Личностный смысл

Психология издавна описывала субъективность, пристраст­ность человеческого сознания. Ее проявления видели в изби­рательности внимания, в эмоциональной окрашенности пред­ставлений, в зависимости познавательных процессов от по­требностей и влечений. В свое время Лейбниц выразил эту зависимость в известном афоризме: «... если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы также спорили против нее и наруша­ли ее вопреки всем доказательствам Эвклида и Архимеда:..»[16].

Трудности заключались в психологическом объяснении пристрастности сознания. Явления сознания казались имею­щими двойную детерминацию — внешнюю и внутреннюю. Соответственно, они трактовались как якобы принадлежащие к двум разным сферам психики: сфере познавательных про­цессов и сфере потребностей, эффективности. Проблема соот­ношения этих сфер — решалась ли она в духе рационалисти­ческих концепций или в духе психологии глубинных пережи­ваний — неизменно интерпретировалась с антропологической точки зрения, с точки зрения взаимодействия разных по своей природе факторов-сил.

Однако действительная природа как бы двойственности явлений индивидуального сознания лежит не в их подчинен­ности этим независимым факторам.

Не будем вдаваться здесь в те особенности, которые отли­чают в этом отношении различные общественно-экономические формации. Для общей теории индивидуального сознания

главное состоит в том, что деятельность конкретных индиви­дов всегда остается «втиснутой» (insere) в наличные формы проявления этих объективных противоположностей, которые и находят свое косвенное феноменальное выражение в их со­знании, в его особом внутреннем движении.

Деятельность человека исторически не меняет своего об­щего строения, своей «макроструктуры». На всех этапах исто­рического развития она осуществляется сознательными дей­ствиями, в которых совершается переход целей в объективные продукты, и подчиняется побуждающим ее мотивам. Что ра­дикально меняется, так это характер отношений, связываю­щих между собой цели и мотивы деятельности.

Хотя на первоначальных этапах формирования сознания значения выступают слитно с личностными смыслами, одна­ко в этой слитности имплицитно уже содержится их несовпа­дение, которое далее неизбежно приобретает и свои открытые, эксплицированные формы. Последнее и делает необходимым выделять в анализе личностный смысл в качестве еще одной образующей систему индивидуального сознания. Они-то и создают тот «утаенный", по выражению Л. С. Выготского, план сознания, который столь часто интерпретируется в пси­хологии не как формирующийся в деятельности субъектов, в развитии ее мотивации, а как якобы непосредственно выража­ющий изначально заключенные в самой природе человека внутренние движущие им силы.

В индивидуальном сознании извне усваиваемые значения действительно как бы раздвигают и одновременно соединяют между собой оба вида чувственности — чувственные впечатле­ния внешней реальности, в которой протекает его деятельность, и формы чувственного переживания ее мотивов, удовлетворения или не удовлетворения скрывающихся за ними потребностей.

В отличие от значений личностные смыслы, как и чув­ственная ткань сознания, не имеют своего «надындивидуаль­ного», своего «не психологического» существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значе­ния с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность че­ловеческого сознания.

Выше говорилось о том, что в индивидуальном сознании значения «психологизируютея», возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологи­ческую категорию, является то, что, функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смыс­ла — этого для-себя-бытия конкретного субъекта.

Психологически, т. е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его предмета или продукта, значения вообще не суще­ствуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, также как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную его деятельность, побуждаемую мотивом, потребно­стью. Другая сторона состоит в том, что личностный смысл — это всегда смысл чего-то: «чистый», непредметный смысл есть такая же бессмыслица, как и непредметное существо.

Воплощение смысла в значениях — это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментно происходящий процесс. В творениях художе­ственной литературы, в практике морального и политическо­го воспитания этот процесс выступает во всей своей полноте. Научная психология знает этот процесс только в его частных выражениях: в явлениях «рационализации» людьми их дей­ствительных побуждений, в переживании муки перехода от мысли к слову («Я слово позабыл, что я хотел сказать, и мысль бесплотная в чертог теней вернется», — цитирует Тютчева Л. С. Выготский),

Н. И. Чуприкова

ПСИХИКА И СОЗНАНИЕ КАК ФУНКЦИИ МОЗГА[17]

Среди главных признаков понятия сознания в психологии на первом месте наиболее .часто называют познавательное отделение «Я» и «не-Я», знание о собственном знании объек­тивной реальности, способность отдавать отчет в своих дей­ствиях, переживаниях и мыслях. Предпринятая попытка тео­ретической реконструкции процесса становления сознания позволяет наметить следующую общую схему возникновения этих особенностей человеческой психики.

1. В условиях коллективной трудовой деятельности возни­кает необходимость обмена предметной информацией, резуль­татами отражательной деятельности мозга отдельных членов коллектива.

2. Эта необходимость порождает специфическое средство обмена результатами отражательной деятельности мозга — систему общепринятых слов-знаков, условно связанных с раз­ными внешними и внутренними воздействиями.

3. Наиболее оптимальный способ обмена предметной ин­формацией состоит в том, что со словами-знаками связываются как некоторые устойчивые комплексы воздействий (отдель­ные предметы и явления в их целостности, их постоянные сочетания), так и их отдельные свойства и отношения. Поэтому благодаря языку чувственно данная действительность оказы­вается расчлененной на высшем корковом уровне отражения на множество составляющих ее элементов — более крупных и бо­лее дробных. В этой действительности существуют различные, отличные друг от друга предметы и явления, характеризую­щиеся разными свойствами; тело человека как специфический предмет отграничено от воздействий на него и в определенной степени от его собственных состояний и действий, а сами дей­ствия—от их причины и результата.

4. Посредством относительно немногих слов-знаков, комби­нируя их различными способами, можно передать практиче­ски неограниченное количество сведений, составляющих содержание бесконечного многообразия реального чувствен­ного отражения. Комбинирование слов-знаков, отвечающее задаче максимально полной передачи воспринятой (или нахо­дящейся в памяти) предметной информации, выступает с лингвистической стороны как высказывание, с логико-психологической — как суждение, с психолого-физиологической — как акт экстренного нервного синтеза словесных знаков и связанных с ними паттернов возбуждений, отображающих рад личные элементы ситуации. Действительность, расчлененная посредством знаков языка на элементы, в актах суждения вновь приобретает утраченную целостность, хотя эта послед няя никогда не может охватить всю действительность цели ком, а только отдельные ее стороны, части, аспекты.

5. В актах суждения осуществляются первичные процессы познавательного синтетического противопоставления впечатлений со стороны собственного тела и со стороны внешних воздействий (познавательное разделение «Я» и «не – Я»).

6. Познавательный анализ суждений, объективированных в словесных высказываниях, ведет к заключению, что человек не только имеет знание о себе самом и о внешнем мире, но и знает об этом знании. Путь к такому заключению лежит через два этапа. Анализ содержания множества разных конкретных суждений, в которых представлено разделение «Я» и различных внешних объектов, приводит к выводу, что человеку «даны» объекты внешнего мира, что он знает их. Факт же анализа самих суждений такого рода ведет к заключению о знании о собственном знании. Точно так же возникает заключение, что человеку «даны» его собственные действия и состояния и что он знает об этом аспекте своих знаний.

Как видим, то, что на первый взгляд представляется само собой разумеющимся первичным, неотъемлемым и как бы «непосредственно» познаваемым свойством психического (данность объекта субъекту и знание о собственном знании), оказывается на самом деле результатом длительного развития процессов психического отражения.

До сих пор основную функцию вербального мышления, ос­новное решающее отличие человека от животных чаще всего было принято связывать с развитием процессов обобщения и формирования понятий. Но проведенный анализ приводит к выводу, что исходным решающим обстоятельством здесь является расчленение целостных чувственных впечатлений, а собственно человеческое понятийное обобщение по суще­ственным признакам само выступает как результат такого рас­членения. Имеет смысл отметить, что предлагаемый не впол­не традиционный подход к проблеме становления сознания через процесс расчленения данных восприятия, по существу, совпадаете представлениями Гегеля об этапах развития пред­метного сознания, как они изложены в его труде «Феномено­логия духа». Эти этапы, по Гегелю, следующие: непосред­ственная нерасчлененная чувственная достоверность, которую невозможно выразить в слове; знание о вещах, как совокупно­сти и единстве многих отдельных свойств; упорядоченное зна­ние о вещах как системе общих и частных, родовых и видовых свойств. Собственно понятия возникают только на этом по­следнем этапе, необходимой предпосылкой которого, однако, обязательно является второй этап, когда вещи выступают как сочетание многих отдельных свойств. Конечно, само выделе­ние отдельных свойств также может рассматриваться как фор­мирование определенных обобщений, поскольку выделяемые свойства всегда, как правило, являются общими для каких-то классов вещей. Но при этом надо отдавать себе отчет в том, что такое обобщение еще далеко от статуса подлинного понятия. Вообще же расчленение, обобщение, абстрагирование и упо­рядочивание результатов отражения составляют, по-видимому, лишь разные стороны, моменты или аспекты единого процес­са становления и развития сознания, в котором они не могут быть отделены друг от друга и вместе с тем сами изменяются на разных этапах развития познания. Суть, однако, состоит в том, что все же одна определенная сторона этого процесса — расчленение — составляет его главный стержень, а другие — выступают как его способы, формы или результаты.

При анализе познавательной деятельности человека при­нято считать, что он мыслит, т. е. отражает действительность в образах и в понятиях. Однако в последнее время все чаще вы­двигаются сомнения в адекватности такого дихотомического деления. Так, Хебб с соавторами (Hebb, Lambert, Tucker, 1971) полагают, что с точки зрения физиологии мозга образ и поня­тие представляют собой лишь крайние точки континуума, в котором располагаются клеточные ансамбли и последовательности разных уровней, отвечающие более узким и более широким классам объектов. В. Н. Пушкин на основе анализа результатов мыслительной деятельности человека при реше­нии задач (игра «5») приходит к заключению о существовании

определенной психологической реальности, которую трудно описать традиционными терминами психологии. Это нечто, уже переставшее быть чувственно наглядной формой отраже­ния (образом восприятия или представления), но не являюще­еся той устойчивой совокупностью общих свойств и признаков, которую принято обозначать категорией «понятия» (Пушкин, 1978). Для обозначения той формы отражения, которая обна­руживает себя при анализе решения оперативных задач, Пуш­кин вводит термин «ситуативный концепт». О. К. Тихомиров, анализируя процесс решения шахматных задач, приходит к сходному выводу о наличии особой формы отражения объек­та, которую нельзя отнести к таким известным категориям, как перцептивный образ, понятие или объективное значение. Он предлагает называть выделяемую им форму отражения термином «операциональный смысл» (Тихомиров, 1981). Проведенный нами анализ также заставляет думать, что эле­менты отражения, участвующие в процессах мышления, весь­ма неоднородны и далеко выходят за пределы дихотомии «об­раз - понятие». Это более или менее дробные элементы чув­ственного опыта, их разнообразные комплексы, имеющие разную степень внутренней расчлененности, и обязательно возбуждения в более или менее обширных областях вербаль­ных сетей и структур долговременной семантической памяти. Остановимся теперь еще на одном аспекте проблемы пе­рехода от психики животных к сознанию человека, которая, по существу, совпадает с проблемой перехода от чувственного познания к отвлеченному мышлению. Наиболее распростра­ненный традиционный взгляд на проблему происхождения мышления состоит в том, что мышление как процесс возника­ет на основе развития и усложнения чувственного познания. Точка зрения И. М. Сеченова также относится к этому тради­ционному взгляду. Наряду с этим высказывались диаметраль­но противоположные представления об отсутствии непрерыв­ности в развитии высших форм отражения из низших. Так, идея скачка, разрыва постепенности лежала в основе теории культурно-исторического развития психики человека Л. G. Вы­готского, который подчеркивал, что высшие психические функции человека носят опосредствованный характер и воз­никают лишь в процессе совместной деятельности людей, в процессе их общения и сотрудничества и иначе возникнуть не могут. Именно в этом смысле Выготский противопоставлял общественные по своей природе высшие психические функ­ции человека «естественно сформированным» психическим процессам животных и маленьких детей.

Сходные взгляды развивал А. Валлон (1956; Основные на­правления исследований психологии мышления в капитали­стических странах, 1966). По вопросу о происхождении мышле­ния Валлон принципиально расходился с Ж. Пиаже и отрицал существование какой бы то ни было прямой и непосред­ственной преемственности между сенсомоторным интеллек­том и собственно мышлением, сущность которого он видел в дискурсивных процессах, протекающих в плане представле­ний. Валлон рассматривал сенсомоторный интеллект как приспособительную деятельность к физической предметной сре­де и полагая, что представления не могут быть порождены этой деятельностью. Они продукт иных — социальных отно­шений. Их истоки следует искать не во взаимодействии инди­вида с предметной физической средой, но в его взаимодействии со средой социальной.

В последние годы Идею об отсутствии непрерывности и прямой преемственности в антропогенезе между процессами высшей нервной деятельности человека и животных развивал Б. Ф. Поршнев (1968,1974). При этом он прямо опирался на Валлона и Выготского.

Теория Выготского подвергалась справедливой, на наш взгляд, критике за отрыв высших психических функций от низших. Та же критика может быть высказана и в адрес Вал­лона. Однако дело, по-видимому, не в ошибочности данной концепции, а в ее односторонности. Обосновывая выдвигае­мые нами представления, мы старались определенным обра­зом разрешить тот парадокс, что высшие формы отражатель­ной деятельности мозга человека, с одной стороны, безусловно, должны развиваться из более низших форм, и здесь невозмо­жен перерыв постепенности и в то же время столь же безусловно, что они не являются прямым и непосредственным результатом развития этих низших форм. Разрешение этого парадокса состо­ит, по нашему мнению, в том, что для возникновения в антро­погенезе высших форм отражательной деятельности мозга на базе низких потребовалось принципиальное изменение усло­вий, в которых стали осуществляться поведение и деятель­ность индивидов вида Homo sapiens. Эти новые условия — труд и речь — формировали человеческий мозг как орган осуществ­ления таких функций, которые не представлены или представ­лены только в самом зачаточном виде в жизнедеятельности животных. В онтогенезе же современного ребенка с его гене­тически запрограммированным человеческим мозгом разви­тие познавательной деятельности представляет собой единый поступательный процесс (и здесь И. М. Сеченов и Ж. Пиаже принципиально правы), где каждая новая ступень возникает на базе предыдущей, где специально человеческие механизмы отражения пронизывают все формы психической деятельно­сти и речь взрослых очень рано становится ведущим фактором

развития.

В литературе часто принято говорить, что сознание в его развитой форме свойственно только человеку, но и у живот­ных все же есть его определенные элементы или зачатки. И это, надо думать, действительно так. С развиваемой точки зрения об элементах или зачатках сознания можно говорить применительно к тем формам отражательной деятельности мозга животных, в которых имеется определенное расчлене­ние афферентных потоков и оперирование в актах синтеза с их отдельными частями (орудийная деятельность антропоидов, употребление и понимание элементов языка антропоидами и домашними животными) и «возврат» возбуждений, претер­певших обработку в высших отделах мозга и системах памяти, к участкам их первоначального прохождения в сенсорных проекциях (ориентировочный рефлекс, селективное внима­ние). В контексте проблемы антропогенеза было бы, вероятно, полезно и поучительно изучение доведения и нервной дея­тельности животных под этим углом зрения.