О сновидениях

По данным опроса журнала «Times», проведенного накануне миллениума, Зигмунд Фрейд входит в первую десятку мыслителей второго тысячелетия, а его книга «Толкование сновидений» занимает почетное место в перечне из 100 основных работ, оказавших наиболее значительное влияние на современную науку и культуру.

Вопреки широко распространенному мнению, сон вовсе не является каким‑то процессом «общего торможения нервной системы». Можно говорить лишь о некотором повышении порогов сознательного восприятия внешних и некоторых внутренних (физиологических, интеллектуальных и т. д.) стимулов, но не эмоциональных. В определенном смысле — во сне психика как бы отключается от внешнего мира и обращается к внутреннему; при этом преимущественно — к эмоционально значимым переживаниям, процессам их регуляции и отреагирования. Я напомню, что эмоции — это древнейший, дословесный и самый мощный уровень регуляции всех жизненных функций (уже давно никто не оспаривает значения преобладающего эмоционального фона для находящихся на грани человеческих возможностей спортивных или интеллектуальных достижений, так же как и для развития инфекционных заболеваний и рака).

Хотя, засыпая, мы, казалось бы, «отключаемся» от наших интеллектуальных проблем, тем не менее во сне продолжаются процессы познания и мышления. Более того, в отличие от сознательной жизни, эти процессы оперируют гораздо большим объемом информации, включая информацию, которую мы воспринимаем подпорогово. Что это значит? Существует огромное количество стимулов, которые находятся выше или ниже наших порогов различения (слуховых, зрительных, обонятельных и т. д.). Мы их не видим и не слышим, но они (неопознанные и незамеченные сознанием) входят в нашу психику. Уже после и именно на основании работ Фрейда было установлено, что глаз видит больше, чем различает человек, ухо слышит лучше, чем воспринимает конкретная личность. Это очень серьезный и очень специальный вопрос. Здесь мы лишь прикоснемся к нему, так как он важен для наших дальнейших рассуждений. Точно так же, как уже упомянутые подпорговые стимулы, существуют подпороговые мысли и желания, которых мы не осознаем, но они также присутствуют в нашей психике, участвуя в формировании подпороговых решений, которые «вдруг» появляются в сознании (осознаются). Здесь уместно напомнить, что сознание — это еще не вся психика, и даже не большая ее часть.

Другие опыты (в частности, с внушенным возрастом), также апеллирующие к работам Фрейда, убедительно показали, что вся получаемая челоом с младенческих и до последних дней информация (особенно — негативно или ярко эмоционально окрашенная) никогда не «стирается»: будь то чье‑то злое лицо, увиденное в возрасте до года; ощущение, что тебя бросили, пережитое в полтора; обида за «похищенный» соседом по песочнице совок; страдание отвергнутой любви в старшей группе детсада или обидное прозвище, начертанное на заборе одноклассником, а также все до единого прохожие, с которыми мы сталкивались или даже просто встречались когда‑либо на улице, и т. д. Кроме того, сохраняется информация и о том, как мы ходили или говорили, например, в возрасте 2‑3 лет, что любили, чего боялись, к кому были привязаны, хотя в актуальной памяти этого нет. В некотором смысле наша память — это очень хороший видеомагнитофон, который записывает все подряд, но старается не предъявлять сознанию неприятные кадры. Образно говоря, человек вообще ничего не забывает, но не все может вспомнить.

В одних случаях эта негативная информация (к счастью) так и лежит где‑то невостребованной всю жизнь и никак не сказывается на последней. В других — эта неактуализированная информация остается таковой лишь до какого‑то определенного (как правило, негативного провоцирующего) момента, и что очень важно — этот провоцирующий фактор почти всегда имеет аналог в прошлом конкретной личности или, точнее, — попадает на уже подготовленную «почву» и запускает патологический процесс именно в рамках тех паттернов, которые сложились преимущественно в возрасте до 5 лет. В третьих — эта негативная информация якобы отсутствует, но одновременно определяет все поведение человека (как в норме, так и в патологии). Еще раз повторю: как было установлено в психоанализе — наиболее существенным для потенциальной психопатологии является не сам негативный фактор, а период, интенсивность и длительность его первичного проявления (точнее — тот период развития ребенка, на который пришлось его первичное воздействие). И второе — в отличие, например, от инфекционной патологии, где конкретный возбудитель вызывает‑конкретное заболевание, в психиатрии ответ чаще всего является неспецифическим, то есть один и тот же негативный фактор может вызывать самые различные (фактически — любые) формы патологии. Но эта тема слишком специальна, поэтому снова вернемся к более важной для нас сейчас проблеме подпорогового восприятия.

В отношении большинства подпороговых и даже многих пороговых восприятий — дневная активность и контролируемая направленность сознания являются сдерживающими факторами. Поэтому дневное мышление и ночное — качественно различаются. Наше дневное мышление преимущественно логическое. Оно характеризуется тем, что делает определенные шаги в определенное время. Эти шаги достаточно ясно очерчены, как правило, логически непротиворечивы, и один человек обычно способен легко изложить их содержание другому. То есть при этом всегда присутствует полное осознание актуально полученной или удерживаемой информации и процессов ее переработки. В нейропсихологии эти процессы обычно определяются как левополушарная психика (у правшей).

Но есть еще и другая, определяемая в естественных науках как правополушарная. Это мышление нелогическое, несловесное, без каких‑либо четких границ и этапов. Та или иная идея или проблема здесь возникает как некое «озарение», без. сколько‑нибудь очевидной предшествующей проработки, обдумывания и вообще, казалось бы, без каких‑либо объективных причин. Это так называемое интуитивное мышление, которое лежит в основе научного и художественного творчества, фантазий и... сновидений. Но, также каки феномены логического мышления, эти озарения возникают не как угодно и не когда угодно, а всегда обусловлены индивидуальной историей личности и еще рядом факторов, о которых будет сказано ниже. Например, известно, что свою периодическую систему элементов в законченном виде Д. Менделеев увидел именно во сне. Аналогичным образом было «открыто» бензольное кольцо. Но естественно, что этим озарениям предшествовали периоды величайшего психического напряжения мыслителей, не говоря уже о необходимости соответствующего уровня знаний.

Таким образом, сон — это естественное продолжение индивидуальной жизни каждого человека, а не просто набор каких‑то бессмысленных образов. Причем жизни — именно чувственной, эмоциональной, и нередко именно той, на проявления которой в бодрствующем состоянии наложен культурный (социальный) запрет. До психоанализа такое понятие, как «я чувствую», пренебрежительно именовалось «субъективным». Но для любого из нас субъективное «я чувствую» столь же объективно, как «я вижу» или «я слышу». Разница только в том, что видеть и слышать мы можем вместе, а вот чувствовать (и видеть сны) — только индивидуально.

Я думаю, что одно из важнейших открытий психоанализа состоит как раз в том, что именно в рамках этого направления индивидуальная психическая жизнь человека впервые стала объектом пристального внимания и исследования.

Я уже упоминал об этом, но повторю еще раз, что в рамках предложенного им подхода Фрейд постулировал, что человек, как биосоциальное существо, по своей природе вовсе не является кладезем добродетелей, ибо имеет те же инстинктивные потребности, что и все иные живые существа, склонен к агрессивности, эгоистичен, самовлюблен, асоциален, совершенно не имеет спонтанной любви к труду, ориентирован на получение удовольствия, в том числе (не на последнем месте) — реализацию своих собственнических и сексуальных потребностей в их естественных, извращенных или сублимированных формах (к последним относятся практически все виды стремления к достижению, карьере, власти, побуждение к художественному или научному творчеству). А большинство социальных феноменов и катаклизмов развиваются по тем же основаниям, что и в животном мире, например, в основе всех войн лежит борьба за власть, территорию, источники воды и пищи или даже за «самку» (начиная с Троянской войны и прекрасной Елены), какие бы высокие лозунги при этом не провозглашались.

С этой точки зрения, каждый отдельных человек является потенциальным врагом культуры, так как любая культура строится на запрете и принуждении — законодательном или моральном. Существует запрет, но он не отменяет упомянутые в предыдущем абзаце инстинктивно обусловленные желания и стремления. В абсолютном большинстве случаев эти желания и стремления не осуществляются и даже не высказываются. Но они все равно существуют и реализуются в скрытой форме, в том числе — в сновидениях.

Исходя из этих теоретических подходов, первоначально сновидение рассматривалось как своеобразное замещающее действие и, одновременно (в случае не поощряемого социумом или культурой содержания сна), как свидетельство скрываемых даже от себя самого низменных желаний и стремлений.

Однако позднее было установлено, что не только желания и стремления, но и индивидуальная история личности (и особенно эмоционально значимые для нее события) также ответственны за формирование сюжета сновидения. Человек, как уже отмечалось, может актуально не помнить о них, но эти события постоянно присутствуют в его психике, периодически прорываясь на уровень сознания через сновидения, а также — в описках, оговорках, мимике, непроизвольных жестах и т. д. Следующая «составляющая» сновидения — это индивидуальные комплексы личности. Кстати, ту же природу имеют сказки и фантазии: нищий внезапно становится богачом, урод — красавцем, пастух — королем (но в последнем случае в сказках, как правило, обнаруживаются наши общие стремления, желания и комплексы, которые в клинических вариантах тысячекратно разнообразнее и сложнее).

Несколько слов о сознательном и бессознательном. Напомню, что сознательное — это то, что следует принципу реальности, подчинено причинно‑следственным отношениям, легко выражается с помощью речи и — чаще — логически непротиворечиво и глубоко социально обусловлено. Бессознательное (с точки зрения обыденного сознания) — совершенно алогично, бессловесно, в нем нет причинно‑следственных отношений, в нем нет логики, нет времени, нет забывания и все подчинено преимущественно принципу удовольствия (часто не совпадающему с требованиями культуры и социума). Здесь все фиксируется, все хаотически перемешано и существует в неопределенном времени (хотя это и не совсем верно, так как есть свои закономерности функционирования бессознательного). Поэтому в сновидениях наблюдается такая «мобильность вложений» (термин Фрейда), то есть сочетание и совмещение событий в реальной жизни несовместимых и даже несуществующих. И еще одно из открытий психоанализа: сознание и бессознательное подчиняются разным законам, и, как следствие — то, что мы говорим, гораздо чаще не соответствует тому, что мы думаем на самом деле (или реально чувствуем), чем нам кажется.

Таким образом, любое сновидение связано, как минимум, с тремя факторами: эмоциональным состоянием спящего, его желаниями и стремлениями, его индивидуальными влечениями и комплексами (связанными с его полом, конституцией, индивидуальной историей развития и его опытом). Я особенно это подчеркиваю, чтобы психоаналитический подход ни в коей мере не ассоциировался с какими бы то ни было сонниками: один и тот же образ у двух разных людей может символизировать принципиально не совпадающие значения и содержания. Толкование сновидений (как одного из важнейших феноменов бессознательного) вне глубокого знания приведенных выше факторов — это нонсенс. И именно поэтому психоанализ всегда предполагает достаточно длительную работу с пациентом, тем более что сам рассказ сновидения также подчиняется весьма специфическим закономерностям, в том числе существенно зависит от переноса, то есть реальное содержание и рассказанное всегда зависит от того, кому рассказывается сновидение и каковы отношения слушателя и сновидца.

При анализе сновидения всегда выделяется его видимое и скрытое содержание, которое реализуется с помощью открытых Фрейдом механизмов сгущения (иногда в российских изданиях используется английский эквивалент этого термина — конденсация) и смещения. Под конденсацией обычно понимается сновидно измененное совмещение времени, места, отдельных элементов или событий в реальной жизни несовместимых или даже несуществующих. Например, одному из моих пациентов снится сон, в котором он полемизирует о роли личности в истории (одновременно) с Наполеоном и Сталиным (мог бы вполне присутствовать и Змей Горыныч). Таким образом, конденсация как бы создает сам фантастический сюжет сновидения.

Смещение — это уже, по Фрейду, специфический процесс, то есть процесс, связанный с собственной работой бессознательного, который определяет «передний» или, выражаясь языком телевидения, «крупный» план сновидения, когда какая‑то, на первый взгляд, малозначительная деталь становится центральной фигурой сюжета, играющей главную или ведущую (и почти всегда — символическую) роль. Я не привожу пример, так как для понимания сути этой роли мне пришлось бы описать хотя бы один случай полностью (а это десятки страниц).

Иногда сновидение «проявляет» смысл или цели, не допускаемые на уровень сознания. Например, жена, в сновидениях регулярно убивающая своего мужа и просыпающаяся с чувством вины, наяву окружает его тошнотворной заботой, от которой он в конечном итоге сбегает, и таким образом, оказывается как муж уже несуществующим («убитым»), хотя эта цель никогда не приходила в голову женщине на уровне сознания.

Фрейд отмечал, что при анализе сновидений бессознательное и его символика нуждаются в исследовании буква за буквой, слово за словом, образ за образом в их первоначально совершенно невообразимых связях, иначе никогда не понять их тайный, переданный нам в закодированным виде смысл.

Из этого положения вытекают уже упомянутые особые требования к самой серьезной общей, специальной и, главное, лингвистической подготовке психоаналитика, который, как уже отмечалось, должен прекрасно знать историю и культуру, воспринимать особенности речи и даже диалекта пациента, легко схватывать игру слов, понимать двусмысленности, а по паузам в изложении, мимике и интонациям восстанавливать недосказанное и то, что как бы остается за кадром, так как именно это чаще всего и составляет истинное содержание бессознательного.

Очень короткий и демонстративный пример. Отвечая на вопрос психотерапевта: «Что обычно ест ваш муж?» — судя по манере поведения, очень властная жена отвечает: «Все, что я захочу», — и тут же, извиняясь, добавляет: «Я хотела сказать — что он хочет». В данном случае пример и его интерпретация достаточно очевидны, что в более сложных ситуациях чаще всего невозможно, или, во всяком случае, невозможна однозначность толкования тех или иных деталей. Но психоаналитик и не должен стремиться к этой однозначности. И это тоже очень существенный момент. Интерпретация высказываний или сновидений пациента осуществляется не с точки зрения логики или установления истинных мотивов, а прежде всего с позиций складывающихся между пациентом и психоаналитиком специфических отношений, которые Фрейд и назвал отношениями «переноса». И еще раз — задача аналитика не установить абсолютную точность излагаемого, а восстановить нарушенные в процессе раннего развития структуры психики, поэтому прошлые ситуации не столько воспроизводятся в процессе терапии, сколько проживаются заново. В отличие от медицины, где врач преследует цель вернуть человека к тому состоянию, которое было до болезни, в психотерапии задача принципиально иная — помочь человеку стать таким, каким он мог бы быть, если бы на определенной стадии развития не произошел «надлом». Как правило, пациент, обращаясь к психотерапевту, датирует свое страдание и определяет его протяженность сроком в 2—3 года, но при более углубленном расспросе он сам с удивлением обнаруживает, что фактически это было всегда. Чаще всего это так и есть — это было столько, сколько он себя помнит, а корни страдания — еще глубже, в том периоде развития, о котором воспоминаний практически не сохраняется. И еще об одном отличие от медицины: мы спрашиваем пациента не «как он себя чувствует», а «что он чувствует». И готовы слушать его месяцы, а если нужно — и годы, пока он обретет самое важное в этой жизни — самопонимание и принятие самого себя. К какой бы форме расстройств мы не обращались, в запросе пациента всегда манифестируется практически одна и та же проблема, которую очень образно охарактеризовал мой друг, английский психоаналитик Ренос Пападопулус, в статье «Наемные убийцы», подразумевая в качестве последних именно наших коллег — терапевтов: пациент всегда (но чаще иносказательно) говорит: «Во мне есть два человека, но один из них мне очень не нравится. Не могли бы вы избавить меня от него?»