ОБЪЕКТИВНЫЕ ПРИЗНАКИ ПСИХИКИ

Понимание предмета психологии как ориентировоч­ной деятельности позволяет наметить решение несколь­ких трудных вопросов психологии.

Один из них — это вопрос об объективных признаках психики. С точки зрения традиционного понимания предмета психологии как явлений сознания, которые открываются только и самонаблюдении, на этот вопрос можно ответить лишь отрицательно. В аспекте этого клас­сического понимания объективно наблюдаются только раз­ные физиологические изменения: движения тела или его от­дельных частей, изменения окраски кожи, потоотделения, электропроводности и т. д. Все эти изменения имеют свои физиологические причины, которые в конце концов при­водят исследователя к процессам в нервной системе, а эти нервные процессы в свою очередь вызываются определен­ными физическими агентами, раздражителями. Получа­ется так, что, переходя от внешних проявлений так на­зываемых душевных состояний к их внутрителесному, физиологическому механизму, а от него — к причинам, вызывающим его работу, исследователь обнаруживает только цепь физических причин и действий и нигде не на­ходит такого, хотя бы самого малого, участка, где бы эта цепь прерывалась и в качестве причины выступало какое-нибудь «душевное движение». Отсюда следует, что объяснение тех внешних реакций и внутренних изменений тела, которые в общежитии приписываются душевной жизни, не нуждает­ся в предположении о вмешательстве психических факто­ров. Более того, подобное вмешательство означало бы принципиальное нарушение причинно-следственных за­кономерностей материальных процессов — принципиаль­ное нарушение естественно-научных представлений о мире.

Это положение, давно известное и общепризнанное в буржуазной психологии, в конце прошлого столетия было еще раз в полемической форме изложено А. И. Введенским (1892) в качестве основного психофизиологического зако­на, содержание которого можно кратко формулировать так: «Отсутствие объективных признаков одушевленности»[85]. Правда, Введенский тут же отмечал, что для каждого чело­века его собственная душевная жизнь представляет нечто совершенно несомненное; но душевная жизнь других лю­дей есть уже голое предположение, которое с одинаковым правом можно и принять и отвергнуть. Поскольку каждый человек в своей душевной жизни нисколько не сомневает­ся, а другие люди могут с полным основанием сделать то же самое и отрицать его душевную жизнь, Введенский ут­верждал, что «там, где наверное существует душевная жизнь (то есть во мне самом), она всегда течет таким образом, что сопутствующие ей телесные явления совершаются по соб­ственным материальным законам так, будто бы там совсем нет душевной жизни»[86]. Иначе говоря, такое представле­ние о психике изображает ее как процесс, параллельный некоторым физическим процессам организма и никак на эти физические процессы не влияющий. Это типичное вы­ражение дуализма, в частности психофизического парал­лелизма, столь распространенного в буржуазной психоло­гии XIX и XX столетий.

Отсюда, из такого идеалистического понимания психики с одинаковым правом вытекают два противопо­ложных утверждения. Одно заключается в том, что толь­ко я, наблюдающий в себе самом непосредственным и не­сомненным образом душевную жизнь, только я один являюсь одушевленным существом, все остальные — как люди, так и животные — суть только сложные машины. Эта точка зрения (так называемого солипсизма — «я один») категорически отрицает какие бы то ни было объективные признаки душевной жизни. Другое, прямо противоположное, выражение того же основного положе­ния составляет панпсихизм — учение о всеобщем одушев­лении. Эта точка зрения возникает из таких соображений: объективно наблюдаются только физические процессы, а среди них нельзя провести четкой, качественной границы между человеком и животными, животными и растения­ми, растениями и простейшими живыми существами и, наконец, между ними и неодушевленной материей; по­скольку в себе мы, несомненно, находим душевную жизнь, то должны признать возможность и даже весьма большую вероятность наличия ее в других людях, в других живых существах в постепенно уменьшающейся степени и даже в какой-то очень малой доле в неживой материи.

Привлекательная сторона этого учения о всеобщем одухотворении, одушевлении заключается в том, что окружающая нас природа наделяется духовной жизнью и тем восстанавливается ее внутренняя близость челове­ку[87]. Создается ощущение родственности человека с окру­жающим миром, который обычно представляется таким чуждым и не редко даже враждебным. Чувство родства с окружающим миром — прекрасное чувство, но эти сен­тиментальные переживания таят в себе большую теоре­тическую опасность. Не говоря уже о том, что они поро­ждают неоправданное доверие и снисхождение ко многим, несомненно отрицательным, явлениям окружающего мира, они оставляют и даже делают принципиально не­понятным само духовное начало: оно объявляется пер­вичным и, следовательно, не подлежащим объяснению. Более того, его всевозрастающая роль в развитии живот­ных и особенно человека легко истолковывается в том смысле, что назначение психики — одухотворить мате­рию, поставить дух руководить ею, ее развитием и через завоевание мира человеком подчинить весь мир неким надматериальным целям, иначе говоря, утвердить идеа­листическое мировоззрение.

В противоположность этому одно из основных поло­жений диалектического материализма заключается в том, что психика есть особое свойство высокоорганизован­ной материи — не особое бытие, а только особое свойст­во, и не первичное, а вторичное. Оно возникает благода­ря тому, что на определенной ступени развития организмов психика становится необходимым условием подвижного образа жизни и их дальнейшего развития. Это основное положение диалектического материализма философски завершает развитие естественно-научных представлений о возникновении и роли психики.

Поэтому для нас вопрос об объективных признаках психической деятельности — это уже не философский, а конкретно научный вопрос, и заключается он в сле­дующем: на каком основании можно утверждать, что наблюдаемые действия являются активными, а не авто­матическими, что они выполняются на основе ориенти­ровки в плане образа, хотя бы восприятия, а не как ре­зультат взаимодействия раздражителей и двигательных возможностей организма. Прежний критерии — целесо­образности — оказался принципиально недостаточным; автоматические реакции любой сложности могут быть вполне целесообразными. Сигнальность раздражителей и «экстраполяционный рефлекс»[88] сами нуждаются в раз­делении тех случаев, где они могут служить пока за теля-ми психической деятельности, от других случаев, где они такими показателями служить не могут (так как полно­стью обеспечиваются безусловно-рефлекторным меха­низмом). Ориентировочная деятельносгь становится не­обходимой там, где наличных механизмов недостаточно и нужно или заново наметить действие, или при­способить, подогнать его к наличным условиям,

В настоящее время ориентировка на определенные части того поля, которое открывается в плане образа, ориентировка «на что» и «как» есть экспериментально доказательный факт и устанавливается совершенно объек­тивно. В этой связи кратко напомним о широко известных опытах В. Кёлера[89]. Разумное решение задач, предлагавших­ся Келером, отличалось именно тем, что животные начи­нали ориентировать свои действия на существенные отно­шения «проблемной ситуации», причем такие отношения, которые в начале опыта ими не замечались и не выделя­лись. Можно без конца спорить о том, как происходит выделение этих существенных отношений и что пред­ставляет собой мышление животных[90]. Но сам факт ак­тивного выделения этих существенных отношений и ори­ентации действия по линиям этих, тут же выделенных отношений, является совершенно несомненным. Такого же рода опыты были затем успешно проведены Ф. Бой-тендайком (F. Buytendijk) на собаке[91] и А. В. Запорожцем на кошке[92]. Исключительно важный по своему теорети­ческому значению экстраполяционный рефлекс, выде­ленный Л. В. Крушинским, представляет собой просле­живание животным того направления, в котором движется приманка, и учет этого направления после того, как при­манка скрывается за ширмой[93]; наконец, все многочислен­ные опыты с так называемым «латентным обучением» и «викарными пробами и ошибками»[94], опыты по изучению ориентировочно-исследовательской деятельности жи­вотных в процессе выработки условных рефлексов, проведенные И. П. Павловым и его школой, — все они свидетельствуют о том, что ориентировка животного на определенные объекты, ситуации, их свойства и отноше­ния есть факт, который устанавливается совершенно объ­ективно; сам способ выделения объектов ориентировки и ее последовательные изменения прослеживаются тоже совершенно объективно.

Что же происходит в процессе ориентировки? На ос­нове первоначального образа проблемной ситуации устанавливаются действительные признаки, свойства, связи и отношения ее объектов, прослеживаются дви­жения приманки к ним, примериваются собственные действия и в результате всего этого уточняются или даже впервые выделяются те элементы или отношения, кото­рые прежде не выступали или не выступали в том значе­нии, которое существенно для решения актуальной за­дачи. Словом, прежнее значение объектов, их свойств или отношений между ними меняется, они приобрета­ют новое значение, полностью или частично отличаю­щееся от того, которое они имели в прошлом опыте жи­вотного. Эта ориентировка на новое значение объектов, их свойств или отношений, значение, которого они не имели в прошлом опыте данного животного (что долж­но быть предварительно и специально установлено) и ко­торое они впервые приобретают благодаря ориентировке в наличной ситуации, — вот это и составляет субъектив­ные показатели ориентировочной деятельности, объек­тивные признаки психики.

Еще раз подчеркнем, что ориентировка на такое но­вое значение элементов ситуации должна быть каждый раз специально установлена. Поэтому на вопрос о том, когда в эволюционном процессе возникает психика, от­вет может дать только экспериментальное исследование.

Но главное заключается в том, что объективное доказа­тельство может быть проведено, и, как мы видели, это уже неоднократно было сделано.