Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru

Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru

На данный момент в библиотеке MyWord.ru опубликовано более 2000 книг по психологии. Библиотека постоянно пополняется. Учитесь учиться. Удачи! Да и пребудет с Вами.... :)  

Cari Gustav JUNG

CRITIQUE OF PSYCHOANALYSIS

BOLLINGEN FOUNDATION

NEW YORK

Карп Густав ЮНГ

ГУМАНИТАРНОЕ АГЕНТСТВО АКАДЕМИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2000   Перевод с немецкого и английского

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие редактора русского издания..............................6

Теория психоанализа................................................................8

Общие аспекты психоанализа..............................................172

Психоанализ и невроз...........................................................192

Некоторые ключевые вопросы в психоанализе..................202

Предисловие к сборнику статей

К. Г. Юнга на английском языке..................................243

Введение к книге Кранефельдта

«Незримые пути разума»................................................252

Фрейд и Юнг: разница во взглядах......................................263

Вклад в психологию слухов...................................................273

Приложение: Ответы на вопросы о Фрейде........................287

Библиография........................................................................290

Бывают чудные сближенья... В. Зеленский...........................293

Предисловие редактора русского издания

Почти все представленные к публикации настоящие работы Карла Густава Юнга составляют цикл, именуемый «критика психоанализа», и входят в четвертый том его Собрания Сочинений. Исключение составляет лишь небольшая заметка (см. Приложение) в виде ответов на вопросы, заданные Юнгу корреспондентом газеты «Нью-Йорк тайме» 7 августа 1953 года, которая впоследствии вошла в 18 том упомянутого Собрания.

Известно, что «психоаналитический» период в жизни Юнга длился семь лет и — весьма условно — его можно отнести к промежутку между 1906 годом, временем публикации книги «Психология Dementia Praecox»¹, и 1913 годом, когда были опубликованы девять «фордхамовских лекций» по психоанализу, прочитанные в Нью-Йорке в 1912 году (см. работу «Теория психоанализа» в наст. изд.). Все эти годы Юнг вел практическую работу, писал и размышлял в тесном сотрудничестве с «отцом» психоанализа Зигмундом Фрейдом вплоть до окончательного разрыва отношений с ним². Но уже с самого начала Юнг оказался достаточно далеким от беспредельного обольщения психоаналитической теорией. В своем предисловии (1906 г.) к «Психология dementia praecox» (Русский перевод см.: К. Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии. Том I. Цюрих, 1939. С. 120) Юнг пишет: «Ошибочно было бы заключение, что я ставлю на самый первый план сексуальность или даже признаю ее психологическую универсальность, как это считает правильным Фрейд, находящийся, как кажется, под сильным влиянием той — спору нет, огромной важности — роли, какую играет сексуальный момент в психической жизни. Что же касается терапии Фрейда, то она является, в лучшем случае, лишь одним из возможных методов и не

¹ Буквально, Dementia Praecox переводится с латинского как «преждевременное или раннее слабоумие», заболевание, которое впоследствии получило название «шизофрения».

² Более подробно об отношениях Юнга с Фрейдом см. мое послесловие к пятому тому Собрания Сочинений К. Г. Юнга «Символы трансформации», выходящему в издательстве «Пентаграфик».

всегда, быть может, соответствует теоретически возлагаемым на нее ожиданиям».

Соответственно, узловой работой данной книги являются вышеупомянутые лекции, публикуемые под общим названием «Теория психоанализа», в которых Юнг изложил свою версию психоаналитической теории и которые послужили одной из причин расхождений двух мэтров.

В дальнейшем Юнг совершенствовал свою критику фрейдовских положений и эволюционировал в развитии собственной психологической системы, что нашло отражение в других публикуемых работах.

Читатель может заметить, что в статьях, написанных до 1913 года, Юнг все еще пользуется термином «психоанализ», тогда как в статье «Предисловие к избранным статьям по аналитической психологии», написанной в 1916 году, на его место приходит другое понятие, «аналитическая психология», которое в дальнейшем, собственно, и станет обозначать глубинно-психологическое учение Юнга.

Своеобразным переосмыслением прошлых отношений между Юнгом и Фрейдом служит более поздняя статья Юнга «Фрейд и Юнг: разница во взглядах», написанная им в 1929 году.

Вместе со статьями о Фрейде, опубликованными в 15 томе Собрания Сочинений К. Юнга, данное издание позволяет значительно полнее представить себе картину истории развития глубинно-психологической парадигмы в целом. Разумеется, в изложении лишь одного из ее главных теоретиков, а именно, Юнга. Настоящее издание подготовлено в рамках программы Информационного центра психоаналитической культуры в Петербурге.

Валерий Зеленский Ноябрь J999 г.

ТЕОРИЯ ПСИХОАНАЛИЗА*

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

В этих лекциях я попытался связать мои практические наблюдения в психоанализе с существующей теорией или, скорее, с подходами к такой теории. Собственно говоря, здесь я выясняю позицию, которую я занял по отношению к руководящим принципам моего уважаемого учителя Зигмунда Фрейда, выработанным им на основании опыта десятилетий. Так как мое имя давно уже связано с психоанализом, и долгое время я также являюсь объектом расхожих суждений об этом направлении в психологии, то будут с удивлением спрашивать, каким образом и только теперь я даю объяснение своей теоретической позиции. Когда десять лет тому назад я узнал, на какое огромное расстояние уже тогда обогнал Фрейд знание психопатологических явлений и вообще психологию комплексных душевных процессов, то не был уверен в возможности для себя выступать с какой-либо критикой. У меня не было исповеднического духа тех людей, которые считают себя уполномоченными «критически» отклонять все то, чего они не понимают и не умеют. Я полагал, что в этой области следовало бы сначала многие годы поработать, прежде чем осмелиться на ту или иную критику. Дурные последствия поспеш-

* Впервые написано на немецком под названием «Versuch einer Darstellung der psychoanalytischen Theorie» и переведено на английский язык для изложения в качестве серии лекций в медицинской школе Университета Фордхама (Нью-Йорк) в сентябре 1912 года. Немецкий текст был опубликован в: Jahrbuch fur psychoanalytische und psychopathologische Forschungen (Vienna und Leipzig), V. 1913. Ha английском языке вышел в пяти выпусках журнала: Psychoanalytic Review (New York): I (1913/14:1-4) и II (1915): 1. На русском языке впервые появился в Цюрихе в 1939 году в третьем томе работ Юнга под названием «Опыт изложения психоаналитической теории». Настоящее издание выполнено по исправленному и дополненному самим Юнгом варианту, вышедшему в Цюрихе в 1955 году. Перевод В. Зеленского и О. Раевской.

ной и поверхностной критики дали о себе знать. Однако подавляющее число подобных «критиков» наносило удары совершенно впустую, с незнанием дела и ничем не обоснованным негодованием. Психоанализ процветал себе в стороне дальше и не заботился о ненаучной болтовне, поднявшейся вокруг него. Как известно, это могучее дерево растет и крепнет не только в одной лишь Европе, но и в Америке тоже. Официальная критика разделяет жалкую судьбу Проктофантасми-ста в «Фаусте» с его ламентациями в Вальпургиевой ночи: «Вы все еще здесь! Неслыханное дело! Исчезните же! Ведь мы же все выяснили!»*

Критика пропустила случай хорошенько подумать о том, что все существующее, включая и психоанализ, имеет достаточное основание к своему существованию. Мы не желаем впадать в ошибку наших противников и не признавать их существования и их прав на таковое. Но это возлагает на нас обязанность прибегнуть самим к справедливой, основанной на знании дела критике. Мне кажется, что психоанализ нуждается в подведении этого внутреннего баланса.

Несправедливо предполагали, будто моя позиция означает «раскол» в психоаналитическом движении. Такие схизмы бывают лишь там, где речь идет о вере. В психоанализе же — ознании и меняющейся формулировке последнего. Я усвоил себе руководящее прагматическое правило Вильяма Джемса: «Необходимо из каждого слова вынести его практическую ценность, заставить его работать в потоке вашего опыта. Слово появляется не столько как решение, сколько как программа для дальнейшей работы, в частности, как указание на пути изменения уже существующих данных. Таким образом теория превращается в инструмент работы; она перестает быть простым разгадыванием известного задания, на котором можно успокоиться.Мы не останавливаемся на теории, а продолжаем двигаться вперед, при случае даже видоизменяя природу с ее помощью».**

Таким образом, моя_критика проистекла не из академических рассуждений, но из; pjibiTOBji наблюдений, накопившихся у меня в течение десятилетней серьезной работы в этой

* Ср. «Вы тут еще? Ведь я сказал вам: сгиньте! / В наш просвещенный век я слишком тих...» (И. В. Гете. Фауст. М., 1960. С. 228. Пер. Б. Пастернака).

** В. Джемс. Прагматизм. СПб., 1910. С. 53.

области. Я знаю, что мой собственный опыт никак не может сравниться с исключительным опытом и проницательностью Фрейда, но все-таки мне кажется, что некоторые из моих формулировок выражают наблюдаемые факты более подходящим образом, нежели это имеет место в определениях и изложении Фрейда. В своей учебной деятельности я, по крайней мере, убедился, что изложенные в моих лекциях взгляды и данные в них определения сыграли значимую роль в моих усилиях проложить для моих учеников путь к пониманию психоанализа. Я далек от того, чтобы в скромной и умеренной критике видеть «отпадение» или схизму; наоборот, я надеюсь через это содействовать дальнейшему процветанию и росту психоаналитического движения и открыть доступ к сокрови-щдм_психоаналитического знания также и тем, которые либо лишенные практического опыта, либо по причине тех или иных теоретических предубеждений до сих пор не имели возможности овладеть психоаналитическим методом.

Поводом к составлению этих лекций я обязан моему другу профессору Смиту из Нью-Йорка, который любезно пригласил меня принять участие в экстенсивном курсе Фордхамского университета в Нью-Йорке. Эти девять лекций были прочитаны в сентябре 1912 года в Нью-Йорке. Я также высказываю здесь благодарность доктору Грегори из больницы Белевью за любезную поддержку моим клиническим демонстрациям.

Лишь после завершения работы над этими лекциями (весной 1912 г.) я познакомился летом с книгой Адлера «Ober den nervosen Charakter» («О нервном характере»). Констатирую, что Адлер и я в различных пунктах пришли к сходным результатам; однако я должен отказаться здесь от дальнейшего разбора. Это будет сделано в другом месте.

Цюрих, осень 1912 г. К. Г. Юнг

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

С момента появления первого издания в 1913 году утекло много воды и случилось столько всякого, что существенно переделать эту работу попросту невозможно. Она вышла из другой эпохи и из определенного этапа в развитии психоаналитического знания. Данное издание является своего рода вехой на длинной дороге научных странствий и постижений и оста-

нется таковым и в дальнейшем. Сей труд может послужить и в качестве позывных памяти в постоянно меняющихся направлениях поиска во вновь открывающихся территориях, границы которых не обозначены с определенностью даже и сегодня. Таким образом, он может внести свой вклад в историю развивающейся психоаналитической науки. Поэтому я вновь отпускаю эту книгу в печать в ее первоначальном виде и без существенных изменений.

Октябрь 1954 К. Г. Юнг

ОБЗОР ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ ГИПОТЕЗ

* Юнг имеет ввиду прочитанные им ранее лекции в Институте Кларка в США См: Association Method, CW 2, и «Психические конфликты у ребенка» в: К. Г.… 204 Поэтому вы легко поймете, что я боюсь повторять уже сказанное и… Теория травмы

ТЕОРИЯ ИНФАНТИЛЬНОЙ СЕКСУАЛЬНОСТИ

* См. ниже, гл. 4 и далее. ему мнению, может быть преисполнен ошибок. Это не мешает его применению. В… 231 Наши противники также называют истерию болезнью психогенного характера. Мы полагаем, что дали твердые…

К. Юнг

или лишь рудиментарно. Если же стать на точку зрения, с которой всякое стремление к удовольствию является чем-то сексуальным, то пришлось бы видеть парадоксальным образом сексуальное стремление и в голоде, так как голод в своем удовлетворении стремится к удовольствию. Разрешая себе такое обращение с границей понятий, следовало бы и своему противнику дозволить приложить терминологию голода к сексуальности. Подобного рода односторонности время от времени встречаются в истории науки. Этими словами вовсе не высказывается порицание: наоборот, мы должны быть рады, что бывают люди, у которых есть смелость и способность действовать безмерно и односторонне. Они-то и являются теми, кому мы обязаны открытиями. Досадно лишь то, что всякий защищает страстно свою односторонность. Ведь научные теории суть лишь те или иные предложения, каким образом можно было бы рассматривать предметы.

242 Принятие сосуществования обеих систем влечения является гипотезой, которая, конечно, облегчила бы задачу, но, к сожалению, принять ее невозможно, потому что такое принятие противоречило бы наблюдаемым фактам, проводимая же с настойчивостью, она ведет к несостоятельным заключениям.

Полиморфно-перверсивная сексуальность младенца

243 Прежде чем перейти к разрешению этого противоречия, я считаю необходимым сообщить вам еще многое другое из сексуальной теории Фрейда и ее видоизменений. Как вы раньше слышали, отыскание будто бы травматически действующей сексуальной фантазии в детском возрасте привело к воззрению, по которому ребенок, против всякого ожидания, обладает почти сложившейся и даже полиморфно-перверсивной (многообразно-извращенной) сексуальностью. Его сексуальность не сосредоточена на отправлении полового органа и не направлена на противоположный пол, а занята своим собственным телом, вследствие чего ребенок и был признан этой теорией автоэротичным. Когда его половой интерес направляется вовне, на другого человека, то ребенок не делает ме-

жду полами никакого различия, а если и делает, —то очень небольшое. Ребенок может, поэтому, с легкостью быть «гомосексуальным». Место несуществующей локальной половой функции занимает ряд так называемых шалостей, которые, с этой точки зрения, представляют собой перверсивные действия (извращенность = Perversitaten), ибо они имеют близкую аналогию со всеми позднейшими перверсиями (Perversionen).

244 Вследствие такого способа рассмотрения, сексуальность, первоначально и обычно мыслимая как нечто единое, разложилась на множество отдельных влечений; а так как существует подразумеваемая предпосылка о том, что сексуальность как бы возникает в половом органе, то Фрейд должен был прийти к понятию об «эрогенных зонах», под каковыми он имел в виду рот, кожу, анус и т. д.

245 Термин «эрогенная зона» напоминает нам «спазмоген-ную зону»; метафорически оба выражения равнозначны: подобно тому, как спазмогенная зона является местом, где берет свое начало судорога, также и эрогенная зона является тем местом, где возникает приток сексуальности. По образцу половых органов, представляющих собой анатомический источник сексуальности, следует и эрогенные зоны рассматривать как тоже своего рода половые органы, из которых проистекает, сливаясь в одном русле, сексуальность. Это состояние и есть по-лиморфно-перверсивная (многообразно-извращенная) сексуальность ребенка. Выражение «извращенный», казалось, находило свое оправдание в тесной аналогии с позднейшими извращенностями, которые представляют собой, так сказать, не что иное, как новое издание уже известных «извращенных» интересов раннего детства. Последние часто связаны с той или иной эрогенной зоной и оказываются причиной тех сексуальных аномалий, которые так характерны для детей.

Сексуальные компоненты как энергетические манифестации

246 Согласно этому взгляду, позднейшая нормальная и единообразная сексуальность состоит из различных компонент. Сначала сексуальность распадается на компонен-

ту гомосексуальную и гетеросексуальную, далее к этому присоединяется автоэротическая компонента, затем различные эрогенные зоны и т. д. Эта точка зрения напоминает состояние физики до Роберта Майера, когда были только отдельные, рядом стоящие области явлений; этим областям приписывалось элементарное значение, и их взаимоотношение не было познано правильным образом. Лишь закон сохранения энергии внес порядок в отношение сил одной к другой, а вместе с тем привел к воззрению, которое отняло у этих сил их абсолютное элементарное значение и сделало из них формы проявления все одной и той же энергии. Так же обстоит дело и с этим расщеплением сексуальности на полиморфно-пер-версивные половые проявления детства.

247 Опыт вынуждает принять факт постоянной смены отдельных компонент, так как, чем дальше, тем больше убеждались, что, например, извращенности или перверсии жили, так сказать, за счет нормальной сексуальности или что происходило нарастание в одной форме приложения сексуальности в то время, как в другой форме наступала убыль. Чтобы пояснить только что сказанное, я дам вам пример. Один молодой человек пережил в течение нескольких лет гомосексуальную фазу, во время которой у него не было никакого интереса к женщинам. Понемногу к тому времени, когда ему минуло 20 лет, это ненормальное состояние исчезло; он стал нормальным в развитии своих эротических интересов, стал ухаживать за девушками и вскоре преодолел последние следы своей гомосексуальности. Так продолжалось несколько лет. У него были неоднократно удачные романы. Затем он решил жениться. Однако, он пережил сильное разочарование, так как обожаемая девушка ему отказала. Первая фаза, которая наступила тут же, состояла в том, что он, во-первых, отказался от всякой мысли о женитьбе, во-вторых, почувствовал противление ко всем женщинам, и однажды открыл окончательно в себе возврат гомосексуальности, заметив, что юноши снова приобрели для него необычайно раздражающее воздействие.

248 Взглянем на сексуальность так, как если бы она состояла из прочной гетеросексуальной и такой же гомосек-

суальной компоненты; тогда мы не справимся с вышеописанным случаем. Но мы и вообще не справимся с нашей задачей, если допустим существование прочных компонент, исключающих какое бы то ни было изменение, Мы должны именно, чтобы правильно отнестись к предложенному случаю, принять большую подвижность сексуальных компонент; подвижность, идущую так далеко, что одна компонента в действительности совершенно исчезает, в то время, как другая широко располагается на переднем плане. Если бы, например, произошла лишь смена позиции, а именно, если бы гомосексуальная компонента с такой же энергией отступила в бессознательное, предоставив гетеросексуальной компоненте все поле сознания, то нашей современной естественнонаучной совести следовало бы сделать заключение об эквивалентных действиях в бессознательном. Эти действия должны были бы определиться как противление по отношению к женщине. Но об этом в рассматриваемом случае наблюдения нам ничто не говорит. Правда, были легкие следы таких влияний, однако столь незначительной интенсивности, что их никоим образом нельзя сопоставить с прежней интенсивностью гомосексуальной компоненты. 249 Непонятным остается также, если следовать этому эскизно здесь переданному воззрению, отчего гомосексуальная компонента, признанная здесь прочной, вообще могла исчезнуть так, что не оставила никаких заметных следов. (В дальнейшем было бы весьма трудно понять, каким образом эти трансформации возникают. Можно было бы, в крайнем случае, понять такое развитие как совершающееся через гомосексуальную стадию в пубертатный период для того чтобы заложить основу для позднейшей нормальной гетеросексуальности в фиксированной определенной форме. Но как мы затем объясним, что продукт постепенного развития, по всем признакам очень тесно связанный с органическими процессами созревания, вдруг оказался отвергнутым под воздействием впечатления, так что освободилось место для актуализации более ранней стадии? Или, если два активных компонента постулируются как сосуществующие одновременно бок о бок, то почему только один из них активен? Можно бы-

ло бы возразить, что гомосексуальный компонент у мужчин, фактически, в большинстве своем демонстрирует себя в специфической раздражительности, в особой чувствительности по отношению к другим мужчинам. В соответствии с моим опытом, очевидной причиной для такого характерного поведения, которому находится множество примеров в современном обществе, оказывается нарушение в отношениях с женщинами, особая форма зависимости от них. Это и составляет тот самый «плюс», который уравновешивается «минусом» гомосексуального отношения. (Естественно, не это есть подлинная причина. Подлинной причиной выступает инфантильное состояние характера мужчины). 250 Вы видите, стало быть, настоятельную необходимость объяснить подобную смену декораций адекватным образом. Для этого мы нуждаемся в динамической гипотезе. Такие перестановки или сексуальные преобразования и не мыслимы иначе, как динамические или энергетические процессы. Если я не допущу изменения в динамических соотношениях, то я не смогу мысленно представить себе исчезновение одной из функций. Эту потребность теория Фрейда удовлетворила тем путем, что понятие о прочных компонентах, т. е. взгляд на строго раздельное функционирование их не столько теоретически, сколько практически, был расшатан и заменен энергетическим понятием. Избранным для этого термином и стал термин либидо.

ПОНЯТИЕ ЛИБИДО

* Зигмунд Фрейд. «Я» и «Оно». Труды разных лет. Книга 2. Тбилиси, 1991. С. 5-174. 252 Термин либидо означает, по определению Фрейда, исключительно половую… 253 Понятие либидо, сексуальное значение которого согласно намерению его автора мы постараемся сохранить, сколь можно…

НЕВРОЗ И ЭТИОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ В ДЕТСТВЕ

295 Одной только задержкой на предварительной ступени дело еще не ограничивается. Суть заключается в том, что, пока часть останавливается на… с физической зрелостью, постоянно увеличивается расстояние между… 296 Фрейд наглядно показал в своих прежних трудах, каким образом возникает невроз. Такое его понимание сходно с…

V.

бы. Наша судьба часто бывает результатом наших психологических тенденций.

Эти обстоятельства объясняют, почему не только больные, но и теоретики-исследователи, построившие свои воззрения на такого рода опытах, склонны признавать, что невроз есть результат характерологических влияний родителей на детей. Это предположение находит значительную поддержку в основополагающих опытах педагогов, которые отмечают способность детской души формироваться и охотно сравнивают ее с мягким воском, воспринимающим и сохраняющим всякий отпечаток. Мы знаем, что первые детские впечатления сопровождают человека в течение всей его жизни, и некоторые педагогические влияния способны удержать человека на всю жизнь в известных нерушимых границах. При таких обстоятельствах неудивительно, что мы часто наблюдаем, как возникают конфликты между личностью, сформированной воспитанием и другими влияниями инфантильной среды, и подлинным, индивидуальным направлением жизни. На такие конфликты осуждены все люди, которые призваны вести самостоятельную и творческую жизнь.

Ввиду огромного влияния юношеской поры на последующее развитие характера, совершенно понятно то, что причину невроза хотят отнести прямо к влияниям инфантильной среды. Я должен признаться, что видел такие случаи, где всякое другое объяснение кажется менее правомерным. И действительно, бывают родители, которые из-за собственного противоречивого поведения так нелепо обращаются с детьми, что заболевание этих последних является неизбежным. Поэтому врачи-неврологи считают правильным по возможности извлекать невротических детей из опасной семейной атмосферы и предоставлять их более здоровым влияниям, где они часто без всякой врачебной помощи развиваются гораздо лучше, чем дома. Мы знаем многих невротиков, которые уже в детстве страдали явным неврозом и, стало быть, будучи еще детьми постоянно болели. В таких случаях вышеупомянутое воззрение кажется в общих чертах правильным.

Инфантильный менталитет

Это воззрение, которое пока представляется нам завершенным, значительно углубилось благодаря работам Фрейда и психоаналитической школы. Отношения больного с родителями изучались во всех подробностях, ибо именно эти отношения и следовало бы считать этиологически знаменательными. В скором времени убедились в том, что фактически дело и обстоит именно так, т. е., что больные отчасти или всецело живут еще в своем младенческом мире, хотя и не осознают этого! Напротив, трудная задача психоанализа заключается в том, чтобы точнейшим образом изучать психологические формы приспособления больных до тех пор, пока не появится возможность указать перстом на инфантильные недоразумения. Вам, конечно, известно, что среди невротиков находится поразительно много таких, которые некогда были избалованными детьми. Такие случаи являются самыми ясными и лучшими примерами инфантилизма в психологическом приспособлении. Такие люди вступают в жизнь с теми же внутренними требованиями предупредительности, нежности и быстрого, легкого успеха, с какими они в детстве привыкли обращаться к матери. При этом даже очень интеллигентные больные не сразу могут понять, что источником их жизненных затруднений, равно как и невроза, является инфантильная установка чувства, в которой они все еще пребывают. Маленький детский мир, семейная среда есть образец большого мира. Чем интенсивнее и глубже печать, наложенная семьей на ребенка, тем более он, став взрослым, будет склонен рассматривать через призму чувства большой мир и видеть в нем свой прежний маленький мирок. Это, конечно, не следует понимать, как сознательный, интеллектуальный процесс. Напротив, больной ощущает и видит противоположность между прошлым и настоящим и старается, насколько возможно, приспособиться. Он думает, может быть, что вполне приспособился, потому что ему удавалось обозреть интеллектом свое положение; а между тем, его чувство хромает и далеко отстает от его интеллектуального понимания.

Думаю, что мне не нужно доказывать примерами эти явления. Ведь повседневный опыт показывает нам, что наши аффекты никогда не бывают на высоте нашего разумения. То же самое бывает с больным, но с многократно увеличенной интенсивностью. Больной думает, что, не будь невроза, он был бы вполне нормальным человеком и, следовательно, приспособленным к условиям жизни. Но он не предчувствует того, что от некоторых детских притязаний он еще не вполне отказался и что на заднем плане его души таятся ожидания и иллюзии, до тех пор еще по настоящему не осознанные. Он предается разным излюбленным фантазиям, которые, может быть, редко — во всяком случае не всегда — осознаются настолько, чтобы он знал о существовании их в себе. Часто они существуют только как эмоциональные ожидания, надежды, предрассудки и т. д. В таком случае мы называем их бессознательными фантазиями. Иногда фантазии всплывают на периферии сознания как мимолетные мысли, с тем чтобы в следующее же мгновение снова исчезнуть, так что больной даже не в состоянии сказать, были ли у него такие фантазии или нет. Большинство больных лишь в течение психоаналитического лечения учится удерживать мимолетно скользящие мысли и наблюдать за ними. Хотя, наверное, большинство фантазий и были осознаны однажды, пусть в течение одного мгновения, как мимолетно проскользнувшая мысль, однако назвать их сознательными все-таки невозможно, ибо на практике они в большинстве случаев не осознаются. Поэтому их можно с полным правом назвать бессознательными. Само собою разумеется, что существуют и вполне сознательные детские фантазии, которые во всякое время воспроизводимы.

ФАНТАЗИИ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

причин и в противоположность травматической теории, мы в данном случае склонны предположить, что психологический фундамент настоящего следует искать… 315 Те системы фантазий, которые преподносятся нам после простого опроса… 316 Не желая останавливаться здесь на подробном изложении психоаналитической техники, я должен, однако, коснуться…

BO

1. Крещение, очевидно, есть обряд посвящения; стало быть, надо собрать все вообще воспоминания об обрядах посвящения.

2. Крещение совершается посредством воды. Этот вид посвящения требует иного ряда воспоминаний, именно о тех обрядах, где употреблялась вода.

3. Крещаемый окропляется водою. Тут надо привлечь воспоминания об окроплении посвящаемого, о погружении крещаемого в воду и т. д.

4. Следует воскресить в памяти все, что в мифологии, в суеверных обычаях и т. д. так или иначе соответствует символике крещения.

Таким образом получается сравнительный религиозно-научный этюд, посвященный обряду крещения. Тем самым мы выявляем элементы, из которых возник этот обряд. Далее мы отыскиваем его первоначальное значение и, вместе с тем, нам открывается целый мир мифов, из которых возникает религия, благодаря чему мы в состоянии понять многообразные и глубокомысленные значения обряда крещения. Точно так же поступает аналитик со сновидением: он собирает исторические параллели, даже самые отдаленные и, притом, для каждой части сновидения отдельно, стараясь создать психологическую историю сна и лежащих в основе его значений. При такой монографической обработке сновидения, как и при анализе обряда крещения, мы глубоко вникаем в удивительно тонкое и замысловатое сплетение бессознательных детерминант, обретая при этом понимание их, сравнимое только с историческим пониманием действия, которое мы до сих пор привыкли рассматривать весьма односторонне и поверхностно.

Этот экскурс в область психоаналитического метода казался мне здесь необходимым. Вследствие столь распространенных недоразумений, посредством которых постоянно стремятся подорвать психоаналитический метод, я считаю своей обязанностью дать вам с самого начала общий отчет о нем и о положении, занимаемом им в научной методологии. Я не сомневаюсь в том, что эта методика применяется подчас поверхностно и неправильно. Однако вдумчивый критик никогда не поставит это в ви-

ну самому методу; точно так же, как плохой хирург не может умалить общего значения хирургии. Я допускаю и то, что психологические изложения сновидений, даваемые психоаналитиками не всегда свободны от недоразумений и ошибочных понятий. Но это большей частью происходит оттого, что врачу, вследствие его естественнонаучного воспитания, весьма затруднительно рационально усвоить тонкий психологический метод, хотя инстинктивно он владеет им правильно.

Изложенный в общих чертах метод и есть тот, представителем которого я являюсь; научную ответственность за него я беру на себя. Раскидывать умом по поводу сновидений и делать попытки простого перевода их я считаю способом безусловно негодным и научно недопустимым. Подобные приемы являются не методом, а произволом икараются бесплодностью результата, как и всякий ложный метод.

Я взял сновидение для объяснения вам принципов психоаналитического метода, потому что оно является одним из самых ясных примеров тех содержаний, состав которых недоступен прямому и непосредственному разумению. Если кто-либо вколачивает молотком гвоздь с целью что-нибудь на нем повесить, то каждый элемент этого действия нам понятен и непосредственно очевиден. Иначе обстоит дело с обрядом крещения: каждый фазис его проблематичен. Оттого мы называем такие действия, значимость и цель которых не ясны, символическими действиями или символами. Наэтом основании мы говорим, что сновидение символично,ибо оно — психологическое образование, происхождение, смысл и цель которого темны; вследствие чего оно и является одним из чистейших продуктов бессознательных констелляций. По меткому выражению Фрейда, сновидение есть via regia (королевская дорога), ведущая в бессознательное.

Ассоциативный эксперимент

Кроме сновидений имеется еще множество явных воздействий со стороны бессознательных констелляций. Ассоциативный опыт дает нам средство для точного уста-

новления влияний бессознательного. Мы наблюдаем эти влияния при тех нарушениях в данном опыте, которые я называю «комплексными индикаторами». Задача испытуемого в ассоциативном опыте до того проста и незамысловата, что даже ребенок без труда сможет с нею справиться. Поразительно, однако, что, несмотря на это, во время опыта приходится отмечать множество нарушений намеренных действий. Единственные причины таких нарушений, которые обыкновенно можно проследить, суть отчасти сознательные, отчасти несознательные констелляции благодаря комплексам. В большинстве подобных нарушений нетрудно установить отнесенность их к окрашенным чувством комплексам представлений. Однако, нам часто приходится прибегать к психоаналитическому методу для объяснений этой отнесенности, иными словами, мы вынуждены спросить испытуемого или больного об ассоциациях их к нарушенным реакциям.

336 Таким образом получаются исторические материалы данного нарушения, служащие основой суждения. На это глубокомысленно возражали, что в таком случае испытуемый может сказать все, что ему вздумается, включая откровенную бессмыслицу. Это возражение делается на основании предположения — надо надеяться бессознательного — что историк, собирающий материалы для монографии — идиот, не способный отличить истинные параллели от мнимых, и попадается на удочку грубой лжи. Но специалисты располагают средствами избегать с несомненностью грубейших ошибок, менее же явных — с некоторой долей вероятности. Недоверие наших противников в этом отношении очень забавно, ибо человек, знакомый с психоаналитической работой, прекрасно знает, что вовсе не трудно определить существование соотношений или их отсутствие. Наконец, нужно сказать, что ложные показания, во-первых, весьма характерны для испытуемого, а во-вторых, что их обыкновенно очень легко признать.

337 Однако, не следует забывать еще одного возражения, которое особенно заслуживает нашего внимания: можно спросить себя, были ли действительно дополнительно воспроизведенные воспоминания поводом к сновидению?

Если я вечером читаю интересное описание какой-либо битвы, ночью вижу во сне балканскую войну, а во время анализа по ассоциации вспоминаю некоторые подробности прочитанного описания, то даже строгий судья по справедливости признает, что это ретроспективное соотношение правильно, т. е. истинно. Как я уже упоминал, эта одна из наиболее расхожих гипотез о возникновении сновидений. И мы ничего иного не сделали, как только последовательно распространили эту рабочую гипотезу на все другие ассоциации, касающиеся остальных компонент сновидения. Этим самым мы, в конце концов, говорим только, что известная часть сновидения ассоциативно соответствует известному соотношению и что между тем и другим есть какое-то взаимоотношение, какая-то связь. Некий просвещенный критик сказал однажды, что на основании психоаналитических толкований можно дойти до установки отношения хотя бы между огурцом и слоном; но этой ассоциацией — «огурец-слон» — наш уважаемый оппонент именно и доказал, что в его уме оба эти понятия имеют нечто общее. Нужна изрядная доля беззастенчивости и самомнения для утверждения, будто ум человека устанавливает лишенные всякого смысла связи, также и в данном случае: краткого размышления достаточно для того, чтобы понять смысл этой ассоциации.

В ассоциативном опыте бывает возможно установить чрезвычайно интенсивные воздействия бессознательного, именно посредством так называемой интерференции комплексов. Эти промахи во время ассоциативного опыта являются прототипами подобных же промахов в повседневной жизни: в большинстве случаев в них то и следует видеть интерференции комплексов. Фрейд сопоставил все эти явления в своей книге «Психопатология обыденной жизни». Это включает так называемые симптоматические действия — которые, с другой точки зрения, можно было бы обозначить как «символические»,— а также и подлинные промахи, как-то: запамятования, описки, оговорки и т. д. Все они являются воздействиями бессознательных констелляций и, поэтому, тропами ведущими в царство бессознательного. Совокупность множества таких действий-промахов следует признать неврозом, который под

этим углом зрения является дисфункцией, следовательно воздействием бессознательных констелляций.

Итак, ассоциативный эксперимент есть нередко средство для того, чтобы непосредственно вскрыть бессознательное; однако в большинстве случаев это лишь технический прием: мы отмечаем, таким образом, изрядное число промахов, которые впоследствии психоанализ может использовать для проникновения в бессознательное. По крайней мере, такова современная область правильного применения ассоциативного опыта. Не я вправе сказать, что в этом опыте, быть может, заложены еще иные, особенно ценные данные, позволяющие иногда непосредственные усмотрения. Однако, я считаю, что эта проблема еще недостаточно созрела для того, чтобы иметь право о ней говорить.

ЭДИПОВ КОМПЛЕКС

В жизни взрослых фантазии, поскольку они осознаются, являют громадное многообразие и индивидуальнейшее формирование. Поэтому общее описание их почти… факт: он дает нам право утверждать, что эти фантазии суть предварительные… 342 Соответствующие примеры принудили бы меня к чрезмерному многословию. Для изучения этих проблем укажу на мой труд…

Ве

ва были суррогатом, в этом нет сомнения, но суррогатом не сексуальности, а запущенной функции нравственности, которую охотно принимают ошибочно за закон, навязываемый извне. А между тем люди имеют лишь те законы, которые они сами создали.

347 Как уже было сказано, я отнюдь не отождествляю ео ipso чувство удовольствия с сексуальностью. В младенчестве сексуальность едва лишь участвует в ощущении удовольствия. Между тем ревность и тут может играть большую роль, ибо ее нельзя исключительно отнести к области сексуальности: пищевой зависти, например, также отчасти принадлежат первые побуждения ревности. Вспомним хотя бы животных! Вероятно, сравнительно рано к этому чувству примешивается зародыш эротики. С годами этот элемент понемногу усиливается, так что эдипов комплекс вскорости приобретает свою классическую форму. С течением времени конфликт принимает у сыновей более мужественную и поэтому типическую форму, между тем как у дочерей развивается специфическая привязанность к отцу и, соответственно, ревнивая установка по отношению к матери. Этот комплекс можно было бы назвать комплексом Электры. Как известно, Электра совершила кровомщение над своей матерью, Клитемнестрой, за мужеубийство, лишившее ее любимого отца, Агамемнона.

348 Оба эти комплекса фантазий развиваются по мере созревания данного лица; и лишь в следующий за половой зрелостью период, с отделением ребенка от родителей, они вступают в новую стадию, символ которой нам уже известен: это символ жертвы. Чем дальше развивается сексуальность, тем более она увлекает данное лицо из пределов семьи, чтобы оно достигло независимости и самостоятельности. Но так как ребенок, благодаря истории всей своей предыдущей жизни, тесно сросся с семьей, в особенности же с родителями, то часто бывает очень трудно внутренне отказаться от инфантильной среды, или, лучше сказать, от инфантильной «установки». Если подрастающему человеку долго не удается внутреннее освобождение, то комплексы Эдипа и Электры становятся конфликтами; этим же самым дана возможность невро-

тических заболеваний, ибо тогда развитое уже сексуально либидо завладевает данной комплексом формой и вызывает чувства и фантазии, недвусмысленно обнаруживающие действительную наличность пред тем неосознанных и сравнительно бездеятельных комплексов.

349 Ближайшее следствие есть возникновение интенсивных сопротивлений против безнравственных побуждений, вытекающих из активированных комплексов. Последствия для сознательного поведения могут быть различны. Они бывают прямыми: тогда у сына возникают сильные противления против отца и особенная нежность к матери и зависимость от нее. Или же они косвенны, т. е. скомпенсированы: вместо противления проявляется особенная покорность отцу и раздраженное, отрицательное отношение к матери. Прямые и косвенные последствия могут также взаимно сменяться во времени. То же самое можно сказать о комплексе Электры. Если бы сексуальное либидо застревало в конфликтах Эдипа и Электры, то последние приводили бы к убийству и кровосмешению. Такие последствия, конечно, не имеют места ни у нормального, ни у «аморального», первобытного человека, иначе человечество уже давно вымерло бы. Напротив, естественный факт, что все повседневно нас окружающее и окружавшее теряет свою непреодолимую прелесть, и поэтому толкает либидо к поискам новых объектов, является важным, мешающим убийству и кровосмешению, регулятором. Итак, безусловно нормально и согласно с действительностью дальнейшее развитие либидо к внесемейным объектам, фиксация же его в семье есть болезненное и анормальное явление, хотя и встречающееся иногда в виде намека и у нормальных людей.

Проблема инцеста

350 Бессознательная фантазия о жертве (за подробным примером отсылаю к «Либидо, его метаморфозы и символы»), возникающая довольно часто после периода полового развития, в более зрелом возрасте, есть прямое продолжение инфантильных комплексов. Фантазия о жертве означает отказ от инфантильных желаний. Я под-

робно развил это в вышеупомянутом своем труде и там же указал на религиозно-исторические параллели. То, что эта проблема играет столь важную роль именно в религии, отнюдь не удивительно, ибо религия есть одно из важнейших средств в психологическом процессе приспособления. Новым приобретениям в области психологического приспособления особенно мешает консервативное удерживание старого, т. е. прежней установки. Однако человек также не в состоянии изменить своей прежней личности и своим прежним объектам, иначе он оставит в стороне и свое либидо, ибо оно остается в плену у прошлого. Это, до известной степени, лишило бы человека его внутреннего богатства. Тут на помощь приходит религия: по удобным символическим мостам она переводит либидо, обретающееся в отношениях к инфантильным объектам (родителям), на исконные символы, на богов, что и дает возможность перехода из инфантильного мира в мир взрослых. Тем самым либидо становится способным к дальнейшему социальному применению.

351 Фрейд особенным образом понимает кровосмесительный комплекс, что опять-таки явилось поводом для резких возражений. Исходной точкой он берет тот факт, что эдипов комплекс обычно не осознается; по его мнению, это есть следствие вытеснения, вызванного побуждениями нравственности. Может быть, я и не вполне точно передаю его воззрение, но, во всяком случае, он считает, что эдипов комплекс вытеснен, т. е., благодаря реакции сознательных тенденций, сдвинут в бессознательное; таким образом почти складывается впечатление, будто бы комплекс Эдипа врос в сознание, если бы ребенок развивался беспрепятственно и никакие культурные тенденции на него не влияли бы*.

352 Фрейд называет преграду, не позволяющую до конца изжить комплекс Эдипа, «кровосмесительным (инцест-ным) барьером». Насколько мы можем судить по его данным, он понимает кровосмесительный барьер как результат опознанного движения вспять, или же поправки, вно-

* Штеккель резче всех выразил это мнение.

симой действительностью; ибо бессознательное, не считаясь ни с чем, стремится к беспредельному и непосредственному удовлетворению. Это мнение совпадает с воззрением Шопенгауэра об эгоизме слепой воли, столь мощном, что человек способен убить своего брата, для того лишь, чтобы его жиром смазать свои сапоги. Фрейд полагает, что эта постулированный им психологический ин-цестный барьер может сравниться с теми кровосмесительными запретами, которые встречаются уже у стоящих на низкой ступени развития дикарей. Далее, он считает, что запреты эти являются доказательством действительного стремления к кровосмешению, против которого поэтому уже на первобытной стадии создавались воспретительные законы. Итак, Фрейд представляет себе кровосмесительную тенденцию, как безусловно конкретное половое желание, ибо он даже называет этот комплекс корневым комплексом невроза и склонен свести к нему как к первоисточнику почти всю психологию невроза, а равно и многие другие явления в сфере разума.

ЭТИОЛОГИЯ НЕВРОЗА

одна лишь наличность его еще не решает, является ли он источником невроза или нет. Для того, чтобы он стал болезнетворным, нужен конфликт, иными… 354 Тут перед нами возникает новый и важный вопрос: если инфантильный «ядерный… Бессознательная детерминация

ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ПСИХОАНАЛИЗА

408 Вышеприведенный случай уже разъяснил нам, что симптомологическая инсценировка лишь тогда становится понятной, когда в ней усмотришь выражение… та, о которых я говорил в своих лекциях в Кларкском университете.… Оценка невротических фантазий

!74

ную разницу между вышеназванными методами и психоанализом.

528 Наперекор всем прежним методам лечения, психоанализ пытается преодолеть невротическое расстройство психики не с помощью сознания, а через бессознательное. Это, естественно, требует сознательного содействия больного, ибо до бессознательного можно добраться лишь путем сознания. Данные анамнеза служат исходным пунктом. Подробное его изложение обычно дает ценные указания, благодаря которым психогенное происхождение симптомов становится ясным больному. Подобное разъяснение, разумеется, необходимо лишь если он приписывает неврозу органическое происхождение. Но и в тех случаях, когда больной с самого начала сознает психическую причину своего состояния, критический разбор истории болезни весьма полезен, ибо указывает больному на психологическое сцепление идей, которое он обычно не замечает. Таким способом нередко выявляются проблемы, особенно нуждающиеся в обсуждении. На подобную работу иногда уходит несколько сеансов. Но в конце концов разъяснение сознательных материалов завершается —

ни больной, ни врач уже не могут привнести ничего решающего. При самых благоприятных обстоятельствах это совпадает с формулированием какой-либо проблемы, оказывающейся неразрешимой.

529 Возьмем, например, следующий случай: человек, ранее совершенно здоровый, заболевает неврозом между 35-ю и 40 годами; положение его вполне обеспечено, он женат, у него дети. Параллельно неврозу у него развилось сильнейшее сопротивление к своей профессиональной деятельности. По его словам, первые симптомы невроза обнаружились при преодолении некоторых затруднений, связанных с этой деятельностью. Впоследствии невроз обострялся при всяком деловом затруднении, улучшение же наблюдалось каждый раз при успешном исполнении профессиональных обязанностей. Изучение анамнеза приводит к следующему заключению: больной сознает, что если бы он работал успешнее, полученное удовлетворение сразу привело бы к страстно желаемому улучшению состояния его здоровья. Однако это ему не

удается вследствие сильного сопротивления, внушаемого ему самим делом. Путем логических рассуждений эта задача не решается. Психоаналитическое лечение должно поэтому начаться в этой критической точке, в сопротивлении к осуществлению своей профессии.

Другой случай: сорокалетняя женщина, мать четырех детей, четыре года тому назад заболела неврозом после смерти одного из них. Новая беременность и рождение ребенка привели к значительному улучшению ее состояния. Это утвердило ее в мысли, что она бы вполне выздоровела, если бы могла иметь еще ребенка. Однако она была уверена, что ее желание невыполнимо и поэтому попыталась посвятить себя филантропической деятельности. Но это ее совершенно не удовлетворяло. Между тем, по ее собственным наблюдениям, каждый раз, когда ей удавалось действительно и живо чем-либо заинтересоваться, ей тотчас же становилось лучше, но она была не в состоянии найти что-либо, что могло бы ее действительно занять и удовлетворить: ясно, что и тут рациональное разрешение проблемы невозможно. Психоаналитическая работа должна начаться с вопроса, что же мешает пациентке развить в себе иные более широкие и живые интересы помимо страстного желания иметь ребенка.

Так как мы не можем предположить какого-либо раз и навсегда установленного разрешения подобных проблем, то приходится искать его в индивидуальности данного лица. Ни сознательный опрос, ни рассудочные ответы тут не помогут, ибо причины скрыты от сознания больного, так что не существует проложенного пути, чтобы добраться до этих сознательных вытеснений. Единственное средство, указываемое для этого психоанализом,—дать больному возможность говорить обо всем, что ему непосредственно приходит в голову. Аналитик же должен тщательно следить за всем высказываемым и все это отмечать, отнюдь не пытаясь навязать больному свое собственное мнение. Тут тотчас же обнаруживается, что первый больной более всего занят мыслями о своей брачной жизни, которую мы до тех пор считали нормальной. Теперь же оказывается наоборот, что у него постоянные столкновения с женой, которую он, видимо,

не понимает; а это и вызывает врача на замечание, что профессиональная работа, видимо, не является единственной проблемой больного, ибо его отношение к жене также требует рассмотрения. Это становится исходным пунктом целого ряда мыслей о его семейной жизни. Затем являются воспоминания о любовных переживаниях холостого периода его жизни. Из подробного рассказа выясняется, что больной держал себя весьма своеобразно при более интимных отношениях с женщинами; причем это своеобразие принимало форму некоторого детского эгоизма. Подобная точка зрения является для него совершенно новой и неожиданной и сразу объясняет причину многих его любовных неудач.

532 Разумеется, невозможно в каждом единичном случае достигнуть столь успешных результатов применением бесхитростного способа — дать больному высказаться, хотя бы уже потому, что лишь в редчайших случаях нужные психические материалы лежат столь неглубоко, не говоря о том, что у большей части больных отсутствует готовность незамедлительно выражать все свои мгновенные переживания. Переживания эти часто слишком болезненны, чтобы быть высказанными врачу, которому, быть может, и не вполне доверяют; с другой стороны, может также случиться, что больному представляется, будто никаких особых переживаний и не было, что принуждает его говорить о более или менее безразличных для него предметах. Надо заметить, что обыкновение не высказываться прямо отнюдь не есть доказательство сознательного утаивания неприятных содержаний: разговор не по делу нередко является бессознательной привычкой. Подобным больным иногда помогает совет не насиловать себя, а хвататься за первую попавшуюся мысль, какой бы незначительной или даже нелепой она ни представлялась. Но подчас и это указание оказывается бессильным и врач бывает вынужден прибегать к другим способам. Одним из них является ассоциативный опыт, обычно прекрасно осведомляющий о главнейших склонностях определенного лица в данное время.

533 Второй же способ проникнуть в психику больного — анализ сновидений, являющийся классическим орудием

психоанализа. Анализу сновидений постоянно приходится выдерживать столь ожесточенные нападки, что необходимо хотя бы вкратце изложить принципы, которыми он руководствуется. И толкование сновидений, и сам приписываемый им смысл, как известно, пользуются дурной славой. Недавно еще толкование снов было в большом ходу и ему твердо верили; но недалеко и то время, когда наиболее просвещенные люди находились под гнетом всяческих суеверий. Поэтому понятно, что и до сих пор живо сохранился страх подпасть под власть суеверий, лишь недавно отчасти преодоленную. Подобные опасения в сильной мере способствовали возникновению сопротивления анализу сновидений; 4то не относится к самому анализу. Сновидение выбрано нами как объект исследования отнюдь не вследствие какого-либо суеверного восхищения перед ним, но потому, что оно представляет собой психический продукт, возникающий независимо от сознания сновидца. Когда мы осведомляемся о непосредственных мыслях больного, он почти не в состоянии удовлетворить наше любопытство: в лучшем случае он может предоставить нам лишь малозначимую или вынужденную информацию. Сновидения же являются непосредственными мыслями, свободными ассоциациями, непосредственной фантазией; они не вызваны к жизни по принуждению; вместе с тем, они — неоспоримо психические явления, точно так же, как и всякая ассоциация или мысль*.

(Нижеследующий фрагмент есть русская редакция статьи, опубликованной в ИТАП. — В. 3.) (Про сновидение можно сказать, что оно входит в сознание в виде сложного построения, связь же его элементов друг с другом бессознательна. Лишь ассоциациями, даваемыми впоследствии к отдельным его образам, можно доказать возникновение их из воспоминаний ближайшего или более отдаленного прошлого. В ответ на обращенный к самому себе вопрос: «где я видел или слышал нечто подобное?», благодаря тому же процессу непринужденного ассоции-

* Ср. сходство данного пар. с работой «Теория психоанализа», параграфы 324—331. См. выше.

рования, возникают воспоминания о действительно пережитых определенных разделах данного сновидения, причем иногда это происходило накануне, иногда ранее. Это общеизвестный факт, который, вероятно, подтвердит всякий. Таким образом, сновидение обыкновенно представляет собой непонятное сопоставление известных элементов вначале чуждых сознанию, но распознаваемых путем непринужденного ассоциирования. Такое определение может быть оспорено на том основании, что оно является априорным. Надо, однако, заметить, что оно согласуется с единственной общепризнанной и общеприменимой гипотезой о генезисе сновидений, выводящей его из мыслей и переживаний недавнего прошлого. Итак, мы тут не покидаем знакомой уже почвы. Это отнюдь не должно означать, что какие-либо части данного сновидения издавна и во всех подробностях были известны сновидцу, так что им можно было бы приписать сознательный характер, напротив, все большей частью, а то и всегда, они не поддаются узнаваниюЛишь позднее мы припоминаем, что сознательно пережили какой-либо эпизод данного сновидения. С этой точки зрения оно есть продукт бессознательного происхождения. Отыскивание его бессознательных источников технически является процедурой, которая инстинктивно применялась издавна: старание просто направлено на то, чтобы припомнить, откуда заимствован означенный эпизод. На таком весьма нехитром принципе и основано психоаналитическое толкование сновидений. Происхождение некоторых их разделов относится к сознательной жизни, нередко к переживаниям, которые благодаря своей маловажности подлежали забвению, а потому и готовились окончательно погрузиться в бессознательное. Эти разделы всегда порождаются бессознательными представлениями (образами). Итак, принципы психоаналитического толкования снов чрезвычайно просты и, собственно говоря, давно известны. Дальнейшая процедура логически и настойчиво развивается все тем же порядком. Если поток времени — чего, конечно, вне психоанализа никогда не бывает — воскрешает все большее и большее количество воспоминаний, относящихся к отдельным частям сновидения, хотя

и не ко всем, такие приходится волей или неволей оставлять на время. Говоря о воспоминаниях, я, конечно, подразумеваю не только те, что имеют своим предметом известные конкретные переживания, но главным образом те, что относятся к внутреннему смыслу последних. Сопоставленные воспоминания мы называем материалами данного сновидения. Рассмотрение этих материалов производится по обычной научной методике: работа над всякими опытными материалами всегда начинается со сравнения и сопоставления их по сходным пунктам. Точно такой способ применяется и к материалам сновидений: общие характерные их черты сопоставляются, все равно, касаются ли они внешней формы или внутренней сути. При этом необходимо отказаться от всяких предвзятых мыслей. По моим наблюдениям, начинающий всегда ищет выражения какой-либо определенной склонности, согласно которой и лепит свои материалы. Я наблюдал это в особенности у некоторых моих коллег, бывших ранее более или менее убежденными противниками анализа из-за различных предрассудков и непонимания. Когда судьба приводила их ко мне, и они, благодаря собственному анализу, вникали, наконец в в его метод, то неизменно оказывалось, что первая их ошибка в их собственной практике состояла в том, что они подгоняли анализируемые материалы под свои предвзятые мнения, иными словами допускали влияние на предлежащие им материалы прежней их установки к психоанализу (который они не были в состоянии оценить объективно, а лишь сквозь призму субъективных фантазий). Когда решаешься предпринять рассмотрение материалов сновидения, нельзя пугаться каких-либо совпадений или сравнений. В материалы эти входят всегда весьма неравноценные образы, из которых иногда бывает чрезвычайно трудно выбрать тот, который должен служить для сравнения. К сожалению, не могу пояснить этого на примере, дабы не затягивать чрезмерно эту лекцию.

Таким образом, бессознательные психические содержания классифицируются совершенно так же, как и все другие сравниваемые материалы, из которых надо вывести какие-либо заключения. Нередко делается следую-

щее возражение: по какой причине сновидению приписывается бессознательное содержание? Возражение это я считаю ненаучным. Всякая психологическая данность имеет вполне определенную историю. Всякая произносимая мной фраза, кроме сознательно выражаемого ею смысла, обладает и историческим смыслом, который может совершенно расходиться с первым. Тут я намеренно выражаюсь несколько парадоксально, ибо, конечно, не возьмусь объяснить всякую фразу согласно ее индивидуально-историческому смыслу. Это легче сделать для образований более обширных и сложных. Всякий, разумеется признает, что поэма, например, помимо своего явного содержания всегда особенно характерна для автора по своей форме, по выбору сюжета и по истории своего возникновения. Поэт искусно выражает в ней свое мимолетное настроение, историк же литературы открывает в ней и благодаря ей то, о чем сам автор и не подозревает. Анализ данного поэтом сюжета, выполненный каким-либо литературным критиком, можно по методу сравнить с психоанализом даже до самых заблуждений, в которые нередко впадают: психоаналитический метод успешно приравнивается к историческому анализу и синтезу. Предположим, например, что нам неизвестно значение обряда крещения, совершаемого в настоящее время церковью. По словам священника, крещение есть принятие ребенка в христианскую общину. Но это объяснение неудовлетворительно. Почему дитя окропляется водой и т. п.? Чтобы осмыслить обряд, следует почерпнуть известные сравнительные материалы в его истории, иначе говоря, в относящихся к нему воспоминаниях человечества. Для этого надо исходить из следующих точек зрения. Во-первых, крестильный обряд есть, очевидно, обряд посвящения. Следовательно, надо собрать материалы именно о подобных обрядах.

Во-вторых, для крестильного обряда употребляется вода. Эта особенность требует преимущественно цепи воспоминаний о тех обрядах, при которых употребляется вода.

В-третьих, ребенок окропляется водой при совершении обряда крещения; необходимо пересмотреть все те виды

обрядов, при которых новообращаемый окропляется водой или погружается в воду и т. д.

В-четвертых, необходимо отыскать все мифологические воспоминания и суеверные обычаи в каком-либо отношении сходные с символическим обрядом крещения.

Подобным способом получается сравнительное описание данного обряда: установив, откуда заимствованы основные его части, мы далее распознаем его первоначальный смысл и этим самым вступаем в мир религиозных мифологем, выясняющих многообразные значения крещения и их происхождение. Подобным же образом аналитик подходит к сновидению: сопоставив различные его части с их историческими параллелями (хотя бы и весьма отдаленными), он вслед за тем приступает к построению психологической истории данного сновидения и выявлению скрытого в нем смысла. Подобная монографическая разработка сновидения, точно так же, как вышеупомянутый анализ обряда крещения, позволяет глубоко заглянуть в деятельность тончайших, переплетающихся, точно сеть, бессознательных детерминант. Понимание этой деятельности, как уже сказано, сравнимо лишь с историческим пониманием обряда, на который мы привыкли смотреть весьма поверхностно и односторонне.)

534 Тем не менее на практике, в особенности в начале анализа, не всегда применяется достаточно обширный и совершенный способ анализа сновидений: тут мы собираем и сопоставляем ассоциации лишь до тех пор, пока скрываемая больным задача не выявится настолько, что и сам он не сможет не увидеть ее. Тогда мы подвергаем ее сознательной разработке, то есть по возможности ее разъясняем, пока вновь не окажемся перед неразрешимым вопросом.

535 Теперь Вы, вероятно, зададите вопрос: что же делать, —^если больной ничего не видит во сне? Но могу Вас уверить, что до сих пор подобного примера не было: всех больных, даже утверждавших, что они никогда ничего во сне не видали, анализ приводит к сновидениям. Зато нередко больной, вначале имевший весьма яркие сновидения, внезапно лишается способности их запоминать. До сих пор в моей практике неизменно оправдывалось эм-

лирически выведенное заключение, что отсутствие сновидений зависит от того, что больной располагает непроанализированными еще сознательными материалами, которые, по какой-либо причине он утаивает. Наиболее обычным тут является следующее рассуждение: «Я нахожусь в распоряжении врача и охотно следую его указаниям, так пусть он и делает свое дело, я же предпочитаю пассивную роль». Но сопротивление бывает и более серьезного характера. Некоторые больные, например, не будучи в состоянии признать свои нравственные недостатки, проецируют их на аналитика, хладнокровно предполагая, что и он, конечно, более или менее несовершенен в нравственном отношении, а потому им и невозможно говорить с ним о некоторых некрасивых вещах. 536 Итак, если больной с самого начала анализа не имеет сновидений, или же если они внезапно прекращаются, он, несомненно, удерживает материалы, подлежащие сознательной разработке. Тут личные отношения аналитика и больного следует считать главной помехой; они могут им обоим препятствовать разобраться в данном положении. Не следует забывать, что, подобно тому, как аналитик должен иметь и проявлять профессиональный интерес к психологии своего больного, так и последний, в особенности если он обладает хотя бы до некоторой степени острым умом, осваивается с психологией аналитика и невольно принимает по отношению к нему соответствующую психологическую установку. Таким образом, сам аналитик слеп по отношению к психологической установке больного ровно настолько, насколько он слеп по отношению к себе самому и к проблемам своего бессознательного. Поэтому-то я и утверждаю, что аналитику необходимо самому подвергнуться анализу прежде, чем применять его. Иначе может легко случиться, что аналитическая практика принесет ему одни разочарования, ибо при известном стечении обстоятельств он дойдет до пункта, где невозможен всякий дальнейший успех, что может заставить его окончательно потерять голову. В таком случае он охотно признает психоанализ праздным препровождением времени, дабы не сознаться, что он сам посадил корабль на мель. Если же Вы уверены в своей психологии, то и больному можете сказать,

не колеблясь, что отсутствие у него сновидений указывает на еще не использованные им сознательные материалы. Утверждаю, что в таких случаях необходима известная доля уверенности в самом себе, ибо непринужденное выражение мнений и беспощадная критика, которую тут иногда приходится выдерживать, могут совершенно сбить того, кто к ним не подготовлен. Непосредственным следствием подобной потери равновесия со стороны аналитика обыкновенно бывает, что он пускается в рассуждения с больным для того, чтобы удержать свое влияние на него, но это, разумеется, делает дальнейший анализ совершенно невозможным.

Как уже было сказано, сновидениями вначале следует пользоваться лишь как источниками материалов для анализа. В начале анализа не только излишне, но и неосторожно подвергать их так называемой окончательной разработке, ибо полное и действительно исчерпывающее их истолкование более чем затруднительно. Истолкования сновидений, встречающиеся в психоаналитической литературе, нередко односторонни и весьма спорны, как, например, известное сведение их венской школой к половым стремлениям. Ввиду обширности и разносторонности материалов сновидений необходимо остерегаться односторонних формулировок. Тут, главным образом, ценно, особенно в начале лечения, многообразие значений, а никак не их исключительность. Так например, больная видит во сне, вскоре после первых сеансов, что находится в гостинице, в неизвестном городе. Внезапно начинается пожар; муж ее и отец, находящиеся тут же, помогают ей спасать объятых пламенем людей.

Надо заметить, что больная обладает развитым умом, но чрезвычайно скептически настроена и непоколебимо уверена в том, что анализ сновидений — вздор. Я лишь с трудом убедил ее испытать его хоть раз. При этом я немедленно увидал, что объяснить ей действительное значение данного сновидения совершенно невозможно, ибо сопротивление ее слишком сильно. Я выбрал пожар, как наиболее выдающееся происшествие сновидения, исходной точкой для свободного ассоциирования. Она начала с того, что недавно прочла в газетах о пожаре в большом

отеле в городе Цюрихе; она помнила этот отель, ибо однажды провела в нем некоторое время. Там она познакомилась с одним господином, с которым у нее завязался довольно сомнительного свойства роман. В связи с этим оказалось, что у нее было уже не одно подобного рода приключение; все они носили до известной степени легкомысленный характер. Эта весьма важная черта ее прошлого была обнаружена при первом же непринужденном ассоциировании в процессе частичного анализа сновидения. В этом случае не было возможности объяснить больной его большое значение. Так как и скептицизм ее носил характер легкомысленный, то она никогда не признала бы подобного значения. Однако после того, как легкомыслие ее было обнаружено и доказано даваемыми ею самой материалами, появилась возможность гораздо подробнее анализировать позднейшие ее сновидения. 539 Поэтому в начале анализа весьма полезно пользоваться сновидениями для обнаружения важнейших бессознательных материалов посредством непринужденных ассоциаций самого больного. Это лучший и наиболее осторожный метод, в особенности для начинающих. На произвольное толкование сновидений я смотрю весьма отрицательно: это суеверный образ действия, основанный на принятии установленных раз и навсегда символических значений. Между тем, определенных значений не существует. Некоторые символы повторяются чаще других, но и тут возможны лишь общие положения. Так например, совершенно неправильно считать, что змея в сновидениях всегда имеет исключительно фаллическое значение; так же неправильно априорно отрицать возможность, что она может обладать подобным значением в известных случаях. Каждый символ имеет несколько различных значений. Поэтому я и не могу согласиться с правильностью исключительно сексуальных толкований, которые попадаются в некоторых психоаналитических изданиях, ибо на опыте обнаружил их односторонность, а, следовательно, и неосновательность. Как пример приведу следующее несложное сновидение одного молодого больного: Я подымался по лестнице с матерью и сестрой. Когда мы поднялись на верхнюю площадку, мне сказали, что сестра вскорости ожидает ребенка.

Теперь я покажу Вам, каким образом, на основании общепризнанной до сих пор точки зрения, это сновидение истолковывается в половом смысле. Известно, что инце-стуозные фантазии играют значительную роль в психике нервнобольных. Поэтому образы матери и сестры можно считать соответствующими намеками в этом направлении. Лестница, как полагают, обладает твердо установленным сексуальным значением (ритмическое движение при подъеме на ступеньки имитирует совокупление). Из этих предпосылок логически вытекает ожидание ребенка. Сновидение это при подобном толковании несомненно является исполнением инфантильных желаний, которым, как мы знаем, фрейдовская теория сновидений отводит значительное место.

Я же в данном случае рассуждал следующим образом: если считать лестницу символом совокупления, то по какому праву брать мать, сестру и ребенка, как реальных (то есть не символических) лиц? Иными словами, если на основании признания символизма образов сновидения некоторые из них принимаются как символы, то почему делать исключение для других? Если уж приписывать символический смысл подъему на лестницу, такой же смысл следует приписать и образам матери, сестры и ребенка. Поэтому я и не истолковал произвольно это сновидение, а анализировал его. Результат получился изумительный. Привожу слово в слово ассоциации к отдельным образам, чтобы дать Вам возможность составить себе о них самостоятельное понятие. Предварительно надо упомянуть, что сновидец — молодой человек, лишь несколько месяцев тому назад окончивший университет. Не будучи в состоянии принять какое-либо решение, когда ему пришлось избрать профессию, он заболел нервным расстройством. Вследствие этого он забросил всякие занятия. Его невроз принял, среди прочего, ярко выраженную гомосексуальную форму.

Ассоциация к матери: «Я страшно давно ее не видел; право, я упрекаю себя за это; грешно оказывать ей подобное невнимание».

Мать, таким образом, есть что-то непозволительно запущенное им. «Что это?» спросил я его. Он смущенно ответил: «Мои занятия».

Ассоциации к сестре: «С нашего последнего свидания прошли годы. Как мне хочется увидеть ее! Вспоминая о ней, я всегда думаю о нашем прощании. Я поцеловал ее с искренней любовью! В ту минуту я в первый раз понял, что значит любить женщину». Он сам тотчас же понял, что сестра его — олицетворение «любви к женщине».

545 Ассоциация к лестнице: «Подниматься вверх; достигнуть вершины; успевать в жизни; вырасти; стать великим человеком».

546 Ассоциация к ребенку: «Родиться вновь; воскресение; возрождение; стать новым человеком».

547 При первом же взгляде на эти ассоциации становится ясным, что смыслом данного сновидения является не столько исполнение инфантильных желаний, сколько стремление выполнить известные биологические обязанности, до тех пор упущенные вследствие невротического инфантилизма моего пациента. Неумолимая биологическая справедливость иногда принуждает человека искупать в сновидениях пробелы в исполнении обязанностей, запущенных им в действительной жизни.

548 Данное сновидение есть весьма типичный пример, предвосхищающей (проспективной) телеологической функции сновидений, на которую в свое время обратил внимание мой коллега Медер (Maeder). Если придерживаться односторонней сексуальной интерпретации, действительное значение сновидения совершенно ускользает. Сексуальность в сновидениях является лишь средством выражения, но отнюдь не всегда их смыслом или целью. Указание на проспективный или предвосхищающий смысл сновидения получает особое значение, когда анализ настолько продвинут, что больной интересуется будущим, а не одной лишь своей внутренней жизнью или своим прошлым.

549 Относительно же применения символизма только что разобранное нами сновидение лишний раз доказывает, что твердо установленных и не изменяющихся символов не существует, в лучшем случае наблюдаются частые повторения приблизительных, общих значений. Что же касается специфически сексуального значения сновидений, то опыт привел меня к принятию следующих практических правил:

50 Если в начале аналитического лечения обнаруживается несомненный сексуальный смысл какого-либо сновидения, то смысл этот нужно признать реальным, то есть указывающим на необходимость подвергнуть половой вопрос тщательному рассмотрению. Так, например, если инцестуозные фантазии несомненно составляют скрытое содержание какого-либо сновидения, следует подвергнуть инфантильные отношения больного с его родителями, братьями и сестрами, а также с другими лицами, которые могут играть для него роль отца или матери, особенно внимательному рассмотрению с этой точки зрения. Если же в процессе дальнейшего анализа какое-либо сновидение будет содержать инцестуозную фантазию, которую мы имеем основание считать уже разрешенной, то ей не следует приписывать безусловного полового значения; ее следует считать символичной. В этом случае сексуальная фантазия имеет значение символа, а не конкретности. Если же мы не пойдем далее конкретного значения, то этим самым сведем психику больного исключительно к сексуальности, благодаря чему задержится развитие его личности. Выздоровлению больного не может способствовать его возвращение к первобытной сексуальности; это лишь остановит его на низшем уровне развития, с которого ему невозможно достигнуть свободы или полного восстановления здоровья. Возвращение вспять к состоянию варварства не может быть выигрышем для цивилизованного человека.

551 Вышеприведенное правило, что сексуальность сновидения есть лишь аналогия или символ, остается, разумеется, в силе и для сновидений, имеющих место в начале анализа. Практические же причины, заставляющие нас не придавать символического значения подобным сексуальным фантазиям, таковы: неподдельную реальную ценность следует признавать за ненормальными половыми фантазиями невротика, лишь если его образ действия поддается их влиянию. Мы убеждаемся на опыте, что эти фантазии не только препятствуют его приспособлению к своему положению, но и приводят его к действительным половым актам, не исключая даже инцеста. При подобных обстоятельствах нет смысла останав-

ливаться исключительно на символическом содер сновидения, но сначала нужно разобрать его коА ное содержание.

Вышеприведенные выводы основаны на ином понимании сновидений, нежели у Фрейда, ибо я опытным путем разошелся с его взглядами. По Фрейду всякое сновидение в сущности своей есть символическая завеса вытесненных желаний, противоречащих личным идеалам. Моя же точка зрения на построение сновидения иная: сновидение всегда содержит прежде всего сублиминаль-ное отображение психологических обстоятельств данно-

Vro лица в бодрствующем состоянии; оно подводит итоги сублиминальным ассоциативным материалам, возникающим благодаря настоящему психологическому положению. Волевой смысл сновидения, называемый у Фрейда вытесненным желанием, для меня, в сущности своей, есть способ выражения. 553 Действие сознания с биологической точки зрения есть психологическое усилие данного лица, направленное к тому, чтобы приспособиться к условиям внутренней и внешней среды. Сознание его ищет приспособления к требованиям всякой данной минуты или же, иными словами, перед ним стоят задачи, которые он должен разрешить. Во многих случаях способ разрешения ему неизвестен, поэтому сознание всегда стремится отыскать его путем аналогии. Ибо мы всегда стараемся схватить все, находящееся в будущем, а потому нам неизвестное, соответственно нашему внутреннему пониманию предшествовавшего. Нет основания предполагать, что бессознательное следует иным законам, нежели те, которым подчиняется сознательное мышление. Бессознательное, подобно сознанию, пытается охватить биологические проблемы, дабы разрешить их в соответствии с предшествующим опытом. Точно так же поступает и сознание. Неизвестное нам ассимилируется нами путем сравнения. Несложным примером этого является хорошо известный факт, что при открытии Америки испанцами индейцы приняли незнакомых им до тех пор лошадей за больших свиней, потому что свиньи были им хорошо знакомы в качестве домашних животных. К этому процессу мыш-

ления мы всегда прибегаем для опознания незнакомых предметов: это и есть причина, давшая начало символизму. Сновидение есть не что иное, как сублиминальныи процесс понимания путем аналогии. Кажущиеся вытесненными желания, составляющие содержание сновидения, представляют собой волевые устремления, служащие средством выражения для бессознательного. Этот мой взгляд совпадает со взглядами Адлера, другого сторонника фрейдовской школы. Касательно же того факта, что бессознательное выражает себя с помощью волевых элементов или тенденций, то оно осуществляет это благодаря архаической природе мышления во сне*.

554 Вследствие разницы в представлениях о структуре сновидений, дальнейшее течение анализа предполагает и совершенно иной аспект. Символическая оценка сексуальных фантазий на более поздних стадиях с неизбежностью ведет не к сведению личности к первобытным тенденциям, а к расширению и продолжению развития установки пациента; то есть эта символическая оценка имеет тенденцию сделать его мышление богаче и глубже, обеспечивая его, таким образом, наиболее мощным оружием в извечной борьбе за приспособление. Следуя неизменно этому новому курсу, я пришел к пониманию того, что религиозные и философские побуждающие силы — то, что Шопенгауэр называет «метафизическими потребностями» человека — должны получать положительный прием в процессе аналитической работы. Их не следует разрушать сведением их к примитивным сексуальным корням, но необходимо рассматривать биологические основания как психологически ценные факторы. В таком контексте эти побуждающие силы принимают на себя функцию последних, прослеживая их с незапамятных времен.

555 Тем же путем, как первобытный человек, благодаря религиозным и философским символам, высвободился из своего первобытного состояния, и невротик может справиться со своей болезнью. Едва ли необходимо оговаривать, что этим я вовсе не указываю на необходимость

* Эта проблема рассматривается Юнгом более подробно в его работе «Символы трансформации», пар. 25 и далее.

навязывать больному веру в религиозные или философские догматы — речь идет лишь о необходимости принять ту психологическую установку, которая в раннюю эпоху цивилизации характеризовалась живой верой в подобные догматы. Но эта религиозно-философская установка отнюдь не означает признание какого-либо догмата, ибо всякий догмат есть лишь преходящая формулировка мышления, являющаяся плодом религиозно-философской установки, и зависит от эпохи и обстоятельств, при которых он возникает. Установка же есть результат цивилизации: это функция чрезвычайно важная биологически, ибо она способствует возникновению побуждений, принуждающих человека к творческой работе на пользу будущим векам, а если нужно, то и к жертве во имя человеческого рода. 556 Таким образом человек сознательно достигает того единства и целостности, того же доверия и той же способности к жертве, которые характерны для бессознательных и инстинктивных свойств диких животных. Всякое отклонение от хода развития цивилизации, всякое сведение ее к более примитивной стадии лишь превращает человека в изуродованное животное, но никогда не возвращает его к так называемой естественной человеческой норме. Многочисленные успехи и неудачи в течение моей аналитической практики убедили меня в несомненной правильности подобной психологической ориентации. Наша помощь невротику отнюдь не состоит в освобождении его от требований цивилизации, а лишь в том, что мы побуждаем его принять деятельное участие в трудной работе по ее развитию. Страдания, которым он при этом неизбежно подвергается, заменяют страдания невроза. Но тогда как невроз и сопровождающие его болезненные явления никогда не сопровождаются несравненным чувством успешного выполнения работы на пользу других или бесстрашного исполнения долга, страдания, вытекающие из трудной, но полезной работы, из преодоления реальных затруднений, приносят с собой мир и удовлетворение, даваемые ни с чем не сравнимым чувством, что жизнь прожита не напрасно.

ПСИХОАНАЛИЗ И НЕВРОЗ*

557 Многолетний опыт научил меня тому, что чрезвычайно трудно вести дискуссии по проблемам психоанализа на научных собраниях. Существует столько заблуждений относительно самого предмета и неправильных его толкований, столько предрассудков в отношении известных психоаналитических взглядов, что почти невозможно достигнуть взаимопонимания при публичном обмене мнений. Спокойное обсуждение в тесном кругу, по моим наблюдениям, всегда более полезно и более плодотворно, нежели страстный публичный спор (coram publico). Тем не менее, следуя приглашению комитета настоящего съезда, обратившегося ко мне как к представителю психоаналитического движения, попытаюсь по возможности изложить главные основополагающие теоретические понятия, относящиеся к психоанализу. Я вынужден ограничиться частичными данными, ибо совершенно невозможно охватить в краткой лекции полноту смысла в этом движении, конечные цели его стремлений, разнообразные приложения, психологию и теоретическое направление самого анализа, наконец, значение его для мифологии, сравнительного изучения религий, философии и т. д. Однако предварительно замечу, что, излагая некоторые из этих теоретических основ, я предполагаю, что мои слушатели хотя бы в некоторой степени ознакомлены с развитием и основными результатами психоаналитических исследований. К сожалению, многие нередко считают, что вправе судить о психоанализе, не прочитав ни одной стро-

* В оригинале написано по-английски и прочитано в качестве доклада в нью-йоркской Академии Медицины 8 октября 1912 года. В измененном виде представлено как доклад под названием «О психоанализе» на 17-м Международном медицинском конгрессе в Лондоне 1913 г. На русском языке впервые опубликовано в третьем томе ИТАП. Цюрих. 1939. - В. 3.

Перевод О. Раевской.

ки о нем; я же твердо убежден, что для компетентного суждения необходимо изучить основные труды по данному предмету.

Несмотря на то, что теория Фрейда о неврозе разработана до мельчайших подробностей, ее нельзя признать ни достаточно ясной, ни вполне доступной, так что я вынужден дать краткий обзор основных его взглядов.

Вам, конечно, известно, что лет пятнадцать тому назад возникла теория о происхождении истерии и родственных ей неврозов, имевших место вследствие травмы или сексуального шока в раннем детстве. Однако пришлось весьма быстро признать, что сексуальная травма не может быть действительной причиной невроза, ибо для этого она слишком распространена: едва ли можно найти человека, не пережившего какого-либо сексуального шока в ранней юности — между тем лишь сравнительно немногие впадают в невроз в течение дальнейшей жизни. Сам Фрейд вскоре был вынужден заключить, что ранняя травма, о которой повествуют некоторые пациенты, является чистым вымыслом — порождением фантазии, не имевшим места в действительности. Более того, дальнейшие исследования неоспоримо доказали, что даже если эта травма и имела место, она нередко является лишь частичной причиной невроза, хотя иногда само его строение как будто указывает на то, что он исключительно порожден ею. Если бы невроз явился неизбежным последствием травмы, то было бы непонятно, почему он не наблюдается несравненно более часто.

Таким образом очевидно, что действие шока, несомненно, зависит от болезненно преувеличенной фантазии испытавшего его индивида. Кроме того, Фрейд убедился, что та же фантазия проявляется и в сравнительно ранних дурных привычках, которые он назвал инфантильной извращенностью. Его новое понимание этиологии невроза было основано именно на этом развитии его взглядов: он стал приписывать невроз какой-либо сексуальной деятельности в раннем детстве; отсюда возникло последнее его положение о фиксации нервнобольного к определенному периоду раннего детства, как бы оставляющему прямой или косвенный след на психологической установке.

7 К. Юнг

Кроме того, Фрейд пытается классифицировать неврозы (включая и шизофрению) или установить их различие согласно периоду инфантильного развития, в котором возникла фиксация. С точки зрения этой теории, нервнобольной совершенно зависит от инфантильного прошлого; все позднейшие расстройства, нравственные конфликты, ощущение неполноценности и т. д. как бы порождены могущественными влияниями этого периода жизни. Соответственно, главная задача лечения заключается в развязывании этой инфантильной фиксации, которая понимается как бессознательное застревание («зацикливание») сексуального либидо в некоторых инфантильных фантазиях и привычках.

561 По моему мнению, все вышеизложенное является сущностью фрейдовской теории невроза. При этом оставлен без внимания весьма важный вопрос, а именно, о причине этой фиксации либидо на инфантильных фантазиях и привычках. Не надо забывать, что почти всякий человек в течение какого-либо периода жизни имеет инфантильные фантазии и привычки, в точности совпадающие с таковыми же у невротика, но так как фиксации на них не обнаруживается, то он и не заболевает. Стало быть, этиологическую причину невроза следует искать не в самих фантазиях, а в фиксации на них. Многочисленные указания на наличие инфантильно-половых фантазий при неврозах лишены всякого значения, поскольку им приписывается этиологическая значимость, раз подобные фантазии наблюдаются у нормальных людей, что мной лично многократно удостоверено. Как представляется, тут характерен исключительно факт инфантильной фиксации.

562 Но необходимо ознакомиться и с характером доказательств ее существования, ибо Фрейд, будучи вполне искренним и строгим эмпириком, никогда не принял бы эту гипотезу без достаточного основания. Основание же мы находим в результатах психоаналитических исследований бессознательного. Психоанализ разоблачает бессознательное существование множества фантазий, которые коренятся в инфантильном прошлом и группируются вокруг так называемого основного комплекса — у лиц мужского пола его можно назвать эдиповым комплексом, у женщин

же — комплексом Электры. Сами термины позволяют понять, в чем тут дело. Трагизм судьбы Эдипа и Электры развился исключительно в тесных пределах семьи, судьба ребенка ограничена этими же пределами. Поэтому конфликты Эдипа и Электры особенно характерны для инфантильных конфликтов. Существование этих конфликтов в детстве неоспоримо доказано психоанализом. В области данных комплексов и предполагается возникновение фиксации. Повышенная потенция и действенность основного комплекса в бессознательном нервнобольных привели Фрейда к гипотезе особо интенсивной фиксации на нем или связи с ним. Для нервнобольных типично не существование данного комплекса — при исследовании он наблюдается в бессознательном каждого человека — а лишь особая привязанность к нему. Они несравнимо сильнее подпадают под его влияние, нежели нормальные люди; это подтверждается многими примерами, которые можно обнаружить в каждом психоаналитическом отчете о нервных заболеваниях. 563 Правильность этого взгляда следует признать весьма вероятной, ибо гипотеза об инфантильной фиксации основана на хорошо известном факте, что некоторые периоды жизни — в особенности детство — нередко навсегда оставляют в психике решающий след. Открытым остается лишь вопрос о том, возможно ли признать подобное объяснение вполне удовлетворительным. Исследование людей, являющихся нервнобольными с детства, как бы говорит в его пользу, ибо тут постоянная, мощная деятельность основного комплекса наблюдается в течение всей жизни. Если же мы возьмем случай, где невроз обнаруживается, например, лишь вследствие сильного переутомления (что случается довольно часто), то объяснение наше становится сомнительным. Ибо если фиксация действительно существует, то недопустимо основывать на ней новую гипотезу, утверждающую, что временами, в течение известного периода жизни, она ослабевает и становится недействительной, временами же внезапно усиливается и действенность ее возрастает. В подобных случаях основной комплекс обладает действенностью и потенциальностью совершенно в такой же степени, как в тех случаях, которые,

казалось бы, поддерживают теорию фиксации. Тут критическая установка особенно уместна, принимая во внимание столь частое наблюдение, что момент обнаружения заболевания далеко не безразличен: в громадном большинстве случаев он, напротив, чрезвычайно важен. Он обычно совпадает с необходимостью нового психологического приспособления. Подобные обстоятельства весьма благоприятны для возникновения невроза: это известно всякому опытному невропатологу.

564 Этот факт представляется мне чрезвычайно значительным. Если фиксация действительно существовала бы, то ее влияние было бы постоянным, иными словами, невроз продолжался бы всю жизнь, но очевидно, что этого нет. Психологически невроз лишь отчасти детерминируется ранним инфантильным предрасположением — он столько же зависит и от известных актуальных причин. Более того, подвергнув внимательному изучению разнообразные виды инфантильных фантазий и происшествий, к которым прикован нервнобольной, мы вынуждены прийти к заключению, что в них нет ничего специфического для невроза. Вполне нормальные лица переживают множество весьма сходных внутренних и внешних впечатлений, которые иногда приковывают их в высокой степени, невроз же при этом не развивается. Первобытный человек, например, в особенности прикован к собственному инфантилизму. Из всего вышесказанного почти с полной уверенностью можно заключить, что так называемая фиксация есть нормальное явление и что инфантилизм во всякой психике должен играть решающую роль. Тот факт, что нервнобольной как бы находится под преобладающим влиянием своих инфантильных конфликтов, доказывает, что тут дело не столько в фиксации, сколько в совершенно особом взгляде больного на свое инфантильное прошлое. Он как бы преувеличивает значение этого прошлого, искусственно раздувает его до крайних пределов. (Адлер, ученик Фрейда, высказывает весьма схожее мнение).

565 Но несправедливо было бы утверждать, что Фрейд ограничивается гипотезой фиксации; он признает и то, что мной только что изложено. Он называет это явление реактивацией или вторичным преувеличением инфантильных

воспоминаний — иначе «регрессией». Но по Фрейду выходит, что инцестуозные желания комплекса Эдипа — настоящая причина регрессии к инфантильной фантазии. Будь это действительно так, пришлось бы постулировать неожиданное усиление первичных инцестуозных наклонностей. Этот взгляд заставил недавно Фрейда сравнить так называемую психологическую «инцестуозную преграду» в детском возрасте с «кровосмесительным табу» первобытного человека. Он допускает, что действительное кровосмесительное желание привело первобытного человека к установлению защитительных законов; я же придерживаюсь того мнения, что кровосмесительное табу является единичным случаем среди многочисленных табу всякого рода и вызвано суеверным страхом, типичным для первобытных и совершенно независимым от инцеста и наложенного на него запрета. По моему мнению, особая интенсивность инцестуозных желаний столь же маловероятна в детском возрасте, как и в первобытном человечестве. Также я не могу приписать причину регрессии первично-кровосмесительному или иному сексуальному желанию. Должен сказать, что исключительно сексуальная этиология невроза представляется мне слишком узкой; мнение свое я основываю не на предрассудке против сексуальности, а на тщательном изучении всей проблемы.

566 Поэтому-то я и предлагаю вывести психоаналитическую теорию за пределы исключительно сексуальной точки зрения. В психологии невроза я хотел бы заменить ее точкой зрения энергетической.

567 Все психологические явления можно рассматривать как проявления энергии, точно так же, как понимаются уже все явления физические, с тех пор как Роберт Майер открыл закон сохранения энергии. Эта энергия в смысле субъективном и психологическом понимается как желание. Я называю ее либидо, применяя этот термин в его первоначальном смысле, отнюдь не только половом; в точно таком же смысле он применяется Саллюстием: «Более на оружие и на боевых коней, нежели на блудниц и пиры была направлена их страсть — либидо»*.

* Magis in armis et militaribus equis quam in scortis et conviviliis libidinem habebant. Catilina 7.

/ 197

568 С более широкой тючки зрения, либидо можно понимать как жизненную энергию вообще, или как elan vital Бергсона. Первое ее проявление у грудного младенца выражается инстинктом питания. Отсюда либидо, проходя через разнообразнейш1ие стадии акта сосания, медленно развивается до половой функции. Отсюда следует, что я не причисляю сосание к половым актам. Наслаждение, испытываемое младенщем при сосании, отнюдь не следует считать сексуальным удовольствием, а лишь наслаждением, порожденныш питанием, ибо нигде не доказано, что удовольствие само по себе носит исключительно половой характер. Прюцесс развития либидо продолжается до зрелого возраста; он связан с постоянным совершенствованием приспособления к внешнему миру. Когда в течение этого процесса либидо встречает какое-либо препятствие, происходит его накопление (аккумуляция), которое обычшо вызывает повышенное усилие для его преодоления. Если же препятствие представляется непреодолимым и данное лицо перед ним пасует, то запруженное либидо устремляется вспять (регрессивно). Вместо того, чтоб>ы стремиться к повышенному усилию, либидо отказываются от предстоящей задачи и возвращается к прежнему состоянию.

569 Наиболее наглядньпе и весьма нередкие примеры подобных возвратных устремшений либидо наблюдаются при истерии, когда причиной невроза является разочарование в любви или неудачный брак. Тут мы находим хорошо известные расстройства питания, нежелание принимать пищу, всевозможные симптомы диспепсии и т. п. В подобных случаях регрессивное либидо отказывается от усилий, направленных на приспособление, и овладевает функцией питания, вызывая значительные расстройства. Это яркие примеры регрессивного устремления. То же самое наблюдается и там, где нет расстройства функции питания: тут мы сразу находим регрессивное оживление памяти давнего прошлого — образов родителей, комплекса Эдипа. Воспоминания и происшествия; детства, не представлявшие прежде никакой ценности, внезапно становятся значительными. Они регрессивно оживляются. Если же устранить препятствие с жизненного пути, то вся система инфантильных

фантазий разрушается, деятельность их прекращается — они утрачивают всякое влияние. Не надо лишь забывать, что до известной степени они все же непрестанно и повсеместно на нас действуют. Здесь я должен указать, что этот взгляд весьма близок к гипотезе Жане (Janet) о замене в какой-либо функции «parties superieures» на «parties inferieu-res». Напомню также теорию Клапареда о симптомах невроза как первобытных эмоциональных рефлексах.

570 Вследствие всего вышесказанного я ищу причины невроза не в прошлом, а в настоящем. Я стараюсь отыскать ту задачу, которую больной отказывается выполнить. Подробнейший список его инфантильных фантазий не в состоянии дать мне достаточных этиологических разъяснений, ибо я прекрасно знаю, что все эти фантазии раздуты обратно устремленным либидо, не нашедшим естественного выхода в новую форму приспособления к требованиям жизни.

571 Тут может возникнуть вопрос, откуда происходит как , бы нарочитая склонность нервнобольного не выполнять

У/ необходимые обязанности. Позвольте мне возразить на

это, что ни для какого живого существа приспособление

к новым обстоятельствам не является легкой задачей.

Принцип минимального приложения сил (инерции) вез-

/ /"*> де остается в силе.

572 ! Всякий нервнобольной наделен чутким и до извест-V /ной степени негармоничным характером; из-за этого ему

большей частью предстоят особые трудности и более сложные жизненные задачи, чем те, которые преодолевает человек нормальный, большей частью просто придерживающийся расчищенного пути обычной жизни. Однако для нервнобольного проложенных путей не существует, ибо его цели и задачи отличаются обычно весьма индивидуальным характером. Он пытается следовать более или менее произвольному и полусознательному образу действия нормальных людей, не вполне осознав свой собственный весьма критический и совершенно иной характер, требующий от него более значительных усилий, чем те, которые должен прикладывать нормальный человек. Некоторые из подобных больных выказывают повышенную чувствительность и сопротивляются приспособлению с первых же недель жизни в форме тех

трудностей, с которыми они берут грудь матери, преувеличенных нервных реакций и т. п. Для этой группы нервных предрасположенностей никогда не будет возможно установить психологическую этиологию, ибо они предшествуют всякой психологии. Именно эти предиспози-ции — назовем их хотя бы врожденной чувствительностью — и являются причиной первых случаев сопротивления приспособлению. Так как в этом случае путь адаптации отрезан, то биологическая энергия, обозначенная нами как либидо, не находит себе исхода или подходящей деятельности, а потому и заменяет своевременную и надлежащую форму приспособления формой ненормальной или первобытной.

При неврозе мы говорим об инфантильной установке или о преобладании инфантильных фантазий и желаний. Поскольку подобные впечатления и желания имеют значение для людей нормальных, постольку же они влияют и на невроз; этиологическая же значимость у них отсутствует — это простые реакции, явления главным образом второстепенные и регрессивные. Совершенно справедливо утверждение Фрейда, что инфантильные фантазии определяют форму и дальнейшее развитие неврозов, но это отнюдь не этиология. Даже когда существование извращенных половых фантазий восходит к раннему детству, им не следует придавать этиологического значения. Невроз в действительности не берет начало в инфантильных сексуальных фантазиях; то же самое можно утверждать о сексуальности невротических фантазий вообще: это не первичное явление, вытекающее из извращенного полового предрасположения, а лишь второстепенное явление, следствие неуспеха в применении запруженного либидо. Я прекрасно сознаю, что этот взгляд не нов, но это не умаляет его правильности. Тот факт, что больной очень часто уверен, что именно данная инфантильная фантазия является настоящей причиной невроза, еще не доказывает правильность ни самого убеждения, ни построенной на нем теории. Но может показаться (я должен признать, что в очень многих случаях оно и кажется), что это именно так. Во всяком случае, нетрудно понять, каким образом Фрейд пришел к подобному взгляду.

каждый человек, имеющий некоторый психоаналитический опыт, немедленно со мной согласится.

574 В итоге, я не считаю возможным видеть действительную этиологию невроза в разнообразных проявлениях инфантильного полового развития и соответствующих ему фантазий. Выдвижение их на первый план и преувеличение невротических проявлений есть следствие накопленной энергии (запруженного либидо); на психологические же расстройства при неврозе и на самый невроз можно смотреть как на безуспешное приспособление[Т1оао6ноР1 формулировкой можно согласовать известные взгляды Жане со взглядами Фрейда: невроз под известным углом зрения есть попытка самоисцеления. Такой взгляд может быть применен (и, действительно, применяется) ко многим заболеваниямТл

575 Вследствие ecefo вышеизложенного возникает вопрос, следует ли выявлять аналитически все фантазии больных, если они оказываются лишенными этиологического значения? Ведь до сих пор они разбирались в психоанализе именно потому, что им придавалось подобное значение. Но, хотя мой взгляд на теорию невроза и изменился, это не касается процедуры психоанализа. Его техника этим не затрагивается. Мы уже не воображаем, что нам предстоит выдернуть самые корни болезни, но мы вынуждены извлекать сексуальные фантазии, ибо энергия, необходимая больному для выздоровления, иными словами для приспособления, связана с ними. Психоанализом восстанавливаются отношения сознания к обретающемуся в бессознательном либидо, возвращая его таким образом в распоряжение сознательных намерений. Лишь благодаря этому отщепленная энергия вновь становится применимой для выполнению насущных жизненных задач. С этой точки зрения психоанализ уже не является простым сведением индивида к его первобытным половым желаниям: становится ясным, что правильное понимание психоанализа превращает его в высокую нравственную задачу, чрезвычайно важную для воспитания.

НЕКОТОРЫЕ КЛЮЧЕВЫЕ ВОПРОСЫ В ПСИХОАНАЛИЗЕ

ПЕРЕПИСКА МЕЖДУ Д-РОМ К. Г. ЮНГОМ И Д-РОМ ЛОЕМ*

Предисловие

Предпосылаю нашей переписке несколько слов, чтобы объяснить, что ее вызвало и что побудило нас напечатать ее. Профессор Форель познакомил меня с теоретической и практической терапией внушения, я много лет пользовался ею и продолжаю прибегать к ней в необходимых случаях. В свое время я обратил внимание на большое значение основных психоаналитических трудов Фрейда, начал их изучать и понемногу приступил к анализу. Тогда же я завязал отношения с наиболее близко расположенным ко мне центром психоаналитических исследований, с цюрихской школой. Но в техническом отношении я в сущности был предоставлен самому себе. В случае неудачи я иногда спрашивал себя: кто виноват или что виновато: я ли, не умеющий применять «правильный психоаналитический метод», или же сам метод, не всегда оказывающийся на высоте? Самым большим камнем преткновения было для меня толкование снов: я не мог допустить существование единой, общепризнанной символики, не мог допустить, чтобы она была исключительно сексуальной, как утверждают некоторые психоаналитики. Часто их толкование казалось мне произвольным. Приведенные ниже выводы Фрейда, прочитанные мной в газете «Zentralblatt ffir Psychoanalyse» (от 9 июня 1912 г.), показались мне весьма интересными: «Несколько лет тому назад меня спросили, как стать аналитиком», на что я ответил: «анализируя собственные сны». Правда, этого достаточно для многих, но не для всех, желающих изучить анализ.

* Первоначально опубликовано в: Psychotherapeutische Zeitfragen; Ein Briefwechsel mit Dr. С G. Jung, Hrsg. Dr. R. Loy (Leipzig und Vienna, 1914).

Перевод С. Лорие и 3. А. Кривулиной.

Невсем доступно толкование собственных снов без посторонней помощи. По-моему, одна из многочисленных заслуг цюрихской школы в том и заключается, что она поставила вопрос ребром и потребовала, чтобы каждый аналитик предварительно подверг себя анализу у знающего специалиста. Если серьезно относиться к своей задаче, необходимо избрать этот путь: он содержит много преимуществ. Раскрывать свою душу перед посторонним лицом без вынужденной причины, то есть без болезни, это, конечно, жертва, но она вознаграждается сторицей. Изучение тайников собственной души достигается таким образом гораздо скорее и с меньшей затратой аффективных сил; кроме того, изучение самого себя дает такие впечатления, приводит к таким выводам, которых не найдешь ни в каких книгах или лекциях»*. / Д-р Юнг согласился меня анализировать.¹ Помехой явилось ' разделяющее нас расстояние. Поэтому мы решили письменно разрешать вопросы, которых мы попутно касались во время аналитических бесед и которые не успевали довести до конца. Когда переписка возросла до размера настоящей брошюры, я подумал, что быть может она воодушевит и других коллег, — как воодушевила меня,— например, начинающих психоаналитиков, нуждающихся в руководстве, чтобы разобраться в обилии психоаналитической литературы, или врачей-практиков, знакомых с психоанализом лишь по нападкам, которым он подвергается в настоящее время со стороны лиц, часто неосведомленных и поэтому некомпетентных. Я попросил у д-ра Юнга разрешения издать переписку, и он охотно согласился. Я не сомневаюсь, что читатель, так же, как и я, будет ему весьма благодарен. Насколько мне известно, не существует более сжатого и ясного изложения психоаналитического метода и некоторых проблем, затрагиваемых анализом.

Санаторий I'Abri, Montreux-Territet, 14 декабря 1913 г.

Д-р Р.Лой.

12 января 1913 г. (Лой) 576 То, что Вы говорили мне во время нашей последней беседы, меня глубоко заинтересовало. Я ожидал, что Вы

* «Recommendations to Physicians Psychoanalysis».

 

поможете истолковывать во фрейдистском смысле мои сны и сны моих пациентов. Вместо этого Вы открыли передо мной совершенно новые горизонты: сон является средством, выработанным подсознанием, средством для восстановления нравственного равновесия. Это, несомненно, плодотворная мысль. Но еще плодотворнее мне кажется Ваше второе открытие; Ваше понимание психоаналитических задач гораздо глубже, чем я предполагал: дело не в удалении гнетущих болезненных симптомов, и не в полном понимании переживаний страха; нет, анализирующий должен прежде всего понять самого себя, дабы на основании этого познания заново построить и устроить свою жизнь. Но он сам должен быть строителем, врач-аналитик же доставляет ему лишь необходимые инструменты. 577 Для начала я хотел бы предложить Вам рассмотреть, насколько верен прежний метод Брейера и Фрейда, теперь совершенно оставленный самим Фрейдом и Вами, но применяемый еще, например, Франком в качестве единственного метода: «Абреакция, то есть выявление и высвобождение защемленных аффектов в полугипнозе». Почему Вы больше не применяете катартический метод? Объясните, пожалуйста. Имеет ли слабый гипноз во время психокатарсиса иное значение, чем суггестия во время сна, столь долго практиковавшаяся в суггестивной терапии? То есть лишь то значение, которое внушающий врач — в действительности или на словах — приписывает ему, лишь то значение, которое вера пациента вкладывает в него? Иначе говоря, имеет ли внушение в бодрствующем состоянии ту же цену, что и внушение в полугипнозе, как теперь утверждает Бернгейм, после того как много лет он занимался суггестией под гипнозом? Но, скажете Вы, наша тема — психоанализ, а не внушение. Я же ставлю вопрос так: не обусловлены ли успехи психокатарсиса именно внушением того, что он в слабом гипнотическом состоянии будет иметь успех (с ограничениями, как, например, возраст пациента и т. д.)? Франк в своей Affektstorungen говорит: «Эти односторонние отношения, внушаемость и внушение, при психокатартическом лечении в полусне почти не имеют влияния на содержание воспроизводимых пред-

ставлений»*. Правда ли это? Франк сам прибавляет: «Каким образом пережевывание юношеских травм в полугипнотическом или ином состоянии может само собой освободить от нагроможденного страха? Не увеличатся ли скорее страхи от этого пережевывания?» (Это и мне пришлось, к сожалению, наблюдать.) Пациентам говорят: «Сначала мы встревожим, а потом наступит успокоение». И действительно, спокойствие наступает. Но не появляется ли оно, несмотря на предварительное волнение; не является ли оно следствием того, что после частых бесед и легкого гипноза пациент настолько доверяется врачу, что становится доступным прямому внушению и начинает верить в улучшение, а затем и в исцеление? Я иду дальше: не является ли залогом успеха анализа и в бодрствующем состоянии — наряду с возрастающим доверием к врачу — именно эта вера пациента в целительную силу метода? Я иду еще дальше: не является ли в каждом последовательно проведенном терапевтическом методе эта вера, наряду с доверием к врачу, главным фактором успеха? Я не говорю —единственным фактором, так как наряду со столь очевидным косвенным внушением, несомненно остается в силе и самостоятельные целительные действия физических, диетических и химических процедур.

28 января 1913 г. (Юнг)

578 На Ваш вопрос о катартическом приеме скажу следующее: по-моему все приемы хороши, коль скоро они помогают. На этом основании я признаю все приемы внушения вплоть до христианской науки (Christian Science), ментального исцеления (Mental Healing) и т. п. «Истина остается истиной, если она срабатывает». («A truth is a truth when it works».) Другой вопрос: может ли научно образованный врач по совести продавать пузырьки со святой водой из Лурда, ввиду того, что и это внушение иногда очень полезно? Так называемое научное внушение использует те же приемы, которые применяют знахари и заклинатели-шаманы. Почему бы и нет? Ведь и публика недалеко ушла и

* Ludwig Frank. Affektstorungen: Studien iiber ihre Atiologie und Therapie (1913).

все еще ждет от врача чудодейственных средств. Можно сказать: умны — во всяком случае, в светском смысле умны — те врачи, которые умеют придать себе ореол чародея. У них не только самое большое число пациентов, но и самые лучшие терапевтические результаты. Ибо, кроме неврозов, множество физических болезней осложнены таким количеством психического материала, какое даже трудно представить себе. Врач-чародей всем своим подходом показывает, сколь важны эти психические стороны болезни, давая вере больного случай уцепиться за таинственную личность врача. Такой врач завоевывает душу больного, а она помогает ему оздоровить тело. Лучше всего, если врач сам верит в свои формулы, иначе наука может поколебать его уверенность и лишить его настоящего убеждающего тона. Было время, когда и я с увлечением занимался гипнозом и внушением. Но со мной при этом случились три неприятности, о которых я хочу Вам рассказать.

Как-то раз ко мне пришла уже совсем высохшая крестьянка лет 56-ти, чтобы полечиться гипнозом от разных нервных недомоганий. Пациентку нелегко было загипнотизировать: она была очень беспокойна, постоянно открывала глаза; наконец ее удалось усыпить. Минут через 30 я ее вновь разбудил; она схватила мою руку и излила на меня многословный поток благодарности. Я сказал ей: «Ведь Вы еще не поправились, погодите благодарить до окончания лечения». «Я не за это благодарю Вас, а за то, — краснея прошептала она, — что Вы поступили так прилично со мной». Сказав это, она посмотрела на меня ласково-восхищенными глазами и распростилась. А я еще долго смотрел ей вслед, в недоумении спрашивая себя: «Как так „прилично"? Так неужели же она могла подумать?!...» Тут на меня впервые напало сомнение, и я подумал, что эта ужасная особа, благодаря подлой последовательности своего женского («животного», как я определил тогда) инстинкта лучше поняла суть гипнотизма, чем я со всем запасом научно-книжного глубокомыслия. Вся моя невинность исчезла тогда.

Затем пришла ко мне однажды хорошенькая, кокетливая 17-летняя девушка с измученной матерью. Дочка с детства страдала ночным недержанием мочи (enuresis nocturna), что помешало отдать ее в пансион во француз-

ской Швейцарии. Я тут же припомнил мудрость моей старухи. Попытался загип нотизировать девушку — она судорожно смеялась и в течение 20-ти минут не поддавалась гипнозу. Я оставался спокойным и думал: «Я знаю причину твоего смеха, и ты, конечно, уже влюбилась в меня; но я докажу тебе, насколько я „приличен" в благодарность за то, что твой вызывающий смех отнял у меня столько времени». Наконец я все-таки загипнотизировал ее. Успех был блестящий. Энурез исчез, и я объявил девушке, что жду ее для гипноза лишь в субботу вместо среды. В субботу она явилась угрюмая, недовольная. Энурез появился вновь. Вспомнив мою мудрую старуху, я спросил: «Когда это случилось?» Она, ничего не подозревая, сказала: «В ночь со среды на четверг». Я подумал: «Ну вот, так и есть; она хочет доказать мне, что я должен был принять ее и в среду; целую неделю не видеть меня, это слишком долго для нежно любящего сердца!» Но не желая потворствовать этому досадному поэтическому соблазну, я объявил: «При таких обстоятельствах было бы неправильно продолжать гипноз. Мы должны будем прервать лечение на три недели, пока энурез не прекратится. Тогда приходите опять». Говоря так, я, злой человек, знал, что буду тогда на каникулах и что курс гипнотического лечения все равно прекратится. После каникул мой заместитель передал мне, что девушка приходила, чтобы сообщить, что энурез прекратился, и была чрезвычайно разочарована, не застав меня. «Старуха права», — подумал я. 581 Этот третий случай нанес смертельный удар моей любви к лечению внушением. Но случай был убедительный! Ко мне на прием, ковыляя на костылях, пришла 65-летняя дама. В течение 17-ти лет она страдала от болей в суставе колена, так что ей иногда приходилось неделями лежать в постели. Ни один врач не мог ее вылечить, хотя она испробовала все известные медицине способы лечения. После 10-минутного словоизлияния с ее стороны, я сказал: «Я попробую загипнотизировать Вас, может быть, это поможет». «О, да, очень охотно!» — ответила она, склонила голову набок и уснула раньше, чем я успел сказать или сделать что-либо. Она впала в сомнамбулическое состояние, оказавшись полностью загипнотизированной.

Через полчаса я с трудом разбудил ее. Проснувшись наконец, она вскочила и объявила: «Я выздоровела, мне хорошо. Вы исцелили меня». Я скромно пытался возражать i ей, но ее похвалы заглушали мои слова. И впрямь — она могла ходить. Я покраснел и смущенно сказал помогавшему мне в то время коллеге: «Видите, вот успехи лечения гипнозом!» Это был смертный час моей связи с внушением. Слава терапевта, вызванная таким случаем, угнетала меня. Когда год спустя, к началу моего гипнотического курса, старушка опять появилась, на этот раз с болью в спине, я уже безнадежно погряз в цинизме: у нее на лбу было написано, что она просто прочитала в газетах объявление об открытии моего курса. И поэтический соблазн вызвал подходящую боль в спине, давшую ей повод увидеть меня вновь для вторичного, столь же театрального исцеления. Так оно и было, точка в точку. 582 Вы поймете, что такие случаи бьют по совести человека науки. Я решил лучше совсем бросить внушение, чем пассивно принимать на себя роль спасителя. Мне захотелось понять, что же собственно говоря происходит в душах людей. Желание снять болезнь какими-то заклинаниями показалось мне вдруг таким ребяческим — и это должно быть единственным результатом в наших усилиях создать психотерапию! Так что открытие Брейера-Фрей-да явилось для меня настоящим спасением. Я с воодушевлением ухватился за этот метод и скоро понял, как верно Фрейд освещает уже в своем труде «Исследования истерии» (Studien uber Hysterie») то, что окружает так называемую травму. Скоро я убедился на опыте, что травмы с ясной этиологической окраской, хотя попутно и встречаются, в большинстве случаев весьма маловероятны, в особенности потому, что многие из этих травм были слишком незначительны и слишком нормальны. Кроме того, эти травмы часто были просто фантазиями, выдумками, то есть реально никогда не существовали. Это вызвало во мне особенно строгую критику. Вся теория травм стала для меня весьма сомнительной. (В моих лекциях по теории психоанализа все это подробно изложено.) Я не допускал более, чтобы бесконечное повторение переживаний — так называемый катарсис — переживаний фантастически-

взвинченных или даже выдуманных, имело иное терапевтическое значение, нежели простое внушение. Хорошо, конечно, если оно помогает. Если бы только не совесть человека науки и непреодолимое стремление к истине! Часто я понимал, как ограничен этот терапевтический метод, особенно для больных с высоким умственным развитием. Метод этот не что иное как схема, весьма удобная для врача и, в смысле приспособления, не предъявляющая особых требований к его интеллекту. Теория и практика приятны по своей простоте: «Невроз происходит от травмы, а травму можно подвергнуть абреакции». Если это происходит при помощи гипноза, да еще в таинственной обстановке, в темной комнате, при особом освещении и т. п., то тотчас же я вспоминаю мою умную старушку, открывшую мне глаза не только на магическое влияние мес-мерических пассов, но и на сущность гипноза.

583 А когда я понял, что в спутанном клубке сбивающих и обманчивых невротических фантазий кроется моральный конфликт, то я окончательно бросил метод внушения, до некоторой степени успешный, основанный на столь же успешной, но неверной теории. Тогда для меня началась новая эра понимания. Исследования и терапия соединились в поисках причин и рационального разрешения конфликтов. В этом для меня заключалось значение психоанализа. В это время Фрейд построил свою сексуальную теорию неврозов, вызвав тем самым бездну вопросов, достойных, как мне казалось, глубокого рассмотрения. На мою долю выпало счастье долгое время работать, идя по стопам Фрейда и следя таким образом за проблемой сексуальности в неврозе. Вы знаете, вероятно, по некоторым из моих прежних трудов, что значение сексуальности вызывало во мне всегда некоторые сомнения: в этом вопросе мы с Фрейдом некоторым образом разошлись.

584 Я ответил на Ваши вопросы несколько свободно. Остальное сейчас наверстаю. Легкий гипноз и полный гипноз — лишь разные степени интенсивности бессознательной готовности больного подчиниться гипнотизеру. Тут трудно провести резкую грань. Критический ум не постигает, как при катартическом методе можно избежать внушаемости и внушения. И то, и другое существует везде,

дшже у Дюбуа* и у психоаналитиков, желающих действовать рационально. Ни техника, ни самообман тут не помогут: главным образом действует личность врача, то есть огаять-таки действует внушение. При катартическом методе частые свидания с врачом, доверие и вера в него и в епо метод для пациента гораздо важнее, чем вызывание старых фантазий. Вера, самоуверенность, быть может, и самопожертвование врача, передающиеся пациенту невидимыми путями, для него гораздо существеннее повторения старых травм**.

5 В истории медицины следовало бы, наконец, поучиться всему, что когда-либо кому-нибудь помогало; тогда мы, мюжет быть, дошли бы до действительно нужной терапии, до психотерапии. Ведь и старая аптечная стряпня имела блестящий успех, исчезнувший лишь вместе с верой в нее.

6 Зная, что несмотря на все рациональные щиты, паци-ешт старается постигнуть личность врача, я потребовал бы, чтгобы психотерапевт, как и хирург, отвечал за чистоту сво-иж рук. И я считаю необходимым и первым условием, чтобы психоаналитик сам сначала подвергся анализу, так как его личность — один из главных факторов исцеления.

7 Пациенты как бы интуитивно читают характер аналитика и должны понимать, что аналитик — человек, и человек несовершенный, но старающийся во всех отношениях исполнить свой человеческий долг в самом полном смысле этгого слова. Я думаю, что это первый фактор исцеления. Чгасто мне приходилось видеть, что аналитик достигал в лечении лишь того, до чего сам дошел в своем моральном развитии. Думаю, что этот ответ удовлетворит Вас.

2 февраля 1913 г. (Лой)

18 На часть моих вопросов Вы отвечаете в положительном смысле. Вы признаете, что при излечении катарти-ческим методом главную роль играет доверие к врачу и

* (См. выше, пар. 527.

** Так пациентка, лечившаяся без конечного результата у молото кюллеги, сказала мне: «Я действительно очень успешно лечись у него и чувствую себя гораздо лучше, чем раньше. Он пытался [ализшровать мои сны. Он никогда не понимал их, но он так стался. Право же он хороший врач!».

Э

его методу, а не «абреагирование» настоящих или мнимых травм. Я с Вами согласен; согласен и в том, что значение аптечной стряпни, чудес Лурда, успехов целителей душевных болезней, христианских ученых (Christian Scientists) и врачей, действующих путем убеждения, может быть приписано не методу, а вере в чародеев.

589 Но тут возникает щекотливый вопрос: авгур может оставаться авгуром, пока он верит, что воля богов открывается во внутренностях приносимых в жертву животных. Если же вера его угаснет, то может возникнуть вопрос: продолжать ли на благо государства пользоваться авгур-ским авторитетом или же следовать своим новым приобретенным и, надо надеяться, лучшим убеждениям? Оба пути открыты. Первый называется практической целесообразностью; второй — стремлением к истине и научной честности. Первый путь приведет врача, может быть, к почестям и терапевтическим успехам, второй же — к упрекам, к утверждению, что «к такому-то» нельзя относиться серьезно. У Фрейда и его последователей я ценю более всего именно это стремление к истине. Но вот как об этом судят с другой стороны: занятой врач-практик не в состоянии следовать за развитием этого исследователя и его школы. (Франк, «Affektstorangen», Предисловие, стр. 2.)

590 На эти слова можно было бы и не обращать внимания; но к самокритике следует отнестись более серьезно. Ведь может возникнуть вопрос: имею ли я право, ввиду того, что наука беспрерывно идет вперед, принципиально закрывать глаза на метод или сочетание методов, которыми заведомо могу достигнуть терапевтических успехов?

591 Вдумываясь в причину Вашего отвращения к гипнозу (или полугипнозу, степень ведь безразлична), которым неизбежно пользуются все врачи и при всех методах, как бы они ни назывались, я пришел к следующему заключению: Вас в конце концов отвратило от гипноза не что иное, как так называемый «перенос» на врача, которого, однако, не избежать ни при аналитическом, ни при каком-либо ином терапевтическом приеме, так как «перенос» и составляет главный фактор терапевтического успеха. Вы требуете от психоаналитика ответственности за чистоту своих рук. Я безусловно согласен с Вами и в том, что это требование тес-

но связано с вопросом о «переносе». Но разве психотера- ;; / певт, прибегающий к гипнозу, больше заслуживает название «авгура», нежели тот, который пользуется в терапевтических целях неизбежным «переносом на аналитика»? Так или иначе, но мы всегда рассчитываем на веру как на целительный фактор. Разве на дне чувства пациента или пациентки к аналитику не может быть ничего, кроме сознательного или бессознательного полового влечения? Во многих случаях Вы, конечно, правы; и я встречал таких откровенных женщин, которые мне чистосердечно признавались, что приемы при гипнозе вызывали у них чувство сладострастия. Но, наверное, это не всегда так. Иначе как же назвать ощущение, например, птицы, находящейся под гипнотическим влиянием змеи? Это чувство можно было бы, конечно, назвать страхом, то есть оборотной стороной либидо, тогда как в гипнотическом состоянии, охватывающем самку в момент обладания ею самцом это чистое сексуальное либидо, может быть, еще с примесью страха.

592 Как бы то ни было, из Ваших трех примеров я не могу вывести нравственного различия между «бессознательной готовностью подчиняться гипнотизеру» и «переносом на врача», и не видя этого различия, я в некоторых случаях не могу осудить сочетание психоанализа с гипнозом как вспомогательным средством. Вы спросите, вероятно, почему я так крепко держусь за гипноз или скорее за гипнотическое состояние? Потому что я думаю, что в известных случаях таким способом можно гораздо быстрее достигнуть цели, чем исключительно психоаналитическим методом. Я, например, за 5—6 сеансов вполне излечил 15-летнюю девочку, страдавшую с детства энурезом и испробовавшую без малейшего успеха все способы лечения; помимо этого невроза девочка была вполне здорова и притом — способная в учебе, первая ученица в классе.

593 Психоаналитически я стал бы быть может искать связи между энурезом и психосексуальными наклонностями, стал бы просвещать девочку и т. д.; я этого не мог сделать, так как девочка располагала только короткими пасхальными каникулами, и я просто подверг ее гипнозу, после чего неприятное явление исчезло. Исцеление было прочным.

Во время психоанализа я пользуюсь гипнозом, чтобы помочь пациенту преодолеть «сопротивление».

Кроме того, наряду с психоанализом, я прибегаю к полугипнозу, чтобы ускорить «реконструктивную» стадию.

Как пример приведу пациентку, страдавшую манией умывания, присланную мне д-ром X. после целого года психокатартического лечения. Сначала ей объяснили символизм ее церемониала омовений; во время «абреак-ции» мнимых детских травм она все более и более волновалась, появился целый ряд самовнушений (например, что она слишком стара для выздоровления, что она не видит «образов» и т. д.). Я применил гипноз, чтобы помочь ей уменьшить число умываний, внушая ей, что «страха при этом не будет», и путем тренировки дал ей возможность поднимать брошенные на пол предметы, не умывая после этого рук.

После всего вышеизложенного я был бы Вам благодарен, если бы Вы глубже вникли в этот вопрос и дали мне более убедительные доводы для осуждения гипнотического метода или указали мне, как без него обойтись и чем бы его заменить в приведенных мной случаях. Коль скоро Вы убедите меня, я брошу гипноз, как бросили Вы; но Si duo faciunt idem, non est idem (то, что убедило вас, еще не убеждает меня).

Перейду к следующему затронутому вами важному вопросу, но пока только попутно и в форме опять-таки вопроса. Что за невротическими фантазиями почти всегда (или всегда) кроется нравственный конфликт, относящийся к настоящему времени, — это мне ясно. Исследование и лечение совпадают, задача их — отыскать причины и рациональное решение конфликта.

Прекрасно. Но всегда ли можно найти рациональное решение? В зависимости от материала (если, например, пациенты — дети, молодые девушки, или женщины из «благочестивых» [или лицемерных] католических или протестантских семейств) на пути могут встать «оппортунистические соображения». Опять проклятая практическая целесообразность! Один из моих коллег сексуально просветил молодого француза, вовлеченного в мастурбацию — он был вполне прав. Но тут как бесноватая

налетела святоша-бабушка, и произошла неприятная история. Что делать в подобных случаях? Что делать в случае нравственного конфликта между любовью и долгом (конфликты в брачной жизни) или между половым влечением и нравственным долгом вообще? Что делать, когда перед Вами девушки с симптомами истерии или невротических страхов, жаждущие любви и не имеющие случая выйти замуж или не находящие подходящего мужа, девушки из «хорошей семьи», желающие остаться целомудренными? Влиять ли просто внушением на симптомы? Но это неверно, коль скоро мы знаем, в чем дело.

600Как помирить две совести, живущие в нас? Совесть человека, который хочет мыслить правдиво не только внутри себя, и совесть врача, который должен лечить или, если он не имеет права лечить согласно со своими убеждениями, должен, по крайней мере, по оппортунистическим причинам облегчать страдания? Мы живем в настоящем, а наши идеи и идеалы принадлежат далекому будущему. Это наш конфликт. Как его разрешить?

Февраля 1923 г. (Юнг)

601...Ваши вопросы во вчерашнем письме меня немного смутили. Вы совершенно точно определили дух моего послания и я рад этому обстоятельству. Немногие могут похвастаться подобным либерализмом. Я бы обманывал себя, если бы полагал, что я практикующий врач. Я прежде всего исследователь и поэтому мое отношение ко многим проблемам особенное. В моем последнем письме я пока совсем не касался практических потребностей врача, главным образом потому, что хотел показать Вам причины, по которым можно отказаться от лечения гипнозом. Отвечу заранее на возможное возражение. Я не потому отказался от гипноза, что не хотел иметь дела с основными силами человеческой психики, а потому, что хотел бороться с ними непосредственно и открыто. Зная, какие силы действуют во время гипноза, я отказался от него, чтобы прямо, открыто и непосредственно использовать эти силы. Мы, психоаналитики, — да и наши пациенты — ежедневно с болью убеждаемся в том, что ра-

ботаем мы не с «переносом на аналитика»*, а вопреки ему и несмотря на него. Поэтому можно сказать, что мы рассчитываем не на веру, а на критику больного. Ограничусь пока этим кратким замечанием по затронутому Вами щекотливому вопросу. 602 Из Вашего письма я вижу, что мы с Вами сходимся в теоретических вопросах суггестивного лечения. Поэтому можно перейти к вопросам практики. Ваши замечания о дилемме — чародей или образованный врач — приводит нас к центральной проблеме наших бесед. Я стараюсь не быть фанатиком, хотя многие и упрекают меня в фанатизме. Я борюсь лишь за признание методов исследования и за признание результатов, а не за применение психоаналитического метода всегда и любой ценой. Я достаточно долго был практикующим врачом, чтобы понять, насколько практика должна следовать (и следует) иным законам, нежели искание правды. Можно сказать, что на практику прежде всего распространяется закон целесообразности. И со стороны исследователя было бы большой несправедливостью упрекать врача-практика за то, что тот не следует «единственно верному» научному методу. Ведь я говорил Вам в последнем письме: «Истина остается истиной, когда она срабатывает». Но, с другой стороны, пусть и практик не упрекает исследователя, если он, в поисках истины и новых, быть может лучших, методов, следует новым приемам и производит необычные опыты. Ведь расплачиваться приходится не практику, а исследователю, да разве еще его пациенту. Прямая обязанность практика применять методы наиболее приемлемые и дающие сравнительно лучшие результаты. Как видите, я настолько либерален, что признаю даже христианскую науку (Christian Science). Но я считаю весьма неуместным — как это делает практикующий доктор Франк — позорить исследование, которому он не может следовать, научное направление, благодаря которому он создал свой метод.

* Во фрейдовском смысле перенос на аналитика инфантильных и сексуальных фантазий. В дальнейшем развитии взгляд на перенос изменился: перенос есть важный процесс «эмпатии», пользующийся вначале инфантильными и сексуальными аналогиями.

Порра бы, кажется, перестать ругать всякую новую мысль. Ведць никто не требует от Франка и его единомышленни-ковв, чтобы они стали психоаналитиками. Мы оставляем за I ними право на существование, почему же они всегда стрремятся ограничить наше право?

Как видите по моим собственным случаям «исцеле-нияя», я не сомневаюсь в действенной силе внушения. Но я шадеялся найти и нечто лучшее. Ведь мы имеем право на 1 такую надежду. Не всегда же мы должны, «добравшись до хорошего в этом мире, говорить себе, что лучшее — лияшь обман и мечта» («Wenn wir zum Guten dieser Welt geldangen, dann heisst das bess're Trug und Wahn»)*.

Откровенно говоря, на вашем месте и я часто был бы в ззатруднении, имейся у меня в распоряжении один только i психоанализ. Общую медицинскую практику, особенно > в санатории, я почти не могу представить себе с од-ниям только психоанализом без каких-либо вспомогатель-нылх средств. Санаторий Бирхере в Цюрихе реализовал прнинцип психоанализа, правда, с несколькими ассистентами; но и там на пациента действует еще целый ряд дру-гихх важных воспитательных факторов, без которых, веро-ятшо, было бы очень трудно обойтись. В моей исключи-телльно психологической практике я часто жалею о том, чтоо не располагаю, как санаторий, другими воспитатель-ньыми средствами; при этом я, правда, имею в виду лишь отддельные случаи, особенно необузданных, то есть непод-готтовленных пациентов. Кто из нас дерзнет утверждать, чтоо открыл панацею? В некоторых случаях психоанализ действует хуже всякого другого метода. Но ведь никто и не : говорит, что психоанализ следует применять всюду и веззде. Это мог бы сказать только фанатик. Для психоана-лизза пациентов следует выбирать. Случаи, кажущиеся мне негподходящими, я без стеснения отправляю к другим вра-чалм. Правда, это случается редко, так как пациенты под-бирраются сами. Приходя к психоаналитику, они почти всеегда знают, почему они идут именно к нему, а не к дру-гому. Кроме того, для психоанализа безусловно подходит огрромное число невротиков. Не должно быть схемы, и не

* Гесте. «Фауст». Часть 1. Сцена ночи.

надо пробивать стену головой. В зависимости от условий врач сам решает, можно ли прибегать к простому гипнозу, к катартическому методу или к психоанализу. Каждый врач достигает лучших успехов тем инструментом, которым он лучше владеет.

605 Я же лично могу Вас уверить, что не только мне, но — за некоторыми исключениями — и моим пациентам психоанализ помогает лучше других методов. По многочисленным опытам я знаю, что психоанализ может помочь во многих случаях, не поддававшихся иным методам лечения. Знаю, что и другие врачи, занимавшиеся исключительно практикой, пришли к такому же выводу. К тому же маловероятно, чтобы бесполезный метод встретил столько сочувствия.

606 Начав в подходящем случае психоанализ, нужно найти и рациональное разрешение конфликта — это должно быть императивом для аналитика. Хочу заранее предупредить возражение, будто многие конфликты совсем не поддаются решению. Так думают порой, имея в виду лишь внешнее решение, которое, в сущности, и решением-то назвать нельзя. Если, например, муж не ладит с женой, то он, конечно, думает, что конфликт разрешится, как только он женится на другой. Надо видеть такие браки, чтобы знать, что это не разрешение. Старый грешник испортит второй брак точно так же, как он испортил первый. Только внутреннее разрешение конфликта, иное отношение пациента к вещам, может решить проблему.

607 В первом случае психоанализ не нужен; во втором же перед нами встает настоящая задача психоанализа. Конфликт между «любовью и долгом» следует разрешать в характерологической плоскости, где «любовь и долг» не являются противоречием. Точно так же должен быть разрешен пресловутый конфликт между «половым влечением и общепринятой моралью», его следует разрешать, отдавая должное обоим факторам, а это так же возможно лишь при условии изменения характера. Этого-то и достигает психоанализ. В таких случаях внешнее разрешение хуже неразрешенности. Каким путем следует идти врачу и в чем его долг, разрешает, конечно, практическая целесообразность. Я считаю, что вопрос совести: следует ли врачу дер-

жаться своих научных убеждений — неизмеримо менее важен, чем вопрос о том, как наилучшим образом помочь пациенту. При случае врач должен быть способен сыграть роль авгура. Мир хочет быть обманутым (Mundus vult decipi) — но терапевтический успех не заблуждение. Конечно, существует конфликт между идеальным убеждением и конкретной возможностью. Но мы плохо подготовили бы почву для будущих посевов, если бы забывали о настоящем и только взращивали бы идеалы. Это были бы / лишь мечты. Не забывайте, что Кеплер за деньги составлял гороскопы и что многие художники обречены на поденную работу.

9 февраля 1913 г. (Лой)

608 Мы оба жаждем и ищем истины в чистой науке, а во врачебноТгпрактике — исцеления наших пациентов. При этом мы хотим как для кабинетного ученого, так и для врача полной свободы во всех направлениях, полной свободы в выборе и применении методов, обещающих в каждом данном случае достижения их целей. В последнем вопросе мы с Вами согласны, но дело в постулате, который мы должны обосновать перед другими, коль скоро мы ищем признания наших взглядов.

609 Один вопрос требует особенно настоятельно своего разрешения, старый вопрос, поставленный еще в Евангелии: что есть истина? Думаю, что ясное определение основных понятий всегда необходимо. Как определить понятие истины в практическом смысле? Может быть, пример наведет нас на верный путь.

610 Представим себе, что перед солнцем стоит огромная призма, разлагающая солнечные лучи; но люди об этом не знают. Я не буду касаться химических, невидимых, ультрафиолетовых лучей. Люди, живущие в области, освещенной голубым цветом, скажут, что солнце излучает только голубой свет. Они правы и одновременно не правы. Со своей точки зрения они способны познать только частичную истину. То же самое будет с людьми красных, желтых и других областей. Они будут драться и убивать друг друга, каждый навязывая другому свою частичную истину, пока, наконец, путешествуя и взаимно знакомясь с чужими областями,

они не поумнеют, поймут и согласятся, что солнце излучает разноцветный свет. Но и это только более широкое понимание, а все еще не сама истина. И только тогда, когда огромной линзой будут собраны рассеянные лучи, когда невидимые химические и тепловые лучи проявят свои специфические свойства, — только тогда можно будет приблизиться к пониманию истины; только тогда станет понятно, что солнце излучает белый свет, разлагающийся через призму на различные лучи, обладающие различными свойствами, лучи, которые линзой опять могут быть собраны в пучок белого света.

611 Одного этого примера достаточно для уяснения, что лишь широкие сравнительные методы наблюдения ведут к истине; эти наблюдения следует контролировать произвольно выбранными опытами до тех пор, пока не будут выработаны достаточно обоснованные гипотезы и теории, но и эти гипотезы и теории теряют силу, как только одно новое наблюдение, один новый опыт их опровергнет.

612 Путь трудный, и в результате получается всегда лишь относительная истина. Но пока довольно и этой относительной истины, если она даст нам возможность объяснить самые важные и существенные звенья в цепи прошлого, осветить их в настоящем, предвидеть их в будущем и позволит нам с помощью этого знания приспособиться к жизни. Абсолютной истины могло бы добиться только Всезнание, которому доступны все связи и сочетания явлений, но это невозможно, так как число связей и сочетаний бесконечно. Поэтому мы будем обладать всегда лишь относительной истиной. Как только откроются новые связи, построятся новые сочетания, получится совершенно новая картина и полностью изменятся наши возможности и наше знание. Какие перевороты в жизни народов вызывает каждое новое научное открытие: как бесконечно малы были первоначальные сведения об электричестве, как необъятно велики последствия их расширения.

613 Приходится постоянно повторять эти общие места, когда видишь, как отравляют жизнь всем изобретателям во всех областях исследования вообще, а сторонникам психоаналитического метода в частности. Ведь кого ни спро-

сишь, все признают истинность этих общих мест, пока дело ограничивается так называемым «академическим» обсуждением, но как только начинает обсуждаться конкретный случай, тотчас на первый план выступают симпатии и антипатии и ясность суждений затуманивается. Надо, чтобы люди науки, призывая к логике и честности, неустанно боролись за свободу исследований во всех областях, чтобы они не позволяли властным структурам какой бы то ни было политической или религиозной окраски выставлять практические соображения, быть может, и уместные в некоторых случаях, но способные уничтожить эту свободу или нанести ей урон. Надо окончательно покончить со средневековым изречением «Philosophia ancilla Theologiae», а также с университетскими кафедрами, учрежденными в пользу политических и религиозных партий. Фанатизм — враг науки, так как наука, прежде всего должна быть независимой.

Переходя от истины к терапии, мы легко убедимся, что и тут мы с Вами солидарны. Во врачебной практике должна господствовать практическая целесообразность: врач из области желтого цвета годится для больного желтой области, врач из синей — для больного синей области, так как они настроены одинаково. А врач белого солнечного света обязан принимать во внимание происхождение своих больных из областей желтых и синих вследствие своих более обширных знаний. В таких случаях путь к исцелению будет медленным и трудным и легче приведет к заблуждениям (cul-de-sac), чем если бы больные, как и он сам, уже достигли понимания белого солнечного света, иными словами, если бы состав его пациентов «уже подобрался». С таким избранным составом больных психоаналитику достаточно одних психоаналитических средств, и хорошо, что он не должен более играть роль «авгура».

Но каковы же эти средства психоанализа? Если я верно Вас понимаю, то в общих чертах дело заключается в том, чтобы открыто и прямо браться за первичные силы человеческой души: надо открыть духовные очи анализируемому, чтобы он увидел, что в нем происходит, независимо от того, болен он, здоров или полуздоров, так как болезнь и здоровье незаметно переходят друг в друга. Па-

циент должен познать механизмы, враждебные развитию личности и, познав, понемногу освобождаться от них; полезные же механизмы он должен использовать и укреплять. Пусть он превратит свое самосознание в факт и, управляя своим душевным состоянием, сумеет восстановить равновесие между чувством и разумом. Как велика при этом роль внушения со стороны врача? Едва ли можно полностью избежать внушения до тех пор, пока больной не почувствует себя действительно освобожденным. Конечно, к этому освобождению надо стремиться, и оно должно быть активным. Больной, только подчиняющийся внушению, подчиняется лишь до тех пор, пока в нем еще ярок «перенос на врача».

Но для того, чтобы быть в состоянии приспособиться ко всем обстоятельствам жизни, пациент должен окрепнуть внутренне. Он должен уметь обходиться без костылей веры, должен критически подходить ко всем теоретическим и практическим задачам и сам разрешать их. Ведь таково и Ваше мнение? Или я неверно Вас понял?

Я спрашиваю себя, нельзя ли в каждом отдельном случае поступать по-иному — в пределах психоаналитических методов? Ведь каждый случай представляет собой нечто особое и поэтому требует, вероятно, индивидуального лечения?

«Нет болезней, есть больные» (II n'y a pas de maladies, il n'y a que des malades), сказал французский врач, имени которого я не помню. Но как должна образоваться в общих чертах техническая сторона анализа, и какие отклонения будут встречаться чаще всего? Это я хотел бы услышать от Вас. Само собой разумеется, что все «авгурские фокусы», как-то темная комната, маска, хлороформ и т. д. отпадут.

Психоанализ, по возможности свободный от внушения, будет существенным образом отличаться от психотерапии «по Дюбуа», у которого немедленно запрещаются разговоры о прошлом и на первый план выдвигаются «моральные причины для переворота», тогда как психоанализ берет материал для самопознания из прошлого пациента и его настоящего. Другое различие — в понимании нравственности: ведь нравственность, прежде всего, понятие «относительное». Но какие формы следует ей при-

давать, если уж мы должны поучать других («внушать»)? Вы скажете, что этот вопрос решает практическая целесообразность. Пожалуй, это справедливо в отношении стариков и взрослых, живущих в не совсем просвещенной среде. Но разве не священный наш долг просвещать детей, эти грядущие всходы, указывать им на ветхость так называемых моральных понятий, основанных на догматических принципах, воспитывать их для полной свободы, мужественно разоблачая перед ними истину? Этот вопрос относится не столько к врачу или аналитику, сколько к педагогу. Не явится ли учреждение свободных школ (progressive schools) задачей психоаналитика?

// февраля 1923 г. (Юнг)

Всем давно известно, что «истина» есть понятие относительное, и ничему это не мешает, разве вере в догмат и авторитет, но даже и этой веры оно не разрушает.

Вы спрашиваете — или, вернее, разъясняете мне,— что такое психоанализ. Позвольте и мне, не касаясь пока Ваших взглядов, попытаться вначале ограничить область и дать определение психоанализа.

Психоанализ, прежде всего, только метод, и метод, ограниченный строжайшими современными требованиями, связанными с самим понятием «метод». Я полагаю, что психоанализ — не анамнез, как думают люди, которые хотят все знать и уметь, ничему не учившись. Психоанализ, по существу своему, метод для исследования бессознательных ассоциаций, недоступных опросам сознания. Психоанализ — не метод исследования или испытания степени развития интеллекта, хотя в известных кругах и распространено такое ложное мнение. Психоанализ — не метод катарсиса, с помощью которого — под гипнозом или без оного — пациент отреагирует действительные или воображаемые «травмы».

Психоанализ — метод аналитического разложения психического содержания на его простейшие составляющие, метод отыскания линии наименьшего сопротивления на пути к гармоничному развитию личности. У невротика отсутствует единая общая линия жизни, потому что противоречивые тенденции пересекаются и преграждают путь

к психологическому приспособлению. Поэтому, насколько мы можем судить, в настоящее время психоанализ является единственной рациональной терапией неврозов.

624 Для техники психоанализа не существует схемы: существуют только общие принципы, а для индивидуального анализа — и профессиональные правила. (Что касается последнего, см. статью Фрейда в первом выпуске журнала «Internationale Zeitschrift fur arztliche Psychoanalyse»*). У меня только одно профессиональное правило: вести психоанализ как обыкновенную разумную беседу, избегая малейшего намека на медицинские заклинания.

625 Главным принципом психоаналитической техники является анализ психических содержаний, представленных в данный момент. Любое вмешательство со стороны аналитика с целью направить анализ согласно какому-либо систематическому курсу является грубой технической ошибкой. Случайность есть закон и порядок психоанализа.

626 Начинается психоанализ, конечно, анамнезом и диагнозом. Последующий аналитический процесс развивается индивидуально и, в каждом отдельном случае, различно. Почти невозможно установить какие бы то ни было правила. Можно только сказать, что часто с самого начала приходится преодолевать сопротивление со стороны пациента как против психоаналитического метода, так и против личности аналитика. Пациентов, не имеющих понятия о психоанализе, следует вначале немного ознакомить с методом. Пациентам, уже несколько знакомым с этим лечением, часто приходится разъяснять некоторые недоразумения, отвечая на возражения научной критики. В обоих случаях недоразумения основаны на произвольных толкованиях, на поверхностном суждении и грубом, невежественном отношении к фактам.

627 Если Ваш пациент — врач, то его привычка все знать лучше других может оказаться помехой к лечению. Если коллега — человек достаточно образованный, то имеет смысл провести с ним всестороннее теоретическое обсуждение. Однако с ограниченными людьми следует прямо

* «О начале лечения (дальнейшие рекомендации по технике психоанализа I» (1913).

приступать к анализу. В сфере бессознательного этих людей Вы всегда найдете неизменного союзника. Первые же сны показывают все убожество их критики, и от всего искусственно построенного, от так называемого научного скептицизма, не остается ничего, кроме жалких остатков личного тщеславия. У меня были забавные случаи в этой области.

628 Лучше всего дать пациенту возможность просто высказаться, ограничиваясь кое-где указаниями на связь между различными моментами рассказанного. Исчерпав сознательный материал, следует перейти к сновидениям, дающим нам сублиминальный материал. Если пациенты говорят, что у них снов больше нет или он позабыты, то обычно имеется еще сознательный материал, о котором надо рассказать, который надо обсудить, чему мешает сопротивление. Когда сознательный материал полностью исчерпан, на передний план выступают сны, которые, как Вы знаете, играют в анализе главную роль.

629 Как проводить «анализ» и что говорить пациентам, зависит, во-первых, от имеющегося в наличии материала, во-вторых, от мастерства врача и, в-третьих, от способностей пациента. Я утверждаю, что анализ следует проводить только на основании серьезного знания предмета. Для этого необходимо серьезное знание литературы, имеющейся по данному вопросу. Без такого знания все можно только испортить.

630 Пока не могу ничего больше сказать. Буду ждать Ваших дальнейших вопросов.

631 Относительно моральных и воспитательных проблем замечу, что это относится к позднейшей стадии анализа и решается, — или должно было бы решаться,— само собой. Только не надо составлять рецепты для психоанализа!

16 февраля 1923 г. (Лой)

632 Вы пишете, что для введения в психоанализ необходимо основательное знание психоаналитической литературы. Я согласен с Вами, но с некоторой оговоркой: чем больше читаешь эту литературу, тем больше видишь противоречивость различных мнений и, не имея еще личного опыта, не знаешь, к какому мнению примкнуть, так как часто утверждения не сопровождаются доказательствами. На основа-

нии моих опытов в терапии внушением я, например, думал, что «перенос на врача» существенным образом может влиять на исцеление больного. Вы же пишите мне: «Мы, психоаналитики, рассчитываем не на веру, а на критику^больного». А Штекель говорит обратное (Zeischrift fur Psychoanalyse, III. Jahrgang, Heft 4, S. 176, Ausgange der psychoanalytischen Kuren): «Любовь к врачу может стать силой, способствующей выздоровлению. Невротики никогда не выздоравливают ради самих себя. Они выздоравливают из любви к врачу. Они делают это в угоду ему». Тут он снова подчеркивает роль внушения, не правда ли? Между тем, Штекель считает себя чистым психоаналитиком. С другой стороны, и Вы говорите в письме от 28 января 1913 г., что «личность врача — один из главных целительных факторов». Нельзя ли понять эти слова так: если врач внушает пациенту уважение, то есть, если он достоин любви, то пациент, в угоду ему, последует его примеру и возьмется за освобождение от невроза, чтобы исполнять свои человеческие обязанности в самом широком смысле?

Думаю, что разрешить эти сомнения может только большой опыт, который покажет также, какие приемы лучше всего соответствуют собственной личности для достижения наилучших терапевтических успехов. Из этого вытекает опять-таки необходимость подвергнуть себя психоанализу для того, чтобы в совершенстве познать самого себя. С первой (отрицательной) частью вашего определения анализа я вполне согласен: психоанализ не анамнез, не метод испытания вроде испытания степени интеллекта, не психокатарсис. Во второй же части (положительной) Вы говорите: «Психоанализ — метод для отыскания линии наименьшего сопротивления на пути к гармоничному развитию личности». Мне кажется, что тут Вы считаетесь лишь с леностью пациента, а не освобождением сублимированного либидо и направлением его к новой жизненной цели.

Вы считаете, что у невротика отсутствует одна, единая линия жизни, так как противоречивые тенденции мешают психическому приспособлению. Согласен, но разве психическое приспособление не будет различным, в зависимости от того, как излечившийся пациент устроит свою жизнь заново: будет ли он только избегать неудовольствий (линия

8 К. Юнг

наименьшего сопротивления) или стремиться к достижению наиболее полного удовлетворения? В первом случае он будет более пассивным и просто примирится с «трезвой действительностью» (Штекель, там же, стр 187). Во втором случае он «воодушевится» чем-нибудь или кем-нибудь. Но чем, по Вашему мнению, обусловится выбор пациента, будет ли он «в новой жизни» пассивен или активен? Определится ли его выбор самопроизвольно в течении анализа? Не следует ли врачу тщательно избегать того, чтобы чаша весов под его влиянием наклонялась в ту или другую сторону? Если же он позволит себе канализировать либидо пациента в известное русло, то не утратит ли он тогда право называться просто психоаналитиком, не будет ли он тогда «умеренным» или даже «диким»? (Futmuller, «Wandlungen in der Freudschen Schule», Zentralblatt fur Psychoanalyse, Heft 4—5, III. Jahrg., S. 191.) Думаю, что Вы уже заранее ответили на этот вопрос в Вашем последнем письме от 11 февраля 1913 г.: «Всякий умысел со стороны аналитика будет грубой ошибкой. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». Но эта фраза, вырванная из общего контекста, может быть, все-таки не вполне соответствует Вашей мысли.

Что касается психоаналитического просвещения пациента до качала анализа, то Вы, очевидно, согласны с Фрейдом и Штекелем: лучше немного, чем слишком много. Знание, которое дается пациенту, все-таки остается полузнанием, которое порождает «всезнаек», что только затрудняет ход анализа. Итак, после краткого ознакомления надо дать пациенту возможность высказываться, указывая кое-где на связь между явлениями; затем, после истощения сознательного материала, следует переходить к снам.

Но тут для меня опять возникает затруднение, на которое я уже указывал Вам в устной беседе: как избежать со стороны пациента, который желает приспособиться к тону или жаргону врача (в силу ли подражания или переноса на врача, или же назло ему, чтобы поразить врача его же оружием), как избежать воспроизведения фантазий, мнимых травм раннего детства, сновидений, как будто бы самопроизвольных, а на самом деле прямо, косвенно или невольно внушенных врачом?

Я говорил Вам в свое время, что пациенты Фореля (в Der Hypnotismus) видели во сне все, что он хотел; и мне эти опыты тоже легко удавались. Не должен ли аналитик, не желающий ничего внушать, больше молчать, давая выговориться анализирующемуся? Исключением являются, конечно, сны, где врач все-таки предлагает пациенту свое собственное толкование?

18 февраля 1923 г. (Юнг)

С Вашим замечанием относительно путаницы в психоаналитической литературе я согласен. В наше время развиваются разные точки зрения на теорию аналитических результатов, не говоря уже о множестве отдельных отклонений. Наряду с учением Фрейда, почти исключительно каузальном, развилось чисто финалистское воззрение Адлера, якобы абсолютно противоречащее Фрейду, на самом же деле существенно дополняющее теоретические взгляды Фрейда. Я же придерживаюсь скорее середины, допуская обе точки зрения. Не вызывает удивления наличие такого разногласия относительно конечных выводов психоанализа, ввиду сложности именно этих вопросов. Проблема терапевтического воздействия настолько трудна, что окончательный, ясный ответ пока еще невозможен.

Слова Штекеля, на которые Вы ссылаетесь, очень характерны. То, что он говорит относительно любви к врачу, разумеется, верно; но это лишь факт, а не цель и не руководство для психоаналитического лечения. Будь это целью, то мы видели бы множество исцелений; но видели бы и неудачи, которых можно было бы избежать. Цель же состоит в том, чтобы пациента путем воспитания довести до выздоровления ради него самого и его предназначения, а не ради врача. Конечно, с терапевтической точки зрения, было бы весьма неуместно запретить пациенту выздоровление, если он хочет этим доставить удовольствие врачу. Но пациент должен сознавать это — вот и все. Мы не должны предписывать ему пути выздороатения. Принуждать пациента выздоравливать из любви к врачу я считаю непозволительным воздействием и внушением ( с психоаналитической точки зрения). Такое насилие часто горько мстит за себя. Вы знаете, что я не против-

ник внушения, я только противник сомнительных мотивировок. Если врач потребует, чтобы пациент выздоровел из любви к нему, то пациент будет, конечно, рассчитывать на услугу за услугу и будет ее требовать. Я предостерегаю от таких приемов. Гораздо более сильным, здоровым и этически ценным мотивом для выздоровления будет глубокое проникновение пациента в истинное положение и его понимание вещей, такими, как они являются и как они должны быть. Каждый сколько-нибудь полноценный человек поймет, что не следует застревать в болоте невроза. М) Я совсем не согласен с Вашим толкованием моих слов о врачующем действии личности. Я писал Вам*, что личность действует целительно потому, что пациент так сказать читает личность аналитика, а не потому, что он из любви к аналитику разыгрывает исцеление. Аналитик не может помешать пациенту проявлять свои конфликты так, как их проявляет он сам, ибо способность к эмпатии у невротика безмерно велика. Этой цели служит и каждый сильный перенос. Если аналитик в глазах больного станет достойным любви, то он попросту преодолевает этим ряд сопротивлений, которые пациент должен был бы преодолеть самостоятельно, что рано или поздно все равно приходится делать. Таким образом, этим техническим приемом ничего не достигается, разве что пациенту облегчается начало анализа; впрочем, в некоторых случаях это имеет смысл. Пролезать через колючее проволочное заграждение, не имея впереди заманчивой цели, может лишь человек с аскетической силой воли, которой, однако, нельзя ожидать ни от среднего человека, ни от невротика. Даже христианская религия, столь высокая в своих нравственных требованиях, не пренебрегла этим приемом и показала близость царствия небесного как цель и награду за земные труды. По-моему, и аналитик имеет право говорить о наградах за труд психоанализа. Но пусть он ни словом, ни намеком не обещает в награду себя самого или свою дружбу, если он серьезно не намерен сдержать своего слова.

* См. ссылку к пар. 587.

641 Что касается Вашей критики моего краткого определения того, что есть «психоанализ», то замечу, что перевал через крутую гору тоже соответствует линии наименьшего сопротивления в том случае, если на удобной дороге в долине рискуешь попасть быку на рога. Иными словами, линия наименьшего сопротивления есть компромисс со всеми его неизбежными последствиями, не только с леностью. Думать, что линия наименьшего сопротивления и леность есть одно и то же — предрассудок. (Так мы думали в то время, когда убегали с латинских уроков.) Леность, в общем, не лежит на пути наименьшего сопротивления, так как она приносит лишь мгновенное облегчение, а впоследствии приводит на путь наибольших сопротивлений. Жить по линии наименьшего сопротивления не значит также проявлять свою индивидуальность, не считаясь ни с кем и ни с чем. Тот, кто так поступает, скоро с болью поймет, что он находится не на линии наименьшего сопротивления, так как человек — не только пучок эгоистических побуждений, каким его иногда любят изображать, но и социальное существо. Лучше всего это наблюдается у первобытных людей и у стадных животных, у которых всегда сильно развито стадное чувство. Без этого чувства стадо вообще не могло бы существовать. Человек, как стадное животное, в принципе вовсе не должен подчиняться навязанным ему извне законам, так как социальный закон заложен в нем самом априорно, как врожденная необходимость. Как видите, я начинаю выступать против некоторых, по-моему, совершенно неверных представлений, высказываемых иногда и среди сторонников психоаналитической школы.

642 Идти по линии наименьшего сопротивления не значит тем самым избегать неудовольствия: это значит создавать равновесие между удовольствием и неудовольствием. Деятельность, дающая только неудовольствие, ведет к истощению, а не к успеху. Человеку необходима радость жизни, иначе жизненные усилия не стоили бы труда.

643 Как и куда пациент направит в будущем свою жизнь, об этом судить не нам. Если бы мы воображали, что мы знаем это лучше природы самого пациента, то были бы очень плохими воспитателями. (Изложение подобных же

основных мыслей Вы найдете в воспитательном методе Монтессори*.) Психоанализ лишь средство, которое очищает природе путь от камней, а не метод (на что часто притязает гипноз), который вкладывает в пациента то, чего в нем раньше не было. Поэтому мы, скорее, отказываемся от всяких напутствий и лишь стараемся показать пациенту по возможности рельефно и ясно то, что обнаружил психоанализ, для того, чтобы пациент сам мог сделать из этого пригодные для себя выводы. Тому, что он приобрел не сам, он все равно поверит не надолго: вера, основанная на авторитете, только удержит его в состоянии детскости, тогда как мы стремимся довести пациента до того, чтобы он сам управлял своей жизнью. Искусство анализа состоит именно в том, чтобы без предрассудков идти за пациентом, даже по так называемым ложным путям, собирая его заблудившихся и разбежавшихся овец. Работая по предвзятой схеме, мы только испортим лучшие воздействия психоанализа. Поэтому я остаюсь при своем мнении, которое Вы оспариваете: «Все умышленное со стороны психоаналитика будет грубой ошибкой. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа».

644 Знаете, мы все еще не можем отрешиться от схоластического предрассудка, от желания исправить природу, навязывая ей наши ограниченные «истины». В терапии неврозов мы наталкиваемся на такое большое количество удивительных, непредвиденных и непредвидимых фактов, что нам, наученным таким опытом, пора бы отбросить надежду на возможность положительного знания и предписывания путей. Окольные и ложные пути необходимы. Отрицая это, пришлось бы отрицать и неизбежность ошибок во всемирной истории. Это было бы мировоззрение школьного учителя-педанта, непригодное для психоанализа.

645 Весьма трудно установить, сколько психоаналитик, помимо своей воли, внушает пациенту. Безусловно, это явление играет более значительную роль, чем до сих пор

* Д-р Мария Монтессори (1870—1952) опубликовала работу «Метод Монтессори» в 1912 г.

признавали в психоанализе. Я по опыту знаю, что пациент тотчас же начинает пользоваться представлениями, почерпнутыми в психоанализе, что обнаруживается и при толковании сновидений. Вы можете почерпнуть много подобных примеров в книге Штекеля «Язык сновидений». В моей собственной практике был весьма поучительный случай. У одной очень интеллигентной пациентки с самого начала были очень широкие эротические фантазии, связанные с переносом на меня. Но она ни за что не хотела их допустить. Ее, понятно, выдавали сны, в которых моя личность скрывалась за другими, отчасти трудно узнаваемыми лицами. После целой серии таких снов я, наконец, сказал ей: «Видите ли, всегда бывает так, что то лицо, о котором сон действительно говорит, в явном содержании сна заменяется и маскируется другим лицом». Ранее пациентка упорно отрицала этот механизм сновидений. На сей раз ей пришлось допустить это техническое правило, но лишь для того, чтобы побить меня моим же оружием. На другой день она рассказала мне сон, в котором мы с ней являлись в откровенно непристойной ситуации. Я, конечно, был поражен и тотчас же вспомнил о своем правиле. Первой ассоциацией ко сну был ехидный вопрос с ее стороны: «Не правда ли, всегда бывает так, что лицо, о котором сон действительно говорит, в явном содержании сна заменяется другим?»

646 Пациентка воспользовалась опытом, нашла защитную формулу и возможность безнаказанно и открыто высказывать свои фантазии.

647 На этом примере видно, каким образом пациенты пользуются приобретенными в анализе знаниями. Они пользуются ими как символами. Кто верит в раз и навсегда твердо установленные символы, тот запутается в своих же собственных сетях. Это случалось со многими психоаналитиками. Объяснение некоторых теорем примерами из сновидений, взятых из аналитической практики, оказывается обманчивым и малонадежным. Доказательны в этом отношении только сновидения лиц, безусловно свободных от чужого влияния. В таких случаях надо было бы исключить разве еще чтение мыслей на расстоянии. Но если допускать такую возможность, то придется

подвергнуть строжайшему пересмотру еще многое другое, между прочим, множество судебных приговоров.

Отдавая должное роли внушения, все же не следует заходить слишком далеко в этом отношении. Пациент не пустой мешок, который можно набивать чем угодно: он приносит с собой свое определенное содержание, которое упорно противится чужому влиянию и постоянно всплывает наружу. Аналитическое «внушение» искажает лишь выражение, а не содержание, в чем мне часто приходилось убеждаться. Выражения меняются неограниченно, содержание же твердо, устойчиво и меняется лишь со временем и с трудом. Будь это иначе, то внушение было бы во всех отношениях самым действенным, благодарным и легким лечением, настоящей панацеей от всех бед. К сожалению, это не так, в чем сознается каждый честный гипнотизер.

На Ваш вопрос, не злоупотребляют ли пациенты, быть может невольно, выражениями врача, для того, чтобы сбить его с толку, скажу, что это действительно очень серьезная проблема. Аналитик должен употреблять всевозможное внимание и самокритику, чтобы не дать себе возможность сбиться с пути, соблазнившись снами пациента. Пациент в своих снах всегда в той или иной степени употребляет выражения, приобретенные в анализе. Толкование прежних символов, в свою очередь, вносится в сновидение как самостоятельный символ. Так, например, нередко сексуальные ситуации, появлявшиеся в прежних снах в виде символов, в последующих снах появляются уже «открыто», но, заметьте, представляя собой опять-таки символы и подлежащие анализу выражения иных скрытых идей. Так например, инцест во сне является отнюдь не «явным» содержанием сновидения, а тоже символом, подлежащим анализу, как и все другие. Принять такой сон в буквальном смысле будет парадоксом, возможным только в том случае, если буквально придерживаться сексуальной теории неврозов. 650 Возможно, что пациент умышленными обманами и искажениями некоторое время сумеет вводить аналитика в заблуждение, что, впрочем, возможно и во всех остальных областях медицины. Но этим пациент вредит больше все-

го самому себе, платя за каждый обман или сокрытие усилением болезненных симптомов. Обманы так очевидно невыгодны, что пациент почти неизбежно рано или поздно прекращает их совершать.

Что касается техники анализа, то лучше отложим этот вопрос до устной беседы.

23 февраля 1913 г. (Лой)

Я хотел бы прежде всего поговорить о заключении Вашего письма от 18 февраля, в котором Вы так метко определяете роль внушения в психоанализе: «Пациент не пустой мешок, который можно набивать чем угодно: он приносит с собой свое определенное содержание, с которым постоянно приходится считаться». С этим я совершенно согласен, так как мой собственный опыт подтверждает Ваши слова. Дальше Вы говорите: во время невольного аналитического внушения это содержание остается нетронутым, выражение же искажается неограниченно и многообразно. Получается нечто вроде мимикрии: анализируемый старается скрыться от наступающего на него аналитика, временно представляющегося ему врагом. Это продолжается до тех пор, пока в совместной работе пациента с аналитиком (пациент самопроизвольно открывает свою душу, аналитик интерпретирует и объясняет) не удастся настолько осветить мрак, царивший в больной душе, что пациент сам начинает различать настоящую связь между отдельными моментами (без предвзятого плана со стороны аналитика), делать верные выводы и применять их в будущем. Это будущее потечет по линии наименьшего сопротивления (или, лучше сказать, наименьших сопротивлений), как компромисс со всем необходимым в настоящем равновесии между удовольствием и неудовольствием. Не нам самовластно решать за пациента, что ему следует делать, это решает его собственная природа. Иными словами, наша роль — роль повивальной бабки, которая способна вывести на свет Божий только ребенка, действительно существующего, и должна при этом избегать целого ряда грубых ошибок, чтобы не отнять у ребенка жизнеспособности и не искалечить мать.

653 Все достаточно понятно — это общеизвестный принцип, приложенный к психоанализу: никогда не насиловать природу! Я понимаю, что психоаналитику приходится следовать за пациентом и по так называемым «ложным путям», для того, чтобы пациент дошел до собственных убеждений, освобождающих его раз и навсегда от инфантильной веры в авторитет; как отдельный индивид только по ложным путям может дойти до понимания того, как избежать этих ложных путей, так же и человечество в целом не всегда двигалось по прямой дороге, а лишь путем частых ошибок создало условия для своего настоящего и будущего развития. Не знаю, согласитесь ли Вы со мной, что нередко частичной причиной невроза является крушение инфантильной веры в авторитет./Невротик стоит над развалинами своей веры, гиТатгётттог'ней и боится, не находя замены ей и не видя, куда направить свой жизненный путь. Он защемлен между инфантилизмом, от которого не хочет отказаться, и серьезными задачами жизни в настоящем и будущем. (Моральный конфликт.) В таких именно случаях я особенно ясно вижу, насколько Вы правы: было бы грубой ошибкой заменять утраченную веру в авторитет верой в новый авторитет, помогающий лишь до тех пор, пока он в силе. Это является приговором желанию внушать в анализе, приговором расчету на «перенос» как на цель аналитического лечения. Теперь я вполне принимаю Ваше суждение: «Всякий умысел со стороны психоаналитика — грубая ошибка. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». Я также совершенно согласен с Вами, что альтруизм присущ человеку с рождения, как стадному животному. Обратное было бы неестественно.

654 Я очень склонен думать, что первичны именно альтруистические, а не эгоистические побуждения. Любовь и доверие ребенка к матери, кормящей, взращивающей, защищающей и ласкающей его; любовь мужчины к женщине как растворение в чужой личности; любовь к потомству, забота о нем; любовь к соплеменникам и т. д. Эгоистические же побуждения создаются лишь благодаря желанию исключительного обладания предметом любви:

желанию владеть всецело матерью, не делясь ею с отцом и другими детьми; желанию исключительного обладания женщиной, драгоценностями, платьем и т. д. Вы, может быть, скажете мне, что это парадокс, что побуждения — эгоистические или альтруистические — одновременно пробуждаются в человеческом сердце и что каждое побуждение амбивалентно. Но спрашивается, действительно ли это так? Может быть, побуждения биполярны? Можно ли вообще сравнивать различные^чувства? Действительно ли любовь можно противопоставить ненависти?

Как бы то ни было, но можно считать счастьем, что в человека природой вложен социальный закон как внутренняя необходимость, иначе плохо пришлось бы нашему культурному человечеству, подчиненному лишь извне навязанным законам: с умиранием прежней религиозной веры в авторитет, оно неминуемо и быстро дошло бы до полной анархии. Тогда должен был бы возникнуть вопрос, не лучше ли поддерживать всеми возможными насильственными мерами исключительную веру в религиозный авторитет, как это делалось в средние века. Ведь благо культуры, стремящейся дать отдельной личности столько свободы, сколько возможно, не нарушая свободы других, стоит такой жертвы, как свобода исследования. Но времена противоестественного насилия прошли, культурное человечество оставило этот ложный путь, не по произволу, а по внутренней необходимости, и поэтому можно в радостном предвидении смотреть вперед: сознание человечества прогрессирует и, следуя своему внутреннему закону, найдет новый путь через развалины веры в авторитет к нравственной самостоятельности индивида.

Март 1913 г. (Юнг)

Я неоднократно замечаю в Ваших письмах, что проблема «переноса» представляется Вам особенно критической. Вы правы, перенос является в настоящее время центральной проблемой анализа. Вы знаете, что Фрейд понимает «перенос» в смысле проекции инфантильных фантазий на врача. Перенос является, таким образом, как бы инфантильно-эротическим отношением. При внешнем поверхностном наблюдении, однако, это отно-

шение не всегда кажется инфантильно-эротическим. При так называемом положительном переносе обычно очень ясно выражается инфантильно-эротический характер отношений. Но при так называемом отрицательном переносе мы видим лишь сильное сопротивление, выражающееся теоретически — в критике и скептицизме. Обычно эти отношения обуславливаются отношением пациента к авторитету, то есть, в конечном итоге, к отцу. Пациент относится к врачу положительно или отрицательно, нежно или строптиво, смотря по тому, каково его отношение к отцу. Поэтому «перенос» в анализе проявляется в форме сопротивления, если врачу приходится разрушать это инфантильное отношение. Между тем эту форму переноса необходимо разрушить, так как цель анализа — нравственная автономия пациента.

Эта цель очень высока, скажете Вы. Конечно, это высокая и далекая цель, но все-таки не совсем потусторонняя. Она соответствует тенденции, властно выдвигающейся в нашу культурную эпоху, а именно индивидуалистической тенденции, по которой должна была бы быть названа вся наша эпоха (сравните Мюллер-Лир, «Семья»). Кто не верит в такое направление к цели, а преклоняется перед научной теорией причинности, тот, конечно, будет стараться лишь преодолеть строптивость пациента и оставить его в любовном отношении к отцу, в соответствии с идеалами прошедшей культурной эпохи. Как известно, католическая церковь представляет собой одну из сильнейших организаций с такой тенденцией. Не сомневаюсь в том, что многие чувствуют себя значительно лучше в состоянии внешнего принуждения, чем в состоянии самопреодоления (ср. Шоу: «Человек и Сверхчеловек»). Но было бы крайне несправедливо втискивать всех наших пациентов-невротиков в категорию несвободных людей. Среди невротиков есть немало таких, которым не надо напоминать об их социальных обязанностях и причастности, которые, наоборот, рождены и предназначены для воплощения новых культурных идеалов. Они больны, пока сгибаются под авторитетом и отрекаются от предназначенной им свободы. Пока мы будем рассматривать жизнь ретроспективно, как это де-

лают в венских психоаналитических книгах, мы никогда не поймем вполне правильно таких индивидов и никогда не принесем им желаемого спасения. Мы только воспитаем их послушными детьми, поощряя именно то, что сделало их больными, то есть их консервативную запоздалость и их подчинение авторитету. До известной степени это верно лишь для инфантильно-строптивых, которые даже еще никогда не могли подчиниться авторитету. Сила же, заставляющая других стряхнуть с себя консервативное отношение к отцу, — вовсе не инфантильная строптивость, а властное стремление к утверждению собственной личности путем борьбы, являющейся для них неоспоримым жизненным долгом. Психология Адлера гораздо вернее оценивает эту постановку вопроса, чем психология Фрейда.

659 Для инфантильно-строптивой категории пациентов положительный перенос является вначале весьма существенным в вопросе исцеления; для другой же категории — инфантильно-послушных — то же самое является пагубным шагом назад, удобным уклонением от жизненных обязанностей. Отрицательный перенос у пациентов первой категории, увеличивая строптивость, является уклонением от исполнения долга, у пациентов же второй категории, наоборот, успехом, имеющим целительное значение (ср. Адлер, «Упрямство и послушание»).

660 Как видите, перенос следует оценивать в разных случаях совершенно различным образом.

661 Психологический процесс переноса — отрицательного или положительного — состоит в оккупации либидо личностью врача, представляющего для больного эмоциональную ценность. (Как Вам известно, я понимаю либидо приблизительно в том смысле, в котором древние понимали космогонический принцип Эроса, то есть, говоря современным языком, как «психическую энергию».) Притягивает ли его аналитик или отталкивает, но пациент привязан к нему и не может не следовать и не подражать аналитику. Он чутьем проникает в состояние аналитика, чему последний, при всем желании, помешать не может, ибо подобная эмпатия действует уверенно и инстинктивно, наперекор самому сильному созна-

тельному суждению. Если аналитик сам невротик, недостаточно приспособленный к требованиям современной жизни и собственного я, то пациент будет подражать этому недостатку и отражать его в себе. О последствиях Вы можете судить сами. 662 Поэтому в переносе я не могу усматривать только воспроизведение инфантильно-эротических фантазий, хотя с известной точки зрения оно, наверное, так и есть; я считаю перенос, как уже говорилось в одном из предыдущих писем, процессом приспособления и эмпатии. С этой точки зрения инфантильно-эротические фантазии, несмотря на их неоспоримую реальную ценность, являются не столько самостоятельными желаниями, сколько сравнительным материалом или аналогией чего-то еще не понятого. В этом, я думаю, кроется существенная причина их бессознательности. Пациент, не сознавая еще своего настоящего отношения, старается, путем аналогий и сравнений с детскими воспоминаниями и опытом, понять в общих чертах свое настоящее отношение к аналитику. Не удивительно, что пациент черпает материал именно из самых интимных отношений своей юности для того, чтобы найти подходящую формулу для своих отношений к аналитику: ведь и эти отношения очень интимны и настолько же несексуальны, как отношения ребенка к родителям. Это именно отношения, поставленные, впрочем, и христианством как символ чисто человеческих отношений — эти отношения должны вернуть больному непосредственное чувство человеческой общности, уничтоженное вторжением сексуальных и социальных оценок (оценок с точки зрения власти и т. д.). Чисто сексуальные и другие, более или менее древние и варварские, оценки радикально уничтожают непосредственные, чисто человеческие отношения; это влечет за собой закупорку либидо и, как следствие этого, невроз. Анализируя инфантильность своих фантазий в связи с переносом, больной вновь вспоминает свои детские отношения и, рассматривая их глазами взрослого, видит в них прекрасную и ясную картину человеческой непосредственности по ту сторону исключительно сексуальных (и прочих) оценок. Я считаю, что ошибочно толковать дет-

ские отношения ретроспективно и с исключительно сексуальной точки зрения, хотя известной доли сексуальности в них нельзя отрицать.

663 О положительном переносе я хотел бы сказать следующее. Либидо пациента окружает личность аналитика в форме ожидания, надежды, интереса, доверия, дружбы, любви. Сначала перенос вызывает проекцию на аналитика, проекцию инфантильных фантазий, часто густо насыщенных эротизмом. На этой стадии перенос бывает обычно, несомненно, сексуальным, хотя сексуальный элемент еще не вполне осознан. Но этот процесс служит мостом для чуткого проникновения и понимания, благодаря которому больной сознает несостоятельность своего отношения к жизни в сравнении с отношением аналитика, которое, надо полагать, приспособлено к жизни, то есть является нормальным. Анализ, вызывая в больном воспоминания детских отношений, указывает ему на выход из односторонней оценки человека, оценки с точки зрения только сексуальности или власти; эта оценка, приобретаемая в период половой зрелости, разрастается на почве общественных предрассудков; анализ же приводит к чисто человеческому отношению и близости, независимо от сексуальности или власти, а лишь в зависимости от личных ценностей каждого человека. Это тот путь к свободе, который аналитик должен указать своему пациенту.

664 Я должен сказать Вам, что мнение о важности сексуального момента, конечно, не укрепилось бы так глубоко, если бы этот момент не имел большого значения именно для того периода жизни, который важен прежде всего с точки зрения размножения. Оценка личности принадлежит более зрелому возрасту. Для молодых людей за поиском ценной личности зачастую кроется лишь бегство от биологических обязанностей. В зрелом возрасте, наоборот, преувеличенная тоска по сексуальным ценностям молодости часто не что иное, как трусливое, удобное уклонение от культурного долга, требующего, чтобы человек признал ценность личности и подчинился иерархии культурных ценностей. Юный невротик боится расширения своих жизненных обязанностей, пожи-

лой боится сужения и ограничения приобретенных жизненных благ.

65 Вы понимаете, что такая оценка «переноса» тесно связана с предположением биологических «обязанностей», то есть стремлений и предназначений, являющихся для человека таким же залогом культуры, как для птицы искусно свитое гнездо, для оленя — рога. Чисто каузальное, чтобы не сказать материалистическое, воззрение последних десятилетий стремится видеть в органических образованиях лишь реакции живой материи. С эвристической точки зрения такая постановка вопроса имеет несомненную ценность, но истинного объяснения она не дает, так как всегда склоняется лишь к более или менее искусственному умалению и отстранению проблемы. По этому вопросу могу указать Вам прекрасную критику Бергсона. Внешние причины действуют разве лишь наполовину, другая же половина зависит от своеобразных предназначений живой материи, без которых определенная реакция очевидно вовсе не могла бы произойти. Это основное положение мы должны применить в психологии. Психика не только и не просто реагирует; она, согласно своим качествам, отвечает на воздействия извне, и формы этих ответов образуются, по крайней мере наполовину, ею самой и вложенным в нее предназначением. Культуру никогда не следует понимать как реакцию на обстоятельства. Такое неглубокое объяснение мы смело можем оставить прошедшему столетию. Психологически же эти предназначения являются властными, непреклонными императивами, в чем мы можем ежедневно легко убеждаться. Эти предназначения тождественны тому, что я называю «биологическим долгом».

666 В заключение затрону еще один вопрос, очевидно смущающий Вас, а именно вопрос нравственный. В больном проявляется столько так называемых безнравственных побуждений, что психотерапевт невольно спрашивает себя: что же будет, если удовлетворять все требования больного? Из моих писем Вы поняли, конечно, что эти требования нельзя принимать безусловно серьезно. Обычно это не что иное, как безмерно преувеличенные требования, которые больной, вследствие закупорки либидо, выдви-

гает на первый план, часто помимо своей воли. Канализация либидо в русло простых жизненных обязанностей в большинстве случаев сводит на нет напряженность этих желаний. Однако необходимо признать, что в некоторых случаях так называемые ненормальные тенденции не только не устраняются анализом, но наоборот, выступают еще ярче; тогда становится ясно, что эти тенденции принадлежат к биологическим обязанностям данного индивида, в особенности когда вопрос касается некоторых сексуальных требований, направленных на индивидуальную оценку сексуальности. Этот вопрос не связан с патологией, это современный социальный вопрос, властно требующий этического разрешения. Работа над практическим разрешением этого вопроса для многих является биологическим долгом. (Природа, как известно, не довольствуется теориями.) Ведь в наше время существует лишь легальная оценка сексуальности и не существует настоящей сексуальной морали, так же как в Средние века в денежных делах решало не настоящее нравственное чувство, а лишь предрассудки и легальные оценки. Мы еще не доросли до того, чтобы в свободных сексуальных поступках отличать нравственное от безнравственного. Это ясно выражается в общественных отношениях, в жестоком отношению к внебрачному материнству. Отвратительное лицемерие, наводнение проституцией и половыми болезнями — все это порождается варварскими легальными суждениями, подведением всех сексуальных поступков под одну мерку, нашей неспособностью к утонченному моральному чувству и пониманию огромных психологических различий в сфере свободных сексуальных поступков.

Указываю Вам на этот крайне запутанный и важный современный вопрос, чтобы объяснить, почему среди наших пациентов нередко встречаются люди, благодаря своим духовным и душевным качествам действительно призванные, то есть биологически предназначенные для активного участия в этом культурном деле. Никогда не следует забывать, что то, что нам сегодня кажется нравственной заповедью, завтра подлежит распаду и превращению, с тем, чтобы в более или менее далеком буду-

9 К. Юнг

щем послужить основой для новых этических образований. История культуры должна была бы научить нас по крайней мере тому, что и формы морали принадлежат к преходящим явлениям. Нужен тончайший психологический такт для того, чтобы анализируя чувствительные человеческие характеры, переживающие кризис, обойти опасный угол инфантильных стремлений к удобству, безответственности и распущенности больных, чтобы указать им чистые, ясные перспективы и возможность действовать автономно. Пять процентов на данные взаймы деньги — честный прирост, двадцать процентов — отвратительное ростовщичество. Этот подход следует соблюдать и по отношению к сексуальному поведению.

>68 Есть невротики, которые из чувства глубокого внутреннего приличия не могут быть заодно с современной моралью, не могут применяться к культуре до тех пор, пока в их нравственности есть пробелы, заполнение которых является потребностью данного времени. Ошибочно думать, что большое число женщин, страдающих неврозом, больны вследствие сексуальной неудовлетворенности, вследствие того, что не нашли подходящего мужа или еще закованы в цепи инфантильной сексуальности. Настоящей причиной невроза часто является их неспособность познать предназначенную им культурную задачу. В общем, люди все еще воображают, что в старые знакомые рамки можно втиснуть то новое, грядущее, что нетерпеливо стучится в дверь. Эти люди видят только настоящее, но не видят будущего. А между тем, какой глубочайший психологический смысл в христианстве, впервые возвестившем путь к будущему как принцип спасения человечества. Прошлое нельзя изменить, в настоящем мало можно изменить, будущее же принадлежит нам и способно воспринять высочайшее напряжение жизненной силы. Нам лично принадлежит лишь краткий миг молодости, вся остальная жизнь принадлежит нашим детям.

669 Таким образом Ваш вопрос об утрате веры в авторитет разрешается сам собой. Не потому невротик болен, что утратил прежнее верование, а потому, что еще не нашел новой формы для своих лучших стремлений.

ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ СТАТЕЙ К. Г. ЮНГА НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ*

Предисловие к первому изданию

670 Статья и брошюры, вошедшие в состав этого сборника, написаны мной, с некоторыми перерывами, в течение последних четырнадцати лет. За это время развилась новая отрасль науки, благодаря этому, как большей частью бывает в подобных случаях, возникло множество точек зрения, новых понятий-и новых формулировок.

671В мои намерения не входит дать на страницах этой книги очерк основных положений аналитической психологии, тем не менее ее содержание должно несколько осветить то направление, которое особенно характерно для цюрихской психоаналитической школы.

672Известно, что честь открытия нового аналитического метода общей психологии принадлежит венскому профессору Фрейду. Его первоначальные взгляды подверглись многочисленным существенным изменениям, отчасти благодаря трудам цюрихской школы, несмотря на то, что сам он в значительной мере расходился с точкой зрения последней.

673Рассмотреть здесь в подробностях основные различия взглядов этих двух направлений не представляется возможным; я могу отметить лишь следующие моменты: венская школа признает исключительно половую (sexualistic) точку зрения, тогда как точка зрения цюрихской школы символична. Венская школа объясняет психологический символ семиотически, то есть как знак или признак известных первобытных психосексуальных процессов. Ме-

* Опубликовано в Collected Papers on Analytical Psychology, ed. by Dr. С. Е. Long (London and New York, 1916; 2nd edn. 1917). Перевод О. Раевской.

тод се аналитичен и каузален. Цюрихская же школа, при- I

знавая научную возможность подобного взгляда, отрицает его исключительную валидность, ибо она объясняет психологический символ не только семиотически, но и символически, то есть приписывает символу позитивную ценность. [ Ценность эта зависит не только от исторических причин; главное ее значение заключается в том, что она действительна и в настоящем, и в будущем, взятых в психологическом отношении. Ибо для цюрихской школы символ есть не только признак чего-то вытесненного и скрытого; он в то же время является попыткой понять и указать путь последующего психологического развития данной личности. Иными словами, мы дополняем ретроспективную ценность символа его перспективным значением.

5 Таким образом, метод цюрихской школы не только . аналитичный и каузальный; он в то же время синтетический и перспективный, ибо школа эта признает, что pa- | зум человека является не только следствием известных причин (causae), но и обладает известными целями. На

этом следует особенно настаивать, ибо психология развивается в двух направлениях: одно из них признает принцип удовольствия, другое же — принцип власти. Научный материализм соответствует первому из них, философия Ницше — второму. Теория Фрейда всецело построена на признании принципа удовольствия, теория же Адлера (одного из первых личных учеников Фрейда) — на признании принципа власти.

6 Цюрихская школа, признавая существование двух соответствующих человеческих типов, на которых указывал и покойный профессор Вильям Джемс (William James), считает взгляды Фрейда и Адлера односторонними и действенными лишь в пределах соответствующего типа. Оба стремления — к наслаждению и к власти — существуют во всяком индивиде, но в неравном соотношении.

7 Поэтому очевидно, что психологический символ являет две стороны и что объяснять его следует согласно обоим вышеуказанным психологическим принципам. Объяснения Фрейда и Адлера аналитичны и каузальны: оба они

сводят все к инфантильному и первобытному. Таким образом, Фрейд понимает «цель» как исполнение желаний, Адлер же — как захват власти. И в своей аналитической практике оба допускают исключительно эти две точки зрения, выявляющие лишь инфантильные и грубо-эгоистические цели.

678 Цюрихская школа вполне признает, что в пределах умственного расстройства психология больного соответствует взглядам Фрейда и Адлера. Действительно, именно вследствие такой невозможной детской психологии, индивид и находится в состоянии внутренней диссоциации, которая доводит его до нервного заболевания. Поэтому-то цюрихская школа, соглашаясь до этого момента с вышеназванными учеными, сводит психологический символ (то есть продукт фантазии больного) к основному инфантильному принципу удовольствия или власти. Но Фрейд и Адлер довольствуются результатами подобного сведения согласно своему научному биологизму и натурализму.

679 Но тут возникает весьма важный вопрос. Может ли человек повиноваться основным и первобытным побуждениям своей природы, не причиняя непоправимого вреда себе и своим близким? Он не может безгранично развивать ни свои сексуальные желания, ни свое стремление к власти — границы их, к тому же, очерчены весьма узко. Цюрихская школа не упускает из виду и конечный результат анализа и смотрит на основные мысли и побуждения бессознательного как на символы, указывающие определенный путь будущего развития. Однако мы должны признать, что подобный взгляд научно не оправдывается, потому что в настоящее время наука в целом основана на каузальности. Но каузальность является лишь единичным принципом, и сущность психологии не может быть исчерпана только каузальными методами, ибо разумная душа (mind) живет еще и известными целями. Помимо такого спорного философского довода, у нас имеется и другой, гораздо более реальный, в пользу вышеизложенной гипотезы — это необходимые жизненные требования. Ибо жить согласно велению инфантильного стремления к удовольствию или инфантильного же стремления к власти невозможно. Если удерживать оба эти принципа, то их

следует брать символично. Благодаря символическому применению инфантильных наклонностей развивается установка, которую можно именовать философской или религиозной: оба термина достаточны для определения направления будущего развития каждого данного индивида. Индивид является не только определенной неизменной сложностью (комплексом) психологических фактов, но и чрезвычайно изменчивым существом. Исключительное сведение к известным целям усиливает первобытные наклонности личности. Это может оказаться благодетельным лишь в том случае, если подобные первобытные наклонности уравновешиваются признанием их символической ценности. Анализ и редукция приводят к каузальной истине, что само по себе не может явиться поддержкой в жизни — результатами подобного вывода будут лишь смирение и безнадежность. Напротив, признание внутренней ценности символа ведет к конструктивной истине, которая помогает жить. Она поддерживает надежду и дает возможность развития в будущем.

История цивилизации ясно показывает функциональное значение символа. Религиозный символ в течение тысячелетий служил наиболее действенным средством нравственного воспитания человечества. Эту очевидную истину можно отрицать лишь в силу предрассудков. Никакая конкретная ценность не может заменить символ; только новые и более действенные символы могут с успехом занять место тех, которые устарели или износились, утратив свою действенность благодаря успехам интеллектуального анализа и суждений. Дальнейшее развитие человечества может быть достигнуто только посредством символов, которые представляют нечто далеко выступающее за собственные пределы, и смысл которых еще не вполне постигнут. Подобные символы иногда возникают в личном бессознательном, они обладают чрезвычайным значением для нравственного развития личности.

Человек почти всегда имеет известные философские и религиозные взгляды на смысл вселенной и своей жизни, но бывают и люди, гордящиеся отсутствием подобных взглядов. Это — исключения из всего остального человечества: им недостает весьма важной функции, необ-

ходимость которой для развития человеческого разума вполне доказана.

682 В подобных случаях вместо современных символов мы находим в бессознательном устарелые архаические понятия о мире и о жизни. Ибо когда сознанию недостает какой-либо необходимой психологической функции, она всегда существует в бессознательном в виде архаичного или эмбрионального прототипа.

683 Это краткое вступление показывает читателю, чего он не найдет в этом сборнике. Помещенные в нем статьи являются как бы этапами на пути изложенных выше более общих взглядов.

Кюснахт/Цюрих, январь 1916 г.

Предисловие ко второму изданию

684 С согласия моего уважаемого сотрудника, д-ра С. Е. Лонга (С. Е. Long), я внес некоторые дополнения во второе издание данной книги. Особо следует отметить, что была добавлена новая глава «К концепции бессознательного»*. Это лекция, прочитанная мною в начале 1916 г. в Цюрихском Обществе Аналитической психологии. В ней дается общий обзор наиболее важных проблем практического анализа, а именно, отношения эго к психологическому не-эго. Глава XIV, «Психология бессознательных процессов»**, была основательно переработана, и я воспользовался возможностью и включил дополнение, в котором описываются результаты новейших исследований.

685 В соответствии с обычным методом моей работы, я даю максимально обобщенное описание результатов. В повседневной практике я обычно в течение некоторого времени изучаю человеческий материал. Из полученных данных я вывожу затем максимально обобщенную формулу, вырабатываю на ее основе свою точку зрения и применяю ее в практической работе до тех пор, пока она не бу-

* В переработанном виде на русском языке см. «(Отношение между эго и бессознательным» в: К. Г. Юнг. Психология бессознательного. М., 1994.

** См. CW 7, «New Paths in Psychology».

1ет подтверждена, изменена или же отвергнута. Если она 1ринимается, то я публикую ее как обобщенную точку фения, не приводя эмпирический материал. Я ввожу материал, накопленный в процессе моей практики, только 1ля примера и иллюстрации, поэтому я прошу читателя ле рассматривать приводимые здесь соображения как простой плод воображения. Они представляют собой результаты широких исследований и серьезных размышлений.

Эти дополнения позволят читателю второго издания по-шакомиться с новейшими взглядами цюрихской школы.

Что касается критики, которой подверглось первое издание этой книги, то я рад, что моя работа была воспринята со значительно большей откровенностью английскими критиками по сравнению с немецкими. В Германии эна была встречена молчанием, порожденным пренебрежением. Особенно я благодарен д-ру Агнес Сэвил (Agnes Savill) за исключительно глубокую критику в журнале «Medical Press». Выражаю также благодарность д-ру Т. У. Митчелл (Т. W. Mitchell) за исчерпывающий обзор в журнале «Proceedings of the Society for Psychical Research». Этот критик делает исключение для моего еретического высказывания относительно каузальности. Он считает, что я ступаю на опасный ненаучный путь, ставя под сомнение единственную достоверность каузальной точки зрения в психологии. Я симпатизирую ему, но, по-моему, природа человеческого разума заставляет нас принять финалисти-ческий взгляд. Невозможно оспорить тот факт, что, говоря психологически, мы изо дня в день живем и работаем в соответствии с законом направленной цели, а также законом каузальности. Психологическая теория неизбежно должна исходить из этого факта. Тому, что просто направлено на достижение какой-либо цели, нельзя дать исключительно каузальное объяснение, в противном случае мы должны были бы прийти к заключению, выводимому из известного изречения Молешотта (Maleschott): «Человек — это то, что он ест» (Man is what he eats). Мы всегда должны помнить, что «каузальность представляет собой точку зрения». Она подтверждает неизбежную и непреложную последовательность событий: a-b-c-z. Поскольку такое соотношение событий постоянно, и, согласно кау-

зальной точке зрения, должно быть таким, то, с логической точки зрения, порядок может быть и обратным. Фи-нальность есть также тонка зрения, и она эмпирически оправдана существованием последовательности событий, в которой очевидна каузальная связь, «значение которой, однако, становится понятным только в терминах конечного продукта (финальные эффекты). Лучшие примеры этому дает обычная жизнь. Каузальное объяснение должно быть механистическим, если мы не собираемся постулировать метафизическую сущность в качестве первой причины. Если, например, мы принимаем сексуальную теорию Фрейда и психологически приписываем основную роль функции половых желез, то мозг рассматривается как придаток половых желез. Если мы подойдем к венской концепции сексуальности, со всем ее смутным всемогуществом, в строго научной манере, и сведем ее к ее физиологической основе, то мы придем к первой причине, в соответствии с которой психическая жизнь представляет собой, главным образом, напряжение и расслабление половых желез. Если мы на мгновение примем допущение, согласно которому такое механистическое объяснение «истинно», то это будет истина исключительно утомительная и обладающая крайне ограниченным диапазоном. Аналогичным утверждением будет утверждение, согласно которому половые железы не могут функционировать без адекватного «питания», откуда следует вывод, что сексуальность есть дополнительная функция питания. Истинность данного утверждения формирует важный раздел биологии низших форм жизни. 688 Однако если мы хотим работать в действительно психологической манере, то нам желательно знать «смысл» психологических явлений. Зная, из каких сортов стали изготовлены различные детали паровоза, из каких месторождениях добыт металл, где изготовлен, мы, тем не менее, на основании этих сведений ничего не узнаем о «функции» паровоза, то есть о его «смысле». Однако в понимании современной науки «функция» ни в коей мере не является исключительно каузальной концепцией: это концепция конечная, или «телеологическая». Ибо невозможно рассматривать психику исключительно с каузаль-

ой точки зрения: мы обязаны рассматривать ее также с финалистической точки зрения. Как замечает д-р 1итчелл (Mitchell), невозможно представить себе, что аузальное предопределение имеет одновременно конеч-ое значение. В этом содержалось бы очевидное проти-оречие. Однако теория познания не обязана оставаться а докантианском уровне. Как известно, Кант весьма сно показал, что механистическая и телеологическая очки зрения не являются «определяющими» (объектив-ыми) принципами, свойствами предмета — это чисто регулирующие» (субъективные) принципы мышления, , как таковые, не являются несовместимыми. Я могу, апример, с легкостью составить тезу и антитезу:

Теза: Все начало существовать в соответствии с меха-истическими законами. Антитеза: Кое-что начало суще-гвовать не только в соответствии с механистическими аконами. Кант комментирует это следующим образом: азум не может доказать ни одно из приведенных утвер-дений, ибо «априорно» чисто эмпирические законы при-оды не могут дать нам детерминистический принцип в тношении возможности событий.

Естественно, что современная физика перешла от чис-о механистической идеи к финалистической концепции охранения энергии, поскольку при механистическом бъяснении признаются только обратимые процессы, Tola как практическая истина состоит в том, что процессы рироды необратимы. Этот факт привел к созданию кон-епции энергии, стремящейся к ослаблению напряжения , следовательно, к определенному конечному состоянию.

Я считаю, что необходимы обе точки зрения: как кау-альная, так и финалистическая, но одновременно мне хо-елось бы подчеркнуть, что со времен Канта мы пришли пониманию отсутствия антагонизма между этими точ-ами зрения, если рассматривать их в качестве регулирую-шх принципов мысли, а не в качестве определяющих ринципов самой природы.

Говоря о содержании данной книги, я должен отметить ледующее. Меня вновь удивил тот факт, что некоторые ритики не могут отличить теоретические объяснения ав-ора от фантастических идей пациента. Так, в этом пови-

нен один из моих критиков, рассматривавший раздел «О значении сновидений, связанных с числами» («On the Significance of Number Dreams»). Ассоциации с цитатами из Библии, приведенные в этой работе, как ясно любому внимательному читателю, не являются придуманными мной произвольными пояснениями, а порождены воображением пациента. Легко обнаружить, что проведенное группирование чисел точно соответствует бессознательной психологической функции, от которой берет начало весь мистицизм чисел (Пифагорейцы, каббала и далее до самых давних времен). 692Выражаю глубокую благодарность моим серьезным критикам; хочу также поблагодарить госпожу Гарольд Ф-Маккормик (Mrs. Harold McCormic) за ее щедрую помощь, оказанную при подготовке настоящей книги.

Июнь 1917 г.

; В настоящее время можно с полным основанием утверждать, что до сей поры отсутствует возможность дать исчерпывающее и, следовательно, полное… S Как любопытный факт в истории науки следует отметить то обстоятельство… * Первоначально опубликовано в книге Кранефельдта «Психоана »> (W. M. Kranefeldt. Die Psychoanalyse. Berlin und…

А

всемирное распространение фрейдистского психоанализа, успех которого сопоставим только с Христианской Наукой, теософией и антропософией — сопоставим не только своим успехом, но и своим содержанием, ибо догматизм Фрейда очень близок к установке религиозной убежденности, характерной для этих движений. Помимо того, все четыре движения, бесспорно, психологичны. Если к этому мы добавим почти невероятный рост оккультизма в любой форме во всех цивилизованных странах Западного мира, то получим картину данного направления мысли, повсеместно табуируемого до некоторой степени, но, тем не менее, непреодолимого. Аналогично, современная медицина в значительной мере склоняется к Пара-цельсу и все в большей степени осознает роль психики в соматических заболеваниях. Даже традиционное уголовное законодательство начинает поддаваться требованиям психологии, о чем свидетельствуют задержки при вынесении приговоров и все учащающаяся практика привлечения к судопроизводству экспертов-психологов. 750 Все вышесказанное относится к положительным аспектам описываемого психологического движения. Однако с другой стороны, эти аспекты уравновешиваются столь же характерными отрицательными сторонами. Уже во времена Реформации сознательный разум начал уходить от метафизических постулатов эпохи готики, причем это отделение становилось все более резким и получало все более широкое распространение в каждом новом столетии. В начале XVIII века мир впервые увидел, как христианские истины б.ыли отвергнуты, а в веке XX правительство одного из крупнейших государств мира (Юнг имеет в виду тогдашний СССР — В. 3.) предпринимает максимальные усилия, направленные на искоренение христианской веры, как если бы это было заболевание. Тем временем интеллект белого человека в целом перерос авторитет католической догмы, а протестантизм распался на более чем четыреста фрагментов при посредстве самых тривиальных софизмов. Таковы очевидные отрицательные аспекты, и они объясняют, по какой причине люди устремляются к любому движению, от которого они надеются получить помощь и истину.

751 Религии являются великими системами, исцеляющими болезни души. Неврозы и подобные им заболевания возникают под воздействием психических сложностей. Но если какая-то догма обсуждается и ставится под сомнение, она утрачивает свою целительную силу. Человек, который больше не верит, что Бог, познавший страдание, сжалится над ним, поможет и успокоит его, придаст смысл его жизни, слаб — он становится добычей своей слабости, превращается в невротика. Бесчисленные патологические элементы среди населения являются одним из наиболее мощных факторов, подкрепляющих психологические тенденции нашего времени.

752 Еще один, и достаточно немаловажный, контингент формируют те, которые после периода веры в авторитеты просыпаются со своего рода возмущением и находят удовлетворение, смешанное с самобичеванием, отстаивая так называемую новую истину, которая губительно действует на их старые, еще тлеющие убеждения. Такие люди не могут молчать и, вследствие слабости своих убеждений и страха перед изоляцией, всегда должны группироваться, связанные узами новообращенных, компенсируя количеством свое сомнительное качество.

753 Наконец, существуют и те, которые серьезно ищут нечто, те, кто полностью убеждены в том, что душа есть место пребывания всех психических страданий и, одновременно, всех исцеляющих истин, которые когда-либо были поведаны страдающему человечеству как благие вести. Из души исходят самые бессмысленные конфликты, однако мы ожидаем от нее и решения или, по крайней мере, надежного ответа на мучительный вопрос: почему?

754 Человеку не обязательно быть невротиком, чтобы ощущать потребность в исцелении, эта потребность существует даже у людей, отрицающих с глубочайшим убеждением возможность такого исцеления. В момент слабости они не могут устоять перед соблазном заглянуть в учебник психологии, пусть всего лишь для того, чтобы найти рецепт, позволяющий образумить одного из двух супругов.

755 Эти совершенно различные интересы публики нашли свое отражение в вариациях на тему «психоанализ».

Школа Адлера, выросшая рядом с Фрейдом, обращает особое внимание на социальный аспект психической проблемы и, соответственно, все в большей степени склоняется к социальному воспитанию. Она отвергает все основные фрейдистские элементы психоанализа не только в теории, но и на практике, причем в такой степени, что, за исключением нескольких теоретических принципов, исходные точки соприкосновения со школой Фрейда почти неразличимы. По этой причине «индивидуальную психологию» Адлера нельзя более включать в концепцию «психоанализа». Это независимая система психологии есть выражение иного темперамента и совершенно иного мировоззрения.

756 Все интересующиеся «психоанализом» и желающие получить адекватный обзор данных по современной психиатрии должны изучить труды Адлера. Читатель найдет их крайне стимулирующими, а также сделает ценное открытие, согласно которому один и тот же случай невроза может найти убедительное объяснение как с точки зрения Фрейда, так и с точки зрения Адлера, несмотря на то, что оба способа объяснения кажутся почти диаметрально противоположными. Однако вещи, столь безнадежно различные в теории, находятся рядом, не противореча друг другу, в парадоксальной душе человека: каждое человеческое существо обладает как инстинктом власти, так и сексуальным влечением. Следовательно, каждый человек проявляет в своей психологии оба влечения, и каждый психический импульс характеризуется легкими обертонами, исходящими из обоих источников.

757 Поскольку количество основных инстинктов у человека и животного не было определено сколь-нибудь точно, немедленно появляется вероятность того, что изобретательный разум придумает еще несколько психологии, которые, как представляется, будут противоречить всем остальным, однако позволят получать вполне удовлетворительные объяснения. Но такие изобретения появляются не в результате простого сидения и последующего появления новой психологической системы из, скажем, художественного импульса. Психологии Фрейда и Адлера были созданы иным образом. Похоже, что они появились

как следствие внутренней потребности, оба исследователя сообщили о своих основных принципах, рассказали о своей психологии и, следовательно, о своем способе наблюдения за другими людьми. Это вопрос глубокого переживания, а не интеллектуальная игра (cojuring-trick). Хотелось бы, чтобы существовало большее число признаний подобного рода; они дали бы нам более полную картину потенциальных возможностей психического.

758 Мои собственные воззрения и основанная мной школа столь же психологичны и, поэтому, характеризуются теми же ограничениями и доступны для критики в той же мере, в какой я позволил себе критическое отношение к другим психологам. Насколько я могу судить о моей собственной точке зрения, она отличается от вышеупомянутых взглядов на психологию тем, что она не монистична, а характеризуется дуализмом, ибо основана на принципе противоположностей, и, возможно, плюралистична, ибо признает наличие множества относительно автономных психических комплексов.

759 Далее будет показано, каким образом я вывел теорию из того факта, что возможны противоречивые и одновременно удовлетворительные объяснения. В отличие от Фрейда и Адлера, принципы объяснения которых, в основном, редуктивны и постоянно возвращаются к воспоминаниям детства, ограничивающим природу человека, я отдаю предпочтение конструктивному или синтетическому объяснению в знак признания того обстоятельства, что завтра практически более значимо, чем вчера, а откуда менее значимо, чем куда. При всем уважении, которое я питаю к истории, мне все же представляется, что всматривание в прошлое, повторное переживание патогенных воспоминаний — каким бы мощным оно ни было — не столь эффективно для освобождения человека от мертвой хватки прошлого, как построение чего-то нового. Разумеется, я полностью осознаю, что без всматривания в прошлое и без интегрирования значимых воспоминаний, которые были утрачены, не может быть создано что-то новое. Но я считаю пустой тратой времени и ошибочным предрассудком выискивать в прошлом мнимые причины заболевания, ибо неврозы, независимо от обстоятельств

их появления, определяются и поддерживаются постоянно сохраняющейся неверной установкой, которую, после того, как она определена, необходимо откорректировать «сейчас», а не в раннем младенчестве. Недостаточно также просто осознать причины, поскольку лечение невроза в процессе анализа представляет собой моральную проблему, а не магическое воздействие прослушивания старых воспоминаний.

760 Помимо того, мои взгляды отличаются от взглядов Фрейда и Адлера в том отношении, что я придаю существенно иное значение бессознательному. Фрейд, придающий бессознательному бесконечно большее значение, чем Адлер (школа которого допускает его полное исчезновение) обладает более религиозным темпераментом, чем Адлер, и по этой причине он, естественно, присваивает автономную, пусть и отрицательную, функцию психическому не-эго. В этом отношении я несколько опережаю Фрейда. Для меня бессознательное не есть нечто, принимающее все нечистые помыслы и дурные воспоминания нечистого прошлого — как, например, вековые отложения общественного мнения, составляющие Супер-эго Фрейда. В действительности это вечно живой зародышевый слой в каждом из нас, и хотя он может использовать символические образы вековой давности, он хочет, чтобы они осмысливались по-новому. Разумеется, новое значение не появляется в готовом виде из бессознательного, подобно Афине Палладе, вышедшей во всеоружии из головы Зевса: живительный эффект наблюдается только в том случае, если продукты бессознательного серьезно соотносятся с сознательным разумом.

761 С целью истолкования продуктов бессознательного, я счел также целесообразным дать совершенно иное толкование сновидений и фантазий. Я не сводил их, как это делал Фрейд, к личностным факторам, а сравнивал их (как это подсказывает сама их природа) с символами, взятыми из мифологии и истории религии, с тем чтобы выявить тот смысл, который они пытаются выразить. Такой метод дал крайне интересные результаты, в значительной степени по той причине, что он позволил совершенно по-новому прочесть сны и фантазии, соединить иначе несо-

вместимые архаичные тенденции бессознательного с сознающей личностью (conscious personality). Долгое время такое объединение представлялось мне конечной целью, к которой следует стремиться, ибо невротики (а также многие нормальные люди) в глубине души страдают от разобщенности сознательного и бессознательного. Ввиду того, что в бессознательном содержатся не только источники инстинкта и вся доисторическая природа человека вплоть до животного уровня, но, наряду с этим, и творческие семена будущего, и корни всех созидающих фантазий, отрыв от бессознательного при невротической диссоциации означает отрыв от истоков жизни. Поэтому мне думается, что первейшей задачей психотерапевта является восстановление утраченных связей и живительного взаимодействия между сознательным и бессознательным. Фрейд резко осуждает бессознательное и ищет спасения в силе умеющего находить решение сознания. Этот ошибочный подход приводит к иссушению и жесткости там, где уже существует устойчивое сознание, ибо, удерживая антагонистические и кажущиеся враждебными элементы в бессознательном, сознание отказывается от необходимой для своего обновления живительной силы. 762 Однако подход Фрейда не всегда ошибочен, ибо сознание не всегда устойчиво. Устойчивость предполагает наличие жизненного опыта и определенную зрелость. Молодые люди, далекие от понимания своей сущности, подвергаются значительному риску и еще больше затрудняют постижение своей сущности, когда впускают «темную ночь души» в свое незрелое, неустойчивое сознание. Здесь оправдано некоторое осуждение бессознательного. Опыт убедил меня в том, что существуют не только различные темпераменты («типы»), но и различные стадии психологического развития, и можно с полным правом утверждать, что существует значительное отличие между психологией первой и второй половины жизни. Утверждая, что нельзя применять одинаковые психологические критерии в разные периоды жизни, я вновь отличаюсь от других исследователей.

Если ко всем вышеизложенным соображениям добавить, что я делаю различие для экстравертов и интровертов,

а в каждой из этих групп дифференцирую их по наиболее отличительным функциям (четыре из которых я могу выделить совершенно определенно), станет очевидным тот факт, что до настоящего времени моя главная забота как исследователя в области психологии заключалась в том, чтобы резко вмешаться в ситуацию, которая с двух других точек зрения проста до монотонности, и обратить внимание на непостижимую сложность психического, которой последнее характеризуется в реальной действительности.

764 Большинству людей хотелось игнорировать эти сложности, и они искренно сожалели об их существовании. Но разве стал бы физиолог утверждать, что тело человека устроено крайне просто? Или что проста живая белковая молекула? Если человеческая психика существует, то она должна обладать невообразимой сложностью и разнообразием, поэтому к ней нельзя подходить с позиций простой инстинктивной психологии. Я могу лишь с изумлением и благоговением взирать на глубины и высоты нашей психической природы. Ее внепространственная вселенная скрывает несказанное изобилие образов, накопившихся на протяжении миллионов лет развития жизни, и фиксируется в организме. Мое сознание подобно глазу, проникающему в наиболее удаленные места, однако именно психическое не-эго наполняет их внепростран-ственными образами. И эти образы — не бледные тени, а мощные влиятельные психические факторы. В наших силах неправильно их понять, но мы не можем лишить их силы, отрицая их существование. Рядом с этой картиной я хотел бы поместить изображение ночного звездного неба, ибо единственным эквивалентом вселенной внутри является вселенная вовне: точно так же, как я вступаю в этот мир через свое тело, я вступаю в тот мир через свое психическое начало.

765 Таким образом, я не могу сожалеть о сложностях, внесенных в психологию моими исследованиями, поскольку ученые всегда глубоко заблуждались, полагая, будто обнаружили простую природу вещей.

766 Надеюсь, что мне удалось в данном введении сообщить читателю о том, что психологические исследования, которые непрофессионалы свели к идее «психоанализа»,

уходят своими корнями значительно далее в историю, социологию и философию, чем о том говорит данный термин. Возможно, мне удалось также показать, что область исследований, представленная в данной книге, далека от того, чтобы являться достоверно определяемой территорией. Напротив, это растущая наука, только еще готовящаяся выйти из своей медицинской колыбели и стать психологией человеческой природы. 767 Излагаемый далее материал не ставит своей целью дать исчерпывающее описание всего диапазона современных психологических проблем. Описание ограничивается обзором начал современной психологии и элементарных проблем, относящихся, главным образом, к компетенции врача. Чтобы дать читателю более общую ориентацию, я включил в данное введение ряд более широких соображений.

ФРЕЙД И ЮНГ: РАЗНИЦА ВО ВЗГЛЯДАХ*

768 О различиях во взглядах Фрейда и моих собственных должен был бы, скорее, писать тот, кто стоит снаружи, вне сферы влияния идей, которые зовутся «Фрейдом» и «Юнгам». Не знаю, смогу ли я положиться на свою объективность, и насколько беспристрастно она позволит мне говорить даже о моих собственных идеях. Возможно ли это вообще? Я сомневаюсь. И если кому-нибудь удастся проделать подобный фокус барона Мюнхгаузена, то я готов спорить, что его идеи в конечном счете самому ему не принадлежали.

769 Разумеется, идеи, имеющие многих сторонников, никогда не принадлежат их так называемому создателю: в большей степени он сам находится в кабале у своей идеи. Захватывающие, или впечатляющие, идеи, которые принято полагать истинными, содержат в себе нечто особенное. Хотя они обязаны своим происхождением определенному времени, по сути, такие идеи всегда безвременны; они восстают из сферы творческой психической жизни, из которой эфемерный дух отдельного человека вырастает как растение, которое цветет, приносит плод и семя, увядает и умирает. Идеи обязаны происхождением чему-то более великому, нежели отдельный человек. Не мы их делаем, а, наоборот, мы сделаны ими.

770 С одной стороны, идеи являются неизбежным признанием того, что не только высшее в нас, но также и наше несовершенство и личная наша ничтожность рвутся на свет дня. Идеи абсолютны, они над психологией! Откуда иначе им взяться, как не из субъективного? Может ли за-

* Впервые опубликовано в: Kolnische Zeitung (Koln, 7 Mai 1929, p. 4) [Ges. Werke IV] под названием «Der Gegensatz Freud und Jung». На русском языке напечатано в: К. Г. Юнг. Проблемы души нашего времени. М., 1993 («Противоречия Фрейда и Юнга». Пер. А. М. Бо-ковикова).

щитить нас опыт от субъективной предвзятости? Не является ли всякий опыт, даже в самом наилучшем случае, по крайней мере наполовину субъективным толкованием? С другой стороны, однако, субъект тоже является объективной данностью, частицей мира, и то, что от него исходит, в конце концов, исходит из основы мира, ведь даже самое редкое и невероятное живое существо носит на себе и питает общая для всех нас земля. Как раз самые субъективные идеи и являются тем, что ближе всего стоит к природе и сущности, поэтому их можно было бы назвать и самыми истинными. Но «что есть истина»?

7711 В психологии я прежде всего отказался бы от мысли, что мы, современные люди, вообще в состоянии высказать что-либо «истинное» или «правильное» о сущности психического. Лучшее, что мы можем сделать, — это правдиво выразить. «Правдиво выразить» — значит понять и подробно изложить субъективно данное. Один будет подчеркивать непосредственно саму форму, в которой он может работать со своим материалом и поэтому полагать себя творцом того, что он обнаруживает внутри себя, другой будет выделять то, что он созерцает, а потому говорить о являющемся, при этом он сознает себя воспринимающим существом. Истина лежит, наверное, посредине: подлинное выражение заключается в том, чтобы придать форму наблюдаемому.

77^2 В этом приеме и действии заключено все, чем может похвастаться даже самое честолюбивое притязание современных психологов. Наша психология — это более или менее удачно оформленное признание некоторых людей, но так как эти люди в достаточной степени типичны, то такое признание можно использовать также и для довольно полного описания множества других людей. Однако те, кто обнаруживают другой тип, тоже ведь относятся к роду человека, а из этого можно заключить, что и они, хотя и в меньшей степени, затронуты этим знанием. То, что Фрейд говорит о роли сексуальности, об инфантильном удовольствии и его конфликте с «принципом реальности», об инцесте и тому подобном, — все это прежде всего является самым верным выражением его личной психологии. Это удачно

26^4

оформленное выражение субъективно наблюдаемого. Я не противник Фрейда, хотя его собственная близорукость и близорукость его учеников хотят поставить на мне такое клеймо. Ни один опытный врачеватель души не может отрицать того, что имеются по меньшей мере десятки случаев, когда психология по всем основным моментам согласна с Фрейдом. Поэтому Фрейд именно своим субъективным знанием способствовал рождению великой человеческой истины. Он сам является наглядным примером своей психологии и посвятил свою жизнь и творчество выполнению этой задачи.

Каков сам человек, так он и видит. А поскольку у различных людей и психическая организация различна, то они соответственно и видят по-разному, и выражают разное. И прежде других это продемонстрировал один из самых первых учеников Фрейда Альфред Адлер: он излагал тот же самый опытный материал с совершенно иной точки зрения, и его способ смотреть на вещи является по крайней мере не менее убедительным, чем способ Фрейда, потому что сам Адлер представляет тип психологии, который также встречается достаточно часто. Представители же обеих этих школ, как мне известно, считают меня, вне всяких сомнений, неправым, но я уверен, что история и все непредвзято мыслящие люди признают мою правоту. Я не могу не высказать упрека обеим школам в том, что они чрезмерно склонны рассматривать человека под углом его дефектов и патологии. Убедительным примером этого является неспособность Фрейда понять религиозное переживание, о чем весьма красноречиво свидетельствует его книга «Будущее одной иллюзии».

В отличие от него я предпочитаю понимать человека исходя из его здоровья и даже стремлюсь освобождать больных от той психологии, которая излагается на каждой странице произведений Фрейда. Мне неизвестны такие случаи, где Фрейд хоть в чем-то вышел бы за рамки собственной психологии и избавил своего пациента от того недуга, от которого, к тому же, страдает и сам врач. Его психология представляет собой психологию невротического состояния определенной чеканки, следовательно,

она является действительно истинной лишь в пределах соответствующего состояния. В рамках этих границ Фрейд прав и законен — даже там, где он ошибается. Ведь и это тоже относится к общей картине, а потому вполне соответствует его вероисповеданию. Но подобная психология, основанная, к тому же, — а это симптом болезненности — на некритичном, даже бессознательном мировоззрении, которому свойственно значительно суживать горизонты переживания и видения, — такая психология не может являться психологией здоровых людей. Фрейд был во многом не прав, отказавшись от философии. Он никогда не критикует свои исходные положения, так же как ни разу им не подвергались критике и его собственные психологические предпосылки. В свете моих предыдущих рассуждений это легко можно понять как необходимость: ведь критика своих собственных положений, наверное, лишила бы его возможности столь наивно изложить свою оригинальную психологическую систему, как он сделал это в своей работе «Толкование сновидений». Во всяком случае, — я чувствую — это стоило бы ему большого труда. Я никогда не пренебрегал горько-сладким напитком критической философии и предусмотрительно принимал его, по крайней мере, в малых дозах. Слишком мало — скажут мои противники. Даже чересчур много — говорит мое собственное чувство. Легко, слишком легко отравляет самокритика изысканное добро наивности, тот дар, который так необходим каждому творческому человеку. Во всяком случае, философская критика помогала мне увидеть субъективный характер исповедания любой психологии — в том числе и моей. Однако я должен запретить моей критике лишать меня своей собственной креативности. И хотя я знаю, что за каждым словом, которое я высказываю, стоит моя особенная и единственная в своем роде Самость со своим специфичным для нее миром и своей историей, я все-таки буду следовать за своей потребностью говорить от самого себя в пределах так называемого опытного материала. Этим я всего лишь служу цели человеческого познания, которой также хотел служить и Фрейд и которой он, несмотря ни на что, служил. Знание основывается не только на истине, но и на заблуждении.

775 Понимание субъективного характера всякой психологии, созданной отдельным человеком, является, пожалуй, той отличительной чертой, которая самым строгим образом отделяет меня от Фрейда.

776 Другим отличительным признаком представляется мне тот факт, что я стараюсь не иметь бессознательных и, следовательно, некритичных исходных мировоззренческих пунктов. Я говорю «стараюсь», ибо кому известно наверняка, что у него нет бессознательных исходных посылок? По крайней мере я стараюсь избегать самых грубых предубеждений и поэтому склонен признавать всех возможных богов, предполагать, что все они обнаруживают себя в человеческой душе. Я не сомневаюсь, что природные инстинкты, будь то эрос или жажда власти, с большой силой проявляются в душевной сфере; я не сомневаюсь даже в том, что эти инстинкты противостоят духу, ведь они всегда чему-то противостоят, и почему тогда это что-то не может быть названо «духом»? Насколько мало я знаю, что такое сам по себе «дух», настолько же мало мне известно и то, что такое «инстинкты». Одно столь же таинственно для меня, как и другое, и я совершенно не способен объявить одно из двух недоразумением — ведь то, что Земля имеет только одну Луну, не есть недоразумение: в природе нет недоразумений, они существуют лишь в сфере того, что человек называет «разумом». В любом случае, инстинкт и дух находятся по ту сторону моего понимания: все это понятия, которые мы употребляем для неизвестного, но властно действующего.

777 Поэтому мое отношение ко всем религиям позитивно. В содержании их учений я вновь узнаю те фигуры, с которыми сталкиваюсь в сновидениях и фантазиях моих пациентов. В их морали я вижу попытки, подобные тем, с помощью которых мои пациенты интуитивно стараются найти верный способ обходиться с силами психической жизни. Священнодействия, ритуалы, инициации и аскетизм чрезвычайно интересны для меня как пластичные и разнообразные техники создания правильного пути. Таким же позитивным является мое отношение к биологии и вообще ко всему естественно-научному эмпиризму, который представляется мне мощной (геркулесовой) попыт-

кой понять психическое снаружи, и, наоборот, религиозный гнозис кажется мне такой же гигантской попыткой человеческого разума извлечь знание космоса изнутри. В моей картине мира присутствует огромное внешнее и такое же огромное внутреннее начало, а между ними находится человек, обращенный то к одному, то к другому полюсу, чтобы в зависимости от темперамента и склонностей считать абсолютной истиной то одно, то другое и в зависимости от этого отрицать одно ради другого или же приносить этому другому в жертву первое.

78 Данная картина является, конечно, предположением, но таким, от которого я отступать не намерен, ибо оно слишком ценно для меня в качестве гипотезы. Я нахожу как эвристическое, так и эмпирическое подтверждение данного предположения, а в силу consensus gentium (Согласие всех —лат.) оно для меня вообще бесспорно. Из этой гипотезы, источником которой, несомненно, являюсь я сам, и возникло мое учение о типах — даже если я и воображаю себе, что вывел его из опыта, — а также мое примирение с расходящимися точками зрения, как, например, с тем же Фрейдом.

79 На представлении о противоречивой картине мира основывается и моя идея о психической энергии, которая должна рождаться из взаимодействия противоположностей подобно энергии физического явления, предполагающей существование противоположении типа горячо — холодно, высоко — низко и т. д. Если для Фрейда сексуальность вначале была чуть ли не единственной психической инстинктивной силой и лишь после моего отделения он начал учитывать другие факторы, то я охватываю понятием энергии все более или менее ad hoc (случайным образом) сконструированные душевные побуждения или силы, чтобы исключить произвольные положения обычной энергетической психологии, уйти от которых в противном случае представляется практически невозможным. Поэтому я больше не говорю о силах или отдельных влечениях, я говорю теперь о «ценностной интенсивности»*. Но этим не отрицается важность сексуальности в психи-

* Ср: Uber psychische Eneigetik und das Wesen der Traume. Gesam-lelten Werke (GW8).

ческом явлении, как это упорно приписывает мне Фрейд. Все, что я ищу — это установление границ сексуальной терминологии, наводнившей все обсуждения психического у человека, и нахождение для самой сексуальности подобающего ей места. 780 В конце концов, сексуальность является — и этого не будет отрицать ни один здравомыслящий человек — лишь одним из биологических инстинктов, лишь одной из психофизиологических функций, пусть даже и очень важной и богатой последствиями. Но что, например, произойдет, если мы перестанем питаться? Относящаяся к сексуальности психическая сфера в настоящее время, несомненно, в значительной степени нарушена, но если даже один зуб способен так сильно беспокоить, то душу в целом можно сравнить с челюстью, полной больных зубов. Тип сексуальности, описываемый Фрейдом, является, несомненно, сексуальной навязчивой идеей, которая всякий раз встречается там, где пациента необходимо выманить либо вытолкнуть из неподходящей ситуации или установки. Это вид застойной сексуальности, которая снижается до нормальной пропорции, как только освобождается путь к развитию. Чаще всего это застревание в семейном чувстве обиды, в эмоциональной надоедливости так называемого «семейного романа», ведущих к запруживанию жизненной энергии, что является как раз тем застоем, который неизбежно проявляется в форме так называемой инфантильной сексуальности. В данном случае речь идет не об изначальной природной сексуальности, а о неестественном оттоке напряжения, которое было бы на своем месте в какой-либо другой области жизни. Тогда зачем же нужно плавать в этой наводненной области? Ведь намного важнее — так по крайней мере кажется прямолинейному разуму — открыть сточные каналы, то есть найти те возможности или установки, которые обеспечат выход энергии, иначе получится не что иное, как порочный круг, каким представляется мне фрейдовская психология. У нее нет никакой возможности освободиться от безжалостного ярма биологического явления. Отчаявшись, надо воскликнуть вместе с Павлом: «Я бедный человек, кто же избавит меня от бремени этой смерти?» А наш духовный человек, покачивая голо-

вой, говорит вместе с Фаустом: «Ты осознаешь только одно влечение», то есть телесные оковы, ведущие назад к отцу и матери или вперед к детям, которые произошли из нашей плоти — «инцест» с прошлым и «инцест» с будущим, наследный грех увековечивания «семейного романа». Поэтому единственным избавителем здесь может быть только дух, тот самый, противоположный полюс явлений мира; не дети плоти, а «дети Бога» испытывают свободу. В драме Эрнста Барлаха «Мертвый день» мать-демоница говорит в трагическом финале семейного романа: «Удивительно лишь то, что человек не желает признать Бога своим отцом». Именно этого никогда не хотел признать Фрейд, и против этого выступают все его единомышленники, или, по крайней мере, они не могут подобрать к этому ключ. Теология не идет навстречу ищущим, потому что она требует веры, являющейся в свою очередь подлинной и верной харизмой, которую никто не в состоянии сотворить сам. Мы, современные люди, вынуждены заново переживать дух, то есть овладевать прежним опытом. Это единственная возможность разорвать заколдованный круг биологического явления. 81 Данное положение является третьим пунктом, который отличает мою точку зрения от взглядов Фрейда. Из-за этого пункта мне часто предъявляют обвинение в мистицизме. Но я не считаю себя ответственным за тот факт, что человек всегда и везде естественным образом развивал религиозную функцию и что поэтому человеческая психика с давних пор пропитана и пронизана религиозными чувствами и представлениями. Кто не видит этого аспекта человеческой психики, тот не видит ничего, а кто пытается досконально объяснять или даже просто разъяснять его — лишен чувства реальности. Или, может, отцовский комплекс, пронизывающий всю фрейдовскую школу с головы до пят, доказывает, что произошло достойное упоминания избавление от фатальности семейного романа? Этот отцовский комплекс с его фанатичной закостенелостью и слишком большой чувствительностью является непонимаемой религиозной функцией, мистицизмом, который овладел биологическим и семейным. Своим понятием «Сверх-Я» Фрейд делает робкую попытку втиснуть древний образ Иеговы в свою

психологическую теорию. О таких вещах лучше говорить ясно. Поэтому я предпочитаю называть вещи именами, которыми они всегда назывались.

782 Колесо истории нельзя повернуть вспять, и шаг человечества к духовной жизни, начало которой положено еще первобытными инициациями, не должен отрицаться. Конечно, наука не только может, но и должна образовывать частные области с ограниченными гипотезами, поскольку она и действует в этом направлении, однако психическое является более высшим образованием по сравнению с сознанием, большей целостностью, матерью и предусловием сознания. Научная мысль, являясь лишь одной из присущих психике функций, никогда не исчерпает полноту психической жизни. Психотерапевт не должен позволять своему видению исчерпываться патологией и быть непомерно глухим к пониманию того, что даже больной разум все же является человеческим и что, несмотря на свою болезнь, он все-таки бессознательно участвует во всеобщности жизни человечества. Более того, он даже должен уметь признать и то, что «Я» страдает не только из-за своего отделения от общего, а следовательно, от человечества, но также и из-за потери духовности. «Я» фактически является «средоточием страха», как правильно говорит Фрейд в своей работе «Я и Оно», а именно до тех пор, пока оно снова не возвратится к «отцу» и «матери». Мысль Фрейда разбивается о вопрос Никодима: «Как может человек родиться, когда он стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» (Ин. 3:4) История повторяется — если можно сравнить малое с великим — в виде домашнего спора современной психологии.

783 С давних времен инициации учат о рождении из духовного, а человек удивительным образом снова и снова забывает о божественном зачатии. Такая забывчивость не указывает на какие-то особые силы духа, более того, последствия ее выражаются в невротическом недоразвитии, озлобленности, сужении интересов, опустошенности. Нетрудно избавиться от духа, но в супе не будет соли, «соли земли». Ведь дух снова и снова доказывает свою силу в том, что от поколения к поколению передаются важнейшие учения и посвящения древних. Снова и снова нахо-

длятся люди, понявшие значение того, что их отцом явля-етгся Бог. Равновесие телесного и духовного оставляет сфе-руу духа сохранной. 14 Разница во взглядах между Фрейдом и мной основы-ваается главным образом на различии принципиальных предварительных положений. Но предварительные поло-жсения неизбежны, а поскольку это так, то и не надо де-лгать вид, будто бы их вовсе не было. Я осветил здесь прежде всего принципиальные аспекты наших позиций, ибо, оссновываясь на них, легче понять все многочисленные ча-сттные различия между моей и Фрейда точками зрения.

ВКЛАД В ПСИХОЛОГИЮ СЛУХОВ*

Около года тому назад N-ское школьное начальство поручило мне составить свидетельство о психическом состоянии 13-летней ученицы Марии X. Мария незадолго до этого была исключена из школы, так как она подала повод для возникновения дурных слухов — или же, просто говоря, для болтовни об учителе ее класса. Наказание было жестоким для ребенка и, тем более, для родителей: школьное начальство было не прочь принять девочку обратно в школу под защитой врачебного свидетельства.

Привожу фактические данные этого своеобразного случая. Окольными путями до учителя дошел слух, будто девочки рассказывают про него историю, двусмысленную в сексуальном отношении. По наведенным справкам оказалось, что Мария X. как-то рассказала трем подругам сон следующего содержания: «Весь класс пошел купаться. В нашей купальне не было места и мне пришлось перейти к мальчикам. Потом мы поплыли далеко по озеру. (В виде пояснения: Лина 77.** , г-н учитель и я.) И вот подошел к нам пароход. Учитель спросил нас: Хотите есть? Тогда мы доплыли до К. Там была свадьба. (В виде пояснения: венчался друг г-на учителя.) И нам позволили прийти на свадьбу. Потом поехали путешествовать. (В виде пояснения: я, Лина П. и г-н учитель.) Было как бы свадебное путешествие. Мы приехали в Андерматт, а там в гостинице не было места и нам пришлось переночевать в амбаре. Там у жены родился ребенок и учителя позвали в крестные отцы».

* Впервые опубликовано на немецком как «Ein Beitrag zur Psycho-logie des Geruchtes», в Zentraiblatt fur Psychoanalyse (Wiesbaden), I (1910/11): 3, 81—90. На русском языке впервые напечатано в: К. Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии. Том I. Цюрих, 1939. С. 294—305. Для данной публикации за основу был взят перевод из этого издания, выполненный Софией Лорие. В редактировании перевода принимала участие 3. А. Кривулина.

**Ее сестра. См. пар. 119.

10 к. Юиг

97 Так девочка рассказала мне свой сон в то время, когда я исследовал ее. По настоянию учителя она изложила его и письменно. В этом первоначальном изложении очевидный пропуск после слова «пароход» был заполнен следующим образом: «Мы сели. Потом мы замерзли. Какой-то старик дал нам кофту, которую г-н учитель надел». Вместо этого пропущено упоминание о том, что они не нашли места в гостинице и должны были переночевать в амбаре.

98 Девочка тотчас же рассказала сон не только трем подругам, но и матери. Мать передала мне этот рассказ; он лишь в мелочах отличался от двух вышеприведенных редакций. Исследовав дело, учитель, несмотря на глубокое свое глубокое недоверие, так же как я, не мог найти в рассказе ничего более подозрительного. Это говорит о том, что первоначальная форма рассказа мало отличалась от последующих. (Фраза о том, что они замерзли и учитель надел кофту, очевидно, была уже вставлена ранее; фразой этой девочка как бы бессознательно пытается восстановить логическую связь между отдельными действиями. Ведь выходя из воды все мокры и одеты только в купальные костюмы. А присутствовать не одевшись на свадьбе — невозможно.) Учителю сначала, конечно, казалось невероятным, чтобы это был только сон; он подозревал злую выдумку. Однако в конце концов он все-таки должен был признать за факт, что это был лишь невинный пересказ сна. Он должен был сознаться, что было бы неестественно, если бы ребенок с такой утонченностью в скрытой форме рассказывал двусмысленности сексуального свойства. Одно время он колебался между предположениями: утонченная ли это выдумка или только сон, сам по себе невинный, но истолкованный подругами в сексуальном смысле. Когда первый порыв возмущения прошел, он понял, что вина Марии X. не может быть так уж велика и что фантазия ее подруг способствовала распространению слухов. Тогда он поступил очень умно: он запер подруг Марии, каждую отдельно, и заставил их написать все то, что они знали о сне.

99 Прежде, чем обращаться к свидетельским показаниям, рассмотрим этот сон аналитически. В соответствии с мнением учителя и с фактами, мы прежде всего должны при-

знать, что дело касается действительного сна, а не выдумки; тем более, что такое количество двусмысленностей девочка и не могла бы выдумать. При сознательной выдумке всегда стараются создать по возможности логическую связь и гладкие переходы между отдельными картинами, тогда как сон об этом не заботится; он творит именно с пропусками, а это, как мы видели, во время сознательной разработки сна приводит к вставкам. Пропуски имеют большое значение. В купальне пропущено раздевание, нагота; затем недостает подробного описания совместного пребывания в воде. Отсутствие костюмов на пароходе исправляется вышеприведенной вставкой, но только для учителя, намекающей на то, что его нагота прежде всего и настоятельнее всего требует прикрытия. Нет подробного описания свадьбы и переход с парохода нескладный. Прежде всего непонятно, почему приходится ночевать в амбаре. Параллельно этому появляется недостаток места в купальне, вследствие чего приходится перейти в мужское отделение, и опять-таки недостаток места в гостинице уничтожает еще раз разделение полов. Картина амбара тоже неполная, рождение ребенка является внезапно и вне всякой связи. Учитель в качестве крестного играет двусмысленную роль. Роль же Марии во всем рассказе совсем второстепенная. Она является, собственно говоря, только зрителем.

100 Все это совершенно похоже на настоящий сон: это могут подтвердить все, хорошо знакомые со снами девочек этого возраста. Толкование сна до того просто, что мы спокойно можем предоставить его подругам Марии, свидетельские показания которых мы тут же приводим.

Свидетели-очевидцы

101 (1). «М. снилось, будто она и Лина П. пошли с нашим учителем купаться. Когда они отплыли довольно далеко от берега, М. сказала, что она не может дальше плыть, так как у нее очень болит нога. Тогда учитель сказал: „Она могла бы сесть ко мне на спину". М. села к нему на спину и они вместе поплыли. Через некоторое время подошел пароход, и они сели на него. У учителя будто бы был

канат, которым он связал М. и Л. и потащил их за собой по озеру. Так они доехали до Ц. и там сошли. Но вот на них не оказалось одежды. Учитель купил куртку, а М. и Л. кто-то дал густую вуаль, и все трое пошли по Озерной улице. Это было в то время, когда еще праздновали свадьбу. Вот они повстречались со свадьбой. На невесте было голубое шелковое платье, но вуали не было. Она спросила М. и Л., не будут ли они так добры, не дадут ли ей вуаль. М. и Л. дали; за это им позволили прийти на свадьбу. Они пошли в гостиницу „Солнце". А потом было свадебное путешествие в Андерматт; я забыла, остановились ли они в гостинице в А. или в Ц. Там их угостили кофе, картофелем, медом и маслом. Дальше нельзя ничего сказать, но только под конец учителя позвали в крестные». 102 Отсутствует окольный путь с недостатком места в купальне: Мария с учителем прямо идут купаться. Совместное пребывание в воде получает более личную связь при посредстве каната, соединяющего двух девочек с учителем. «Сидение»,* дословно «воссесть» (на спину учителя), двусмысленность, появившаяся в первоначальном рассказе, отходит на второй план, на первом же плане — учитель, сажающий Марию на свою спину. В этом рассказе есть и маленькая описка: она могла бы сесть ко мне (вместо к нему) на спину — она указывает на то, как близко рассказчица принимает к сердцу эту подробность. Этим объясняется, почему сон так непосредственно выводит на сцену пароход: он нужен для того, чтобы двусмысленному сидению на спине придать тот невинный оборот, к которому обычно прибегают и в кафешантанном репертуаре. То, что они были неодеты, уже раньше выдвигается как-то неуверенно и вызывает у рассказчицы живейший интерес. Учитель покупает куртку, девочкам же дают длинную вуаль. (Заметим, что такие вуали носят только на похоронах и на свадьбах.) На то, что речь идет именно о свадьбе, указывает маленькое замечание о том, что на не-

*Aufsitzen в оригинале. Слово означает «сидеть на чьей-то спине» и «вскарабкиваться», «забираться» на лошадь или какое-либо транспортное средство. Применительно к пароходу используется лишь в исключительных случаях.

весте не было вуали. (На которой вуаль — та и невеста). Рассказчица, близкая подруга Марии, помогает ей продолжать сон: вуаль — атрибут невесты или невест, Марии и Лины. Но такое соблазнительное и безнравственное положение разрешается тем, что девочки уступают вуаль невесте, и все принимает невинный оборот. Тем же приемом рассказчица пользуется, описывая двусмысленное положение в Андерматте: там подают все вкусное — кофе, картофель, мед и масло. Вторичное возвращение к детству по известному образцу. Следствие всего этого кажется бессвязным: учителя вдруг приглашают в крестные.

(2). «М. снилось, будто она пошла купаться вместе с Л. и г-ном учителем. Далеко от берега М. будто сказала г-ну учителю, что у нее сильно заболела нога. Тогда г-н учитель сказал, что она может сесть на него. Последние слова, я не знаю, так ли были рассказаны, но мне кажется, что так. На озере как раз был пароход и г-н учитель сказал, чтобы она доплыла до парохода и села на него. А дальше я хорошенько и не знаю, как она рассказывала. Тогда г-н учитель сказал — или Мария сказала — я уже хорошенько не знаю, кто, — что в Ц. они сойдут и пойдут домой. Тогда г-н учитель позвал двоих мужчин, которые будто как раз там купались, и сказал им, чтобы они снесли детей на берег. Тогда Л. села на одного из них, а М. на другого, толстого, а г-н учитель будто держал толстяка за ногу и плыл за ним. Причалив к берегу, они будто побежали домой. По дороге г-н учитель встретил своего друга, а тот как раз венчался. М. сказала: „Тогда была еще мода такая, чтобы пешком ходить, а не в коляске". Тогда невеста сказала, что им можно пойти, а г-н учитель сказал, что было бы очень мило, если бы девочки отдали невесте черную вуаль, которую им дали по дороге где-то, я уж хорошенько не знаю, где. Дети отдали, а невеста сказала: вот добрые дети! Потом они пошли дальше и зашли в гостиницу „Солнце". Там им дали поесть, я хорошенько не знаю, что. Во время свадебного путешествия они очутились в Андерматте. Там они пошли в амбар и танцевали. Все мужчины скинули сюртуки, только г-н учитель не скинул. Тогда невеста сказала, чтобы он тоже скинул сюртук. Г-н учитель отказался, а потом все-таки сделал. И вот

г-н учитель оказался —. И г-н учитель сказал, что он замерз. Дальше я рассказывать не могу, потому что неприлично. Вот и все, что я слышала о сне».

104 И эта рассказчица уделяет большое внимание «воссе-данию», но она не уверена, говорится ли в первоначальном рассказе о том, чтобы сесть на учителя или на пароход. Но эта неуверенность с избытком вознаграждается ярко разукрашенным рассказом о двух чужих мужчинах, взявших девочек на свои спины. Сидение на спине слишком ценная для рассказчицы мысль, чтобы легко от нее отказаться, но ее стесняет учитель как объект «сидения». Неполный костюм также возбуждает живой интерес. Венчальная вуаль стала черной, траурной (конечно, для того, чтобы было меньше соблазна). К невинности присоединяется и добродетель: «добрые дети». Безнравственное желание попутно превращается в добродетель, сильно подчеркнутую и потому сомнительную. Сцена в амбаре, недостаточно расписанная в первоначальном рассказе, становится у этой рассказчицы очень содержательной: мужчины скинули сюртуки и учитель тоже, и потому он оказался — то есть голым и замерз. После этого все становится слишком «неприлично». Рассказчица также верно отгадала параллель, предложенную нами выше при разборе первоначального рассказа: она внесла сюда сцену раздевания, относящуюся, собственно говоря, к купанью — ведь как-нибудь надо же, наконец, объявить, что девочки оказались вместе с голым учителем.

105 (3). «М. рассказала, будто ей снилось: Раз я пошла купаться, и в раздевальне для меня не было места. Г-н учитель взял меня в свою раздевальню. Я разделась и пошла купаться. Доплыв до откоса, я встретила г-на учителя. Он спросил, не хочу ли я переплыть с ним озеро. Я согласилась, и Л. П. тоже. Мы поплыли, и скоро достигли середины озера. Мне не хотелось плыть дальше. Больше я не могу ничего точно рассказать. Вскоре после этого подошел пароход, и мы на него сели. Г-н учитель сказал: „Мне холодно". Матрос дал нам старую рубаху. Каждый из нас троих оторвал по лоскуту рубахи. Я повязала этим лоскутом шею. Потом мы опять сошли с корабля и поплыли дальше по направлению к К. Л. П. и мне плыть дальше

не хотелось, и два толстяка посадили нас к себе на спины. В К. нам дали вуаль, мы закутались в нее. В К. мы вышли на улицу. Г-н учитель встретил своего друга, который пригласил нас на свадьбу. Мы пошли в гостиницу „Солнце" и играли в игры. Мы и полонез танцевали. А дальше я не знаю в точности, что было. Потом мы совершили свадебное путешествие в Андерматт. У г-на учителя не было денег, и он в Андерматте украл каштаны. Г-н учитель сказал нам: „Как я рад, что путешествую с моими двумя ученицами!" Дальше следует неприличие, о котором я писать не хочу. Вот и весь сон». 106 Совместное раздевание переносится в тесную раздевальню. Отсутствие одежды дает повод к новому варианту (старая рубаха разрывается на три части). О сиденьи на спине учителя здесь не говорится вследствие слишком большой неуверенности. Вместо этого девочки садятся на двоих толстых мужчин. Так как «толщина» сильно подчеркивается, то надо заметить, что и учитель обладает приятной дородностью. Замещение весьма типично: для каждой по учителю. Удвоение или умножение личности есть прежде всего признак ее значительности, то есть оккупации либидо*. Особенно ясно выявляется такое умножение личности в культах и мифологиях. (Сравн. Троицу и две мистические исповедные формулы «Isis una quae es omnia», «Hermes omnia solus et ter unus»). В обиходе тоже говорят: «он ест, пьет или спит „за двоих"». Умножение личности выражает также аналогию или сравнение, например, «как моя подруга...» или «как у меня, так и у моей подруги одинаковые этиологические запросы» (Фрейд.) В случаях шизофрении умножение личности выражает также и оккупацию либидо, так как умножается всегда та личность, на которую больной переносит свои чувства. (Например, «есть два профессора N». — «Так Вы тоже д-р Юнг? Сегодня утром у меня уже был господин, выдававший себя за д-ра Юнга». Очевидно, такова общая тенденция больных шизофренией: разложение имеет аналитически ослабляющее значение, удерживающее слишком

* Сравнить удвоение атрибутов при шизофрении в моей «Психологии dementia ргаесох».

сильные впечатления. Умножение личности имеет еще одно значение, однако не совсем подходящее под это понятие: это превращение и возведение какого-либо атрибута личности в живое лицо. Возьмем простой пример: Дионис и его спутник Фалес, причем Фалес — «Phallos» — не что иное, как половой орган самого Диониса. И вся дио-нисова свита (сатиры, титиры, силены, менады, мимал-лоны) — не что иное, как олицетворения атрибутов самого Диониса.

1071 Сцена в Андерматте особенно остроумно разукрашена и является настоящим продолжением сна: «учитель ворует каштаны», он делает нечто недозволенное. Под каштанами или жареными каштанами — трескающимися во время жарки — подразумеваются женские половые органы. И делается понятным замечание учителя об «особенной радости», которую доставляет ему путешествие со своими ученицами — замечание, следующее непосредственно после кражи каштанов. Кража каштанов, очевидно, индивидуальная вставка, так как она в других показаниях больше нигде не встречается. Она показывает, как интенсивно школьные подруги сочувствуют сну Марии X., то есть как силен их «общий этиологический запрос».

1088 Тут заканчиваются показания свидетелей-очевидцев. Вуаль, боль в ноге — все это подробности, намек на которые можно предположить и в первоначальном рассказе. Другие же вставки, безусловно, индивидуальны, основаны на самостоятельном внутреннем сочувствии идее сна со стороны каждой из подруг Марии.

Свидетели понаслышке

1099 (1). «Вся школа пошла купаться с г-ном учителем. Только Мария не нашла места в купальне, где она могла бы раздеться. А г-н учитель сказал: „Ты можешь прийти в мою комнату; разденься у меня". Она вошла, но ей все-таки было очень стыдно. Раздевшись они вошли в воду. Г-н учитель взял длинную веревку и обвязал ею Марию. И они вместе уплыли далеко. Но Мария устала, и г-н учитель взял ее себе на спину. М. увидела Лину П. и позвала: пойдем с нами; и Лина пошла с ними. Все уплыли еще дальше и повстречались с пароходом. Тогда г-н учитель спросил: „Можем мы

подняться? Вот девочки устали". Пароход остановился, и все сели на пароход. Не знаю наверное, как они опять очутились на берегу. Г-ну учителю дали старую ночную кофту. Он надел ее на себя. Тут он встретился со своим другом; была свадьба этого друга. Пригласили и их — г-на учителя, Марию и Лину. Свадьбу праздновали в К., в гостинице „Корона". Им захотелось сыграть полонез. Г-н учитель не захотел. А другие уговаривали его. Тогда он взял Марию и сказал: „Я больше не вернусь домой, кжене и детям. Мария, ты мне милее всех". Она очень обрадовалась. После свадьбы они поехали путешествовать. Г-ну учителю, Марии и Лине тоже позволили ехать. Они отправились в Милан. А потом поехали в Андерматт, где нигде не могли найти ночлега. Пошли в амбар, где все вместе могли провести ночь. Дальше я ничего сказать не могу, потому что становится уж очень неприлично».

110 Сцена раздевания в купальне ярко расписана; совместное пребывание в воде еще упрощается — это упрощение уже было подготовлено историей с канатом — учитель связывает себя с Марией. О Лине П. тут совсем не говорится больше, она появляется позднее, когда Мария уже сидит на спине учителя. Костюм здесь — «ночная кофта». О свадьбе говорится очень просто: учитель не хочет возвращаться домой, к жене и детям. Мария ему милее всех. В амбаре все вместе ночевали, а потом стало уж очень неприлично.

111 (2). «Рассказывали, будто она пошла со школой купаться. Но так как в купальне не было места, то учитель будто бы позвал ее к себе. И вот мы поплыли по озеру и Л. П. за нами. А учитель взял веревку и всех нас связал. Не знаю, как они потом опять развязались. Но долго спустя они вдруг очутились в Ц. И там будто бы произошла сцена, которую я лучше не расскажу, потому что, если это правда, то уж очень бесстыдно. Дальше не знаю, что там случилось, так как я была очень утомлена. Я слышала только, что М. X. рассказывала, будто они навсегда остались у г-на учителя и будто он их, своих лучших учениц, все ласкал. Если бы я наверное знала, то рассказала бы и остальное; но моя сестра сказала только что-то про ребеночка, родившегося там, и про то, что г-на учителя заставили быть крестным».

12 Надо заметить, что в этом рассказе неприличная сцена вставлена прямо вместо свадьбы, где она столь же неуместна, как и в конце, так как внимательный читатель, наверное, заметил, что неприличное могло произойти уже и в купальне. Но случилось так, как очень часто случается во сне: заключительная мысль целого ряда картин выражает именно то, о чем уже пыталась сказать первая картина всей серии. Цензура отдаляет, насколько возможно, комплекс, прикрывая его все новыми символами, отодвигая его, давая ему новые невинные обороты и так далее. — В раздевальне еще ничего не случается, в воде тоже еще не «садятся» на спину учителя и причаливают к берегу тоже не на его спине; венчаются другие, в амбаре другая рожает ребенка, а г-н учитель только крестный. Однако во всех этих картинах и ситуациях заключается возможность комплекса, то есть желание полового общения, но, скрываясь за всеми этими метафорами, факт все-таки совершается и, как успешное последствие его, — в конце концов происходит рождение ребенка.

113 (3). «Мария рассказывала: г-н учитель венчался со своей женой; они пошли в гостиницу „Корона" и там танцевали. Потом М. говорила еще ужасные вещи, чего я ни рассказать, ни написать не могу, потому что уж очень стыдно».

114 Здесь почти все оказывается «слишком неприличным» для передачи. Надо заметить, что венчается учитель со своей «женой».

115 (4). «...будто г-н учитель пошел как-то купаться с М. и будто он спросил ее, хочет ли она пойти с ним. Она сказала: да. Они вместе поплыли по озеру и встретили Л. П.; г-н учитель спросил, хочет ли и она с ним. Они поплыли еще дальше. Слышала я еще, что она сказала, будто Л. П. и она — его любимые ученицы, — будто так г-н учитель сказал. Еще она сказала нам, что г-н учитель был в купальных штанах. А там они еще, будто, на свадьбе были, и невеста, будто, ребеночка родила».

116 Личное отношение к учителю очень сильно подчеркнуто («любимые ученицы»), равно как и нагота («купальные штаны»).

117 (5). «М. и Л. П. пошли с г-ном учителем купаться. Когда они все трое проплыли немного, М. сказала: г-н учитель, я

не могу дальше плыть, у меня нога заболела. Г-н учитель сказал, чтобы она села к нему на спину, и М. так и сделала. Тут появилась ласточка (маленький пароход), и г-н учитель сел на пароход. У учителя было два каната, которыми он детей привязал к пароходу. И будто все вместе поехали в Ц. и там вышли на берег. Там г-н учитель купил ночную кофту и надел ее на себя, а дети покрылись платком. У г-на учителя была невеста, и они пошли в амбарчик. И дети будто тоже пошли с ним и с невестой в амбарчик танцевать. Остальное я не могу написать, потому что уж очень гадко».

118 И тут Мария сидит у учителя на спине. Учитель привязывает девочек канатом к пароходу; из этого видно, как легко учитель замещается пароходом. Одеждой тут снова является ночная кофта. Сам учитель женится и после танцев делается неприлично.

119 (6: Лина). «Г-н учитель со всей школой пошел купаться. М. не нашла места и заплакала. Тогда г-н учитель, будто, сказал, что она может прийти в его отделение. „Я должна кое-что пропустить", сказала моя сестра, „так как это длинная история". Но она все-таки рассказала мне кое-что; и я должна рассказать, чтобы сказать правду. Когда они были в воде, г-н учитель спросил М., хочет ли она переплыть с ними озеро. На это она ответила, если я пойду с ними, то и она пойдет. Мы доплыли приблизительно до половины озера. Тут М. устала, и г-н учитель потянул ее за веревку. В К. они причалили, а потом в Ц. (Говорят, будто г-н учитель все еще был одет как в воде.) Там мы встретили его друга, который, говорят, венчался. И нас, говорят, этот друг пригласил. После свадьбы поехали путешествовать, и мы попали в Милан. Раз ночью нам пришлось спать в амбаре, и там, будто, случилось такое, чего нельзя рассказать. И будто г-н учитель сказал, что мы его любимые ученицы и будто он целовал Марию».

120 Извинение «я должна кое-что пропустить» заменяет сцену раздевания. Неполный костюм учителя особенно подчеркивается. Путешествие принимает типичный оборот, становится свадебным путешествием в Милан. Это место, очевидно, самостоятельно разработано фантазией, разожженной внутренним сочувствием. Мария явно играет роль любовницы.

21 (7). «Вся школа пошла с г-ном учителем купаться. Все вошли в комнату. Г-н учитель тоже. Только М. не нашла места. Тогда г-н учитель сказал ей: „Ложись ко мне на спину. Я поплыву с тобой на озеро". Дальше я не смею писать, потому что так неприлично, что я и сказать не могу. Кроме неприличного, что было потом, я ничего больше не знаю о сне».

22 Рассказчица близко подходит к самой сути. Уже в купальне Мария должна «лечь» к учителю на спину. Следовательно, рассказчице, кроме «неприличного», нечего больше рассказать о дальнейшем течении сна.

123 (8). «Вся школа пошла купаться. Но М., будто, не нашла места, и учитель пригласил ее в свою раздевальню. Говорят, что учитель выплыл с ней и прямо сказал ей, что она его возлюбленная или что-то в этом роде. В Ц., куда они причалили, его друг как раз венчался и пригласил их в купальных костюмах тоже на свадьбу. Говорят, что учитель нашел старую ночную кофту и надел ее поверх купальных штанов. И будто он расцеловал Марию и сказал, что он больше не вернется к жене. После свадьбы их обоих пригласили путешествовать. Ехали они через Андер-матт, не нашли там ночлега и должны были спать в сене. Там была женщина — и вот теперь-то и следует гадость, так как очень нехорошо издеваться и смеяться над таким серьезным делом. У этой женщины родился ребеночек, — а дальше я ничего больше не скажу, потому что дальше уж слишком гадко».

124 Рассказчица очень радикальна («он прямо сказал ей, что она его возлюбленная, — он, будто, расцеловал Марию и сказал, что больше не вернется к своей жене».) Возмущение глупой болтовней, прорвавшееся в конце, указывает на особенность рассказчицы. Оказалась, что эта девочка была единственной из свидетельниц, которую мать рано и преднамеренно просветила сексуально.

Заключение

125 Я ничего не прибавлю к толкованию сна. Дети сделали все, что нужно; аналитическое толкование излишне. Сама молва проанализировала и растолковала сон. На-

сколько мне известно, эту новую способность слухов до сих пор еще не исследовали. Настоящий случай доказывает, насколько важно исследование психологии слухов и их освещение с психоаналитической точки зрения. В описании материала я преднамеренно ограничился психоаналитической стороной; при этом я признаю, что для полноценной постановки вопроса для последователей Штерна, Клапареда и др. мой материал предоставляет много точек для критического интереса.

126 Приведенный материал дает нам возможность понять построение слухов, но этим психоанализ не может довольствоваться. Необходимо знать, зачем и почему произошло то или иное явление. Мы видели, что тяжко пострадавший от этой молвы учитель остановился на проблеме причины и следствия. Как мог сон, явление, как известно, невинное и никогда ничего не значащее — ведь учителей учат психологии — иметь такие последствия, породить такую зловредную болтовню?! Такой постановкой вопроса учитель инстинктивно попал в самую точку. Последствия сна можно объяснить только тем, что он был надлежащим выражением для чего-то, уже носившегося в воздухе. Он был искрой, попавшей в пороховую бочку. В нашем материале можно найти все нужные данные для такого понимания. Я указывал несколько раз на то, как подруги Марии приняли близко к сердцу ее сон; я говорил о том, какие подробности вызывали у них особый интерес, столь сильный, что некоторые из них разукрашивали их своими собственными фантазиями, как бы сами принимая в нем участие. В классе все девочки 12-ти — 13-ти лет, то есть они находятся на рубеже полового созревания. Сама Мария физически почти совсем развита в половом отношении: в этом отношении она впереди класса и, так сказать, руководит им, выдавая пароль для бессознательного, который в ее подругах вызвал взрыв сексуальных комплексов, уже бывших наготове.

127 Можно себе представить, что для учителя вся эта история была весьма неприятна. Он предполагал злой умысел учениц, и его предположение можно оправдать на том психоаналитическом основании, что о действиях судят больше по результатам, чем по сознательным моти-

вам*. Из всего этого можно было бы заключить, что Мария была особенно зла на учителя. — Мария любила этого учителя больше всех других. Но в течение последнего полугодия она существенно изменилась. Она стала рассеянной, невнимательной; по вечерам, с наступлением темноты, она боялась выходить на улицу, боясь злых мужчин. Иногда она разговаривала с подругами на сексуальные темы в несколько циничной форме, в то время как ее мать меня озабоченно спрашивала, как бы ей просветить дочь относительно предстоящей ей менструации. — Вследствие своей перемены Мария утратила расположение учителя: впервые это проявилось в дурных отметках, полученных ею и ее подругами незадолго до появления злополучной молвы. Разочарование было так велико, что девочки начали мечтать о мести, о том, например, чтобы его столкнуть на рельсы под поезд и т. д. В этих кровавых фантазиях особенно изощрялась Мария. В ночь после большого порыва злобы, когда ее прежняя любовь к учителю казалась окончательно забытой, это вытесненное чувство заявило о себе в разобранном нами сне: во сне исполнилось желание полового общения с учителем, как компенсация ненависти, наполнившей день. После пробуждения сон стал ловким орудием мести, так как мысль-желание, заключавшаяся в нем, разделялась и подругами, как всегда в таких случаях. Месть удалась, но сильнее мести был ответный удар, сразивший Марию. Так бывает, когда отдаешься своим инстинктам. Благодаря моему свидетельству Марию вновь приняли в школу. 128 Я сознаю, насколько этот маленький доклад несовершенен и, особенно, насколько он неудовлетворителен в строго научном отношении. Имей мы точный первоначальный рассказ, можно было бы с несомненной достоверностью говорить о том, о чем мы теперь говорим лишь в форме намеков. Таким образом, этот случай является лишь постановкой вопроса, мы предоставляем более счастливым наблюдателям делать в этой области по настоящему доказательные опыты.

* См. «О конфликтах детской души». В: К. Г. Юнг. Конфликты детской души. М., 1995.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ О ФРЕЙДЕ*

В связи с предполагавшейся публикацией статьи о Фрейде представитель газеты «New York Times» в Женеве Михаель Л. Гофман (Michael L. Hoffmann) переслал Юнгу следующие вопросы.

1. Какую часть работ Фрейда вы принимаете?

2. Какова роль работы Фрейда и каково влияние его взглядов на развитие вашей аналитической психологии?

3. Играет ли, по-вашему мнению, фрейдовская теория сексуальности какую-то роль в этиологии неврозов?

4. Не могли бы вы дать оценку вклада Фрейда в наше знание психического?

5. Не могли бы вы прокомментировать значение методики Фрейда как психотерапевтической техники?

В связи с тем, что в краткой статье весьма трудно дать критическую оценку трудов Фрейда, мне придется ограничиться точными ответами на поставленные вопросы.

1. Я принимаю обнаруженные Фрейдом факты, но его теорию я принимаю только частично.

2. Факты вытеснения, замещения, символизации и систематической амнезии, описанные Фрейдом, совпали с результатами моих ассоциативных экспериментов (1902—1904). Позднее (1906) я обнаружил сходные явления при шизофрении. В те годы я полностью разделял взгляды Фрейда, но я не мог заставить себя принять его сексуальную теорию невроза и, тем более, психоза, хотя и прилагал к этому большие усилия. Я пришел к заключению (1910), что односторонний сексуальный уклон Фрейда является его субъективным предрассудком.

* Юнг написал эти ответы на вопросы газеты «New York Times» 7-го августа 1953 г. Насколько известно, тогда эти ответы Юнга опубликованы не были и впоследствии самим Юнгом никак не использовались.

Перевод с английского 3. А. Кривулиной.

3. Очевидно, что сексуальному влечению принадлежит существенная роль в жизни вообще и, следовательно, также и при неврозе, но столь же очевидно, что влечение к власти, многочисленные разновидности страха и индивидуальные потребности играют не менее важную роль. Я возражаю только против той исключительной роли, которую Фрейд приписывал сексуальности.

4. Несомненно крайне важное значение вклада Фрейда в наше знание психического. Он дает такое глубокое понимание темных уголков человеческой души, которое по своему значению сопоставимо с воздействием работы Ницше «Происхождение морали» («Genealogy of Morals»). В этом отношении Фрейд был одним из великих критиков культуры 19-го века. Его личная обида (specific resentment) объясняет односторонность использованного им объяснения. Нельзя сказать, что Фрейд является первооткрывателем бессознательного — его предшественниками были С. Г. Карус и Эдуард фон Гартман (С. G. Cams and Eduard von Hartmann), а Пьер Жане (Pierre Janet) был его современником — но, безусловно, именно Фрейд указал дорогу к бессознательному и определил возможность исследовать его содержание. В этом отношении его книга по толкованию сновидений оказалась весьма полезной, хотя с научной точки зрения против нее можно многое возразить.

5. Вопрос о психологической терапии крайне сложен. Нам определенно известно, что любой метод, процедура или теория, в которые серьезно поверили, которые добросовестно применяли и которые сопровождаются сочувственным пониманием, могут иметь поразительный терапевтический эффект. Терапевтическая эффективность ни в коей мере не является прерогативой какой-либо конкретной системы: роль играет характер и установка врача. По этой причине я говорю своим ученикам: вы должны знать как можно больше о психологии невротиков и о себе. Если знания глубоки, то существует вероятность, что вы поверите в них, и тогда вы можете с достаточным основанием, серьезно и ответственно применять эти знания. Если эти знания глубоки в «вашем» понимании, то у вас всегда будет оставаться вполне обоснованное предположение, что кто-то обладает более глубокими познаниями; тогда, сочувствуя своему пациенту, вы позаботитесь о том, чтобы не нанести ему вреда, не ввести в заблуждение. Поэтому

вы обязательно будете спрашивать его, согласен ли он с вами или расходится во мнениях. В последнем случае, то есть когда он не согласен с вами, вы оказываетесь в затруднительном положении, и если оставить это без внимания, то и врач, и пациент будут обмануты.

Теория в первую очередь важна для науки. На практике же число примененных теорий может быть равно количеству пациентов. Если вы честны, то вы будете читать свою проповедь, даже не зная ее. Если вы правы, то все будет достаточно хорошо. Если вы не правы, то будет неправильной даже наилучшая теория. Нет ничего хуже, чем правильные средства в руках неумелого человека. Никогда не забывайте, что анализ пациента анализирует и вас, ибо вы в той же степени находитесь в нем, как и ваш пациент. Боюсь, что психотерапия является весьма ответственным делом и далека от обезличенного применения удобного медицинского метода. Было время, когда хирурги даже не помышляли о том, чтобы мыть руки перед операцией, а в наше время врачи полагают, что применение психотерапевтических методов не касается их лично. По этой причине я возражаю против любого вида предрассудков при использовании психотерапевтических методов. В случае с Фрейдом я не согласен с его материализмом, с его доверчивостью (теория травм), с его фантастическими допущениями (теория тотемов и табу) и с его антисоциальной, чисто биологической точкой зрения (теория невроза). Это всего лишь беглый критический набросок. Сам я считаю подобные замечания бесполезными, ибо значительно важнее выдвигать такие факты, которые требуют совершенно иной концепции психического, то есть новые факты, неизвестные Фрейду и его школе. Критика Фрейда, которому я столь многим обязан, моей целью никогда не являлась. В значительно большей степени я заинтересован в продолжении строительства той дороги, которую он пытался проложить,— в дальнейшем исследовании бессознательного, которым, к сожалению, пренебрегает его собственная школа.

BIBLIOGRAPHY

Alanson While. (Nervous and Mental Disease Monograph Series, 15.) New York, 1913. The Psycho-Sexual Differences between Hysteria and Dementia Preacox. In:… Boas, Franz. Indianische Sagen von der Nord-pacifischen Kueste Amerikas. Berlin, 1895.

БЫВАЮТ ЧУДНЫЕ СБЛИЖЕНЬЯ...

Валерий Зеленский

Фрейд

В последние годы уходившего девятнадцатого века Зигмунд Фрейд пребывал в состоянии, которое он неоднократно называл «пышной (величественной) изоляцией»¹. Фрейда мучило состояние его карьеры: он не сделался ученым-исследователем, каким надеялся стать, не получилось из него и университетского профессора. Сотрудничество с Джозефом Брейером завершилось важной работой «Исследования по истерии» (1895 г.), после чего их отношения сошли на нет. Впервые Фрейд использовал термин «психоанализ» в 1896 году и последние годы уходившего века посвятил разработке психоаналитической техники. В совершенном одиночестве он предпринял самоанализ своего бессознательного в 1897 году, что привело его к написанию ставшей впоследствии знаменитой книги «Толкование сновидений» (опубликована в 1899, но датирована 1900 годом). Тираж в пятьсот экземпляров продавался плохо, — за три года было продано что-то около трехсот пятидесяти экземпляров — тем не менее, ее выход стал поворотным пунктом в биографии Фрейда. «Он рассматривал ее (книгу — В. 3.) и как наиболее значимое научное достижение, краеугольный камень всего своего развития, и как ту работу, которая прояснила ему его личный путь, дав силу снова сражаться с тяготами жизни»².

1902 год обозначился в карьере Фрейда тремя значительными событиями, имевшими далеко идущие последствия. Еще с 1887 года Фрейд пребывал в переписке и тесной дружбе с Вильгельмом Флиссом, берлинским отоларингологом. Письма к Флиссу — чудом сохранившиеся — являют собой бесценный источник знания о зарождении психоанализа. Но в 1902 году переписка заглохла и дружбе пришел конец. К тому же, во многом благодаря собственным стараниям, Фрейд получил место ассоциированного профессора в Венском университете. Наконец, осенью того же года по предложению Вильгельма Штекеля Фрейд инициировал «Психологические среды», пригласив на них четырех своих знакомых, интересовавших-

ся психоанализом. Все участники собирались на эти встречи в приемной Фрейда.*

Репутация Фрейда и его связи постепенно выходили за пределы Вены. В 1901 году Фрейд выпустил в свет «Психопатология обыденной жизни» и написал «Фрагмент анализа случая истерии» (1905), а чуть позже и (почти одновременно) «Остроумие и его отношение к бессознательному» и «Три очерка по теории сексуальности» (обе работы вышли в 1905 году).

Первый значимый интерес к психоанализу за пределами фрейдовского кружка обозначился в клинике для душевнобольных в Бургхольцли (Цюрих).**

Юнг

10 декабря 1900 года новоиспеченный доктор*** Карл Юнг переступил порог лечебного учреждения в Бургхольцли, чтобы занять свою первую должность ассистента доктора. «С началом работы в Бургхольцли жизнь обрела черты неделимой реальности — сплошные сознательность, долг и ответственность. Я вступил в своего рода монастырь, где на меня была возложена обязанность подчиняться, так сказать, «присяге» и верить только в вероятное, усредненное, обыденное, лишенное глубокого смысла, и отвергать все странное и значительное, сводя любые необычные проявления к самому банальному. Впредь для меня должны были существовать только поверхности без глубины, начала без продолжения, случайности без взаимосвязи, знания о самом незначительном, неудачи,

* Первоначальная пятерка — Фрейд, Штекель, Адлер, Рудольф Рейтлер, Макс Кахане — увеличилась впоследствии до двадцати участников и в апреле 1908 года формализовалась в Венское Психоаналитическое общество.

** Клиника, расположившаяся над цюрихским озером, была основана в 1860 году и служила также в качестве психиатрического стационара при университете города Цюриха. При Августе Фореле, возглавившем ее в 1879 году, клиника приобрела международную известность, благодаря новейшим методам исследования и лечения душевных болезней. Этот статус передового лечебного учреждения, начиная с 1898 года был успешно поддержан следующим директором клиники Юджином Блейлером.

*** Юнг закончил Университет в Базеле по врачебной специальности «психиатрия» и получил диплом 27 ноября 1900 года.

выдающие себя за проблемы, горизонты, подавляющие своей узостью, и бесконечная пустыня навеки заведенного порядка»³. Знакомство Юнга с психоанализом началось несколькими годами ранее собственного «психоаналитического периода», а именно, в 1900 году, когда молодой ассистент прочел «Толкование сновидений» Зигмунда Фрейда. Но «...в то время еще не смог ее должным образом воспринять: ведь в возрасте двадцати пяти лет у меня не могло быть достаточного опыта для верной оценки фрейдовских теорий. Такой опыт появился позднее. В 1903 году я еще раз взял в руки «Толкование сновидений» и обнаружил, насколько тесная связь существует между этой книгой и моими собственными идеями»*⁴. Эта книга, как напишет впоследствии Юнг, «стала эпохальной и была самой смелой из когда-либо предпринимавшихся попыток разрешить загадки бессознательного психического бытия, опираясь на по видимости твердую почву эмпиризма. <...> «Толкование сновидений» — это, как представляется, самая значительная и вместе с тем самая спорная работа Фрейда. Если для нас, молодых психиатров, с выходом в свет она стала источником озарения, то для наших старших коллег — предметом насмешек»⁶.

Вспоминая вообще годы, проведенные в психиатрической клинике в Бургхольцли, Юнг называет их «годами учения». И здесь же он добавляет: «В этот период важную роль для меня сыграл Фрейд — особенно благодаря своим фундаментальным исследованиям психологии истерии и сновидений. С моей точки зрения, его идеи открывали путь к более тщательному изучению и пониманию индивидуальных случаев. Будучи по профессии невропатологом, Фрейд, тем не менее, сумел обогатить психиатрию психологией»⁷.

Зимний период 1902—903 гг. Юнг провел в клинике Саль-петриер в Париже, посещая лекции по теоретической психопатологии Пьера Жане. 14 февраля 1903 года вскоре после воз-

* Но перед тем, как Юнг «отложил книгу в сторону», он «переварил» достаточно материала из фрейдовских «исследований снов» с тем, чтобы цитировать их в своих экспериментальных опытах, приведенных в его докторской диссертации «К психологии и патологии так называемых оккультных явлений», изданной в Лейпциге в 1902 году. Ссылки на работы Фрейда содержатся ил других статьях Юнга, опубликованных в период с 1902 по 1905 год⁵.

 

вращения в Цюрих он женится на Эмме Раушенбах, и молодые переезжают в квартиру, расположенную в главном здании клиники. В том же здании ниже этажом жил и Блейлер с семьей. Именно сюда в гости к Юнгам в сентябре 1908 года приехал Фрейд. В штате клиники помимо Юнга и Блейлера в ту пору состояли Карл Абрахам, Франц Риклин, Макс Эйтингон и Германн Нунберг.

Первый непосредственный контакт Фрейда с клиникой в Бургхольцли начался, по всей видимости, с переписки, которую он и Блейлер начали в сентябре 1904 года, и которая с перерывами продолжалась до 1925 года. В своей автобиографии Юнг говорит, что «первый раз он поднял свою дубину в защиту Фрейда на конгрессе в Мюнхене, где докладчик обсуждал обсцессивные неврозы, но усердно воздерживался от упоминания имени Фрейда».* Так или иначе, но после выхода фрейдовской статьи «Анализ одного случая истерии» в 1905 году Юнг вскорости сослался на нее в своей статье «Психоанализ и ассоциативные эксперименты». В частности, подводя итог своим исследованиям, он заявил, что тест словесных ассоциаций мог бы быть полезным «в психоаналитическом методе Фрейда». Эту статью, напечатанную в книге «Исследование диагностических ассоциаций»⁹, Юнг послал Фрейду в апреле 1906 года, начав, таким образом их переписку. Фрейд тотчас же с благодарностью ответил.

В июне Фрейд прочел лекцию «Психоанализ и установление фактов в судопроизводстве», содержавшую ссылки на юнговскую теорию комплексов и ассоциативный эксперимент. Летом Юнг завершил работу над монографией «Психология dementia praecox», для которой он собирал материал с 1903 года. Эта книга пестрит цитатами из Фрейда, а в предисловии, датированном июлем 1906 года, Юнг сделал примечательное заявление: «Даже поверхностного просмотра настоящих страниц достаточно, чтобы оценить, сколь многим

* Исследователь жизни и творчества Юнга Вильям Макгвайер пишет по этому поводу, что «в Мюнхене в 1906 году никакого конгресса не было, и что речь, по всей видимости, идет о Конгрессе немецких неврологов и психиатров, происходившем в Баден-Бадене и состоявшемся 27 мая 1906 года»⁸. На этой встрече один из участников критиковал работу Фрейда «Анализ одного случая истерии» и Юнг очень жестко отпарировал эту критику.

я обязан гениальным открытиям Фрейда. Ввиду того, что Фрейд все еще не пользуется справедливым признанием и оценкой и продолжает служить мишенью для отрицательной критики даже со стороны первоклассных авторитетов науки, я считаю целесообразным несколько прояснить свое отношение к Фрейду. Уже первая книга Фрейда, „Толкование сновидений", которую мне случилось прочесть, привлекла мое внимание. И далее я принялся за остальные его сочинения. Могу смело сказать, что и у меня, естественно, вначале тоже возникли все те возражения, которые приводятся в литературе против Фрейда. Однако я сказал себе, что лишь тот в состоянии опровергнуть учение Фрейда, кто уже сам неоднократно применял психоаналитический метод и поступал в своих научных изысканиях так же, как Фрейд, то есть долго и терпеливо наблюдал повседневную жизнь, истерию и сновидения со своей точки зрения. Тот, кто этого не делает или кто не может поступать таким образом, тот не имеет права судить о Фрейде, если не хочет уподобиться тем пресловутым ученым, которые считали ниже своего достоинства пользоваться телескопом Галилея»¹⁰.

Как мы видим между Фрейдом и Юнгом росло взаимопонимание и личная теплота, способствовавшие развитию и росту психоаналитических идей в тот период.

Встреча

В феврале 1907 года Фрейд пригласил Юнга к себе в гости в Вену и личная встреча двух зачинателей глубинной психологии наконец-то состоялась. Юнг приехал вместе со своей женой и Людвигом Бинсвангером. Фрейд сразу же очаровал Юнга и проявил явный восторг от встречи с ним. Юнг приехал, чтобы засвидетельствовать свое почтение гению Фрейда, осветившему темные глубины бессознательного; Фрейд, не признаваемый большинством медиков, был тронут признанием одаренного швейцарского психиатра. Оба ожидали друг от друга чего-то большего, чем простого обмена идеями: оба, хотя и были «счастливы в браке», чувствовали себя одиноко и тосковали друг о друге. Пустота в жизни Фрейда после его разрыва с Вильгельмом Флиссом оставалась незаполненной. Среди пестрой толпы его венских почитателей и последователей

ни один не был ему близок, ни один не был равен ему интеллектом. Фрейд очень желал найти духовного наследника, которому мог бы порадоваться.

Со своей стороны Юнг, будучи значительно моложе Фрейда, искал для себя духовного наставника, каковым не мог быть его собственный отец. Этот поиск был тем более страстным, поскольку не осознавался. Юджин Блейлер, Флур-нуа или Пьер Жане для образа героического отца не подходили. А с Фрейдом все было иначе. Он был человек явно гениальный, величественный и в то же время достаточно скромный, избегающий банальностей, излучающий духовную силу и мощь. И вот этот великий человек запросто часами беседует с ним, внимательно слушает его и, очевидно, радуется его богатой фантазии и бурной энергии. Но осуществление этой мечты, должно быть, будоражило и темные силы внутри. Стать помазанным духовным сыном могущественного венского пророка означало обрести великое будущее, но все это также возбуждало и глубокую противоречивость: известное колебание между бунтом и примирением перед лицом авторитета.

Но первоначально в свете их нарастающей дружбы, любые исходные расхождения казались несущественными.

Перипетии

В дальнейшем, однако, психиатрический опыт, полученный в бургхольцской клинике, привел Юнга к убеждению, что симптомы душевных расстройств являются не чем иным, как знаками, указывающими на нарушение нормальной психической деятельности. Так что Юнг все более сосредотачивался на здоровом функционировании, нежели на болезненных составляющих, образующих личность. Симптомы, страдания и боль зачастую представляют усилия самой природы излечить, а значит, восстановить правильную, нормальную работу разума. Но что в таком случае считать нормальным? Это-то и стало текущей проблемой, которую Юнг и попытался в какой-то степени решить в своих последующих исследованиях.

Складывавшиеся сердечные отношения, тем не менее, таили в себе факт существенного взаимного недопонимания их характера. Фрейд хотел иметь учеников, которые приняли бы

его учение без всяких оговорок.* Блейлер же и Юнг рассматривали свои взаимоотношения как сотрудничество, которое оставляло бы обе стороны свободными. Вначале эти отношения облегчались взаимным положительным настроем и доброй волей. Как пишет Элленбергер: «Юнг демонстрировал гибкость и стремление к успеху, в то время, как Фрейд выказывал терпение и делал определенные уступки, хотя и оставался непреклонным в отношении своей теории либидо и эдипова комплекса. Но это были идеи, которые Юнг никогда не принял, и неизбежным было то, что Фрейд рано или поздно начнет упрекать Юнга за его оппортунизм, а Юнг — отвергать Фрейда за его авторитарный догматизм»¹⁴.

♦Свидетельством тому является, среди прочего", образование Фрейдом в 1912 году того, что он сам назвал своим «Тайным комитетом» — группой из пяти ближайших учеников (Ференци, Абрахам, Ранк, Закс, Джонс), позже в 1919 году в комитет вошел Макс Эй-тингон. Э. Джонс посвятил описанию истории его деятельности целую главу в своей биографической книге о Фрейде¹², называя его членов «старой гвардией». Фрейд требовал от своих последователей абсолютной лояльности, ибо именно через них он пытался утвердить незыблемость психоаналитической ортодоксии в отношении угроз, исходивших от «предателей» вроде Юнга или Адлера. В специальной церемонии посвящения, приуроченной к первому собранию в полном составе летом 1913 года, Фрейд вручил каждому члену комитета «античную гемму из своей коллекции, которые мы затем оправили в золотые кольца. Фрейд давно уже носил такое кольцо — гемму с головой Юпитера» (Джонс, с. 272). Комитет исправно действовал в течение десяти лет, после чего постепенно распался. Своеобразна его оценка Гросскуртом: «История Комитета может служить метафорой самому психоаналитическому движению как таковому. Сила личности Фрейда и его идей породила культ личности, в котором Фрейд, как гуру, требовал полного личного и профессионального подчинения. Вручив кольца членам комитета, он надеялся стать „инспектором (циркового) манежа" (здесь в оригинале игра слов. Слово ring=mnbux> имеет также значение «Ринг»= арена в цирке, соответственно, «Ринг-мастер»=«ведущий цирковую программу»), получить над ними неограниченный контроль... Многочисленные психоаналитические группы и общества, возникшие на базе комитета, напоминали коммунистические ячейки, члены которых торжественно клялись повиноваться своему вождю. Психоанализ институализиро-вался, основав журналы и начав подготовку будущих психоаналитиков».¹³

Суета сует

В период между 1909 и 1911 годами личная жизненная ситуация Юнга без преувеличения может быть названа сверхнасыщенной событиями. Он оставил свой пост в клинике в Бург-хольцли и погрузился в частную практику. Он выстроил прекрасный большой дом на берегу Цюрихского озера в Кюснахте и создал семейный очаг (к 1910 году в семье было уже четверо детей). Как президент Международной Психоаналитической Ассоциации Юнг был поглощен организационными вопросами, включавшими планирование и проведение конгрессов; ко всему прочему, он также был редактором «Ежегодника» (Jahrbuch fur psychoanalytische und psychopathologische For-schungen), полугодовые выпуски которого доходили до четырехсот страниц каждый, и соредактором ежемесячного бюллетеня. За это время помимо исследовательской работы и писания книги «Метаморфозы и символы либидо» Юнг опубликовал восемь весьма объемистых профессиональных статей и более чем два десятка книжных обозрений и заметок на разные темы. Он совершил морское путешествие в Соединенные Штаты Америки для участия в конференции в Университете Кларка и консультирования нескольких пациентов. Сюда следует включить и поездки по Европе — профессиональные в Англию, Бельгию и Германию, и на отдых в Италию и Францию. Юнг исполнил свой ежегодный воинский долг, отслужив по месяцу на специальных сборах. И еще он готовил несколько более молодых аналитиков, среди которых была и Сабина Шпильрейн из России...

Психоаналитическое движение

Теперь вкратце о том, как складывалась обстановка в психоаналитическом движении. По причине американского вояжа Фрейда и Юнга вопрос о проведении второго Международного конгресса (первый происходил в Зальцбурге в 1908 году) был перенесен на следующий год. Конгресс состоялся в 30 и 31 марта 1910 года и, как пишет Джонс в своей книге¹² «проходил в намного менее дружелюбной атмосфере, чем первый. Сама научная часть оказалась очень успешной и показала, насколько плодотворными являлись новые идеи. Фрейд произнес интересную речь „Грядущие перспективы психоана-

литическои терапии" с ценными предложениями... Доклады швейцарцев (Юнга и Хонеггера) были первоклассными» (с. 228). На встрече было продемонстрировано резкое противостояние «венцев» и «цюрихцев», но в конце концов, было достигнуто некоторое примирение, в результате чего Юнг был избран президентом международной ассоциации. После конгресса уже существующие психоаналитические группы зарегистрировались как региональные филиалы международного объединения, но вскоре из цюрихской группы вышел Юджин Блейлер, еще недавний патрон Юнга в клинике Бургхольцли.

«Остальное - молчание»

Трагическое самоубийство Хонеггера в марте 1911 года обозначило начало открытого отчуждения Юнга от Фрейда. Вначале слабые проявления пренебрежения и недовольства в письмах Юнга постепенно превратились в явный вызов.

Все тот же Джонс пишет: «Фрейд считал 1912 год одним из своих самых продуктивных из-за того, что он работал над своим великим произведением „Тотем и табу"...» (с. 238) и далее (там же),— «две основные темы занимали его более всего: изложение техники психоанализа и психология религии. Обе они имели отношение к возрастающему разладу со швейцарской школой. Фрейд считал, что многое в этом разладе... произошло из-за несовершенного знания техники психоанализа и что поэтому на нем лежит обязанность продемонстрировать эту технику более полно, чем он когда-либо ранее делал. Конечно же, оживление его интереса к религии было в значительной степени связано с обширным экскурсом Юнга в мифологию и мистицизм. Не случайно в своем предисловии к работе, не упоминая прямо имени Юнга*, Фрейд пишет, что он охотно признает среди ее источников работы цюрихской школы. Из своих исследований, впрочем, они вывели противоположные заключения: Фрейд более чем когда-либо уверился в правоте своих взглядов на значение импульсов инцеста и эдипова комплекса, тогда как Юнг все более и более склонял-

* Первоначально, работа выходила по частям в виде эссе в журнале «Imago» между 1912 и 1913 годами. Фрейд называет имя Юнга в начале первой части.

ся к тому, чтобы рассматривать эти явления не в их буквальном смысле, которым они, на первый взгляд, обладали, а как символизирующие более эзотерические наклонности в разуме» (с. 238-239).

Юнг писал, что при подготовке книги «Метаморфозы и символы либидо»: «...знал заранее, что ее публикация будет стоить мне дружбы с Фрейдом, так как он никогда не сможет принять мои взгляды» (ВСР, с. 172). Именно так и произошло. Разумеется, было бы неверно и даже наивно думать, что только книга сыграла такую «злополучную» роль во взаимоотношениях двух лидеров глубинной психологии. Расхождения в их взглядах существовали с самого начала их отношений и стали очевидными для многих еще до того, как они разошлись формально. Интересно, что незадолго до формального разрыва на мюнхенском конгрессе в сентябре 1913 года Фрейд говорил в приватной беседе Джонсу: «Юнг просто сумасшедший; но в действительности я не хочу раскола; я предпочел бы оставить этот вопрос на его усмотрение. Возможно, „Тотем" ускорит этот разрыв против моей воли» (с. 240).

В другом месте Джонс замечает: «В течение предшествующих двух лет (1910—1911 гг.) Юнг глубоко изучал мифологию и сравнительную религию, и они с Фрейдом часто беседовали об этом. Фрейд начинал выражать сожаление по поводу направления исследований Юнга. Юнг делал довольно сомнительные выводы из этой отдаленной области и переносил их на клинические явления, в то время как метод Фрейда заключался в том, чтобы убедиться, насколько далеко предполагаемые заключения, выводимые из его непосредственного аналитического опыта, могут пролить свет на более отдаленные проблемы ранней истории человечества» (с. 239). Здесь нетрудно увидеть, что мы имеем дело с дедукцией и индукцией, а именно, с дедуктивным подходом Юнга и индуктивным подходом Фрейда. Можно сказать, что «несчастье интеллектуальной дружбы» заключалось в том, что, идя навстречу друг другу, они не встретились и пошли в разные стороны.

Лето 1912 года Юнг проработал над лекциями, которые собирался прочесть в Университете Фордхама в Нью-Йорке. Накануне отъезда он пишет Фрейду (2 августа 1912 г.), что «эти лекции продвинут вперед исходные предположения относи-

 

тельно ряда теоретических формулировок».* За две недели в сентябре Юнг прочел девять лекций (на английском), провел ряд семинаров для врачей и удостоился обширной статьи о себе в газете New York Times. Благожелательный прием американских коллег способствовал самоутверждению Юнга в своих взглядах и сыграл роль своего рода катализатора в наметившихся расхождениях с Фрейдом. Последний вообще не одобрял эту поездку, поскольку, среди прочего, из-за нее откладывалась дата проведения Международного Психоаналитического конгресса.

По мере того как дружба их постепенно распадалась, оба они продолжали уверять друг друга, что никакой опасности распада нет. В ноябре 1912 года они встретились в последний раз. Встреча состоялась в Мюнхене, где собрались несколько ведущих психоаналитиков, чтобы обсудить текущие дела. Фрейд и Юнг долго беседовали наедине, в результате чего согласие, по-видимому, было восстановлено. Фрейд торжествовал, но во время официального завтрака с ним внезапно случился обморок.

Однако разрыв не заставил себя долго ждать: последовали письма с раздражительными наскоками друг на друга.

Фрейд Юнгу (3 января 1913 г.): «...ответить на ваше письмо невозможно. Оно создает ситуацию, трудноразрешимую даже в устном общении, а в переписке и вовсе неразрешимую. У нас, аналитиков, принято не стесняться своих неврозов. Кто ведет себя неестественно и беспрерывно кричит, что он нормален, тот вызывает подозрение, что он не отдает себе отчета в своей болезни. Я предлагаю вообще прекратить наши личные отношения».

Юнг Фрейду (6 января): «Я подчиняюсь вашему желанию разорвать личные отношения между нами, ибо никому не навязываю свою дружбу. Вы сам наилучший судья того, что этот момент означает для вас. „Остальное — молчание"».

* См. работу «Теория психоанализа» в настоящем издании.

Литература

1. Elknberger Henry, The Discovery of the Unconscious. 1970. ch. 7, p. 444.

2. C. A. Schorske, «Politics and Patricide in Freud's «Interpretation of Dreams», American Historical Review, LXXVIII: 2 (Apr. 1973), p. 330f.

3. К. Г. Юнг. Воспоминания, Сновидения, Размышления. М., 1996. Далее все ссылки на это издание: ВСР с указанием соответствующих страниц.

4. ВСР. С. 153-154.

5. На русском языке см.: А". Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии. Т. I, III. Цюрих, 1939 г. Диссертация Юнга на русском языке напечатана также в: К. Г. Юнг. Конфликты детской души. М., 1995.

6. К. Г. Юнг. Собрание сочинений. Т. 15. М., 1992. Пар. 64-65.

7. ВСР. С. 121.

8. W. McGuire. In: С. G. Jung. Psychology of Unconscious. 1992. Introduction.

9. С G. Jung. Collected Works, v. 2, pars. 660—747.

10. К. Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии. Т. I. С. 119-120.

П. Phyllis Grosskurth. The Secret Ring. 1991.

12. Э.Джонс. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997. С. 271-276.

13. Phyllis Grosskurth. The Secret Ring. 1991, p. 15.

14. Ellenberger (1), p. 669.

15. The Freud/Jung Letters. 1974, pp. 539-540.

к

л

 

Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru