В.В.Петухов

[«ТРУДНЫЙ ТРУД»: ИМИТАЦИЯ ТРУДОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ]¹

Итак, для формулировки закона социальной жизни мнимой личнос­ти «обернем» различие природы и культуры в присвоении того и другого опыта. Окажется, что «культурным» опытом мничность фактически, не­произвольно обладает, овладевая в дальнейшем средствами знакового офор­мления своих «принципиальных» нужд. Напротив, природный опыт созда­ется как артефакт, результат выбора в пользу этих нужд в каждой новой ситуации, который должен совершать (и отвечать за него в дальнейшем) — организм. Тем самым «личность невинна,а организм ответственен».

Главное правило проникновения мничности в реальное общество не однозначно для нее самой и тех, кому адресованы ее «культурные» требо­вания. Так, для мничности оно звучит сопричастно-тождественной клят­вой: безусловно не отвечать за выполнение своих социальных программ и принципиально подчеркивать парциальные нужды. Для всех же осталь­ных обе части правила сначала разделены: невинна личность другого, а отвечает за нее собственный организм, обязуемый к саморегуляции по не привычным ему принципам. Но при всеобщем их принятии (оно про­изойдет) правило станет законом, как бы понятным каждому: «личность (теперь любая) безответственна, а организм (только бы не твой) повинен».

Однако «закон» остается двузначным (для себя не так, как для дру­гого) потому, что выдуманные и действительные условия существования мничности не совпадают. Самоактуализируясь в факультативной культу­ре, она как ребенок объективно беспомощна и, требуя опеки, остается на раннем этапе становления — внутри социального индивида. Но в создан­ной ею «сказке» она желает раздвоить опекуна, парциально меняясь с ник ролями: забрать воспитательские права и оставить обязанным производит! потребные блага, что, пожалуй, и допустимо, ради забавы, между очарова

¹ Петухов В.В. Природа и культура. М.: Тривола, 1996. С. 44—45, 47—53.

Петухов В.В. «Трудный труд»: имитация трудовой деятельности 385

тельным вундеркиндом и его доброхотом-кормильцем. «Опекай меня в жизни за то, — предлагает первый второму, — что я буду опекать тебя в сознании и научу жить культурно», — и тот подсаживает на плечи шуточ­ного «жреца». Но мничность хочет большего — превращения «сказки» в быль всерьез и надолго, т.е. настоящего принятия в общество и навязчивой принадлежности ему вместе со своими принципами его организации.

Испытание новых, даже рискованных социальных правил, изменяю­щих устаревшие, — обычный путь современного общественного развития, поскольку любые из них далеки от алгоритмов и требуют постоянного со­вершенствования. Результат трудоемкого, подчас конфликтного их внед­рения не гарантирован, хотя каждый из его участников отвечает за спе­цифику своей работы. Создатель же мнимой культуры призывает к построению такого «общества обществ», которое сразу заработает как ал­горитм, стоит лишь парциализировать любое реальное, радикально изме­нив его в одних частях (скажем, распределении и потреблении благ) и ос­тавив прежним в других (их накоплении, производстве). Соблюдать же мничностные требования к социальному индивиду вроде нетрудно: будь готов принять любые проекты (за специфику которых никто не отвечает в «принципе») и непредсказуемые их последствия (которые, если повезет, коснутся не тебя). Эти «эвристики», став всеобщими, и окажутся алгорит­мами, результат внедрения которых в каждом конкретном случае без риска гарантирован наперед, но обратен желанному: сказку нельзя, невоз­можно сделать былью, и на месте социального бытия явится «общество-небыль», имитация подлинного. Хочешь изменить часть, созидая правдо­подобные способы сверхсовершенствования общественного устройства, а оно разрушается в целом — такова суть неизбежных последствий соци­альной реализации мнимой культуры. Покажем их. <...>

Ясно, что построение нового общества будет насилием, когда коснет­ся организации (точнее, «культурной» переорганизации) совместной тру­довой деятельности. Полное внедрение социального «идеала», созданного мничностью по принципу своего удовольствия—неудовольствия, требует ее реального (а значит едва ли желанного) участия в труде. Сталкиваясь с этой проблемой (но избегая ее решения), мничность достигает высшего уровня природного психического развития — стадии интеллекта, стано­вится способной к «двухфазным» поведенческим актам (т.е. к разделе­нию их подготовки и реализации) и функциональному использованию орудий¹. Но если в природе разумное соотнесение фаз обеспечено учетом пространственно-временных условий, а в обществе, где подобные «фазы» распределяются между людьми, необходимо учитывать условия соци­альные, то мничность, не различая те и другие, сводит социальные к про­странственно-временным. Тогда общественное разделение труда оказыва-

¹ См. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 257—259.

25 Зак. 2652

386 Тема 4. Возникновение и развитие психики

ется для нее удобной уловкой: одни его звенья — то планирование, то учет и контроль — она оставляет себе (корыстно представляя их основными), а другие — реализацию, исполнение — передает партнеру (считая гаран­тированными в «принципе»). Однако мничность не доверяет ему полнос­тью, поскольку, не понимая специфики общественных связей, не может действовать совместно и «обязана» быть бдительной. Поэтому она отно­сится к исполнителю своих планов как к орудию, функционально исполь­зуя его, а если тот не готов — изготовляя. Подобно палке, подвернувшей­ся под лапу келеровскому шимпанзе¹, он может быть захвачен как подходящий природный объект и побывать «культурным» средством на время решения конкретной задачи. Но в «идеале» социальное окружение мничности должно стать полностью «окультуренным, т.е. всегда готовым (хотя и подозрительным) к осуществлению любых ее программ. Ясно, од­нако, что построить его нельзя, причем создатель программ, нарушающий культурные нормы, аморален,а их исполнитель — невозможен.

Действительно, та основная проблема, которую «должен» принять к «решению» социальный индивид вместе с принятием мничности в реаль­ное общество, сводится к ложному, невыполнимому (да и дикому для чело­века) «выбору». Ему нужно быть и не быть личностью, т.е. жить в были и «сказке» одновременно. Конечно, настоящий выбор иной: быть личностью, мыслить, трудиться (производя реальные блага) или не быть ей, а стать «творческой личностью» с «новым мышлением», выражать интересы «тру­дящихся» (притворяясь производителем благ). Но если выбор неверен, а последствия общественно «законны», то его нельзя повторить: место «лич­ности» занято, и следовать за ней значит теперь совмещать былые альтер­нативы. Исполнителю достается сыграть роль и стать послушным «сыном», или «младшим братом», подручным «старшего», менее «равным», чем тот. Как известно, кличка старшего брата (или лучшего друга), первого среди равных, безопаснее, чем отца: подросшие коварные детки так и ждут есте­ственного его бессилия, чтобы потом передраться за «свободное» социаль­ное место.

Конечно, исполнитель должен принадлежать новому групповому Мы, но даже вступая туда «сознательно» и теряя собственное Я (в отли­чие от туземца, обретающего себя в сопричастии с традиционным кланом), принимается лишь наполовину, обреченный на подавление своих пар­циальных интересов и постоянные сомнения в их «целесообразности». Мничностные его поступки, обставленные подчас как обряды посвящения, требуют самонасилия над физическим Я (по Джеймсу) взрослого челове­ка, с тоской переходящего в чужое «детство», над преобразованной и тре­бующей нормальной опеки (по Леви-Стросу, «сваренной», но «сырой») соб-

¹ См. Келер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С.235—249.

Петухов В.В. «Трудный труд»: имитация трудовой деятельности 387

ственной и любимой своей природой, а теперь «целиной», которую надо (а может не надо?) «поднимать» заново. «Кондрат, глядя на быка, вдруг по­чувствовал острый комок в горле, резь в глазах. <...> ... Как будет в кол­хозе? Всякий ли почувствует, поймет так, как понял он, что путь туда — единственный, что это — неотвратимо? Что как ни жалко вести и кинуть на общие руки худобу, выросшую вместе с детьми на земляном полу хаты, а надо вести. И подлюку-жалость эту к своему добру надо давить, не да­вать ей ходу к сердцу...»¹.Таково здесь «решение» проблемы: тяжкая жизнь с мотивационным конфликтом, когда предлагают все те же «за­щитные механизмы» (от подавления и рационализации до регрессии), лишь бы блокировать его. Ведь наполовину исполнитель оставлен в обыч­ном обществе (для превращения того в «сказку»), реальностькоторого становится парциальной.

Понятно, что с таким партнером мничности можно работать совме­стно: перестраивая социальные условия, необходимые для труда, она при­ступает к созданию «идеальной» его имитации (т.е. машины производства благ, подобной «вечному двигателю»). Однако смешение «принципиаль­ной» природы с непонятной (здесь — профессиональной, технологической) культурой порождает такое же амбивалентное, как всякое свойство мнич­ности — «трудовое действие», которому суждено быть и не быть настоя­щим. Покажем, что это есть процесс, подчиненный представлению о таких способах достижения какого-либо результата, которые при планировании (подготовке) кажутся эффективно приближающими его, а при осуществ­лении (реализации) создают условия, закономерно приводящие к обрат­ному результату. Когда внутренние свойства, «конфликты» (комплексы) мничности выносятся вовне (экстериоризуются), возникает как бы улуч­шенный трудный труд — ударный («героический»), каторжный (бес­смысленный) и бесполезный.

Если обычно имитация реального процесса (скажем, электронно-машинная) связана с достижением идентичного конечного результата, то принципиальный имитатор хочет придумать такую модель, которая давала бы результаты эффективнее реальных. Мничность как бы исследует труд, желая его «улучшить», и выделяет для имитации собственно человеческую «составляющую», которой нет (да и не нужна) в природной жизнедеятель­ности. Таково действие — процесс, конечный результат (мотив) и цель ко­торого не совпадают, и потому отношение между ними (смысл действия) должно сознаваться. В известном примере А.Н.Леонтьева² действие участ­ника коллективной охоты, загонщика, внешне парадоксально (отгонять дичь, желая ее поймать), но разумно потому, что обеспечено социальными и технологическими условиями: цели действий отдельных участников труда

¹ Шолохов МЛ. Поднятая целина // Собр. соч.: В 8 т. М.: Правда, 1962. Т.6. С.72.

² См. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981.
С.279—282.

388 Тема 4. Возникновение и развитие психики

взаимно осмыслены, соотнесены с общим для всех мотивом. Благодаря это­му действие, вроде бы отдаляющее мотив, объективно его приближает, и за­гонщику достаточно выполнить его, чтобы затем получить заслуженную долю благ.

Вот что привлекает мничностную корысть: действие как бы похо­же на фазу подготовки природного интеллектуального акта, даже точнее, на сам признак интеллекта — способность решить практическую задачу обходным путем¹:субъект обходит пространственные преграды, временно удаляясь от желаемого объекта, чтобы затем захватить его. Имитация трудового действия и есть путь в обход,но не пространственных (понача­лу крепких, как стенки лабиринта), а социокультурных «преград», преоб­разуемых мничностью. Не понимая их специфики, она как бы разрешает надуманный свой «конфликт», впадая в парциальное «озарение»: достичь мотива (и всем «трудящимся» получить частные доли благ) можно быст­рее, если решиться обойти (хотя бы временно) технологию труда в целом. Безразличная к предметному содержанию, мничность программирует но­вую его «культуру» и бросает исполнителей на «героические» обходные действия («Нормальные герои всегда идут в обход»), задавая каждому жесткую и соблазнительную мотив-цель: «Сегодня срочно сделай то, что уже завтра (или послезавтра) принесет желаемый конечный результат».

В природе обходное движение есть не действие, а операция— зави­сящий от условий способ достижения мотива (с которым совпадает «цель»), и в «идеале» имитирующие труд «действия», вроде целенаправленные, дол­жны выполняться автоматически. Однако социальный индивид обычно не переводит свои действия в операции без обеспечения необходимых условий их осуществления. Напротив, мничность уже не связана объективными тре­бованиями, и когда обычные ситуации видятся ей «конфликтными», как по К.Дункеру², слишком сложными, готова их «упростить» путем излишнего изменения реальных условий. Тогда труд для субъекта тождествен набору автоматизмов (а их «цели» — мотиву), но сама его возможность объектив­но разрушается. «Трудовое действие» становится как бы сознательной (бес­сознательной) операцией по необратимому искажению условий, в которых она имела бы смысл: «Сегодня же нужно сделать (разрушить) то, что уже завтра (или послезавтра) придется долго переделывать (восстанавливать)».

Итак, общественное производство грезится слаженной работой при­родного организма, где каждое обходное «действие-операция» рассчитано на архаично «сознательного» раба: неясное по сути, оно четко выполняется под контролем ради заслуженной доли благ. Но «неожидан» артефакт ам-

¹ См. Келер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян // Хрестоматия
по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова.
М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С.239.

² См. Дункер К. Подходы к исследованию продуктивного мышления // Там же,
С.45.

Петухов В.В. «Трудный труд»: имитация трудовой деятельности 389

бивалентного сращения «сказки» с былью: «обновленные» действия требу­ют общего энтузиазма, «трудового подъема» — перевыполнения под сверх­контролем (с «рабским» расхватыванием благ). Поначалу опытный «спец» качественно различает труд и его подобие («Работа -— она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для дурака-начальника де­лаешь — дай показуху. А иначе б давно подохли все, дело известное»¹) и, притворяясь послушным, сохраняет технологию, подмигивая фиктивным отчетом опекаемому вождю (хотя тот почует утрату «хозяйских» прав). Но если по роли «младшего брата» (так легче) он безразлично и ритуально исполнит спланированное действие, то обнаружит, что в мничностном смыс­ле оно сдвинуто по фазе: будучи «подготовкой», уже «достаточно» для част­ного поощрения. Тогда, подражая «старшему», он готов ему «подыграть» и, раскусив суть «труда-геройства», ударноперевыполнить намеченный план, не заботясь о целях других участников производства, но ожидая «заслужен­ных» наград, как если бы загонщик разгонял дичь вдоль да около засады, набирая, скажем, все больший километраж. Конечно, первопроходец в «сказку-быль», он уже «знатный загонщик» (или «красный профессор», «академик»), так и желающий излишних привилегий да ярлыков, как кон­фет, не понимая, сладкие они или горькие² по личностному смыслу: часто мничность, неразличимая с организмом, лопаясь от сладкого, проливает обильные крокодиловы слезы.

Ясно, что организация ударного труда (а затем и компенсация ре­зультатов) потребует дополнительной подготовки, сверхконтроля вольных и невольных его участников. Вроде довольные (но и нет) вожди, подозри­тельно посматривая на как бы послушных (да каких-то «косных, лени­вых») своих подчиненных, вынуждены реконструировать (как «глупый» келеровский шимпанзе) меняющиеся условия в более изощренные про­граммы, усложняя траектории обходных путей, удаляющих от заветной цели. Исполнение же таких программ оказывается вроде легким (но и тяжким) испытанием, когда «близкие» мотивы и цели распадаются, а от­ношение между ними лучше и не сознавать. Таков итог парциальной пе­рестройки человеческого труда: рядящийся в «дело славы и доблести» — тотальный каторжный«труд» — притворное для одних, мучительное для других и бессмысленное для всех наказание.

Термин «каторжный» здесь не метафора, а синоним бессмысленно­го, взятый у Достоевского. В Тобольском остроге сначала тоже казалось «как-то легко», затем открылась тяжесть «принужденной» работы «из-под палки», но настоящая каторга лишь представлялась писателю про­шлого века: «Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раз-

¹ Солженицын А.И. Один день Ивана Денисовича // Роман-газета. 1963. № 1. С.4;
Рассказы. М.: Современник, 1989. С.9—10.

² О «феномене горькой конфеты» см. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Лич­
ность. М.: Политиздат, 1977. С. 187—188.

390 Тема 4. Возникновение и развитие психики

давить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, <...> то стоило бы придать работе характер совершенной, полнейшей бес­полезности и бессмысленности.<...> Если б заставить его, например, пе­реливать воду из одного ушата в другой, а из другого в первый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно, — я думаю, арестант удавился бы через несколько дней или наделал бы тыся­чу преступлений, чтоб хоть умереть, да выйти из такого унижения стыда и муки»¹. «Посмотрите во двор, где бессмысленно дергается машина. Каждый раз одно и то же, переделывается одна и та же операция. Лома­ют асфальт, производят какие-то работы. Заново кладут асфальт, а через два месяца опять его ломают... <...> Уничтожение труда характеризует социализм. Социализм — враг труда»².

Понятно, что нарочитое стремление к «целесообразности», большей «полезности» ударного «труда» делает его бесполезным. Точнее, это зави­сит от конкретной «сознательно» поставленной цели — представления о ре­зультате, который должен быть достигнут. Через определенный латентный период он закономерно будет обратным, поскольку культурные условия его достижения сводятся в данном представлении к «технологическим», и их можно (но не должно) «улучшать». Возьмем, например, типичную цель лю­бого общества — заботу о физическом здоровье его членов. Если в обыч­ном (в том числе — традиционном) обществе она обусловлена созданием средств их личностного развития, то в мнимом (регрессирующем в архаи­ку) — «оздоровлением» организмов. Различие проявится в отношении к людям с тяжелыми врожденными расстройствами (скажем, умственной от­сталостью): если общество (традиционное или современное) сталкивается с проблемой их адекватной социокультурной опеки, то по «законам» его по­добия организм сам повинен в своих «дефектных» (т.е. труднодоступных опеке) свойствах, а их обладатели признаются «негодными» членами и мо­гут быть «гуманно» устранены. Иллюзорная «технология», вроде ведущая прямо к цели, создает прецедент реального нарушения культурного запре­та. Если теперь социально «дефектными», часто различными в переходные времена, покажутся иные свойства (скажем, умственная одаренность, способ­ность к развенчанию фантомных вождей), то их обладателей вроде бы тоже нужно устранить. Конечный же результат будет обратным цели, и утрачен­ное здоровье общества придется долго восстанавливать (вместе с понимани­ем культурных норм).

Разрушение настоящих условий жизни сегодня ради построения мнимых завтра — вот механизм парциально-общественного развития (а значит, распада), «задержка» которого реально не бесконечна. Чем слаще «сказка», тем горше быль, изменяемая до тех пор, пока не исчерпаны при-

¹ Достоевский Ф.М. Записки из мертвого дома // Поли. coop, соч.: В 30 т. Л.:
Наука, 1972. Т.4. С.20.

² Мамардашвили М. Жизнь шпиона // Искусство кино. 1991. № 5. С. 33.

Петухов В.В. «Трудный труд»; имитация трудовой деятельности 391

родные резервы «культурных» экспериментов. Глобальное их распростра­нение остается провоцирующей мечтой (исследуемой в антиутопиях), а в отдельном, все-таки захваченном мничностью, обществе цели становятся бо­лее «ясными», задачи — «определенными», связанными с «материально-тех­нической базой» сначала будущего, а потом и нынешнего дня. Впрочем, ин­дивид, обросший разными «защитными механизмами», свыкается (иной — не без гордости) с уже обыденными «проблемами», так и «решая» их в упор­ной борьбе обходным путем. Доверчивое забвение обманутых надежд да­рит ему еще одна самозащита — временная инверсия, и ушедшие вожди — добрые, жестокие, смешные — вспоминаются с благодарностью, поскольку при них «материально» было получше. Верно, «сказочная» программа бу­дущего строится сегодня: жизненные блага, что якобы будут созданы через заданный латентный период, — уже есть, т.е. фактически совпадают с насто­ящими экономическими и политическими условиями, которые «строитель» хочет усовершенствовать. Когда же программа реализуется, они уходят в прошлое и становятся тем же (а в воспоминаниях все более) прекрасным, но теперь ностальгическим — «уже было».

Однако объективно «культурная» забота о базовых материальных нуждах есть критерии близкого и опасного конца. Собственно, в своих про­граммах мничность проходит, как по ступенькам, иерархию всех потреб­ностей человека по А.Маслоу (ранее их выделялось 5¹): физиологические нужды, потребность в безопасности, в принадлежности социальному цело­му, в принятии обществом (дающем чувство самоуважения) и в самоакту­ализации. Но не обычно — снизу вверх, а наоборот. Так, она самоактуали­зировала в «культуре» частные свои возможности, была принята в общество, стала «необходимой» его принадлежностью, и в результате настает пора программироватьследующие уровни. Тогда создается план обеспечить по­требность в безопасности (см. Программа Мира, 1974), и активная борьба «общества» за мир (например, во всем мире) закономерно приводит к реаль­ной угрозе мировой войны, и наконец — план удовлетворения физиологи­ческих нужд (см. Продовольственная программа, 1982), исполнение которо­го грозит все большим дефицитом витально значимых благ. Конечно, война и голод — те самые условия, что удерживают мничность на высоком социальном месте, но когда опасность доходит до организма (в том числе — собственного), она обнажает «принципы» и затевает последнюю перестрой­ку. То сомневаясь, то все же веря в их совместимость с человеческим ли­цом (а лучше — «фактором»), мничность готова встряхнуть «историчес­кий» свой багаж, подчеркивая теперь стремление к здравому смыслу.

Однако смыслы здравых житейских афоризмов, заимствованных ког­да-то под «культурные» лозунги, стали мничностными. Возьмем централь­ный — «Кто не работает, тот не ест». Излишне выделенный, он кажется

¹ См., например, Хекхаузен X. Мотивация и деятельность: В 2 т. М.: Педагогика, 1986. Т 1. С. 114.

392 Тема 4, Возникновение и развитие психики

поначалу наивным обманом: мничность, понятно, не может и не желает работать, а есть, употреблять не ею созданные блага — «должна». Но разре­шение этого «противоречия» становится (через короткий латентный пери­од) очевидным — «Кто не работает, тот не ест: тот — пьет». Не только в обыденном (вроде бездельника-выпивохи), но, главное, фундаментальном смысле, раскрытом гештальттерапией¹; пить — значит глотать непере-жеванным, без «проработки» любые, даже ядовитые «блага» — от наркоти­ческих препаратов до ложных истин, которые, вызывая эйфорию, до поры заглушают исполнение каторжного «труда». Став всеобщим, лозунг почти тавтологичен («Вкалывай да пей») и деликатно прикрыт «борьбой с алко­голизмом», пока не следует «похмелье», отвращающее от всякой работы в «принципе». И череда самонадеянных перестроечных указов открывается первым — самоубийственным, как троянский конь, провоцирующим истор­жение непереваренных «интроектов». Остается напомнить, что тот печаль­ный указ был попыткой преодолеть именно культурные условия потребле­ния алкоголя («культурное пьянство»), что и привело (помимо необратимых материальных потерь) к до «обидного» некорректной «гласности» — бур­ному обсуждению «идеалов», ставших тошнотворными для чуть протрезвев­шего обывателя.

Нетерпеливо, будто предчувствуя, что все равно ничего не выйдет, мничность опробует разнородные проекты наведения общественного по­рядка, что порождает полный хаос. Материальные, да и людские, ресурсы для испытаний все более «человечной» сказки «уже были», и мничности не на кого опереться сейчас потому, что долгий латентный период она жила за счет потомков: «культурный» опыт был не только присвоен, но и не однажды — воспроизведен. Тревожным ожиданием неизбежной ка­тастрофы представлено в психике последнее функциональное смешение природы и культуры.