Модуль 5. Основные принципы психологии

· 5.1. Принцип детерминизма как ведущий принцип научной психологии

 

Детерминизм – один из главных объяснительных принципов научного познания, требующий истолковывать изучаемые феномены исходя из закономерного взаимодействия доступных эмпирическому контролю факторов.

Детерминизм выступает прежде всего в форме причинности (каузальности) как совокупности обстоятельств, которые предшествуют во времени данному событию и вызывают его.

Принцип детерминизма, будучи общенаучным, организует различное построение знания в конкретных науках. Это обусловлено своеобразием их предмета и исторической логикой его разработки. Применительно к психологии в развитии детерминизма, направляющего изучение и объяснение ее явлений, выделяются несколько эпох.

До Нового времени веками шли поиски различных схем, объясняющих психическую жизнь (она обозначалась термином «душа»). Первой вехой на этом пути стало возникшее в древнегреческой философии учение – гилозоизм.

Природа представлялась в виде единого материального целого, наделенного жизнью.

Гилозоизм не разделял материю органическую и неорганическую, жизнь и психику. Из этой живой праматерии произрастают все явления без вмешательства каких-либо внешних творческих сил. Душа в отличие от древнего анимизма мыслилась неотделимой от круговорота материальных стихий (воздуха, огня, потока атомов), подчиненной общим для всего космоса законам и причинам.

Вершиной античного детерминизма стало учение Аристотеля. В этом учении душа была понята как способ организации любых живых тел. Растения также имеют душу (являются одушевленными). Будучи формой тела, душа не может рассматриваться независимо от него. Поэтому отвергались все прежние предположения о том, что причинами деятельности души служат внешние для него факторы, будь то материальные или нематериальные. Аристотель считал бесперспективными попытки воссоздать работу живого тела по образцу работы механического устройства.

Позитивное решение проблемы детерминизма в психологии Аристотель усматривал в том, чтобы, исходя из нераздельности в живом организме материи и формы, признать эту целостность наделенной способностями, которые актуализируются при общении с соответствующими предметами. Активность и предметность отличают одушевленное тело от лишенных этих признаков других материальных тел.

В отличие от Демокритовой трактовки причинности (по типу механического воздействия потоков атомов на организм, воспринимающих эти потоки) Аристотель мыслил живое существо иным, чем другие природные тела, считая психическое по своей сущности биологическим (формой жизни). Это детерминистское воззрение может быть названо прабиологическим (по отношению к биологии Нового времени).

Поведение живых тел регулируется особой причиной. Аристотель назвал ее «конечной причиной». Под этим имелась в виду целесообразность действий души. Аристотель распространил этот объяснительный принцип на все сущее, утверждая, что «природа ничего не делает напрасно». Такой взгляд получил имя телеологического учения.

Теологию осудили за несовместимость с наукой, увидев в ней антитезу детерминизму. Подобная оценка соединяла детерминизм с версией, которая отождествляла его с принципом механической причинности. Между тем целесообразность живой природы, теоретически осмысленная Аристотелем, ее неотъемлемый признак.

 

Открытие Аристотеля, как показала впоследствии история науки, потребовало новых интерпретаций детерминизма, чтобы объяснить специфику как биологических, так и психических форм.

 

Просчет же философа, использованный впоследствии противниками детерминизма, считавшими Аристотеля «отцом витализма», заключался в распространении «конечной причины» на все мироздание.

Впоследствии в силу социально-идеологических причин представления Аристотеля были переведены в религиозный контекст. Постулат о нераздельности души и тела был отвергнут. Душа истолковывалась как самостоятельная первосущность, и ей была придана роль регулятора жизнедеятельности. Это означало разрыв с детерминизмом и гегемонию телеологии в ином, чем у Аристотеля, и бесперспективном для науки смысле.

В дальнейшем возникает ставшее опорой религиозного мировоззрения учение Августина, наделившее душу спонтанной активностью, противопоставленной всему телесному, земному, материальному.

 

Все знание считалось заложенным в душе, которая живет, «движется в Боге». Знание не приобретается, а извлекается из души благодаря направленности воли на реализацию заложенных в душе потенций.

 

Основанием истинности этого знания служит внутренний опыт. Под этим имелось в виду, что душа обращается к себе, постигая с предельной достоверностью собственную деятельностью и ее незримые для внешнего наблюдения продукты (в виде образов, мыслей, ассоциаций).

Психологические задачи Августин развернул в систему аргументов, которая на многие века определила линию интроспекционизма в психологии , а именно: единство и самодеятельность души, независимой от тела, но использующей его в качестве орудия, учение об особом внутреннем опыте как непогрешимом средстве познания психики в отличие от внешнего опыта.

В теологической психологии Августина индетерминизм как направление, противоположное детерминизму, получил завершенное выражение.

Вся последующая история психологии насыщена острой борьбой этих непримиримых направлений.

Индетерминизм сочетался с теологией, но в ином смысле, чем у Аристотеля, который мыслил целесообразность как свойство, объективно присущее целостному организму в нераздельности его психических и телесных проявлений.

Особо следует выделить в качестве одного из вариантов предмеханического детерминизма попытки вернуться к естественнонаучному объяснению арабскими и западноевропейскими учеными в преддверии эпохи Возрождения.

В противовес принятым теологической схоластикой приемам рассмотрения души как особой сущности, для действий которой нет других оснований, кроме воли божьей, начинает возрождаться созвучный детерминизму подход к отдельным психическим проявлениям. Складывается особая форма детерминизма, условно ее можно назвать «оптическим» детерминизмом. Он возник в связи с исследованием зрительных ощущений и восприятий.

В предшествующие века зрение считалось функцией души. Но сначала арабоязычные, а затем западноевропейские натуралисты придали ему новый смысл благодаря тому, что поставили зрительное восприятие в зависимость от оптики.

Для объяснения того, как строится изображение в глазу (то есть психический феномен, возникающий в телесном органе), натуралисты использовали законы оптики, связав тем самым психологию с физикой.

Сенсорный акт, считавшийся производным от бестелесного агента (души), выступил в виде эффекта, который возникает по объективным законам распространения физического по своей природе светового луча. Движение этого луча в физической среде зависит от ее свойств, а не направляется душой, наделенной заданной целью. Зрение ставилось и зависимость от законов оптики, включаясь тем самым в новый причинный ряд, подчинялось физической необходимости, имеющей математическое выражение.

События же в физическом мире доступны наблюдению, измерению, эмпирическому изучению, как непосредственному, так и применяющему дополнительные средства (орудия эксперимента). Оптика и явилась той областью, где соединялись математика и опыт. Тем самым преобразовывалась структура мышления, открывая новые перспективы для детерминизма.

Итак, до XVII века в эволюции психической мысли можно выделить три формы предмеханического детерминизма: гилозоистский, прабиологический и оптический.

Научная революция XVII века создала новую форму детерминизма, а именно механический детерминизм.

В эпоху перехода к мануфактурному производству с изобретением и использованием технических устройств схема их действия стала прообразом причинно-механической интерпретации всего сущего, включая организм и его функции.

Все психологическое наследие античности – учения об ощущениях, движениях, ассоциациях, аффектах – переосмысливается сквозь призму новых предметно-логических конструктов. Их ядром служило объяснение организма как определенным образом организованной и автоматически действующей системы. Сотворенная человеком машина, опосредствующая связи между ним и природой, выступила в виде модели объяснения и человека, и природы.

«Привязка» к конструкции – неотъемлемая особенность механодетерминизма.

Этот принцип научного познания прошел пять фаз в своем развитии от середины XVII до середины XIX столетия.

Первая фаза наиболее типично представлена психологическим учением Декарта. Он отделил душу от тела, преобразовав понятие о душе в понятие о сознании, но также отделил тело от души, объяснив его работу по типу механизма, автоматически производящего определенные эффекты: восприятие, движения, ассоциации и простейшие чувства.

Восприятию противопоставлялись врожденные идеи, телесным движениям (рефлексам) – волевые акты, ассоциациям – операции и продукты абстрактного мышления, простейшим эмоциям – интеллектуальные чувства. Эта дуалистическая картина человека расщепляла его надвое

Применительно к протяженным телам, производящим элементарные психические продукты, утверждалась их безостаточная подчиненность принципу детерминизма. Применительно же к сознательно-волевым актам этот принцип отвергался. Здесь царил индетерминизм.

Если за освобождением тела от души и его моделированием по типу машины стояли преобразования в сфере материального производства, то за возведением сознания в независимую сущность – утверждение самоценности индивида, опорой бытия которого служит собственная критическая мысль. Поскольку же для последней никаких определяющих ее работу оснований не усматривалось, человек выступал как средоточие двух начал (субстанций), как существо, в объяснении психики и поведения которого детерминизм пересекается с индетерминизмом.

Следующие две фазы механодетерминизма представлены в XVIII веке учениями английских (например, Гартли) и французских (Ламетри, Дидро, Кабанис) материалистов.

Их предшественники, утверждая детерминизм применительно к «низшим» психическим функциям, считали высшие функции (разум, волю) имеющими качественно иную сущность. Их формулу можно обозначить как «человек – полумашина». На смену ей приходит формула «человек – машина».

Но хотя идея машинообразности сохранялась, представление о «машине» во все большей степени из модели становилось метафорой. Ни «вибраторная» машина Гартли, ни чувствующий и мыслящий «человек-машина» Ламетри не имели никаких аналогов в мире автоматов. Машина органического тела становится носительницей любых психических свойств, какими только может быть наделен человек. Гартли мыслил в категориях механики Ньютона.

Что же касается французских сторонников детерминизма, то у них он приобретает новые признаки, знаменуя третью фазу в разработке детерминизма.

Она имела переходный характер, соединяя механодетерминистскую ориентацию с идеей развития, навеянной биологией. Телесная машина становилась (взамен Декартовой – гомогенной) иерархически организованной системой, где в ступенчатом ряду выступают психические свойства возрастающей степени сложности, включая самые высшие.

Четвертая фаза механодетерминистской трактовки психики возникла благодаря крупным успехам в области нервно-мышечной физиологии. Здесь в первой половине прошлого века воцарилось «анатомическое начало». Это означало установку на выяснение зависимости жизненных явлений от строения организма, его морфологии.

В учениях о рефлексе, об органах чувств и о работе головного мозга сформировался один и тот же стиль объяснения: за исходное принималась анатомическая обособленность органов.

Эта форма детерминизма породила главные концепции рассматриваемого периода: о рефлекторной «дуге», о специфической энергии органов чувств и о локализации функций в коре головного мозга.

Организм расщеплялся на два уровня: уровень, зависящий от структуры и связи нервов, и уровень бессубстратного сознания.

К картине целостного организма естественнонаучную мысль возвратило открытие закона сохранения и превращения энергии, согласно которому в живом теле не происходит ничего, кроме физико-химических изменений, мыслившихся, однако, не в механических, а в энергетических терминах.

Тем временем не только успехи научного изучения реакций организма, но и потребности практики (педагогической и медицинской) побуждали искать в ситуации, созданной открытием закона сохранения энергии, иную альтернативу. Ее выразила концепция психофизического параллелизма.

Слабость механодетерминизма побудила научную мысль обратиться к биологии, где в середине XIX века происходили революционные преобразования.

Понятие об организме существенно изменилось в середине XIX века под влиянием двух великих учений – Ч. Дарвина и К. Бернара.

Жизни присуща целесообразность, неистребимая устремленность отдельных целостных организмов к самосохранению и выживанию, вопреки разрушающим воздействиям среды. Дарвин и Бернар объяснили эту телеологичность (целесообразность) естественными причинами.

Дарвин – отбором и сохранением форм, случайно оказавшихся приспособленными к условиям существования.

Бернар – особым устройством органических тел, позволяющим заблаговременно включать механизмы, способные удержать основные биологические процессы на стабильном уровне.

Впоследствии американский физиолог У. Кеннон, соединив бернаровские идеи с дарвиновскими, дал этому явлению специальное имя – гомеостазис.

Детерминация будущим, то есть событиями, которые, еще не наступив, определяют происходящее с организмом в данный момент, – такова особенность биологического детерминизма в отличие от механического, не знающего других причин, кроме предшествующих и актуально действующих.

С этим была связана радикальная инновация в понимании детерминизма, который отныне означал не «жесткую» однозначную зависимость следствия от причины, а вероятностную детерминацию.

Это открывало простор для широкого применения статистических методов. Их внедрение в психологию изменило ее облик. Здесь основоположником стал английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон.

В 1869 году вышла книга Гальтона «Наследственный гений». В ней давался статистический анализ биографических фактов и излагался ряд остроумных соображений к распределению способностей. Подобно тому, как люди среднего роста составляют самую распространенную группу, а высокие встречаются тем реже, чем больше они отклоняются от нормы, точно так же, полагал Гальтон, люди отклоняются от средней величины и в отношении умственных способностей. Гальтон утверждал, что они строго определяются фактором наследственности.

Мы встречаемся здесь с еще одним направлением мысли, возникшим в психологии под влиянием эволюционной теории. Принцип приспособления к среде был одним из аспектов этой теории, но в ней имелся и другой аспект – принцип естественного отбора, в свою очередь предполагающий действие механизма наследственности. Приспособление вида достигается за счет генетических детерминированных вариаций индивидуальных форм, образующих вид.

Под влиянием этого общебиологического подхода Гальтон выдвигает положение о том, что индивидуальные различия психологического порядка, подобно различиям телесным, могут быть объяснены только в категориях учения о наследственности. Выдвигалась новая важная проблема – проблема генетических предпосылок развития психических способностей. Наносился еще один удар по концепциям, противопоставлявшим телесные качества человека душевным.

Приемы вариационной статистики, разработанные Гальтоном, вооружили психологию важным методическим средством. Среди этих приемов наиболее перспективным оказался метод исчисления коэффициента корреляции между переменными. Этот метод, усовершенствованный английским математиком К. Пирсоном и другими последователями Гальтона, внес в психологическую науку ценные математические методики, в частности – факторный анализ.

Это дало мощный импульс детерминистскому объяснению индивидуальных различий между людьми, перспективность которого для будущего психологии, социальной практики преувеличить невозможно. С этим связано также широчайшее распространение метода тестов.

Крупные сдвиги в строе биологического мышления изменяли трактовку психических функций. Новая «картина организма» требовала изучить эти функции под новым углом зрения. Вопрос о преобразовании психологии в специальную науку, отличную от философии и физиологии, возник, когда физиологами были открыты с опорой на эксперимент и количественные методы закономерные зависимости между психическими феноменами и вызывающими их внешними раздражителями.

Здесь зародилось два главных направления: психофизика и психометрия. Оба направления опирались на свидетельства сознания испытуемых.

Сознание, каким оно мыслилось со времени Декарта, и стало считаться истинным предметом психологии. Его отношение к организму в условиях, когда он мыслился как физико-химическая машина, которой правит закон сохранения энергии, неотвратимо представлялось по типу параллелизма. Признать сознание способным взаимодействовать с телом значило бы нарушить этот закон природы.

С параллелизма и ассоцианизма – этих детищ механодетерминизма – психология и начинала свой путь в качестве суверенной науки.

Отстоять свое собственное место среди других наук психология смогла лишь при условии открытия и изучения причинных связей и форм детерминации явлений, этим наукам неведомым и в их понятиях непостижимым.

Поскольку предметом психологии инициаторы ее обособления в самостоятельную, независимую от философии и физиологии (частью которых она прежде считалась) дисциплину признали сознание как совокупность процессов во внутреннем мире субъекта, то на первых порах причинное основание для этих процессов усматривалось в пределах сознания, где они будто бы и начинаются, и кончаются. Поэтому Вундт, провозгласивший психологию самостоятельной наукой, выдвинул формулу о «замкнутом причинном ряде», или, иначе говоря, о том, что одни явления сознания вызываются другими.

Между тем этот вариант детерминистской интерпретации явлений все явственнее обнаруживал свою несостоятельность в силу несовместимости с успешно развивающейся под звездой нового детерминизма эволюционной биологией.

Учение об естественном отборе, как могучей силе, безжалостно истребляющей все, что не способствует выживанию организма, требовало отказаться от трактовки психики как «праздного» (по отношению к биологическим задачам) продукта нервного вещества.

На смену концепции Вундта, названной структурализмом, пришел под влиянием биологических идей функционализм. Он сохранил прежнюю версию о сознании, но предпринял попытку придать ему роль деятельного агента в отношениях между интересами организма и возможностью их реализации.

Действие, исходящее от субъекта, рассматривалось как инструмент решения проблемы, а не механический ответ на стимул. Но конечной причиной самого телесного действия оставалось все то же, не имеющее оснований ни в чем внешнем, целеустремленное сознание субъекта, на которое возлагалась роль посредника между организмом и средой.

Функционализм, подобно структурализму, принимал в качестве предмета исследования данные в самонаблюдении феномены, то есть чрезвычайно поздний продукт исторического развития.

Объективная телеология живого, объясненная с позиций детерминизма понятиями об естественном отборе Дарвина и о гомеостазе Бернара, подменялась изначально присущей сознанию субъективной телеологией. Неудовлетворенность функционализмом вела к его распаду.

Истинно психические детерминанты подобны тем, с которыми имеют дело другие науки. Они действуют объективно, то есть независимо от сознания, служа уникальными регуляторами взаимоотношений между организмом и средой – природной и социальной.

На рубеже XX века было открыто, что реалии, запечатленные в психологических категориях, не только могут быть объяснены действием природных или социальных факторов, но и сами исполнены активного детерминационного влияния на жизнедеятельность организма, а у человека – на его социальные связи.

Содержание категорий психологического мышления обрело смысл особых детерминант. Система этих категорий выступила в методологическом плане как форма детерминизма, отличная от всех других его форм. Это был психический детерминизм. С его утверждением никто не мог оспаривать достоинство психологии как самостоятельной науки.

Первые крупные успехи на пути перехода от биологического детерминизма к психологическому были сопряжены с разработками категорий образа, действия, мотива. Наиболее типично это показано в исследованиях Гельмгольца, Дарвина и Сеченова.

Гельмгольц как физиолог, объясняя ощущения, стоял еще на почве механодетерминизма.

Ощущение трактовалось как прямое порождение нервного волокна, которому присуща «специфическая энергия». Однако перейдя от ощущений к сенсорным образам внешних объектов, он внес в понятие о восприятии признаки, соотносившие его с неосознаваемыми действиями организма (глаза), которые строятся по типу логической операции («бессознательные умозаключения»). Само же ощущение, считал он, соотносится не только с нервным субстратом, но и внешним объектом, находясь с ним в знаковом отношении. Появилась схема построения образа.

Дарвин, непосредственно занимаясь проблемами психологии, объяснил генезис инстинктивного поведения, а также адаптивную роль внешнего выражения эмоций. Тем самым категория мотива, которая прежде выступала либо в виде желания или хотения субъекта, либо как заложенная в его психическом механизме интуитивная сила, получала естественнонаучное объяснение.

Сеченов ввел понятие о сигнальной роли чувствований (образов), регулирующих работу мышц. Будучи наделены чувственными «датчиками», мышцы уж сами несут информацию как об эффекте произведенного действия, так и об его пространственно-временных координатах. Тем самым принцип обратной связи объяснял роль чувственного образа и реального телесного действия в жизненных встречах организма со средой.

Таким образом, психический детерминизм утверждался как особый вид саморегуляции поведения организма, а не регуляции его актами или функциями сознания, внешними по отношению к нему и имеющими основания только в самом этом сознании.

На обломках функционализма возникают школы, стремившиеся покончить с сознанием как верховным, устремленным к цели агентом. Главные среди них – психоанализ, гештальтизм и бихевиоризм. Все они вышли из функциональной психологии.

Психоанализ поставил сознание в зависимость от трансформаций психической энергии.

Гештальтизм заменил понятие о сознании как особом причинном агенте понятием о преобразованиях «феноменального поля».

Бихевиоризм вычеркнул понятие о сознании из психологического лексикона.

В поисках причинного объяснения психических феноменов эти школы явно или неявно обращаются либо к физическим представлениям об энергии и поле, либо к биологическому принципу гомеостазиса.

И в бихевиористских моделях, и во фрейдистских представлениях о стремлении психической энергии к разряду, и в теориях поля, соответственно которым психикой движут неравновесные «системы напряжений», – во всех этих концепциях запечатлен отразивший влияние физики и биологии психический детерминизм.

Но если в естествознании понятия об энергии поля, гомеостазе и др. отображают адекватную им реальность, то в контексте психологических исканий они приобрели характер метафор. Ведь, когда говорилось об энергии мотива, напряжении поля или стремлении системы к равновесию, не предполагалось объяснение психического в категориях физики или физиологии.

Психический детерминизм в силу своеобразия факторов, специфичных для человеческого уровня жизнедеятельности, укреплялся включением в структуру категорий признаков, почерпнутых в сфере социокультурных процессов. Поэтому развитие психического детерминизма шло по пути разработки таких объяснительных схем, которые формировались в своеобразном «диалоге» между естественными и социальными науками.

Наряду с теориями, стержнем которых служило причинное объяснение психики как творения природы, сложилось направление, ориентированное на изучение ее ускоренности в социальной жизни людей.

Эти теории исходили из того, что своеобразие жизни радикально изменило общий строй психической организации людей, утвердив над ними власть совершенно особых детерминант, отличных и от физических раздражителей, и от нервных импульсов. В роли детерминант выступили столь же объективные, как эти раздражители, но порождаемые не природой, а самими взаимодействующими между собой людьми, формы их социального бытия, их культуры.

Философские идеи о социальной сущности человека, его связях с исторически развивающейся жизнью народа получили в XIX веке конкретно-научное воплощение в различных областях знания.

Потребность филологии, этнографии, истории и других общественных дисциплин в том, чтобы определить факторы, от которых зависит формирование продуктов культуры, побудила обратиться к области психического.

Это внесло новый момент в исследования психической деятельности и открыло перспективу для соотношения этих исследований с исторически развивающимся миром культуры. Начало этого направления связано с попытками немецких ученых приложить схему И. Гербарта к умственному развитию не отдельного индивида, а целого народа.

Реальный состав знания свидетельствовал о том, что культура каждого народа своеобразна. Это своеобразие было объяснено первичными психическими связями «духа народа», выражающегося в языке, мифах, обычаях, религии, народной поэзии. Возникает план создания специальной науки, объединяющей историко-филологическое исследование с психическими. Она получила наименование «психология народов».

В научный оборот пошли факты, которые не интересовали физиологическую психологию. Однако опора на гербартианскую концепцию «статики и динамики представлений», уходящую корнями в индивидуалистическую трактовку души, не могла объяснить, каким образом факторы культуры формируют психический склад народа.

Радикально иную позицию занял русский мыслитель А. Потебня. Он стал инициатором построения культурно-исторической психологии, черпающей информацию об интеллектуальном строе личности в объективных данных о прогрессе национального языка как органа, образующего мысль.

Вопрос о «духе народа», о национальном своеобразии его психологического склада рассматривался исходя из запечатленных в языке свидетельств исторической работы этого народа.

Английский философ Г. Спенсер, придерживаясь учения французского социолога О. Конта о том, что общество является коллективным организмом, представил этот организм развивающимся не по законам разума, как полагал О. Конт, а по универсальному закону эволюции. Что касается интерпретации фактов, то эволюционно-биологический подход к культуре оказался бесперспективным в плане как социально-историческом, так и психологическом.

Французский социолог Э. Дюркгейм исходил из того, что идеологические («нравственные») факты – это своего рода «вещи», которые ведут самостоятельную жизнь, независимую от индивидуального ума. Они существуют в общественном сознании в виде «коллективных представлений», принудительно навязываемых индивидуальному уму.

Ценная сторона программы Дюркгейма состояла в очищении от психологизма, в установке на позитивное изучение идеологических явлений и продуктов в различных общественно-исторических условиях. Под влиянием программы Дюркгейма развернулась работа в новом направлении, принесшая важные конкретно-научные плоды.

Однако эта программа страдала методологическими изъянами, что, естественно, не могло не сказаться и на частных исследованиях.

Дюркгеймовские коллективные представления выступали в виде своего рода самостоятельного бытия, тогда как в действительности любые идеологические продукты тесно связаны с материальной жизнью общества. Что касается трактовки отношений социального факта к психологическому, то и здесь позиция Дюркгейма наряду с сильной стороной (отклонение попыток искать корни общественных явлений в индивидуальном сознании) имела и слабую.

Потивопоставление индивидуальной жизни личности ее социальной детерминации, безусловно, оставалось коренным недостатком дюркгеймовской концепции.

Вместе с тем антипсихологизм Дюркгейма имел положительное значение для психологии. Он способствовал внедрению идеи первичности социального по отношению к индивидуальному, притом утверждаемой не умозрительно, а на почве тщательного описания конкретно-исторических явлений.

На всем историческом пробеге детерминизм полярен телеологии (целесообразность). Каждый его успех ознаменован ее отступлением. Телеологию живого детерминистски объяснило учение Дарвина. Телеологию психического образа и действия – учение Гельмгольца, а затем Сеченова. Что же касается телеологии сознания, то здесь она прочно удерживалась в силу самоочевидной способности человека поступать сообразно предваряющей его телесные и умственные акты цели.

Задача заключалась в том, чтобы, не принимая сознание с его реальными ипостасями (способностью к целеполаганию, рефлексией, рациональным анализом ситуации, выбором оптимальной реакции на нее, предваряющей телесное действие, и т.п.) за непосредственно данное, которое, все объясняя, само в причинном объяснении не нуждается, вывести эти ипостаси из объективных, внешних по отношению к индивидуальному сознанию детерминант. Иначе говоря, утверждался целевой детерминизм.

С переходом от механической к биологической трактовке взаимодействия живых существ с природой на передний план выступило активное начало их поведения. Однако активность свелась к адаптации, к изменению действий организма в целях выживания в наличной среде, но не создания мира культуры. Этот мир социален, ибо возникает в системе общественных отношений, и сущность человека не что иное, как совокупность этих отношений.

Макросоциальный детерминизм утверждался в острой полемике с концепцией «двух психологий», выдвинутой в конце XIX века немецким философом В. Дильтеем.

Эта концепция сосредоточилась на проблеме зависимости высших проявлений человеческой психики от ценностей духовной культуры.

Детерминация ценностями культуры, как сказано, не идентична другим «измерениям» микросоциальной детерминации. Конечно, и культура является общественно-историческим феноменом. Однако ее духовные формы (ценности) направляют ход психической жизни личности по особому типу. Это и дало повод Дильтею противопоставить психологию, следующую принципу каузального (причинного) объяснения, другой психологии, которую он назвал описательной.

Описание противопоставлялось объяснению, построению гипотез о механизмах внутренней жизни; расчленение – конструированию схем из ограниченного числа однозначно определяемых элементов.

Взамен психических «атомов» новое направление предлагало изучать нераздельные, внутренние связанные структуры, на место механического движения поставить целесообразное развитие. Так Дильтей подчеркивал специфику душевных проявлений.

Как целостность, так и целесообразность вовсе не были нововведением, появившимся впервые благодаря описательной психологии. С обоими признаками мы сталкиваемся неоднократно в различных системах, стремившихся уловить своеобразие психических процессов сравнительно с физическими. Новой в концепции Дильтея явилась попытка вывести эти признаки не из органической, а из исторической жизни, из той чисто человеческой формы жизнедеятельности, которую отличает воплощение переживаний в творениях культуры.

В центр человеческой истории ставилось переживание. Оно выступало не в виде элемента сознания в его традиционно-индивидуалистической трактовке (сознание как вместилище непосредственно данных субъекту феноменов), а в виде внутренней связи, неотделимой от ее воплощения в духовном, надындивидуальном продукте. Тем самым индивидуальное сознание соотносилось с миром социально-исторических ценностей.

Уникальный характер объекта исследований обусловливает, по Дильтею, уникальность его метода. Им служит не объяснение явлений в принятом натуралистами смысле, а их понимание, постижение. «Природу мы объясняем, душевную жизнь постигаем». Психология поэтому должна стать «понимающей» наукой.

Критикуя «объяснительную психологию», Дильтей объявил понятие о причинной связи вообще неприменимым к области психическогоисторического): здесь в принципе невозможно предсказать, что последует за достигнутым состоянием. Путь, на который он встал, неизбежно повел в сторону от магистральной линии психологического прогресса, в тупик феноменологии и иррационализма.

Союз психологии с науками о природе разрывался, а ее союз с науками об обществе не мог быть утвержден, поскольку и эти науки нуждались в причинном, а не в телеологическом объяснении явлений.

Изучение макросоциальной детерминации человеческой психики закрепилось в категориальном аппарате. Оно радикально преобразовало его прежние блоки и ввело новые. Если на первых порах успехи в развитии принципа психического детерминизма определило изучение укорененности психики в процессах биосферы, то устремленность научной мысли к высшему, человеческому уровню психической жизни вывела на путь познания ее вовлеченности в создание ноосферы.

Далее рассмотрим особенности микросоциального детерминизма.

К этому межличностному уровню детерминационных отношений обращались многие психологические школы. З. Фрейд искал источник психических травм в общении ребенка с родителями. Лидер последнего варианта бихевиоризма Б. Скиннер объяснял вербальное поведение подкреплением речевых реакций со стороны собеседника. К. Левин ставил «локомоции» отдельного лица в зависимости от «социального поля».

Групповое действие и сотрудничество вошли в психологию в качестве новых детерминант. Это привело к новым поворотам в развитии идеологии психического детерминизма. За исходное принимается социальный опыт, общение, объективное взаимодействие индивидов, эффектом которого становится его субъективная проекция.

Такой взгляд стал отправным для новой формы психического детерминизма как механизма преобразования социальных отношений и действий во внутрипсихические.

Первый проект такого механизма наметил И. Сеченов. Главную преграду на пути объяснения психики с позиций детерминизма он усматривал в противопоставлении непроизвольных действий произвольным, за источник которых принимался в качестве первопричины волевой импульс. Сеченов рассчитывал преодолеть эту преграду, используя генетический метод.

Силы, движущие ребенком, даны в независимой от его сознания системе отношений.

К этим силам относятся «чужие голоса» – управляющие его действиями команды других лиц. Постепенно эквивалентом «приказывающей матери или няньки» становится образ «Я», обладающий собственным голосом. За индивидуальной волей и индивидуальным сознанием скрыта интериоризированная субъектом полифония чужих голосов и команд, то есть система микросоциальных отношений.

В сходном плане объясняли генезис сознания и воли Пиаже, Выготский. В поисках детерминант этих высших психических проявлений они обращались к групповому действию и общению.

Итак, психический детерминизм представлен в нескольких формах. Образ, действие и мотив служат детерминантами поведения всех живых существ, радикально меняя свой строй с переходом к человеку. Его социальное бытие порождает новый тип организации психической жизни, у которой появляется внутренний план, обозначаемый термином «сознание».

Выделяя принцип детерминизма в качестве осевого для категориального аппарата, следует иметь в виду, что его обособление от других осей предпринято в аналитических целях. В реальной работе научной мысли детерминизм неотделим от принципов системности и развития.

 

· 5.2. Принцип развития в психологи

 

Любое явление, рассматриваемое психологом, может получить адекватное объяснение, если оно становится предметом изучения в его развитии. Это относится как к филогенетическим процессам, характеризующим психику животных, так и к онтогенезу животных и человека. Применительно к личности, важнейшим фактором ее развития является историогенез, то есть освоение культуры как важнейшей стороны накопленного человечеством социального опыта. Биологическое в развивающейся личности выступает в превращенной форме как социальное.

При этом следует теоретически различать социализацию как процесс и результат освоения опыта (как культуры, так и антикультуры) и включение человека в систему образования, понимаемого в качестве целенаправленной и планомерно осуществляемой социализации в интересах человека и (или) общества, к которому он принадлежит.

 

Социализация имеет стихийный характер и отличие от образования, предполагающего специальную педагогическую организацию. Не являются сколько-нибудь обоснованными попытки противопоставить обучение и воспитание как компоненты образовательного процесса.

 

Нет такой формы обучения, которая бы имплицитно не включала бы в себя воспитательную функцию. В то же время, воспитывая человека, невозможно изъять из этого процесса элементы обучения. Так, формирование навыка становится базой для возникновения привычки, которая не может возникнуть сам по себе, вне того или иного момента обучения.

В теоретическом плане представляет значительный интерес в качестве предмета обсуждения вопрос о соотношении обучения и развития (Ж. Пиаже, Д. Брунер и др.). Наиболее продуктивный подход к решению этой дискуссионной проблемы был предложен Л.С. Выготским, показавшим детерминированность развития процессами обучения, в более широком понимании – образования.

Это не снимает вопроса о выяснении роли наследственного (биологического) фактора в его сопоставлении с культурно-историческими, социально-обусловленными детерминантами, среди которых важнейшее значение имеют процессы обучения.

 

Биологическое и социальное, наследственное и благоприобретенное, и их определяющее значение на протяжении многих лет так или иначе становится исходным пунктом для построения различных теоретических конструкций, реализующих принцип развития: психоаналитические течения, бихевиоризм, необихевиоризм, концепция рекапитуляции Ст. Холла, теория конвергенции двух факторов В.Штерна и др.).

 

В первой половине XX века в работах как российских, так и зарубежных ученых принцип развития трактовался как взаимосвязь изменений психологических явлений и порождающих их причин. При этом принималась во внимание зависимость происходящих преобразований психических явлений от их включенности в целостную систему.

Новообразования в ходе психического развития характеризовались: необратимостью изменений, их направленностью, закономерностью преобразований, их трансформацией от этапа к этапу развития, «надстраиванием» новых преобразований над предшествующими, имеющими не только количественные, но и прежде всего качественные параметры.

Выяснилось, что наиболее продуктивен к построению теорий психического развития такой подход, в котором находятся в органичном сочетании идеи преемственности и качественного своеобразия ступеней (этапов, периодов, эпох) развития.

Если до начала 70-х годов XX века в психологии доминировала проблема развития психики, то в последующие десятилетия был осуществлен переход к решению вопроса о развитии личности человека, к построению соответствующей периодизации его этапов. Одним из вариантов решения этой проблемы стало обращение к возможностям социальной психологии.

В качестве системообразующего начала был принят принцип деятельностного опосредствования, детерминирующий закономерности перехода от одного возрастного периода к другому. На этом основании была построена периодизация развития личности.

Итак, принцип развития может и должен рассматриваться в единстве с двумя другими принципами построения психологической теории – детерминизма и системности.

Проблема развития психики представляла собой краеугольный камень всей психологии первой трети XX столетия. Для разработки этой проблемы лейтмотивом явилось обращение к эволюционным идеям Ч. Дарвина.

И.М. Сеченов наметил задачу исторически проследить развитие психических процессов в эволюции всего животного мира. Исходя из того, что в процессе познания следует восходить от простого к сложному Сеченов считал, что исходным материалом для разработки психических фактов должны служить простейшие психические проявления у животных, а не у человека.

Сопоставление конкретных психических явлений у человека и животных есть сравнительная психология, резюмирует Сеченов. Он подчеркивает большую важность этой ветви психологии; такое изучение было бы особенно важно для классификации психических явлений, потому что свело бы, вероятно, их многие сложные формы к менее многочисленным и простейшим типам, определив, кроме того, переходные ступени от одной формы к другой.

Эволюционный подход получил продолжение в трудах В.А. Вагнера, который приступил к конкретной разработке сравнительной психологии на основе объективного изучения психической жизни животных.

Теологическое мировоззрение, окончательно оформившееся, по мнению Вагнера, у Декарта, заключалось в отрицании души у животных и представлении их в виде автоматов, хотя и более совершенных, чем всякая машина, сделанная человеком. Замечая, что это мировоззрение всего ближе соответствовало христианскому учению о бессмертии души, Вагнер заключает, что его современное значение ничтожно. Он не считает обоснованными попытками возродить теологическое мировоззрение на почве антидарвинизма.

Остатком прошлого является и метафизическое направление, которое пришло на смену теологическому. Вагнер называл метафизику родной сестрой теологии в ее воззрении на душу как самостоятельную сущность.

Научный подход в истории проблемы развития психики характеризуется, по Вагнеру, столкновением двух противоположных школ.

Одной из них присуща идея о том, что в человеческой психике нет ничего, чего не было бы в психике животных. А так как изучение психических явлений вообще началось с человека, то весь животный мир был наделен сознанием, волею и разумом. Это, по мнению Вагнера «монизм сверху».

Вагнер показывает, как оценка психической деятельности животных по аналогии с человеком приводит к открытию «сознательных способностей» сначала у млекопитающих, птиц и других позвоночных, потом у насекомых и беспозвоночных до одноклеточных включительно, затем у растений и наконец в мире неорганической природы.

Трудно назвать как в России, так и на Западе биолога или психолога, который в этот период с такой убедительностью и последовательностью разрушал бы веру в могущество субъективного метода, критиковал антропоморфизм в естествознании, как это делал Вагнер. Некоторым ученым он даже казался в этом отношении слишком резким и склонным к крайностям.

Другое направление, противоположное «монизму сверху», Вагнер именовал «монизмом снизу». В то время как антропоморфисты, исследуя психику животных, мерили ее масштабами человеческой психики, «монисты снизу», решая вопросы психики человека, определяли ее, наравне с психикой животного мира, мерою одноклеточных организмов.

Если «монисты сверху» везде видели разум и сознание, которые в конце концов признали разлитыми по всей вселенной, то «монисты снизу» повсюду (от инфузории до человека) усматривали только автоматизмы.

Если для первых психический мир активен, хотя эта активность и характеризуется теологически, то для вторых – животный мир пассивен, а деятельность и судьба живых существ полностью предопределены «физико-химическими свойствами их организации».

Таковы сопоставления двух основных направлений в понимании проблемы развития в психологии. Здесь схвачены принципиальные недостатки, которые для одного направления сводятся к антропоморфизму, субъективизму, а для другого – к зооморфизму, фактическому признанию животных, включая высших и даже человека, пассивными автоматами, к непониманию качественных изменений, характерных для высших ступеней эволюции, то есть в конечном счете к метафизическим и механистическим ошибкам в концепции развития.

Проблема развития ребенка становится приоритетной для российской психологии начиная с 30-х годов XX века. Однако общие теоретические аспекты возрастной психологии до сих пор остаются дискуссионными.

В традиционном подходе к этой проблеме не различалось развитие личности и развитие психики. Между тем подобно тому, как личность и психика являются не тождественными, хотя и находятся в единстве, так и развитие личности и развитие психики образуют единство, но не тождество (не случайно возможно словоупотребление «психика, сознание, самосознание личности», но, разумеется, не «личность психики, сознания, самосознания»).

Самый изощренный, психологический анализ, обращенный исключительно к интраиндивидным, собственно психическим характеристикам человека, например к его мотивационно-потребностной сфере, не откроет для нас, почему он в одних сообществах оказывается привлекательной, а в других – отвратительной личностью. Для этого необходим психологический анализ этих сообществ, и это становится существенным условием понимания личности человека.

Признание того, что понятия «личность» и «психика» не могут при всем их единстве мыслиться как тождественные, не является очевидным. Начало методологическому рассмотрению идеи о тождестве личности и психики (сознания) содержится имплицитно в трудах некоторых психологов.

Начало этому положил Э. В. Ильенков, который считал необходимым искать разгадку «структуры личности» в пространстве вне органического тела индивида и именно поэтому, как ни парадоксально, во внутреннем пространстве личности. В этом пространстве сначала возникает человеческое отношение к другому индивиду, чтобы затем – вследствие взаимного характера этого отношения – превратиться в то самое «отношение к самому себе», опосредствованное через отношение к «другому», которое и составляет суть личностной – специфически человеческой – природы индивида. Личность поэтому и рождается, возникает (а не проявляется!) в пространстве реального взаимодействия по меньшей мере двух индивидов, связанных между собой через вещи и вещественно-телесные действия с ними

Итак, личность заключена не только внутри «тела особи», «внутри органического тела индивида», ее нельзя толковать как естественно-природное образование.

 

Можно в подробностях описать психические качества, процессы и состояния героя или злодея, но вне деяний, ими совершаемых, никто из них как личность перед нами не предстанет. Деяния же могут быть совершены только в сообществе людей, в реальных социальных отношениях, которые и творят, и сохраняют его как личность.

 

Теоретически недопустимое неразличение понятий «личность» и «психика» оказалось одной из основных причин деформации некоторых исходных принципов понимания движущих сил развития личности.

Л.С. Выготским была сформулирована идея социальной ситуации развития, а именно, что системы отношений между ребенком данного возраста и социальной действительностью как «исходного момента» для всех динамических изменений определяют целиком и полностью те формы и тот путь, следуя по которому ребенок приобретает новые и новые свойства личности.

Этот тезис Выготского принят как важнейший теоретический постулат концепции развития личности. В педагогической и возрастной психологии он не только никогда не опровергался, но и постоянно использовался как основополагающий (Л.И. Божович). Однако рядом с ним, а в дальнейшем фактически и вместо него в качестве исходного момента для объяснения динамических изменений в развитии фигурирует принцип «ведущего типа деятельности» (А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин, В.В. Давыдов и др.).

В.В. Давыдов считает, что социальная ситуация развития – это прежде всего отношение ребенка к социальной действительности. Но именно такое отношение и реализуется посредством человеческой деятельности. Поэтому вполне правомерно в этом случае использовать термин «ведущая деятельность» как синоним термина «социальная ситуация развития».

Между тем если отношение ребенка к социальной действительности, что, по Л.С. Выготскому, и есть «социальная ситуация развития», реализуется «посредством человеческой деятельности», то без некоторого насилия над логикой само оно, очевидно, не может быть обозначено как «ведущая деятельность».

Что же такое «ведущая деятельность» и какую роль она играет в развитии личности?

По А.Н. Леонтьеву, - ведущая деятельностьэто такая деятельность, развитие которой обусловливает главнейшие изменения в психических процессах и психологических особенностях личности на данной стадии его развития.

Выдвижение на первый план психологии развития личности проблемы «ведущей деятельности» или «ведущего типа деятельности» имеет свои объективные причины, обусловленные «надсознательным» процессом формирования категориального и понятийного строя психологической науки.

В период, когда закладывались основы советской психологической науки, детская психология имела достаточно четко выраженную когнитивную ориентацию, обусловленную освоением марксистских идей (теория отражения).

Значение воли и аффекта никто не отрицал, но их теоретико-эмпирическое изучение не могло идти ни в какое сравнение с масштабом изучения познавательной деятельности. Тем более, на протяжении многих лет (30-60-е годы) в тени оставались социально-психологические аспекты изучения развития личности.

В этом контексте становится понятным выдвижение на первый план в качестве основного фактора развития «ведущего типа деятельности». Действительно, для формирования когнитивных процессов основным фактором («ведущим типом деятельности»), обусловливающим развитие в дошкольном возрасте, является преимущественно игровая деятельность, в которой формируются воображение и символическая функция, обостряется внимание, а в школьном возрасте (от первого класса до последнего, а не только в начальной школе) учебная деятельность, связанная с усвоением понятий, навыков и умений, оперированием с ними (обучение ведет за собой развитие, по Л.С.Выготскому). Конечно, если свести развитие личности к развитию психики, а последнее – к развитию когнитивных процессов, то в результате этой двойной редукции можно было обозначить, как это и зафиксировано в психолого-педагогической литературе, игру и учение как «ведущие типы деятельности» для развития целостной человеческой личности. Но теоретическая несостоятельность подобного подхода, приобретшего характер истины, не требующей доказательств, слишком очевидна.

Детская психология не располагает никакими экспериментальными доказательствами того, что можно выделить один тип деятельности как ведущий для развития личности на каждом возрастном этапе, например в дошкольном возрасте или в трех школьных возрастах. Для получения убедительных доказательств было необходимо провести ряд специальных экспериментальных процедур и значительное количество исследований внутри каждого возрастного периода, имеющих своим предметом сравнение (по «горизонтали» – возрастного среза и по «вертикали» – возрастного развития) реальной значимости каждого из многочисленных типов деятельности, в которые вовлечены дети, для развития их личности. Масштабы и методические трудности решения такой задачи превосходят возможности воображения исследователя.

В результате доказательства были заменены утверждениями, субъективный характер которых легко обнаруживается при простом их сопоставлении.

 

Так, например, в качестве ведущей деятельности для дошкольного возраста была названа игровая деятельность (А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин, В.В. Давыдов), общение (М.И. Лисина), детское художественное творчество (М.С. Каган), для подросткового возраста – интимно-личное общение (Д.Б. Эльконин), учебная деятельность (Д.Б. Эльконин), познание, переходящее в ценностно-ориентационную деятельность (М.С. Каган).

 

В теоретическом плане необходимо вернуться к исходному для психологии понятию Л.С. Выготского «социальная ситуация развития», не подменяя его понятием «ведущий тип деятельности».

Определяющим развитие личности является деятельностно-опосредствованный тип взаимоотношений, складывающийся у нее с референтными, находящимися на различных уровнях развития в этот период группами и лицами, и взаимосвязями деятельностей, которые задают эти референтные группы, общением в них, а не монополия «ведущего типа деятельности» (предметно-манипулятивной или игровой, или учебной).

Это конкретизирует и на экспериментальном материале подтверждает с позиций деятельностного подхода к личности положение Л.С. Выготского о «социальной ситуации развития как отношении между ребенком и социальной средой».

Отношения у одних, к примеру, подростков могут опосредствоваться учебной деятельностью в классе, спортивной – в волейбольной команде, у других, напротив, противоправной деятельностью в криминальной «группировке».

А.Г. Асмолов считает, что «деятельность определяет личность, но личность выбирает ту деятельность, которая ее определяет». И далее: «...ведущие деятельности не даны ему (подростку. – Б.Н.), а заданы конкретной социальной ситуацией развития, в которой совершается его жизнь».

Отсюда, следует различать два подхода к развитию личности.

Первый, собственно психологический – что уже есть у развивающейся личности и что может быть в ней сформировано в данной конкретной социальной ситуации развития. В рамках этого подхода понятно, что в пределах одного и того же возраста различные по типу деятельности не даны изначально личности в тот или иной период, а активно выбраны ею в группах, различающихся между собой по уровню развития.

Второй, собственно педагогический подход – что и как должно быть сформировано в личности, чтобы она отвечала социальным требованиям. В рамках этого подхода некоторая социально-одобряемая деятельность всегда выступает как: ведущая для развития личности, опосредствуя ее отношения с социальной средой, общение с окружающими, конституируя «социальную ситуацию развития». Однако это не будет один «ведущий тип деятельности» для каждого возраста.

Развитие личности не может и не должно на каждом возрастном этапе определяться всего лишь одним «ведущим типом деятельности».

В подростковом и раннем юношеском возрасте развитие интеллекта обеспечивается учебной деятельностью, и для этой цели она является ведущей; социальная активность задается деятельностью, обеспечивающей адаптацию в различающихся группах; физическое совершенство – спортивной деятельностью; нравственное развитие – взаимодействием с референтными лицами, дающими возможность подростку осваивать образцы поведения. Очевидно, что чем больше расширяются социальные связи, тем более они перекрещиваются между собой.

Задача развития личности не предполагает необходимости для того или иного возрастного периода и соответственно для каждого ребенка данной возрастной группы выделить одну-единственную ведущую деятельность как личностнообразующую, оставив за другими роль ее сателлитов. В противном случае нельзя не опасаться, что будет происходить однобокое формирование личности, что возникнет некая гипертрофия одной из ее сторон, тормозящая развитие и противоречащая ее гармонизации.

 

В качестве личностнообразующей ведущей деятельности на каждом возрастном этапе необходимо сформировать комплексную многоплановую деятельность или, точнее, динамическую систему деятельностей, каждая из которых решает свою специальную задачу, отвечающую социальным ожиданиями, и в которой нет оснований выделять ведущие или же ведомые компоненты.

 

Все сказанное уже имплицитно содержит отрицание предложенной Д.Б. Элькониным возрастной периодизации, основанной на поочередной смене «ведущих деятельностей», якобы в одном возрастном периоде обеспечивающих преимущественное развитие мотивационно-потребностной сферы, а на сменяющем его этапе – операционно-технический.

Эта гипотеза еще в 1979 году была подвергнута критике Г.Д. Шмидтом, писавшим: «...обе эти сферы нельзя описать однозначно ни количественно, ни качественно, если трактовать их как гетерогенные. Кривая в публикации Эльконина ложно представляет подобную возможность, которой не существует. Упомянутая выше смена доминирований, положенная в основу модели, объективно не прослеживается».

В самом деле, каковы основания для того, чтобы считать, что целостность личности может быть настолько фундаментально расчленена, чтобы одна ее сторона на три-четыре года доминировала и тянула за собой другую? Никаких экспериментальных подтверждений для этого не нашлось, да и не могло быть найдено. Тем не менее, на протяжении ряда лет концепция возрастной периодизации Д.Б. Эльконина была, по существу, единственной и развернутой критики не встречала, более того, приобрела характер аксиомы возрастной психологии.

А.Н. Леонтьев в свою очередь подчеркивал, что развитие не является независимым от конкретно-исторических условий, в которых оно протекает.

Им был поставлен вопрос о связи между изменениями этих условий и изменениями ведущей деятельности ребенка. Он отмечал, что в ходе развития прежнее место, занимаемое ребенком в окружающем его мире человеческих отношений, начинает сознаваться им как не соответствующее его возможностям и он старается изменить его.

Подобное понимание детерминации переходов ребенка от одной возрастной стадии к другой и от предшествующей «ведущей деятельности» к последующим можно было бы понять, если придерживаться трактовки процесса развития личности как заведомо независимого от конкретно-исторических условий его протекания и разыгрывающегося лишь во внутреннем пространстве мира индивида.

Однако нельзя не принимать во внимание факт объективно обусловленного изменения места ребенка в окружающем мире, которое происходит безотносительно к тому, исчерпала или нет свои возможности ведущая деятельность на предыдущем этапе развития.