержни шли один за другим, такие же, как у других работниц, и автокарщицы подъезжали к ней, забирали ее стержни и наравне с другими везли в печь...

Беда разразилась в конце дня. В стержневом появились сердитый инженер и Василий Васильевич. Они сердились, кричали что-то на ухо друг другу и направились прямо к Даше...

– Это что же ты наворочала? – сказал инженер. – Пойдем-ка с нами. Они привели Дашу к печи. Там на этажерке лежали еще горячие полуразвалившиеся Дашины ленты. Арматура торчала из них как кости скелета. Даша посмотрела на них в ужасе. Все ленты пошли в брак.

– Эх ты... детский сад! – сказал Василий Васильевич.

Вопросы и темы для размышления и разработки

1. Как выражены у меня самого (самой) психологические признаки моей работы (сознания как субъекта труда)?

2. Жизнь – это не только труд. Зачем маяться размышлениями по поводу психологических признаков труда?

3. Авось, нужные психологические признаки труда формируются у человека сами собой, стихийно? Зачем тут наука?

Тема 1. Психологические признаки труда (сознания субъекта труда) и задачи профессионального самовоспитания психолога.

Тема 2. Психологические признаки труда (сознания субъекта труда) и задачи трудового воспитания подрастающих поколений.

Тема 3. Психологические признаки труда (сознания субъекта труда) и требования к подготовке организаторов производства.

2.2. Психология труда

как неспециальная область знания

Выражение "психология труда" не стоит в том же ряду, как "психология дошкольника", "психология подростка". Труд не чудище, у которого есть психика, и в нашем случае независимо от сложившихся речевых штампов можно говорить о фактах и закономерностях психики человека, занятого трудом, трудящегося или человека, формирующегося в качестве субъекта труда. Психология труда – это прежде всего система психологических знаний о труде как деятельности и трудящемся как ее субъекте.

Является ли психологическое знание о труде и трудящемся жизненно важным для людей, т. е. ориентирует ли оно их в чем-то необходимом или это "тонкости", без которых легко обойтись? Если справедлива первая часть приведенной альтернативы, то психологические сведения о труде должны были возникать и обслуживать практику уже в незапамятные времена, еще до появления науки как формы общественного сознания и специальной области приложения сил людей. Именно так это и обстоит на самом деле. Достаточно напомнить, что в пословицах и поговорках разных народов (а это форма фиксации полезного опыта и фактор регуляции деятельности и поведения) отражены многие явления и их зависимости, характеризующие именно психологическую сторону труда. "Назначили осла кузнецом – он первым делом себя подковал" – здесь речь идет отнюдь не о внешней – технологической – стороне дела, а о направленности деятельности и осмысления ее результатов в рамках альтернативы "себе – другим", "я – другие". Идея ценности волевой регуляции труда представлена, например, в такой пословице: "Как ни верти, а дело верши" и др. В пословицах отражается мысль об уровне владения средствами труда, об относительной роли качеств средств труда и самого субъекта деятельности: "Не котел варит, а стряпуха", "И не плотник, да стучать охотник" и т.п.

Идея должных межлюдских отношений в труде также нашла место в народной мудрости: "Берись дружно – не будет грузно", "Кто собою не управит, тот другого на разум не наставит", Не ускользнула от народного ума структура трудового действия – ориентировка и обслуживаемое ею исполнение: "Семь раз

отмерь, один раз отрежь" (а, кстати, в профессиональном фольклоре хирургов есть к этой пословице еще и добавка "... и если можно, не отрезай"); "Не знавши броду, не суйся в воду". В пословицах отображены существенные явления и зависимости, характеризующие мотивационную, смыслообразующую сторону деятельности, труда: "Без охоты не споро у работы", "Страшно дело до зачину", "Горька работа, да хлеб сладок". Зафиксированы определенные подходы к оценке качеств работника: "Не смотри как рот дерет, а смотри как дело ведет", идея оценки его качеств по косвенным симптомам: "Вялый жевака – к делу зевака", идея индивидуального стиля деятельности: "Всяк мастер на свой лад" и др.

В космогонических мифах, например, ветхозаветных (имеющих, как известно, прототипы в еще более древних повериях Востока), содержатся в своеобразно инвертированной форме, в частности, психологические сведения о труде: о важной роли замысла, мысли, речи (по одной из версий мир создавался "по слову"), о создании целого по некоему "образу и подобию", о феномене удовлетворенности содеянным (сотворил и "увидел, что это хорошо"), о некотором режиме смены труда и отдыха (шесть дней работать, творить, на седьмой – отдыхать). В мифах можно встретить идею особо важной роли общения и взаимопонимания в совместной деятельности (неудачное строительство "вавилонского столпа", связанное с утратой общего языка), об эмоциональных состояниях, мотивах, смыслах деятельности (это выражено, например, в характеристиках "гнева", "благоволения", в требовании трудиться "в поте лица", не служить "мамоне" – богатству, чувственным потребностям) и т.п.

Деловая необходимость и социальная функция охарактеризованных выше донаучных форм существования психологических сведений о труде и субъекте труда понятны – это определенный способ опредмечивания и социальной фиксации полезного опыта, психологических открытий, обобщений, сведений, ориентирующих в такой сложной реальности, как труд, трудовые процессы, процессы жизнеобеспечения, деловые качества людей, смысл и организация труда, общение в труде. Кроме того, это и способ придать психологическим сведениям необходимую авторитетность (ссылкой на божество или мудрость народа, предков).

Заслуживающая внимания психологическая информация о труде представлена в разного рода памятниках письменности, литературы. Поскольку речь идет, в частности, об исторических периодах, когда психология как наука не существовала, можно

было бы назвать такую информацию "донаучной", или "вненаучной". Но оба эти слова несут для современного читателя некий оттенок недоброкачественности, что не соответствовало бы действительности.

Необходимость вынуждала людей во все времена выделять истинное и полезное знание, ориентирующее их, в частности, и в явлениях психической регуляции жизненно важной деятельности. Поэтому и искать это психологическое по своей сути знание нужно в документах, связанных с такой деятельностью, а не обязательно только в тех, где оно номинально декларируется (т. е. не только в трактатах "о душе"). Вот почему даже с появлением "официальной" психологии как науки (вXIX, как принято считать, веке) наиболее интересное и продуктивное психологическое знание о труде могло содержаться в работах отнюдь не психологов как таковых, но работников, которые по долгу службы были озабочены человеческими факторами сферы труда, производства. А соответственно в "истории психологии" также оказалась долго не замеченной область порождения и существования психологического знания о труде и трудящемся (подробнее об этом см. Носкова О. Г. [236 – 238]; Климов Е.А., Носкова О.Г. [146; 147; 150]). Это знание о труде и субъекте труда порождается и существует не "просто так", а в связи с обслуживанием важных событий технического и социального прогресса. Оно возникает, образно говоря, в "часы пик" истории. Соответственно и искать его нужно у тех авторов, которые служили своему времени, хотя и не обязательно называли себя психологами, психотехниками или иными терминами, указывающими на душу, психику.

Особое явление в связи со сказанным представляет М.В. Ломоносов. У него нет специального трактата о душе, но в его работах по химии, физике, горному делу, географии, в его проектах переустройства отечественной науки неизбежно нашло отображение истинное психологическое знание о труде.

Материалы сочинений М.В. Ломоносова (XVIII в.), дающие основание реконструировать его представления, относящиеся ныне к области, именуемой "психология труда", можно упорядочить прежде всего в виде совокупности следующих тем.

Построение эмоционально насыщенных образов целей и, следовательно, "смыслов" труда, а также вопросы его стимуляции._Система "смыслов" труда включает такие компоненты: "умножение счастья человеческого рода", "слава и польза отечества", "вечное удовольствие отечества", преодоление тягостных состояний –

"умаление скуки" за счет использования, в частности, технических средств – "махин"; а также "облегчение работ", "отвращение препятствий", удобство и безопасность труда, экономическая выгода, удовольствие – "увеселение" – от нахождения истины (это отмечено у тех, "которые сокровенными астрономическими правдами увеселяться обыкли"), страсть "насыщать свой дух приятностию самого дела" и многое другое.

Вот целостный пример, характеризующий рассматриваемую здесь смыслотворческую функцию М.В. Ломоносова в отношении труда:

Рассуждая о благополучии жития человеческого... не нахожу того совершеннее, как ежели кто приятными и беспорочными трудами пользу приносит. Ничто на земли смертному выше и благороднее дано быть не может, как упражнение (здесь в значении – занятие, работа, труд. – Е. К.), в котором красота и важность, отнимая чувствие тягостного труда, некоторою сладостию ободряет, которое, никого не оскорбляя, увеселяет неповинное сердце и, умножая других удовольствие, благодарностию оных возбуждает совершенную радость (108, т. II, с. 350).

Вопросы волевой саморегуляции труда. Например, описывая труд рудоискателей, М.В. Ломоносов, в частности, отмечает:

При искании жил не надлежит скоро от дела отставать, когда кто нескоро до руд дойдет...

М.В. Ломоносов рассматривает трудящегося – будь то академик, плотник, рудокоп – как человека, которому нечто обязательно оставляется в труде на его собственное "произволение", "рассуждение".

Вопросы проектирования средств и условий труда с учетом психологических особенностей людей. Сочинения М.В. Ломоносова изобилуют предложениями, проектами разного рода технических средств труда, причем очень часто эти предложения обосновываются ссылками на явления, особенности психики человека. Важное значение с точки зрения психологии труда как науки имеет проект "особливого самопишущего компаса", который можно рассматривать не только как идею усовершенствованного навигационного прибора, но и как первый известный нам в истории замысел самопишущего прибора для психологических исследований трудовой деятельности – деятельности рулевого ("правящего") на судне. Приведем фрагменты соответствующего текста:

Между тем, чтобы все погрешности, которые от оплошностей правящего бывают, знать корабельщику, должен он иметь особливый компас самопишущий, который следующим образом сделать можно...

Далее следует техническое описание, сопровождаемое двумя рисунками.

... Присоединенными сим образом часами к компасу станет обращаться вал, и с него бумага на другой свиваться; карандаш, легко к ней прикасаясь, начертит линею, которая покажет стоящего у правления прошибки и оплошность, что вообще видеть и весом исчислить можно будет. Сим, как думаю, можно познать и уничтожить все погрешности, которые часто случаются от оплошности того, кто на корме правит [203, т. IV, с. 151. 152].

Это есть идея экспериментально-психологического изучения труда судоводителя. Ведь изучение "оплошностей" – классическая область психологии труда.

Вопросы проектирования больших систем с учетом психологических особенностей людей (имеются в виду проекты М.В. Ломоносова об "исправлении" Императорской академии наук и об освоении "Сибирского океана" – Северного морского пути). Интересно, что первый параграф нового "Регламента" академии он начинает с оперирования понятиями, которые в современной науке давно и прочно отнесены к разделу психологического профессиоведения, а именно:

§1. Прежде установления и распоряжения (расположения по "ряду", порядку. – Е. К.) академических членов (членов Императорской Академии наук, ее работников. – Е. К.) должно определить первейших персон сего общества требуемые качества, дабы оных достоинством, знанием и рачением вся академическая система в добром и порядочном движении обращалася [203, т. X, с. 138, 139].

Выражаясь современным научным языком, речь идет об определении требований к личным качествам ведущих работников "сего общества". Вслед за этим М.В. Ломоносов приводит параграфы, содержащие то, что мы теперь бы назвали краткими профессиограммами или профессионально-квалификационными характеристиками. "Требуемые качества" "первейших персон" выводятся из функций, которые предписываются проектом каждому работнику. При этом указываются и общие для всех или некоторых работников, и специфические для определенных трудовых постов требования.

С точки зрения методологии проектирования больших систем, неизбежно включающих человеческий фактор, особый интерес представляет то, что М.В. Ломоносов уделяет специальное внимание общим основаниям, принципам проектирования:

Для всякого предприемлемого важного дела должно полагать наперед непоколебимые основания и предписывать неложные правила, дабы в произведении оных (имеются в виду "предприемлемые" дела. – Е. К.) не подвергнуться каким преткновениям, не просмотреть ничего нужного и не употребить бесполезного.

И далее, например, в связи с "исправлением" академии формулируется семь таких правил, которые в наши дни назвали бы правилами системотехники [203, т.X, с. 14].

Вопросы оптимизации межлюдских отношений в труде. Не только сочинения и разработки, но даже деловые заметки "для себя" пропитаны у М.В. Ломоносова темой взаимоподдержки людей, помощи их друг другу. Например, в таких заметках читаем: "Игнат... Сперва помогать Гришке, после Кирюшке" [203, т. X, с. 426], "помогать Колотошину" [203, т.X, с. 432] и др. Ограничимся одной иллюстрацией из проекта освоения Северного морского пути: "Если, боже сохрани, судно повредится..." и т.д., он излагает предписания по устройству зимовья, организации поведения ("всячески быть в движении"), борьбе с цингой и наряду с этим следующие, чисто психологические:

... ограждаясь великодушием, терпением и взаимным друг друга утешением и ободрением, помогая единодушием и трудами, как брат брату, и всегда представляя, что для пользы отечества все понести должно и что сему их подвигу воспоследствует монаршеская щедрота, от всея России благодарность и вечная в свете слава"[203, т. VI, с 532].

Обсуждая вопросы физики, химии, горного дела, мореплавания, М.В. Ломоносов часто делает экскурсы в соответствующие области практического труда, обнаруживая доскональное знание подробностей. Описание области труда, например, "горных людей", даваемое им, оказывается подчас поразительно скрупулезным и многоохватным. Он принимает в расчет и внутреннюю, психологическую сторону практического труда, и внешние средства, инструменты, производственные условия, включая тонкости обеспечения безопасности, удобства работы и даже специфические особенности одежды работающих. Можно подумать, что он читал современные нам работы по эргономике, в кото

рых провозглашается комплексный подход к анализу системы "человек – средства труда – производственная среда" (подробнее по поводу психологического знания в сочинениях М.В. Ломоносова см. в [143]).

Памятники отечественной письменности, литературы, материалы, характеризующие устное народное творчество, а также памятники материальной культуры еще ждут своего исследователя, который призван достаточно полно реконструировать обсуждаемый здесь пласт истинных и полезных психологических знаний о труде и трудящемся. Ограничимся здесь отдельными иллюстрациями. В древнейшем летописном своде "Повесть временных лет" (первая половина XI в., как полагают специалисты) встречаются, в частности, и психологические интерпретации, характеристики субъекта деятельности и процесса труда, его отдельных сторон. Например: "И бяше около града лесъ и боръ великъ, и бяху ловяща зверь, бяху мужи мудри и смыслени..." Штрих, характеризующий мотивационную сторону деятельности и некоторые явления межлюдских отношений: "... и възлюби место и сруби градокь малъ, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущий..."[344, с. 4, 5] В этом же источнике, например, хорошо отрефлексирован процесс принятия государственного решения с включением в него своеобразного – в две серии – экспериментально-психологического исследования личности военачальника.

Так, из описания войны Святослава с греками узнаем следующее. Когда "одоле Святослав и бежаша грьци", царь их, согласно тексту летописи, созвал к себе в палату своих бояр и сказал им: "Что створимъ, яко не можемъ противу ему стати?" Бояре посоветовали "искусить" Святослава, послав ему золото, дорогие ткани, – проверить, склонен ли он к драгоценностям ("Любезнивъ ли есть к злату, ли паволокамъ?"). И послали к Святославу "мужа мудра", наказав ему: "Глядай взора и лица его и смысла его". Когда принесли ценности Святославу, выяснилось, что он оказался к ним сравнительно равнодушен, не глянув на них, велел убрать ("не возре на ня, и повеле схоронити"). Тогда эксперимент по изучению личности Святослава был продолжен, и один из бояр посоветовал: "Искуси и еще, посли ему оружье". Когда принесли Святославу оружие, он взял его с удовольствием ("Онъ же приимъ, нача хвалити, и любити и целовати царя"). ("Целовати" здесь означает приветствовать. – Е. К.). Здесь "экспериментаторы" приходят к заключению, что этот

"муж" таков, что лучше с ним не воевать, а платить ему любую дань: "Лють се мужь хощеть быти, яко же именья не брежеть, а оружье емлеть; имися по дань". И тогда царь направил Святославу послание: "Не ходи кь граду, возми дань еже хощеши".

Существовали ли в действительности события, описываемые в летописи, – это вопрос гражданской истории. С историко-психологической точки зрения здесь важно совсем другое: для автора "Повести временных лет" существует неслучайная зависимость между свойствами личности и деятельностью человека (в модельных, кстати, т. е. психодиагностически существенных ситуациях), можно сказать – идея единства личности и деятельности. Для него существуют также и некоторые экспериментальные, как теперь бы сказали, и неэкспериментальные приемы ее изучения. И знание о личности позволяет прогнозировать события настолько важные, что принимается ответственное и нелегкое решение платить дань "еже хощеши" – какую хочешь [344, с. 15].

В той же летописи мы находим описания событий, из которых явствует, что автору ее понятны роль информации в принятии решений и некоторые механизмы психологического ("рефлексивного", как ныне иногда говорят) управления людьми. Так, в сказании о "белгородском киселе" печенеги большим числом обложили город, когда князь с войском был в отлучке, в походе. И стал в городе "гладь великъ". Жители уже готовы были сдать город, но один из них нашел чисто психологический выход. Собрали по горсти остатки овса, пшеницы или отрубей и сделали "цежь", раствор, из которого варят кисель, залили его в бочку и поместили в колодец. Аналогичным образом поступили с остатками меда, поместив медовую "сыту" в другой колодец. Затем, дав печенегам своих заложников, пригласили десятерых из них – "лучыпие мужа" – для переговоров. И осажденные им сказали – какой смысл осаждать город, если в нем сколько угодно пищи из земли ("почто губите себе? коли можете престояти насъ аще стоите за 10 летъ, что можете створити намъ? имеем бо кормлю оть земле; аще ли не веруете, да узрите своима очима"). Послы увидели колодцы, попробовали пищу. Им даже дали взять ее с собой, чтобы показали своим князьям ("Людье же нальяша корчагу цежа и сыты оть колодязя и вдаша печенегом..."). В результате те "подивишася" и "всташа от града, въсвояси идоша" [344, с. 19, 20].

Обратимся к материалам XII в. В "Слове о полку Игореве" содержится хорошо известная "психограмма" деятельности сказителя Бояна:

Аще кому хотяшс песнь творити, то растекашася мыслию по древу, серым вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подь облакы.

Столь же образна и психограмма воинов, которых "буй тур Всеволод" характеризует не перечнем названий их личных качеств, а указанием либо на их проявление, либо на происхождение:

А мои ти куряни сведоми къмети (къметь – воин. – Е. К.)':

подь трубами повити, подь шеломы възлелеяни, конець копия въскърмлени; пути имъ ведоми, яруги (овраги, яры. – Е. К.) имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули (колчаны. – Е. К.) отворени, сабли изъострени; сами скачуть, аки серый вълци въ поле, ищучи себе чти (чести. – Е. К.), а князю славе.

По тексту "Слова" рассыпаны разнообразные психологические характеристики людей в основном в связи с ратным трудом: "Игорь мыслию поля мерить оть великаго Дону до малого Донца", "храбрая сердца в жестоцемъ харалузе (харалуз – булат, имеется, вероятно, в виду бой. – Е. К.) скована, а въ буести закалена" – имеется в виду военная деятельность как фактор воспитания храбрости, черт характера; "Храбрая мысль носить вашъ умъ на дело!"; об Игоре сказано, что он стянул, напряг ("истягну") "умъ крепостию своею и поостри сердца своего му-жествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую" – своего рода характеристика психологической преднастройки к деятельности, к ратному труду. Много красочных характеристик психических состояний горя, печали, тоски, "туги" в связи с военным поражением и вместе с тем картина тех мотивов, которые должны отвратить князей от междоусобиц и объединить перед лицом противника. Мотивы при этом индивидуально дифференцируются в зависимости от того, о каком человеке идет речь. Эта информация вложена в уста великого князя Святослава, который произнес "злато слово, съ слезами смешено". Одному он напоминает о его победах, другому – об "обидах", третьего укоряет, что он, имея силы, не направляет их на Кончака и т.д. [344, с. 58 - 71].

"Послание Данила Заточенаго к великому князю Ярославу Всеволодовичю»" – этот литературный памятник, известный под названием "Моление Даниила Заточника", возник, полагают, в первой четверти XIII в. Едва ли это личная челобитная. Скорее всего его можно рассматривать как своего рода "рекомендации" руководителю, основанные на психологическом знании и при-

званные внести коррекцию в стиль его правления и в складывающееся в княжестве (как организационной системе) конкретное положение дел – т. е. организационное консультирование, как сказали бы в наши дни. При этом очень многие рекомендации относятся к области межличностного восприятия, "подбору кадров", как теперь бы сказали. "Моление" построено очень умно с точки зрения его названной выше цели. Вначале дан своеобразный краткий общий гимн разума, мудрости, призыв к добрым помыслам и обещание сообщить в форме притч нечто важное для будущего. Авторское "я" как здесь, так и на протяжении всего моления скорее собирательное. Это, видимо, "мы, мыслящие скромные люди". "Я" диктуется скорее конкретной логикой примеров, притч, которые нельзя чисто формально отнести сразу ко многим людям. "Я" – это оконкреченное "Мы". Итак, вернемся к началу "Моления":

Вострубим убо, братие, аки в златокованную трубу, въ разумъ ума своего... да восплачются в нас душеполезный помыслы... Да развергну въ притчах гадания моя и провещаю во языцех (в народах. – Е. К.) славу мою...

Далее идет текст, как бы улещивающий читателя и располагающий его к чтению (ведь обращаются к власть имущему – "клиенту оргконсультанта", так сказать). Такого рода фрагменты текста, которые должны способствовать установлению контакта со специфическим читателем, поддерживать этот контакт, стимулировать, мотивировать читателя, отводить некоторые его возможные сомнения и возражения, встречаются периодически на протяжении всего текста. Так, вначале автор называет читателя благоразумным, расположенным к людям:

"Ведыи (зная. – Е. К.), господине, твое благоразумие и притекохъ (прибег. – Е. К.) к обычнеи твоей любви". Через некоторое время автор подчеркнет свою верноподданость князю и то, что князь – глава людям своим. В конце автор как бы извиняется за многословие, прибегает к самоуничижению и завершает моление отнюдь не "личной просьбой", а некоей здравицей князю. Все это только обрамление самого главного; основное, о чем говорит автор, состоит в следующем: князю (будем полагать, руководителю некоторой организации) нужно за внешностью, богатством и даже возрастом видеть внутреннее, психологическое содержание человека, его ум или глупость и окружать себя умными людьми:

... Не возри на внешняя моя, но вонми внутренняя моя. Аз бо семь одеяниемъ скуденъ, но разумом обилен; юнъ возраст имыи, но стар смыслъ вложихъ вонь (в него. – Е. К.)".

Это не самооценка автора-юнца, но указание князю о том, что видеть в людях: "Не лиши хлеба нища мудра, не возноси до облакь богата несмыслена..." Далее указывается некоторая характерологическая тонкость, как бы разделяющая храбрых и мудрых (ведь князь, возможно, ценит в других только храбрость): "Умен муж не велми бывает на рати храбрь, но крепокь в замыслех". И князю советуют собирать и храбрых и умных. Далее князя призывают проявлять щедрость по отношению к неимущим, раскрывают ему глаза на некоторые кажущиеся явления верности и праведности. Некоторые верны дружбе, пока их кормят, а "при напасти" становятся врагами; монахи и монахини – "ангелский имея на себе образъ, а блудной нравъ". Князю еще и еще раз советуют по существу разбираться в "человеческом факторе", как теперь иногда говорят: "Прилепляяся премудрымъ, премудръ будешь. Мужа лукава бегаи и учения его не слушаи". Выражаясь современными языковыми штампами, в "Молении" мы видам буквально призывный вопль к научному управлению большой социальной группой [344, с. 138 – 145].

Сходную функцию выполняет, например, "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича" (конец XIV – начало XV вв.). Этот документ изобилует психологическими характеристиками и является своего рода нормативной психограммой "руководителя", его "квалификационной характеристикой". Автор даже не преминул указать: "да се слышаще, цари и князи, научитеся тако творити". Из текста реконструируется идея о том, что особенности личности, субъекта деятельности не случайным образом определяются ходом возрастного развития человека, его воспитания:

воспитан же бысть въ благочестии и въ славе во всяцеми наказании духовными и оть самехъ пеленъ бога възлюби.

При этом развитие, воспитание происходит в определенного рода деятельности и при самостоятельной активности:

Еще же младъ сый възрастомъ, и о духовныхъ прилежа делесехъ (делах. – Е. К.), и пустошныхъ беседъ не творяше, и срамныхъ глаголъ не любляше, злонравныхъ человекъ отвращашеся, а съ благыми всегда беседовавше... и т.д.

Характеристика личности дается здесь в основном через ее проявления в деятельности: "вельможамъ своимъ тихоуветливъ въ наряде (в распоряжениях. – Е. К.) бываше, никого же не ос-корбляше, но всех равно любляше...", "... стражбу земли Руськыя мужествомъ своимъ держаше..., а умомъ свершенъ всегда бываше.." [344, с. 179 - 187].

У Нила Сорского (конец XV – начало XVI вв.) находим своего рода "трудотерапевтическую" рекомендацию: "твори что-либо рукоделия, сим бо лукавые помыслы отгоняются" [250, с. 99]. У него также есть некоторое учение о преодолении нежелательных психических состояний, "страстей". В рекомендациях по устройству домашнего быта ("Домострой", XVI в.) находим идею сообразовывать выбор направления трудового обучения с личными качествами подрастающего человека: "... учити рукоделию матери дщери, а отцу сынове, кто чего достоин, каков кому просуг (способность. – Е. К.) бог даст" [344, с. 273]. А вот своего рода нормативная профессиограмма, формулирующая требования к крестянину, выбираемому на годичный срок в качестве мирского старосты: полагается выбирать "человека добра, душею пряма... не вора, и не бражника, и не миропродавца, кому бы мочно в государевых делах и денежных сборах верити" – из деловой грамоты крестьян Восточной Сибири (XVII в.) [14].

В книге А.Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву" (XVIII в.) акцентирована идея уважения ко всякому труду, описан феномен социогенной непригодности человека к профессии – человек должен был оставить службу, так как, будучи честным, не мог совместиться с сослуживцами, практиковавшими "беззаконное очищение злодейства" и "обвинение невинности" [290, с. 89 – 101 ]. В этой же книге в главе "Любани" приведен поучительный образец определенным образом структурированной беседы как метода выявления мотивов труда (более подробное обсуждение этого вопроса см. в [142, с. 17 – 19], а о психологии труда в России XVIII в. – в [147] и [150]).

В романе Н.Г. Чернышевского "Что делать?" (XIX в.) четко выражена, в частности, идея проектирования рабочего места труженика сельского хозяйства в целях оптимизации, гуманизации его труда, как теперь, быть может, сказали бы:

... день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как продвигается их работа, продвигается и он – как устроили они себе прохладу!.

Есть даже идея нетрадиционного распределения функций между человеком и техникой: "Почти все делают за них машины", а люди "почти только ходят, ездят, управляют машинами" [353, с. 281]. Ценный оттенок мысли в первом из приведенных примеров состоит в том, что трудящиеся сами создают себе комфортные условия труда.

Значительное место занимают психологические понятия в юридических, государственных документах о труде и трудящемся. Предоставляем читателю самостоятельно избрать соответствующие материалы для анализа. Важное обстоятельство, которое можно при этом подметить, состоит в том, что положения нормативных документов (например, о поощрениях, взысканиях) строятся на некоторых подразумеваемых психологических моделях трудящегося. А именно, например, система поощрений и взысканий предполагает вполне определенные знания, представления о мотивации, ценностные представления, о потребностях трудящегося, в соответствии с чем и введены, скажем, такие категории поощрений, как объявление благодарности, выдача премии и т.п. То, что в основе подобного рода нормативных положений лежит вполне определенная психологическая модель работника, становится совершенно ясным, если взять для сопоставления другие нормы:

А про всяку вину по уху, ни по видению не бити; ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть... А плетью с наказанием бережно бити" ("Домострой", XVI в.).

Многие понятия, традиционно и бесспорно являющиеся вместе с тем и теоретическими объектами психологии, находят отображение в тексте Конституции страны, в уставах общественных и государственных организаций. Попробуйте в порядке упражнения выделить психологические понятия из таких документов.

Охарактеризованную выше реальность, сводящуюся к множеству порождаемых и используемых в обществе психологических знаний о труде и трудящемся, мы и обозначаем как область неспециального истинного знания о труде и трудящемся, или как область "неизвестной" психологии труда (147, с. 73 – 75]. Общий признак этого рода знаний – их включенность в контекст практических задач (этим, кстати, определяется и признак истинности, не говоря уже о полезности, указанных знаний; практика как критерий истины закономерно "отшелушивает" все надуманное, недостаточно существенное, ложное).

Вопросы и темы для размышления и разработки

1. Быть или называться психологом?

2. Что я (как психолог) знаю и умею "от науки" и что "от жизни" (состав моего формирующегося профессионализма)?

3. Может ли семантическая точность психологических суждений быть полезнее и важнее точности метрической? Когда?

Тема 1. Психологическое знание о труде в фольклоре

Тема 2. Психологическое знание о труде в памятниках письменности (варианты: