Этническая самоидентификация

В самом общем виде этническая самоидентификация как индивида, так и общности — есть самовыделение на основе сравнения. Этническая группа только потому обладает самоидентификацией, а, следовательно, самосознанием, что существуют другие этнические группы, по ряду признаков отличающиеся от нее. Эту особенность отметил, в частности, известный антрополог Дж. Де Вос, в интерпретации которого этническая общность — это «осознающая себя группа людей, которые придерживаются общих традиций, не разделяемых другими группами, с которыми она находится в контакте»⁹. Таким образом, только «разделенность», — т. е. дифференциация и способствует групповому самовыделению.

Однако одних лишь «общих традиций» для ощущения своего сходства явно недостаточно, тем более, что и традиции трансформируются со временем, адаптируясь к меняющейся социальной реальности¹⁰. Значительно существеннее те границы которыми этническая группа очерчивает свое специфическое культурное содержание. Впрочем, по мысли Фр. Барта, и «культурные черты», которые обозначают эту границы, могут меняться точно так же, как и «культурные характеристики членов группы» или ее «организационные формы». «И только факт постоянной дихотомии между членами (группы) и “внешними” позволяет нам определить общность и исследовать изменения культурных форм и содержаний»¹¹.

Иными словами, границы между «нами» и «не-нами» определяются прежде всего путем сравнения, объектом которого могут стать такие отличительные признаки как внешность, язык или обычаи. Фиксирование при этом сходства и различия, обобщение результатов этой простейшей познавательной операции укрепляет национальное самосознание, способствует этнической консолидации. В результате частного общения со «своими» человек постепенно привыкает к восприятию деленного типа внешности, к фонетике («звучанию») родного языка или к тому, пример, что для здоровья полезно попариться в бане, а в «родительскую субботу не грех помянуть близких рюмкой водки.

Привыкание переходит в одобрение, поощрение сходства, на основе которого формируется чувство сопринадлежности.

Таким образом, сравнение неосознанно приводит к оцениванию, и непохожесть вызывает внешне немотивированное отвержение. Именно так возникают уничижительные клички типа «косоглазые», «чурки», «черномазые» или «краснокожие». Носитель иных антропологических признаков «нам» представляется «некрасивым», потому что «у нас», к примеру, более широкий разрез глаз или более светлая кожа.

Точно так же и родной язык: он — привычен, и поэтому кажется «благозвучнее», а вот чужая речь воспринимается как непонятная «тарабарщина», те же, кто говорит «по-тарабарски», не «по-нашему» — просто «немые», «немцы». Конечно, сегодня это противопоставление не столь категорично как в те времена, когда на Руси всех иностранцев звали немцами, тем не менее, понятие «тарабарщина» в языке держалось, неизменным остался и его негативный оттенок: тарабарщина — это «абракадабра», непонятная чушь.

Известно, что древние греки всех «не-греков» считали варварами, хотя персидская культура при Дарии или Ксерксе была ничуть не менее развитой, чем греческая. Просто она была «другой». При первых контактах европейцев с японцами обе стороны воспринимали друг друга не менее предубежденно, ибо слишком различны были обычаи, нравы, стиль жизни на Японских островах и в Западной Европе. И сегодня кому-то покажется варварством «стегание» березовым веником в парилке, а кому-то — бой быков, испанская коррида.

Распространенный не только в науке, но и в обыденном сознании евроцентризм, когда европейская культура или европейский образ жизни принимаются за го рода мерило «правильного» и «нормального» поведения, а все то, что не подходит под эти нормативные рамки, «записывается» в разряд развивающихся обществ, подлежащих аккультурации, — этот взгляд по сути своей является реликтом традиционного сравнения и оценивания «не-нас» с точки зрения схожести с «нами», принимаемыми за эталон.

Важно подчеркнуть, что подобное сравнение зиждется не столько на реальных отличиях, сколько на неосознанных представлениях о значимости этих различий, в которых «воображаемая реальность» становится «маркером» как этнической дифференциации, так и консолидации.

Действительно, может ли та же внешность служить весомым «определителем» членов собственной этнической группы, особенно есть речь идет о крупном, миграционно «подвижном» народе, как, например, русские?

Вот как вкратце звучит антропологическая характеристика типичного русского человека — волосы мягкие на ощупь, чаще всего русые. Кожа — светлая, так же как и окраска глаз. Волосяной покров, появляющийся в период полового созревания, развит значительно: у мужчин густо растут усы и борода. Лицо сравнительно узкое, суженное спереди в горизонтальном сечении, скулы выступают мало, а носовая область, напротив выдвинута вперед. Ширина носа по сравнению с его е высотой невелика, переносье обычно высокое, носовые отверстия большей частью овальной формы, их продольные оси расположены почти параллельно носов перегородке. Глаза широко открыты, оси их горизонтальны, а складка верхнего века, частично прикрывающая его наружную поверхность, отсутствует. Человеческая часть лица почти не выступает вперед, а губы — сравнительно тонкие.

Но ведь среди современных русских встречаются люди со слабо выступающими скулами и широкоскулые, с прямыми носами и курносые, с широко открытыми раскосыми глазами, с тонкими и полными губами, блондины, шатены и брюнетов причем, к примеру, в Сибири русских с широкими скулами и приплюснутыми носами значительно больше, чем в европейской части России, а русские по национальности терские казаки внешне мало чем отличаются от своих соседей — горцев, — чеченцев, ингушей или черкесов.

Сегодня, в результате смешения рас и народов, чистые этнические типы почти не сохранились, (исключение составляют представители «замкнутых» обществ, пример, австралийские аборигены), кроме того, почти 30% населения планеты принадлежит к смешанным и промежуточным в расовом отношении группам. Имена поэтому выглядит «нетипичной» для восточных славян внешность русских-сибиряков или казаков с Терека: первые уже с начала колонизации Сибири в XVII веке интенсивно смешивались с палеоазиатами, вторые — с потомками аланов, адыгов и др.

Случается и так, что один народ (большинство латиноамериканских общностей) вообще состоит из людей, принадлежащих к различным расам. Наиболее известный пример — США, где так называемые афро-американцы составляют такую же неотъемлемую часть американского народа, как и потомки английских, французских или немецких эмигрантов.

Конечно, существуют обыденные представления о типичной внешности представителя того или иного народа (швед—крупный голубоглазый блондин, а грузин — подвижный брюнет с «орлиным» носом), однако они не могут быть перенесены на всех членов той или иной общности. Словом, реальное определение этнической принадлежности человека на основе внешних (антропологических) признаков так же приблизительно, как и стремление «приписать» народ к некоей устойчив территории.

Например, родину прародичей русских — славян ищут на землях между Западной Двиной на севере, Одером — на Западе, Днепром — на востоке и Дунаем — на юге. В VI-VII вв. славяне распространились на север, где их звали венеды, на запад переселились склавины и на восток — анты. Тогда же восточные славяне заняли Волынь (волыняне) и южные степи вплоть до Черного моря (тиверцы и уличи), бассейн Припяти (древляне) и территорию современной южной Белоруссии (дряговичи). Уже в VII-VIII вв. радимичи и вятичи проникают до Оки — притока Волги расселившись среди местного населения¹².

Так, еще до возникновения Древнерусского государства началось продвижение наших предков на восток, которое завершили землепроходцы конца XVI — первой половины XVII вв. (в 1581 г. отряд «охочих людей», возглавляемых Ермаком, «спустился» с восточных отрогов Урала в Сибирь, а в 1645 г. Поярков достиг Охотского моря, спустя три года Дежнев обогнул северо-восточную оконечность Сибири).

Какие же земли мы можем назвать «исконно» русскими? Приднепровье или Полесье? Причерноморье или Заволжье? Урал или Сибирь? Какой век взять в это» случае за точку отсчета? Становится очевидным, что любая «привязка» русских к определенной территории — не более чем «вольное допущение». Совершенно другое дело — «воображаемая реальность», образ «русской сторонки», того необъятного пространства, по которому, если воспользоваться гоголевской метафорой, Хоть год скачи — ни до какой границы не доскачешь.

Принято считать, что непременным атрибутом этнической самоидентификации является язык. На первый взгляд, так оно и есть, и в особых доказательствах не нуждается, к тому же если вспомнить о том, что именно язык — это основная символическая среда функционирования этничности.

Но ведь англичане, шотландцы, ирландцы, североамериканцы и австралийцы — все они говорят по-английски, хотя это и разные народы. Испанский язык — родной не только для жителей Иберийского полуострова, но и обитателей островов Карибского бассейна, для большинства народов Латинской Америки. На португальском языке общаются и бразильцы, а не только португальцы. Подобных примеров не так уж и мало.

Русификация в нашей стране, еще со времен Российской империи, во многом осуществлялась как раз за счет приобщения «инородцев» к русскому языку, посредством которого на территориях «национальных окраин» внедрялась и русская культура и русские обычаи. Вот почему сегодня отдельные группы мордвы говорят на русском языке, который для них стал родным. Большинство карел и говорят, и пишут только по-русски, а среди вепсов, живущих в Ленинградской области, собственный язык финской группы помнят только пожилые люди. Общность языка отсутствует даже у такого крупного народа как украинцы, каждый восьмой из них русскоязычен, не говоря уже об украинцах США или Канады. В целом, по данным переписи 1989 года 18 миллионов советских граждан назвали своим родным языком язык другого народа, главным образом, русского.

Нередко основная часть народа сохраняет традиционный язык, а отделившаяся от него общность, живущая в иноэтническом окружении, переходит на язык своей новой социальной среды, не теряя при этом этнической самоидентификации (именно так произошло с потомками «первой волны» русской эмиграции или с многочисленной армянской диаспорой). Большинство евреев, рассеянных волею исторических судеб по всему миру, не знают ни одного из еврейских языков (иврита или идиша), но тем не менее, осознают себя евреями.

В некоторых случаях своего рода «заменой» утерянному языку служит религия, особенно если этническая группа живет в среде иноверцев, в других — язык незаметно начинает видоизменяться, вбирая в себя как губка новые социальные реалии: так, сегодня уже некоторые лингвисты утверждают, что формируется американский язык, все заметнее отличающийся от «классического» английского.

Кроме того, нельзя забывать и о том, что в реальности существуют как бы «два языка». Один из них может выучить любой грамотный человек — овладение фонетикой и лексикой, «правописанием» письменной речи при известном старании доступно каждому из нас. Однако неоднократно отмечалось, что иностранец, даже с идеальным произношением, располагающий большим запасом слов «не-своего» языка, говорит на нем как бы «бесцветно», чересчур правильно.

Все дело — в том, что овладеть «другим», символическим языком значительно труднее, почти невозможно, для этого надо самому стать хотя бы чуть-чуть русским, немцем или японцем. Только русский человек «к месту» вспомнит о том, что «баба с возу — кобыле легче» или понадеется вслух на судьбу: «авось, пронесет». В этом, символическом, языке отражаются уже особенности национального характера, те культурные, порой неосознаваемые черточки, которые и отличают один народ от другого¹³.

Некоторые из них по мере цивилизационного развития, процесса урбанизации; и распространения средств массовой информации стали «размываться»: так, современный русский уже не носит косоворотку, украинец не выстригает запорожский «оселедец», а сван предпочтет жить в современном доме с удобствами, а не в прадедовской башне. Итальянские «пиццерии» можно встретить в любой стране, а по японским боевым искусствами проводятся чемпионаты мира — все эти, некогда исключительно этнические, признаки культуры к концу XX века стали достоянием всякого любознательного человека, однако в быте и в общении людей между собой этническая специфика сохраняется и поныне, причем это относится не только к традиционным культурам.

Так, только русские при встрече троекратно «облобызают» друг друга, а японцы с неизменной улыбкой склонятся в низком поклоне. Француз, скорее всего, закончит свой обед ломтиком пахучего «камамбера», а русский станет закусывать хлебом не только первое, но и второе блюдо. Большинство европейцев наполнят свой умывальник водой и воспользуются им как своеобразным тазиком для своего утреннего туалета, русский для этих же целей предпочтет текущую воду из-под крана. Болгары качают головой в тех случаях, когда все остальные в знак согласия, кивают. Выражая свое одобрение, американцы свистят, большинство европейцев; аплодирует, а китайцы хлопают в ладоши — в знак горя или разочарования. Азиаты увешивают коврами стены, их число свидетельствует о богатстве хозяев (кстати, от них этот же обычай переняли часть русских), для европейца ковер выполняет роль «половика», его стелят под ноги, а не используют в качестве декора.

Таких примеров — бесчисленное множество, и все они, с одной стороны, консолидируют членов одной этнической группы, с другой же, — способствуют различению их между собой.

Усвоение этнокультурной информации происходит как непроизвольно (бессознательно, основываясь на подражании), так и осознанно, в ходе социализации, каждый из нас как член «своей» этнической группы — носитель огромного комплекса этих отличительных «черточек», которые в отличие от нашего внешнего облика не передаются по наследству, а перенимаются в детстве у родителей, родственников, сверстников. Так, поначалу мы закусываем хлебом котлету вовсе не потому, что нам этого хочется: нас приучают именно к такому приему пищи (ведь принято), постепенно привычка переходит в потребность, и отсутствие хлеба на обеденном столе начинает восприниматься как нечто неестественное, «ненормальное», «неправильное».

Только процесс воспитания и приобщает человека к тому или иному народу, и, развивая непроизвольную потребность вести себя тем или иным образом, способствует этнической самоидентификации.

Каков же характер этнической самоидентификации у современных русских Рассмотрим его на примере данных исследования, посвященного национальному самосознанию русских жителей Петербурга¹⁴.

Прежде всего, обнаружилось, что «формальная» идентификация своей национальной принадлежности (по национальности обоих родителей или одного из них постепенно уступает культурным (родной язык) и психологическим (самочувствие) критериям этнического самоопределения, продолжая сохранять свой приоритет главным образом для представителей старших возрастных групп, преимущественно с невысоким уровнем образования. Напротив, среди молодежи заметно преобладание, прежде всего, психологической самоидентификации. Так, в частности, в выборке оказалось более 3% респондентов, которые, имея «нерусских» по национальной принадлежности родителей, сами идентифицировали себя как русских («я — русский, потому что чувствую себя русским»).

Оказалось, что «рейтинг» отдельных этноконсолидирующих признаков, зафиксированных респондентами, явно расходится с теоретическими представлениями о том, как «должно быть».

Судя по данным опроса, сильнее всего (примерно каждого третьего из числа опрошенных) сближает со своими «соплеменниками» государство, образ жизни и язык, слабее (в среднем каждого пятого) — общее историческое прошлое, а также народные обычаи и традиции, и наконец, практически не значимы при формировании группового этнического «мы» — особенности поведения, религия и внешность, которые сочли важными для обнаружения «своих» менее 10% респондентов.

Отчетливая этатическая (державная) установка как «маркер» группового самоопределения русских обусловлена многими причинами, к которым мы еще вернемся в последующих разделах книги, что же касается значимости социальных характеристик бытия, то она скорее фиксирует постепенное «размывание» роли традиционной культуры, чем ослабление консолидации как таковой. Невысокая ориентация на сугубо культурные компоненты идентичности обусловлена тем, что именно этот «срез» сознания в годы советской власти подвергся наибольшей манипуляции (история) или прямому искоренению (обычаи и традиции). Поэтому правомерно говорить о частичной этнической денационализации русских, но только в культурном аспекте.

Кроме того, «чужая» традиция и обычай вообще заметнее своих собственных, ибо «свои» культурные черточки во многом осознаются как привычный способ существования, в котором они как бы растворяются и поэтому не воспринимаются как нечто особое, отличительное для своего народа. Поэтому не случайно, что как критерий различения (в ряду этнодифференцирующих признаков) традиции и обычаи оказались упомянутыми почти каждым вторым участником опроса (47,7%).

По той же причине, думается, на уровне группового сознания слабо сближают и особенности поведения (9,9%): среди «своих», где все с детства приучены следовать одним и тем же нормам поведения, эта специфика растворяется точно так же, как и традиции, в то же время особенности «чужого» поведения фиксируются втрое чаще (27,3%). Характерно, что по данным ответов на открытый вопрос, касающийся негативных гетеростереотипов, кавказцам в качестве объекта неприязни приписываются именно чуждые русскому человеку особенности поведения — вспыльчивость, темпераментность, крикливость, «нескромность» и т. п.

Антропологические характеристики как определитель принадлежности к «своей» группе для респондентов оказались практически не значимы (2,7%), что косвенно подтверждает тот факт, что на уровне обыденного восприятия некая особая «русская внешность» не идентифицируется вовсе, в то же время каждый четвертый-пятый из числа опрошенных фиксирует «не-нашу» внешность, которая становится для него значимым критерием дифференциации. Так, в частности, 48,7% опрошенных обращают внимание на национальность окружающих, если они им внешне чем-то не «несимпатичны».

Религия (для русских в большинстве своем — православие) сегодня явно не выполняет той этноконсолидирующей функции как в дореволюционный период, когда этническая комплиментарность («наши» — русские, православные, «не-наши» — иноверцы) строилась преимущественно на конфессиональной принадлежности, причем как на бытовом уровне, так и в государственной идеологии. Невелика, значимость религии и как этнодифференцирующего признака (12,6%). С одной стороны, этот факт свидетельствует о высоком уровне веротерпимости петербуржцев-русских, с другой же, — о равнодушии к проблемам вероисповедания, которое укоренилось в советских людях за годы советской власти, атеистическое воспитание < оказалось весьма результативным. По-видимому, религиозный «бум» последних лет скорее отражает престижную иерархию ценностей постсоветских времен, чем' обусловлен глубинной индивидуально-личностной мотивацией.

В целом обнаруженные в исследовании факты эмпирически верифицировали теоретическое положение относительно сути этнической самоидентификации. Самовыделение действительно строится на сравнении «нас» с «не-нами», причем «чужое» — и обычаи, и особенности поведения, и внешность воспринимаются значительно более явственно и отчетливо, чем собственная этническая специфика, как бы растворяющаяся в среде себе подобных.

Иными словами, «мы» в этническом смысле только потому-то и существуем, что есть «они», непохожие на «нас».