Неудача----------------------------------------успех

"экз. вак."

Рольф Экартсберг провел в Гарвард­ском университете исследование приспо­собленности к жизни его выпускников. В результате оказалось, что среди 100 че­ловек, окончивших университет двадца­тью годами ранее, значительная часть пе­режила кризис. Люди жаловались на то, что их жизнь бесцельна и бессмысленна, — и это несмотря на то, что они вполне успешно справлялись со своей професси­ональной работой в качестве адвокатов, врачей, хирургов и (последнее по поряд­ку, но не по значению) — психоаналити­ков, как мы можем предположить; они также не испытывали неудач в семейной жизни. Они были охвачены экзистенци­альным вакуумом. В нашей диаграмме они должны быть помещены в точке "экз. вак.", под успехом и справа от отчаяния. Феномен отчаяния, несмотря на успех, может быть выражен только в рамках двух независимых измерений.

С другой стороны, существует феномен, который может быть назван осуществлени­ем, несмотря на неудачу. Он помещен в верхнем левом углу и назван "С-Кв.", по на­званию тюрьмы Сан-Квентин, потому что именно там я встретил человека, свидетель­ствовавшего в пользу моего утверждения, что смысл может быть обнаружен в жизни буквально в последнее мгновение, перед лицом смерти. Меня пригласили посетить

редактора "Сан-Квентин Ньюс" в калифор­нийской государственной тюрьме, который сам был заключенным этой тюрьмы. Пос­ле того как он опубликовал в газете обзор моей книги, решено было, чтобы он встре­тился со мной. Это интервью передавалось по радио в камерах тюрьмы тысячам за­ключенных, включая смертников. Одному из них, который должен был быть казнен в газовой камере четырьмя днями позже, меня попросили специально сказать не­сколько слов. Как я должен был это сде­лать? Обращаясь к личному опыту, почерп­нутому из другого места, где людей также отправляли в газовые камеры, я выразил свою убежденность в том, что жизнь либо имеет смысл и в таком случае этот смысл не зависит от ее продолжительности, либо она не имеет смысла и в таком случае было бы бесцельным продолжать ее.

Затем я обратился к повести Толсто­го "Смерть Ивана Ильича". Таким спо­собом я хотел показать узникам, что че­ловек может подняться над самим собой, вырасти выше себя — даже в последнее мгновение — и таким образом внести смысл даже в потерянную прошлую жизнь. Поверите ли вы, что обращение было воспринято заключенными? Позже из письма администратора калифорнийс­кой государственной тюрьмы я узнал, что "статья в "Сан-Квентин Ньюс", описывав­шая посещение доктора Франкла, заняла первое место в конкурсе тюремных жур­налистов, организованном Университетом Южного Иллинойса. Она получила выс­шую оценку в представительных группах, собранных из более чем 150 американс­ких исправительных заведений". Когда я поздравил в письме победителя конкурса, он ответил, что "запись нашего разговора получила широкое распространение в тюрьме, но что высказывалась критика вроде того, что это "хорошо в теории, но в жизни все иначе"". Далее он сообщил мне следующее: "Я собираюсь написать очерк от редакции, основанный на нашей тепе­решней ситуации, на наших непосредствен­ных трудностях, показывающий, что и в жизни это действительно так".

Давайте извлечем урок как из Сан-Квентина, так и из Гарварда. Люди, приго­воренные к пожизненному заключению

или к смерти в газовой камере, имеют воз­можность "триумфа", в то время как люди, пользующиеся успехом, могут находиться в "отчаянии". Два американских автора изучали психологию заключенных кон­центрационных лагерей. Как они интер­претировали то, что должны были пере­жить эти заключенные? Как описывается смысл этого страдания при проецировании его в измерение аналитического и дина­мического психологизма? "Заключенные, — пишет один из авторов, — регрессировали к нарциссическому положению. Пытки..." — каким, вы полагаете, мог быть смысл, ко­торый заключенные могли извлечь из стра­даний под пытками? Слушайте: "Пытки, которым их подвергали, имели для них бессознательный смысл кастрации".

Даже если мы согласимся, что матери­ал исследования репрезентативен, очевид­но, что смысл страдания не может быть понят в рамках чисто аналитической и динамической интерпретации.

В заключение давайте послушаем че­ловека, который должен знать это лучше, чем психоаналитические теории, — чело­века, который в детстве был заключенным Освенцима и вышел оттуда все еще маль­чиком: Иегуда Бэкон, один из ведущих артистов Израиля, однажды опубликовал следующие воспоминания о своих пере­живаниях в течение первого периода пос­ле освобождения из концентрационного лагеря: Я помню одно из моих первых впечатлений после войны; я увидел похо­ронную процессию с огромным гробом и с музыкой, и я начал смеяться: "Что они, с ума сошли, что поднимают такой шум по поводу одного трупа?" Когда я оказы­вался на концерте или в театре, я под­считывал в уме, сколько потребовалось бы времени, чтобы умертвить газом данное количество людей, сколько одежды, золо­тых зубов осталось бы, сколько мешков волос получилось бы. Это по поводу стра­даний Иегуды Бэкона. Теперь — об их смысле: Мальчиком я думал: "Я расска­жу им, что я видел, в надежде, что люди изменятся к лучшему. Но люди не меня­лись и даже не хотели знать. Гораздо позже я понял смысл страдания. Оно может иметь смысл, если оно меняет к лучшему тебя самого" <...>.

А.Н.Леонтьев

[СТРУКТУРА И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ]¹

1. Индивид и личность

Изучая особый класс жизненных про­цессов, научная психология необходимо рассматривает их как проявления жизни материального субъекта. В тех случаях, когда имеется в виду отдельный субъект (а не вид, не сообщество, не общество), мы говорим особь или, если мы хотим под­черкнуть также и его отличия от других представителей вида, индивид.

Понятие "индивид" выражает недели­мость, целостность и особенности конкрет­ного субъекта, возникающие уже на ран­них ступенях развития жизни. Индивид как целостность — это продукт биологи­ческой эволюции, в ходе которой происхо­дит процесс не только дифференциации органов и функций, но также и их интег­рации, их взаимного "слаживания". Про­цесс такого внутреннего слаживания хо­рошо известен, он отмечался Ч. Дарвином, описывался в терминах коррелятивного приспособления Ж. Кювье, Ж. Плате, Дж. Осборном и другими. Функцию вто­ричных коррелятивных изменений орга­низмов, создающих целостность их орга­низации, особенно подчеркнул в своей "гипотезе корреляции" А. Н. Северцов.

Индивид — это прежде всего геноти-пическое образование. Но индивид явля­ется не только образованием генотипичес-ким, его формирование продолжается, как известно, и в онтогенезе, прижизненно.

Поэтому в характеристику индивида вхо­дят также свойства и их интеграции, скла­дывающиеся онтогенетически. Речь идет о возникающих "сплавах" врожденных и приобретенных реакций, об изменении предметного содержания потребностей, о формирующихся доминантах поведения. Наиболее общее правило состоит здесь в том, что, чем выше мы поднимаемся по лестнице биологической эволюции, чем сложнее становятся жизненные проявле­ния индивидов и их организация, тем бо­лее выраженными становятся различия в их прирожденных и прижизненно приоб­ретаемых особенностях, тем более, если можно так выразиться, индивиды индиви­дуализируются.

Итак, в основе понятия индивида ле­жит факт неделимости, целостности субъекта и наличия свойственных ему осо­бенностей. Представляя собой продукт фи­логенетического и онтогенетического раз­вития в определенных внешних условиях, индивид, однако, отнюдь не является про­стой "калькой" этих условий, это именно продукт развития жизни, взаимодействия со средой, а не среды, взятой самой по себе.

Все это достаточно известно, и если я все же начал с понятия индивида, то лишь потому, что в психологии оно употребля­ется в чрезмерно широком значении, при­водящем к неразличению особенностей человека как индивида и его особенностей как личности. Но как раз их четкое раз­личение, а соответственно и лежащее в его основе различение понятий "индивид" и "личность" составляет необходимую пред­посылку психологического анализа лич­ности.

Наш язык хорошо отражает несовпа­дение этих понятий: слово личность упот­ребляется нами только по отношению к человеку, и притом начиная лишь с неко­торого этапа его развития. Мы не гово­рим "личность животного" или "личность новорожденного". Никто, однако, не затруд­няется говорить о животном и о новорож­денном как об индивидах, об их инди­видуальных особенностях (возбудимое, спокойное, агрессивное животное и т. д.; то же, конечно, и о новорожденном). Мы всерьез не говорим о личности даже двух-

¹ Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность // Избранные психологические произведе­ния: В. 2 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 2. С. 195—205, 214—219.

летнего ребенка, хотя он проявляет не толь­ко свои генотипические особенности, но и великое множество особенностей, приобре­тенных под воздействием социального ок­ружения; кстати сказать, это обстоятель­ство лишний раз свидетельствует против понимания личности как продукта пере­крещивания биологического и социально­го факторов. Любопытно, наконец, что в психопатологии описываются случаи раз­двоения личности, и это отнюдь не фигу­ральное только выражение; но никакой па­тологический процесс не может привести к раздвоению индивида: раздвоенный, "раз­деленный" индивид есть бессмыслица, про­тиворечие в терминах.

Понятие личности, так же как и поня­тие индивида, выражает целостность субъекта жизни; личность не состоит из кусочков, это не "полипняк". Но личность представляет собой целостное образование особого рода. Личность не есть целостность, обусловленная генотипически: личностью не родятся, личностью становятся. Поэто­му-то мы и не говорим о личности ново­рожденного или о личности младенца, хотя черты индивидуальности проявляются на ранних ступенях онтогенеза не менее ярко, чем на более поздних возрастных этапах. Личность есть относительно поздний продукт общественно-исторического и он­тогенетического развития человека. Об этом писал, в частности, и С. Л. Рубинш­тейн¹.

Это положение может быть, однако, интерпретировано по-разному. Одна из возможных его интерпретаций состоит в следующем: врожденный, если можно так выразиться, индивид не есть еще индивид вполне "готовый", и вначале многие его черты даны лишь виртуально, как возмож­ность; процесс его формирования продол­жается в ходе онтогенетического развития, пока у него не развернутся все его особен­ности, образующие относительно устойчи­вую структуру; личность якобы является результатом процесса вызревания геноти-пических черт под влиянием воздействий социальной среды. Именно эта интерпре­тация свойственна в той или иной форме большинству современных концепций.

Другое понимание состоит в том, что формирование личности есть процесс sui

generis, прямо не совпадающий с процес­сом прижизненного изменения природных свойств индивида в ходе его приспособле­ния к внешней среде. Человек как при­родное существо есть индивид, обладающий той или иной физической конституцией, типом нервной системы, темпераментом, ди­намическими силами биологических по­требностей, аффективности и многими дру­гими чертами, которые в ходе онтогенети­ческого развития частью развертываются, а частью подавляются, словом, многообраз­но меняются. Однако не изменения этих врожденных свойств человека порождают его личность.

Личность есть специальное человечес­кое образование, которое так же не мо­жет быть выведено из его приспособитель­ной деятельности, как не могут быть выведены из нее его сознание или его человеческие потребности. Как и созна­ние человека, как и его потребности (Маркс говорит: производство сознания, производство потребностей), личность человека тоже "производится" — созда­ется общественными отношениями, в ко­торые индивид вступает в своей деятель­ности. То обстоятельство, что при этом трансформируются, меняются и некоторые его особенности как индивида, составляет не причину, а следствие формирования его личности.

Выразим это иначе: особенности, ха­рактеризующие одно единство (индивида), не просто переходят в особенности друго­го единства, другого образования (лично­сти), так что первые уничтожаются; они сохраняются, но именно как особенности индивида. Так, особенности высшей не­рвной деятельности индивида не становят­ся особенностями его личности и не оп­ределяют ее. Хотя функционирование нервной системы составляет, конечно, не­обходимую предпосылку развития лично­сти, но ее тип вовсе не является тем "ске­летом", на котором она строится. Сила или слабость нервных процессов, уравно­вешенность их и т.д. проявляют себя лишь на уровне механизмов, посредством которых реализуется система отношений индивида с миром. Это и определяет нео­днозначность их роли в формировании личности.

¹ См.: Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1940. С. 515—516.

Чтобы подчеркнуть сказанное, я позво­лю себе некоторое отступление. Когда речь заходит о личности, мы привычно ассоци­ируем ее психологическую характеристи­ку с ближайшим, так сказать, субстратом психики — центральными нервными про­цессами. Представим себе, однако, следую­щий случай: у ребенка врожденный вы­вих тазобедренного сустава, обрекающий его на хромоту. Подобная грубо анатоми­ческая исключительность очень далека от того класса особенностей, которые входят в перечни особенностей личности (в так называемую их "структуру"), тем не ме­нее ее значение для формирования лично­сти несопоставимо больше, чем, скажем, сла­бый тип нервной системы. Подумать только, сверстники гоняют во дворе мяч, а хромающий мальчик — в сторонке; по­том, когда он становится постарше и при­ходит время танцев, ему не остается ниче­го другого, как "подпирать стенку". Как сложится в этих условиях его личность? Это невозможно предсказать, невозможно именно потому, что даже столь грубая ис­ключительность индивида однозначно не определяет формирования его как личнос­ти. Сама по себе она не способна породить, скажем, комплекса неполноценности, зам­кнутости или, напротив, доброжелательной внимательности к людям и вообще ни­каких собственно психологических осо­бенностей человека как личности. Пара­докс в том, что предпосылки развития личности по самому существу своему без­личны.

Личность, как и индивид, есть продукт интеграции процессов, осуществляющих жизненные отношения субъекта. Суще­ствует, однако, фундаментальное отличие того особого образования, которое мы на­зываем личностью. Оно определяется природой самих порождающих его отно­шений: это специфические для человека общественные отношения, в которые он вступает в своей предметной деятельнос­ти. Как мы уже видели, при всем много­образии ее видов и форм, все они харак­теризуются общностью своего внутреннего строения и предполагают сознательное их регулирование, т. е. наличие сознания, а на известных этапах развития также и самосознания субъекта.

Так же как и сами эти деятельности, процесс их объединения — возникновения, развития и распада связей между ними — есть процесс особого рода, подчиненный особым закономерностям.

Изучение процесса объединения, свя­зывания деятельностей субъекта, в резуль­тате которого формируется его личность, представляет собой капитальную задачу психологического исследования. Ее реше­ние, однако, невозможно ни в рамках субъективно-эмпирической психологии, ни в рамках поведенческих или "глубин­ных" психологических направлений, в том числе и их новейших вариантов. Задача эта требует анализа предметной деятель­ности субъекта, всегда, конечно, опосред­ствованной процессами сознания, которые и "сшивают" отдельные деятельности между собой. Поэтому демистификация представлений о личности возможна лишь в психологии, в основе которой лежит уче­ние о деятельности, ее строении, ее разви­тии и ее преобразованиях, о различных ее видах и формах. Только при этом ус­ловии полностью уничтожается упомяну­тое выше противопоставление "личност­ной психологии" и "психологии функций", так как невозможно противопоставлять личность порождающей ее деятельности. Полностью уничтожается и господствую­щий в психологии фетишизм — припи­сывание свойства "быть личностью" са­мой натуре индивида, так что под давлением внешней среды меняются лишь проявления этого мистического свойства.

Фетишизм, о котором идет речь, явля­ется результатом игнорирования того важ­нейшего положения, что субъект, вступая в обществе в новую систему отношений, обретает также новые — системные — качества, которые только и образуют дей­ствительную характеристику личности: психологическую, когда субъект рассмат­ривается в системе деятельностей, осуще­ствляющих его жизнь в обществе, соци­альную, когда мы рассматриваем его в системе объективных отношений общества как их "персонификацию"¹.

Здесь мы подходим к главной методо­логической проблеме, которая кроется за различением понятий "индивид" и "лич­ность". Речь идет о проблеме двойственно-

¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 244; Т. 46. Ч. 1. С. 505.

сти качеств социальных объектов, порож­даемых двойственностью объективных от­ношений, в которых они существуют. Как известно, открытие этой двойственности принадлежит Марксу, показавшему двой­ственный характер труда, производимого продукта и, наконец, двойственность само­го человека как "субъекта природы" и "субъекта общества"¹.

Для научной психологии личности это фундаментальное методологическое откры­тие имеет решающее значение. Оно ради­кально меняет понимание ее предмета и разрушает укоренившиеся в ней схемы, в которые включаются такие разнородные черты, или "подструктуры", как, например, моральные качества, знания, навыки и при­вычки, формы психического отражения и темперамент. Источником подобных "схем личности" является представление о раз­витии личности как о результате наслаи­вания прижизненных приобретений на некий предсуществующий метапсихологи-ческий базис. Но как раз с этой точки зрения личность как специфически чело­веческое образование вообще не может быть понята.

Действительный путь исследования личности заключается в изучении тех трансформаций субъекта (или, говоря язы­ком Л. Сэва, "фундаментальных перево­рачиваний"), которые создаются самодви­жением его деятельности в системе общественных отношений². На этом пути мы, однако, с самого начала сталкиваемся с необходимостью переосмыслить некото­рые общие теоретические положения.

Одно из них, от которого зависит ис­ходная постановка проблемы личности, возвращает нас к уже упомянутому поло­жению о том, что внешние условия дей­ствуют через внутренние. "Положение, со­гласно которому внешние воздействия связаны со своим психическим эффек­том опосредствованно через личность, яв­ляется тем центром, исходя из которого определяется теоретический подход ко всем проблемам психологии личнос­ти..."³. То, что внешнее действует через внутреннее, верно, и к тому же безогово-

рочно верно, для случаев, когда мы рас­сматриваем эффект того или иного воз­действия. Другое дело, если видеть в этом положении ключ к пониманию внутрен­него как личности. Автор поясняет, что это внутреннее само зависит от предше­ствующих внешних воздействий. Но этим возникновение личности как особой це­лостности, прямо не совпадающей с цело­стностью индивида, еще не раскрывается, и поэтому по-прежнему остается возмож­ность понимания личности лишь как обо­гащенного предшествующим опытом ин­дивида.

Мне представляется, что, для того что­бы найти подход к проблеме, следует с са­мого начала обернуть исходный тезис: внутреннее (субъект) действует через внешнее и этим само себя изменяет. По­ложение это имеет совершенно реальный смысл. Ведь первоначально субъект жиз­ни вообще выступает лишь как обладаю­щий, если воспользоваться выражением Энгельса, "самостоятельной силой реак­ции", но эта сила может действовать толь­ко через внешнее, в этом внешнем и про­исходит ее переход из возможности в действительность: ее конкретизация, ее развитие и обогащение, — словом, ее пре­образования, которые суть преобразования и самого субъекта, ее носителя. Теперь, т.е. в качестве преобразованного субъек­та, он и выступает как преломляющий в своих текущих состояниях внешние воз­действия.

Конечно, сказанное представляет собой лишь теоретическую абстракцию. Но опи­сываемое ею общее движение сохраняется на всех уровнях развития субъекта. По­вторю еще раз: ведь какой бы морфофизи-ологической организацией, какими бы по­требностями и инстинктами ни обладал индивид от рождения, они выступают лишь как предпосылки его развития, которые тотчас перестают быть тем, чем они были виртуально, "в себе", как только индивид начинает действовать. Понимание этой метаморфозы особенно важно, когда мы переходим к человеку, к проблеме его лич­ности.

¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 50; Т. 46. Ч. 1. С. 89; Т. 46. Ч. П. С 19.

² См.: Сэв Л. Марксизм и теория личности. М., 1972. С. 413.

³ Рубинштейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 118.

2. Деятельность как основание личности

Главная задача состоит в том, чтобы выявить действительные "образующие" личности — этого высшего единства чело­века, изменчивого, как изменчива сама его жизнь, и вместе с тем сохраняющего свое постоянство, свою аутоидентичность. Ведь независимо от накапливаемого человеком опыта, от событий, которые меняют его жизненное положение, наконец, независи­мо от происходящих физических его из­менений, он как личность остается и в глазах других людей, и для самого себя тем же самым. Он идентифицируется не только своим именем, его идентифициру­ет и закон, по крайней мере в пределах, в которых он признается ответственным за свои поступки.

Таким образом, существует известное противоречие между очевидной физичес­кой, психофизиологической изменчивос­тью человека и устойчивостью его как личности. Это и выдвинуло проблему "я" в качестве особой проблемы психологии личности. Она возникает потому, что чер­ты, включаемые в психологическую харак­теристику личности, выражают явно из­менчивое и "прерывное" в человеке, т. е. то, чему как раз противостоит постоянство и непрерывность его "я". Что же образует это постоянство и непрерывность? Персо­нализм во всех своих вариантах отвечает на этот вопрос, постулируя существование некоего особого начала, образующего ядро личности. Оно-то и обрастает многочис­ленными жизненными приобретениями, которые способны изменяться, существен­но не затрагивая самого этого ядра.

При другом подходе к личности в его основу кладется категория предметной человеческой деятельности, анализ ее внут­реннего строения: ее опосредствовании и порождаемых ею форм психического от­ражения.

Такой подход уже с самого начала по­зволяет дать предварительное решение вопроса о том, что образует устойчивый базис личности, от которой и зависит, что именно входит и что не входит в характе­ристику человека именно как личности. Решение это исходит из положения, что

реальным базисом личности человека является совокупность его общественных отношений к миру, но отношений, которые реализуются, а они реализуются его дея­тельностью, точнее, совокупностью его мно­гообразных деятельностей.

Имеются в виду именно деятельности субъекта, которые и являются исходными "единицами" психологического анализа личности, а не действия, не операции, не психофизиологические функции или бло­ки этих функций; последние характери­зуют деятельность, а не непосредственно личность. На первый взгляд это положе­ние кажется противоречащим эмпиричес­ким представлениям о личности и, более того, обедняющим их. Тем не менее оно единственно открывает путь к пониманию личности, в ее действительной психологи­ческой конкретности.

Прежде всего на этом пути устраняет­ся главная трудность: определение того, какие процессы и особенности человека от­носятся к числу психологически характе­ризующих его личность, а какие являют­ся в этом смысле нейтральными. Дело в том, что, взятые сами по себе, в абстракции от системы деятельности, они вообще ни­чего не говорят о своем отношении к лич­ности. Едва ли, например, разумно рассмат­ривать как "личностные" операции письма, способность чистописания. Но вот перед нами образ героя повести Гоголя "Шинель" Акакия Акакиевича Башмачкина. Служил он в некоем департаменте чиновником для переписывания казенных бумаг, и виделся ему в этом занятии целый разнообразный и притягательный мир. Окончив работу, Акакий Акакиевич тотчас шел домой. Наскоро пообедав, вынимал баночку с чер­нилами и принимался переписывать бу­маги, которые он принес домой, если же таковых не случалось, он снимал копии нарочно, для себя, для собственного удоволь­ствия. "Написавшись всласть, — повеству­ет Гоголь, — он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра".

Как произошло, как случилось, что пе­реписывание казенных бумаг заняло цент­ральное место в его личности, стало смыс­лом его жизни? Мы не знаем конкретных обстоятельств, но так или иначе обстоя­тельства эти привели к тому, что произо­шел сдвиг одного из главных мотивов на

обычно совершенно безличные операции, которые в силу этого превратились в са­мостоятельную деятельность, в этом каче­стве они и выступили как характеризую­щие личность.

Можно, конечно, рассуждать и иначе, проще: что в этом-де проявилась некая "каллиграфическая способность", заложен­ная в Башмачкине от природы. Но рас­суждение это уже совершенно в духе на­чальников Акакия Акакиевича, которые постоянно видели его все тем же самым прилежным чиновником для письма, "так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет...".

Иногда дело обстоит иначе. В том, что с внешней стороны кажется действиями, имеющими для человека самоценное зна­чение, психологический анализ открывает иное, а именно, что они являются лишь средством достижения целей, действитель­ный мотив которых лежит как бы в совер­шенно иной плоскости жизни. В этом слу­чае за видимостью одной деятельности скрывается другая. Именно она-то непос­редственно и входит в психологический облик личности, какой бы ни была осуще­ствляющая ее совокупность конкретных действий. Последняя составляет как бы только оболочку этой другой деятельнос­ти, реализующей то или иное действитель­ное отношение человека к миру,— оболоч­ку, которая зависит от условий, иногда случайных. Вот почему, например, тот факт, что данный человек работает техником, сам по себе еще ничего не говорит о его личности; ее особенности обнаруживают себя не в этом, а в тех отношениях, в кото­рые он неизбежно вступает, может быть, в процессе своего труда, а может быть, и вне этого процесса. Все это почти трюизмы, и я говорю об этом лишь для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что, исходя из набора отдельных психологических или социаль­но-психологических особенностей челове­ка, никакой "структуры личности" полу­чить невозможно, что реальное основание личности человека лежит не в заложен­ных в нем генетических программах, не в глубинах его природных задатков и влече­ний и даже не в приобретенных им навы­ках, знаниях и умениях, в том числе и профессиональных, а в той системе деятель-ностей, которые реализуются этими зна­ниями и умениями.

Общий вывод из сказанного состоит в том, что в исследовании личности нельзя ограничиваться выяснением предпосылок, а нужно исходить из развития деятельно­сти, ее конкретных видов и форм и тех связей, в которые они вступают друг с дру­гом, так как их развитие радикально ме­няет значение самих этих предпосылок. Та­ким образом, направление исследования обращается — не от приобретенных навы­ков, умений и знаний к характеризуемым ими деятельностям, а от содержания и свя­зей деятельностей к тому, как и какие процессы их реализуют, делают их возмож­ными.

Уже первые шаги в указанном направ­лении приводят к возможности выделить очень важный факт. Он заключается в том, что в ходе развития субъекта отдельные его деятельности вступают между собой в иерархические отношения. На уровне лич­ности они отнюдь не образуют простого пучка, лучи которого имеют свой источник и центр в субъекте. Представление о свя­зях между деятельностями как о кореня­щихся в единстве и целостности их субъек­та является оправданным лишь на уровне индивида. На этом уровне (у животного, у младенца) состав деятельностей и их взаи­мосвязи непосредственно определяются свойствами субъекта — общими и индиви­дуальными, врожденными и приобретаемы­ми прижизненно. Например, изменение избирательности и смена деятельности на­ходятся в прямой зависимости от текущих состояний потребностей организма, от из­менения его биологических доминант.

Другое дело — иерархические отноше­ния деятельностей, которые характеризу­ют личность. Их особенностью является их "отвязанность" от состояний организ­ма. Эти иерархии деятельностей порожда­ются их собственным развитием, они-то и образуют ядро личности.

Иначе говоря, "узлы", соединяющие от­дельные деятельности, завязываются не действием биологических или духовных сил субъекта, которые лежат в нем самом, а завязываются они в той системе отноше­ний, в которые вступает субъект.

Наблюдение легко обнаруживает те пер­вые "узлы", с образования которых у ребен­ка начинается самый ранний этап форми­рования личности. В очень выразительной форме это явление однажды выступило в

опытах с детьми-дошкольниками. Экспе­риментатор, проводивший опыты, ставил перед ребенком задачу — достать удален­ный от него предмет, непременно выполняя правило — не вставать со своего места. Как только ребенок принимался решать задачу, экспериментатор переходил в соседнюю комнату, из которой и продолжал наблюде­ние, пользуясь обычно применяемым для этого оптическим приспособлением. Од­нажды после ряда безуспешных попыток малыш встал, подошел к предмету, взял его и спокойно вернулся на место. Эксперимен­татор тотчас вошел к ребенку, похвалил его за успех и в виде награды предложил ему шоколадную конфету. Ребенок, однако, от­казался от нее, а когда экспериментатор стал настаивать, то малыш тихо заплакал.

Что лежит за этим феноменом? В про­цессе, который мы наблюдали, можно выде­лить три момента: 1) общение ребенка с эк­спериментатором, когда ему объяснялась задача; 2) решение задачи и 3) общение с экспериментатором после того, как ребенок взял предмет. Действия ребенка отвечали, таким образом, двум различным мотивам, т. е. осуществляли двоякую деятельность: одну — по отношению к экспериментато­ру, другую — по отношению к предмету (награде). Как показывает наблюдение, в то время, когда ребенок доставал предмет, си­туация не переживалась им как конфлик­тная, как ситуация "сшибки". Иерархичес­кая связь между обеими деятельностями обнаружилась только в момент возобновив­шегося общения с экспериментатором, так сказать, post factum: конфета оказалась горькой, горькой по своему субъективному, личностному смыслу.

Описанное явление принадлежит к са­мым ранним, переходным. Несмотря на всю наивность, с которой проявляются эти пер­вые соподчинения разных жизненных отно­шений ребенка, именно они свидетельству­ют о начавшемся процессе формирования того особого образования, которое мы назы­ваем личностью. Подобные соподчинения никогда не наблюдаются в более младшем возрасте, зато в дальнейшем развитии, в своих несоизмеримо более сложных и

"спрятанных" формах они заявляют о себе постоянно. Разве не по аналогичной схеме возникают такие глубоко личностные яв­ления, как, скажем, угрызения совести?

Развитие, умножение видов деятельно­сти индивида приводит не просто к расши­рению их "каталога". Одновременно проис­ходит центрирование их вокруг немногих главнейших, подчиняющих себе другие. Этот сложный и длительный процесс раз­вития личности имеет свои этапы, свои ста­дии. Процесс этот неотделим от развития сознания, самосознания, но не сознание со­ставляет его первооснову, оно лишь опосред­ствует и, так сказать, резюмирует данный процесс.

Итак, в основании личности лежат от­ношения соподчиненности человеческих деятельностей, порождаемые ходом их раз­вития. В чем, однако, психологически вы­ражается эта подчиненность, эта иерархия деятельностей? В соответствии с принятым нами определением мы называем деятель­ностью процесс, побуждаемый и направля­емый мотивом — тем, в чем опредмечена та или иная потребность. Иначе говоря, за соотношением деятельностей открывает­ся соотношение мотивов. Мы приходим, таким образом, к необходимости вернуть­ся к анализу мотивов и рассмотреть их развитие, их трансформации, способность к раздвоению их функций и те их смеще­ния, которые происходят внутри системы процессов, образующих жизнь человека как личности.

3. Мотивы, эмоции

И ЛИЧНОСТЬ

В современной психологии термином "мотив" (мотивация, мотивирующие фак­торы) обозначаются совершенно разные яв­ления. Мотивами называют инстинктив­ные импульсы, биологические влечения и аппетиты, а равно переживание эмоций, ин­тересы, желания; в пестром перечне моти­вов можно обнаружить такие, как жизнен­ные цели и идеалы, но также и такие, как раздражение электрическим током¹. Нет никакой надобности разбираться во всех

¹ В советской литературе достаточно полный обзор исследований мотивов приводится в книге: Якобсон П. М. Психологические проблемы мотивации поведения человека. М., 1969. Последняя вышедшая книга, дающая сопоставительный анализ теорий мотивации, принадлежит К. Медсену (Madsen К. В. Modern Theories of Motivation. Copenhagen, 1974).

тех смешениях понятии и терминов, кото­рые характеризуют нынешнее состояние проблемы мотивов. Задача психологичес­кого анализа личности требует рассмот­реть лишь главные вопросы.

Прежде всего это вопрос о соотношении мотивов и потребностей. Я уже говорил, что собственно потребность — это всегда по­требность в чем-то, что на психологическом уровне потребности опосредствованы пси­хическим отражением, и притом двояко. С одной стороны, предметы, отвечающие потребностям субъекта, выступают перед ним своими объективными сигнальными признаками. С другой — сигнализируются, чувственно отражаются субъектом и сами потребностные состояния, в простейших случаях — в результате действия интеро-цептивных раздражителей. При этом важ­нейшее изменение, характеризующее пере­ход на психологический уровень, состоит в возникновении подвижных связей потреб­ностей с отвечающими им предметами.

Дело в том, что в самом потребност-ном состоянии субъекта предмет, который способен удовлетворить потребность, жест­ко не записан. До своего первого удовлет­ворения потребность "не знает" своего пред­мета, он еще должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потребность приобретает свою предмет­ность, а воспринимаемый (представляемый, мыслимый) предмет — свою побудитель­ную и направляющую деятельность функ­ции, т. е. становится мотивом¹.

Подобное понимание мотивов кажется по меньшей мере односторонним, а потреб­ности — исчезающими из психологии. Но это не так. Из психологии исчезают не по­требности, а лишь их абстракты — "голые", предметно не наполненные потребностные состояния субъекта. Абстракты эти появ­ляются на сцену в результате обособления потребностей от предметной деятельности субъекта, в которой они единственно обре­тают свою психологическую конкретность.

Само собой разумеется, что субъект как индивид рождается наделенным потребно­стями. Но, повторяю это еще раз, потреб­ность как внутренняя сила может реализо­ваться только в деятельности. Иначе говоря,

потребность первоначально выступает лишь как условие, как предпосылка дея­тельности, но, как только субъект начина­ет действовать, тотчас происходит ее транс­формация, и потребность перестает быть тем, чем она была виртуально, "в себе". Чем дальше идет развитие деятельности, тем более эта ее предпосылка превращается в ее результат.

Трансформация потребностей отчетли­во выступает уже на уровне эволюции животных: в результате происходящего изменения и расширения круга предметов, отвечающих потребностям, и способов их удовлетворения развиваются и сами по­требности. Это происходит потому, что по­требности способны конкретизироваться в потенциально очень широком диапазоне объектов, которые и становятся побудите­лями деятельности животного, придающи­ми ей определенную направленность. На­пример, при появлении в среде новых видов пищи и исчезновении прежних пищевая по­требность, продолжая удовлетворяться, вме­сте с тем впитывает теперь в себя новое содержание, т. е. становится иной. Таким образом, развитие потребностей животных происходит путем развития их деятельно­сти по отношению ко все более обогащаю­щемуся кругу предметов; разумеется, изме­нение конкретно-предметного содержания потребностей приводит к изменению так­же и способов их удовлетворения. <...>

Осознание мотивов есть явление вто­ричное, возникающее только на уровне лич­ности и постоянно воспроизводящееся по ходу ее развития. Для совсем маленьких детей этой задачи просто не существует. Даже на этапе перехода к школьному воз­расту, когда у ребенка появляется стремле­ние пойти в школу, подлинный мотив, лежа­щий за этим стремлением, скрыт от него, хотя он и не затрудняется в мотивировках, обычно воспроизводящих знаемое им. Вы­яснить этот подлинный мотив можно толь­ко объективно, "со стороны", изучая, напри­мер, игры детей "в ученика", так как в ролевой игре легко обнажается личност­ный смысл игровых действий и, соответ­ственно, их мотив². Для осознания действи­тельных мотивов своей деятельности

¹ См.: Леонтьев А. Н. Потребности, мотивы и эмоции. М., 1972.

² См.: Леонтьев А.Н. Психологические основы дошкольной игры // Дошкольное воспитание. 1947. № 9; Божович Л. И., Морозова Н.Г., Славина Л. С. Развитие мотивов учения у советских школьников // Известия АПН РСФСР. М., 1951. Вып. 36.

субъект также вынужден идти по "обходно­му пути", с той, однако, разницей, что на этом пути его ориентируют сигналы-пережи­вания, эмоциональные "метки" событий.

День, наполненный множеством дей­ствий, казалось бы вполне успешных, тем не менее может испортить человеку на­строение, оставить у него некий неприят­ный эмоциональный осадок. На фоне за­бот дня этот осадок едва замечается. Но вот наступает минута, когда человек как бы оглядывается и мысленно перебирает прожитый день, в эту-то минуту, когда в памяти всплывает определенное событие, его настроение приобретает предметную отнесенность: возникает аффективный сигнал, указывающий, что именно это со­бытие и оставило у него эмоциональный осадок. Может статься, например, что это его негативная реакция на чей-то успех в достижении общей цели, единственно ради которой, как ему думалось, он действовал; и вот оказывается, что это не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом было достижение успеха для себя. Он сто­ит перед "задачей на личностный смысл", но она не решается сама собой, потому что теперь она стала задачей на соотношение мотивов, которое характеризует его как личность.

Нужна особая внутренняя работа, что­бы решить такую задачу и, может быть, отторгнуть от себя то, что обнажилось. Ведь беда, говорил Н. И. Пирогов, если вовремя этого не подметишь и не остано­вишься. Об этом писал и А. И. Герцен, а вся жизнь Л. Н. Толстого — великий пример такой внутренней работы. Про­цесс проникновения в личность выступа­ет здесь со стороны субъекта, феноменаль­но. Но даже и в этом феноменальном его проявлении видно, что он заключается в уяснении иерархических связей мотивов. Субъективно они кажутся выражающи­ми психологические "валентности", при­сущие самим мотивам. Однако научный анализ должен идти дальше, потому что образование этих связей необходимо пред­полагает трансформирование самих моти­вов, происходящее в движении всей той системы деятельности субъекта, в которой формируется его личность.

4. Формирование личности

Ситуация развития человеческого ин­дивида обнаруживает свои особенности уже на самых первых этапах. Главная из них — это опосредствованный характер связей ребенка с окружающим миром. Изначально прямые биологические связи ребенок — мать очень скоро опосредству­ются предметами: мать кормит ребенка из чашки, надевает на него одежду и, за­нимая его, манипулирует игрушкой. Вме­сте с тем связи ребенка с вещами опос­редствуются окружающими людьми: мать приближает ребенка к привлекаю­щей его вещи, подносит ее к нему или, может быть, отнимает ее у него. Словом, деятельность ребенка все более выступа­ет как реализующая его связи с челове­ком через вещи, а связи с вещами — че­рез человека.

Эта ситуация развития приводит к тому, что вещи открываются ребенку не только в их физических свойствах, но и в том особом качестве, которое они приобре­тают в человеческой деятельности — в сво­ем функциональном значении (чашка — из чего пьют, стул — на чем сидят, часы— то, что носят на руке, и т.д.), а люди — как "повелители" этих вещей, определяющие связи ребенка с вещами. Предметная дея­тельность ребенка приобретает орудийную структуру, а общение становится речевым, опосредствованным языком¹.

В этой исходной ситуации развития ребенка и содержится зерно тех отноше­ний, дальнейшее развертывание которых составляет цепь событий, ведущих к фор­мированию его как личности. Первона­чально отношения к миру вещей и к ок­ружающим людям слиты для ребенка между собой, но дальше происходит их раздвоение, и они образуют разные, хотя и взаимосвязанные, переходящие друг в друга линии развития.

В онтогенезе эти переходы выража­ются в чередующихся сменах фаз: фаз преимущественно развития предметной (практической и познавательной) деятель­ности — фазами развития взаимоотноше-

¹ См.: Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1972. С. 368—378.

ний с людьми, с обществом¹. Но такие же переходы характеризуют движение моти­вов внутри каждой фазы. В результате и возникают те иерархические связи моти­вов, которые образуют "узлы" личности.

Завязывание этих узлов представляет собой процесс скрытый и на разных эта­пах развития выражающийся по-разному. Выше я описывал одно из явлений, харак­теризующих механизм этого процесса на стадии, когда включение предметного дей­ствия ребенка в его отношение к отсут­ствующему в данный момент взрослому хотя и меняет смысл достигнутого резуль­тата, но само действие еще полностью ос­тается "полевым". Как же происходят даль­нейшие изменения? Факты, полученные в исследовании дошкольников разного воз­раста, показывают, что изменения эти под­чиняются определенным правилам.

Одно из них состоит в том, что в ситу­ации разнонаправленной мотивации рань­ше возникает подчинение действия требо­ванию человека, позже—объективным межпредметным связям. Другое открыв­шееся в опытах правило тоже выглядит несколько парадоксально: оказывается, что в условиях двояко мотивированной дея­тельности предметно-вещественный мотив способен выполнить функцию подчиняю­щего себе другой раньше, когда он дан ре­бенку в форме только представления, мыс­ленно, и лишь позже — оставаясь в актуальном поле восприятия.

Хотя правила эти выражают генети­ческую последовательность, они имеют и общее значение. Дело в том, что при обо­стрении ситуаций описанного типа возни­кает явление смещения (decalage), в резуль­тате которого обнажаются эти более простые управляющие отношения; извес­тно, например, что подняться в атаку легче по прямому приказу командира, чем по самокоманде. Что же касается формы, в какой выступают мотивы, то в сложных обстоятельствах волевой деятельности очень ясно обнаруживается, что только идеальный мотив, т. е. мотив, лежащий вне векторов внешнего поля, способен подчи­нять себе действия с противоположно на­правленными внешними мотивами. Гово-

ря фигурально, психологический меха­низм жизни-подвига нужно искать в че­ловеческом воображении.

Процесс формирования личности со стороны изменений, о которых идет речь, может быть представлен как развитие воли, и это не случайно. Безвольное, импульсив­ное действие есть действие безличное, хотя о потере воли можно говорить только по отношению к личности (ведь нельзя поте­рять то, чего не имеешь). Поэтому авторы, которые считают волю важнейшей чертой личности, с эмпирической точки зрения правы². Воля, однако, не является ни нача­лом, ни даже "стержнем" личности, это лишь одно из ее выражений. Действитель­ную основу личности составляет то особое строение целокупных деятельностей субъекта, которое возникает на определен­ном этапе развития его человеческих свя­зей с миром. Человек живет как бы во все более расширяющейся для него дейст­вительности. Вначале это узкий круг непосредственно окружающих его людей и предметов, взаимодействие с ними, чув­ственное их восприятие и усвоение извес­тного о них, усвоение их значения. Но да­лее перед ним начинает открываться действительность, лежащая далеко за пре­делами его практической деятельности и прямого общения: раздвигаются границы познаваемого, представляемого им мира. Истинное "поле", которое определяет теперь его действия, есть не просто наличное, но существующее — существующее объектив­но или иногда только иллюзорно.

Знание субъектом этого существующе­го всегда опережает его превращение в оп­ределяющее его деятельность. Такое знание выполняет очень важную роль в формиро­вании мотивов. На известном уровне раз­вития мотивы сначала выступают как только "знаемые", как возможные, реально еще не побуждающие никаких действий. Для понимания процесса формирования личности нужно непременно это учитывать, хотя само по себе расширение знаний не является определяющим для него; поэто­му-то, кстати говоря, воспитание личности и не может сводиться к обучению, к сооб­щению знаний.

¹ См.: Эльконин Д.Б. К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте // Вопросы психологии. 1971.№ 4.

² См.: Селиванов В.И. Личность и воля // Проблемы личности: Материалы симпозиума. С. 225—233.

Формирование личности предполагает развитие процесса целеобразования и, со­ответственно, развития действий субъек­та. Действия, все более обогащаясь, как бы перерастают тот круг деятельностей, кото­рые они реализуют, и вступают в противо­речие с породившими их мотивами. Явле­ния такого перерастания хорошо известны и постоянно описываются в литературе по возрастной психологии, хотя и в других терминах; они-то и образуют так называ­емые кризисы развития — кризис трех лет, семи лет, подросткового периода, как и го­раздо меньше изученные кризисы зрелос­ти. В результате происходит сдвиг моти­вов на цели, изменение их иерархии и рождение новых мотивов — новых видов деятельности; прежние цели психологичес­ки дискредитируются, а отвечающие им действия или вовсе перестают существо­вать, или превращаются в безличные опе­рации.

Внутренние движущие силы этого про­цесса лежат в исходной двойственности связей субъекта с миром, в их двоякой опосредованности — предметной деятель­ностью и общением. Ее развертывание порождает не только двойственность мо­тивации действий, но благодаря этому также и соподчинения их, зависящие от открывающихся перед субъектом объек­тивных отношений, в которые он вступа­ет. Развитие и умножение этих особых по своей природе соподчинений, возника­ющих только в условиях жизни челове­ка в обществе, занимает длительный пе­риод, который может быть назван этапом стихийного, не направляемого самосозна­нием складывания личности. На этом этапе, продолжающемся вплоть до подро­сткового возраста, процесс формирования личности, однако, не заканчивается, он только подготавливает рождение сознаю­щей себя личности.

В педагогической и психологической литературе постоянно указывается то млад­ший дошкольный, то подростковый возраст как переломные в этом отношении. Лич­ность действительно рождается дважды: первый раз — когда у ребенка проявляют­ся в явных формах полимотивированность и соподчиненность его действий (вспомним феномен "горькой конфеты" и подобные ему), второй раз — когда возникает его сознательная личность. В последнем слу-

чае имеется в виду какая-то особая пере­стройка сознания. Возникает задача — понять необходимость этой перестройки и то, в чем именно она состоит.

Эту необходимость создает то обстоя­тельство, что, чем более расширяются свя­зи субъекта с миром, тем более они пере­крещиваются между собой. Его действия, реализующие одну его деятельность, одно отношение, объективно оказываются реали­зующими и какое-то другое его отношение. Возможное несовпадение или противоречие их не создает, однако, альтернатив, которые решаются просто "арифметикой мотивов". Реальная психологическая ситуация, по­рождаемая перекрещивающимися связями субъекта с миром, в которые независимо от него вовлекаются каждое его действие и каждый акт его общения с другими людь­ми, требует от него ориентировки в систе­ме этих связей. Иными словами, психичес­кое отражение, сознание уже не может оставаться ориентирующим лишь те или иные действия субъекта, оно должно также активно отражать иерархию их связей, про­цесс происходящего подчинения и перепод­чинения их мотивов. А это требует особо­го внутреннего движения сознания.

В движении индивидуального сознания, описанном раньше как процесс взаимопе­реходов непосредственно-чувственных со­держаний и значений, приобретающих в зависимости от мотивов деятельности тот или иной смысл, теперь открывается дви­жение еще в одном измерении. Если опи­санное раньше движение образно предста­вить себе как движение в горизонтальной плоскости, то новое движение происходит как бы по вертикали. Оно заключается в соотнесении мотивов друг с другом: неко­торые занимают место подчиняющих себе другие и как бы возвышаются над ними, некоторые, наоборот, опускаются до поло­жения подчиненных или даже вовсе утра­чивают свою смыслообразующую функ­цию. Становление этого движения и выражает собой становление связной сис­темы личностных смыслов — становле­ние личности.

Конечно, формирование личности пред­ставляет собой процесс непрерывный, со­стоящий из ряда последовательно сменя­ющихся стадий, качественные особенности которых зависят от конкретных условий и обстоятельств. Поэтому, прослеживая

последовательное его течение, мы замеча­ем лишь отдельные сдвиги. Но если взгля­нуть на него как бы с некоторого удаления, то переход, знаменующий собой подлинное рождение личности, выступает как собы­тие, изменяющее ход всего последующего психического развития.

Существуют многие явления, которые отмечают этот переход. Прежде всего это перестройка сферы отношений к другим людям, к обществу. Если на предшествую­щих стадиях общество открывается в рас­ширяющихся общениях с окружающими и поэтому преимущественно в своих пер­сонифицированных формах, то теперь это положение оборачивается: окружающие люди все более начинают выступать через объективные общественные отношения. Пе­реход, о котором идет речь, и начинает собой изменения, определяющие главное в развитии личности, в ее судьбе.

Необходимость для субъекта ориенти­роваться в расширяющейся системе его связей с миром раскрывается теперь в новом своем значении: как порождающая процесс развертывания общественной сущ­ности субъекта. Во всей своей полноте это развертывание составляет перспекти­ву исторического процесса. Применитель­но же к формированию личности на том или ином этапе развития общества и в зависимости от места, занимаемого инди­видом в системе наличных общественных отношений, перспектива эта выступает лишь как эвентуально содержащая в себе идеальную "конечную точку".

Одно из изменений, за которым скры­вается новая перестройка иерархии моти­вов, проявляется в утрате самоценности для подростка отношений в интимном круге его общения. Так, требования, идущие со стороны даже самых близких взрослых, сохраняют теперь свою смыслообразую-щую функцию лишь при условии, что они включены в более широкую социальную мотивационную сферу, в противном слу­чае они вызывают явление "психологичес­кого бунтарства". Это вхождение подрост­ка в более широкий круг общения вовсе, однако, не значит, что интимное, личност­ное как бы отходит теперь на второй план. Напротив, именно в этот период и именно поэтому происходит интенсивное развитие внутренней жизни: наряду с приятель­ством возникает дружба, питаемая взаим-

ной конфидентностью, меняется содержа­ние писем, которые теряют свой стерео­типный и описательный характер, и в них появляются описания переживаний: дела­ются попытки вести интимные дневники и начинаются первые влюбленности.

Еще более глубокие изменения отме­чают последующие уровни развития, вклю­чительно до уровня, на котором личност­ный смысл приобретает сама система объективных общественных отношений, ее выражения. Конечно, явления, возникаю­щие на этом уровне, еще более сложны и могут быть по-настоящему трагическими, но и здесь происходит то же самое: чем более открывается для личности общество, тем более наполненным становится ее внутренний мир.

Процесс развития личности всегда ос­тается глубоко индивидуальным, неповто­римым. Он дает сильные смещения по аб­сциссе возраста, а иногда вызывает социальную деградацию личности. Глав­ное — он протекает совершенно по-разно­му в зависимости от конкретно-историчес­ких условий, от принадлежности индивида к той или иной социальной среде. Он осо­бенно драматичен в условиях классового общества с его неизбежными отчуждения­ми и парциализацией личности, с его аль­тернативами между подчинением и гос­подством <...>.

5. [Некоторые параметры личности как возможные основания личностных

ТИПОЛОГИЙ]

<...> Личность создается объективны­ми обстоятельствами, но не иначе как че­рез целокупность его деятельности, осуще­ствляющей его отношения к миру. Ее особенности и образуют то, что определяет тип личности. Хотя вопросы дифференци­альной психологии не входят в мою зада­чу, анализ формирования личности тем не менее приводит к проблеме общего подхо­да в исследовании этих вопросов.

Первое основание личности, которое не может игнорировать никакая дифферен­циально-психологическая концепция, есть богатство связей индивида с миром. Это богатство и отличает человека, жизнь ко­торого охватывает обширный круг разно-

образной деятельности, от того берлинско­го учителя, "мир которого простирается от Моабита до Кепеника и наглухо заколо­чен за Гамбургскими воротами, отношения которого к этому миру сведены до мини­мума его жалким положением в жизни"¹. Само собою разумеется, что речь идет о действительных, а не об отчужденных от человека отношениях, которые противосто­ят ему и подчиняют его себе. Психологи­чески мы выражаем эти действительные отношения через понятие деятельности, ее смыслообразующих мотивов, а не на язы­ке стимулов и выполняемых операций. К этому нужно прибавить, что деятельности, составляющие основания личности, вклю­чают в себя также и деятельности теоре­тические и что в ходе развития круг их способен не только расширяться, но и ос­кудевать; в эмпирической психологии это называется "сужением интересов". Одни люди этого оскудения не замечают, другие, подобно Ч. Дарвину, жалуются на это как на беду².

Различия, которые здесь существуют, являются не только количественными, выражающими меру широты открывше­гося человеку мира в пространстве и вре­мени — в его прошлом и будущем. За ними лежат различия в содержании тех пред­метных и социальных отношений, которые заданы объективными условиями эпохи, на­ции, класса. Поэтому подход к типологии личностей, даже если она учитывает толь­ко один этот параметр, как теперь приня­то говорить, не может не быть конкретно-историческим. Но психологический анализ не останавливается на этом, ибо связи лич­ности с миром могут быть как беднее тех, что задаются объективными условиями, так и намного превосходить их.

Другой, и притом важнейший, параметр личности есть степень иерархизованности деятельностей, их мотивов. Степень эта бывает очень разной, независимо от того, узко или широко основание личности, об­разуемое ее связями с окружающим. Иерархии мотивов существуют всегда, на всех уровнях развития. Они-то и образу­ют относительно самостоятельные едини­цы жизни личности, которые могут быть

менее крупными или более крупными, разъединенными между собой или входя­щими в единую мотивационную сферу. Разъединенность этих иерархизованных внутри себя единиц жизни создает психо­логический облик человека, живущего отрывочно — то в одном "поле", то в дру­гом. Напротив, более высокая степень иерархизации мотивов выражается в том, что свои действия человек как бы приме­ривает к главному для него мотиву-цели, и тогда может оказаться, что одни стоят в противоречии с этим мотивом, другие пря­мо отвечают ему, а некоторые уводят в сто­рону от него.

Когда имеют в виду главный мотив, побуждающий человека, то обычно гово­рят о жизненной цели. Всегда ли, однако, этот мотив адекватно открывается созна­нию? С порога ответить на этот вопрос нельзя, потому что осознание в форме по­нятия, идеи происходит не само собою, а в том движении индивидуального сознания, в результате которого субъект только и способен преломить свое внутреннее через систему усваиваемых им значений, поня­тий. Об этом уже говорилось, как и о той борьбе, которая ведется в обществе за со­знание человека.

Смысловые единицы жизни могут со­браться как бы в одну точку, но это фор­мальная характеристика. Главным оста­ется вопрос о том, какое место занимает эта точка в многомерном пространстве, составляющем реальную, хотя не всегда видимую индивидом, подлинную действи­тельность. Вся жизнь Скупого рыцаря направлена на одну цель: возведение "дер­жавы золота". Эта цель достигнута ("Кто знает, сколько горьких воздержаний, обуз­данных страстей, тяжелых дум, дневных забот, ночей бессонных все это стоило?"), но жизнь обрывается ничем, цель оказа­лась бессмысленной. Словами "Ужасный век, ужасные сердца!" заканчивает Пуш­кин трагедию о Скупом.

Иная личность, с иной судьбой скла­дывается, когда ведущий мотив-цель воз­вышается до истинно человеческого и не обосабливает человека, а сливает его жизнь с жизнью людей, их благом. В за-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 253.

² См.: Дарвин Ч. Воспоминания о развитии моего ума и характера: Автобиография. М., 1957. С. 147—148.

висимости от обстоятельств, выпадающих на долю человека, такие жизненные мо­тивы могут приобретать очень разное со­держание и разную объективную значи­тельность, но только они способны создать внутреннюю психологическую оправдан­ность его существования, которая состав­ляет смысл и счастье жизни. Вершина этого пути — человек, ставший, по сло­вам А. М. Горького, человеком человече­ства.

Здесь мы подходим к самому сложно­му параметру личности: к общему типу ее строения. Мотивационная сфера человека даже в наивысшем ее развитии никогда не напоминает застывшую пирамиду. Она может быть сдвинута, эксцентрична по отношению к актуальному пространству исторической действительности, и тогда мы говорим об односторонности личности. Она может сложиться, наоборот, как многосто­ронняя, включающая широкий круг отно­шений. Но и в том, и в другом случае она необходимо отражает объективное несов­падение этих отношений, противоречия между ними, смену места, которое они в ней занимают.

Структура личности представляет со­бой относительно устойчивую конфигура­цию главных, внутри себя иерархизован-ных, мотивационных линий. Речь идет о том, что неполно описывается как "направ­ленность личности", неполно потому, что даже при наличии у человека отчетливой ведущей линии жизни она не может оста­ваться единственной. Служение избран­ной цели, идеалу вовсе не исключает и не поглощает других жизненных отношений человека, которые, в свою очередь, форми­руют смыслообразующие мотивы. Образ­но говоря, мотивационная сфера личности всегда является многовершинной, как и та объективная система аксиологических понятий, характеризующая идеологию данного общества, данного класса, социаль­ного слоя, которая коммуницируется и усваивается (или отвергается) человеком.

Внутренние соотношения главных мотивационных линий в целокупности дея-тельностей человека образуют как бы об­щий "психологический профиль" личнос­ти. Порой он складывается как уплощен­ный, лишенный настоящих вершин, тогда малое в жизни человек принимает за ве­ликое, а великого не видит совсем. Такая

нищета личности может при определенных социальных условиях сочетаться с удов­летворением как угодно широкого круга повседневных потребностей. В этом, кста­ти сказать, заключается та психологичес­кая угроза, которую несет личности чело­века современное общество потребления.

Иная структура психологического профиля личности создается рядополо-женностью жизненных мотивов, часто со­четающейся с возникновением мнимых вершин, образуемых только "знаемыми мотивами" — стереотипами идеалов, ли­шенных личностного смысла. Однако та­кая структура является преходящей: сна­чала рядоположенные линии разных жизненных отношений вступают затем во внутренние связи. Это происходит неиз­бежно, но не само собой, а в результате той внутренней работы, о которой я гово­рил выше и которая выступает в форме особого движения сознания.

Многообразные отношения, в которые человек вступает с действительностью, яв­ляются объективно противоречивыми. Их противоречивость и порождает конфликты, которые при определенных условиях фик­сируются и входят в структуру личности. Так, исторически возникшее отделение внутренней теоретической деятельности от практической не только порождает одно­сторонность развития личности, но может вести к психологическому разладу, к рас­щеплению личности на две посторонние друг другу сферы — сферу ее проявлений в реальной жизни и сферу ее проявлений в жизни, которая существует только иллю­зорно, только в аутистическом мышлении. Нельзя описать такой разлад психологи­чески более проникновенно, чем это сделал Ф. М. Достоевский: от жалкого существо­вания, заполненного бессмысленными дела­ми, его герой уходит в жизнь воображения, в мечты; перед нами как бы две личности: одна — личность человека униженно-роб­кого, чудака, забившегося в свою нору, дру­гая — личность романтическая и даже ге­роическая, открытая всем жизненным радостям. И все-таки это жизнь одного и того же человека, поэтому неотвратимо на­ступает момент, когда мечты рассеиваются, приходят годы угрюмого одиночества, тос­ки и уныния.

Личность героя "Белых ночей" — яв­ление особенное, даже исключительное. Но

через эту исключительность проступает общая психологическая правда. Правда эта состоит в том, что структура личнос­ти не сводится ни к богатству связей человека с миром, ни к степени их иерар-хизованности, что ее характеристика ле­жит в соотношении разных систем сло­жившихся жизненных отношений, по­рождающих борьбу между ними. Иногда эта борьба проходит во внешне непримет­ных, обыденно драматических, так сказать, формах и не нарушает гармоничности личности, ее развития; ведь гармоничес­кая личность вовсе не есть личность, не знающая никакой внутренней борьбы. Однако иногда эта внутренняя борьба ста­новится главным, что определяет весь об­лик человека,—такова структура траги­ческой личности.

Итак, теоретический анализ позволя­ет выделить по меньшей мере три основ­ных параметра личности: широту связей человека с миром, степень их иерархизо-ванности и общую структуру. Конечно, эти параметры еще не дают дифференци­ально-психологической типологии, они способны служить не более чем скелет­ной схемой, которая еще должна быть наполнена живым конкретно-историчес­ким содержанием. Но это задача специ­альных исследований. Не произойдет ли, однако, при этом подмена психологии со­циологией, не утратится ли "психологи­