Из книги К. Лоренца «Человек находит друга» (М., 1977).

Имя Конрада Лоренца, крупного ученого, одного из создателей этологии, науки о поведении живот­ных, широко известно. Предмет и задачи этологии — сравнительное изучение поведения животных с точки зрения его общебиологического значения, выяв­ление роли поведения в приспособлении животных к условиям внешней среды и в эволюции животно­го мира. Но этолога интересуют также эволюция са­мого поведения, его видоизменение на разных эта­пах эволюционного процесса, зарождение новых форм поведения.

Уже начиная с конца прошлого века биологи­ческий, а точнее сказать, зоологический, подход к изучению поведения животных под влиянием уче­ния Ч. Дарвина стал отчетливо проявляться в тру­дах таких зоологов, как Ч. Уайтмен, Л. Долло, О. Хейнрот в Западной Европе и Северной Амери­ке и В. А. Вагнер в России. Эти ученые показали, что изучать поведение животных необходимо с тех же позиций, что и их строение. Но создание этоло­гии как самостоятельной зоологической науки о по­ведении животных — заслуга австрийского ученого Конрада Лоренца, работавшего в содружестве с гол­ландским зоологом Нико Тинбергеном.

Лоренц родился в 1903 году в Вене. Изучив ме­дицину, зоологию, палеонтологию, психологию и фи­лософию, он получил широкое естественнонаучное и гуманитарное образование. По свидетельству са­мого Лоренца, определяющее влияние на его науч­ное творчество оказали два его «больших учите­ля» — австрийский анатом Фердинанд Хохштеттер, давший ему глубокие знания по сравнительной морфологии и прививший ему навыки сравнительного исследования и анализа, и уже упоминавшийся не­мецкий орнитолог Оскар Хейнрот, труды которого натолкнули молодого ученого на мысль взяться за изучение поведения животных.

Научная деятельность Лоренца была связана с Венским, Кенигсбергским и Мюнхенским универси­тетами и Научным обществом Макса Планка. В 1950 году он организовал при одном из институ­тов этого общества отдел по изучению поведения животных (Бульдерн), а с 1956 года работает в Ин­ституте физиологии поведения (Зеевизен, ФРГ), одним из организаторов которого он был и руково­дителем которого является и поныне.

Первая научная статья Лоренца появилась в 1927 году. Как и большинство его работ, она была посвящена поведению птиц (в данном случае галок). Основное внимание Лоренц уделяет наследственно закрепленным, инстинктивным формам поведения и вместе с Тинбергеном создает стройную научную концепцию этого поведения. Именно тщательный анализ структуры и движущих сил инстинктивного поведения дает Лоренцу необходимый материал для разработки основных теоретических положений это­логии.

Много занимался Лоренц и вопросами группо­вого поведения животных, вопросами их семейной, стадной или стайной жизни. Он сумел показать, как формируются взаимоотношения между животными в процессе индивидуального развития, проанализи­ровал и объяснил биологическую роль «запечатления», специфической формы раннего научения у де­тенышей, вскрыл процессы, лежащие в основе об­щения животных друг с другом, выявил значение, происхождение и развитие сложных видотипичных двигательных реакций — «ритуализованных» форм поведения и т. д. Ряд исследований Лоренца посвя­щен общим и специальным вопросам эволюции по­ведения, а также сравнительному анализу поведения родственных видов животных.

Этот далеко не полный перечень, конечно, не да­ет исчерпывающего представления о всем научном творчестве Лоренца. Книга «Человек находит дру­га» не принадлежит к основополагающим трудам Лоренца, однако читатель познакомится с некото­рыми взглядами ученого и рядом общих положений этологии.

Эти талантливо написанные рассказы являются прежде всего иллюстрациями к большим проблемам этологии и зоопсихологии (науки о психике живот­ных), проблемам, выходящим далеко за рамки про­стого описания поведения собак. (Взять, к приме­ру, проблему территориального поведения живот­ных, блестяще проиллюстрированную в главах «За­бор» и «Собачьи личности».) Не часто большому ученому удается так ярко, доходчиво и убедительно рассказать о сложнейших явлениях и закономерно­стях жизни природы. Конечно, не все взгляды Ло­ренца бесспорны, к некоторым из них необходимо отнестись критически. Но, несомненно, у этого боль­шого мастера стоит поучиться искусству наблюдать за животными, видеть и ценить красоту природы, вдумчиво осмысливать увиденное.

Отец Конрада Лоренца был известным венским врачом, а его дед — большим любителем и знатоком животных; на прогулки дед всегда выходил в сопро­вождении ручной гиены. Семья Лоренца жила в Альтенберге под Веной, где будущий ученый провел свое детство, и где происходило большинство из описанных им событий. В просторном саду постоянно жили какие-нибудь животные, рядом — Дунай, пой­менные луга, леса. Еще когда Лоренц был гимнази­стом, директор Венского зоопарка Отто Антониус отдавал ему на лечение больных животных.

Горячая любовь к животным, зародившаяся уже в детские годы, пронизывает все научное творчество Лоренца. Пронизывает она и страницы этой книги.

Как это важно — с малых лет привить любовь к природе, к живому, к жизни! Часто и правильно пишут о том, что жестокость к животным затем неизбежно переходит в жестокость к людям, порожда­ет бессердечие, эгоизм, грубость. Можно смело добавить — убожество духа, тупоумие, ибо добро вдумчивое общение с животными не только обога­щает человеческую личность нравственными качествами высшего порядка, но и служит чрезвычайно сильным фактором развития ума. Ничто в мире при­роды не дает ребячьему уму так много пищи для размышлений, как наблюдения за повадками живот­ных. Словом, общение с животными, воспитание хо­рошего, истинно человеческого к ним отношения — важное условие полноценного и всестороннего раз­вития личности ребенка. О педагогическом воздей­ствии такого общения говорит и Лоренц в главе «Со­баки и дети».

Но что значит конкретно развить в человеке - в ребенке или взрослом — любовь к природе, к жи­вотному? Любовь ли это, когда щенка или котенка превращают в самодвижущуюся игрушку, когда им, пока он мал, забавляются, восторгаются и умиля­ются, но вышвыривают его осенью на улицу или «забывают» на даче?

Лоренц тысячу раз прав, когда высмеивает так называемую «любовь к животным» — смесь сенти­ментальности, бессердечности и эгоизма. Горькие упреки ученый адресует тем, кто смотрит на собаку лишь как на объект моды или спорта, кто не видит за экстерьером самого ценного, чем обладает соба­ка,— ее чудесной психики.

Слащавому суррогату Лоренц противопоставля­ет истинную любовь к животным, любовь, которая, прежде всего, предполагает чувство большой ответ­ственности перед животным. Только настоящий че­ловек способен по-настоящему ответить любовью на любовь собаки. Великим русским писателям было, что сказать о благородстве и огромной моральной ценности подлинной, глубокой любви к собаке. Вспомните чеховскую Каштанку, тургеневскую Му-му, купринского белого пуделя Арто.

Вот это чувство требовательности к себе, пони­мание своих серьезных и больших обязанностей по отношению к животным мы и должны с ранних лег воспитывать в ребенке. Это очень важно не только для формирования характера и ума ребенка, но и для того, чтобы он учился пониманию ответствен­ности по отношению ко всей живой природе, пони­манию необходимости ее защищать. А это задача первостепенного значения, поскольку речь идет об основах жизни на нашей планете!

Однако, как справедливо замечает Лоренц, нельзя любить собаку, не любя человека. Мизантропу ЭТО не дано. «Разочарованный и ожесточенный человек, который из-за прегрешений отдельных индивидов восстает против всего человечества и отдает спою любовь только собакам и кошкам, совершает роковую и отвратительную ошибку. Ненависть к лю­дям и любовь к животным — зловещая и опасная комбинация»,— пишет Лоренц в главе «Хозяин и собака». И там же: «Прекрасна и поучительна толь­ко та любовь к животным, которая порождается лю­бовью КО всякой жизни и в основе которой должна лежать любовь к людям». Лучше действительно не скажешь.

Взаимоотношения человека с животными сложны и многообразны. Если любовь к животным — лейт­мотив этой книги, то проблема общения и взаимо­понимания живых существ составляет основное ее научное содержание. Большое место занимает и со­поставление психических качеств разных животных и человека. Наряду с личными, иногда спорными взглядами Лоренц освещает и ряд прочно устано­вившихся положений современной этологии.

Чтобы понять закономерности, управляющие по­ведением животных, необходимо прежде всего изу­чить процесс становления этого поведения. Лоренц па многих примерах знакомит читателя с развитием поведения у домашних животных. Так, он расска­зывает о процессах запечатления, приуроченных к строго ограниченным «критическим периодам». Не меньшая роль в развитии поведения молодого жи­вотного отводится игре. Лоренц посвятил ей главу «О кошачьих играх». Конечно, игры бывают раз­ные, и у кошек они выполняют другую функцию, чем, скажем, у обезьян. Совершенно иные в самой своей основе и игры детей. Нельзя сформулиро­вать один общий принцип для всех форм игры — об этом говорит и Лоренц. Игры животных вообще еще недостаточно изучены, и предстоит немалая работа, чтобы внести ясность в столь сложный вопрос.

Этолог и зоопсихолог должны не только хоро­шо разобраться в индивидуальном развитии живот­ного, но и уяснить себе историю развития вида. Лоренц прекрасно показывает это на примере собаки и кошки. Говоря о последней, он при этом опровергает ряд предвзятых мнений и показывает, в чем действительно заключается ее своеобразие.

Вскрывая глубокие исторические корни особен­ностей поведения кошки, в частности ее независимого отношения к человеку, Лоренц указывает на еще сравнительно малую одомашненность кошки (по­следняя в ряду домашних животных) и одиночный образ жизни ее дикого предка. Разумеется, как и у собак, в мире нет двух одинаковых по своему по­ведению кошек, и некоторые особи существенно от­клоняются от «типичного образца». Например, в превосходном рассказе «Ю-ю» Куприн с тонкой на­блюдательностью, делающей честь любому зоопси­хологу, описывает поведение своей кошки, которая узнавала и приветствовала его на улице. При этом «очень часто, когда поздним вечером мы возвраща­лись из гостей, Ю-ю, узнав издали наши шаги, вы­бегала к нам навстречу за третью перекрестную» улицу». Совершенно исключительной была привязанность Ю-ю к мальчику, опровергавшая ходячее мнение, будто «кошка — животное эгоистическое» и «привязывается к жилью, а не к человеку». Ког­да «дружок и мучитель» Ю-ю тяжело заболел и ее к нему не пустили, она «улеглась, как собака, на голом полу снаружи, у самой двери, уткнув свой ро­зовый носик в щель под дверью, и так пролежала все эти черные дни, отлучаясь только для еды и кратковременной прогулки. Отогнать ее было не­возможно». «До сих пор,— пишет Куприн,— у меня осталась в сердце нежная признательность к памяти Ю-ю за ее звериное сочувствие...»

Большая часть книги отводится способам общения у животных, их языку. Сейчас многие ученые трудятся над этой проблемой, и, что ни год, мы узнаем все новые удивительные факты.

«Разговоры» животных служат самым разнооб­разным нуждам — выражению внутреннего состояния, взаимному опознаванию, сигнализации об опас­ности или просто оповещению о своем присутствии и т. д. Большую роль в общении животных играют выразительные позы и телодвижения, так тонко под­меченные Лоренцем у собак и кошек.

Помимо этих, в своей основе врожденных средств общения, Лоренц упоминает и об индивидуально приобретаемых. Особенно интересны самостоятельно изобретаемые домашними животными способы об­щения с человеком или с другими животными. В до­полнение к тому, что Лоренц рассказал о пуделе, подававшем лапу по только людям, но и собакам, я сошлюсь на моего кота: приученный «просить», сидя на задних лапах, он добивался этой же позой благосклонности кошек! Конечно, как указывает и Лоренц, это — редчайшее исключение.

В связи с этим несколько слов о возможностях и пределах взаимопонимания между человеком и животным, в частности собакой. Сегодня мы уже довольно много знаем о формах передачи информа­ции между животным и человеком, то есть мы знаем, как это происходит. Но нам все еще не ясно, что именно передается, каково содержание этой ин­формации, то есть что животное «имеет сказать».

Действительно, что выражают животные — чув­ства, побуждения? Да. Но и только? Вот Лоренц пишет о том, что у наиболее одомашненных собак особенно развилась способность понимать человече­ские жесты и речь. Но что действительно понимает собака в нашей речи? И что конкретно должны по­нимать мы? На эти вопросы нам пока еще трудно ответить. Ясно одно: понимать членораздельную речь как таковую могут только люди. Абстрактный смысл слова недоступен даже самой умной собаке. Равным образом ни одно животное не оперирует при передаче информации абстрактными понятиями.

Это не значит, что животные не способны к обоб­щениям, но эти обобщения остаются у них всецело в сфере чувственного восприятия, а не формулируются словами. Для этого необходимы абстрактное мыш­ление и членораздельная речь, которых у живот­ных нет.

Уже знакомая нам Ю-ю за всю свою жизнь ни разу не мяукнула и общалась с людьми лишь с по­мощью различных вариантов довольно музыкально­го «муррм». Оттенки этого звука выражали «то ла­ску, то тревогу, то требование, то отказ, то благо­дарность, то досаду, то укор». Короткое «муррм» всегда означало «Иди за мной!», более нежное и под­черкнутое — приветствие («Здравствуйте, хозяйка!»), чуть слышное «мрм» — признательность, «мрум!» — «Идите, я хочу пить!» и «Пустите воду!» (из крана), «муррум!» — укор («Бросьте ваши глу­пости!» — шутки ради вода выпускалась лишь по ка­пельке) и т. п. Все это сопровождалось самыми раз­нообразными позами и движениями всего тела или отдельных его частей (хвоста, например), а также богатой мимикой, где главную роль играли взгляды.

Сегодня с помощью специальной аппаратуры можно было бы еще детальнее проанализировать эти выразительные средства кошки, но и приведенного описания вполне достаточно, чтобы показать их бо­гатство. Действительно, с помощью двигательно-звукового языка обеспечивается четкое взаимопонима­ние между человеком и кошкой. Но нет в этом языке ни предложений, ни слов (ни «идите», ни «мной», ни «хозяйка»), нет и звуков, равных элементам на­шей устной речи. Все это кошка — и любое другое животное — не может ни произнести, ни понять в словесном значении.

Именно об этом свидетельствуют и приводимые Лоренцем факты, показывающие поразительные спо­собности собаки к анализу звуков человеческой ре­чи: животное различает только звуки, из которых складываются слова, и связывает эти звуки с опре­деленными действиями или предметами, но не пони­мает обозначаемых словами абстрактных понятий.

Здесь мы подошли к одному из самых трудных и одновременно интересных вопросов — к вопросу об уме, о мышлении животных. Лоренц рассказывает много об уме собаки, о ее интеллектуальном пове­дении, упоминает он также об интеллекте других Животных. Кстати, интересно заметить, что Куприн в рассказе о Ю-ю, так же как и Лоренц, причисля­ет к самым умным животным гусей.

Лоренц отмечает, что собака в своей психической деятельности гораздо более «человекоподоб­на», чем даже обезьяна. Да, это так. Мы имеем все основания считать, что наш давно вымерший, общий с современными человекообразными обезьянами предок был психически значительно более развит, чем последние. Все эти обезьяны развивались от общего предка как бы «вниз», все дальше отдаляясь от человека.

Другое дело — собака, которую человек приобщил, приспособил к своей культуре. Одомашненное состояние, совместная жизнь с человеком, участие в его делах наложили глубокий отпечаток на все проявления интеллектуального, поведения собаки. Это не значит, что собака вообще умнее, скажем, шимпанзе, но кое в чем она его, очевидно, и пре­восходит, Здесь мы имеем дело с большими различиями в структуре психической деятельности, обусловленными в одном случае одомашниванием, в дру­гом жизнью и дикой природе.

«Человекоподобность» поведения собаки, конечно чисто внешняя, но проявляется она подчас в удивительных формах. Так, например, я знал собаку, которая совершенно самостоятельно ездила «по своим делам» в центр Москвы. Было очень странно видеть, как она, вскочив в троллейбус, спокойно ложилась под сиденье и без колебаний выходила на нужной остановке.

Особенно ярко выступают высокоразвитые психические способности собаки в ее практической службе человеку — пастуху; охотнику, пограничнику, работнику уголовного розыска и т. д. Возьмем лишь один конкретный пример: собаку — поводыря слепого. Такой пес должен безошибочно ориентироваться в сложных ситуациях оживленного уличного движения, должен выбрать правильный путь не только для себя, но и для человека, которого он ведет. Собака не должна проходить под почтовым ящиком или под перилами, на которые слепой может наткнуться. Равным образом она не должна проходить через слишком узкие проходы, пролезать под забором и т. д. Прежде чем спуститься с тротуара или подняться на него, собака должна дать знать об этом хозяину. А всякие преграды она должна обходить наилучшим для человека, а не для себя образом. Словом, собака-поводырь должна уметь в любой ситуации учитывать «габариты» иду­щего рядом с ней человека и ограниченные возмож­ности его передвижения.

Конечно, все это вырабатывается путем специ­альной дрессировки. Но дрессировка дрессировке рознь! Можно так «дрессировать» собаку, как это описал Бунин в одном из своих «кратких рассказов».

Изнывающий от скуки, босой, распоясанный са­пожник весь «бесконечный летний день» «занимается» с рыжим кобельком, тщетно добиваясь от него все одного и того же: «Дай лапку!»

«Кобелек не понимает, не дает.

— Говорят тебе, дай лапку! Ну?

Кобелек не дает. И он бьет его по морде. Кобе­лек с отвращением моргает, отворачивается, кисло-сладко оскаливается, неуверенно поднимает лапу и тотчас опять опускает ее. И опять пощечина, и опять:

— Дай, сукин сын, лапку!»

Понятно, что такая «дрессировка» способна пре­вратить самую умную собаку в абсолютную тупи­цу, в забитое существо. Совсем иное дело, когда дрессировка является подлинным обучением живот­ного, опирается на его интеллектуальные способно­сти и развивает их. В этом случае в полной мере развертываются и совершенствуются удивительные способности собаки к использованию прежнего опыта в самых различных ситуациях, способность быстро перестраивать и гибко приспосабливать свое поведе­ние к новым условиям, проявлять максимальную со­средоточенность при решении сложных задач. Во всем этом и проявляется интеллект, ум животного. Не будь его у собаки, никакими средствами нельзя было бы научить ее столь сложным действиям, ка­кие демонстрирует собака-поводырь.

Итак, в том, что собака не только верный друг человека, но и умный друг, сомнений нет. Но что это за ум, в чем его отличительные признаки?

Как уже отмечалось, человек на протяжении многих веков одомашнивал собаку, приспосабливая ее к своим потребностям, к своему быту и во мно­гом «очеловечивая» ее, существенным образом способствовал ее психическому развитию, развитию ее мышления. Конечно, повседневно наблюдаемые фак­ты интеллектуального поведения животных с боль­шим трудом поддаются научному анализу. К тому же рассказы об умных собаках (или других живот­ных) чаще всего расцвечиваются субъективными толкованиями и аналогиями с человеческим пове­дением Герой такого рассказа предстает перед читателем не как умное животное, а как разумное, сознательно и целенаправленно действующее существо, и это глубоко ошибочно.

Как-то мне пришлось высказать свое мнение по поводу одной истории полувековой давности, но подтвержденной очевидцем. Речь шла о собаке, ко­торая в голодном 1921 году по собственной иници­ативе «определилась на работу» грузчиком в Севастопольском порту (перетаскивала тюки с причала на баржу), была принята на довольствие на одном из военных кораблей и аккуратно приносила до­мой - себе и своей хозяйке — заработанную еду.

Что можно сказать по поводу этой истории? Не исключено, что такой случай действительно имел место. Но, чтобы дать оценку, необходимо прежде всего точно знать, как этот удивительный пес Рус­лан «додумался» до столь сложного способа обеспе­чить себя и свою хозяйку пропитанием, то есть на­до знать «предысторию» этой сенсации, прежнюю жизнь собаки, чему ее раньше учили и т. д. Ведь если признать, что все это действительно было, то мы, очевидно, имеем дело с сочетанием ряда случайных совпадений, подлинно интеллектуальных действий собаки, проявлений прежних привычек, навыков, выработанных в ходе ее воспитания, да и других компонентов ее психической деятельности. Так, переноска предметов, по- видимому, была для нее делом привычным, и, как каждый хорошо воспитан­ный пес, Руслан, надо думать, привык есть только дома, на своем месте. Возможно, в поведении Рус­лана какую-то роль сыграли и моменты подражания действиям грузчиков. К тому же у собак очень быстро образуются ассоциации, и, раз получив воз­награждение за свои действия, Руслан, естественно, на следующий день вновь отправился к тому же месту в порту.

Но все это лишь предположения. Чтобы по-настоящему разобраться в поведении Руслана, надо было бы провести целый комплекс сложных и длительных научных экспериментов. Вот почему так трудно изучать интеллектуальное поведение животных, проявляющееся к тому же в весьма разно­образных формах.

Хотя проблема интеллекта животных далеко еще не решена, тем не менее, сегодня можно уже считать доказанным, что ни одно животное, включая человекообразных обезьян, не в состоянии понять истинные причинно-следственные связи между пред­метами и явлениями. В нашем конкретном примере это означает, что при всей своей смышлености Руслан не мог уйти из дому, чтобы «искать работу» с целью обеспечить свою хозяйку пропитанием. Не могла ему также прийти на ум такая мысль и в порту, когда он наблюдал за работой грузчиков. Все эти абстрактные мыслительные операции доступны только человеку.

Животные в состоянии постигнуть только то, что «на виду», что можно непосредственно наблюдать, что можно увидеть, понюхать, услышать... Конечно, это уже немало, но все-таки в лучшем случае позво­ляет установить связи между предметами и процес­сами во времени и пространстве по их виду, запаху, звуку и т. д. Человек же мыслит логическими ка­тегориями, формирующимися на основе членораз­дельной речи, и только это позволяет ему вникнуть в суть вещей и явлений, познать закономерности природы и общества. Одним словом, человек отли­чается от животного не только более развитым, но прежде всего, качественно иным интеллектом. Об этом необходимо помнить при чтении книги Лоренца.

О качественных отличиях человеческой психики не следует забывать и тогда, когда речь идет о вопросах характера и морали. Лоренц справедливо отмечает, что генеалогические исследования «позволяют нам особенно ясно увидеть человеческую сущность, великие достижения человеческого разума и этики которых мир животных вообще не знает». Но тут же он приписывает собакам такие этические качества (без кавычек), как стремление к сохранению престижа и достоинства, великодушие, рыцарственное поведение и тому подобное. Как это совместить?

Нет никаких возражений против признания очевидного факта генетического родства психики человека и животных, обусловленного общностью их происхождения. Безусловно, в поведении животных содержатся элементы, сходные с человеческим поведением, его «аналоги», равно как и «в человеке есть еще что-то от животного». Конечно, ряд древ­них свойств и способностей человек «еще и теперь делит с высшими животными», но едва ли право­мерно причислить к этим свойствам сложные челове­ческие чувства.

Возьмем, к примеру, любовь, любовь глубокую, бескорыстную, истоки которой Лоренц усматривает в древних, чисто эмоциональных, инстинктивных слоях психики человека и животных. Да, очевидно, здесь мы действительно имеем дело с общими биологическими корнями психического развития, и у животных соответствующие формы поведения по-прежнему зиждятся на этой инстинктивной основе. Что же касается взаимоотношений между человеком и собакой, то приходится опасаться, что эта любовь долгое время страдала неприглядной односторонностью.

Любили ли первобытные люди собак? Были ли они вообще на это способны, могли ли они распространить свою «инстинктивную» любовь на эти су­щества? Когда вообще люди стали бескорыстно, именно бескорыстно, любить животных? В античные времена, в средние века?.. Думается, что это произошло сравнительно недавно. Ведь хорошо извест­но, что на протяжении веков собака был помощником человека в его повседневной жизни, но едва ли объектом бескорыстной любви. На отношении к собаке сказывались религиозные взгляды и предрассудки, на нее смотрели как на тварь без души или даже воплощение нечистой силы, а такое существо, конечно, нельзя было любить. Очевидно, подлинная, не меркантильная любовь к животным могла зародиться лишь на определенном этапе культурного прогресса как составная часть гуманизма.

Следовательно, прекрасное чувство любви к природе, в том числе и к собаке, является продуктом со­циально-исторического развития человечества. А ведь именно эту бескорыстную любовь Лоренц считает исконной, «инстинктивной», то есть биологически обусловленной!

Подобным образом обстоит дело и с великоду­шием и с рыцарственностью, как и со всеми прочи­ми нравственными качествами. Все они являются продуктами социально-исторического развития, раз­вития производственных отношений, то есть такого процесса развития, который не проходило ни одно животное, а только человек. С этих позиций надо подходить и к «характеру» собаки. Ведь подлинный характер присущ лишь человеку.

Не только нравственное поведение человека определяется закономерностями общественной жизни, но и вся сущность его жизнедеятельности. Биологические факторы в человеческом поведении играют лишь подчиненную роль. У животных же все про­явления жизнедеятельности, все поведение управляются исключительно биологическими закономерно­стями. Поэтому принципиально неверно говорить в отношении животных об «общественном» или «со­циальном» поведении, что, к сожалению, иногда у нас случается в поверхностных или малоквалифициро­ванных научно-популярных очерках, статьях или комментариях. Преднамеренно или нет, но это равноценно отрицанию всяких качественных различий между поведением человека и животного.

Второй отрывок предлагается из книги К.Лоренца «Кольцо царя Соломона», из вступительной статьи Е.Н.Панова.