Модуль 4. Системообразующие категории психологии

· 4.1. Категория деятельности

 

Введение категории деятельности в психологию и вычленение особых единиц потребовалось для выяснения внутренних моментов ее движения. Эти внутренние моменты характеризуют постоянно происходящие переходы и преобразования единиц деятельности и сознания.

Деятельность, сознание (а еще и отражение, установка, отношения) – это категории и понятия, вобравшие в себя идею активности.

 

Активность является всеобщей характеристикой жизни – это деятельное состояние живых существ как условие их существования в мире.

 

Активное существо не просто пребывает в движении. Оно содержит в себе источник своего собственного движения, и этот источник воспроизводится в ходе самого движения. Речь при этом может идти о восстановлении энергии, структуры свойств, функций живого существа, его места в мире – вообще говоря, о воспроизведении любых измерений его жизни, если только они рассматриваются как существенные для него и неотъемлемые.

Имея в виду это особое качество, т.е. способность к самодвижению, в ходе которого живое существо воспроизводит себя, – говорят, что оно есть субъект активности.

 

«Быть субъектом» значит воспроизводить себя, быть причиной существования в мире.

 

С.Л. Рубинштейн выдвинул принцип, согласно которому внешние воздействия вызывают эффект, лишь преломляясь сквозь внутренние условия. Данный принцип противостоял как представлениям о фатальной предопределенности активности со стороны внешних воздействий, так и истолкованию активности как особой силы, не зависящей от взаимодействия субъекта с предметной средой.

А.Н. Леонтьев предложил так называемую формулу активности: «Внутреннее (субъект) воздействует через внешнее и этим само себя изменяет».

В 70-е годы прошлого века интерес исследователей к категории активности заключался в том, чтобы адекватно осмыслить своеобразие того типа причинности, который скрывается за феноменом активности человека. Здесь актуальная причинность детерминирует значение момента в отличие от других форм детерминации, будь то детерминация со стороны прошлого или со стороны возможного будущего.

Форму описания такого типа причинности предложил И. Кант в представлениях о взаимодействии (или общении) субстанций.

С точки зрения И. Канта активность системы есть детерминированность тенденций ее изменения теми инновациями, которые возникают в ней актуально (здесь и теперь) – это детерминизм именно со стороны настоящего, а не прошлого или будущего.

 

Активность как деятельное состояние субъекта детерминирована внутренне, со стороны его отношений к миру, и реализуется вовне, в процессах поведения.

 

Имея в виду человека как субъекта активности, рассмотрим внутренние и внешние характеристики ее строения.

Говоря об активности человека, обычно подразумевают возможность ответа на следующие основные вопросы.

Если кто-то проявляет активность, то в чьих интересах и ради чего? Активность – в каком направлении? Каким образом, посредством каких психологических механизмов реализуется активность?

Первый вопрос – о мотивационной основе активности, второй – о ее целевой основе, третий – об инструментальной основе активности.

Мотивационная основа активности. Как известно, человек, будучи активным, воспроизводит жизненные отношения с миром. Это означает, что он заключает в себе внутренний образ этих отношений. А эти отношения многообразны: откликаться на нужды других людей, веруя, чувствовать в себе присутствие Бога, ощущать себя частью Природы и др.

Все это – многообразные формы субъектности человека, как говорят, разные «грани» его «Я», поэтому вполне правомерно считать «Я» человека множественным.

Во-первых, субъект активности представляет собой «индивидуальное Я» человека. То, что человек совершает, кроется, как полагает он, в его интересах и нуждах: «Я поступаю так, потому что именно Я хочу этого», «Я делаю это для себя самого» и т.п.

Может возникнуть вопрос: всегда ли, когда человек говорит «Я», он имеет в виду свои личные интересы, ожидания, нужды? Положительный ответ как бы подразумевается.

Однако, при более тщательном анализе, может выясниться, что подлинным субъектом активности выступает не сам человек, а нечто в нем самом, что в конечном счете оказывается интересами и ожиданиями другого человека, который выступает истинным субъектом его активности.

Во-вторых, субъект активности – это «Я другого во мне», когда «присутствие» другого ощутимо и может переживаться как своего рода вторжение в свой внутренний мир. Возможны ситуации, когда интересы другого индивида вполне совместимы с интересами человека. «Я другого во мне», следовательно, не означает непременно жертвенности, самоотречения. Последнее отмечается лишь тогда, когда интересы другого человека ставятся выше собственных.

В-третьих, субъект активности таков, что он не отождествим ни с кем из людей конкретно – он надиндивидуален. Но, в то же время, он имеет отношение к каждому, выражая собой то, что должно быть свойственно всем людям: совесть, разум, добро, честь, красоту, свободу. Когда активность человека продиктована этими ценностями, говорят, что ее субъектом является «всеобщее Я» в человеке. «Индивидуальное Я» здесь слито с «Я другого (других)».

В-четвертых, субъект активности безличен и отождествляется с природным телом индивида («не Я»): он погружается при этом в стихию природного. В психологических концепциях это активное начало обозначается термином «Оно» (З. Фрейд) и рассматривается как средоточие сил любви (инстинкт продолжения рода) и смерти (инстинкт разрушения, агрессии). «Не Я», однако, при таком взгляде не исчерпывается сугубо биологическими побуждениями: творчество, альтруизм и даже религиозные устремления иногда рассматривают как проявления чисто природного начала.

Цель деятельности есть предвосхищение ее результата, образ возможного как прообраз действительного. Важно различать цели и мотивы активности человека.

В мотивах, так же как и в целях, предвосхищено возможное будущее. Но оно соотносится с самим субъектом. В мотивах как бы записано, чем является активность для субъекта, что должно произойти с ним самим.

Цели активности ориентированы вовне, в них предвосхищен результат, который должен существовать объективно – будь то художественное полотно, выточенная деталь, доказанная теорема, организационное решение или что-то подобное.

 

Цели, воплощаясь в продуктах активности, не теряют при этом своей принадлежности к миру субъекта. Они субъективны по форме, но объективны по своему содержанию.

 

В то время как в мотивах идеально представлен сам субъект, в целях активности представлен ее объект, а именно: что должно быть произведено, чтобы мотивы активности были реализованы. В отличие от мотивов, цели человеческой активности всегда сознаваемы.

Цель есть предвосхищаемый в сознании результат, доступный пониманию самого субъекта, а также – других людей. Мотивы же – это достояние прежде всего самого субъекта, они могут быть представлены уникальными и глубинными его переживаниями, далеко не всегда находящими отклик и понимание у кого-либо еще.

Достижение конечной цели в сложных видах деятельности опосредствуется многими промежуточными, причем в первую очередь выдвигаются конечные цели, а в последнюю очередь – те, которые должны быть достигнуты в первую очередь.

 

Искусство построения деятельности и определяется во многом способностью человека в мысли идти от конечных к первоочередным целям, а в действии – в противоположном направлении: от первоочередных, через цепь промежуточных, к конечным.

 

Процесс постановки цели обозначается как целеобразование. Особую психологическую проблему образует рождение новой цели, начинающей ряд промежуточных. Такие цели можно назвать «надситуативными», возвышающимися над исходными требованиями ситуации.

Так, предлагая испытуемому ряд однотипных задач, можно видеть, как некоторые участники эксперимента, вместо того чтобы найти общий принцип решения, каждый раз снова решают задачу, образуя новую цель. Выдвижение новой цели, однако, еще не означает, что формируется новая мотивация деятельности. Речь идет лишь о расширении или углублении целевой перспективы активности при сохранении общей ее направленности.

 

Ни мотивация деятельности, ни ее цели не могли бы быть воплощены в ее результате, если бы человек не использовал определенные инструменты преобразования ситуации, в которой протекает деятельность.

 

Инструментальная основа активности. Процесс осуществления деятельности предполагает использование человеком определенных средств в виде всевозможных приспособлений, инструментов, орудий.

 

Циркуль, кисть, компьютер, слово, сказанное врачом пациенту или учителем ученику, – все это примеры в широком смысле инструментов активности. Органы человеческого тела также относятся к категории таких средств: в конечном счете, все операции, осуществляемые вовне, связаны с двигательной активностью самого индивида.

 

При использовании тех или иных инструментов человек продуманно или автоматически опирается на имеющиеся у него представления о том, как действовать с ними, как применять их. Каждое из таких представлений может рассматриваться как внутренняя образующая действий, совершаемых во внешнем плане. Совокупность таких внутренних образующих характеризует то, что может быть названо инструментальной основой деятельности.

 

Другим именем для обозначения инструментальной основы деятельности является часто используемое в последнее время слово «компетентность»; а это понятие в свою очередь в большинстве работ педагогической ориентации раскрывается как «знания», «умения», «навыки».

 

Знания здесь не сводятся просто к сведениям о мире, они выступают здесь в своем функциональном аспекте, как предназначенные для чего-то, служащие чему-то. Знания как часть инструментальной основы активности тесно взаимосвязаны с навыками.

 

Навыки – это освоенные до степени автоматизма способы употребления определенных средств деятельности: внешних орудий или органов собственного тела как проводников активности. Навыки, проявляясь в действии, характеризуют его как бы изнутри, в виде последовательно извлеченных из памяти индивида определенных «команд», указывающих, что и в каком порядке должно быть сделано для того, чтобы цель действия была достигнута.

На основе знаний и навыков складывается фонд умений человека. К умениям относится освоенная человеком система приемов сознательного построения результативного действия.

«Знать» что-либо еще не значит «уметь»: необходимо владеть способами превращения информации о каком-либо предмете в управляющие воздействия – «команды».

Все внутренние образующие активности – ее мотивационная, целевая, инструментальная основы – представляют собой более или менее связное целое. В сочетании с внешними проявлениями активности и ответными воздействиями среды они образуют систему.

Так, процессы целеобразования определяются мотивами, а также инструментальными условиями осуществления деятельности. Но верно и обратное. Мотивация зависит от целей и средств их достижения.

Справедливость сказанного подтверждается опытом людей, испытывающих, но не осознающих свою потребность в чем-либо, иначе говоря, не видящих той цели, достижение которой равнозначно для них удовлетворению этой потребности. В этом случае мотив выступает в форме влечения.

Появление цели превращает влечение в желание, в переживание: «Я хочу этого!». Наличие средств деятельности придает желанию статус осуществимости: «Я волен сделать это!»

Деятельность человека представляет собой единство внутренних и внешних проявлений его активности. Последнее обычно называют поведением.

 

Понять поведение – это значит мысленно восстановить картину внутренней динамики (помыслов, чувств, побуждений, представлений о мире, подходов и т.п.), которая скрывается за фасадом поведения и проявляется в нем.

 

В соответствии с внутренней организацией активности в поведении (ее внешней организации) можно выделить три основных «слоя». Один из них связан с мотивом активности, другой – с ее целями, третий – с инструментальной основой активности.

Целостный смысловой акт поведения. Суть данного аспекта поведения может быть выражена посредством таких слов, как «дело», «действование», «действо», «деятельность».

Выделить в поведении то, что соответствует интересам действующего лица, – значит расшифровать поведение как деятельность.

Особенности деятельности человека определяются не только ее мотивами, но также и окружением индивида.

Смысл деятельности – изменение отношений, существующих между субъектом и возможностями удовлетворения его потребности, предоставленными ситуацией. Подлинный ответ на вопрос: «В чем смысл данной деятельности для субъекта?» – можно получить лишь в рамках анализа «драмы» его отношений с миром проблем, разрешаемых человеком в ходе всей его жизни.

Деятельность – наиболее крупная единица анализа внешних проявлений активности – целостный мотивированный акт поведения. Результатом деятельности является динамика переживаний, выражающих отношение между субъектом потребности и ее объектом.

 

Деятельность, совершаемая человеком, становится объектом переживаний других людей, получает этическую оценку: оценивается как бескорыстная или своекорыстная, добросовестная или недобросовестная, оправданная или неоправданная – словом, выступает в ранге поступков.

 

Деятельность человека реализуется и в его действиях.

Действие - поведение, соответствующие целям, которые ставит субъект. Действия осознанны, ибо осознанна их цель. Осознан и объект, на который направлено действие.

Объекты действия – это «вещи» как носители значений, в которых кристаллизован совокупный человеческий опыт (А.Н.Леонтьев). Белый лист, испещренный черточками, завитушками, точками, как объект действия есть нечто большее, чем этот лист, эти черточки и завитушки. Это – письмо, которое пишется другу. Перед человеком, безусловно, «вещь», которая создается действием. Но в то же время – это особая вещь, не тождественная листу бумаги со следами чернил на нем.

Итак, действие есть целевой акт поведения, происходящий в поле значений субъекта. Результатом действия является преобразование или познание жизненной ситуации. В этой связи говорят о предметно-преобразовательных и предметно-познавательных актах.

В первом случае человек изменяет ситуацию согласно имеющимся у него представлениям о том, какой она должна быть.

Во втором случае предметная ситуация должна оставаться как бы нетронутой, активность познающего субъекта имеет характер уподобления предмету.

В обоих случаях благодаря действию достигается более тесная, более совершенная связь человека с миром, преодолевается разобщенность между субъективной картиной мира и реальностью.

Действие в составе активности является более дробной единицей ее анализа, чем деятельность. Однако и оно может быть представлено в виде сочетания более мелких фрагментов поведения – операций.

Операции. Когда поведение рассматривается в его взаимосвязи с инструментальной основой деятельности, оно выступает как последовательность операций.

 

Построение взаимодействий между средствами, отвечающими цели субъекта, относится к области операций. Они сообразуются с материалом и инструментами действий, причем одно и то же действие может осуществляться с помощью совершенно непохожих друг на друга операций.

 

Так, например, изображая один и тот же предмет, но выполняя действие пером, кистью, мелом, иглой (офорт), используют разные движения.

Операции могут быть автоматизированы. Слово «автоматизация» выступает здесь в двух смыслах.

Во-первых, это превращение операциональной части поведения в шаблонное, устранение волевого контроля над протеканием действия.

Во-вторых, возможность передачи этих процедур компьютеру.

Таким образом, деятельность, действия, операции, проявляют вовне мотивационные, целевые, инструментальные отношения индивида и образуют гибкую динамичную систему, соотносимую с различными областями действительности, а именно:

деятельность выступает как преобразование отношений между потребностями субъекта и возможностями их удовлетворения;

действия – как воссоздание и созидание новых предметов человеческой культуры;

операции – как использование средств материального и духовного освоения мира.

В обыденном сознании людей фиксируется в основном факт зависимости внешних проявлений активности от ее внутренних образующих. Существенным вкладом в разработку проблемы активности человека явилось обнаружение обратной зависимости: «внутреннего» от «внешнего». В поле зрения психологов оказался ряд фактов, существенно расширяющих традиционные представления о детерминации активности человека.

Собственная динамика активности человека проявляется в двух основных формах.

Одной из них являются взаимопереходы между образующими активности - деятельность, действия и операции. Имеется в виду, что между мотивами, целями, ориентирами построения человеком своих взаимоотношений с миром существуют отношения взаимопреемственности.

Примером может служить превращение мотивов деятельности в ее цели. Так, книга, купленная для подготовки к экзаменам, может побудить интерес сама по себе: происходит то, что принято обозначать как «сдвиг мотива на цель». Встречаются и противоположные превращения.

Другой формой проявления собственной динамики активности человека является «надситуативная активность» (В.А.Петровский).

 

Феномен надситуативной активности заключается в том, что человек свободно и ответственно ставит перед собой цели, избыточные по отношению к исходным требованиям ситуации.

Среди проявлений надситуативной активности особое место занимает феномен активной неадаптивности.

Выявлено, что некоторые испытуемые, хотя их никто и ничто к этому, казалось бы, не побуждает, стремятся работать в непосредственной близости к опасной зоне, рискуя неблагоприятными последствиями любого случайного промаха. Другие же в этой ситуации не позволяют себе подобного риска, выбирая цели, значительно удаленные от зоны опасности.

Многократные повторения и варьирование эксперимента позволили сделать вывод о выраженности у первой группы склонности к бескорыстному риску.

 

Обстоятельства жизни человека таковы, что только в редких случаях можно гарантировать точное соответствие между целями, которые человек преследует, и достигаемыми результатами. Строго говоря, гарантии такого рода суть иллюзии, за которые приходится платить.

 

Основатель экспериментальной психологии В. Вундт в качестве общего закона психической жизни сформулировал закон «гетерогонии целей», согласно которому человек всегда достигает чего-то иного, чем то, что входило в его первоначальные намерения.

 

· 4.2. Категория психического образа

 

Категория психического образа изначально выступала в качестве основы представлений о душе и сознании.

 

Сознание – это, прежде всего, знание субъекта об окружающем мире и самом себе. Знание сообщает нечто о предмете, внешнем по отношению к тому, кто владеет этим знанием. Иначе говоря, за знанием скрыта никогда не разлучаемая связь субъекта с объектом.

 

Категория образа, созданная исследовательской мыслью, является формой и инструментом ее работы. Но в ней представлена реальность, которая существует независимо от мысли о реальности и степени ее освоения человеческим умом. Это реальность психической жизни самой по себе, безотносительно к тому, открылась она уму или нет. Поэтому психический образ, будучи категорией науки, «работает» независимо от нее не в меньшей степени, чем любые другие процессы бытия, будь то нервные, биологические, физические.

Бытийность психического образа, его причинное воздействие на телесное поведение живых существ существуют объективно с тех пор, как психический образ возник в той оболочке планеты, которая называется биосферой.

Российский ученый Н.Н. Ланге ввел термин «психосфера», который охватывает всю совокупность психических форм жизни, не совпадающих с биологическим (живым) веществом, хотя и неотделимых от него.

Отношение психосферы к биосфере вполне представимо по типу отношения самой биосферы к неорганическому, косному веществу. Это вещество составляло оболочку Земли до возникновения на ней жизни.

Появление жизни изменило прежнюю косную геохимическую оболочку нашей планеты, создав биосферу. Но с тех пор как в недрах живого вещества начали пробиваться «вспышки» психической активности, они стали менять облик биосферы.

По мнению некоторых палеонтологов, с появлением человека началась новая геологическая эра, которую В.И. Вернадский назвал психозойской, считая мысль планетным явлением и началом становления ноосферы.

Роль психики в преобразовании планеты, в создании ее новых оболочек – это, конечно, объективный процесс. Но для научного постижения его хода, закономерного воздействия психики на процессы планетного масштаба необходим аппарат понятий и категорий.

Этот аппарат осваивал на протяжении веков – этап за этапом психическую реальность, отличая ее от физической и биологической. И поскольку самоочевидным аспектом этой реальности является знание об окружающем мире, данное в форме ощущений, восприятий, представлений, мыслей, то отчленение этого знания от самих вещей и от телесных органов, посредством которых оно дается человеку, было первым решающим шагом на пути его проникновения в психическую реальность.

Эффектом отчленения явилась категория образа, ставшая одной из инвариант исследовательского аппарата психологии. Образ как одна из психических реалий несводим ни к физическим, ни к физиологическим процессам. Но открытие этого обстоятельства стало возможным только благодаря соотнесению с ними.

Рассмотрим этот вопрос в ретроспективе исторического развития психологического познания.

Уже в античности определилось разграничение двух существенно различных разрядов психических образов – сенсорного и умственного (чувственного и мыслимого).

 

Античная мысль выработала два принципа, лежащие и в основе современных представлений о природе чувственного образа:

· принцип причинного воздействия внешнего стимула на воспринимающий орган;

· принцип зависимости сенсорного эффекта от устройства этого органа.

 

Демокрит исходил из гипотезы об «истечениях», о возникновении ощущений в результате проникновения в органы чувств материальных частиц, испускаемых внешними телами. Атомам – неделимым мельчайшим частицам, проносящимся по вечным и неизменным законам, совершенно чужды такие качества, как цвет и тепло, вкус и запах.

Демокрит выделял в составе человеческого знания то, что представляет реальность, и то, что существует только «во мнении». Он положил начало доктрине о двух категориях качеств – первичных, присущих самим вещам, и вторичных, возникающих при действии вещей на органы чувств. Демокрит вовсе не считал, будто качествам, существующим «во мнении», ничто не соответствует в действительности. За их различием стоят различия в объективных свойствах атомов.

Разделение качеств вещей на первичные и вторичные показывает, сколь тугим узлом связаны между собой с древнейших времен онтологические (относящиеся к бытию), гносеологические (относящиеся к познанию) и психологические (относящиеся к механизмам познания и их продуктам) решения.

Из физической картины мира устранялись определенные чувственные качества, и тогда неизбежно изменялся их онтологический статус. Они признавались теперь присущими не сфере реальных предметов, но сфере взаимодействия этих предметов с органами ощущений. Тем самым расчленялась и гносеологическая ценность различных разрядов знания – умственный образ ставился выше чувственного.

В психологическом плане этому соответствовало разграничение двух механизмов (или органов) приобретения знания – органов чувств и органа мышления.

Если учение Демокрита об ощущениях как эффектах атомных воздействий было первой причинной концепцией возникновения отдельных сенсорных качеств, то его представление об оболочках («эйдола»), непрерывно отделяющихся от вещей и тем самым «заносящих» в органы чувств структурные подобия этих вещей, было первой причинной концепцией восприятия как целостного чувственного образа.

 

Эта концепция пользовалась большой популярностью у естествоиспытателей вплоть до начала XIX века, когда успехи физиологии (разработка принципа специфичности сенсорных нервов) потребовали по-другому объяснить механизм «уподобления» органов чувств параметрам внешнего объекта.

 

Аристотель разрешил антиномию подобного – противоположного, над которой бились предшествующие мыслители, с новых общебиологических позиций. Уже у истоков жизни, где течение неорганических процессов начинает подчиняться законам живого, сперва противоположное действует на противоположное (например, пока пища не переварена), но затем (когда пища переварена) «подобное питается подобным».

Этот общебиологический принцип Аристотель распространяет на ощущающую способность, которая трактуется как уподобление органа чувств внешнему объекту. Ощущающая способность воспринимает форму предмета.

Первичен предмет, вторично его ощущение, сравниваемое Аристотелем с оттиском, отпечатком, оставленным внешним источником. Но этот отпечаток возникает только благодаря деятельности «сенсорной души». Деятельность, агентом которой является организм, превращает физическое воздействие в чувственный образ.

В предшествующих рациональных объяснениях ощущений и восприятий проникновение в орган «оболочек» или других материальных процессов считалось достаточным условием возникновения сенсорного эффекта. Аристотель признал это условие необходимым, но недостаточным. Помимо него непременным фактором является процесс, исходящий не от вещи, а от организма.

Тем самым был совершен очень важный шаг. Если прежде в фокусе внимания было ощущение – образ, то теперь к нему присоединилось ощущение – действие.

Первое исходит от внешнего предмета, второе – от действующего организма. Чтобы возникло ощущение, нужен синтез обоих моментов. То, что в дальнейшем превратилось в расчлененные, разветвленные и сложные по строению категории образа и действия, выступает у Аристотеля как целостная характеристика психического, начиная от элементарного сенсорного акта.

Аристотель не только выделил представление объектов как специфический план познавательной активности (особый, чувственный образ). Он разработал гипотезу о том, что представления соединяются по определенным правилам, названным через много веков законами ассоциации (связи представлений по смежности, сходству и контрасту). Тем самым он стал зачинателем одной из самых могучих психологических теорий – ассоциативной.

Самоочевидные факты возникновения образов без видимого внешнего воздействия (например, при воспоминании) внушали мысль об их самопроизвольном зарождении.

Разработка представления об ассоциации позволяла выводить эти казавшиеся спонтанными образы из тех же материальных причин, которыми объяснялись ощущения и другие процессы, зависящие от прямого контакта организма с вещами.

С появлением в теории познавательных форм нового их разряда, охватываемого общим понятием «фантазия» (в современном понимании к нему относится вся область представлений – не только представлений воображения, но и памяти), существенно расширялись возможности анализа психических процессов и взаимодействий между ними, изучения диалектики перехода от ощущения к мысли.

Аристотель отмечает, что без воображения невозможно никакое составление суждения и вместе с тем ясно, что воображение не есть ни мысль, ни составление суждения. Воображение – материал мысли, а не она сама.

Прежде всего обращает на себя внимание трактовка воображения как такого состояния, которое зависит от нас самих, когда мы хотим его вызвать. Стало быть, воображению присущи признаки субъективности и произвольности. Оно связано с реальностью по своему происхождению от вещей (через ощущения), но для сопоставления его с самими вещами нужна дополнительная умственная деятельность.

По Аристотелю иерархия форм познавательной деятельности завершалась «верховным разумом», который мыслит самое божественное и самое ценное и не подвергается изменению.

Это чистая форма и вместе с тем цель всеобщего развития. Так возник догмат о «божественном разуме», извне входящем в психофизиологическую организацию человека.

 

Этот догмат сложился на почве определенных идейно-гносеологических обстоятельств, среди которых одно из самых важных – невозможность объяснить возникновение абстрактных понятий и категорий теми же естественнонаучными принципами, опираясь на которые, удалось раскрыть детерминацию чувственных восприятий и представлений.

 

В арабоязычной науке новый подход к вопросу о соотношении сенсорного и интеллектуального в познании внешних предметов принадлежал Ибн аль-Хайсаму. Изучая законы отражения и преломления света, он подошел к органу зрения как к оптическому прибору.

В античных представлениях о зрительной функции можно выделить две основные концепции.

Зрительные ощущения и восприятия объяснялись либо «истечениями» от предметов, либо «истечениями» из глаза. Имелись и компромиссные теории, предполагавшие, что в зрительном акте сочетаются оба вида «истечений».

 

Ибн аль-Хайсам в свою очередь за основу зрительного восприятия принял построение в глазу по законам оптики образа внешнего объекта. То, что в дальнейшем стали называть проекцией этого образа, то есть его отнесенностью к внешнему объекту, Ибн аль-Хайсам считал результатом дополнительной умственной деятельности более высокого порядка.

 

В каждом зрительном акте он различал, с одной стороны, непосредственный эффект запечатления внешнего воздействия, с другой присоединяющуюся к этому эффекту работу ума, благодаря которой устанавливается сходство и различие видимых объектов. Ибн аль-Хайсам полагал, что такая переработка происходит бессознательно. Он явился тем самым отдаленным предшественником учения об участии «бессознательных умозаключений» (к которым в дальнейшем обратился Гельмгольц) в процессе непосредственного зрительного восприятия.

В средневековой Европе, воспринявшей и переработавшей наследие как античного, так и арабоязычного мира, философская мысль выработала два понятия, глубоко отразившихся на категориальном аппарате психологического познания. Это понятия об интенции – в томистской философии (Фома Аквинский) – и о знаке – в философии номинализма ( Вильям Оккам).

Выхолостив из сильного своей связью с эмпирией аристотелевского учения его позитивное содержание, Ф. Аквинский вместе с тем отобрал один из его принципов, получивший своеобразное истолкование в понятии об интенции.

У Аристотеля актуализация способности (деятельность) предполагает соответствующий ей объект. Это аристотелевское положение и преобразуется Ф. Аквинским в учение об интенциональных (направленных) актах души. В интенции как внутреннем, умственном действии всегда «осуществует» содержание – предмет, на который она направлена. Здесь под предметом понимается чувственный или умственный образ.

Главным противником томистской концепции души выступил номинализм. Обычно позиция сторонников этого направления определяется в связи с популярными в схоластике диспутами о природе общих – родовых и видовых – понятий (универсалий).

Номинализм отвергал восходящее к Платону учение реализма, согласно которому универсалии (общие понятие любого порядка) суть реалии, существующие независимо от индивидуальных явлений и до них. Наряду с множеством конкретных шарообразных, конусообразных и т.п. вещей, доказывали реалисты, имеются общие понятие шара или конуса как архетипы, обладающие тем же онтологическим статусом, что и сами конкретные вещи.

Отвергая этот взгляд, номиналисты отказывали общим понятиям в независимом от индивидуальных явлений бытии. Эти понятия, учили они, относятся к области названий, имен а не реалий.

Понятие об ощущение (восприятии) издавна имело своей предпосылкой убеждение в том, что возникающий в сознании чувственный образ воспроизводит качества самих вещей. Предполагалось, что переживаемые цвета, запахи, звуки совпадают с реальными.

Этот взгляд первоначально был свойственен как материалистам, так и идеалистам, хотя они и расходились радикально в трактовке источника такого совпадения. Поздние номиналисты требовали заменить отношение образа отношением знака, и это было в свое время прогрессивным стремлением, ибо объективные материальные основания образа действительно не совпадают с тем, что дано сознанию непосредственно, а действие вещи на орган чувств отнюдь не сводится к простой передаче свойств этой вещи мозгу. Здесь вступают в действие более сложные отношения и механизмы, лежащие за пределами того, что дано чувственному созерцанию как таковому.

Как только началось очищение картины природы от субъективизма, от отождествления реальности самой по себе с ее субъективным образом, немедленно возникла проблема корреляции между действительностью, какой ее изображает геометризованная механика, не знающая никаких чувственных качеств, и образами, порождаемыми органами чувств.

Эпоха научной революции XVII столетия утвердила великую мысль об единстве природы. Но это единство утверждалось ценой ее сведения к пространственному перемещению качественно однородных частиц. Реальными в телах признавались только их пространственная форма, величина, перемещение, Лишь эти свойства считались имеющими причинное значение, тогда как все другие относились к разряду «вторичных» качеств – чисто субъективных продуктов, основанием которых служат не вещи сами по себе, а результаты их воздействия на нервную систему. Тем самым качественная определенность внешнего реального мира оказывалась иллюзией, созданной органами чувств.

Книга природы, как утверждал Галилей, написана геометрическими фигурами – квадратами, треугольниками. Представление о «вторичных» качествах имело прямое отношение не только к теории познания, но и к учению о причинной обусловленности жизнедеятельности.

Им противопоставлялись другие образы – умственные, которые в духе рационализма XVII века выступали в виде идей, ясное и отчетливое созерцание которых дает истинное знание природы.

Трактовка большой группы воспринимаемых качеств как вторичных имела своей предпосылкой механистический взгляд на взаимодействие вещей с органами чувств. В конечном эффекте взаимодействия не остается ничего от особенностей источника.

Преодолевая механистический взгляд на взаимодействие, полагая, что в каждой монаде (духовной сущности) воспроизводится с различной степенью отчетливости и адекватности жизнь всей Вселенной, французский ученый Лейбниц стремился найти иное, чем господствовавшее не только в его век, но и позднее, решение проблемы первичных и вторичных качеств. И опять-таки отправным пунктом для него служила физико-математическая интерпретация психической деятельности.

Лейбниц отказывался признавать, что вторичные качества произвольны и не имеют отношения к своим причинам или естественной связи с ними.

Согласно Лейбницу, отрицание объективности чувственных качеств вовсе не является единственной альтернативой схоластической теории «специй». Здесь возможны и другие решения, в частности применение принципа взаимно-однозначного соответствия (изоморфизма). Лейбниц впервые использовал в психологическом объяснении идею изоморфизма, открывшую перед современной психологией новые перспективы детерминистического анализа.

До XIX века изучение сенсорных явлений, среди которых ведущее место занимала зрительная перцепция, велось преимущественно математиками и физиками. Они установили, исходя из законов оптики, ряд физических показателей в деятельности глаза и открыли некоторые важные для будущей физиологии зрительных ощущений и восприятий феномены: аккомодацию, смешение цветов и др.

Вначале XIX века начинается интенсивное изучение функций глаза как физиологической системы.

Это было крупное достижение естественнонаучной мысли. Предметом опытного изучения и эксперимента стал один из наиболее сложных органов живого тела. Вместе с тем в силу особой природы этого органа как устройства, дающего сенсорные (познавательные) продукты, необходимо должны были возникнуть коллизии, связанные с ограниченностью прежних объяснительных понятий.

Как продукт длительного эволюционного развития, органическое тело с его рецепторными аппаратами закрепило в своем устройстве особую живую историю способов общения с окружающим миром.

Поэтому аналогия между глазом и камерой-обскурой, будучи в определенном отношении плодотворной объяснительной моделью, обеспечившей первые крупные успехи в области детерминистического познания механизма зрения, в то же время помогла раскрыть только один аспект этого механизма.

Осталось невыясненным, чем отличается процесс зрительного чувственного отражения от отражения в оптических приборах.

Для тех, кто хотел понять зрение как жизненный акт, особый интерес представляли моменты, не выводимые из физических закономерностей. Оптика бессильна разъяснить происхождение указанных феноменов. Но и к умозрительной психологии обращаться за их естественнонаучным объяснением было бесполезно.

В предшествующую эпоху определяющую роль в физиологии играло материалистическое воззрение на ход жизненных и психических процессов. Нервная деятельность мыслилась по образцу механического движения, ее носителем считались мельчайшие тельца, обозначающиеся терминами «животные духи», «нервные флюиды» и т.д.. По механическому же образцу мыслилась и познавательная деятельность.

Обе схемы разрушались развитием естествознания, в недрах которого зарождались новые представления о свойствах нервной системы (концепция «нервной силы») и о характере ее участия в процессе познания.

Окончательно было сокрушено представление о том, что процесс чувственного познания состоит в передаче по нервам нетелесных копий объекта. Прежнее мнение о вещественном составе этих копий давно уже пало. Но неотвратимая потребность понять, каким путем в образе может быть воспроизведен объект, вынуждала думать о нетелесных копиях.

В данной связи необходимо различать гносеологический и конкретно-научный подходы к образу. Первый касается трактовки его сущности в плане отношения субъекта к объекту, оценки познаваемого с точки зрения достоверности чувственного знания. Второй касается конкретного психофизиологического механизма, посредством которого это знание приобретается.

Древняя концепция образов верная по своей гносеологической направленности, была заблуждением с точки зрения естественнонаучной.

Ложные выводы происходили от смешения двух аспектов. Отбросив ошибочные воззрения на механизм построения чувственного образа, естествоиспытатели отбросили вместе с ними и единственно верную гносеологию, ради которой из-за ограниченности конкретно-научных знаний предшествующие мыслители, начиная от Демокрита, вынуждены были придерживаться идеи о перемещении образа по воспринимающим нервам в мозговой центр.

В период ломки прежних объяснительных принципов зародился «физиологический идеализм». Концепцию «нервной силы» Мюллер преобразует в учение о «пяти специфических энергиях органов чувств», а из специфического характера функционирования нервной ткани делает ложные гносеологические выводы, отрицающие отражательную природу образа.

Следует иметь в виду, что переход от физико-математического анализа зрительной рецепции к психофизиологическому столкнулся с проблемами, потребовавшими новых объяснительных принципов.

Уже простейший факт различия между сетчаточным и видимым образом предмета говорил, что наряду с оптическими закономерностями должны быть какие-то другие причины, в силу которых перевернутый под действием этих закономерностей образ на сетчатке все же дает возможность воспринять действительную позицию предмета.

Не находя объяснений в категориях физики, исследователи деятельности глаза полагали, что вмешательство сознания производит операцию «переворачивания» образа, возвращая его в положение, соответствующее реальным пространственным отношениям.

Иначе говоря, на сцене вновь появлялся загадочный психологический «гомункулюс» – причинное объяснение подменялось указанием на неопределенные психологические факторы.

Ч. Белл поставил на место последних деятельность глазных мышц. Он приходит к выводу, что видение – это операция, в которой представление («идея») о положении объекта соотносится с мышечными реакциями.

Опираясь на клинические факты, Белл настаивал на существенном вкладе мышечной работы в построение сенсорного образа. В различных модальностях ощущений, прежде всего кожных и зрительных, мышечная чувствительность является непременным участником приобретения сенсорной информации. В дальнейшем Белл выдвигает положение о том, что и слуховые восприятия тесно связаны с упражнением соответствующих мышц.

Исследование органов чувств побуждало рассматривать сенсорные образы (ощущение, восприятие) как производное не только рецептора, но и эффектора.

Психический образ и психическое действие сомкнулись в целостный продукт. Предметность образа и активность его построения объяснялись не интенцией сознания, а реальным взаимодействием организма с объектами внешнего мира.

Такой вывод получил прочное экспериментальное обоснование в работах Гельмгольца и его последователя на этом пути Сеченова.

Гельмгольц сделал принципиально важный шаг к новому объяснению образа, предложив гипотезу, согласно которой работа зрительной системы при построении пространственного образа происходит по аналогу логической схемы.

Гельмгольц назвал эту схему «бессознательным умозаключением». Бегающий по предметам глаз, сравнивающий их, анализирующий и т.д., производит операции, в принципе сходные с тем, что делает мысль, следуя формуле: «если... то...». Из этого следовало, что построение умственного (не имеющего чувственной ткани) образа происходит по типу действий, которым организм первоначально обучается в школе прямых контактов с окружающими предметами.

Прежде чем стать абстрактными актами сознания, эти действия испытываются в сенсомоторном опыте, причем не осознаваемом субъектом. Иначе говоря, осознавать внешний мир в форме образов субъект способен только потому, что не осознает своей интеллектуальной работы, скрытой за видимой картиной мира.

Сеченов доказал рефлекторный характер этой работы. Чувственно-двигательную активность глаза он представил как модель «согласования движения с чувствованием» в поведении целостного организма. В двигательном аппарате, взамен привычного взгляда на него как на сокращение мышц и ничего более, он увидел особое психическое действие, которое направляется чувствованием, то есть психическим образом среды, к которой оно прилаживается.

Расщепить «материю» сознания на «атомы» в виде простейших психических образов, из которых она строится, – таков был исходный план Вундта, автора первой версии экспериментальной психологии.

Брентано отверг план Вундта, сохранив верность постулату о том, что у психологии нет никакой иной области исследования, кроме сознания. Но последнее состоит из внутренних актов субъекта, одним из которых является сосуществующий в этом акте предмет. Не восприятие, а воспринимание, не представление, а представливание – вот что должно занимать психологию во внутреннем опыте. Иначе говоря, – акты сознания, его действия или функции, а не элементы.

В этой концепции своеобразно преломилось уже состоявшееся в психофизиологии открытие сопряженности образа с действием, притом также и умственным действием. Но психофизиологи объясняли эту сопряженность сенсомоторным механизмом, скрытым от сознания.

Брентано же и его многочисленные последователи утвердили ее в пределах сознания, впрочем, отличая свое понимание сознания от «непосредственного опыта» в том толковании, которое придала ему школа Вундта.

Структурной интерпретации психического образа была противопоставлена функциональная. Но истинная функция образа обнажается не иначе как при обращении к реальному предметному действию, которое строится исходя из диктуемого психическим образом «диагноза» о состоянии внешней среды. В теории же Брентано вся психическая активность замыкалась в кругу внутреннего мира субъекта.

Далее рассмотрим особенности целостности образа.

Умственные образы издавна обозначались непсихологическими терминами – такими, как понятие (в логике), значение слова (в филологии) и т.д. В качестве компонента психической реальности они стали выделяться благодаря тому, что в системе психологического мышления утвердился вывод об их несводимости к чувственным образам, об их особой представленности в сознании.

Однако, умственные образы являются важнейшим компонентом всего строя психической жизни и тем самым системы научно-психологического знания, а не только логической или филологической системы.

Важный вклад в его разработку внесла гештальттеория. Она формировалась в противовес обоим направлениям психологии сознания – как структурализму, так и функционализму.

Структурализм ориентировался, следуя стратегии физики или химии, на поиск элементов – «атомов» психики, функционализм – на изучение функций, подобных биологическим.

Образ мысли гештальтистов складывается под впечатлением новых направлений за пределами психологии.Открытие рентгеновских лучей и радиоактивности, открытие Планком (у которого учился один из лидеров гештальтизма В. Келер) кванта действия, теория относительности и нараставший удельный вес категории физического поля повлияли на умы группы психологов, девизом которых стал термин «гештальт» (особая организованная целостность). Его прообразом служило физическое понятие о поле.

Смысл любой теоретической конструкции выявляет не только то, что она утверждает, но и то, что она отвергает. Гештальтизм отверг «атомизм» структурной школы, ее версию о первоэлементах сознания. Функционализм же был отвергнут гештальттеорией по причине трактовки им психических функций как действий или процессов, совершаемых «Я» ради заранее поставленной цели. Вместе с тем, отвергнув теории сознания, гештальтизм выступил также против бихевиористской теории поведения.

Гештальт – это целостность, которая определяет происходящее с ее компонентами. Первичны целостные восприятия, а не отдельные ощущения, свойства которых этими целостностями и определяются.

Гештальт изменяется по собственным ему законам, не нуждаясь в направляющей его извне цели. Гештальт организует поведение организма, которое без него оборачивается серией слепых реакций, случайных проб и ошибок. Во всех случаях за термином «гештальт» стояла категория психического образа.

Стремясь покончить с довлевшей над психологией верой в то, что ее суверенность можно отстоять только в противовес более «твердым» наукам (физике, химии, биологии), гештальтисты придали глобальный характер воплощенному в гештальте принципу системной организации.

«Гештальтированы» все объекты. Субстрат психики – система мозга в такой же степени, как и коррелирующая с ней система сознания.

Не порождаясь материальными структурами, а лишь соответствуя им, психические образы выступали как причина самих себя. Гештальтизм изменял стиль психологического мышления, утверждал в нем системную ориентацию, что позволило существенно обогатить эмпирическую основу представлений о сознании и его образном строе.

Категория образа (стоявшая за неологизмом «гештальт») охватывала все уровни когнитивной организации психики – как сенсорный (чувственно-образный), так и интеллектуальный.

Само понятие об интеллекте было изменено после опытов Келера над человекообразными обезьянами, справлявшимися с задачами, для решения которых недостаточно было прежних навыков (условных рефлексов). Келер объяснил наблюдаемое поведение, оперируя представлением о сенсорном поле и его реорганизации в случае решения.

Другой представитель гештальтизма М. Вертгеймер перешел от животного интеллекта к человеческому.

В работах, посвященных этой высшей форме мышления (Вертгеймер назвал его продуктивным), в качестве объяснительных принципов использовались все те же понятия «реорганизация», «центрировка», «группирование», которые считались всеобщими для способов построения и преобразования гештальта. Но именно такой подход обнажал слабость гештальтистской схемы, считавшейся пригодной для всех случаев жизни, в том числе и жизни психической, обретающей различные формы на различных уровнях развития.

Это слабое звено гештальтизма сказалось в игнорировании того, что в «ткани» образа имеются различные уровни организации. Категориальное знание о них запечатлено в разграничении чувственного и умственного образов. Умственный образ отличается в качестве психической реалии своей когнитивно-коммуникативной природой. Он возникает в человеческом социуме, решая задачи, инспирированные деятельностью по освоению предметного мира.

Далее рассмотрим отношение «образ-информация».

В середине XX века развитие категории образа испытало влияние тех изменений в мировой цивилизации, которые связаны с мощным научно-техническим направлением, созданным кибернетикой и разработкой информационных систем.

Структурной единицей информации является сигнал. Будучи воплощен в физическом «теле» своего носителя, он в то же время может служить моделью объекта – источника.

В кибернетике сигнальные отношения были отчленены и от энергетических, физико-химических превращений, и от феноменов сознания. Подобно первым, они существуют объективно, подобно вторым – воспроизводят внешний источник, являются его моделью. Тем самым непостижимый, с точки зрения всех, кто считал чувственный (или умственный) образ лишь бесплотной сущностью, вопрос о том, как эта сущность может приводить в действие телесный механизм и непрерывно им управлять, получал новое решение. Притом решение не умозрительное, а наглядно демонстрируемое на мониторе компьютера.

Не энергия выступала в качестве фактора управления и не феномены сознания субъекта, а информация.

Теория информации абстрагируется от содержания сообщений и их значения для субъекта. Она определяет количество, и только количество, информации, содержащейся в сигнале. Теория информации сложилась в связи с запросами техники связи. Благодаря же своему формализованному аппарату, позволяющему измерять, сколько альтернативных сообщений (в битах информации) способен передать в единицу времени любой канал связи в любой информационной системе, она была принята на вооружение не только инженерами, но и психологами.

Этого не произошло бы, если бы традиционные психологические объекты не содержали информационного аспекта, новые перспективы количественного анализа которого и открыла теория информации.

Поскольку информационные процессы носят вероятностный характер и служат фактором управления, переход к информационной трактовке образа побудил включить в его характеристику в качестве непременных два момента:

а) его роль в регуляции двигательных актов;

б) его прогностическую функцию, предполагающую отнесенность не только к прошлому (образы памяти) и настоящему (образы восприятия), но и к будущему.

Очевидно, что обе функции, как управления действием, так и вероятностного прогноза, реализуются «автоматически», независимо от способности индивида к самоотчету об образном содержании своего сознания.

Развитие кибернетики показало, что получить на «выходе» системы эффекты, сходные с эффектами интеллектуальных операций живого человеческого мозга, можно лишь тогда, когда в «пространстве», где необихевиористы локализовали «промежуточные переменные», развертываются реальные информационные процессы.

С введением этих процессов регуляция исполнительных эффектов ставилась в зависимость от представленности в системе организма определенных параметров тех объектов и ситуаций, в приспособлении к которым состоит весь смысл поведения.

Два важнейших вывода содержала кибернетическая концепция, которые окончательно разрушили бихевиористскую схему:

а) детерминантой поведенческого акта является не раздражитель сам по себе, а представленный в сигнале объект – источник информации, его характеристики воспроизводятся по определенным законам в динамике внутренних («центральных») состояний носителя информации – определенной материальной системы;

б) для реализации поведенческого акта система должна обладать программой, а также аппаратами вероятностного прогнозирования и непрерывного сличения наличного состояния с запрограммированным.

Приведенные положения были выработаны при проектировании технических систем, способных производить целесообразные действия, сходные с теми, для которых управляющим органом служит головной мозг.

Кибернетика оказалась объективной научной теорией управления поведением, притом теорией, совершившей настоящий переворот в производстве. Но достигла она этой цели только потому, что придала ЭВМ свойства, в которых бихевиоризм отказывал человеку.

Свойство машины обладать информацией о внешнем источнике напоминало о категории образа – той категории, в которой бихевиоризм видел главную преграду на пути превращения психологии в истинную науку.

Кибернетические понятия о программе, вероятностном прогнозе, сличении, коррекции также строились на предположении о том, что поведение управляется информационными процессами – центральными по отношению к тому, что происходит на «входе» и «выходе» системы.

Какова природа «центральных процессов»? Кибернетика не претендовала на ее раскрытие. Для нее достаточно было интерпретировать их как процессы накопления и переработки информации. Но информация, будучи по определенному, указанному выше признаку общей характеристикой множества различных форм сигнальных отношений между ее источником и носителем, может рассматриваться применительно к живой системе как с физиологической, так и с психологической точек зрения.

В первом случае – она нервный сигнал, во втором – сигнал-образ. Специфическое для образа и представляет психическую реальность в отличие от физиологической. Кибернетика не разрушила традиции изучения категории образа в психологии, а побудила к их переосмыслению.

Одну из первых обобщающих схем, идущих в этом направлении, предложили американские психологи Дж. Миллер, Ю. Галантер и К. Прибрам в работе «Планы и структура поведения» (1960). Основной целью их исследования было обнаружить, имеется ли какая-нибудь связь между кибернетическими идеями и психологией.

Эта связь утверждалась посредством формулы «Т-О-Т-Е» (тест-операция-тест-результат), поставленной на место «классического» представления о рефлекторной дуге как автоматическом замыкании двух полудуг – афферентной и эфферентной – и бихевиористского двойника этого представления, известного как отношение «стимул-реакция».

Архитектура простейшей единицы поведения трактовалась теперь в виде кольца с обратной связью.

Выглядело это так: при воздействии раздражителя на систему она не сразу отвечает на него реакцией, а сперва сличает это идущее извне воздействие с состоянием самой системы и оценивает произведенную пробу (тест). Стало быть, организм чувствителен не к раздражителю самому по себе, а к тесту, пробе, оценке. Если оценка показала несоответствие между стимулом и состоянием системы (то есть несоответствие между воздействующей извне энергией и некоторыми критериями, установленными в самом организме), в систему поступает «сигнал рассогласования». Благодаря такой обратной связи система производит действие (операцию) и вновь сравнивает и оценивает состояние организма и состояние, которое опробуется, то есть опять в игру вступает петля обратной связи. Так, тест и операция сменяют друг друга до тех пор, пока не достигается удовлетворительный результат.

Схема Т-О-Т-Е отражала кибернетические представления, опиравшиеся на опыт конструирования технических устройств (так называемых сервомеханизмов), способных к саморегуляции, к изменению своей работы в зависимости от полученных результатов, к исправлению на ходу допущенных ошибок.

По сравнению с линейной схемой «стимул-реакция» действительно вводился ряд важных моментов, о которых говорили такие термины, как «сличение», «оценка», «сигнал рассогласования», «обратная связь».

Миллер и его коллеги поставили вопрос о том, что понятие образа, отвергнутое бихевиоризмом, должно быть возвращено в психологию в качестве одного из ключевых. Они видели, что образ есть нечто принципиально иное, чем кодовое преобразование информации в машинах. Компьютер, с которым они общались, мог быть использован для анализа программирования решения задачи, поисковых ш