Экстравертивный тип

Мы уже определили экстравертивный тип как ориентированный более на внешнее, чем на внут­реннее, на объективное, нежели субъективное. Экстраверты достаточно уютно чувствуют себя в окружающем мире, поскольку для них внешний мир ~ единственный реально существующий. В этом заключаются как сила экстравертов, так и их слабость. Для экстравертов исключительную трудность представляет даже осознание суще­ствования внутреннего мира. Если экстраверты находятся в состоянии спокойной сосредоточен­ности, это не означает, что сами они осознают, что предаются размышлениям. Интроверты не могут даже представить, как это - не слышать постоянного внутреннего диалога. Экстраверты же в основном не осознают наличия внутренне­го диалога, потому что прислушиваются только к информации, поступающей из внешнего мира.

Экстраверты никак не могут насытиться тем опытом, который предоставляет им реальный мир. Им нравится постоянно меняющаяся реаль­ность, наполненная цветом, шумом, движением, новизной. Они хорошо чувствуют себя в обще­стве и любят, чтобы их окружали люди. Интерес­ный факт, экстраверты в гораздо меньшей степе­ни, чем интроверты, ощущают собственное тело. Юнг говорит, что тело само по себе «находится недостаточно извне», чтобы экстраверты осозна­вали его потребности. Обычно экстраверты так поглощены своими делами, что частенько игнори­руют потребности своего организма в отдыхе или пище. Если человек не только экстраверт, но при этом еще и «интуитив», он способен до такой сте­пени не обращать внимания на «сигналы» своего организма, что тому приходится напоминать о себе посредством болезни.

Экстраверты могут быть настолько созвучны своему окружению, так хорошо понимать лю­дей, с которыми общаются, что порой уподобля­ются хамелеонам, меняющим окраску в зависи­мости от конкретного окружения. Они всегда готовы проявить себя, способны действовать в любой социальной среде. Любому событию дают дополнительный толчок с большой энергией и эмоциональностью. Уловите разницу в расска­зе рыбака—интроверта и экстраверта. Экстраверт вносит дополнения, приукрашивает, облагораживает. Если при этом действительность остается не у дел, что ж, тем хуже для нее. Интровертам хорошо известна способность экстравертов превращать жизнь в праздник. они существуют и действуют. Как я уже упо­минал, одним из побуждений, приведших Юнга к его концепциям интроверсии и экстраверсии, послужило осуждение Фрейдом проявлений «нарциссизма» в людях. Юнг понял, что этот ярлык действительно подходил некоторым людям, имевшим истинную склонность к «нар­циссизму», но при этом Фрейд необоснованно причислил к этому типу и других людей толь­ко потому, что они были больше ориентирова­ны на собственный внутренний мир, чем на вне­шние события.

Экстравертам интроверты всегда будут ка­заться эгоистичными и самопоглощенными, по­тому что последних больше интересует соб­ственный внутренний мир, нежели окружающий их мир реальный. У экстравертов не уклады­вается в голове, как могут интроверты отрицать «факт» внешнего мира. Они даже не осознают, что столь любимые ими внешние «факты» ок­рашены их собственными подсознательными внутренними процессами. Интроверты же все­гда уверены, что все знания о мире они получа­ют с помощью представлений, которые созда­ются в уме.

Юнг выразил позицию интровертов кратко: «Мир существует не просто сам по себе, он таков, каким его вижу я!» В классическом виде вопрос о противоборстве между экстравертностыо и интровертностью впервые был откры­то поднят в философии. Философская версия интровертности носит название «идеалистическая позиция». По выражению британского фи­лософа XVIII века епископа Джорджа Беркли, вcе, что мы испытываем, суть мысли, возникаю­щие в нашем уме. Поэтому они — единственное, ЧТО нам дано узнать о реальности. Настаивать, что «там, снаружи» существует нечто, бес­смысленно. Все, что нам известно, это то, что мы испытываем «здесь, внутри».

Приблизительно в то же время шотландский философ Дэвид Юм пришел к отрицанию Самого базового принципа экстраверсии - кау­зальности (причинной связи). Мы попросту принимаем как должное, что одно явление ста­новится причиной другого. Вся классическая логика Аристотеля основывается на силлогизмах (например, А подразумевает В, а В подра­зумевает С, следовательно, А подразумевает С). По Ньютону, на всякое действие имеется равное ему противодействие. Или, если выразиться проще, — каждое следствие имеет свою при­чину. Юм выбил почву «из-под ног» причинно следственной связи, обратившись за аргументами в область разума. Допустим, мы утверждаем что бейсбольный мяч меняет направление При столкновении с битой потому, что ударяется в биту. Юм в этом случае доказывал бы: все что мы можем с полной уверенностью утверждать, так то, что мяч ударился о биту и полетел в другом направлении. Оба события связанны и во времени и пространстве в нашем восприятии. Однако нет никакой логической не­обходимости утверждать, что одно событие ста­ло причиной другого.

Исходя из этого мировоззрения, реальный мир не объективен, а субъективен. Еще более великий философ, Иммануил Кант, в конце XVIII века выступил в поддержку этого взгля­да и дал ответ, предвосхитивший воззрения Юнга на этот предмет. Кант заявил, что объек­тивный внешний мир существует, но познавать его можно только с помощью фильтра, который обеспечивает наш разум. Уже при рождении нас наделили психическими структурами, к кото­рым «примеряется» наше восприятие реальнос­ти. Мы способны познавать реальность только посредством этих структур. Конечно же, в этой книге мы встречались со структурами, которые Юнг определил как «архетипы», а я — как «ког­нитивные инварианты». Кант полагал, что по­добные структуры являются необходимым ог­раничением человеческих возможностей и мы никогда не сможем узнать «das Ding an sich» («вещь в себе»).

Но если объективно, даже взгляд Канта стра­дал близорукостью. Как получилось, что ког­нитивные инварианты, призванные для «филь­трования» реальности, находятся в таком уди­вительном соответствии с этой реальностью? Они действуют не по принципу «проб и оши­бок», когда мы налетаем на предметы, не заме­тив их, и набиваем шишки или обжигаемся, касаясь предметов, с виду показавшихся нам хо­лодными. Нет, когда мы познаем мир с помо­щью когнитивных инвариантов, то словно об­ладаем точной «картой» реальности, доступной восприятию с помощью человеческого разума. Те же самые когнитивные инварианты совершен­но иным образом проявляются в рыбе, которая живет в абсолютно иной среде и сенсорные способности которой отличаются от человече­ских. Однако когнитивные инварианты внутреннего мира и объекты внешнего, очевидно, каким-то образом представляют собой два аспекта одного и того же явления.

Все мы обретаем опыт внешнего мира через наш внутренний мир. Экстраверты игнорируют промежуточный процесс и ведут себя так, слов­но общаются с внешним миром напрямую. Ин­троверты концентрируются на внутреннем процессе. По этой причине интроверты склонны к солипсизму (вере, что не существует никого и ничего, помимо человека, думающего об этом).

Мой друг-интроверт убеждал меня, что поскольку именно он воспринимает мир и при­нимает решения относительно внешнего мира, из этого следует, что никакого внешнего мира (для него) не существует до тех пор, пока он не начинает думать о нем. Трудно спорить с Такой позицией, но экстраверт даже не станет утруждать подобным спором, потому что ни один экстраверт не относится к внутреннему миру настолько серьёзно. В своей бессмертной «Жизни Джонсона» Босуэлл рассказывает, как Джонсон (экстраверт из экстравертов), позна­комившись с доводами Беркли, пнул ногой ле­жащий рядом камень и торжественно провоз­гласил: «Вот мое опровержение». Конечно, этим он ничего не мог опровергнуть, потому что только в своем уме почувствовал, что пинает камень ногой, и только в умах окружающих людей со­здалось впечатление, что он пнул этот камень. Различия между экстравертом и интровертом в этом вопросе являются не логическими, а эмоциальными.

Интроверт чувствует себя свободно во внеш­нем мире, лишь когда у него есть внутренняя модель этого мира. Мария-Луиза фон Франц вспоминает, как Юнг рассказывал ей о ребенке, который ни за что не хотел входить в комнату, пока ему не называли каждый элемент обста­новки там. Один интроверт как-то признался мне, что более всего в новой ситуации его при­водит в замешательство, что он может встретить­ся с каким-либо человеком или понятием, с ка­ким никогда не сталкивался прежде, и не будет знать, как относиться к этому или каким обра­зом вести себя. Еще один интроверт объяснил мне, что ему стало гораздо спокойнее, когда он разработал для себя набор определенных пра­вил поведения в социальных ситуациях. Толь­ко в случае неизбежной необходимости он по­зволял себе как-то менять эти правила, адапти­руя их к новой ситуации.

Подобно тому, как экстраверта его интровертивная подчиненная функция влечет к внутрен­нему миру, подчиненная функция интроверта — экстраверсия — притягивает интроверта к внеш­нему миру. Важно, чтобы интроверт действитель­но вступал в контакты с внешним миром, а не пря­тался за ширмой своего внутреннего опыта. В романе Германа Гессе «Степной волк» дается клас­сический портрет интроверта, затянутого в чув­ственный мир жизненного опыта. Для героя-интроверта в качестве символа чувственного эк­страверта выступает саксофонист. В наше время мы могли бы заменить саксофониста рок-звездой.

Мне кажется, что к этому моменту читатель уже получил более полное представление о двух противоположных отношениях к миру. Он уже в состоянии определить с некоторой долей уверенности, кем является сам — интровертом ИЛИ экстравертом, и, возможно, идентифицировать тип многих других людей, имеющих для него значение.

Далее мы перейдем к подробному обсужде­нию четырех функций - мышления, чувства, ощущения и интуиции. И, наконец, поговорим о восьми психотипах, которые образуются со­четанием основной установки, или отношения к жизни и функции. Само собой разумеется, мы можем пойти еще дальше и поговорить о шестнадцати комбинациях установки, главной и второстепенной функции, но надо же когда-нибудь и остановится!