Грамматическое значение и смысл

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

А.В. БОНДАРКО

ГРАММАТИЧЕСКОЕ

ЗНАЧЕНИЕ и

CMblCЛ

ЛЕНИНГРАД

«НАУКА»

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

Книга посвящена теоретическим проблемам соотношения собственно языкового и мыслительного (смыслового) аспектов семантического содер­жания в области грамматики. В работе анализируется соотношение язы­ковых семантических функций и понятийных категорий, плана содержания текста и речевого смысла, характеризуется понятие категориального зна­чения.

аи ^^^ра*?^я' ^вх°Д^Я1Чая в серию издаваемых Институтом языкознания аи bLLF работ по проблемам семантики, рассчитана на специалистов по общему языкознанию и по грамматике языков разных типов.

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

БЗ-43-40-78

Б

70101-562 042 (02)-78

Ответственный редактор член-корр. АН СССР Б. А. СЕРЕБРЕННИКОВ

Издательство «Наука», 1978 г.

В лингвистической теории значения — как традиционной, так и современной — существует направление, проводящее различие между собственно языковым ж мыслительным (понятийным, смы­словым, логическим) содержанием и стремящееся выявить вза­имосвязи этих аспектов семантического содержания. Для данного направления существенно различие между представляющими языковое содержание значениями языковых единиц (в частности значениями грамматических форм) и представляющими мысли­тельное содержание понятийными категориями, а также конкрет­ными смыслами, передаваемыми в речи. В общей- теории и в ис­следовательской практике важное значение придается существую­щим между языками различиям в содержании языковых единиц и их классов. При этом признается, что понятийное содержание является единым для всех языков, универсальным.

В грамматике, в грамматических категориях и единицах, с этих теоретических позиций, различаются две стороны — фор­мальная и содержательная, причем содержательная сторона грам­матических категорий и единиц не отождествляется с мыслитель­ными, понятийными категориями и единицами.

Концепциям, ориентированным на языковое содержание, про­тивостоит другое направление в теории значения, в частности применительно к грамматике. Это направление не проводит раз­личия между указанными аспектами семантического содержания. Собственно языковые аспекты значения, особенно в грамматике, не выделяются или выделяются непоследовательно. Семантичес­кое содержание трактуется исключительно или преимущественно в понятийном плане. Нередко утверждается или подразумевается (как нечто вытекающее из явно выраженных положений), что языки отличаются друг от друга (по крайней мере во всем основ­ном) лишь с точки зрения распределения формальных элемен­тов в их отношении к элементам содержательпым, а сами по себе эти содержательные элементы являются универсальными, еди­ными для всех языков. Во многих современных работах, относя­щихся к этому направлению, грамматика, в частности синтаксис, противопоставляется семантике. Если даже семантика включается в грамматику (в широком смысле), все же сохраняется противо­поставление собственно грамматического (трактуемого как нечто формальное) и семантического. При генеративном подходе к грам-

матике вся семантика во многих работах относится к глубинному уровню, к глубинной структуре, а поверхностный уровень оказы­вается представленным лишь формальными структурами.

Направление, о котором идет речь, неоднородно. В частности, к нему относятся, с одной стороны, концепции генеративной грам­матики, а с другой — логически ориентированные концепции, да­лекие от генеративистики (как предшествовавшие ей, так и раз­вивающиеся в настоящее время).

Как нам представляется, актуальной задачей является соотне­сение разных подходов к изучаемой лингвистами семантике, в частности в области грамматики. Необходимо сопоставление яе только общих позиций разных направлений, но и конкретных под­ходов к одному и тому же материалу.

Поясним наше истолкование некоторых понятий, существен­ных для последующего изложения.

Говоря о языковом содержании, мы имеем в виду вы­раженное средствами данного языка содержание, выступающее как грамматические, лексические и лексико-грамматические значения языковых единиц (системный аспект) и речевые реали­зации этих значений (речевой аспект языкового содержания). Вообще говоря, не всякое языковое содержание является семан­тическим, так как существует особый тип языкового содержа­ния — структурное содержание (например, представленное функ­цией согласования), лишь косвенно связанное с выражением значений. Однако в дальнейшем изложении основное внимание уделяется языковым значениям, языковой семантике.

Мыслительное содержание, о котором идет речь в этой работе, представлено, с одной стороны, понятийными ка­тегориями (системно-категориальный аспект мыслительного со­держания) , а с другой — конкретным смыслом того или иного вы­сказывания, т. е. речевым смыслом (конкретно-смысловой аспект). Мыслительное содержание как особый аспект семантического со­держания наиболее явно выступает при перифразировании и при переводе с одного языка на другой.

Разные стороны мыслительного содержания являются предме­том разных наук, в частности логики и психологии. Мыслитель­ное содержание в известной степени становится и предметом лин­гвистики — в той мере, в какой оно связано с языковым содер­жанием, реализуется в нем, находит в нем один из способов сво­его представления, оказывает влияние на функционирование язы­ковых единиц.

В последующем изложении как синонимичные по отношению к термину «мыслительное содержание» используются сочетания понятийное, смысловое и логическое содержа­ние. Тот же тип содержания имеется в виду, когда речь идет об отвлеченно-понятийном (логическом) аспекте семантики.

Говоря о мыслительном (понятийном, смысловом, логическом) содержании, мы включаем в это понятие и аффективный

(эмоционально-экспрессивный) компонент со­держания. В дальнейшем это специально не оговаривается, но постоянно принимается во внимание.

Под семантическим содержанием (семантикой)^ мы имеем в виду то содержательное — мыслительно-языковое и мыслительно-речевое — целое, разными аспектами которого являются языковое и мыслительное содержание. Таким образом, понятие семантического содержания отражает единство мысли­тельного содержания и содержательной стороны языка.

Подчеркнем еще раз, что мыслительное и языковое содержа­ние, не будучи тождественными, образуют единство. Языковое (семантическое) содержание есть мыслительное (понятийное, смысловое) в своей основе содержание, а) выраженное средствами данного языка, б) структурированное языковыми единицами и их соотношениями, в) включенное, та­ким образом, в систему данного языка и образующее его содер­жательную сторону, т. е. выступающее как содержание языковых единиц, их комплексов и сочетаний в системе языка и в процессе его функционирования, г) отражающее различие и взаимодей­ствие аспектов и уровней языка (что выявляется в дифферен­циации лексических, словообразовательных, морфологических и синтаксических значений), д) социально объективированное в данном языковом коллективе, е) заключающее в себе опреде­ленный способ представления (языковую интерпретацию) поня­тийной основы содержания.

Таким образом, языковое содержание отнюдь не является не­мыслительным. Правда, как уже говорилось, есть и такая разно­видность языкового содержания, которая не имеет мыслительной основы, хотя и может быть косвенно связанной с мыслительным содержанием и так или иначе способствует его структурации (речь идет о структурном содержании, заключающемся, напри­мер, в согласовательной функции категорий рода, числа и па­дежа). Однако языковое семантическое содержание (основ­ной тип содержания языковых средств), повторяем, включает в. себя элементы мыслительного содержания, подвергнутого «язы­ковой обработке» и выступающего как понятийная основа языко­вого содержания. Из сказанного выше ясно, что понятие языко­вого содержания нельзя сводить только к языковому способу представления мыслительного содержания, к той языковой внут­ренней форме, которая отличает один способ представления мы­слительного содержания от другого (что особенно ясно выявля­ется при перифразировании и при переводе с одного языка на другой). Языковое содержание заключает в себе этот специфиче­ский элемент, но включает и мыслительную основу, слитую со . способом ее представления в единое целое.

Нередко подчеркивается, что мыслительное (понятийное, логическое, смысловое) содержание является внеязыковым. Дейст­вительные отношения представляются более сложными. Мысли-

тельное содержание имеет и такие формы существования, кото­рые являются внеязыковыми, оно может опираться и на неязыко­вые средства выражения, и на сочетание взаимодействующих языковых и неязыковых средств. Но, выступая в преобразованном виде как понятийная основа языкового содержания, оно уже не является внеязыковым. Оно включается в языковое содержание, воплощается в нем.

Единство языкового и мыслительного содержания не исклю­чает их относительной самостоятельности, которая выявляется, в частности, в том, что одно и то же мыслительное содержание может находить разные способы языкового представления (как в одном языке, так и в разных языках).

Исходные позиции автора этой книги выявляются в тех гла­вах (I и II), где излагается и комментируется концепция языко­вого содержания в отечественной языковедческой традиции и в современных работах. Из проблемы соотношения языкового и мыслительного содержания применительно к грамматике выде­лены и рассмотрены (в III и IV главах) два вопроса: 1) о соотно­шении языковых семантических функций и понятийных катего­рий; 2) о плане содержания текста высказывания и речевом смы­сле. Первый из этих вопросов связан с отношением языковых значений главным образом к системно-категориальному аспекту мыслительного содержания. Второй вопрос касается «речевых проекций» языковых значений в их отношении к конкретно-смы­словому аспекту мыслительного содержания, в частности к ситуа­тивной информации. Последняя (V) глава посвящена собственно языковым грамматическим значениям. Основное внимание здесь уделяется понятию категориального значения. К этому понятию мы подходим на основе анализа концепции общих значений в грамматике.

Многие вопросы, обсуждаемые в этой книге, возникли при ис­следовании значения и употребления грамматических форм (в ча­стности форм вида, времени, залога) в русском языке, а также в некоторых других славянских языках. Предлагаемая трактовка вопросов теории грамматического значения во многих отношениях опирается на исследование проблематики морфологических кате­горий и функционально-семантических полей (см. вышедшие ра­нее работы автора, в частности: Вид и время русского глагола. М., 1971; Грамматическая категория и контекст. Л., 1971; Теория морфологических категорий. Л., 1976).

Настоящая работа входит в серию монографий по проблемам семантики, подготавливаемых Институтом языкознания АН СССР. Работа представляет собой один из томов этой серии, посвящен­ных теме «Типы языковых значений», под общей редакцией члена-корр. АН СССР Б. А. Серебренникова.

Глава I

КОНЦЕПЦИЯ ЯЗЫКОВОГО СОДЕРЖАНИЯ

В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ГРАММАТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ

Позиции того направления в теории значения, которое прово­дит различие между собственно языковым и мыслительным (по­нятийным) аспектами семантического содержания, могут быть раскрыты на основе отечественной грамматической традиции.¹ Труды таких языковедов, как А. А. Потебня, И. А. Бодуэн де Кур-тенэ, Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов, А. М. Пешковский, Л. В. Щерба, И. И. Мещанинов, В. В. Виноградов, до сих пор не привлекали к себе достаточного внимания с точки зрения теории значения в грамматике.² Между тем постановка и решение обще­теоретических вопросов грамматической семантики в трудах этих и ряда других ученых представляет значительный интерес для современной лингвистической теории.

В рамках данной работы возможно и целесообразно изложить основные концепции, ориентированные на языковое содержание, лишь в пределах одной — русской и советской — грамматической традиции прежде всего потому, что в целом она еще недостаточно учитывается в современной лингвистической литературе. Эта традиция, разумеется, формировалась и развивалась не изолиро­ванно от зарубежной лингвистической мысли. Сложное соотноше­ние разных аспектов семантического содержания нашло интерес-

¹ Рассматривая старые и новые концепции семантического содержа­
ния применительно к грамматике, мы сознательно предпочитаем цитиро­
вание или близкий к тексту пересказ более свободному изложению, чтобы
представить рассматриваемые концепции более объективно. Это особенно
важно по отношению к лингвистической традиции, которая может быть
искажена при «свободном» истолковании с применением современной тер­
минологии. Разумеется, самый отбор наиболее существенного в рассматри­
ваемых работах, акценты на тех или иных положениях, система изложе-
^ния — все это не может не отражать позиции автора.

² В литературе по истории русского языкознания дана общая харак­
теристика научного наследия крупнейших отечественных языковедов,
включая концепции соотношения языка и мышления. Из работ последнего
времени см., в частности: Верезин Ф. М. Русское языкознание конца
XIX—начала XX в. М., 1976. Таким образом, мы имеем возможность со­
средоточить внимание лишь на тех вопросах языкового содержания в его
отношении к содержанию мыслительному, которые обсуждаются в этой
работе.

ное и поучительное отражение в работах таких ученых, как В. Гум­больдт, Г. Штейнталь, Ф. Брюно, Ф. де Соссюр, Ш. Балли, О. Ес­персен, Л. Ельмслев, В. Матезиус, Э. Кошмидер. Грамматико-се-мантические концепции этих и ряда других лингвистов заслужи­вают специального анализа.

ИЗ РАБОТ КОНЦА XIX-ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XX В.

(А. А. Потебня, Ф. Ф. Фортунатов, А. И. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов, А. М. Пешковский)

КОНЦЕПЦИЯ А. А. ПОТЕБНИ

Важное теоретическое значение имеет выдвинутая А. А. Потеб-ней концепция, трактующая языковое содержание как форму по отношению к мыслительному содержанию, как способ пред­ставления мыслительного содержания. По мысли А. А. Потебни, «содержание языка состоит лишь из символов внеязычного зна­чения и по отношению к последнему есть форма. Чтобы полу­чить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от всего того, что определяет роль слова в речи, напр, от всякого различия в выражениях: „он носит меч", „кто носит меч", „кому носить меч", „чье дело ношенье меча", „носящий меч", „носитель меча", „меченоситель", „меченосец", „меченоша", „меченосный"».³

Принципиально важное значение имеет следующее положение А. А. Потебни: «Значение слов, в той мере, в какой оно состав­ляет предмет языкознания, может быть названо внутреннею их формою в отличие от внешней звуковой, иначе — способом цред-ставления внеязычного содержания».⁴ Здесь раскрывается тот фи­лософский смысл, который А. А. Потебня вкладывает в понятие формы, говоря о содержании языка как форме по отношению к «внеязычному значению»: речь идет о форме как способе представления внеязычного содержания.

С нашей точки зрения, это положение А. А. Потебни верно отражает соотношение языкового и мыслительного содержания, если не мыслить способ представления, форму мыслительного со­держания отдельно от самого этого содержания, а включать в по­нятие языкового содержания и само мыслительное содержание в языковом способе его представления.

³ П о т е б н я А. А. Из записок по русской грамматике. Т. I—II. М.,
1958, с. 72. А. А. Потебня противопоставляет эту точку зрения «старой
теории (логико-грамматической), для которой нет в слове ни собственно
язычного содержания, ни формы, а есть только нечто, по другому взгляду,
вовсе не заключенное в слове, именно понятие» (там же, с. 71).

⁴ П о т е б н я А. А. Из записок..., с. 47.

разграничение мыслительного и языкового содержания, осмыс-последнего как формы по отношению к первому, как «спо-ш§й представления внеязычного содержания» — это фундамен­тальная мысль А. А. Потебни, которая находит развитие и кон­кретизацию в целом ряде более частных положений. Приведем Й&воторые из них.

Из понимания языкового содержания как формы по отноше­нию к содержанию «внеязычному» вытекает такое истолкование таяшматической формы, в котором на передний план выдвигается значение. Отсюда вытекает и широкое понимание формальности ааыка, охватывающее, в частности, распределение мысли по раз­рядам — грамматическим категориям: «Грамматическая форма, док было уже сказано, со своего появления и во все последующие Ввриоды языка есть значение, а не звук. Формальность языка есть существование в нем общих разрядов, по которым распределяется .частное содержание языка, одновременно с своим появлением » мысли».⁵ Ср. определение грамматической категории: «... слово заключает в себе указание на известное содержание, свойствен­ное ему одному, и вместе с тем указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под Которые содержание этого слова подводится наравне с содержа­нием многих других».⁶ Понятие формальности языка конкрети­зируется, в частности, в том, что А. А. Потебня называет «зна­нием места, которое занимает слово в целом, будет ли это целою Р«чью или схемою форм».⁷ С понятием формальности языка свя­зана и характеристика «связи между отдельными явлениями языка», показывающая роль противопоставлений в грамматике: $Когда говорю: „я кончил", то совершенность этого глагола ска­зывается мне не непосредственно звуковым его составом, а тем, что в моем языке есть другая подобная форма „кончал", имею-. щая значение несовершенное. То же и наоборот... Следовательно, .говоря „женю" в значении ли совершенном, или несовершенном, я нахожусь под влиянием рядов явлений, образцами коих могут служить кончаю и кончу»}

С включением языкового содержания в понятие «язык» и по­ниманием этого содержания как формы «внеязычного значения» ■-связана идея неуниверсальности языковых значений в отличие от универсальных логических категорий: «Логическая грамматика не может постигнуть мысли, составляющей основу современного языкознания и добытой наблюдением, именно, что языки раз­личны между собою не одной звуковой формой, но всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на после­дующее развитие народов. Индивидуальные различия языков не

⁵ Там же, с. 61.

⁶ Там же, с. 35.

⁷ Там же, с. 66.

⁸ Там же, с. 45.

могут быть понятны логической грамматике, потому что логиче­ские категории, навязываемые ею языку, народных различий не имеют».⁹

А. А. Потебня обращает особое внимание на такие различия в собственно языковых функциях, которые не учитываются логи­ческой грамматикой. Он не согласен с утверждением, что кос­венные падежи Палладою, мне, книг в предложениях Палладою любим Улисс; Мне не спится по ночам; У меня нет книг суть подлежащие, поскольку здесь говорится о том же лице или пред­мете, что и в предложениях Паллада любит Улисса; Я не сплю по ночам; У меня есть книги, а в этих предложениях именительные суть подлежащие. Таким суждениям А. А. Потебня противопо­ставляет тот взгляд, что «цель теоретического языка именно и со­стоит в сознании функций различных падежей».¹⁰

Одной из реализаций общего разграничения языкового и «вне-язычного» содержания в концепции А. А. Потебня является раз­личение понятий ближайшего и дальнейшего значений слова. Эти понятия непосредственно связаны с интерпретацией языкового со­держания как формы по отношению к содержанию мыслитель­ному: «Пустота ближайшего значения, сравнительно с содержа­нием соответствующего образа и понятия, служит основанием тому, что слово называется формою мысли».¹¹ Ближайшее зна­чение, слова, «одно только составляющее предмет языкознания», по мысли А. А. Потебни, «делает возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга», «ближайшее значение слова народно, между тем дальнейшее, у каждого различное по ка­честву и количеству элементов, — лично».¹²

Важно подчеркнуть, что понятие ближайшего значения. А. А. Потебня относит не только к лексическим, но и к граммати­ческим значениям: «Из ближайших значений двоякого рода, одно­временно существующих в таком слове, первое мы назовем част­ным и лексическим, значение второго рода — общим и граммати­ческим».¹³

Раскрывая (вслед за В. Гумбольдтом) роль значения слова как средства объективирования мысли, средства понимания в про­цессе общения, А. А. Потебня в явной форме разграничивает пред­ставленное в актах речи «содержание мысли» (не одно и то же для говорящего и слушающего) и значение слова — общее, одина­ковое для говорящего и слушающего, для всех говорящих на дан­ном языке. «Слово, взятое в целом, как совокупность внутренней формы и звука, есть прежде всего средство понимать говорящего,

⁹ Там же, с. 69.

¹⁰ См. там же, с. 67—68. Ср. также суждения А. А. Потебни о соотно­
шении предложений типа Мне думается — Я думаю; Его громом убило —
Гром его убил (с. 79—80).

¹¹ Там же, с. 20.

¹² Там же.

¹³ Там же, с. 36.

^[перципировать содержание его мысли».¹⁴ И далее: «Что каса­ется до самого субъективного содержания мысли говорящего и •йысли понимающего, то эти содержания до такой степени раз­личны, что хотя это различие обыкновенно замечается только при явных недоразумениях..., но легко может быть сознано и при так называемом полном понимании. Мысли говорящего и понима­ющего сходятся между собою только в слове».¹⁵

Разграничение языкового и мыслительного содержания и трак­товка их соотношения тесно связаны с общим взглядом А. А. По­тебни на соотношение языка и мышления. В полемике с В. Гум­больдтом по поводу высказываний о тождестве языка и духа ■ А. А. Потебня подчеркивает самостоятельность языка, а в мысли отмечает «многое не требующее языка».¹⁶ Вместе с тем он отри­цает (в полемике с А. Шлейхером) «противопоставление созна­ния и языка», не соглашаясь с утверждением, что «отношенияпо­нятий существуют независимо от своего выражения в языке».¹⁷ А. А. Потебня обращает внимание на участие языка и речи в са­мом процессе формирования мысли. С языком он связывает «из­вестное преобразование мысли говорящего».¹⁸ «Нельзя себе пред­ставить момента речи, который бы не был в то же время актом объективирования, сознания, толкования мысли».¹⁹ «Как вещест­венные значения, так и формы должны быть рассмотрены как средства и вместе акты познания».²⁰ Развитием и специализацией этих общих положений о соотношении языка и мышления и явля­ется концепция А. А. Потебни о соотношении языкового и мы­слительного содержания.

КОНЦЕПЦИЯ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА

Теория значения в трактовке Ф. Ф. Фортунатова основана на понятии знака, «знака для мысли». «Рассматривая природу зна­чений в языке, — пишет Ф. Ф. Фортунатов, — я остановлюсь спе­рва на знаках языка в процессе мышления».²¹ Отсюда вытекает Такой подход к значениям, при котором они всегда связываются с определенными языковыми единицами. Это значения слов, зна­чения форм («форм отдельных полных слов» — форм словоизмене­ния, например форм наклонения, времени, лица, и форм слово-

¹⁴ П о т е б н я А. А. Мысль и язык. — В кн.: Потебня А. А. Эсте­
тика и поэтика. М., 1976, с. 139.

¹⁵ Потебня А. А. Мысль и язык, с. 139—140.

¹⁶ См. там же, с. 66—69.

¹⁷ См. там же, с. 52—54, 68—69.

¹⁸ См.: Потебня А. А. Из записок..., с. 58.

¹⁹ См. там же, с. 58.

²⁰ См. там же, с. 59.

²¹ Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс.—
Э кн,: Фортунатов Ф, Ф. Избранные труды. Т. 1, М-, 1956, с, 111.

образования, например форм числа) ,²² Трактуя значение не в от­влечении от средств его выражения, а как значение определен­ных форм, Ф. Ф. Фортунатов всегда идет в направлении «от формы к значению».

Для теории знаков языка в освещении Ф. Ф. Фортунатова ха­рактерна направленность от знака к мысли, постоянная обращен­ность к мышлению. Знаки языка трактуются Ф. Ф. Фортунатовым в их отношении не непосредственно к явлениям внеязыковой дей­ствительности, а к мысли. Не случайно Ф. Ф. Фортунатов часто использует сочетание «знаки для мысли». Примечательно следую­щее рассуждение: «Как скоро... в процессе данной мысли пред­ставления самих предметов этой мысли не воспроизводятся, а яв­ляются воспроизводимыми лишь представления, сопутствующие им, эти сопутствующие представления, как части данной мысли, являются заместителями, представителями остающихся невоспро-изведенными представлений самих предметов этой мысли».²³ Ф. Ф. Фортунатов подчеркивает обобщенный характер содержа­ния языковых знаков: «...предмет мысли, обозначаемый этим словом белый, есть отдельное свойство белого цвета, существую­щее у каких бы то ни было предметов, имеющих белый цвет».²⁴ Отсюда непосредственно вытекает важная мысль о двусторонней зависимости между языком и мышлением: «Из данных мною при­меров, я думаю, не трудно уяснить себе, что не только язык за­висит от мышления, но что и мышление, в свою очередь, зави­сит от языка; при посредстве слов мы думаем и о том, что без тех или иных знаков не могло бы быть представлено в нашем мы­шлении, и точно так же при посредстве слов мы получаем воз­можность думать так, как не могли бы думать при отсутствии знаков для мышления, по отношению именно к обобщению и от­влечению предметов мысли».²⁵

Ф. Ф. Фортунатов понимал грамматику как «учение о всяких формах языка».²⁶ Обычно при истолковании концепции Ф. Ф. Фор­тунатова обращается внимание именно на принцип формы. Для Ф. Ф. Фортунатова понятие формы, действительно, является ис­ходным. Однако необходимо обратить внимание на то, что само это понятие у Ф. Ф. Фортунатова неразрывно связано с значением (формальным значением): «Такие принадлежности звуковой сто­роны знаков языка, которые сознаются (в представлениях знаков языка) как изменяющие значения тех знаков, с которыми соединя­ются, и потому как образующие данные знаки из других знаков, являются, следовательно, сами известного рода знаками в языке, именно знаками с так называемыми формальными значениями».²⁷

случаях типа руну, ногу, руке, ноге «знаки языка заключают # себе так называемые формы, т. е., например, слова руку, ногу 'заключают в себе известную форму, по делимости на части рук-, ног-, с неформальным (материальным) значением, и на общую им часть -у, с формальным значением».²⁸

Формальная основа концепции Ф. Ф. Фортунатова заключа­ется не в том, что он обращает внимание не на значение, а лишь на форму (как иногда думают), а в том, что он последовательно проводит принцип «от формы к значению», всегда связывая зна­чение с его носителем.

Концепция Ф. Ф. Фортунатова пронизана идеей значения, но значения не вне языка, а в самом языке, в его формах. В трак­товке соотношения языка и мышления Ф. Ф. Фортунатов выдви­гал на передний план представление о языке не как о чем-то вне­шнем по отношению к мышлению, а как об имеющем отношение к явлениям мышления: «Тот, кто не привык думать об отноше­нии языка к мысли, замечает главным образом лишь внешнее проявление, обнаружение связи, существующей между мышле­нием и языком: язык представляется средством для выражения наших мыслей. И при таком взгляде сознается тесная связь языка с мышлением, но только при этом предполагается, будто мысль, обнаруживающаяся в речи, сама существует, развивается совер­шенно независимо от слов... В действительности явления языка по известной стороне сами принадлежат к явлениям мысли. Язык в процессе нашей устной речи, когда мы говорим, выражая наши мысли, существует потому, что он существует в нашем мышле­нии; слова в нашей речи непосредственно выражают, обнаружи­вают такие мысли, в состав которых входят представления тех же слов как знаков для мышления, т. е. как знаков или того, о чем мы думаем, или того, что образуется в процессе мышления о тех или других предметах мысли».²⁹

Из подхода к грамматическим значениям на основе понятия «знака для мысли» вытекает констатация их неуниверсальности: «Приступая к изучению какого-либо языка, имеющего формы от­дельных полных слов, лингвист должен остерегаться того, чтобы не предполагать без проверки существования в этом языке именно таких форм слов, какие известны ему из других языков. Разли­чие между языками в формах отдельйых слов может касаться не одних только значений форм, но и самого способа образования форм в словах».³⁰

Для концепции Ф. Ф. Фортунатова характерен конкретно-ис­торический подход к значениям форм. Значение данной формы

 

В средней U., 1957, с. 434—435. лоп "Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение, с. 1а».

²² См. там же, с. 155—167, 192.

²³ Там же, с. 116.

²⁴ Там же, с. 120.

²⁵ Там же.

²⁶ См. там же, с. 136.

²⁷ Там же, с. 124.

²⁸ Там же, с. 124—125. См. также с. 136—139.

²⁹ Фортунатов Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка
>едней школе. — В кн.: Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. Т. 2.

определяется для определенного периода развития языка. Выдви­гается требование строго отличать «существующее уже значение известной формы от того значения, из которого оно могло обра-

зоваться».

КОНЦЕПЦИЯ И. А. БОДУЭНА ДЕ КУРТЕНЭ

Сосредотачивая внимание на психической стороне языка (как стороне внутренней, центральной по отношению к звуковой сто­роне — внешней, периферийной) ,³² на понятиях «языкового мышления» и «языкового знания», И. А. Бодуэн де Куртенэ вы­двигает на передний план связь этой стороны языка с «внеязыко-выми семантическими представлениями», с «собственно психиче­ским содержанием». «Внеязыковые, семасиологические представ­ления», распадающиеся на представления из области физического и биологического мира, а также мира общественного и лично-пси­хического,³³ трактуются Бодуэном как имеющие самостоятельное существование, «независимое бытие», но вместе с тем связанные с языком и «движущиеся в его формах»; «...само психическое содержание, представления, связанные с языком и движущиеся в его формах, но имеющие независимое бытие, представляют со­бой предмет исследования отдельной части грамматики, а именно науки о значении, или семасиологии».³⁴

Истолкование психической стороны языка раскрывается в по­нятии церебрации (сопоставляемой с фонацией и аудицией): «... церебрация. . . есть закрепление всего того, что относится к языку, сохранение и обработка всех языковых представлений в языковой сокровищнице души, есть языковое мышление».⁵⁵ «Сущность языка составляет, естественно, только церебрация».³⁶

С понятием языкового мышления тесно связано понятие язы­кового знания: «. .. мы в праве считать язык особым знанием, т. е. мы в праве принять третье знание, знание языковое, рядом с двумя другими — со знанием интуитивным, созерцательным, не-

³¹ Фортунатов Ф. Ф. Разбор сочинения А. В. Попова «Синтакси­
ческие исследования», 1. Отчет о 26-м присуждении наград гр. Уварова. —
Записки имп. Академии наук, 1884, т. XLIX, с. 25.

³² См.: Бодуэн де Куртенэ И. А. О задачах языкознания.—
В кн.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему язы­
кознанию. Т. I. M., 1963, с. 212—214.

³³ См.: Водуэн де Куртенэ И. А. Заметки на полях сочинения
В. В. Радлова. — В кн.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды
по общему языкознанию. Т. II. М., 1963, с. 185.

³⁴ Бодуэн де Куртенэ. О задачах языкознания, с. 214.

³⁵ Бодуэн де Куртенэ И. А. Человечение языка. — В кн.: Б о-
дуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию,
т. I, с. 263.

³⁶ Бодуэн де Куртенэ И. А. Из патологии. и эмбриологии
языка.— В кн.: Бодуэн де Куртенэ И, А. Избранные труды до об­
щему языкознанию, т, I, с, 144,

П

посредственным, и знанием научным, теоретическим».³⁷" Й в дру­гой работе: «...из языкового мышления можно вывести целое своеобразное языковое знание, знание всех областей бытия и не­бытия, всех проявлений мира, как материального, так и индиви­дуально-психического и социального (общественного). Все стороны жизни преобразовываются в психические эквиваленты, в пред­ставления, ассоциирующиеся с языковыми представлениями».³⁸ Говоря о том, что в языковом знании отражаются те или иные отношения природы, общественной жизни и т. д., И. А. Бодуэн де Куртенэ подчеркивает специфику, свойственную именно язы­ковому отражению этих отношений. Таковы, например, суждения о принципе «эгоцентризма» в значениях лица и времени (так, множество, состоящее из одного лица и двух и трех лиц, воспри­нимается как 1-е лицо мн. числа) .³⁹

Особое внимание И. А. Бодуэн де Куртенэ уделяет специфике отражения в языковом мышлении и знании комплекса количест­венных представлений. Работа Бодуэна о количественности в язы­ковом мышлении заключает в себе мысли и наблюдения, во мно­гих отношениях предвосхищающие более поздние исследования понятийных категорий, полей и т. п. Здесь реализован принцип «от значения к форме». При этом не просто собраны и охаракте­ризованы разнообразные средства выражения количественных от­ношений, но проанализированы .содержательные особенности раз­ных типов количественности в «языковом мышлении» и их вза­имосвязи. Таковы, в частности, сопоставления количественности пространственной и временной, представлений многократности и длительности, собирательности и простой множественности, раз­ных ступеней интенсивности и т. д. И. А. Бодуэн де Куртенэ последовательно проводит сопоставление количественности в языковом мышлении и «математической количественности». В самом различении этих понятий проявляется разграничение соб­ственно языкового и понятийного, логического содержания.⁴⁰

Мысли И. А. Бодуэна де Куртенэ о специфике отражения внеязыковых семантических (семасиологических) представлений в языковых представлениях находят обобщенное выражение в под­черкивании творческого характера языкового мышления: «Языко­вое мышление, равно как и его обнаруживание и воспринимание, представляет из себя не простую репродукцию или воспроизведе­ние усвоенного..., а вместе с репродукцией тоже продукцию или производство, состоящее в новом, самостоятельном сочетании усво-

³⁷ Бодуэн де Куртенэ И. А. Язык и языки.-В кн.. Бодуэн
де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию, т. II с. 79.

³⁸ Бодуэн де Куртенэ И. А. Количественность в языковом мыш­
лении, -в кн* Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по
общему языкознанию, т. II, с. 312. _.

³⁹ См- Бодуэн де Куртенэ И. А. Язык и языки, с. 79—81.

• См.! Бодуэн де Куртенэ И. А. Количественность в языковом мышлении, с. 312—319, 323.

енных индивидуальною психикой элементов языкового мышлении. Это и есть постоянное, беспрерывное „творчество", свойственное мобилизации языковых представлений в их совокупности».⁴¹

Неуниверсальность языкового мышления раскрывается в суж­дении об особом для каждого языка соотношении явных и скры­тых языковых представлений. Здесь блестяще предвосхищается разрабатываемая в современном языкознании концепция скрытых категорий, причем в наиболее интересных аспектах — типологи­ческом и историческом: «В одном языке отражаются одни группы внеязыковых представлений, в другом — другие. То, что некогда обозначалось, лишается со временем своих языковых экспонен­тов; с другой стороны, особенности и различия, ранее вовсе не принимаемые в соображение, в более поздние эпохи развития того же языкового материала могут получить вполне определен­ные экспоненты (таково, например, различие формальной опреде­ленности и неопределенности существительных, свойственное нынче романскому языковому миру, но чуждое состоянию латин­ского языка)... В каждый момент жизни каждого языка дрем­лют в зачаточном виде такие различения, для которых недостает еще особых экспонентов. Это столь метко Бреалем названные idees latentes du langage (потаенные языковые представления)».⁴² Ср. развитие той же мысли в другой работе: «Отражение тех или других замечаемых во внеязыковом мире различий в различениях чисто языковых может служить основанием для сравнительной морфологической характеристики отдельных языковых мышлений. Только для незначительной части внеязыковых, семасиологиче­ских представлений имеются в языковом мышлении морфологи­ческие экспоненты; большая же часть этих внеязыковых пред­ставлений составляет по отношению к языку группу так называ­емых „скрытых языковых представлений"... Между прочим, в языковом мышлении могут находиться или не находиться по­стоянные экспоненты для следующих внеязыковых представле­ний: пол животных, являющийся источником различения грам­матических родов; жизнь и ее отсутствие; пригодность для еды или питья; человеческая личность, в различии от всего осталь­ного; определенность и неопределенность; обладание (представ­ления из мира общественно-экономического); количественное мы­шление (число, пространственные измерения, длительность); время физическое и время историческое; общественная зависи­мость одних людей от других ж т. д.».⁴³ Таким образом, здесь фак­тически представлен эскиз типологической концепции мысли­тельных категорий на базе исследования различий в их явном или «скрытом» отражении в разных языках.

⁴¹ Бодуэн деКуртенэ И. А. Введение в языковедение. — В кн.:
Бодуэн де КуртенэИ. А. Избранные труды по общему языкозна­
нию,т. И,с. 281.

⁴² Бодуэн де Куртенэ И.А. Язык и языки, с. 83—84.

⁴³ Бодуэн де Куртенэ И. А. Заметки на полях..., с. 185—186.

16 • • ■

В работах И. А. Бодуэна де Куртенэ мы находим такие образ­цы конкретного анализа неуниверсальных элементов в «языковом мышлении», которые сохраняют свою значимость и в наши дни: «В области морфологии д семантики мы констатируем, напри­мер, несоизмеримость языков, свободных от различения рода в представлениях, связанных с существительными, и языков, отя­гощенных этим родо-половым кошмаром. Поэтому-то точный перевод с языков одной категории на языки другой категории аб­солютно невозможен. Например, финское (суоми) opettaja и эс­тонское opetaja — это не польское nauczyciel „учитель" и не nau-czycielka „учительница", а что-то такое, что невозможно втиснуть в польское языковое мышление».⁴⁴

Концепция И. А. Бодуэна де Куртенэ охватывает «языковое мышление» в его отношении как к «внеязыковым семантическим представлениям», так и к звуковой стороне языка: «...каждый язык может рассматриваться с точки зрения связи своего психо­логического содержания с психическими субститутами звуков, т. е. со звуковыми образами... Собственно языковое — это способ, каким звуковая сторона связана с психическим содержанием».⁴⁵ Актуальную значимость имеет выдвинутый И. А. Бодуэном де Куртенэ принцип раздельной делимости языковых представле­ний с разных точек зрения — фонетической, морфологической (в широком смысле, охватывающем морфологическую и синтак­сическую структуру) и с точки зрения представлений в «цере-брационном центре». Анализируя пословицу На то щука в море, чтоб карась не дремал, И. А. Бодуэн де Куртенэ рассматривает ее членение сначала с фонетической точки зрения (на фонетиче­ские фразы, фонетические слова и т. д.). Затем рассматривается делимость с морфологической точки зрения (под «морфологией языка» Бодуэн понимает «построение языка в самом обширном смысле этого слова», т. е. не только морфологию в тесном смысле, или построение слов, но и синтаксис, или построение предложе­ния ⁴⁶) — на две сложные синтаксические единицы, каждая из которых распадается на простые, т. е. на отдельные «семасиологи­чески-морфологические слова», которые, в свою очередь, делятся . На морфемы. Далее вычленяется уже охарактеризованная выше делимость групп представлений в психическом (церебрационном) центре. Подчеркивается, что речь идет именно о группировке язы­ковых представлений «в одном только церебрационном центре, без ее осуществления в фонации и аудиции».⁴⁷ По существу здесь

■"Бодуэн де Куртенэ И. А. Количественность в языковом

мышлении, с. 319.

⁴⁵ Бодуэн де Куртенэ И. А. Обозрение славянского языкового мира в связи с другими ариоевропейскими (индогерманскими) языками. — В кн.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему

⁷ языкознанию, т. I. с. 133.

^4в См.: Бодуэн де КуртенэИ. А. Заметки на полях сочинения

■В. В. Радлова, с. 183.

^{47 Гм}У Е.о.ДУа-В де КуртенэИ. А. Язык и языки, с. 76—79.

сформулирован принцип неизоморфности иерархических систем единиц, выделяемых на разных уровнях и в разных аспектах языка, — принцип, обусловливающий соответствующее раздель­ное членение речевых произведений. Это один из важных прин­ципов организации языкового содержания в его отношении к ор­ганизации в области синтаксической и морфологической струк­туры и в области фонетического выражения.⁴⁸

КОНЦЕПЦИЯ А. А. ШАХМАТОВА

Семантическую сторону концепции А. А. Шахматова мы рас­смотрим в том виде, как она изложена в его «Синтаксисе русского языка». Для шахматовского учения о предложении характерно движение теоретической мысли от мыслительных психологиче­ских процессов к их языковому воплощению. Особенностью кон­цепции А. А. Шахматова является динамический подход к со­отношению мышления и языка и к самим явлениям мышления, существенным для синтаксиса предложения. А. А. Шахматов кон­центрирует внимание не на статических мыслительных катего­риях, а на мыслительно-психологических актах, процессах, ле­жащих в основе построения предложения. Приведем некоторые положения А. А. Шахматова: «Психологической основой нашего мышления является тот запас представлений, который дал. нам предшествующий опыт и который увеличивается текущими на­шими переживаниями; психологическою же основой предложе­ния является сочетание этих представлений в том особом акте мышления, который имеет целью сообщение другим людям состо­явшегося в мышлении сочетания представлений; этот акт мы на­зовем коммуникацией».⁴⁹ И далее: «...простейшая единица мыш­ления, простейшая коммуникация состоит из сочетания двух представлений, приведенных движением воли в предикативную (т. е. вообще определяющую, в частности зависимую, причинную, генетическую) связь. К коммуникациям относятся не только про­позиции или суждения, но и всякие иные сочетания представле­ний, умышленно, с тою или иною целью приведенных нами в связь».⁵⁰

Динамический характер истолкования коммуникации заклю­чается не только в том, что она понимается как особого рода акт, но и в том, что этот акт трактуется как результат сложного про­цесса: «...из сложных комплексов, возникших в начале комму­никации, выделяются посредством ассоциации со знаками внут­ренней речи те или иные существеннейшие или важнейшие

⁴⁸ Разные аспекты этого припципа раскрываются в работах ряда со­
временных исследователей (например, Н. Д. Арутюновой, Т. В. Булыгиной,
С. Д. Кацнельсона, О. Н. Трубачева).

⁴⁹ Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. 2-е изд. Л., 1941, с. 19.

⁵⁰ Там же.

в данном случае для говорящего признаки; это дает возможность упростить зародившийся у говорящего психологический процесс и довести его до обнаружения в слове. Следовательно, начало коммуникация получает за пределами внутренней речи, откуда уже переходит во внешнюю речь».⁵¹

Важное значение имеет тот факт, что мыслительно-психоло­гическое понятие коммуникации и ее членов (субъекта и преди­ката) ⁵² А. А. Шахматов соотносит не непосредственно с формаль­ной стороной предложения, а с грамматическими значениями грамматических форм: «...при сочетании представления о пред­мете с представлением о признаке первое из них, как господ­ствующее в отношении признака по самой своей природе, будет всегда субъектом, а второе предикатом. Выставляя та­кое утверждение, мы в полном праве сослаться на факты языка: название предмета (разумеется, данное в независимой форме, т. е. в именительном падеже) будет всегда грамматическим под­лежащим в отношении к сочетавшемуся с ним глаголу или при­лагательному. .. эта последовательность коренится, конечно, не в свойствах грамматических форм как таковых, а в свойстве тех представлений, которым они соответствуют и от которых никогда не оторвутся в силу самого грамматического их значения. Здесь особенно ярко сказывается тесная, внутренняя связь между язы­ком и мышлением, между грамматическими и психологическими категориями. Мы постоянно встречаемся с несоответствием языко­вых форм предложения психологической коммуникации; но не­соответствие не тождественно с противоречием».⁵³ И в другом месте: «...по существу не может быть противоречия между при­родой предложения и коммуникации, но, конечно, не в отноше­ниях материальной природы первого к психологической природе второй, а в отношениях смысла, значения предложения и психо­логической природы коммуникации».⁵⁴ Эти мысли находят даль­нейшее развитие в учении А. А. Шахматова об односоставных и двусоставных предложениях.⁵⁵ Теория А. А. Шахматова, разви­вающаяся в направлении от мыслительных психологических про­цессов (охватываемых понятием коммуникации) к их отражению и реализации в грамматических значениях синтаксических еди­ниц, приобретает особый интерес с точки зрения современных поисков синтаксической теории.

В учении А. А. Шахматова о грамматических категориях реализуется тот же основной принцип его концепции — от содер-

⁵¹ Там же, с. 20.

⁵² А. А. Шахматов пишет: «.. .определяю психологический
субъект как представление, господствующее над другим, сочетавшимся
с ним представлением, которое определяется как психологический
предикат» (Синтаксис.., с. 21—22).

⁵³ Шахматов А. А. Синтаксис..., с. 23.
⁶⁴ Там же, с. 28.

⁵⁵ См, там же, с. 29—31, 49—260.

жания к средствам выражения. Сами по себе грамматические категории трактуются в содержательном плане,⁵⁶ а в средствах выражения они, по мысли А. А. Шахматова, находят свое обнару­жение. Выражение грамматических категорий охватывает широ­кий круг языковых средств. Отсюда вытекает и расширенное по­нимание состава грамматических категорий. Так, А. А. Шахматов пишет: «Нижеследующие грамматические категории обнаружива­ются в существительных морфологически, синтаксически, далее посредством словообразовательных суффиксов и интонации: число, конкретность и абстрактность, единственность и множест­венность, единичность, считаемость, парность, совокупность, оду­шевленность и неодушевленность, род, бытие или наличность, увеличительность, уменьшительность, ласкательность, пренебре­жительность».⁵⁷ Здесь представлены разнородные явления, в част­ности собственно морфологические категории, лексико-граммати-ческие и словообразовательные разряды, а также значения, имею­щие сложное комбинированное выражение в предложении. Эта разнородность объекта находит отражение и в неоднородности его истолкования. С одной стороны, А. А. Шахматов пишет: «Грамматические категории познаются в русском языке при помощи тех морфологических особенностей, в которых они обна­руживаются. Эти морфологические особенности могут быть поло­жены в основание при определении грамматических катего­рий.. .».⁵⁸ Здесь налицо морфологический подход к грамматиче­ским категориям. С другой стороны, под понятие грамматической , категории подводятся явления иного характера, не связанные с морфологическим выражением: «...причем, однако, необходимо заметить, что некоторые категории вообще не находят для себя морфологического обнаружения, а некоторые, обнаруживаясь в од­них частях речи, не имеют внешнего обнаружения в других. Так, категория бытия или наличности не имеет морфологического обнаружения ни в существительных (если не признать таковою особую интонацию), ни в наречии, ни в прилагательном, ни в гла­голе. Категория повелительного наклонения обнаруживается мор­фологически в спрягаемых формах глагола, но остается необна-руженною ни при ипфинитиве (молчать!), ни при некоторых других глагольных формах (пошел вон!), ни также при междо­метии (цыц! стоп!)».⁵⁹ Теория А. А. Шахматова здесь по существу переходит от морфологических категорий к иному объекту, кото­рый в различных более поздних концепциях трактуется с точки зрения таких понятий, как «понятийная категория», «скрытая

⁵⁶ Грамматическая категория определяется как «представление об
отношении (к другим представлениям), сопутствующее основному значе­
нию, вызываемому словом; так обнаруживаем в слове дома сочетание ос­
новного значения (дом) с представлением о множественности» (Синтак­
сис. .., с. 420).

⁵⁷ Там же, с. 436.
⁶⁸ Там же, с. 434.
⁵⁹ Там же.

категория», «функционально-семантическая категория», «функ­ционально-семантическое поле».

В целом концепция А. А. Шахматова характеризуется широким подходом к синтаксису предложения и грамматическим катего­риям на основе выявления связи между языком и мышлением. Анализ в направлении от мыслителыкнпсихологического процесса коммуникации к построению предложения, от семантических ка­тегорий к разным средствам и способам их языкового обнаруже­ния послужил важным стимулом для дальнейшего развития грам­матической мысли. Разные аспекты семантики в концепции А. А. Шахматова не всегда получают последовательную диффе­ренциацию с точки зрения терминологии, однако по существу эта концепция основана именно на стремлении выявить связи между мыслительно-психологическим содержанием и его языковым выяв­лением, включая значения грамматических форм.

КОНЦЕПЦИЯ А. М. ПЕШКОВСКОГО

В «Русском синтаксисе в научном освещении» хорошо просле­живается тенденция к анализу прежде всего собственно грамма­тических категориальных значений и их выражения в граммати­ческой системе. Здесь получила дальнейшее развитие концепция грамматической категориальное™, выдвинутая А. А. Потебней. В изложении А. М. Пешковского разработан и развит тот подход к грамматическим категориям, который основывается не только на анализе самих грамматических значений, но прежде всего на описании принципов системной организации тех рядов форм, ко­торым свойственны грамматические значения.⁶⁰

С указанным подходом тесно связано продолжение А. М. Пеш-ковским той линии, которая представлена в работах Ф. Ф. Фор­тунатова: линии исследования значений форм слов как языковых знаков. А. М. Пешковский последовательно связывает языковые значения — вещественные и формальные — с определенными сред­ствами их выражения в данном языке. Это всегда значения ка­ких-то языковых элементов — слов, вещественных и формальных частей слов, значения форм, значения рядов форм — формальных категорий.⁶¹

Вместе с тем А. М. Пешковский иногда обращается и к тому содержанию, которое является общим для разных языковых средств, т. е. к отвлеченно-понятийному аспекту семантики. А. М. Пешковский выделяет некоторые семантические категории, охватывающие различные средства выражения. При этом он про­водит различие между такими семантическими категориями и собственно грамматическими рядами форм (формальными катего-

⁶⁰ См., в частности, главу «Понятие о формальной категории слов». —
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд.
М., 1956, с. 23—29.

⁶¹ См. там же, с. 11—33 и ел.

риями): «Так, например, категория повеления (отличная, ко­нечно, от категории повелительного наклонения глагола) будет заключать в себе не только все слова с формами повелительного наклонения и не только все словосочетания с повелительными слу­жебными словами, но и все словосочетания без таких слов, но с повелительной интонацией (Смирно сидеть, рукавов не марать, к горшку не соваться! Карету мне, карету! Хлеба и зрелищ! До­лой предателей! Вон отсюда! и т. д.)»-⁶² Далее А. М. Пешковский фактически ставит вопрос о тех единствах, которые исследуются в современной лингвистической литературе с использованием та­ких терминов, как понятийная категория, функционально-семан­тическая категория, функционально-семантическое поле, грамма-тико-лексическое поле и т. п.: «В дальнейшем мы увидим, что чем важнее для языка какое-нибудь формальное значение, тем более разнообразными и тем более многочислен­ными способами обозначается оно в звуковой стороне речи, как будто бы язык всеми доступными ему средствами стремится к поставленной себе цели — выразить данное значение, и на обязанности исследователя-языковеда лежит не только вскрыть данное значение на каком-нибудь одном факте, но и найти все факты языка, обнаруживающие его, как бы они ни были разнообразны».⁶³ Далее подробно анализируется «вопроси­тельная категория». Примечательно, что при этом не просто ука­зываются средства выражения этой категории, но и обращается внимание на их взаимодействие, например: «...когда вопроси­тельное понимание, гарантировано специальными вопроси­тельными словами, интонация вопроса опускается как излишняя. Напротив, когда она одна создает вопрос, она, естественно, применяется в максимальной степени. Следовательно, язык не применяет здесь одновременно всех своих средств, а развивает одни за счет других, т. е. тут действует закон экономии сил».⁶⁴

Специфика языковых значений в отличие от понятий и специ­фика лингвистического подхода к значению в отличие от логиче­ского раскрывается в известном рассуждении А. М. Пешковского о значении предметности, присущем имени существительному ( в частности, на примере слова чернота),⁶⁵ а также о значениях глагола и прилагательного.⁶⁶

Во многих случаях раскрывается тонкое различие в языковых значениях при тождестве общего смысла. Так, говоря об употреб­лении форм настоящего времени типа человек дышит легкими, а рыба — жабрами; водород соединяется с кислородом и т. п., А. М. Пешковский замечает: «В сущности, и другие времена мо-

⁶² Там же, с. 48.

⁶³ Там же, с. 49.

⁶⁴ Там же, с. 50.

⁶⁵ Там же, с. 68—75.

⁶⁶ Там же, с, 75—84,

Гут употребляться в таком же смысле, как показывают Такие по­словицы, как наш пострел везде поспел; поспешишь — людей на­смешишь, и т. д. И на пословицах как раз лучше всего видно, что каждое время сохраняет при этом свое основное значение: ведь не все равно сказать поспешил — людей насмешил, спешишь — людей смешишь, или поспешишь — людей насмешишь, хотя с ло­гической стороны все три такие поговорки выражали бы совер­шенно одно и то же. Именно логическая сторона таких выраже­ний и заслоняет от нас, по-видимому, категорию настоящего времени».⁶⁷ Можно было бы привести многие другие примеры тон­кого анализа собственно языковой грамматической семантики, четко отделяемой от «логической стороны».⁶⁸

А. М. Пешковский упрекал школьную грамматику его вре­мени не в «пристрастии к значениям языка» (которые она, напро­тив, «слишком мало знает»), а в том, что она изучает «не те зна­чения, какие нужны (общелогические, а не языковые) и не по тому методу, какой нужен».⁶⁹ «Почему она вообще не изучает тех крайне многочисленных, многообразных, сложных и тонких зна­чений, которые заключены в формальных принадлежностях слов и словосочетаний, а берет 5—6 общих логических катего­рий («время», «место» и т. д.) и рассовывает между ними как по­пало все эти значения, совершенно не справляясь при этом с тем, какими средствами они выражены?».⁷⁰ А. М. Пешковский выяв­ляет различия в языковых значениях там, где критикуемое им направление в школьной грамматике видит «одно и то же» по смыслу. Таково, например, различие между сочетаниями дом отца и дом отцовский: по смыслу одно и то же, но в первом слу­чае обозначается предмет в его отношении к другому предмету, а во втором — признак предмета.⁷¹ Вместе с тем А. М. Пешков­ский рассматривал грамматические и логические категории в их взаимной связи: «... логические категории не скрываются где-то в поднебесье, а существуют в нашей мысли бок о бок с грамма­тическими, так как они просвечивают более или менее завуалиро­ванно во всех гораздо более многочисленных и сложных катего­риях языка».⁷² Здесь выражена важная для нас мысль о том, что логические категории, не отождествляемые с грамматическими, существуют в самих грамматических категориях, заключены в них (хотя и не только в них).

⁶⁷ Тям жр г 205

» См в частности, описание фактов так называемой «замены времен

^{И На}е™'ш^Ик^Йов⁽ск?й"²1⁴⁾М. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики?-В кн.: П е шк о в ский А. М. Избранные труды. М., 1959, с. 99—100.

⁷⁰ Там же, с. 98.

⁷¹ См. там же, с. 96—97.

⁷² Там же, с. 100

В трудах А. А. Потебни, Ф. Ф. Фортунатова, И. А. Бодуэна де Куртенэ, А. А. Шахматова, А. М. Пешковского отражены та­кие подходы к значениям в грамматике, которые во многом отли­чаются друг от друга. У А. А. Потебни это целостная концепция соотношения мыслительного и собственно языкового содержания в философском плане соотношения содержания и формы, содер­жания и способов его представления. У Ф. Ф. Фортунатова — ' акцент на языковых значениях форм слов. В концепции И. А. Бо­дуэна де Куртенэ раскрываются отношения «языкового мышле­ния» и «языкового знания» к «внеязыковым семантическим пред­ставлениям». Для А. А. Шахматова характерен динамический подход к явлениям мышления, существенным для синтаксиса предложения, подход к грамматическим категориям в направле­нии «от содержания к средствам выражения» (фактически раз­рабатываются элементы теории понятийных категорий). А. М. Пешковский развивает учение о системной организации рядов форм, которым свойственны грамматические значения, о значениях форм слов, и вместе с тем ставит вопрос о семанти­ческих категориях, охватывающих различные средства выра­жения.

При всех различиях рассмотренных концепций значения их объединяет важный общий признак — освещение (с разных сто­рон) проблемы языкового (в частности грамматического) содер­жания в его отношении к содержанию мыслительному. Ни одна из упомянутых концепций не сводит грамматическое к средствам формального выражения и не противопоставляет грамматику и семантику. Грамматическое и мыслительное содержание — вот одна из проблем, находящихся в центре внимания крупнейших представителей отечественной грамматической традиции.

ИЗ РАБОТ 30-50-х ГОДОВ XX в. (Л. В. Щерба, И. И. Мещанинов, В. В. Виноградов)

Направление в теории значения, проводящее различие между языковым и мыслительным (понятийным) аспектами семантиче­ского содержания и стремящееся установить отношения между этими аспектами, представлено в трудах крупных советских линг­вистов. Мы остановимся в данной связи на работах Л. В. Щербы, И. И. Мещанинова и В. В. Виноградова.

КОНЦЕПЦИЯ Л. В. ЩЕРБЫ

сиса. Когда Л. В. Щерба пишет о возможности построения «идео­логической грамматики», т. е. грамматики, «исходящей из семан­тической стороны,… В работах Л. В. Щербы явно выражено внимание к связи мыслительного содержания… Применительно к исследованию языковых значений важную роль играют мысли Л. В. Щербы об объективном существовании…

6* 83

действие таких языковых семантических функций, как целост­ность действия (функция совершенного вида), результативность (функция общерезультативного способа действия), перфектность, т. е. актуальность последствий действия для более позднего вре­менного плана (функция, производная от временного и видового значений, связанная с лексическим значением глагола и с типом контекста).

Языковые семантические функции в каждом языке образуют определенную систему. Эта система складывается из многоярус­ных подсистем категориальных значений, полисемантических по­тенциалов грамматических форм, их частных значений, значений лексико-грамматических разрядов, фунционально-семантиче-ских микро- и макрополей и т. д. Данная система — тот источник, откуда говорящий черпает готовые, отработанные языком значе­ния, соотнесенные с определенными формальными средствами и их комбинациями. Говорящий не только воспроизводит их, но и про­изводит с их помощью бесчисленные новые комбинации смыслов.

Семантические функции отдельных языковых средств («про­стые» функции) и их комбинаций («сложные» функции) вместе с теми понятийными категориями, которые они отражают, вклю­чены в цепочку функциональных зависимостей. Основные звенья этой цепочки в области грамматики таковы: 1) формальная часть данной грамматической единицы служит для выражения ее со­держательной стороны, т. е. для выражения ее категориального значения (например, формальные признаки совершенного вида в данной форме служат для передачи его категориального значе­ния) ; 2) данная грамматическая единица как единство ее фор­мальной и содержательной сторон служит вместе с другими еди­ницами, взаимодействующими с нею в тексте, для реализации «сложных» языковых семантических функций (так, форма совер­шенного вида как единство формального показателя и категори­ального значения служит вместе с такими элементами контекста, как иногда, каждый раз и т. д., для выражения той обусловленной контекстом функции, которую называют наглядно-примерным зна­чением совершенного вида: Иногда заглянет... и т. п.); 3) «слож­ная» языковая семантическая функция служит для передачи понятийной категории или комплекса таких категорий (так, функ­ция выражения наглядно-примерного значения служит для пере­дачи понятийной категории повторяемости); 4) понятийная кате­гория служит для передачи смысла высказывания как один из компонентов этого смысла.

Можно выделить мыслительно-языковой и мысли­тельно-речевой аспекты интерпретации поня­тийных категорий. Первый аспект — это прежде всего су­ществующие в данном языке и в сознании его носителей способы, типы, модели преобразования понятийных категорий в языковые семантические функции, т. е. свойственные данному языку (его системе и норме) потенциальные возможности передачи

ленной понятийной* категории теми или иными способами. Иначе говоря, имеется в виду присущее данному языку соответствие между определенной понятийной категорией и возможными ва­риантами ее передачи семантическими функциями разных язы­ковых средств (ср., например, возможность передачи понятия об­ладания в русском языке такими способами, как У меня есть сын и Я имею сына; ср. также возможность выражения понятийного прошедшего времени в повествовании формами прошедшего и на­стоящего времени). Далее, мыслительно-языковой аспект рассмат­риваемого явления заключается в самом содержании той языковой обработки, которой подвергается понятийная категория. Резуль­таты этой обработки закреплены в грамматических единицах, классах, категориях, формах, оборотах данного языка. Второй (мыслительно-речевой) аспект языковой семантической интерпре­тации понятийных категорий — это реализация и репрезентация языковых моделей рассматриваемого преобразования в речи, в ре­чевой деятельности и ее результатах (текстах), это речевая реа­лизация и актуализация того или иного типа и варианта «по­нятийно-языкового соответствия».

Рассмотрим подробнее мыслительно-языковой ас­пект интересующего нас явления.

Языковая интерпретация понятийных категорий заключена во всех значениях в области грамматики, представляющих собой языковые семантические функции, в частности в значениях ча­стей речи, грамматических категорий, лексико-грамматических разрядов, тех или иных типов предложений.

Интерпретационная сторона значений частей речи давно от­мечена грамматистами. Особенно глубоко она раскрыта А. М. Пешковским.¹² Именно эта сторона подчеркивается, на­пример, в. академической «Грамматике русского языка», где го­ворится о том, что имена существительные «представляют любые явления как предметы», а глаголы «представляют в виде дей­ствия другие явления — состояние, изменение состояния, прояв­ление каких-либо свойств и т. п.».¹³

Одно из проявлений языковой интерпретации реляционных понятий в области грамматических категорий заключается в лин­гвистической организации их содержания. Так, значения компо­нентов морфологических категорий (например, значения повели­тельного наклонения, множественного числа и т. п.) выступают как члены грамматических оппозиций и имеют определенную структуру, которая может представлять собой упорядоченное мно­жество дифференциальных семантических признаков. Способ язы­ковой системной организации, категоризации, определенное со­отношение членения в плане содержания с членением в плане

¹² См.: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном осве­
щении. 7-е изд. М., 1956, с. 70—84.

¹³ Грамматика русского языка. Т. I. Фонетика и морфология. М., 1953,

0. 31, 29,

выражения — все это черты семантических функций, в которых отражены результаты языковой «обработки» понятий.

Включаясь в план языкового содержания и становясь значе­ниями грамматической категории, реляционные понятия подчи­няются целям коммуникации, приобретают коммуникативную на­правленность.¹⁴

Обратимся теперь к мыслительно-речевому аспекту языковой интерпретации понятийных категорий. В ходе форми­рования высказывания формируются и определенные понятийные категории как элементы задуманного и складывающегося смысла, эти категории получают то или иное воплощение в языковых се­мантических функциях. Например, при программировании выска­зывания определяется отношение его содержания к понятийной категории повторяемости (обычности): ситуация задумывается либо как единичная, конкретная, прикрепленная к определен­ному отрезку времени, либо как повторяющаяся, обычная, типич­ная. Затем осуществляется выбор одного из возможных способов языкового выражения данной понятийной категории, она полу­чает то или иное языковое воплощение и выступает «на выходе» как языковая семантическая функция определенных форм вре­мени, вида и т. д. в сочетании с теми или иными средствами кон­текста. Ср., например, различные возможности формирования вы­сказывания: Прежде у чиновника-то чугунная поясница была: как сел [ср.: сядет; садится] на место в десять часов утра, так и не встает до четырех — всё служит! (Салтыков-Щедрин. Вяле­ная вобла).

Преобразование «понятийная категория —>• языковая семанти­ческая функция» в мыслительно-речевом аспекте является обра­тимым с точки зрения соотношения «говорящий — слушающий»: говорящий идет от понятийных категорий как элементов форми­рующегося смысла высказывания к языковым семантическим функциям, тогда как слушающий — от языковых семантических функций к понятийным категориям. Он переводит языковую семантическую функцию в стоящую за нею (по нормам мысли­тельно-языкового соответствия) понятийную категорию.

Предоставляемые системой и нормой данного языка потен­циальные возможности передачи понятийной категории всегда более широки, чем их реализация в тех или иных комбинациях языковых средств с их семантическими функциями: каждый раз в речи используется лишь одна из возможностей. Однако в изве­стном отношении реализованная в речи семантическая функция богаче лежащей в ее основе понятийной категории. Получая ту или иную языковую интерпретацию, «основной концептуальный тон» обогащается дополнительными обертонами, той или иной

¹⁴ О коммуникативной направленности грамматических категорий см.: Лосев А. Ф. О коммуникативном значении грамматических категорий. — Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В. И. Ленина, 1965, т. 234. Статьи и исследования по языкознанию и классической филологии.

конкретной структурой значения, разнообразными сигнифика­тивными и коннотативными оттенками, которые «отработаны» языком, заложены в его формах, категориях, оборотах. Таким образом, в распоряжении говорящего оказывается результат мно­говековой практики языкового коллектива.

Сказанное выше не означает, что говорящий осознает все те оттенки, которые он выражает, что языковые семантические функ­ции проходят через призму его сознания. Такое осознание скорее можно считать исключением. Говорящие оперируют множеством сложнейших реляционных понятий, отраженных в тончайших языковых семантических оттенках, но без специального лингви­стического навыка они могут осознать и в случае необходимости сформулировать лишь некоторые из них. Эксплицитно в обычных условиях может осознаваться лишь та часть семантических функ­ций и отражаемых ими понятийных категорий, которая наиболее тесно связана с практическим опытом выделения определенных отношений объективной действительности (ср., например, отне­сение событий к настоящему, прошедшему или будущему вре­мени, к 1-му, 2-му, или 3-му лицу, к ед. или мн. числу). Полное владение языком во многом основано именно на автоматизиро­ванных (в известных пределах) процессах приведения в соответ­ствие общего смыслового задания и привлекаемых языковых средств с их семантическими функциями. Разумеется, это «при­ведение в соответствие» — процесс совсем иного рода, чем осмыс­ление языковых семантических функций (такое осмысление — дело лингвиста-исследователя, а не говорящего, в том числе говорящего лингвиста). Рассматриваемый процесс может быть це­ленаправленным, т. е. сознательно направленным на оптималь­ное выражение мысли, однако поиски наиболее адекватного ва­рианта передачи формирующейся мысли средствами языка и экс­пликация, осознание используемых языковых значений — это, конечно, разные вещи.

Мыслительно-языковой и мыслительно-речевой аспекты язы­ковой интерпретации понятийных категорий не изолированы друг от друга. Речевая реализация того или иного варианта по­тенциального понятийно-языкового соответствия предполагает, что этот вариант должен существовать как модель или правило в мыслительно-языковом аспекте, в системе данного языка. С другой стороны, правила и модели мыслительно-языкового со­ответствия формируются, стабилизируются и видоизменяются благодаря интерпретации понятий в процессе речевой деятель­ности. В единицах, категориях, классах и подклассах данного языка заключены результаты мыслительно-речевой деятельности, направленной на переработку понятий в целях общения; с другой стороны, находясь в распоряжении говорящего, эти результаты составляют основу живых процессов речевой деятельности.

Языковая семантическая интерпретация реляционных поня­тийных категорий представляет собой часть более широкого про-

цесса языковой (как семантической, так и формальной) интерпре­тации мыслительного содержания, включающего как «веществен­ное» содержание мысли, так и отношения, связи между ее элементами.¹⁵

ДЕНОТАТИВНО-ОТРАЖАТЕЛЬНАЯ И ЯЗЫКОВАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ ПОНЯТИЙНЫХ КАТЕГОРИЙ

1. Вступительные замечания. Вопрос об обусловлен­ности понятийных категорий мы рассмотрим на примере поня­тийных категорий субьекта (S) и объекта (О).¹⁶ В обусловлен­ности понятийных категорий можно выделить две стороны — де­нотативно-отражательную и языковую. Первая сторона (только она) находится в центре внимания С. Е. Яхонтова. Он пишет о том, что для решения вопроса об идентификации или класси­фикации семантических актантов «мы, видимо, вынуждены обращаться не к языку, а к физической реальности».¹⁷ На наш взгляд, обращаться к объективной реальности нужно, так как именно она отражается в понятийных категориях и языковых значениях, но следует учитывать, что отражение осуществля­ется через язык,¹⁸ через языковую семантическую интерпретацию отражаемых отношений. Поэтому, обращаясь к объективной реальности, нельзя не обращаться к языку.

Воздействие языковых категорий на понятийные категории является не жестким, а относительно подвижным, вариативным. Такое воздействие обычно предполагает не одно, а несколько соответствий понятийной категории и языковых средств с их значениями, в которых воплощается эта понятийная категория. Как правило, понятийная категория опирается не на одну язы­ковую семантическую функцию, а на несколько таких функций. В этом и заключается относительная свобода и относительная подвижность соотношения «понятийная категория — языковая се­мантическая функция». Понятийная категория связана с опре-

¹⁵ Очевидно, это более широкое понятие языковой интерпретации мыс­
лительного содержания близко к понятию «языковой стилизации», вы­
двинутому В. Матезиусом (см.: Mathesius V. Obsahovy rozbor soucasne
anglictiny na zaklade obecne lingvistickem. Praha, 1961, p. 10—13 и ел.).

¹⁶ При изложении данного вопроса наша точка зрения сопоставляется
со взглядами авторов некоторых докладов, опубликованных в материалах
конференции: Диатезы и залоги. Тезисы конференции «Структурно-типо­
логические методы в синтаксисе разносистемных языков» (21—23 октября
1975 года). Л., 1975. Далее приводятся ссылки на работы В. А. Успенского
(Замечания на полях...) и С. Е. Яхонтова (Исходные понятия теории за­
лога), опубликованные в этом сборнике.

"Яхонтов СЕ. Исходные понятия..., с. 16—17.

¹⁸ См., например: Брутян Г. А. Языковая картина мира и ее роль в познании. — В кн.: Методологические проблемы анализа языка. Ереван, 1976, с. 57-64.

деленными грамматическими категориями и единицами (а также с лексическими и комбинированными средствами выражения) и вместе с тем относительно самостоятельна, потому что она мо­жет соотноситься не с одним, а с несколькими языковыми сред­ствами. Таким образом, языковая детерминация понятийных ка­тегорий имеет относительно свободный и подвижный характер.

Отражение отношений реальной действительности в понятий­ных категориях имеет непрямой характер. Во многих отноше­ниях оно опосредовано языком. В реализации данного отражения существенную роль играет языковая семантическая интерпрета­ция понятийных категорий, т. е. способ их языкового представ­ления — представления в языковых значениях.

2.0 языковой обусловленности понятийных категорий субъекта и объекта. На наш взгляд, поня­тийная категория S, конечно, отражает тот факт, что типичным, основным ее соответствием в синтаксическом строе ряда языков является подлежащее, представленное им. падежом и имеющее языковое синтаксическое значение «независимой субстанции — носителя предикативного признака», ср. Поезд идет; Погода ме­няется.¹⁹ Но понятийная категория S опирается и на иные сред­ства языкового выражения. Тем самым она освобождается от обязательной связи лишь с подлежащим и от жесткой детермина­ции лишь содержанием подлежащего. Так, в русском языке по­нятийная категория S соотносится, помимо подлежащего, с аген-тивным дополнением в пассивных конструкциях типа Объем статьи определяется автором, с дополнениями в конструкциях типа Завтра мне дежурить, глаголом-сказуемым неопределенно-личной конструкции типа Его преследуют, Подали обед, обоб­щенно-личной конструкции типа Его не поймешь, определенно-личной конструкции типа Люблю осень и т. д. Итак, абстраги­рование понятийной категории S идет от разных типов синтакси­ческих конструкций, где понятие S по-разному выражено и по-разному интерпретировано с точки зрения языкового синтакси­ческого содержания.

Понятийная категория S абстрагируется в этих разных кон­струкциях и по другой линии — по линии абстракции от лекси­ческих значений словоформ, выступающих в роли подлежащего, сказуемого, разных типов дополнений. Ср. субъект активного действия в высказывании Мальчик бежит, субъект состояния в высказывании Камень лежит, субъект непроизвольного дей­ствия, вызванного каким-то иным (не названным) действием в высказываниях типа Упало дерево; Вода закипела.²⁰

¹⁹ Ср. вопрос, поставленный В. А. Успенским: «Не должно ли (или не
может ли) понятие субъекта определяться через язык — как то, что выра­
жено подлежащим (именительным падежом) при активной форме гла­
гола?» (Замечания на полях..., с. 12).

²⁰ Ср. иную трактовку этих примеров в статье С. Е. Яхонтова: «Упало
дерево, Вода закипела, Звонит телефон — во всех этих случаях изменение

Те же рассуждения применимы и к понятийной категории О. В русском языке, как и во многих других, есть основное, специа­лизированное языковое соответствие понятийной категории О — прямое дополнение с его синтаксическим значением зависимого объекта, на который переходит (в самом широком смысле) дей­ствие. Но есть и другие соответствия: подлежащее в пассивной конструкции типа Заявление подписано директором (понятий­ная категория О интерпретируется как независимая субстанция — носитель направленного на нее предикативного признака), есть случаи функционирования творительного падежа в функции пря­мого объекта {Он управляет конторой, заведует магазином, руко­водит предприятием), можно было бы сослаться и на родительный падеж в случаях типа Он не замечает препятствий и т. п.

Абстрагирование понятийной категории О идет и по линии обобщения лексических значений слов, выступающих в функции прямого дополнения. С. Е. Яхонтов пишет: «Актанты, соответ­ствующие дополнению в предложениях Я копаю землю и Я ко­паю яму, в плане реальной действительности не имеют между собой ничего общего: яма — не объект, а результат действия. . . Для грамматики конкретных языков это различие, насколько я могу судить, совершенно несущественно, и обычно и землю, и яму считают объектами; но основанием для этого служит сход­ство грамматической формы, а не значения».²¹ С последним утверждением нельзя согласиться. И землю, и яму ■— объект не только потому, что здесь представлено сходство грамматической формы, но также и потому (и это не менее существенно), что здесь налицо тождество категориального грамматического значе­ния «субстанции, непосредственно зависящей от предикативного признака» — в этом плане язык одинаково семантически интер­претирует и землю, и яму. В случае Я копаю яму в роли такой зависимой субстанции выступает результат действия, но это грам­матически несущественно: важна языковая интерпретация члена предложения, представленного словоформой яму, как субстан­ции, непосредственно зависящей от предикативного признака. Итак, языковое синтаксическое содержание прямого дополнения абстрагируется от конкретных лексико-семантических различий, и та же абстракция распространяется и на понятийную катего­рию О. Здесь находит одно из своих проявлений влияние категоря-зирующей и абстрагирующей функции грамматических категорий на характер абстракции, заключенной в категориях понятийных.

Заслуживает внимания трактовка понятия объекта в книге Н. Ф. Алиевой, посвященной категории переходности в индоне­зийском языке. Здесь, в частности, отмечается: «...лингвисты

I

в Практике описания языков обычно исходят из представления об объекте как о смысловой, связанной с реальной действитель­ностью категории, объединяющей в себе различные понятия пред­метов, вещей, лиц, явлений, которые участвуют в процессах и действиях пассивно, т. е. испытывают на себе воздействие».²² На основании анализа фактов языков разного строя автор при­ходит к выводу: «...нет оснований находить в объективной дей­ствительности категории переходных и непереходных действий, прямых и косвенных объектов, хотя такой подход имплицитно присутствует во многих описаниях. Названные категории, ве­роятно, могут быть отнесены к уровню глубинной семантики».²³ Все же автор обращается к осмыслению реальных объектов. Да­ется их классификация. Среди прочих выделяются объекты: 1) передаваемые; 2) приводимые в движение; 3) возникающие как результаты; 4) изменяющие свое свойство; 5) представляю­щие собой то, на что направлено психическое, умственное, чув­ственное состояние лица. Автор замечает: «В языках, где выделя­ется категория прямого дополнения, последнее выражает обычно именно эти группы объектов — назовем их непосредственными объектами. Однако, как было показано выше, между данными объектами и прямым дополнением не существует постоянных со-

•j ОА

ответствии»/*

Для характеристики зависимости смысловой категории объ­екта от языковой основы существенно следующее замечание: «Для исследователя, думающего на одном из европейских языков и оперирующего материалом только этого языка, понятия психиче­ских состояний человека, обращенных на внешние предметы, т. е. понятия любви, ненависти и т. п., представляются как обладаю­щие признаком переходности (ведь соответствующие глаголы, как правило, переходны). Но в малайском языке и некоторых близких к нему языках те же самые психические состояния пе­редаются непереходными корневыми глаголами, выступающими либо без дополнения, либо с предложным дополнением. Эти гла­голы, как и почти все непереходные малайские глаголы, легко с помощью аффиксов могут быть превращены в переходные. При­ходится усомниться в том, что признаки переходности—непере­ходности будут релевантными для этой группы процессных по­нятий на глубинном уровне малайского языка».²⁵

Для толкования понятийных категорий, представленных в тексте, необходимо анализировать лексические и грамматиче­ские языковые значения и прежде всего из них извлекать поня­тийные категории (разумеется, в сопоставлении с осмыслением компонентов реальной денотативной ситуации). Рассмотрим один

 

состояния предмета имеет какую-то (пусть неназванную) постороннюю причину, поэтому дерево, воду и телефон в названных ситуациях есть ос­нования приравнивать не к субъекту, а к объекту» (Диатезы и залоги..., с. 18).

²¹ Яхонтов СЕ. Исходные понятия..., с. 17,

²² Алиева Н. Ф. Индонезийский глагол. Категория переходности.
М., 1975, с. 5.

²³ Там же, с. 17.

²⁴ Там же, с. 19.

²⁵ Там же, с. 18.

из примеров, приведенных В. А. Успенским. Он предлагает (правда, предположительно, с известной долей сомнения) в каче­стве примера объектного квазипассива предложение Иван Петро­вич брился в парикмахерской: «Этот пример годится, если субъ­ектом ситуации бритья считать того, кто бреет (в данном случае — парикмахера), а объектом — того, кого бреют (в данном случае — Ивана Петровича); в приведенном примере субъект не выражен ничем (и не может быть выражен, поскольку брился не допускает вопроса «кем?»), объект выражен подлежащим».²⁶ Реальная си­туация, действительно, такова: парикмахерская, сидит Иван Пет­рович, и его бреет парикмахер. Таким образом, если иметь перед глазами эту ситуацию, то Иван Петрович оказывается объектом. Но важно учитывать, что эта денотативная ситуация может отра­жаться по-разному — и понятийно, и с точки зрения языковых значений. Если бы нам было дано предложение Ивана Петровича брили в парикмахерской^ то Иван Петрович, действительно, был бы представлен как О, a S был бы представлен в неопределенно-личном значении конструкции с брили. В предложении нее Иван Петрович брился в парикмахерской употреблен глагол в кауза­тивном значении: брился здесь означает «предоставлял себя брить». Следовательно, в данном предложении понятийная кате­гория S представлена как S каузации — таким S является Иван Петрович. Подразумевается (хотя специально не выражен) дру­гой S —• тот, кому предоставлено брить, кто бреет, т. е. парикма­хер, подразумевается и Иван Петрович как объект действия па­рикмахера, но об этом мы судим лишь исходя из оценки реаль­ной денотативной ситуации, а не из семантической структуры данного предложения.

По мнению В. А. Успенского, в предложении Ученик учится в школе субъект ситуации — учительский коллектив, а объект — ученик.²⁷ На наш взгляд, здесь анализ денотативной ситуации осуществлен вне связи с языковой семантической интерпрета­цией этой ситуации. Понятийные категории мы должны уста­навливать, сопоставляя нашу оценку денотативной ситуации и сигнификативное отражение этой ситуации в языковых значе­ниях. В. А. Успенский был бы прав, и действительно, субъектом ситуации был бы учительский коллектив, а объектом — ученик, если бы перед нами было предложение Ученика учат в школе. Но в том предложении, которое нам дано, представлено иное отражение денотативной ситуации: здесь налицо не действие учить, а действие учиться. Глагол употреблен в лексическом зна­чении «получать образование, специальность». Ученик является, конечно, субъектом, а не объектом этого действия; в школе — это место действия, а понятийная категория О в данном предложении вообще не представлена.

²⁶ Успенский В. А. Замечания..., с. 4.

²⁷ См. там же.

Рассмотрим примеры, в которых, по мнению В. А. Успен­ского, деление участников ситуации на субъект и объекты не всегда очевидно: Меня преследует неотвязная мысль — Я пресле­дуем неотвязною мыслью. В. А. Успенский задает вопрос: Где тут субъект и где объект? Дальнейшие суждения в форме риториче­ских вопросов наталкивают на предположение, что выделение субъектов и объектов осуществляется, исходя из языка.²⁸ Попро­буем это сделать посредством толкования как языковых значений, так и отражения денотативной ситуации. С нашей точки зрения, в первом примере S — мысль, О — меня, во втором S — мыслью, О — я. В первом предложении представлен актив, во втором — пассив. Эти предложения представляют разную языковую семан­тическую (и, конечно, формальную) интерпретацию одной и той же сигнификативной ситуации. Компоненты денотативной си­туации здесь таковы: некоторое лицо и некоторое внутреннее пси­хическое состояние, связанное с сосредоточенностью на какой-то мысли. Эта денотативная ситуация отражена в сигнификативпой ситуации, где лицо (я) представлено как О, образно подверга­емый преследованию — в переносном смысле, суть которого за­ключается в том, что в качестве S преследования представлена мысль, а само преследование есть не физическое действие, а пси­хическое воздействие. Таковы здесь компоненты сигнификатив­ной ситуации, т. е. понятийные категории S и О в данном случае их реализации. Такое истолкование S и О вытекает из языковых значений, представленных в этих предложениях. В первом пред­ложении О интерпретирован как субстанция, непосредственно зависящая от предикативного признака (меня преследует), во втором же О трактуется как независимая субстанция, на кото­рую направлен предикативный признак (я преследуем). В пер­вом предложении S интерпретируется как содержание подлежа­щего (мысль), во втором же — как содержание агентивного до­полнения (мыслью).

С. Е. Яхонтов пишет: «...субъект узнается благодаря его активной роли. Это относится и к тем случаям, когда он неоду­шевленный, как ветер в ситуации Ветром сломало дерево: изме­нение объекта создается энергией ветра».²⁹ На наш взгляд, в этой безличной конструкции отражено такое понимание и языковое представление отношений действительности, которое не сводится к субъекту. Синтаксическое содержание дополнения, предстанлен-ного творительным падежом, в данных лексико-синтаксических условиях накладывается на семантику производителя действия так, что агенс является вместе с тем и орудием. К этому комп­лексу присоединяется, кроме того, понятийная категория при-

²⁸ См. там же, с. 12.

²⁸ Яхонтов С. Е. Исходные понятия..., с. 17. По проблеме опреде­ления понятия субъекта см., в частности: Keen an Edw. L. Towards a universal definition of «Subject». — In: Subject and topic. Edited by Ch. N. Li. New York—San Francisco—London, 1976, p. 303—333.

чины. Все три понятийные категории в преобразованном и слит­ном виде реализуются в единой сложной языковой семантической функции, представляющей собой результат совмещения и слия­ния понятий орудия, субъекта и причины.

Итак, понятийные категории S и О, как и любые понятийные категории, имеют двоякую обусловленность. G одной стороны, они являются результатом отражения в мышлении определенных отношений объективной действительности (денотативно-отража­тельный аспект понятийных категорий), а с другой стороны, они опираются на языковые средства выражения вместе с их языко­выми значениями (языковой аспект понятийных категорий). Оба аспекта взаимосвязаны. Отражение связей и отношений объек­тивной действительности в понятийных категориях не является независимым от языка. Это отражение как бы проходит сквозь призму тех обобщений, которые заключены в языковых грамма­тических категориях и единицах, в содержательной стороне этих категорий и единиц. Языковые грамматические категории систе­матизируют членение семантических зон, во многом определяют категоризацию и обобщение отражаемых в сознании отношений объективного мира.³⁰

³⁰ В данной связи уместно привести высказывание Э. Бенвениста: «... язык — это членораздельный язык, заключающийся в совокупности органически упорядоченных частей и формальной классификации пред­метов и процессов... Следовательно, передаваемое содержание (или, если угодно, „мысль") расчленяется в соответствии с языковой схемой. „Форма" мысли придается ей структурой языка» (Бенвенист Э. Общая лингви­стика. М., 1974, с. 27). Ср. также отражение зависимости мыслительных членений от языковых в интерпретации Уол. Л. Чейфа (Значение и струк­тура языка. М., 1975, с. 7). Как подчеркивает Ф. П. Филин, язык, являясь средством выражения мышления, отражающего независимую от нашего со­знания объективную действительность, оказывает воздействие на мышление, что отнюдь не безразлично для исследования грамматических категорий (см.: Филин Ф. П. Советское языкознание: теория и практика. — Во­просы языкознания, 1977, № 5, с. 9). См. также: Филин Ф. П. О некото­рых философских вопросах языкознания. — В кн.: Ленинизм и теоретиче­ские проблемы языкознания. М., 1970, с. 9—13.

Глава IV

ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ ТЕКСТА И РЕЧЕВОЙ СМЫСЛ

В первом разделе этой главы характеризуется различие между языковым содержанием текста высказывания и той смысловой информацией, которая базируется на этом содержании, представ­ляя собой его соответствие в смысловом аспекте семантики. Вто­рой раздел данной главы посвящен анализу тех компонентов смысла высказывания (речевого смысла), которые основаны на взаимодействии содержания текста с другими источниками смысла — контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информацией.

ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ И СМЫСЛ ТЕКСТА

1. Вступительные замечания и определение понятий. Мы исходим из следующего истолкования понятий «план содержания текста» и «речевой смысл».

План содержания текста высказывания — это семан­тическое целое, элементами которого являются взаимодействую­щие речевые реализации языковых лексических, лексико-грамма-тических (в том числе словообразовательных) и грамматических (морфологических и синтаксических) значений, выраженных языковыми средствами данного высказывания. План содержания данного текста соотнесен с планом его выражения — языковыми средствами, экспонентами которых являются звуковые или гра­фические цепочки.

Речевой смысл (в рамках данной работы — смысл вы­сказывания) — это та информация, которая передается говоря­щим и воспринимается слушающим на основе содержания, вы­ражаемого языковыми средствами в сочетании с контекстом и речевой ситуацией, на фоне существенных в данных условиях речи элементов опыта и знаний говорящего и слушающего. Та­ким образом, источниками речевого смысла являются: 1) план содержания текста и вытекающий из него смысл (смысл текста), 2) контекстуальная информация, 3) ситуативная информация, 4) энциклопедическая информация.

Понятие- «текст», разумеется, выходит далеко за пределы вы­сказывания. В этом широком истолковании оно соотносится со столь же широко трактуемым понятием речевого смысла. Дан­ное соотношение требует специального исследования и особой теоретической интерпретации. В настоящей работе мы намеренно ограничиваемся более узкими рамками высказывания. Анализи­руемые высказывания, как правило, представляют собой речевую реализацию предложения, в некоторых случаях — сложного син­таксического целого. Речь идет не о тексте вообще, а о тексте высказывания, и не о речевом смысле вообще, а о речевом смысле высказывания. Такое ограничение оправдано, с нашей точки зрения, целесообразностью рассмотреть сначала, на первом этапе анализа более простые отношения в более простом фраг­менте текста и более простом проявлении речевого смысла. Ана­лиз более крупных и сложных единств связан с особыми зада­чами, в частности с широким выходом в стилистику. Это особый этап анализа, очевидно, требующий такой системы понятий, ко­торая соотносилась бы с анализом «простых высказываний», но вместе с тем отражала бы специфику специальной проблематики текста и смысла за пределами высказывания-предложения.¹

Точка зрения, основанная на различении плана содержания текста, с одной стороны, и речевого смысла, с другой, противо­стоит тем теориям, которые не проводят такого различия и со­относят с формальной стороной текста лишь одну семантическую величину — смысл.² Это различие в подходах к рассматриваемым предметам анализа отражает более широкие различия в тех об­щих направлениях теории значения, о которых шла речь. По-ви­димому, расхождения в трактовке понятий, по-разному представ­ляющих картину языковой и речевой действительности (точнее, мыслительно-языковой и мыслительно-речевой действительности), отражают не только разные теоретические основания, исходные позиции, но и разные цели исследования.

Различие между понятиями, сходными с понятиями плана содержания текста и речевого смысла или соотносящимися с ними цо тем или иным признакам, отмечалось исследователями. В данной связи уместно привести высказывание В. Скалички:

¹ Соотношение понятий предложения и высказывания мы понимаем
в том широко распространенном смысле, что предложение как абстракт­
ная модель относится к языку, а в речи выступает как конкретное вы­
сказывание. См., например: Матезиус В. О системном грамматическом
анализе. — В кн.: Пражский лингвистический кружок. М., 1967, с. 237.

² См., например: Падуч ев а Е. В. Некоторые проблемы моделиро­
вания соответствия между текстом и смыслом в языке. — Изв. АН СССР,
серия лит. и яз., 1975, № 6. Е. В. -Падучева присоединяется к концепции,
определяющей понятие смысла текста на основе понятия синонимичных
текстов: «... смысл текста — это инвариант относительно всех его синоними­
ческих преобразований» (с. 549). При этом автор ссылается на анолошч-
ную трактовку смысла в логике (см., например: «Q nine W. О. From
a logical point of view. New York, 1953; Черч А. Введение в математиче
скую логику. Т. I. M., 1960).

«Как известно, описание значения (der Bedeutung) текста — са­мая легкая задача. Труднее описание смысла (des Sinnes), т. е. всего того, что содержит текст + ситуация».³ Анализируя предложение Es regnet и Zweimal zwei ist vier, В. Скаличка пи­шет: «Значение текста возникает благодаря комбинации значе­ний слов. Но этим еще не все сказано о содержании обоих пред­ложений. Каков смысл (der Sinn) первого предложения, т. е. что передается от говорящего к адресату? Это сказано не только в тексте, об этом нас учит ситуация. В зависимости от ситуации первое предложение имеет, например, следующий смысл: „Идет дождь, так что экскурсия не состоится" или „Идет дождь — прог- ноз был неверный" или „Идет дождь — урожай спасен" и т. д.».⁴ Прямое отношение к обсуждаемому вопросу имеет разграни­чение, проводимое Б. М. Лейкиной: «Наиболее существенным... представляется выделение двух основных уровней понимания: 1) языкового (первичного кодового), в известном смысле бук­вального и поверхностного значения текста, выводимого на ос­нове чисто языковых фактов и закономерностей из значений от­дельных его составляющих (формальных языковых единиц, как сегментных, так и суперсегментных), и 2) „глубинного", или надъязыкового, ситуационного (вторичного кодового) значения текста, т. е. того содержания, которое вкладывал в данный текст автор и которое он выразил через языковое значение, функцио­нирующее как форма выражения ситуационного значения. Для

³ S k a I i с к а V. Die Situation und ihre Rolle in der Sprache. — In:
Omagiu lui Alexandria Rosetti la 70 de ani. Bucure^ti, 1965, p. 841.

⁴ Там же, с. 840. См. также: Hausenblas К. tJber die Bedeutung
spfachlicher Einheiten und Text. — In: Travaux linguistiques de Prague, 2.
Les problemes du centre et de la peripherie du systeme de la langue. Prague,
1966, p. 62—63. Ср. проводимое А. Гардинером различие между значением
и подразумеваемым — тем, что должно быть понято слушающим в соот­
ветствии с намерением говорящего (см.: Gardiner Alan H. The theory
of speech and language. Oxford, 1932, p. 29—82; см. также: Мыркин В. Я.
Текст, подтекст и контекст. — Вопросы языкознания, 1976, № 2. Здесь со­
держится анализ ряда работ по данному вопросу и изложение точки
зрения автора (с. 86—93).

Можно сослаться на более ранние работы. Примечательны мысли, вы­сказанные в кн.: Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1929. Здесь проводится различие между «смыслом целого высказывания» («те­мой») и «значением высказывания» (с. 119—127). «Тема высказывания определяется не только входящими в его состав лингвистическими фор­мами — словами, морфологическими, синтаксическими формами, звуками, интонацией, — но и внесловесными моментами ситуации... Тема высказы­вания конкретна, — конкретна, как тот исторический миг, которому это высказывание принадлежит... Рядом с темой или, вернее, внутри темы высказыванию принадлежит и значение. Под значением, в отличие от темы, мы понимаем все те моменты высказывания, которые повторимы и тождественны себе при всех повторениях.... Тема высказывания, в сущ­ности, неделима. Значение высказывания, наоборот, распадается на ряд значений входящих в него языковых элементов... Нет темы без значе­ния и нет значения без темы» (с. 119—120).

7 А. В. Бондарко

выявления последнего требуются не только языковые, но и не­языковые значения и ассоциации и учет разнообразных факто­ров речевой ситуации (специфики предметной области, с которой связано высказывание, условий коммуникации, особенностей автора, его представления о реальных или потенциальных реци­пиентах и т. д.)»-⁵

Р. Г. Пиотровский различает, с одной стороны, несколько уровней лингвистического восприятия сообщения (грамматиче­ский, словарный, фразеологический, лексико-грамматическое рас­познавание текста, семантико-синтаксический уровень распозна­вания содержания сообщения, тот же уровень в сочетании с узуально-нормативным аспектом восприятия сообщения), а с другой — глобальный уровень понимания. «Переход от лин­гвистического к глобальному уровню понимания требует ... учета всей широкой ситуации, в рамках которой осуществляется пере­дача сообщения. Эта ситуация включает наряду с широким кон­текстом, в котором происходит описываемое событие, оценку личности собеседника и структуры его мнений..., а также такие нелингвистические каналы коммуникации, как ритм речи, инто­нация, выражение лица и телодвижения говорящего».⁶

3. И. Клычникова выделяет в акте чтения два типа преобра­зований: 1) преобразование оптически воспринимаемого текста в систему языковых значений и 2) преобразование языковых значений в смысловое содержание текста. Автор проводит раз­личие между текстом на семантическом уровне и текстом на смысловом уровне. На первом уровне выступает последователь­ность языковых значений, а на втором — последовательность смысловых категорий. На основе экспериментальных данных вы­деляются четыре трудны «категорий смысловой информации»: категориально-познавательные, ситуативно-познавательные, оце­ночно-эмоциональные и побудительно-волевые. Сквозь призму этих смысловых категорий осуществляется понимание заключен­ной в тексте информации.⁷

Широкий круг проблем смыслового восприятия речевого сооб­щения, разрабатываемых психолингвистами и психологами,

⁵ Лейкина Б. М. К проблеме взаимодействия языковых и неязы­
ковых знаний при осмыслении речи. — В кн.: Лингвистические проблемы
функционального моделирования речевой деятельности. Л., 1974, с. 98.

⁶ Пиотровский Р. Г. Текст, машина, человек. Л., 1975, с. 33.

⁷ См.: Клычникова 3. И. 1) Коммуникативная природа письмен­
ной речи и ее понимание. — Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та иностр. яз.
им. М. Тореза. Психология и методика обучения иностранным языкам,
1968, т. 44, с. 84—85; 2) Смысловые категории и понимание текста. —
Тезисы докладов научно-методической конференции Моск. гос. пед. ин-та
иностр. яз. им. М. Тореза. М., 1971, с. 188—192; 3) Психологические особен­
ности обучения чтению на иностранном языке. М., 1973, с. 34—101. Ели­
зарова Г. П. Роль смысловых категорий в понимании текста (к вопросу
об одном из механизмов чтения). —В кн.: Теоретические и эксперимен­
тальные исследования в области психологии и методики обучения ино­
странным языкам. Сборник научных трудов Моск. гос. пед. ин-та иностр.
яз., вып. 97. М., 1975, с. 41—49.

включает психологическую Схему смыслового восприятия, пред­ставленную как многоуровневая система. Эта схема предпола­гает: а) побуждающий уровень, объединяющий ситуативно-кон­текстуальную сигнальную информацию и мотивационную сферу; б) формирующий уровень, содержащий фазу смыслового прогно­зирования; фазу вербального сличения, фазу установления смы­словых связей между словами и между смысловыми звеньями и фазу смыслоформулирования, которая заключается для слушаю­щего в обобщении результата всей перцептивномыслительной ра­боты и переводе его на одну целую, нерасчлененную единицу по­нимания — общий смысл воспринятого сообщения; в) реализу­ющий уровень, формирующий на основе установления этого общего смысла замысел ответного речевого действия.⁸

Приведенные суждения в указанных работах, а также в ра­ботах других авторов⁹ имеют значение в плане постановки во­проса. Нужно заметить, что само по себе разграничение «бук­вального» содержания высказывания и его смысла (особенно в тех случаях, когда он существенно отличается от «словесного содержания»)—это явление, осознаваемое носителями языка, так что сама по себе констатация данного различия не требует специального лингвистического анализа. Однако важно выявить и проанализировать то, что обусловливает это различие, и то, что из него вытекает, раскрыть разные стороны соотношения плана содержания текста и речевого смысла. Важно определить некоторые понятия, необходимые для анализа соотношения рас­сматриваемых величин в конкретно-исследовательском плане. Изучение этих вопросов только начинается. Наша трактовка данной проблематики также не выходит за пределы первоначаль­ного этапа исследования. В основном это опыт постановки во­проса и предварительная характеристика исходных понятий.

При разграничении понятий, сходных с понятиями плана со­держания текста и речевого смысла (или соотносимых с ними), обычно подчеркивается роль контекста и ситуации в передаче и восприятии смысла. Именно этот фактор рассматривается как основа и причина необходимости разграничивать соответствую­щие понятия. Мы не отрицаем важности контекстуальной и си­туативной, а также энциклопедической информации как источни­ков и компонентов речевого смысла (чем, действительно, в зна­чительной мере обусловлена его нетождественность плану содержания текста). Вместе с тем мы хотим подчеркнуть, что и независимо от этих источников информации, внешних по отно­шению к данному тексту, имеются существенные внутренние

⁸ См.: Смысловое восприятие речевого сообщения (в условиях мас­совой коммуникации). М., 1976, с. 31—33.

^s См., в частности: Городецкий Б. Ю. К проблеме семантической типологии. М., 1969. Автор проводит различие между «планом содержания речевого отрезка» и заключенным в нем «сегментом информации» (с. 37— 52, 137-141).

7* 99

различия между планом содержания текста и тем компонентом речевого смысла, который базируется на содержании текста. Эти различия обусловлены неизоморфностью языковой структуры со­держания текста и смысловой структуры той информации, кото­рая вытекает из плана содержания текста.

Назовем информацию, вытекающую из плана содержания текста, смыслом текста. В первом разделе данной главы мы со­средоточим внимание на отношении плана содержания текста именно к этому компоненту (и вместе с тем аспекту) речевого смысла, отвлекаясь пока от контекстуальной, ситуативной и эн­циклопедической информации.

2. Языковая структура плана содержания — понятийная структура смысла текста. Семантиче­ская структура плана содержания текста определяется конфигу­рациями конкретных языковых зпачений (связанных с опреде­ленными формальными показателями) в их речевых реализациях. Таким образом, план содержания текста структурирован лингви­стически. Что же касается смысла текста, то структура смысла определяется собственно семантическими единицами и отноше­ниями между ними. Эти единицы и отношения могут опираться не только на данный текст, но и на другие тексты (в данном языке и в других языках — при переводе данного текста) и, сле­довательно, не связаны лишь с данным текстом. Таким образом, смысл текста структурирован понятийно. Между структурой плана содержания текста и структурой его смысла есть опре­деленные связи и соотношения, но нет обязательной изоморф-ности и обязательной идентичности.

Сравним высказывания — У вас есть спички? — У вас нет спи­чек? и чешек. — Mate zapalky?

В приведенных выше примерах заключены следующие ком­поненты смысла текста: 1) предмет обладания, 2) предикатив­ный признак обладания, 3) обладатель (мы оставляем в стороне актуализационные признаки — модальный, темпоральный и т. д.).

План содержания текста- «У вас есть спички?» заключает в себе следующую интерпретацию указанных смысловых компо­нентов: 1) предмет обладания представлен как независимая суб­станция (носитель предикативного признака), занимающая цен­тральное место в синтаксическом содержании высказывания; 2) предикативный признак обладания интерпретируется как на­личие (наличие предмета обладания); 3) обладатель представлен как «сфера субъекта», к которой относится наличие предмета (в распоряжении обладателя).

Высказывание «У вас нет спичек?» отличается следующими элементами плана содержания текста: 1) предмет обладания представлен как зависимая субстанция — косвенный объект, за­висящий от предикативного признака и занимающий периферий­ное положение в синтаксическом содержании высказывания, 2) предикативный признак обладания в данном случае находит

выявление в вопросе не о наличии предмета, а об отсутствии (с целью выяснить наличие).

Высказывание Mate zapalky? характеризуется тем, что 1) об- ладатель имплицитно представлен в конструкции с глагольной формой 2-го лица как независимая субстанция — носитель преди- кативного признака (носитель признака и самый признак вы­ражены слитно в глаголе-сказуемом); 2) посессивное отношение ипторпретируется не как наличие чего-то в распоряжении обла- дателя, а как предикативный признак обладания, приписывае­мый его носителю; 3) предмет обладания представлен как зави­симая субстанция — прямой объект.

Следует подчеркнуть, что в конструкциях типа У них есть деньги представлено выраженное специальными языковыми средствами значение «наличие в сфере обладателя». Это языко­вое значение представляет собой элемент плана содержания тек­стов указанного типа. В конструкциях же типа Они имеют деньги на переднем плане оказывается отношение «обладатель — приписываемый ему признак обладания»; в таких случаях речь идет не о том, что предмет находится в распоряжении (в собст­венности) данного лица, а о том, что лицо обладает предметом. По смыслу это одно и то же, но с точки зрения представления данного смысла в языковых значениях, включенных в план со­держания текста, здесь нет тождества.¹⁰

¹⁰ О различии в значениях посессивных конструкций с глаголами «быть» и «иметь» см.: Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 213—215. Для анализа конструкций типа «у меня есть...» существенное значение имеет тот признак, который трактуется как нахождение объекта в пространстве. Имеется в виду пространство в широком смысле, включая по только физическое пространство, но и пространство класса, ситуации, функциональной системы и т. п. (см.: Селиверстова О. Н. 1) Семан­тический анализ предикативных притяжательных конструкций с глаголом быть. — Вопросы языкознания, 1973, № 5, с. 98; 2) Компонентный анализ многозначных слов. На материале некоторых русских глаголов. М., 1975, с. 35—36; 3) Семантический анализ экзистенциальных и посессивных кон­струкций в английском языке. — В кн.: Категории бытия и обладания в языке. М., 1977, с. 8—27; см. также интерпретацию признака «область бытия — внешний микромир человека» в кн.: Арутюнова Н. Д. Пред­ложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. М., 1976, с. 233— 246). На наш взгляд, признак «нахождение в пространстве» является эле­ментом языкового содержания именно конструкций типа «у меня есть», тогда как в конструкциях типа «я имею» он непосредственно не пред­ставлен в значениях языковых единиц. Можно считать, что понятийное содержание «наличие, нахождение объекта в пространстве данного лица» вытекает из значения «лицо обладает объектом». Важно, однако, учиты­вать различие между понятийным содержанием, воплощенным в опреде­ленном языковом значении тех или иных единиц, и понятийным содержа­нием, лишь вытекающим из языкового значения (иначе этот вопрос трактуется в работах О. Н. Селиверстовой: значение модели «X имеет Y» рассматривается ею как совпадающее в большинстве случаев со зна­чением конструкции «У X есть Y» по признаку нахождения объекта в пространстве; см: Селиверстова О. Н. Компонентный анализ..., с 41).

Из указанных выше различий вытекают некоторые Дополни­тельные различия в плане содержания сопоставляемых конст­рукций. В конструкциях типа Они имеют деньги с соотношением подлежащего, в роли которого выступает обозначение лица, и Глагола-сказуемого связан содержательный элемент «действен­ного признака» (по выражению А. М. Пешковского), приписы­ваемого деятелю. Действенный признак, приписываемый лицу, предполагает семантические элементы воли, намерения (часто, как отмечал А. М. Пешковский, в противоречии со значением основы).¹¹ Рассматриваемое содержательное грамматическое от­ношение «деятель — действие» вступает в противоречие с лекси­ческим значением глагола иметь, в котором нет указания на реальное действие, а все сочетание в целом не указывает ни па реального деятеля (активного производителя подлинного дейст­вия), ни на его намерение и волю. Однако указанное содержа­тельное грамматическое отношение не устраняется, оно сохра­няется как некоторый содержательный способ грамматического представления понятия обладания, как своего рода внутренняя форма этого понятия. Эта внутренняя форма «активности», «дей­ственности» (хотя и противоречащей реальному смыслу данного текста) отличает содержание конструкций типа Они имеют деньги от содержания конструкций типа У них есть деньги, где представлена «пассивность» (мы не имеем здесь в виду грам­матическое значение пассивных конструкций) существования, наличия предмета в сфере обладателя.

Для способа представления смысла в конструкциях типа Они имеют деньги существенно также значение транзитивности, свя­занное с формой винительного падежа при переходном глаголе. Хотя такие конструкции не обозначают реальной (денотативной) переходности действия на объект, в них заключен способ пред­ставления посессивного отношения во внутренней форме транзи­тивности. Посессивность представлена так, как будто лицо рас­пространяет отношение обладания на объект. В конструкциях же типа У них есть деньги нет этой внутренней формы транзитив­ности: посессивность здесь представлена как интранзитивное от­ношение наличия. Таким образом, мы видим, как и в других слу­чаях, что грамматическая форма накладывает отпечаток на содержательное языковое представление смысловых отношений.

Языковая сущность структуры плана содержания текста про­является в том, что эта структура имеет как нелинейное, так и линейное, синтагматическое выявление, обусловленное порядком следования словоформ.

Рассмотрим высказывание: Кирпичную пыль унесло ветром (Конецкий. Повесть о радисте Камушкине). Линейное, синтагма­тическое выявление плана содержания текста заключается в том,

¹¹ См.: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освеще­нии. 7-е изд. М., 1956, с. 75—79, 505.

что языковые значения выступают в их речевых реализациях последовательно, по порядку следования словоформ. Сначала реализуется лексическое значение словоформы кирпичную, за­тем — словоформы пыль и т. д. Сначала выступает сигнализиру­емый прилагательным кирпичную комплекс содержательных функций винит, падежа, ед. числа и женского рода, а затем уже комплекс этих функций дублируется в существительном пыль. Далее следуют лексические и грамматические значения, связан­ные со словоформой унесло, а затем— ветром. Последовательно выступают и элементы синтаксического содержания членов пред­ложения. Все эти особенности характеризуют языковую природу плана содержания текста, языковой характер структуры плана содержания текста, элементы которой соотнесены с линейно раз­вертывающимися формальными средствами.

В реализации плана содержания текста есть и нелинейные элементы. Так, содержательные функции винит, падежа, ед. числа и женского рода, выраженные в словоформе кирпичную, реализуются не последовательно, а одновременно: в каждой сло­воформе в едином комплексе выступают лексическое значение и значения грамматические. Однако указанные нелинейные эле­менты в реализации плана содержания текста выступают все же в рамках линейной последовательности словоформ.

Иной характер имеет структура смысла текста. Она строится на базе линейно развертывающегося содержания текста, но сама по себе представляет собой такой смысловой результат этого раз­вертывания, в котором смысловые единицы и отношения между ними выступают совместно, как элементы единого целого.

Так, смысловая структура приведенного выше текста Кирпич­ную пыль унесло ветром основана на смысловом ядре — преди­кате (с определенным конкретно-смысловым содержанием) и его аргументах, связанных с понятийной категорией объекта и поня­тийным комплексом «орудие — субъект — причина», при опреде­ленных смысловых актуализациояных признаках (модальном, темпоральном, персональном и т. д.). Соотношение предиката и его аргументов — это смысловые единицы и их связи, выделяе­мые в целостном комплексе, элементы которого не образуют ли­нейного ряда. Структура смысла не копирует структуру плана содержания текста, она не связана с определенной последова­тельностью элементов плана выражения.

Особый вопрос — это закономерности развертывания и вос­приятия смыслов; этого вопроса, далеко выходящего за рамки лингвистики, мы касаться не будем.

Одним из существенных признаков, отличающих структуру плана содержания текста от структуры его смысла, является при­знак избыточности. В структуру смысла входят лишь те элементы плана содержания текста, которые являются информа­тивно значимыми, т. е. вносят нечто новое в передаваемую и вос­принимаемую информацию. Между тем в плане содержания те-

10А

кета значительную роль играют избыточные семантические эле­менты. В частности, в языках, для которых действительно свой­ство обязательности грамматических категорий, одним из след­ствий, вытекающих из этого свойства, является избыточность грамматических значений. Эти значения обязательно выража­ются в каждом акте употребления данной формы, независимо от того, существенно ли ее значение для смысла данного высказы­вания. Например: Посреди кухни стоял дворник Филипп и читал наставление. Его слушали лакеи, кучер, две горничные, повар, кухарка и два мальчика-поваренка, его родные дети. Каждое утро он что-нибудь да проповедовал, в это же утро предметом его речи было просвещение (Чехов. Умный дворник). Для данного текста постоянными являются такие элементы смысла, как отнесенность ситуации к прошлому (в данном случае — условному прошедшему времени литературно-художественного повествования), оценка си­туации не как побудительной и не как гипотетической, а как реальной (в данном случае речь опять-таки идет об условно-ху­дожественной реальности), участие в ситуации не говорящего и не слушающего, а «третьего лица» («третьих лиц»). Эти смысло­вые элементы вытекают из плана содержания текста, но не вос­производят и не копируют в смысловой структуре той избыточ­ности, которая представлена в тексте, где каждая глагольная форма, подчиняясь «закону обязательности» грамматических ка­тегорий вновь и вновь выражает значение прошедшего времени, изъявительного наклонения, а также (в сочетании с подлежащим) участвует в выражении значения 3-го лица.¹²

Разумеется, само по себе наличие избыточных элементов в плане содержания текста отнюдь не безразлично для смысла. Напротив, как неоднократно отмечалось, избыточность в содер­жании текста обеспечивает высокую степень восприятия смы­сла.¹³ Однако следует проводить различие между значимостью избыточности в плане содержания текста как одним из условий восприятия смысла и избыточностью как фактором семантиче­ской структуры. Избыточность определенных семантических эле­ментов — это существенный фактор структуры плана содержания

¹² Дифференциация тех элементов значений, выражаемых при функ­
ционировании грамматических форм в тексте, которые являются инфор­
мативно существенными, и элементов, не имеющих информативной зна­
чимости с точки зрения определенных практических задач, проводится
в исследованиях по информационным системам и функциональному мо­
делированию речевой деятельности. См., например: К р е м н е в а Н. Д.
Русские видо-временные формы с точки зрения смысловой структуры
предложения. — В кн.: Информационные вопросы семиотики, лингвистики
и автоматического перевода, вып. 2. М., 1971, с. 42—46.

¹³ См., например: Леонтьева Н. И. Устранение некоторых видов
избыточной информации в естественном языке. — В кн.: Машинный пере­
вод и прикладная лингвистика, вып. 10. М., 1967, с. 93—98; Ники­
тина Т. Н., Откупщикова М. И. К вопросу о текстовой изб-ыточ-
ности. — Научно-техническая информация, сер. 2, 1970, № 7, с. 7—9.

V,

текста; что же касается структуры смысла, то у нас нет дан­ных, для того чтобы приписывать ей это свойство.

Как известно, возможно сокращение текста при сохранении его смысла.¹⁴ Подчеркнем, что сокращение, конденсация текста предполагает и сокращение плана содержания текста. С другой стороны, текст может распространяться при сохранении смы­сла. Подчеркнем, что при этом расширяется, распространяется и план содержания текста. Эти факты возможного сокра­щения или увеличения объема плана содержа­ния текста при сохранении смысла еще раз свиде­тельствуют об объективной обоснованности разграничения поня­тий «план содержания текста» и «смысл текста».

3. Имплицитный, компонент плана содержания текста. До сих пор, говоря о плане содержания текста, мы об­ращали внимание на речевые реализации языковых значений, выраженных эксплицитными средствами. Однако, помимо экс­плицитно выраженных семантических элементов, план содержа­ния текста может заключать в себе и элементы, выраженные имплицитно. Речь идет о семантических элементах, не выражен­ных прямо и непосредственно определенными языковыми средст­вами, а вытекающих из эксплицитно выраженных семантиче­ских элементов, из их соотношения и взаимодействия.

Рассмотрим текст: — Ты пойдешь гулять? — Я устал. План содержания этого текста, помимо эксплицитно выраженных се­мантических элементов, заключает в себе имплицитный семанти­ческий компонент, вытекающий из взаимодействия плана содер­жания вопроса и ответа. Это имплицитное содержание заключа­ется в отрицательном смысле ответа по отношению к вопросу, имплицитном выражении причины, а также модальных элементах невозможности или нежелания. Благодаря этим имплицитным содержательным элементам сообщение о состоянии усталости выступает вместе с тем как высказывание о причине нежелания или невозможности пойти гулять.

Каково отношение имплицитных семантических элементов к проводимому нами различению понятий «план содержания те­кста» и «смысл текста»? По-видимому, в данном случае это раз­личие является несущественным. Перед нами семантические эле­менты, которые относятся к плану содержания текста, так как они вытекают из соотношения значений конкретных элементов этого текста и являются неотъемлемой частью его содержания. Вместе с тем это и элементы смысла текста. Мы имеем здесь дело не со знаковым содержанием тех или иных языковых еди­ниц в их речевой реализации, а с содержанием, вытекающим из

¹⁴ Это явление представляет собой предмет специальных исследова­ний, имеющих прикладное значение. См., например: Откупщи­кова М. И. Роль местоимений в сокращении структуры связного текста. В кн.: Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматиче­ского перевода, вып. 2, с. 68—77.

соотношения и взаимодействия значений знаковых единиц в те­ксте. Важно, однако, подчеркнуть, что имплицитные семантиче­ские элементы относятся не только к смыслу, но и к плану со­держания текста. Это существенно уточняет трактовку данного понятия. Такое уточнение не требует внесения каких-либо изме­нений в определение рассматриваемого понятия. Однако это уто­чнение говорит о следующем: когда план содержания текста определяется как семантическое целое, элементами которого явля­ются взаимодействующие речевые реализации языковых лексиче­ских, лексико-грамматических (в том числе словообразователь­ных) и грамматических (морфологических и синтаксических) значений, выраженных языковыми средствами данного высказы­вания, то имеется в виду не только эксплицитное выражение, но и имплицитное, имеется в виду такое взаимодействие языковых значений, которое включает и имплицитные элементы.

4. Коннотативный компонент плана содержа­ния текста и аффективный компонент смысла. План содержания текста заключает в себе не только денотатив­ные, но и коннотативные значения — стилистические (экспрес­сивные, эмоциональные, образные) оттенки, отражающие то, что относится не только к сфере «что сказано», но и «как сказано». Все эти коннотативные оттенки являются источником аффектив­ного компонента смысла текста. Аффективный компонент смы­сла — это целостный информационный результат, к которому приводит взаимодействие коннотативных элементов плана содержа­ния текста.¹⁵ Так, коннотативный компонент характерен для плана содержания текстов, в которых представлено переносное употребление грамматических форм. Например: «Извините, го­ворит, я исправник и каламбуров из звания моего строить не по­зволю». Повернулся и уходит. Я за ним, кричу: «Да, да, вы ис­правник, а не Направник» (Достоевский. Братья Карамазовы). План содержания этого текста включает не только значение про­шедшего времени, отражающее реальную (денотативную) вре­менную отнесенность событий, но и связанный с настоящим ис­торическим коннотативный элемент образной актуализации про­шедших действий. Этот коннотативный элемент содержания текста имеет конкретную языковую основу — категориальное зна­чение форм настоящего времени (при их употреблении в функ­ции настоящего исторического создаются предпосылки для пред­ставления прошедших действий в плане образного настоящего времени). Эффект образной актуализации прошлого включается в смысл данного текста как его аффективный компонент.

Ср. аналогичный пример с настоящим временем в контексте будущего: Об чем бишь я думал? да! Ну уж, конечно, они меня

¹⁵ Р. Г. Пиотровский определяет аффективную информацию как такой вид информации, который включает эстетическое воздействие и характери-вует экспрессивно-оценочное и эстетическое восприятие знака, обобщенное в его коннотате (Пиотровский Р. Г. Текст, машина, человек, с. 10).

посадят с самым важным гостем... Ну, знакомлюсь, разумеется, с молодой, хвалю ее, ободряю гостей. Прошу их не стесняться, веселиться (Достоевский. Скверный анекдот). Здесь представ­лено переносное употребление форм настоящего времени: они выступают в контексте будущего; сочетание (и столкновение) значения грамматической формы — значения настоящего вре­мени — и темпорального значения контекста приводит к экспрес­сивному стилистическому эффекту: объективно будущие действия (по реальной временной отнесенности) представлены так, как будто они протекают в настоящем. Этот эффект образной актуа­лизации будущих событий (коннотативное значение) является одним из элементов плана содержания данного текста (ПСТ1). При использовании форм настоящего-будущего совершенного с их основным значением будущего времени (познакомлюсь, по­хвалю, ободрю, попрошу) перед нами был бы текст, передающий ту же самую денотативную ситуацию, но не заключающий в своем плане содержания (ПСТг) этого коннотативного образного эле­мента (в ПСТ[ и ПСТг есть и другое различие — с точки зрения значений вида, — но мы сейчас отвлекаемся от этого различия, обращая внимание лишь на наличие / отсутствие экспрессивного метафорического элемента плана содержания текста).

Аффективный компонент смысла текста — это информацион­ный результат «игры» конкретных языковых средств — резуль­тат, который в принципе может быть достигнут и другими сред­ствами. Так, коннотативный компонент плана содержания тек­ста в приведенных выше примерах связан со значением форм настоящего времени в определенном контекстуальном окружения (в условиях транспозиции), что же касается аффективного ком­понента смысла приведенных текстов, то это уже целостный экс­прессивный эффект, достигаемый средствами плана содержания текста, это общая аффективная окраска смысла, уже не связан­ная непосредственно с тем или иным конкретным элементом те­кста.

Рассмотрим еще ряд примеров.

Немедленно истопишь баню! — приказал председатель, снова решительно повернувшись к хозяйке (Шукшин. Любавины). Ср. — Немедленно истопи баню! В обоих текстах заключен смы­словой элемент «побуждение». Различия между ПСТ] и ПСТг за­ключаются в следующем: в примере из В. Шукшина действие представлено (благодаря употреблению формы простого буду­щего времени изъявительного наклонения) как реальный ре­зультативный факт, который должен осуществиться в будущем; в высказывании же Немедленно истопи баню! форма повели­тельного наклонения непосредственно выражает побуждение, без представления реального факта в будущем. Контекст, в частно­сти обстоятельство немедленно, обусловливает одинаковый тип побуждения — категорическое приказание, побуждающее к не­медленному осуществлению действия, однако в nCTj категори-

ческое волеизъявление выражено сильнее, так как выражается не только побуждение к действию, но и уверенное его представ­ление как реального факта будущего.

Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги (Тургенев. Записки охотника). Ср.: ...а он взял да прямо и по-. бежал. В обоих случаях выражено импульсивное неожиданное действие, противоречащее, с точки зрения говорящего, тому, что следовало бы сделать (таков смысл, общий для сопоставляемых текстов). В первом тексте этот признак неожиданного импуль­сивного действия, осуществляемого по внезапному решению дей­ствующего лица, выражен эксплицитно, интенсивно и экспрес­сивно-подчеркнуто — при помощи специального экспрессивного оборота разговорного повествования с формой, омонимически сов­падающей с императивом (этот оборот резко выделяет данное действие из цепочки фактов, о которых ведется рассказ). Что же касается второго текста, то здесь экспрессивность сохраняется лишь отчасти (благодаря обороту «взял да и...»), но в других отношениях действие поставлено в тот же ряд, к которому отно­сятся предшествующие и последующие события; форма прошед­шего времени глагола совершенного вида ставит акцент на са­мом факте действия в прошлом, тогда как оборот возьми да прямо и побеги акцентирует эмоционально-экспрессивные оттенки не­ожиданности, импульсивности, немотивированности действия в представлении говорящего.

Потом он брал табачку «на дорожку» и уходил в село разно­сить по домам радость ли, печаль ли, но больше, конечно, ра­дость, ибо кто не обрадуется весточке с дальней, чужой стороны! (Солоухин. Капля росы). Вычленим последнюю часть этого вы­сказывания и сопоставим ее с возможной заменой: Всякий (лю­бой) обрадуется весточке с дальней, чужой стороны! Специфика IIGTi заключается в следующем. Здесь представлена определен­ная частная реализация категориального значения отрицания (этого семантического элемента нет в ПСТг, ему соответствует значение утверждения). Особенностью этой реализации является «внутренняя форма» риторического вопроса (здесь речь может идти именно лишь о внутренней форме, о восхождении к рито­рическому вопросу, о не утраченной связи с ним, так как в дан­ном случае отсутствует актуальное значение вопроса и вопроси­тельная интонация). «Положительный» (благоприятный, в част­ности, для субъекта высказывания) смысл «весточка с дальней, чужой стороны», вытекающий из лексического значения слов в данном сочетании, согласуется именно с утверждением смысла «обрадоваться». Тем самым прямое значение отрицания исключа­ется: кто не обрадуется подразумевает «всякий (любой, кто угодно) обрадуется». Во втором тексте непосредственно выража­ется этот смысл. Здесь нет тонкой игры коннотативных оттенков, связанных (в ИСТ]) со сложным взаимодействием модальности отрицания, косвенного вопроса, утверждения. В ПСТ_? налицо.

прямое соответствие лексического значения слова всякий (или лю­бой и т. д.) значению утвердительной конструкции.

План содержания текста может обладать эстетической функ­цией. Он является источником художественной выразительности и неповторимости способа языкового содержательного представ­ления того или иного смысла.¹⁶

С этим связана обычная тема проявляющегося в тексте нацио­нального своеобразия того или иного языка. Ср., например, раз­витие этой темы, с особым вниманием к синтаксису, у К. С. Акса­кова: «Наш язык, наш синтаксис имеет особенный характер и то, что можно сказать на русском, едва ли можно сказать на каком-нибудь языке. Приведем в пример такие слова нашей песни:

Я у батюшки в терему, в терему, Я у матушки в высоком, в высоком.

Здесь удивительно отношение между словами, удивительная па­мять, так сказать, мысли в языке, при устройстве слова. Две кажется фразы, но их проникает синтаксическая связь; можно бы подумать, что говорится про два терема и разделяются слова: у батюшки, у матушки, тогда как напротив они прямо относятся друг к другу и тесно соединяются; фраза такова: я у батюшки и у матушки в высоком терему; но несмотря на разделение, со­хранена связь между словами, и над отдельными формами фраз является сила синтаксиса, соединяющая их в одну; так что если надписать одну фразу над другою, то каждое слово соединяется с написанным под ним словом. Здесь выражается особенная гра­ция, особенная сила и гибкость синтаксиса; здесь видим мы явле­ние, знаменующее полную его свободу».¹⁷

5. План содержания текста и инвариантный смысл при синонимических преобразованиях и при переводе с одного языка на другой. При тех преобразованиях высказываний, которые обычно признаются си­нонимическими, следует различать случаи двоякого рода: 1) со­поставляемые тексты, заключая в себе инвариантный смысл, от­личаются друг от друга и по плану содержания текста, и по некоторым элементам смысла; 2) сопоставляемые тексты равно­значны с точки зрения их смысла (СТ1 = СТг), но не равнозначны с точки зрения плана содержания текста (ПСТ^ПСТг). Только случаи последнего типа (см. рассмотренный выше пример У вас есть спички? / У вас нет спичек?) безусловно представляют собой полную синонимию. В случаях первого типа при явном различии сопоставляемых текстов по тому или иному элементу смысла мы имеем дело с частичной синонимией.

¹⁶ Именно на плане содержания текста (в его отношении к плану
' выражения) базируется стилистический анализ художественных текстов.

¹⁷ А к с а к о в К. С. Ломоносов в истории русской литературы и рус­
ского языка. — В кн.: Аксаков К. С. Поли, собр. соч. Т. II, Соч. фило­
лог., ч. 1. М., 1875, с, 303-304,

10!)

Нередко встречаются случаи промежуточного типа. Таковы, в частности, многие из приведенных выше примеров высказыва­ний, отличающихся друг от друга наличием или отсутствием, а также характером того или иного коннотативного элемента плана содержания текста. Не всегда легко определить, приво­дит ли изменение таких элементов к варьированию смысла. Разу­меется, многое зависит и от подхода к явлению синонимии вы­сказываний, от определения границ понятия полной синонимии (в частности, включает ли это понятие случаи едва заметных вариаций аффективного компонента смысла, обусловленных изменениями коннотативных значений в плане содержания текста).

Приведем еще один пример подобного типа (скорее всего в данном случае следует говорить о синонимии, однако нельзя исключить и некоторого варьирования смысла, обусловленного коннотативными различиями в плане содержания сопоставля­емых текстов): Эти места были описаны Тургеневым, но теперь леса вырублены, мужик измельчал, помещик разорился или пре­вратился в кулака (Пришвин. Господа умилились). Ср. текст с множественным числом: .. .мужики измельчали, помещики ра­зорились или превратились в кулаков. Денотативная основа смы­сла в этих текстах одна и та же, налицо, в частности, смысловой элемент множественности, отражающий денотативную ситуацию, участниками которой являются определенные множества (классы) субъектов. В примере из М. Пришвина каждое из этих мно­жеств интерпретируется обозначением его представителя. Формы ед. числа имеют здесь обусловленное контекстом и лексическим содержанием словоформ мужик, помещик, кулак коннотативное значение «репрезентативной собирательной единичности». Эта языковая семантическая функция отличает план содержания дан­ного текста от текста, в котором множества субъектов интерпре­тируются посредством форм мн. числа как неопределенная мно­жественность.

Подчеркнем еще раз, что полную синонимию мы трактуем как соотношение текстов, передающих один и тот же смысл, но от­личающихся друг от друга с точки зрения плана содержания те­кста. Сходное понимание соотношения высказываний, тождест­венных по смыслу, уже высказывалось (с использованием иных терминов) в лингвистической литературе. Так, Е. И. Шендельс пишет: «Грамматическая синонимия объединяет разные синта­ксические модели, которые отличаются друг от друга как струк­турой, так и содержанием. Различие в содержании касается системных грамматических значений, обладающих системными ре­гулярными показателями».¹⁸ Ф. Данеш замечает: «Тождествен­ность предметной информации не устраняет ни языковых разли-

¹⁸ Шендельс Е. И. Синтаксические варианты, — Научн. докл. высш. школы. Филол. науки, 1962, № 1, с, 18.

НО

чий выражения, ни семантических различий, соответствующих различиям языковой формы».¹⁹

Разумеется, сама по себе констатация тождества смысла при различиях в плане содержания текстов еще не решает всех во­просов и не устраняет трудностей истолкования материала. Тож­дество смысла устанавливается на интуитивной основе. Как уже говорилось, во многих случаях трудно установить, меняется ли только план содержания текста (при тождестве смысла) или вме­сте с тем меняется и смысл. Однако принцип тождества смысла при различиях в плане содержания текста все же можно расце­нивать как такой исходный пункт для анализа синонимичных высказываний, который по сравнению с принципом абсолютной равнозначности обладает большей объяснительной силой. Если синонимия текстов основана на том, что передается один и тот же смысл, но разными средствами, каждое из которых имеет свое языковое значение, и поэтому сопоставляемые тексты отличаются друг от друга реализациями языковых значений, представленных в плане содержания текстов, то такое истолкование фактов по­зволяет объяснить цель синонимии, смысл ее существования и широкого распространения. Если же считать, что синонимичные высказывания равнозначны, то оказывается непонятным, почему одно и то же содержание выражается по-разному, чем объясня­ется существование синонимии. Это рассуждение не ново, но оно весьма существенно, так как речь идет об одном из оснований необходимости различать в семантическом содержании разные аспекты, различать языковые семантические функции и поня­тийные категории, план содержания текста и смысл.

Явления, сходные с синонимическими преобразованиями или аналогичные им, нередко трактуются как нейтрализация грам­матических оппозиций. Так, в качестве примера нейтрализации числового противопоставления приводится употребление ед. чи­сла в дистрибутивном значении «для каждого свой (своя, свое)» в случаях типа Советники надели на нос очки; ср. изменение числа при переводе на английский язык: The counsellors put the spectacles on their noses.²⁰ На наш взгляд, в подобных случаях наблюдается то же явление, о котором говорилось выше: тожде­ство смысла текстов при различии в плане содержания. В дан­ном примере сохраняется различие дистрибутивного значения ед. числа («каждый советник надел очки на свой нос») и выра­жаемого формой мн. числа (в данных условиях контекста) зна­чения раздельной множественности, ср. данный выше перевод

"Danes Fr. Semantyczna i tematyczna struktura zdania i tekstu. — In: Tekst i jgzyk. Problemy semantyczne. Wroclaw—Warszawa—Krakow-Gdansk, p. 31.

²⁰ См.: Зализняк А. А., Падучева Е. В. О контекстной синонимии единственного и множественного числа существительных. — В кн.: Инфор­мационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического перевода, вып. 4. М., 1974, с. 31. Подобные факты рассматриваются в данной статье в целом как контекстная синонимия (с. 30—34).

на английский язык, а также не вполне обычное со стилистиче­ской точки зрения, но вполне возможное Советники надели на носы очки. Таким образом, в подобных случаях можно говорить о нейтрализации (устранении семантического различия) лишь на уровне смысла, но не на уровне плана содержания текста.

Разграничение языкового и мыслительного содержания, в ча­стности плана содержания и смысла текста, может иметь сущест­венное значение для разработки вопроса о нейтрализации грам­матических оппозиций. Необходимо специально исследовать разные типы нейтрализации оппозиций с точки зрения их отно­шения к языковым значениям и смыслу.

Смысл текста сохраняется при переводе с одного языка на другой (при точном переводе).²¹ Допустим, дано высказывание на языке А — текст, имеющий определенный план выражения и план содержания (IIGTi). Переводчик стремится передать за­ключенный в этом тексте смысл (CTi) средствами другого языка (Б). Возникает текст, который отличается от исходного не только планом выражения, но и планом содержания (ПСТг). Заметим, что хотя совпадение IICTi в языке А и ПСТг в языке Б возможно, особенно в близкородственных языках (ср., напри­мер, русск. Отец умер и чешек. Otec zemfel), однако более обыч­ным является несовпадение. При идеальном (с точки зрения смысловой точности) переводе полученный смысл (СТг) совпа­дает с исходным или по крайней мере представляет собой такой его аналог, который передает все основные и существенные при­знаки исходного смысла. Таким образом, при переводе осущест­вляется следующее преобразование: ПСТ1-»СТ1-*-ПСТ₂, откуда извлекается СТ₂. Если лингвистическая теория перевода не про­водит различия между смыслом и планом содержания текста или аналогичными понятиями, передающими величины смыслового и языкового содержания, то она встречается с серьезными затруд­нениями при лингвистической интерпретации процесса перевода. Обратим внимание на то различие, которое существует ме­жду понятием «смысл», когда оно относится к данному конкрет­ному тексту, и понятием «смысл» («инвариантный смысл») применительно к нескольким синоними­чным текстам или к текстам на разных языках (при переводе). В первом случае, когда перед нами данный текст с планом его содержания и вытекающим из него смыслом, поня­тие «смысл текста» при всей его сложности и абстрактности от­ражает реальный конкретный факт мыслительно-языковой и мы­слительно-речевой действительности. Во втором же случае, когда

²¹ Говоря о сохранении смысла текста при точном переводе, мы имеем в виду понятийную, денотативно-отражательную инвариантную ос­нову смысла. Мы не касаемся здесь вопроса о передаче аффективных компонентов смысла, основанных на коннотативных элементах плана со­держания текста. Этот вопрос связан со специальной проблематикой ху­дожественного перевода.

имеется в виду некоторый смысл, являющийся общим для не­скольких текстов на данном языке, а также на разных языках, мы имеем дело с определенным отвлечением от реальных мысли­тельно-языковых и мыслительно-речевых фактов.

То различие, о котором идет речь, может найти отражение и в терминологии. Когда это важно и существенно в общетеорети­ческом плане, целесообразно проводить различие между поняти­ями «смысл текста» и «речевой смысл», с одной стороны, и по­нятием «инвариантный смысл», с другой.

Обращая внимание на различия между смыслом и планом со­держания текста, мы не должны забывать о том, что то и дру­гое — не отдельные объекты, а разные стороны, разные аспекты одного и того же семантического объекта. Смысл опирается на определенный текст с его планом содержания. И в том случае, когда имеется в виду тот смысл, который явля­ется семантическим инвариантом ряда синонимичных текстов, этот семантический инвариант реально соотносится то с одним, то с другим, то с третьим текстом. Аналогична ситуация при пе­реводе текста с одного языка на другой.

Совместная давность смысла и плана содержания текста (а вместе с тем и различие этих аспектов семантики) —это ре­альный факт каждого акта речи. Говорящий (пишущий) вопло­щает задуманный смысл в высказывании, в тексте с его планом содержания, вместе с тем, если он владеет данным языком, он может воплотить тот же (или в основном тот же) смысл и в дру­гих, полностью или частично синонимичных высказываниях, сле­довательно, для говорящего одновременно объективно сущест­вует и единство рассматриваемых аспектов семантики и отсут­ствие тождества между ними. Слушающий (читающий) воспри­нимает план содержания текста и вместе с тем производит определенную мыслительную операцию, извлекая из языкового со­держания его смысловую основу, причем, как не раз отмечалось исследователями, он обладает способностью воспринимать как тождественные или сходные по смыслу разные тексты, с разным содержанием. Следовательно, и для слушающего реально сущест­вует и проявляется как единство смысла и плана содержания текста, так и различие этих аспектов семантического целого.

РЕЧЕВОЙ СМЫСЛ В ЕГО ОТНОШЕНИИ

К КОНТЕКСТУАЛЬНОЙ, СИТУАТИВНОЙ

И ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОЙ ИНФОРМАЦИИ

1. Вступительные замечания. Текст данного высказы­вания не является единственным источником его смысла. По­мимо той информации, которая вытекает из текста, источниками

8 А. В. Вондарко 113

речевого смысла, как уже говорилось выше, являются контексту­альная информация, ситуативная информация и энциклопедиче­ская информация. В дальнейшем изложении основное внима­ние будет уделено ситуативной информации (по отношению к контекстуальной и энциклопедической информации мы огра­ничимся краткими замечаниями).

Существенные для смысла данного высказывания элементы информации, заключенной в более широком тексте, представляют собой по отношению к данному высказыванию контекстуаль­ную информацию. Эта информация может быть граммати­чески значимой и грамматически незначимой. Грамматически значимая контекстуальная информация оказывает воздействие на речевые реализации категориальных грамматических значе­ний, представленных в данном высказывании. Она может также воздействовать на синтаксическую структуру высказывания (упо­мянем, в частности, контекстуально обусловленные явления эл­липсиса).²² Контекстуальная информация не является обязатель­ной для каждого высказывания. Например, она отсутствует в та­ких изолированных высказываниях, как лозунги. По отношению к слушающему контекстуальная информация может отсутство­вать в таких случаях, как отдельные случайно услышанные реп­лики прохожих, при всякого рода помехах в речи. В таких слу­чаях отсутствие для слушающего контекстуальной информации может вызвать неполное или неверное понимание смысла дан­ного высказывания.

Контекст (имеется в виду вербальный контекст) представляет собой двустороннее образование: он имеет план выражения и план содержания.²³ План содержания контекста аналогичен плану содержания текста в том отношении, что его компонен­тами являются речевые реализации языковых значений. Следует, однако, подчеркнуть, что, говоря о контекстуальной информа­ции, мы имеем в виду не непосредственно план содержания кон­текста, а основанную на нем собственно смысловую величину — смысл контекста. Контекстуальная информация не воспроизво­дит всех особенностей языковой структуры плана содержания контекста, а представляет собой производное от него смысловое образование, существенное для смысла данного высказывания.

В специальном рассмотрении контекстуальной информации в ее отношении к содержанию данного текста нет необходимо­сти, так как этот вопрос достаточно полно освещен в многочис­ленных работах о контексте.

В передаче и восприятии речевого смысла важную роль играют

²² О контекстуальном и ситуативном эллипсисе см.: Цейтлин С. Н.
Строение предложения и речевая ситуация (К проблеме эллиптичности
предложения). — В кн.: Функциональный анализ грамматических катего­
рий и единиц. Л., 1976, с. 37—46.

²³ См.: Skalicka V. Text, kontext, subtext. — In: Acta Universitatis
Carolinae. Philologica, 3. Slavica pragensia, III. Praha, 1961, p. 74.

элементы опыта и знаний говорящего и слушающего, дающие существенную для высказывания энциклопедическую ин­формацию. Такая информация образует тот фон, который яв­ляется необходимой предпосылкой эффективности речевого об­щения.²⁴

Энциклопедическая информация может иметь грамматическую значимость. Таковы, например, представления о мире человека и животных, с одной стороны, и мире предметов, с другой, необхо­димые для употребления форм вин. над. одушевленных и неоду­шевленных существительных в славянских языках. Однако чаще всего энциклопедическая информация, чрезвычайно существен­ная для лексики и для смысла высказывания в целом, не имеет собственно грамматической значимости.

В связи с широким привлечением проблематики энциклопе­дической информации в лингвистическое исследование языковой семантики особенно важным становится четкое отграничение соб­ственно языковых значений от энциклопедической информации. Старая проблема разграничения ближайшего и дальнейшего зна­чения (в трактовке А. А. Потебни), выступая в настоящее время в неизмеримо более широком масштабе и более разнообразных, во многом новых аспектах, приобретает особую актуальность.²⁵

²⁴ В «Словаре лингвистических терминов» О. С. Ахмановой (М., 1966)
фоновое знание (англ. background knowledge) определяется как «обоюдное
знание реалий говорящим и слушающим, являющееся основой языкового
общения» (с. 498). О различных типах фоновых знаний см., например:
Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. Лингвостра-
новедение в преподавании русского языка как иностранного, изд. 2-е. М.,
1976, с. 29—30, 207—232; Ахманова О. С, Гюббенет И. В. «Верти­
кальный контекст» как филологическая проблема. — Вопросы языкозна­
ния, 1977, № 3. См. также библиографию по семантическим проблемам,
связанным с энциклопедической информацией, в публикации: П е р-
ц о в а Н. Н. Проблемы глубинной семантики (Материалы к библиографиче­
скому справочнику). Ч. I. M., 1976 (Институт русского языка АН СССР.
Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике.
Предварительные публикации, вып. 87).

²⁵ О существенных ограничениях, необходимых при определении зна­
чения языковой единицы, см.: Селиверстова О. Н. Об объекте линг­
вистической семантики и адекватности ее описания. — В кн.: Принципы
и методы семантических исследований. М., 1976, с. 126—129. В частности,
здесь говорится о том, что различные дополнительные сведения, которые
могут возникнуть в отдельном акте речи в сознании слушателя (напри­
мер, на основании того, что он уже знал о денотате языковой единицы
или на основании общего смысла высказывания), не принадлежат значе­
нию языковой единицы (с. 127). Автор справедливо подчеркивает «разли­
чие между означаемым языкового знака и тем, что говорящий знает и
думает о его денотате, а также между означаемым и тем понятием, кото­
рое имеет говорящий о классе объектов, обозначаемых данным знаком»
(с. 129). Следует согласиться с критикой нелингвистичности семантиче­
ских дифференциальных признаков, рассматриваемых в некоторых иссле­
дованиях по семантике (см. об этом, например: Трубачев О. Н. Этимо­
логические исследования и лексическая семантика. — В кн.: Принципы и
методы семантических исследований, с. 157—160). О различии между кру­
гом неязыковых знаний о мире и кругом языковых знаний см.: Кац-

8* 115

Разграничение языковой и неязыковой информации является не­обходимым условием изучения их взаимодействия, а в этом вза­имодействии и заключается, на наш взгляд, основа всей пробле­матики. Для лингвистического исследования языковой семантики энциклопедическая информация представляет интерес с точки зрения ее отражения в языковых значениях, ее воздействия на речевые реализации этих значений, ее взаимодействия с планом содержания текста.

2. Ситуативная информация. Имеется в виду исходя­щая от ситуации речи либо так или иначе связанная с нею ин­формация, существенная для речевого смысла.

Ситуативная информация, как и контекстуальная, может быть грамматически значимой и грамматически незначимой. Грамма­тическая значимость ситуативной информации проявляется в ее воздействии на синтаксическую структуру и/или на речевые реа­лизации категориальных грамматических значений. Одна из разновидностей такого воздействия заключается в том, что опуска­ется тот или иной элемент синтаксической структуры высказы­вания, который в других условиях мог бы присутствовать. При­ведем в качестве примера отрывок из пьесы Л. Леонова «Обы­кновенный человек»: [Параша]. Наверно, опять эта приезжая Дмитрия Романовича добивается. [Повторный звонок. Вера Ар­темьевна с досадой тянется к аппарату] Не берите, Вера Артемь­евна. .. Из воспринимаемого зрителями телефонного звонка и действий Веры Артемьевны (см. ремарку) видно, что «не берите» относится к телефонной трубке. Именно эта ситуативная инфор­мация обусловливает возможность опущения прямого дополне­ния при сказуемом, представленном переходным .глаголом.²⁶ Ср. аналогичный пример: [Голос Ладыгина]... На дачу скоро едем? [Вера Артемьевна] Через десять минут. [Из-под картины падает письмо. Параша пытается скрыть его]. Дайте сюда, Па­раша (Леонов. Обыкновенный человек). Употребление пере­ходного глагола без прямого дополнения оказывается возможным потому, что информация об объекте действия передается речевой ситуацией, представленной в ремарке.²⁷

Приводя примеры подобного рода (Передай, пожалуйста

нелвсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972, с. 131; Л е й к и н а Б. М. К проблеме взаимодействия языковых и неязыковых знаний при осмыслении речи. — В кн.: Лингвистические проблемы функ­ционального моделирования речевой деятельности. Л., 1974, с. 97—109; Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976, с. 114—115, 275—278.

²⁶ В подобных случаях самая возможность употребления переходного
глагола без вин. падежа прямого объекта обусловлена грамматическими
закономерностями языка, но реализация этой возможности в рассматри­
ваемых примерах связана с ситуативной информацией.

²⁷ О взаимодействии языковых и ситуативных (паралингвистических)
элементов при коммуникации см., например: Колшанский Г. В. Пара­
лингвистика. М., 1974; Горелов И. Н. Проблема функционального ба­
зиса речи, Автореф. докт. дис. М., 1977,

и т. п.), Кв. Кожевникова замечает: «Во всех этих случаях имеем дело только с неполнотой плана выражения, так как говорящий всегда знает, что он имеет в виду, следовательно в самом содер­жании никаких пробелов нет».²⁸ При дифференциации используе­мых нами понятий (план содержания текста, смысл текста, ре­чевой смысл), указанные факты интерпретируются так: мы имеем дело с неполнотой смысла текста (СТ), т. е. смысла, вы­текающего из плана содержания текста (ПСТ); недостаточность смысла текста для»передачи и полного понимания речевого смысла (PC) восполняется за счет ситуативной информации (СИ). Таким образом, в подобных случаях РС = СТ (<ПСТ) + + СИ. Воздействие ситуативной информации на реализацию ка­тегориальных значений может быть проиллюстрировано следую­щим примером: Боюсь, что до Гусева он уже не дойдет... [Вдали слышен шум электропоезда]. Электричка... (Арбузов. Годы странствий). Ситуативная информация, отраженная в ремарке (шум электропоезда), обусловливает тот факт, что значение на­стоящего времени, выражаемое неполными предложениями того типа, который представлен в данном высказывании (Элект­ричка...), выступает здесь в варианте настоящего актуального.

Ситуативная информация и информация, вытекающая из плана содержания текста, могут вступать в отношения разных типов. В частности, ситуативная информация может быть стиму­лом для данного высказывания, фоном, уточняющим, дополняю­щим и модифицирующим смысл текста, основным источником речевого смысла (при периферийной роли смысла самого текста высказывания), актуализатором тех или иных элементов плана содержания и смысла текста и т. д. Исследование типов и разных аспектов соотношения языковой по своему источнику информа­ции и информации ситуативной представляет собой одну из важ­ных задач теории высказывания. В той мере, в какой эти типы и аспекты соотношения текстовой и ситуативной информации имеют грамматическую значимость, они становятся одним из важных объектов исследования в области «грамматики речи».

Ситуативная информация, как известно, по многим признакам сходна с контекстуальной информацией. Различие между этими типами информации заключается в средствах выражения — язы­кового (контекстуальная информация) или неязыкового (ситуа­тивная информация).²⁹ Отсюда вытекает возможность взаимных

²⁸ Кожевникова Кв. Спонтанная устная речь в эпической прозе.
Praha, 1971, с. 23.

²⁹ О различии между контекстом и речевой ситуацией см.: Амо­
сова Н. Н. Слово и контекст. — Учен. зап. Ленингр. ун-та, 1958, № 243,
серия филол. наук, в. 42, с. 3—7; см. также: Ellis J. On contextual mea­
ning. — In: In memory of J. R. Firth. London, 1966, p. 81—84. Ср. объеди­
нение этих понятий в термине «контекст», например: Slama-Cazacu Т.
Langage et contexte, 's-Gravenhage, 1961 (Janua linguarum series maior, VI),
p. 207—223; см. также: Мыркин В. Я. Текст, подтекст и контекст,
С. 90-93,

преобразований контекстуальной и ситуативной информации. Так, авторский текст при прямой речи персонажей художественных произведений во многих случаях служит источником такой кон­текстуальной информации для читателя, которая передает ситуа­тивную информацию по отношению к прямой речи и участникам воспроизводимых коммуникативных актов. Например: На середине площади Почешихин вдруг остановился и стал глядеть на небо. — Что вы смотрите, Евпл Серапионыч? (Чехов. Брожение умов). Ср. также ремарки в тексте пьес и их сценическую реализацию.

Окружающий текст может быть источником той контекстуаль­ной информации, которая по своему содержанию является ситуа­тивной. Иначе говоря, в тексте, окружающем данное высказыва­ние (чаще всего предваряющем его), может содержаться словес­ное описание той речевой ситуации, в которой осуществляется данное высказывание и которая является существенной для его смысла. Приведем отрывок из письма А. П. Чехова Д. В. Григо­ровичу: Прошу Вас припомнить тот вечер, когда Вы, Алексей Сергеевич и я шли из музея в магазин, Цинзерлинга. Мы разгова­ривали. Я, между прочим, сказал: — Як Вам на днях приду. — Дома Вы его не застанете, — сказал Суворин (письмо от 24 де­кабря 1888 г.). Описанная здесь ситуация воспроизводимой А. П. Чеховым прямой речи, в то время, когда происходил этот разговор, была источником ситуативной информации, актуальной для участников разговора. Здесь представлена контекстуальная информация, отражающая речевую ситуацию и ситуативную ин­формацию.

Могут быть выделены два типа ситуативной информации: 1) актуальная и 2) неактуальная информация.³⁰

Актуальная ситуативная информация представ­ляет собой информацию о существенной для речевого смысла де­нотативной ситуации, которая включает в себя ситуацию речи — говорящего и слушающего в момент речи и всю обстановку речи, существенную для смысла высказывания. Например: И по голосу и по лицу мужа Анна догадалась о чем-то, спросила испуганно: — Что ты! (Сергеев-Ценский. Печаль полей). Здесь в авторском повествовании описана ситуация речи — источник ситуативной информации, существенной для смысла высказывания -- Что ты? Эта информация включает в себя такие элементы, как указание на обстановку непосредственного общения с адресатом; концент­рация внимания на адресате; стимул, вызвавший вопрос (голос и выражение лица мужа); конкретность ситуации речи, ее лока-лизованность во времени; эмоциональный фон акта речи. Смысл

вопроса — Что ты?, кроме плана содержания текста, непосред­ственно связан со стимулом, о котором шла речь выше. Для говорящего (Анны) это примерно следующая ситуативная пред­посылка: «У тебя такой голос, такое лицо... Это меня пугает» — отсюда переход к тому, что непосредственно содержится в плане содержания данного высказывания и дополняется предшествую­щей ситуативной информацией: — Что ты? (« — Так что же с то­бой? Почему ты такой? Чем все это вызвано?» и т. п.).

Актуальная ситуативная информация может быть основана на элементах «сейчас — здесь — это», как в рассмотренном выше примере, но из этих элементов обязательным для данного типа ситуативной информации является лишь «сейчас», а место и субъект описываемой ситуации могут быть отделены от места и участников ситуации речи. Например: «Иванов» готов. Перепи­сывается (Чехов. Письмо А. С. Суворину). Актуальная ситуа­тивная информация здесь заключается в том, что можно передать примерно так: «сейчас, когда я пишу вам это письмо». Таким образом, представление о говорящем (пишущем) в момент его речи (в данном случае письменной) включено в ситуативную ин­формацию, а тем самым и в речевой смысл.

Неактуальная ситуативная и н ф о р м а ц и я — это информация о существенной для речевого смысла денотативной ситуации, которая не включает в себя ситуацию речи, хотя и является так или иначе связанной с нею. Наиболее характерным признаком ситуативной информации данного типа является тот факт, что момент речи говорящего (пишущего) не включается в ситуативную информацию, а тем самым и в речевой смысл (включается лишь отношение к этому моменту). Приведем в ка­честве примера отрывок диалога из живой речи: — Ну как же, мы универмаг же проезжали Дзержинский. — Там один всего уни­вермаг. Вот угловой этот и есть. — Мы же проезжали на углу который (пример из книги О. А. Лаптевой «Русский разговорный синтаксис», М., 1976). Здесь речь идет о том, что видели участ­ники диалога некоторое время тому назад, проезжая мимо уни­вермага. Их впечатления представляют собой основу той ситуа­тивной информации, на фоне которой передается и воспринима­ется смысл, базирующийся на плане содержания текста. Эта си­туативная информация представляет собой элемент речевого смысла, но она является неактуальной с той точки зрения, кото­рую мы имеем в виду: это не то, что происходит в момент речи, а то, что было раньше и составляет предварительный общий опыт участников речевого акта, хотя этот опыт и не утрачивает связи с предметной обстановкой речи и с моментом речи.³¹ Восприятие

 

³⁰ Ср. замечание Кв. Кожевниковой об имплицитности, обусловленной знанием внеязыковой действительности актуальной (предметная обста­новка, жест, мимика, поведение собеседника и т. п.) и неактуальной (т. е. предварительный общий опыт участников речевого акта) (Кожевни­кова Кв. Спонтанная устная речь..,, с. 22—23).

³¹ Ср. пример имплицитности, обусловленной предварительным об­щим опытом участников речевого акта, из книги Кв. Кожевниковой: А: ... ты с кем-то познакомился? Б: Когда? А: Ну как когда. Б: Вчера-то? А: Да (Спонтанная устная речь..., с. 24).

1.19

и сохранение в памяти определенных фактов в таких случаях участвует в создании условий и предпосылок, формирующих ре­чевую ситуацию и самый смысл данного высказывания, однако непосредственно речевая ситуация и момент речи как один из ее компонентов в ситуативную информацию данного типа не вклю­чается (для приведенного выше примера актуальная ситуативная информация отражает обстановку диалога в тот момент, когда универмаг уже проехали).

При некоторых различиях между рассмотренными типами си­туативной информации оба эти типа информации являются ак­туальными в том более широком смысле, что в момент речи существенными для речевого смысла являются элементы опреде­ленной денотативной ситуации, либо непосредственно восприни­маемой в момент речи (актуальность события), либо содержа­щейся в памяти участников речевого акта (актуальность воспо­минания о событии).

Неактуальная ситуативная информация в некоторых отноше­ниях сходна с энциклопедической информацией: в обоих случаях речь идет об элементах опыта и знаний говорящего и слушаю­щего, существенных для передачи и восприятия речевого смысла. Однако между ситуативной информацией рассматриваемого типа и энциклопедической информацией имеется следующее различие: неактуальная ситуативная информация приурочена именно к той денотативной ситуации, которая отражается в данном высказы­вании, в ее отношении к ситуации речи, тогда как энциклопеди­ческая информация — это тот общий фон внеязыковых знаний, которыми обладают участники речевого акта независимо от кон­кретного содержания именно данного высказывания и от ситуа­ции речи.

3. Речевой смысл и различие между ситуатив­но актуализированной и ситуативно неактуали-зированной речью. При анализе роли ситуативной инфор­мации в передаче и восприятии смысла высказывания важно про­водить различие между двумя типами речи: 1) ситуативно актуа­лизированной (с актуальной ситуативной обусловленностью) и 2) ситуативно неактуализированной (без актуальной ситуативной обусловленности). В первом типе речи налицо не­посредственная связь смысла текста с ситуацией речи. Для рече­вого смысла существенна ситуативная информация.

Ситуативно актуализированная речь характерна для непосредственного общения говорящего и слушающего. Усло­вия такого общения могут быть отражены в художественных произведениях, например: — Ваня, к тебе! — сказал толстячок в дверь. — Кто? — послышался раздраженный голос. — Молодые поэты. — Сейчас (В. Катаев. Трава забвения). Данный тип речи возможен и в других условиях, в частности в письмах, дневни­ках. Например: Николай пропадал десять дней и сейчас пришел (Письмо А. П. Чехова Ал. П. Чехову).

I

Ситуативно неактуализированная речь высту­пает в тех случаях, когда нет непосредственной связи плана содержания и смысла текста с ситуацией речи, в частности с по­зицией говорящего (пишущего) в момент речи. Такова, например, авторская речь в случаях следующего типа: Любавиных в де­ревне не любили. За гордость. Жили Любавины как в крепости (Шукшин. Любавины). К рассматриваемому типу речи относится также изложение закономерностей и правил в научных трудах, пособиях, учебниках и т. п. Например: Слово является одновре­менно и знаком мысли говорящего, и признаком всех прочих психических переживаний, входящих в задачу и намерение сооб-шения (В. В. Виноградов. Русский язык). Отсутствие актуальной ситуативной обусловленности возможно и в условиях непосред­ственного общения, например, в беседе на научные темы.

Рассмотрим различие указанных типов речи по отношению к актуализационным семантическим признакам высказывания.

Обычно выделяются следующие обязательные для каждого высказывания актуализационные признаки, в выражении которых принимают участие предикативные категории глагола: модаль­ный, темпоральный и персональный.³² К этому ряду, на наш взгляд, относится еще один признак— локализованность/нелока-лизованность ситуации во времени. Под этим признаком (по дру­гой терминологии — признаком актуальности/неактуальности) мы имеем в виду представление либо единичной (неповторяющейся), конкретной ситуации, занимающей определенное положение во времени (прикрепленной к определенному моменту или отрезку времени), либо ситуации повторяющейся, абстрактной, не зани­мающей определенного положения во времени.³³ Ср., например, выражение временной локализованности/нелокализованности си­туации в следующем высказывании: Было утро, хорошее строгое утро, какое бывает только в середине мая (Сергеев-Ценский. Пе­чаль полей).

Различие указанных типов речи мы рассмотрим вначале по отношению к темпоральному и персональному признакам, имею­щим ориентационный характер. Эти признаки заключают в себе указание на определенный исходный пункт ориентации, на опре­деленную точку отсчета (признаки модальности и временной ло-

³² См., например: Виноградов В. В. Основные вопросы синтаксиса
предложения (На материале русского языка). — В кн.: Виногра­
дов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М.,
1975, с. 254—294; Грамматика русского языка. Т. II. Синтаксис, ч. 1. М.,
1954, с. 76—83.

³³ См., например: Koschmieder E. Der Begriff des «Zeitstellen-
werts» in der Lehre vom «Verbalaspekt» und «Tempus». — Die Welt der
Slaven, 1960, V, 1—2; Kopecny Fr. Slovesny vid v cestine. Praha, 1962,
p. 15—17, 30—31. Наша трактовка признака локализованности/нелокализо-
ванности действия (ситуации) во времени изложена в работах: Бон­
да р к о А. В. 1) Грамматическая категория и контекст. Л., 1971, с. 56—
61; 2) Теория морфологических категорий. Л., 1976, с. 54—64.

кализованности относятся к иному — «иеориентационному» типу; комплекс «говорящий в момент его речи» в данном случае не включается в их содержание как точка отсчета при «измерении» соответствующих отношений) ,³⁴ При актуальной ситуативной обусловленности речи содержание темпорального и персонального признаков непосредственно включает в себя ориентацию на мо­мент речи говорящего (темпоральный признак) и на личность говорящего (персональный признак). При отсутствии же актуаль­ной ситуативной обусловленности речи темпоральные и персо­нальные отношения, сохраняя ориентационный характер в плане языковой системы (применительно к языковой позиции актуали­зации), не имеют прямой связи с речевой позицией актуализа­ции.³⁵ Так, «условно-литературное» прошедшее время сохраняет ориентационную природу с точки зрения категориального значе­ния форм прошедшего времени (обозначающих предшествование по отношению к грамматической точке отсчета), но отсутствует непосредственная ориентация времени действий на момент речи говорящего (пишущего). С категориально-грамматической точки зрения это аналог прошедшего времени, отражающего реальное прошлое, но с точки зрения теории речи, «грамматики речи» важно- учитывать те различия, о которых говорилось выше.

Приведем некоторые примеры реализации персонального при­знака в разных типах речи. Для непосредственного общения уча­стников коммуникативного акта в условиях, представляющих первый тип речи, характерно актуальное (включающее непосред­ственное отношение к говорящему и слушающему в момент речи) противопоставление по лицу. Например: — Мы, кажется, сбились с дороги? — говорит инженер. — Куда ты ведешь, дьявол? Не ви­дишь, что ли? (Чехов. Темною ночью). С другой стороны, для авторского повествования, когда оно представляет второй тип речи, характерно такое отношение к лицу, которое непосред­ственно не связано с личностью автора в момент речи (написа­ния данного произведения). Обычным является постоянное отно-

³⁴ Подробнее об ориентационном и неоржентационном типах актуали-
зационных функций см.: Б о н д а р к о А. В. 1) Об актуализационных
признаках предложения. — В кн.: Теоретические проблемы синтаксиса со­
временных индоевропейских языков. Л., 1975, с. 144—146; 2) Теория мор­
фологических категорий, с. 60—63.

³⁵ Поясним различие между речевой и языковой исходной позицией
актуализации. Первая — это элемент речевой ситуации, вторая же — отра­
жающий речевую ситуацию элемент системы языка. Этот элемент заклю­
чен в значениях и в способе организации грамматических форм и других
языковых средств, находящихся на службе грамматики. Так, необходимо
различать внеязыковой момент речи (относящийся к речевой позиции
актуализации) и грамматическую точку отсчета временных отношений
Внеязыковой момент речи — элемент объективного времени, тогда как
грамматическая точка отсчета принадлежит системе языка. Эта величина
заключена в самой системе временных форм глагола как центр, на кото­
рый ориентируются члены данной системы (подробнее см.: Б о н-
дарко А. В. Об актуализационных признаках.., с. 146—147).

Шение («ключ нёрсональности текста») к «третьему лицу». На­пример: По проселочной дороге плетется пара почтовых кляч. В тарантасе сидит мужчина в шинели инженера-путейца (Че­хов. Темною ночью).

В тексте, имеющем характер воспоминаний (или включаю­щем воспоминания как один из компонентов), повествование, не-актуализированное с точки зрения персоналыюсти, обычно пере­крещивается с широко представленной персональной (и вместе с тем темпоральной) актуализацией. Например: Кажется, я сам изобрел этот литературный прием и ужасно им злоупотреблял. Нечто вроде инверсии. Так-то, братцы! Но до двадцатых годов было еще ой как далеко, целая вечность! Теперь я так пи­сать стесняюсь. Постарел. Остепенился (В. Катаев. Трава заб­вения) .

Обратимся к признакам неориентационного типа — модаль­ному и «локализационному». Эти признаки также по-разному проявляются в ситуативно актуализированной и ситуативно не-актуализированной речи: в разных типах речи представлены раз­ные отношения к ситуации речи, хотя эти отношения и не имеют ориентационного характера.

В первом типе речи модальные признаки реальности, гипоте­тичности и побудительности выступают как элементы противо­поставления, актуального для говорящего в момент его речи и для слушающего, для ситуации речи в целом. Например: — Это си­дело в вашем теле? — Да, в верхней трети бедра, — повторил я с удовольствием. — Ну, так и носили бы его на простой стальной цепочке. Это было бы гораздо лучше... Как это было? Только не сочиняйте (В. Катаев. Трава забвения). Во втором типе речи указанные модальные признаки сохраняют свою значимость в от­ношении содержания высказывания к действительности (с точки зрения реальности этого содержания или нереальности — побу­дительной или гипотетической), однако актуальное отношение этих признаков к говорящему в момент его речи утрачивается. Так, когда литературно-художественное повествование ведется в плане индикативной модальности, то этот «модальный ключ» текста устанавливается именно в особой замкнутой сфере этого текста, отвлеченной от ситуации речи. Текст характеризуется общим признаком условно-литературной реальности, присущим произведениям данного типа, но это не означает, что существует непосредственная и актуальная оценка говорящим содержания каждого высказывания как реального (в актуальной оппозиции к признакам побудительности и гипотетичности, с речевой пози­ции актуализации).

Признак временной локализованности/нелокализованности в ситуативно актуализированной речи получает непосредствен­ное отношение к ситуации речи: говорящий (пишущий) в момент речи непосредственно оценивает обозначаемую ситуацию как конкретную или как абстрактную, причем в первом случае она

может быть одновременной моменту речи. Например, конкретная ситуация: 11 часов утра. Ночью был один из сильных припад­ков. Голова болит, работать надо, не знаю, что делать (Письмо Ф. М. Достоевского А. Г. Достоевской); абстрактная ситуация: По вечерам гуляем, а днем я шью (А. Г. Достоевская — Ф. М. До­стоевскому) .

Иной характер имеет реализация признака временной локали-зованности/нелокализованности в ситуативно неактуализирован-ной речи. Например: Через неделю мундир был готов. Выгладив его, Меркулов вышел на улицу, повесил на плетень и занялся чисткой; снимет пушинку, отойдет на сажень, щурится долго на мундир и опять снимет пушинку — и этак часа два (Чехов). -Отношения временной локализованиости/нелокализованности здесь замкнуты в сфере содержания высказывания; обозначаемые ситуации (конкретная и абстрактная) не соотносятся с ситуацией речи.

Наша трактовка различия ситуативно актуализированной и ситуативно неактуализированной речи в некоторых отношениях созвучна с выдвинутой Э. Бенвенистом теорией двух планов вы­сказывания — plan de l'histoire и plan du discours. Первый из них, по мнению Э. Бенвениста, как бы устраняет личность говорящего. Здесь никто не говорит; кажется, что события происходят сами собой. 3-е лицо в этом плане не противопоставлено никакому другому лицу. Второй из указанных планов, напротив, предпола­гает говорящего и слушающего, предполагает намерение первого воздействовать на второго. Речь идет прежде всего об устных сообщениях, а также о текстах, которые воспроизводят эти устные сообщения или заимствуют их существенные особенности. Таковы все жанры, где кто-либо, адресуется к кому-либо, где представлено отношение к лицу.³⁶

Применительно к темпоральным значениям с концепцией Э. Бенвениста в какой-то мере (далеко не во всем) соотносится теория синтаксического индикатива и релятива А. Белича.³⁷ Так, А. Белич сравнивает два примера: Птице су одлетеле и У jecen су птице одлетеле, гнезда се испразнила и завладало мртвило свуда унаоколо. В первом примере «сообщается в настоящем о действии, совершенном в прошлом, т. е. обозначается и дей­ствительное отношение действия к настоящему». Время глагола в этом примере является индикативным. Во втором примере кон­статируется значение состояния «без какой бы то ни было связи с настоящим» (синтаксический релятив). Как отмечает А. Белич,

³⁰ См.: Benveniste E. Les relations de temps dans le verbe fran-cais. — Bulletin de la Societe de Linguistique de Paris, t. 54 (1959), fasc. 1, p. 73—74.

³⁷ См.: Бели! А. 1) О спытаксичкоы индикативу и «релативу». — In: Symbolae grammaticae in honorem Joannis Rozwadowski, II. Cracoviae, 1928, p. 47—55; 2) О je3H4Koj природи и з'езичком развитку. Београд, 1941, с. 355—390, 464—479.

«В релятиве у претеритальных действий отпадает все to, что их связывало с настоящим и в их значениях, и во всем другом».³⁸

4. Компоненты речевого смысла в их отноше­нии к говорящему и слушающему. В контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информации следует разли­чать два аспекта: 1) указанные виды информации с точки зре­ния говорящего, 2) те же виды информации с точки зрения слу­шающего.³⁹ В плане содержания и смысле текста также возможно различение тех же аспектов. Это касается прежде всего импли­цитных семантических элементов. Вместе с тем и эксплицитные элементы плана содержания и смысла текста (постольку, по­скольку их восприятие находится под воздействием контекстуаль­ной, ситуативной и энциклопедической информации) могут быть по-разному представлены с точки зрения говорящего и с точки зрения слушающего.

Точки зрения говорящего и слушающего по отношению к ука­занным компонентам речевого смысла в одних случаях совпа­дают, а в других различаются, причем эти различия могут быть существенными для речевого смысла.

Можно выделить (в порядке предварительной гипотезы) сле­дующие основные этапы формирования речевого смысла в про­цессе речемыслительной деятельности говорящего.

1. Первоначальный замысел речевого смысла — самое общее
представление о теме, содержании будущего высказывания
(в условиях данной речевой ситуации, включающих определен­
ные предпосылки участия контекстуальной, ситуативной и энци­
клопедической информации в формировании и передаче смысла).

2. Структурирование и начинающаяся языковая семантическая
интерпретация первоначального замысла речевого смысла — вы­
членение основных дискретных элементов смысла (реализаций
понятийных категорий и их комплексов), речемыслительная пре­
дикация, выбор средств языкового выражения элементов смысла,
преобразование первоначального замысла речевого смысла в смы­
словую структуру, лежащую в основе формирующегося текста,
начало преобразования этой структуры в структуру плана со­
держания текста (все это — в соотнесении с контекстуальной,
ситуативной и энциклопедической информацией с точки зрения
говорящего).

³⁸ Б е л и h А. О дезичко] природи..., с. 374—375. См. также: Поспе­
лов Н. С. О двух рядах грамматических значений глагольных форм вре­
мени в русском языке. — Вопросы языкознания, 1966, № 2.

³⁹ О ситуации с точки зрения говорящего и адресата пишет В. Ска-
личка: «Разумеется, ситуация — это не однородное образование. До воз­
никновения текста это ментальная ситуация говорящего, которая нахо­
дится в том или ином отношении к предполагаемой ситуации реципи­
ента. .. При слушании или чтении опять-таки именно ментальная ситуа­
ция реципиента находится в определенном отношении к предполагаемой
ситуации говорящего и к внементальной ситуации» (Skalicka V. Die
Situation..., p. 840—841).

3. Завершенное преобразование речевого смысла, прошед­шего ряд стадий формирования и реализации, в план содержания текста (соотнесенный с контекстуальной, ситуативной и энци­клопедической информацией, воспринимаемой говорящим) .⁴⁰

С точки зрения слушающего в восприятии речевого смысла могут быть выделены следующие этапы:

1. Восприятие произносимого текста — соотнесение плана вы­
ражения текста с планом его содержания, восприятие содержа­
тельной структуры текста — значений его элементов и связей
между ними, т. е. соотнесение языковых знаков, их комбинаций
и связей с языковым и речевым знанием слушателя, т. е. знанием
содержания языковых знаков и закономерностей их употреб­
ления.

2. Извлечение смысла из плана содержания текста (преобра­
зование плана содержания текста в его смысл) и соотнесение
этого смысла с контекстуальной, ситуативной и энциклопедиче­
ской информацией (с точки зрения слушающего), в результате
чего формируется речевой смысл — аналог переданного говоря­
щим (аналог точный, приблизительный или ложный, в зависимо­
сти от условий коммуникации).⁴¹

Дополнительно к уже использованным условным обозначе­ниям введем следующие: PC(_r)i — первоначальный замысел рече­вого смысла; РС(с) — речевой смысл, воспринимаемый слушаю­щим; здесь и в других случаях обозначаются соответствующие величины с точки зрения говорящего (г) и слушающего (с).

Таким образом, отношения, о которых шла речь выше, могут быть представлены следующей схемой:

для говорящего: РС_{(г) t}-> [ПСТ + КИ + СИ+ ЭИ]_(Г);

для слушающего: [ПСТ>СТ + КИ + СИ + ЭИ]_(С)->РС_(С)2.

Итак, речевой акт начинается со смысла (его прообраза, пер­воначального замысла) и кончается смыслом — тем смыслом, ко­торый воспринимается слушающим. Собственно же языковые значения — грамматические, лексические, лексико-грамматиче-ские — представляют собой своего рода промежуточный этап. Это вполне соответствует сущности языка как средства общения,

 

средства формирования и выражения мысли: языковые значения, будучи строительным и формообразующим материалом мысли, яв­ляются (вместе с их формальными показателями) средством (в самом широком смысле) ее формирования и выражения. Вместе с тем следует подчеркнуть, что языковые значения и их речевые реализации — это не только средство выражения, выяв­ления мыслительного содержания, но и форма его существова-

ния.

⁴² Ср. мысль, верно и точно выраженную К. С. Аксаковым: «Не только посредством языка человек выражает мысль свою, но в языке самом, в его создании и построении — от образования слов до малейших его измене­ний — выразилась мысль, или лучше, мышление человека» (Акса­ков К. С. Критический разбор «Опыта исторической грамматики рус­ского языка» Ф. Буслаева. — В кн.: Аксаков К. С. Поли. собр. соч., т. II, ч. 1, с. 530).

⁴⁰ Ср. концепцию С. Д. Кацнельсона (Типология языка и речевое
мышление..., с. 120—126). Предлагаемая нами схема во всем основном
согласуется с этой концепцией. Специфика нашей схемы заключается
в специальном выделении динамики тех семантических величин, о кото­
рых идет речь.

⁴¹ Представляется, что изложенное понимание основных этапов фор­
мирования и восприятия смысла высказывания согласуется с теми вы­
водами, которые делаются исследователями на основе фактов речевой
патологии. См., например: Ж и н к и н Н. И. Грамматика и смысл (Разбор
случая семантической афазии у ребенка). —В кн.: Язык и человек. М.,
1970, с. 63—85; Лурия А. Р. Основные проблемы нейролингвистики. М..
1975, с. 4—10, 25—50 и ел., 228—331.

Глава V

КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ В ГРАММАТИКЕ

О ТЕОРИИ ОБЩИХ ЗНАЧЕНИЙ

Рассмотрение проблемы категориальных грамматических зна­чений мы начнем с вопроса об общих значениях — наиболее дис­куссионного и острого во всей проблематике грамматического значения.

В этом разделе анализируются основные аспекты развития и современного состояния теории общих значений в грамматике. Обращая внимание на критику этой теории со стороны исследо­вателей, придерживающихся иных точек зрения, мы попытаемся охарактеризовать степень соответствия данной концепции языко­вым фактам. Наша точка зрения по этому вопросу будет выска­зана в ходе сопоставления указанной концепции и ее критики. Содержание данного раздела предваряет изложение нашей трак­товки понятия категориального значения — более широкого, чем понятие общего значения.

1. Постановка вопроса об общих и частных значениях в работах К. С. Аксакова и Н. П. Не­красова. В истории отечественного языкознания вопрос об об­щих значениях в грамматике был достаточно ясно поставлен К. С. Аксаковым и Н. П. Некрасовым.

В работах К. С. Аксакова говорится, с одной стороны, об «употреблении», а с другой — о «значении самих форм».¹ К. С. Аксаков подвергает критике подход к определению значе­ний падежных форм, основанный на исчислении отдельных упо­треблений падежей в речи: «Самое полное определение наших грамматик есть то, которое наиболее исчисляет общих случаев употребления... Всякое случайное определение (если мы взду­маем принять оное за общее определение) закрывает перед нами закон, являющийся в нем какою-нибудь стороною своею. Полное исчисление случаев невозможно. Наиболее полное исчисление все также сбивает, ибо это все частные случаи употребления, не только скрывающие общий закон, но часто противоречащие друг

См.: Аксаков К. С. О русских глаголах. СПб., 1855, с. 18—19.

другу, как скоро не понят этот общий закон, в котором находят они свое единство и объяснение».² Тем самым подчеркивается различие в статусе значения формы и ее употреблений: значение формы рассматривается как ее внутренняя сущность, как законо­мерность, разные стороны которой проявляются в отдельных употреблениях.

По мысли К. С. Аксакова, «падежи имеют свой самостоятель­ный смысл, обнаруживающийся при всяком случае разными своими сторонами... и потому могут и должны рассматриваться сами в себе, а не только в употреблении; следовательно, должны быть поняты с этой точки зрения, даже и вне синтаксиса, в ко­тором, конечно, как в живой речи, полнее выступает смысл и падажей и всех грамматических изменений».³

Конкретное применение К. С. Аксаковым развиваемой им теории к определению падежных значений в русском языке во многих отношениях уязвимо.⁴ Однако на последующее развитие теории значения в грамматике (одного из направлений этой тео­рии) оказал влияние прежде всего общий подход к значениям грамматических форм как к языковым сущностям, которые сле­дует отличать от выявляющихся в речи частных употреблений. Как показало дальнейшее развитие концепции общих значений, теоретически важным оказался поиск общей закономерности, объ­ясняющей частные употребления грамматических форм.

К концепции К. С. Аксакова близки воззрения Н. П. Некра­сова. Он различал, с одной стороны, «существенное грамматиче­ское значение формы в языке», а с другой—«ее разнообразное употребление в речи».⁵ Примечательно следующее высказывание Н. П. Некрасова: «... из истинного понимания грамматического значения формы, как формы, мы легко могли объяснить и те ча­стные значения, которые она может иметь в живой речи».⁶ Здесь не только проводится различие между грамматическим значением

² Аксаков К. С. Опыт русской грамматики. Ч. I. M., 1860, с. 82.
Высказанная здесь мысль связана с общим принципом, который подчер­
кивается К. С. Аксаковым: «Наука есть сознание общего в явлении, це­
лого в частности...» (там же, с. VII).

³ Там же, с. 83.

⁴ См., в частности, определение значения родительного падежа на ос­
нове понятия отвлеченности (там же, с. 80), определение значения да­
тельного падежа как «прикосновенного присутствия предмета, участия
его в деле» (с. 81) и т. п.

⁵ См.: Некрасов Н. П. О значении форм русского глагола. СПб.,
1865, с. 106.

⁶ Там же, с. 106. Сходные мысли высказывались и раньше. Так,
Ф. Вюльнер писал о том, что идея, которую нужно искать в лингвисти­
ческой форме, должна быть одной идеей, одним единственным основным
значением довольно высокой степени абстракции, для того чтобы из него
могли быть выведены все конкретные употребления формы (см.: Wull-
п ег F. Die Bedeutung der sprachlichen Casus und Modi. Miinster, 1827: Изла­
гаем взгляды Ф. Вюльнера по кн.: Hielmslev L. La categorie des cas.
Aarhus, 1935 [Acta Jutlandica, VII, 1], p. 37).

 

9 А. В. Бондарко

формы и теми частными значениями, которые выражаются при ее функционировании, но и намечается связь этого различия с дифференциацией языка и речи.

2. Критика к он цепции общих значений со сто­роны А. А. П о т е б н и. Как известно, А. А. Потебня не принял концепцию общих значений (в частности, в трактовке Н. П. Не­красова) и подверг ее критике. Эта критика, как и концепция А. А. Потебни, поучительна. Она заслуживает внимательного

разбора.

Исходная позиция А. А. Потебни, определяющая его отрица­тельное отношение к общим значениям, заключается в том, что он признает существование значения слова (в том числе и зна­чения грамматического) лишь в речи, лишь в данном контексте. А. А. Потебня пишет: «...одного изолированного слова в дей­ствительности и не бывает. В ней есть только речь. Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формальных свойств, потому что их не имеет».⁷ В концеп­ции общих значений (по Н. П. Некрасову) А. А. Потебня видит нарушение того правила, что для полного объяснения исследова­тель «должен брать не искусственный препарат, а настоящее жи­вое слово».⁸ Рассматривая суждение Н. П. Некрасова о том, что из истинного понимания грамматического значения формы как формы легко объясняются и те частные значения, которые она может иметь в живой речи, А. А. Потебня замечает: «Здесь истинным пониманием формы считается не понимание ее в речи, где она имеет каждый раз одно значение, т. е. говоря точнее, каждый раз есть другая форма, а понимание экстракта, сделан­ного из нескольких различных форм. Как такой препарат „знай" оказывается не формою известного лица и наклонения, а „общею личною формою". Такое отвлечение, а равно и вышеупомянутое общее значение корней и вообще „общее значение слов", как фор­мальное, так и вещественное, есть только создание личной мысли и действительно существовать в языке не может. Языкознание не нуждается в этих „общих" значениях».⁹

В замечаниях А. А. Потебни известную роль играет законо­мерная критика явно неудачной трактовки ряда общих значений Н. П. Некрасовым, в частности, по отношению к формам пове­лительного наклонения, о которых Н. П. Некрасов пишет: «.. .на каком основании эту форму мы назвали бы наклонением повели­тельным, когда ею же выражается в языке и желание, и условие? Почему не назвать бы ее желательным наклонением? Почему не назвать бы ее также наклонением условным? Мы не можем со­гласиться с мнением тех ученых, которые утверждают, что этою

⁷ П о т е б н я А. А. Из записок по русской грамматике. Т. I—II.
М., 1958, с. 42.

⁸ Там же, с. 42.

⁹ Там же, с. 43.

„общею личною формою глагола" (в этом ее сущность, по мне­нию автора приводимых строк) выражается повеление, а жела­ние и условие — так себе, как оттенки повеления».¹⁰ Возражая против таких отвлечений, как «общая личная форма», А. А. По­тебня замечает: «Некрасов думает, что вышеупомянутое отвлече­ние есть субстанция, из которой вытекают акциденциальные ча­стные, т. е., по-нашему, единственные действительные значения, и что, отказываясь от такой выдумки, он потеряет связь между этими частными значениями и должен будет ограничиться одним из них, отбросивши все остальные. Действительно, невозможно представить себе, что так называемые частные значения сидят в звуке вместе и в одно время, что конь есть вместе и именит, и винит., что знай есть повелительное и в то же время услов­ное».¹¹ Понятно, что если под частными значениями подразуме­вать те значения, о которых здесь идет речь, то следует согла­ситься с тем, что именно они действительны.

Не следует, однако, думать, что критика А. А. Потебни на­правлена лишь против неудачно выведенных общих значений. Он отрицает любые общие значения, в частности, отрицает и иерархическое отношение общего и частного в значениях: «Раз­личные невыдуманные значения однозвучных слов того же се­мейства относятся друг к другу не как общее и существенное к частному и случайному, а как равно частные и равно суще­ственные предыдущие и последующие».¹²

Основа этой критики, как уже говорилось, — отрицание воз­можности существования значения в слове, взятом вне контекста, вне речи. Вместе с тем следует обратить внимание на то, что односторонне речевая концепция значения в известной мере пре­одолевается самим А. А. Потебней. В другой связи он так или иначе обращается к языку: «Если не захотим придать слову речь слишком широкого значения языка, то должны будем сказать, что и речи, в значении известной совокупности пред­ложений, недостаточно для понимания входящего в нее слова. Речь в свою очередь существует лишь как часть большего це­лого, именно языка. Для понимания речи нужно присутствие в душе многочисленных отношений данных в этой речи явлений к другим, которые в самый момент речи остаются, как говорят, „за порогом сознания", не освещаясь полным его светом. Упо­требляя именную или глагольную форму, я не перебираю всех форм, составляющих склонение или спряжение; но тем не менее данная форма имеет для меня смысл по месту, которое она зани­мает в склонении или спряжении (Humb., Ob. Versch., 261). Это есть требование практического знания языка».¹³ Используя современную терминологию, можно сказать, что А. А. Потебня

¹⁰ Некрасов Н. П. О значении форм..., с. 106.

¹¹ Потебня А. А. Из записок..., с. 43.

¹² Там же, с. 44.

¹³ Там же.

9* 131

осознает и подчеркивает важность парадигматических отношений в системе языка для понимания значения данной формы при ее функционировании в речи; фактически в конце цитированного выше отрывка в общей форме выражены некоторые стороны понятия значимости («форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в склонении или спряжении»). Эта «си­стемно-языковая» сторона концепции А. А. Потебни, в частности применительно к значению, настойчиво подчеркивается во многих местах его книги (при этом ясно проявляется понимание постоянной диалектической связи аспектов языка и речи). Так, в следую­щем отрывке (уже цитированном в другой связи выше, в I главе данной работы) ясно выражена мысль о зависимости понимания значения данной формы в речи от противопоставления этой формы в системе языка другой форме с противоположным значением: «Когда говорю: „я кончил", то совершенность этого глагола ска­зывается мне не непосредственно звуковым его составом, а тем, что в моем языке есть другая подобная форма „кончал", имеющая значение несовершенное. То же и наоборот».¹⁴ Системно-языко­вой аспект значения становится предметом внимания А. А. По­тебни и тогда, когда он говорит о грамматических категориях, имея в виду заключенное в слове указание на один или несколько общих разрядов, под которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других. По мысли А. А. Потебнй, указание на такой разряд определяет постоянную роль слова в речи, его постоянное отношение к другим словам.¹⁵ Здесь, помимо всего прочего, выражена идея инвариантности функции грамматической категории в языке — инвариантности, распро­страняемой на функции слова в речи.

На первый взгляд кажется, что концепция А. А. Потебни про­тиворечива, что отрицание общих значений, опирающееся на чисто речевой подход к значению, не согласовано с. системно-языковым подходом к значениям грамматических категорий. Ду­мается, однако, что во всем основном противоречия здесь нет. А. А. Потебню не мог удовлетворить тот уровень, на котором выводятся «общие значения» Н. П. Некрасова, он отводит их как «выдумку», «экстракт», «искусственный препарат». Отталкиваясь от понимаемых таким образом общих значений, А. А. Потебня фактически не ограничивается утверждением, что значение слова возможно только в речи, и обращается к языковым значениям (лишь в этом можно найти противоречие, но такое, которое фак­тически обогащает теорию). Этот теоретический шаг связан с выражением нескольких сильных и глубоких идей, которые можно объединить понятием грамматической категориальности, в частности категориальности грамматического значения (см. об этом в следующем разделе данной главы).

¹⁴ Там же, с. 45.

¹⁵ См. там же, с. 35.

3. Понятие общего значения в работах Ф. Ф. Фортунатова. При анализе значений грамматических форм Ф. Ф. Фортунатов обращает внимание на связь между отдельными значениями формы, выделяя тот признак, который является для них общим и лежит в основе «общего значения». Так, Ф. Ф. Фортунатов пишет: «Форма возвратного залога имеет у нас, как известно, несколько различных значений (хотя все они связаны между собою)».¹⁶ Определив эти значения, он про­должает: «Общее значение формы на -ся, образуемой от пере­ходных глаголов, состоит в том, что она изменяет значение пере­ходного признака (действия в его переходности) в значение при­знака непереходного, т. е. такого, который заключает в себе отношение только к предмету мысли, являющемуся субъектом этого признака».¹⁷

В зависимости от различий в самом языковом материале Ф. Ф. Фортунатов по-разному подходит к определению значений противопоставленных друг другу форм. В одних случаях он уста­навливает значение каждой из них как положительную величину, т. е. описывает равноправные однородные значения. В других же случаях при анализе двучленных категорий определяется значе­ние лишь одной из форм, тогда как противопоставленная ей форма характеризуется как не имеющая данного значения. Фак­тически в случаях первого рода реализуется принцип эквиполент-ной, а в случаях второго рода — привативной оппозиции (исполь­зуем термины Н. С. Трубецкого). Примером определений пер­вого типа может служить следующая дефиниция значений форм времени в общеиндоевропейском языке: «...формой прошедшего времени сочетание данного признака с известным субъектом обо­значалось как относимое в мысли говорящего к прошедшему вре­мени (т. е. прошедшему по отношению ко времени речи, мысли), формой будущего времени то же сочетание обозначалось как относимое к будущему времени, а формой настоящего времени, имевшей два значения, такое сочетание обозначалось или как относимое к настоящему времени, или же без отношения к опре­деленному времени».¹⁸ Преобладают, однако, определения вто­рого типа (по принципу привативной оппозиции). Например, о формах перфективного и имперфективного вида Ф. Ф. Форту­натов пишет: «...первая обозначала данный признак в полноте его проявления во времени, а вторая не имела этого значения, т. е. обозначала тот же признак без отношения к полноте его проявления во времени».¹⁹

¹⁶ Фортунатов Ф. Ф. О залогах русского глагола. — Известия Отд.
русского языка и словесности АН, 1903, т. IV, кн. 4, с. 1154.

¹⁷ Там же, с. 1155.

¹⁸ Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий
курс.— В кн.: Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. Т. 1. М., 1956,
с. 160.

¹⁹ Там же, с. 161.

Таким образом, Ф. Ф. Фортунатов последовательно реали­зует тот принцип определения значений форм, который базиру­ется на учете соотношения противопоставленных друг другу форм в системе. При этом он принимает во внимание разные типы та­кого соотношения.²⁰ В концепции Ф. Ф. Фортунатова находит отражение принцип многообразия типов грамматических значе­ний. Помимо целостных «общих» значений, о которых шла речь выше, Ф. Ф. Фортунатов констатирует грамматическую много­значность. Так, в приведенном выше определении значений форм времени у формы настоящего времени отмечены два зна­чения; упоминаются также разные значения творительного падежа.²¹

4. Теория общих значений в трактовке Р. О. Якобсона. Опираясь на предшествующую традицию в разработке проблемы общих значений (в частности, на работы К. С. Аксакова, Н. П. Некрасова, Ф. Ф. Фортунатова, А. А. Шах­матова), Р. О. Якобсон изложил свою интерпретацию этой проб­лемы на материале категорий глагола и категории падежа в рус­ском языке.²² Он интегрировал проблематику, идущую от пред­шествующих работ, придал этой проблематике эксплицитное общетеоретическое направление, выдвинул ряд новых положений по теории и методике анализа общих значений.

Наиболее существенным в концепции Р. О. Якобсона пред­ставляется следующее.

1. В морфологию (семантическую морфологию) введен оппо­
зиционный анализ по дифференциальным семантическим призна­
кам.

2. На материале глагольных и именных форм предпринята
попытка раскрыть систему и иерархию значений (общее — глав­
ное— прочие частные значения), выявить системные содержа­
тельные связи между грамматическими формами, конституиру­
ющими морфологические категории.²³

Другой вопрос — в какой мере Р. О. Якобсону удалось при­менить эти принципы в конкретно-исследовательском плане. Здесь результаты неравноценны: более реальны и убедительны приме-

²⁰ Ср. концепцию Р. О. Якобсона, учитывающую лишь один тип со­
отношения форм — по принципу привативной оппозиции, в которой раз­
личаются маркированный и немаркированный члены (об этом речь будет
идти ниже).

²¹ См.: Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение, с. 162.
²²Jakobson R. Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre. — Travaux du

cercle linguistique de Prague, 1936, N 6, p. 244—253; Якобсон Р. 0. Морфологические наблюдения над славянским склонением («American contributions to the IV. International congress of slavicists»). 's-Gravenhage, 1958; Jakobson R. Zur Struktur des russischen Verbums. — Jn.: Chari-steria Guilelmo Mathesio... oblata. Pragae, 1932, p. 74—84.

²³ Некоторые положения концепции Р. О. Якобсона будут рассмот­рены в последующем изложении.

нительно к исследованию грамматических категорий глагола и чрезвычайно спорны применительно к категории падежа.²⁴

В теории Р. О. Якобсона существенную роль играет понятие значимости.²⁵ В частности, общее значение немаркированного члена оппозиции, как оно трактуется Р. О. Якобсоном, на наш взгляд, фактически представляет собой не собственно значение, а значимость. Так, говоря о том, что винительный падеж в рус­ском языке обладает признаком «данный объект охвачен дейст­вием», тогда как именительный падеж не указывает ни на нали­чие, ни на отсутствие этого признака,²⁶ Р. О. Якобсон фактически не определяет, что же реально обозначает именительный падеж, он устанавливает лишь его значимость — место в системе по от­ношению к значению винительного падежа. (Наша трактовка данного вопроса подробнее излагается в разделе о категориаль­ных грамматических значениях).

Определение общего значения формы в работах Р. О. Якоб­сона связано с сопоставлением ее частных значений. Так, говоря о том, что родительный падеж в русском языке всегда сигнали­зирует степень объективирования предмета в данном контексте, он выявляет частные варианты: «Наличие может быть измерено (сколько, столько-то новостей), повышено (новостей! или наслу­шались новостей), ограничено (послушали, коснулись новостей), сведено к потенциальному состоянию (ждали, хотели, искали но­востей) или к нулю (не слыхали новостей, не было новостей); наконец, оно может быть отклонено, отвергнуто (избегали, пуга­лись новостей)».²⁷ Мы не будем сейчас касаться конкретной оценки справедливости этих суждений о семантике русского ро­дительного падежа. В данном случае важно подчеркнуть, что су­ждения об общих значениях выводятся не только из рассмотрения оппозиций в парадигме, но и из рассмотрения и сопоставле­ния частных значений. Заметим, что этот последний аспект опре­деления общих значений лишь намечен, но не развит в работах Р. О. Якобсона. Основной акцент здесь ставится на анализе оппо­зиций в системе форм.

В теории Р. О. Якобсона частные значения относятся к одному уровню, представденному употреблением форм в речи, а общее значение рассматривается на ином, более высоком уровне, относя­щемся к языковой системе, причем множественности частных зна­чений противостоит определенный семантический инвариант, вы­ступающий во многих случаях как одно целостное общее значе-

²⁴ См. разбор некоторых -"аспектов теории Р. О. Якобсона в кн.: Б о н-
д а р к о А. В. Грамматическая категория и контекст. Л., 1971, с. 77—78,
.86—90.

²⁵ См. критический анализ концепции общего значения в кн.: К а ц-
лельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972, с 20,
41—43, 74.

²⁶ См.: Jakobson R. Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre, с. 249.

²⁷ Я к о б с о н Р. О. Морфологические наблюдения..., с. 3—4.

ние. Многие языковые факты, например, значения наклонений, лиц, времен, чисел, на наш взгляд, во всем основном оправдывают такой подход. Он дифференцирует разные уровни семантики и устанавливает соотношение между ними на основе принципа еди­ного инварианта и множества вариантов.

Вместе с тем в теории Р. О. Якобсона общее значение факти­чески далеко не всегда выступает как одно целостное значение. Введение принципа анализа оппозиций не по одному признаку, а по нескольким дифференциальным семантическим признакам (при рассмотрении категории падежа), приводит к тому, что дан­ной форме по существу приписывается не одно общее значение, а несколько общих значений. Конечно, сохраняется различие между вариативностью частных значений на уровне функционирования форм в речи и множественностью дифференциальных семантиче­ских признаков (каждый из них — инвариант, реализующийся в нескольких вариантах) на уровне общих значений, но факт остается фактом: Р. О. Якобсон по существу признает полифунк­циональность на уровне инвариантов. Так, если винительный, ро­дительный и творительный падежи трактуются как однопризна-ковые, то дательный рассматривается как двупризнаковый (направленность и периферийность), так же как и предложный (объемность и периферийность).²⁸

Эта тенденция к учету многопризнаковости семантического содержания грамматических форм, т. е. к учету отдельных функ­ций не только на уровне функционирования форм, но и на уровне знакового значения, устанавливаемого в парадигматической си­стеме, была развита в работах ряда исследователей.²⁹

5. Критика теории общих значений со стороны Е. Куриловича и его концепция первичных и вто­ричных функций. Критические высказывания по поводу по­нятия общего значения в трактовке Р. О. Якобсона в ряде слу­чаев характеризовались тем, что вопрос ставился слишком ши­роко— не только о грамматических, но и о лексических общих значениях, причем центр тяжести переносился в область лекси­кологии. Так, Е. Курилович расценивает общее значение как аб­стракцию, полезность и применимость которой к„конкретным линг­вистическим проблемам решит будущее. Его возражение против введения этого понятия основано на признании невозможности интеграции качественно различных элементов, а именно — ком­муникативного содержания и аффективных (стилистических) от­тенков. Это замечание иллюстрируется примером со словом осел (I — животное, II — глупый или упрямый человек). В общем оп­ределении значения данного слова, по мнению Е. Куриловича, должны отпасть как частные понятия «животное» и «человек»,

²⁸ Там же, с. 5.

²⁹ Си., например Kfizkova H. Первичные и вторичные функции в
т. наз. транспозиция форм. — In: Travaux linguistiques de Prague, 2. Pra­
gue, 1966, p. 171-182.

вместо которых подставляется понятие «живое существо, глупое и упрямое». Но слово осел вряд ли употребляется в применении к другим животным.³⁰ Разумеется, то объединение основного (пря­мого) и переносного значения слова, которое продемонстрировано на этом примере, не может вызвать сочувствие, однако подобные примеры, на наш взгляд, могут быть аргументом в критике общих значений лишь в лексикологии, но не в грамматике. Между тем теория Р. О. Якобсона построена на анализе грамматических значений. Когда устанавливается общее грамматическое значение той или иной формы, вовсе не приходится объединять коммуни­кативное содержание и аффективные (стилистические) оттенки. Общее значение характеризует данную форму в ее отношении к другим формам — членам определенной грамматической катего­рии языка. Стилистические же оттенки, переносные значения, по­рождаемые столкновением грамматической формы и противореча-чащего ей контекста, относятся не к плоскости инвариантных грамматических значений в языке, а к иной плоскости, непосред­ственно связаяной с обусловленными контекстом вариантами, проявляющимися в речи. Так, при определении общего значения формы настоящего времени необходимо установить тот семанти­ческий признак, который отличает эту форму от других форм вре­мени, но нет никакой небходимости объединять, суммировать коммуникативное содержание данной формы и стилистические, экспрессивные элементы, проявляющиеся, например, при функ­ционировании форм настоящего времени в повествовании о про­шлом или в контексте будущего.

Выражая скептическое отношение к теории общих и частных значений, Е. Курилович отдает предпочтение представлению об иерархии функций на основе различения первичных и вторичных функций языковых единиц. Первичная функция данной формы независима от семантического (или синтаксического) контекста. Она дана системой, базируется на релевантных противопоставле­ниях, обусловлена противопоставлением внутри системы. Вторич­ная функция определяется контекстом, она зависит от контекста (семантического или синтаксического), базируется на первичной функции плюс контекст.³¹ Те же отношения формулируются и в той терминологии, которая опирается на понятие значения: глав­ное значение не определяется контекстом, тогда как остальные (частные) значения к семантическим элементам главного значе­ния прибавляют еще и элемент контекста.³² (Заметим, что между «главным значением» в трактовке Е. Куриловича и «первичной функцией» нет существенного различия, так как речь идет о се­мантических функциях, представляющих собой значения).

³⁰ Курилович Е. "Заметки о значении слова. — Вопросы языко­
знания, 1955, № 3, с. 78—80.

³¹ См.: Курилович Е. О методах внутренней реконструкции. —
В кн.: Новое в лингвистике, вып. IV. М., 1965, с. 411, 429—432.

³² См.: Курилович Е. Заметки..., с. 81.

Обычно семантическую концепцию Е. Куриловича рассматри­вают как противоположность теории общих значений Р. О. Якоб­сона. На наш взгляд, это не совсем так. Указанные концепции, действительно, отличаются друг от друга, однако они заключают в себе и нечто общее. Различие заключается в следующем: в кон­цепции Е. Куриловича нет той семантической величины, которая охватывала бы и главное значение, и прочие частные значения данной формы, нет «общего знаменателя», к которому приводи­лись бы все частные значения, иначе говоря, нет общего значения как величины, интегрирующей частные значения, включая глав­ное. Однако это различие не исключает и некоторых пунктов схождения обеих концепций. Если главное значение (по Е. Кури-ловичу), или первичная функция, не зависит от контекста и опре­деляется системой языка, релевантными противопоставлениями внутри данной системы, то это фактически означает, что главное значение (первичная функция) обладает теми же свойствами, которые характеризуют общие значения в трактовке Р. О. Якоб­сона. Ведь общие значения также не зависят от койтекста, также существуют в системе языка и определяются оппозициями форм в данной системе. Итак, и Р. О. Якобсон, и Е. Курилович пред­полагают существование значений, не зависящих от контекста и определяемых противопоставлениями в данной системе. Сход­ство обеих концепций этим не ограничивается. Если вторичная функция, по Е. Куриловичу, базируется на первичной функции плюс контекст, то такая трактовка соотношения первичной и вто­ричной функций фактически близка к пониманию общего значе­ния (по Р. О. Якобсону) как общего знаменателя всех частных значений. Различие заключается в том, что отношение «вторич­ные функции базируются на первичных (плюс контекст)» под­разумевает связь вторичных функций с первичными и определен­ную зависимость от них (наряду с зависимостью от контекста), но не предполагает обязательного охвата вторичной функции семантикой функции первичной, не предполагает общей семан­тической сферы, по отношению к которой первичные и вторичные функции были бы частными величинами.

Определим наше отношение к концепции Е. Куриловича. Она отражает один из типов категориальных значений, одну из форм их существования (ниже излагается наша трактовка этого типа, в некоторых отношениях отличающаяся от трактовки Е. Курило­вича). Вместе с тем эта концепция не отрицает теории Р. О. Якоб­сона, которая, в свою очередь, отражает, как нам кажется, один из типов категориальных значений, одну из форм их существова­ния, их соотношения с частными значениями. Нет оснований аб­солютизировать как ту, так и другую концепцию, рассматривая одну из них как единственную и всеобъемлющую. Следует при­знать важность обеих концепций, поскольку они отражают суще­ственные, но все же частные, ограниченные по сфере распростра­нения закономерности системной организации значений. 138

Возвращаясь к концепции Е. Куриловича, отметим, что в ней, с нашей точки зрения, не все убедительно и достаточно последо­вательно. Если одна и та же форма может выступать как в пер­вичной, так и во вторичной функции, если та и другая выявля­ется при функционировании данной формы (а это так), то нельзя согласиться с тем, что первичная функция вообще не зависит от контекста. Если в одних контекстах реализуется вторичная функция, а в других первичная, то тем самым и первичная функ­ция не может быть вполне свободной от контекста, определяемой лишь релевантными противопоставлениями внутри языковой си­стемы. Речь может идти лишь о разной степени зависимости от контекста, о том, что является доминирующим: значение самой по себе формы (как оно определяется в системе форм, в парадиг­матической системе, существующей в языке), или значение, ис­ходящее от контекста. Можно говорить о незначительной, слабой, меньшей (по сравнению с вторичной) зависимости первичной се­мантической функции от контекста, о том, что содержание этой функции определяется прежде всего местом данной формы в па­радигматической языковой системе, но нельзя говорить о незави­симости от контекста той функции, которая выступает в контексте. Если в одних контекстах дана вторичная функция формы, а в дру­гих первичная, то неизбежна зависимость и первичной функции от контекста по крайней мере в том смысле, что для реализации данной первичной функции необходим иной круг контекстов, чем тот, который обусловливает вторичную функцию.

Обратимся к некоторым из примеров, приводимых Е. Курило-вичем. Рассматривая диахронические переходы, изменения ста­туса первичных и вторичных функций, он пишет: «В связи с рас­ширением семантической сферы у форм перфекта, то есть в связи с употреблением их как в роли перфекта, так и в роли повество­вательного времени, эти формы теряют свое первоначальное зна­чение, повествовательная функция становится первичной, а пер­фектная — вторичной; отсюда усвоение перфектной функции но­выми формами».³³ На наш взгляд, как перфектная, так и повест­вовательная функции глагольных форм всегда так или иначе зави­симы от контекста. Можно и необходимо для каждого данного периода исторического развития системы глагольных форм и их функционирования определять степень этой зависимости: для одного периода относительно более свободным от контекста ока­жется функционирование данной формы в перфектной функции, для другого (более позднего) — в функции повествовательной. Од­нако ни для какого периода нельзя, на наш взгляд, постулировать абсолютную независимость перфектной или повествовательной функции от контекста.

То же можно сказать и по поводу другого примера, приведен­ного Е. Куриловичем: «Как только глагольная форма или глаголь-

³³ К у р и л о в и ч Е. О методах внутренней реконструкции, с. 421.

ный оборот, выражающие желание или долженствование, приоб­ретают значение будущего времени в качестве своей первичной функции, значение модальности отходит на задний план и в конце концов становится вторичной функцией указанных образований».³⁴ Итак, с нашей точки зрения, концепция Е. Куриловича не от­рицает теории Р. О. Якобсона, а дополняет ее, отражая один из типов существования категориальных значений, причем эта кон­цепция нуждается в некоторых поправках. Эти поправки сводятся к следующему: первичная функция данной формы базируется на релевантных противопоставлениях внутри системы и характе­ризуется при ее реализации меньшей зависимостью от контекста по сравнению с вторичной функцией; вторичная функция опре­деляется прежде всего контекстом, она в большей степени зави­сит от контекста, чем первичная функция, вместе с тем она так или иначе зависит и от релевантных противопоставлений внутри языковой системы, поскольку она может базироваться на первич­ной функции, быть производной от нее, так или иначе зависит от системы, занимая в ней определенное место.

Рассмотрение основных этапов формирования теории общих грамматических значений и критики этой теории приводит к сле­дующим выводам. Концепция общих значений в грамматике не может претендовать на всеобщую значимость и универсальность. Далеко не все значения грамматических форм могут быть сведены к этому общему знаменателю. Во многих случаях (в частности в области падежных значений) языковой материал не укладыва­ется в схему общего значения. Вместе с тем нет достаточных оснований для того, чтобы вообще отказаться от идеи общих зна­чений в грамматике. Эта идея отражает действительно сущест­вующий тип системно-структурной организации языковых грам­матических значений. На наш взгляд, понятие общего граматического значения имеет право на существование, но не как единственный и всеобъемлющий принцип в языковой грамма­тической семантике, а как один из ее типов, одна из форм ее существования.

Недостаточность понятия общего значения для описания и объяснения широкого круга грамматических значений заставляет обратиться к более широкому и менее жесткому понятию. Речь идет о таком понятии, которое позволило бы учесть и рассмотреть в единой системе разные типы грамматических значений (в том числе и общие значения, а также различные формы существова­ния системной грамматической многозначности и полифункцио­нальности). Таким понятием является категориальное грамма­тическое значение. Рассмотрению этого понятия посвящен следую­щий раздел.

⁸⁴ Там же, с. 425.

КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗНАЧЕНИЯ

1. Содержательная грамматическая категори-альность. Идею содержательной категориальности в грамма­тике сильно и ярко выразил А. А. Потебня. Ряд высказанных им положений образует целостную концепцию, которую можно на­звать концепцией грамматической категориальности.³⁵ Основа этой концепции заключается в понимании формальности языка как существования в нем общих разрядов, по которым распреде­ляется частное содержание языка одновременно с своим появле­нием в мысли.³⁶ Особенно существенно понимание грамматиче­ской категории как общего разряда, под который содержание данного слова подводится наравне с содержанием многих других слов.³⁷ Речь идет не просто о грамматическом значении, соотне­сенном с грамматическим выражением (как обычно говорится о грамматических категориях), а о понятии разряда, класса, при­надлежность к которому определяет роль слова в речи.³⁸ Тем самым языковая категориальность как бы проецируется на речь, определяя в ней постоянное — постоянную роль, постоянное от­ношение.

По-видимому, мы ничего не примыслим к сказанному А. А. Потебней, признав, что он многое раскрыл из того, что позднее стали называть обязательностью, облигаторностью грам­матических значений. А. А. Потебня обратил внимание на ту сторону этого свойства, которая связана с «легкостью» система­тизации, категоризации, распределения мыслительного содержа­ния по разрядам, когда такое распределение обусловливается структурой «формальных» языков и не требует от говорящего особых усилий мысли: «Говорить на формальном языке, каковы арийские, — значит систематизировать свою мысль, распределяя ее по известным отделам. Эта первоначальная классификация образов и понятий, служащая основанием позднейшей умышлен­ной и критической, не обходится нам, при пользовании формаль­ным языком, почти ни во что».³⁹ И далее: «Есть языки, в коих подведение лексического содержания под общие схемы, каковы предмет и его пространственные отношения, действие, время, лицо и пр., требует каждый раз нового усилия мысли. То, что мы представляем формою, в них является лишь содержанием, так что грамматической формы они вовсе не имеют. В них, на­пример, категория множествен, числа выражается словами

³⁵ Сам А. А. Потебня не говорит именно о «категориальности» — он
пишет об общих разрядах, о грамматических категориях, — но смысл его
высказываний, как нам представляется, соответствует этому широкому
понятию.

³⁶ См.: Потебня А. А. Из записок..., с. 61.

³⁷ См. там же, с. 35.

³⁸ См. там же.

³⁹ См. там же, с. 37.

„много", „все ; катег. времени — словами, как „когда-то"_т „давно"».⁴⁰

Идея категориальноети конкретизируется в суждениях А. А. Потебни о влиянии рядов на реализацию значения формы при отсутствии формальных показателей, о противопоставлениях, о роли «знания места, которое занимает слово в целом, будет ли это целою речью или схемою форм» в распознавании формы.⁴¹

Не имея возможности излагать здесь историю вопроса о кате­гориальных значениях, мы ограничимся концепцией А. А. По­тебни, потому что в ней сконцентрирована самая суть проблемы.

Необходимо проводить различие между понятием граммати­ческой категориальности и понятием грамматической категории. Первое понятие представляется более широким, чем второе. Категориальность в грамматике охватывает самые разнообразные классы (разряды) и единицы: классы морфологических форм (например, форм 2-го лица, форм повелительного наклонения и т. п.), грамматические классы слов (части речи), классы син­таксических конструкций и т. д. Особого рода категориальностью характеризуются и лексико-грамматические разряды (ср. суще­ствительные одушевленные и неодушевленные, собирательные, вещественные, отвлеченные и конкретные, глаголы предельные и непредельные, переходные и непереходные, личные и безличные, глаголы разных способов действия и т. д.).⁴²

На наш взгляд, не все, что охватывается понятием категори­альности в грамматике, можно рассматривать как грамматиче­ские категории.⁴³ Мы отдаем предпочтение более узкому (и более специальному) истолкованию понятия «грамматическая катего­рия », в частности, трактуя морфологические категории как си­стемы противопоставленных друг другу рядов морфологических форм с однородным содержанием.⁴⁴

2. Общая характеристика категориальных значений. В круг категориальных значений в грамматике входят значения членов морфологических категорий (например, значения совершенного и несовершенного вида, единственного и множественного числа и т. п.), т. е. значения тех рядов морфоло­гических форм, на противопоставлении которых строится морфо­логическая категория. Особая разновидность категориальной се-

⁴⁰ Там же, с. 38.

⁴¹ См. там же, с. 45, 66.

⁴² Заметим попутно, что специфическая категориальность есть и
в лексике: лексико-семантические группы — это тоже разряды, под кото­
рые содержание данного слова подводится наравне с содержанием мно­
гих других, но уже не по грамматическим, а по лексическим содержатель­
ным признакам.

⁴³ У А. А. Потебни представлена широкая трактовка понятия грам­
матической категории, по существу сходная с понятием категориаль­
ности в грамматике (см.: Из записок..., с. 38—45, 82).

⁴⁴ См.: Бондарко А. В. Теория морфологических категорий.
Л., 1976, с. 6—40, 155—203.

мантики в грамматике — значения частей речи. К категориаль­ной семантике относятся также значения членов синтаксических категорий (таких, как «повествовательность/вопросительность», «утверждение/отрицание»), значения типов синтаксических кон­струкций (например, условных, временных, причинных и т. д.).

В данной работе мы сосредоточим внимание лишь на одной разновидности категориальной семантики — на значениях грам­мем — членов морфологических категорий, но в общей характери­стике категориальных значений постараемся учесть более широ­кий круг явлений, о которых шла речь выше.

Итак, категориальные значения — это значения, присущие грамматическим классам и единицам: а) классам морфологиче­ских форм (членам морфологических категорий и парадигм) и каждой из словоформ как единице, входящей в данный класс; б) грамматическим классам слов (частям речи) и каждому слову как единице, входящей в данный класс; в) классам конструкций (членам синтаксических категорий и парадигм) и каждой кон­кретной конструкции как единице, входящей в данный класс. Основными признаками категориальных грамматических значе­ний (речь идет о языках флективно^синтаксического типа) яв­ляются: а) обязательность (обязательность реализации данного грамматического содержания в каждой лексически конкретной единице, входящей в данный грамматический класс, в каждом акте функционирования этой единицы или по крайней мере в центральной сфере ее функционирования), б) инвариантность (абсолютная для одних типов категориальных значений и отно­сительная для других, когда речь идет об инвариантности опре­деленного признака или комплекса признаков в пределах цент­ральной сферы функционирования данной единицы), в) систем­ная релевантность, т. е. роль данного значения как признака (или комплекса признаков), лежащего в основе определенных грам­матических классов и единиц,, противопоставленных другим классам и единицам в замкнутой системе, г) опора на интегри­рованную замкнутую систему формальных грамматических средств.

Все другие значения в грамматике являются некатегориаль­ными. Некатегориальную семантику представляют значения, ана­логичные по своему содержанию категориальным грамматиче­ским значениям (например, значения модальные, темпоральные, аспектуальные и т. д.), но остающиеся вне тех разрядов, по ко­торым, как писал А. А. Потебня, распределяется частное содер­жание языка.

Каково отношение категориальных значений к выражающим их формальным структурам? Что первично в данном соотноше­нии? Рассмотрим некоторые стороны этого вопроса на примере морфологических категорий.

Категориальные значения лежат в основе категориальных форм (граммем) — членов морфологических категорий. Элементы

данного класса форм, например форм 2-го лица, объединяются на основе общности определенного категориального признака (в данном примере — признака 2-го лица); разные (но однород­ные) классы форм, т. е. разные граммемы, противостоят друг другу также на базе оппозиции категориальных признаков. Итак, ряды форм и их оппозиции конституируются на базе объедине­ния и противопоставления по категориальным признакам. В един­стве категориального содержательного признака и того ряда форм, который является его носителем, первичным (с функцио­нальной точки зрения) следует считать категориальный признак. Вместе с тем нужно учитывать и другую сторону рассматривае­мого соотношения: сами содержательные признаки становятся категориальными лишь тогда, когда они опираются на опреде­ленные формальные ряды и их оппозиции. Таким образом, на­ряду с устанавливаемым с функциональной точки зрения факто­ром первичности категориального признака по отношению к оп­ределенному классу формальных структур налицо и отношение обусловленности самого статуса категориальности данного при­знака наличием того класса формальных структур, на который этот признак опирается (говоря о формальных структурах, мы имеем в виду не сами по себе материальные показатели, экспо­ненты значения, а прежде всего тип определенной структурной организации форм, в частности, применительно к морфологиче­ским категориям — наличие противопоставленных друг другу ря­дов и их компонентов). Итак, в уже данном, «готовом» единстве категориального содержательного признака и класса структур, являющегося носителем этого признака, функционально первичен содержательный признак, но самый факт его существования в ка­честве категориального признака обусловлен наличием системы форм с определенной структурной организацией.

3. Соотношение категориальных и некатего­риальных значений. Рассмотрим пример различения ка­тегориального и некатегориального значения.

Один из типов выражения некатегориальной семантики пред­ставляют «несобственные» функции морфологических катего­рий.⁴⁵ Помимо «своих собственных» категориальных семантиче­ских функций морфологическая категория берет на себя допол­нительную семантическую нагрузку, выполняя функции, либо свойственные другой категории, либо не имеющие в данном язы­ке опоры на специальную систему грамматических форм. Так, при употреблении форм повелительного наклонения в императивной ситуации (Пройдите вперед! и т. п.) передается значение отне­сенности действия к будущему (начиная от момента речи). За пределами собственно императивной ситуации могут быть пере-

⁴⁵ См.: Бондарко А. В. Грамматическая категория и контекст, с. 61-65.

даны иные темпоральные отношения, ср. значение отнесенности к прошлому в предложении Вернись он вовремя, ничего бы не случилось (это тоже пример некатегориальной семантики).

Следует подчеркнуть, что выражение значения, представляю­щего собой несобственную функцию морфологической категории, и выражение «собственного» значения одного из членов данной категории — это совершенно разные типы, разные способы вы­ражения значений. Когда мы говорим о том, что форма повели­тельного наклонения выражает значение побуждения, то это зна­чит, что данное значение лежит в основе ряда форм, которые различаются по виду (ср. открой и открывай), лицу (ср. идите и идемте), числу (ср. иди и идите), но объединяются именно по принадлежности к повелительному наклонению с его категори­альным признаком побудительности; это значит, далее, что при­знак побудительности является одним из тех дифференциальных признаков, которые лежат в основе противопоставления членов категории наклонения (ср. в русском языке противопоставление трех наклонений по признакам реальности, побудительности и гипотетичности). Когда же речь идет о том, что форма повели­тельного наклонения обладает несобственной функцией выраже­ния отнесенности действия к плану будущего времени (начиная от момента речи), то имеется в виду значение, которое не кон­ституирует какой-либо ряд форм и не лежит в основе противопо­ставления этого ряда другим рядам. Это дополнительный семан­тический элемент, вытекающий из значения побудительности, элемент, который необходимо учитывать при семантическом ана­лизе, но который не имеет системной релевантности, т. е. не яв­ляется существенным для парадигматической системы наклоне­ний. Этот содержательный признак не опирается на специальное формальное выражение: формы косвенных наклонений не имеют временных показателей, не включаются в парадигму времени. Поэтому совершенно справедливо утверждение, что морфологи­ческая категория времени в русском языке не распространяется на косвенные наклонения. Эти наклонения способны лишь к уча­стию в некатегориальной передаче семантики времени.

Рассмотрим другие примеры «несобственных функций» мор­фологических категорий.

Глагольный вид в формах повелительного наклонения поми­мо аспектуальных функций может выполнять дополнительную модально-экспрессивную функцию. Ср.: Выверните — Выворачи­вайте карманы Несовершенный вид в подобных случаях (но да­леко не всегда: ср.: Зайдите! — Заходите!) участвует в выраже­нии более категорического, безапелляционного побуждения, чем при употреблении совершенного вида.

При сочетании форм несовершенного вида в случаях типа Мы сидели и молчали; Когда вы шли сюда, мы уже уходили и т. п. передается темпоральное отношение одновременности, а при сочетании форм совершенного вида — отношение последо-

Ю А. В. Бондарко

вательности: Они встали и ушли; Когда вы встанете, они уйдут. Эти темпоральные отношения вытекают из категориальных зна­чений видов. Выражение одновременности связано со способно­стью несовершенного вида выражать действие в процессе его протекания: сочетание двух (или более) протекающих процессов дает отношение одновременности. Выражение последовательно­сти связано с присущим совершенному виду категориальным зна­чением неделимой целостности действия: два целостных факта (или более) выстраиваются в последовательный ряд. Подчерк­нем, что выражение этих значений для конструкций данного типа не является постоянным и обязательным, ср. выражение цепочкой форм совершенного вида (глаголов начинательного и ограничительного способов действия) совокупности фактов, после­довательность которых несущественна: Что-то попищало, потре­щало, повыло (Рекемчук. Короткие волны); Тарантас по-вчераш­нему запрыгал, завизжал, застучало неистово ведро, привязанное к задку (Чехов. Печенег). Ср. также выражение одновременных состояний, а не последовательных действий при употреблении двух или более форм прошедшего совершенного в перфектном значении: Он постарел за эту неделю, осунулся и потемнел в лице (Бунин. Забота).

К той же разновидности иекатегориальных значений, т. е. к несобственным функциям морфологических категорий, можно отнести выражение значения неопределенности при употребле­нии множественного числа существительных в случаях типа В ва­гоне у нас новые пассажиры: молодая женщина с чемоданом.⁴⁶ Перед нами тот случай, когда данная некатегориальная функ­ция не является «собственностью» какой-либо другой морфоло­гической категории (в русском языке, как известно, выражение определенности / неопределенности не закреплено за специаль­ной системой морфологических форм). В приведенном выше при­мере оттенок неопределенности выявляется особенно ясно по­тому, что налицо предметная отнесенность к одной женщине, но этот оттенок может передаваться и при отсутствии указания на одно лицо или один предмет, ср.: В вагон вошли новые пасса­жиры. Во всех случаях неопределенность является возможным (необязательным) «побочным следствием» категориального зна­чения множественного числа, следствием, вытекающим из нео­граниченного характера множественности.

Несобственные функции морфологических категорий пред­ставляют собой пример таких некатегориальных значений, кото­рые обнаруживают тесную связь с категориальной семантикой,

⁴⁸ См. языковой материал в кн.: Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., 1968, с. 153—163. Ср. интерпретацию фактов такого рода в статье: Ре в зин И. И. Так называемое «немаркированное множественное число» в современном русском языке. — Вопросы языкознания, 1969, № 3.

являясь как бы ее Побочным результатом, представляя те семан­тические элементы, которые не входят в знаковое содержание формы, но вытекают из него.

Заметим, что «некатегориальный статус» может сказываться на интенсивности и отчетливости передаваемого значения. Так, есть существенное различие между эксплицитным «полным» вы­ражением значения будущего времени предназначенной для этого временной формой и выражением побуждения, которое лишь им­плицитно предполагает презентно-футуральную перспективу, причем это темпоральное отношение при отсутствии лексических показателей типа «завтра» и т. п. не подчеркивается, не выделя­ется как самостоятельный семантический элемент (ср.: Вы оста­нетесь и будете ждать здесь и Останьтесь и ждите здесь]).

10*

Приведем еще один пример, иллюстрирующий различия ме­жду категориальными и некатегориальными значениями, пре­жде всего с точки зрения различия между эксплицитным и им­плицитным выражением. Ср. два предложения: 1) Он слышал, как капли падали в воду и 2) Он слышал, как капли падают в воду. В первом предложении значение отнесенности действия ■ падали к прошлому по отношению к моменту речи является ка­тегориальным: здесь реализуется инвариантный содержательный признак, присущий форме прошедшего времени (всему ряду форм прошедшего времени), признак предшествования по отношению к исходной точке отсчета, один из тех признаков, которые лежат в основе противопоставления членов морфологической категории времени. Во втором предложении представлено категориальное значение настоящего времени (значение одновременности по от­ношению к исходной точке отсчета), в данном случае в синтакси­чески обусловленном относительном варианте (как одновремен­ность действия падают по отношению к слышал). Есть ли здесь значение отнесенности действия падают к прошлому? Думается, что это значение здесь присутствует (как дополнительная кос­венная временная ориентация), однако в рассматриваемом слу­чае данное значение является некатегориальным. Оно не при­надлежит форме настоящего времени, а в предложениях такого рода передается лишь косвенно и имплицитно: действие падают одновременно по отношению к слышал, а поскольку слышал от­носится к прошлому, то и действие падают получает отнесен­ность к прошлому (с точки зрения момента речи). Эта времен­ная отнесенность, однако, лишь подразумевается, логически вы­текает из грамматически выраженных временных значений, но не выражается непосредственно и эксплицитно морфологической формой или синтаксической конструкцией. Ср. аналогичные от­ношения при переводе данного предложения в план будущего времени: Он услышит, как капли падают в' воду. Из значения одновременности действия падают с будущим временем (услы­шит) вытекает некатегориальное значение отнесенности дейст­вия падают к будущему с точки зрения момента речи.

Один из типов некатегориальных значений представляют зна­чения лексических средств контекста, взаимодействующих с грам­матическими формами. Эти средства передают значения, сход­ные или сопоставимые с категориальными значениями, т. е. за­ключают в себе элементы, относящиеся к той же семантической области. Таковы, например, контекстуальные лексические пока­затели времени типа вчера, когда-то, прошлым летом и т. п., ука­зывающие на отнесенность ситуации к прошлому {Вчера прие­хали и т. п.).

В части случаев лексические средства передают отношения, которые в данном языке не выражаются специальными грамма­тическими формами, но в принципе (в том или ином языке) мо­гут быть выражены грамматически. Значения лексических средств, о которых идет речь, — это лексические значения, функ­ционально значимые для грамматики, но не являющиеся в дан­ном языке собственно грамматическими. Сопоставляя подобного рода значения с категориальными значениями грамматических форм, мы имеем в виду лишь функциональное сходство (но не тождество). Например, в русском языке лексическими средст­вами типа мол, якобы, как говорят, по его словам и т. п. переда­ются различные конкретные значения, относящиеся к семанти­ческой сфере пересказывания, или, по терминологии Р. О. Якоб­сона, засвидетельствованное™, т. е. сообщения о событиях известных говорящему на основании свидетельств других лиц.⁴⁷ В ряде языков для выражения семантики переоказывания су­ществуют специальные грамматические формы. По отношению к этим языкам (например, к болгарскому), речь шла бы о кате­гориальном значении. По отношению же к языкам, не имеющим таких специальных форм пересказывания, например русскому, мы должны признать данное значение некатегориальным. Ср. болгарский текст и его перевод на русский язык: Ученическаси книжка не показа — забравил я в Пловдив (Г. Караславов) «Своей ученической книжки он не показал — (якобы) забыл ее в Пловдиве (или „по его словам, забыл ее в П.")».⁴⁸

Различие между категориальными и некатегориальными зна­чениями в ряде случаев наглядно выявляется при сопоставитель­ном анализе языков. Однако это различие может быть установ­лено и в пределах грамматического описания только данного языка (ср. «собственные» и «несобственные» функции граммати­ческих форм). Анализ соотношения категориальных и некатего-

⁴⁷ См.: Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский
глагол. — В кн.: Принципы типологического анализа языков различного
строя. М., 1972, с. 95—96, 101—102, 106; см. также: Демина Е. И. Пере-
сказывательные формы в современном болгарском литературном
языке. — В кн.: Вопросы грамматики болгарского литературного языка.
М., 1959, с. 313-378.

⁴⁸ Пример и его перевод дается в кн.: М а с л о в Ю. С. Очерк болгар­
ской грамматики. М., 1956, с. 249.

риальных значений базируется на принципе независимой харак­теристики значений именно данного языка, а не на переносе от­ношений одного языка на другой (сопоставление, напротив, под­черкивает специфику разных языков в соотношении категори­альных и некатегориальных семантических элементов).

Между категориальными и некатегориальными значениями нет резкой грани. Это обнаруживается, в частности, в тех случаях, когда данная грамматическая форма, помимо того доминирую­щего признака или комплекса признаков, по которому она вхо­дит в определенную систему форм и противостоит другим чле­нам этой системы, обладает теми или иными периферийными функциями, выходящими за пределы собственно категориаль­ного ядра содержания формы. Например, форма винительного падежа в русском языке, помимо категориального значения пря­мого объекта, в строго ограниченных условиях, зависящих от ле­ксического значения глагола и имени существительного, может выражать комплекс обстоятельственных значений (пройти кило­метр, прождать целую неделю, весить одну тонну). Поскольку эти значения не обладают признаками относительной обязатель­ности, инвариантности и системной релевантности, они должны быть признаны некатегориальными. В этом примере мы имеем дело с явно периферийными функциями, отдаленными от кате­гориального значения грамматической формы. В других случаях связь между периферийными и центральными функциями оказы­вается более тесной, периферийный характер функции может быть весьма относительным. Функции такого рода настолько те­сно переплетаются с категориальными значениями и в такой сте­пени приближаются к ним, что бывает трудно решить, что собой представляет данное значение: один из вариантов более широ­кого категориального значения формы или периферийную функ­цию некатегориального характера. Например, по-разному можно трактовать в этом отношении обобщенно-личную функцию форм 2-го лица ед. числа в русском языке (Из песни слова не выки­нешь; От тебя толку не добьешься; Об этом кап-то забываешь и т. п.). Эта функция не охватывается значением отношения к ад­ресату и имеет относительно периферийный характер. Однако данная функция весьма существенна для семантического потен­циала формы 2-го лица ед. ч. в ее отношении к форме 2-го лица мн. ч., а также к другим формам лица. Поэтому вряд ли можно однозначно определить, входит ли обобщенно-личное значение в категориальный комплекс признаков данной формы или вы­ходит за его пределы и имеет некатегориальный характер (под­робнее о соотношении центральных и периферийных функций грамматических форм речь будет идти ниже, при характеристи­ке структурных типов категориальных значений).

Отсутствие резкой грани между категориальными и некатего­риальными значениями проявляется также во взаимодействии формы и контекста в процессе функционирования грамматических

форм. Категориальное значение, принадлежащее языковой си­стеме, нельзя отделить резкой гранью от процесса функциониро­вания языка; категориальное значение опирается на этот про­цесс, заключая в себе то постоянное, устойчивое, что извлека­ется из бесконечных актов функционирования и что, с другой стороны, составляет системную языковую основу новых и новых речевых употреблений. Но из процесса функционирования формы во взаимодействии с другими языковыми элементами в ка­тегориальное содержание формы включается лишь то, что суще­ственно для грамматической системы языка, что отражает свой­ства грамматических классов и единиц. Категориальные и нека­тегориальные семантические элементы могут переплетаться и взаимодействовать в составе сложных семантических комплексов. Таковы так называемые «частные значения» морфологических форм, т. е. значения, обусловленные контекстом, ситуацией, а в части случаев и лексическим значением данной словоформы. Категориальным элементом частных значений является то, что исходит от морфологической формы; те же специфические при­знаки, которые исходят от контекста и ситуации (а также от ле­ксического значения словоформы) и отличают одно частное зна­чение от другого, являются с точки зрения системной граммати­ческой парадигматики некатегориальными. Ср., например, такие частные значения форм настоящего времени (настоящего несо­вершенного) в русском языке, как конкретное настоящее время момента речи {Посмотри: он спит), расширенное настоящее (Он давно спит) и настоящее постоянное (Он любит спать). Катего­риальным элементом этих значений, исходящим от самой морфо­логической формы, является значение настоящего времени, в более общей формулировке — признак одновременности по от­ношению к исходной точке отсчета. Этот признак, наряду с при­знаками предшествования и следования, лежит в основе противо­поставления форм времени. Что же касается различий между упомянутыми выше частными значениями, то они непосредст­венно не определяются системой морфологических форм. Нельзя сказать, что они совсем не зависят от нее: система форм, в част-ноети категориальное значение данной формы, создает предпо­сылки для такой дифференциации семантических вариантов, ко­торая соответствует категориальной семантике формы, ее месту в системе (у других форм выявляются иные семантические ва­рианты) . Иначе говоря, дифференциальные признаки частных значений, выражаемвгх при функционировании данной формы, в известной степени зависят от специфики интегральных призна­ков этих значений, исходящих от категориального значения са­мой формы. Однако непосредственно конкретные дифференциаль­ные признаки, отличающие одно частное значение от другого, определяются контекстом, ситуацией, лексическим значением сло­воформы. Эти различия важны для грамматики, так как они от­ражают дифференциацию устойчивых типов функционирования

формы и представляют такую вариативность устойчивых катего­риальных семантических признаков, которая не может быть без­различной для их содержательной характеристики (исследуя кон­текстуально обусловленные варианты, мы лучше познаем инва­риантное в содержании формы). Но парадигматической грамма­тической категориальности в рассматриваемых различиях нет. Здесь можно видеть категориальность иного рода — присущую типам функционирования морфологических форм, устойчивым типам контекста, но эта категориальность контекста (у контекста есть и своя семантическая парадигматика) — явление особого рода, которое не следует смешивать с категориальностью в плане системной грамматической парадигматики.

Если взять определенное частное значение морфологической формы как целое, то «мера грамматической категориальности» за­висит от степени контекстуальной и лексической обусловленности. Наиболее существенную роль категориальные элементы играют при выражении главного (основного) значения, в наименьшей степени зависящего от контекста и лексики (ср., например, конкретно-фактическое значение совершенного вида — основное его значение, для реализации которого достаточен минимальный контекст: — Забыл; — Войдите]; — Помочь?). С возрастанием кон­текстуальной и лексической обусловленности того или иного .частного значения удельный вес категориально-грамматических элементов в выражаемых сложных семантических комплексах уменьшается, ср. такие частные значения совершенного вида, как наглядно-примерное (Иногда зайдет, посидит...), потенциальное (Словечка в простоте не скажет), суммарное (Его дважды от­метили). Никогда, однако, значимость категориальных элементов в семантических комплексах, выраженных в речи, не устраняется. Эти элементы устойчивы и обязательны для каждого типа функ­ционирования формы.

Еще раз подчеркнем чрезвычайно важный, с нашей точки зрения, факт: категориальные значения грамматических форм, реализуясь в речи, в той или иной мере «обрастают» некатегориальными эле­ментами, исходящими от контекста и лексического значения дан­ной формы: в процессе функционирования форм «чистой катего­риальности» уже нет, налицо сплав категориальных и некатего­риальных элементов в выражаемых семантических комплексах.

Как показывает предшествующее изложение, некатегориаль­ные значения в грамматике неоднородны (существенно, что этот тип значений был определен выше как немаркированный по от­ношению к категориальным значениям: речь идет о значениях, содержательно сходных или сопоставимых с категориальными грамматическими значениями, но не обладающих указанными выше специфическими признаками категориальных значений). В области некатегориальных значений выделяются два «полюса»: 1) некатегориальные значения, тесно связанные с категориаль­ными значениями и в той или иной степени приближающиеся

к ним; 2) значения, являющиеся в данном языке по типу своего выражения лексическими и лишь функционально имеющие от­ношение к грамматике. Между этими двумя полюсами распола­гаются разные типы «переходных случаев».

Значения первого рода — это значения, хотя и не представ­ляющие категориального признака, определяющего семантиче­скую доминанту данной формы и ее место в системе, но тем не менее связанные с грамматической формой. Таковы, в частности, периферийные функции форм, реализующиеся при активной и обязательной поддержке контекста и (в части случаев) лексиче­ского наполнения формы.

Значения второго рода по характеру своего выражения и по типу системно-структурной организации максимально удалены от категориальных грамматических значений. Для данного языка это лексические значения, по отношению к значениям граммати­ческих форм это значения контекстуальные. Однако функцио­нально они находятся «на службе грамматики» и интенсивно воздействуют на реализацию категориальных грамматических значений, конкретизируя и модифицируя их.

Некатегориальные значения в грамматике выходят за пре­делы семантической области грамматических (морфологических и синтаксических) категорий в данном языке. Они охватыва­ются более широкими функциональными единствами — функцио­нально-семантическими полями (как такими, которые включают в себя грамматические категории, играющие роль центра дан­ного поля, так и такими, которые не опираются на грамматиче­ские категории) .⁴⁹

Некатегориальные значения относятся к области скрытой грамматики или (те из них, которые наиболее близки к катего­риальным значениям) к «пограничным зонам» между явной (от­крытой) и скрытой грамматикой.

Определим в самом общем виде нашу трактовку понятия скры­той грамматики, прежде всего той ее части, которая имеет отно­шение к вопросу о некатегориальных значениях в грамматике. Скрытые категории давно уже отмечались лингвистами.⁵⁰ Проб­лема скрытой грамматики и скрытых категорий интенсивно разра­батывается и в настоящее время.⁵¹ Широкое понимание скрытой грамматики, представленное в концепции С. Д. Канцельсона, не­обходимо и целесообразно для обобщения явлений, которые при всех различиях между ними обладают существенными общими

⁴⁹ Наша трактовка понятия «функционально-семантическое поле» из­
ложена в ранее опубликованных работах, см., в частности: Б о н-
дарко А. В. 1) Грамматическая категория и контекст, с. 3—75; 2) Тео­
рия морфологических категорий, с. 204—244.

⁵⁰ См., например, рассмотренное в I главе этой книги высказывание
И. А. Бодуэна де Куртенэ о «потаенных языковых представлениях».

⁵¹ См.: Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление,
с. 78—94.

признаками — речь идет о грамматических (на наш взгляд, —■ грамматически значимых) сигналах, имплицитно содержащихся в синтаксических сочетаниях и семантике слов. Вместе с тем широкое понятие скрытой грамматики и скрытых категорий тре­бует строгой дифференциации, когда рассматриваются конкрет­ные типы таких категорий.

«Скрытая грамматика» — это важное и необходимое понятие, однако нужно учитывать, что перед нами понятие образное. Фактически то, что им охватывается, — это далеко не всегда соб­ственно грамматика; во многих случаях это грамматически значи­мое в лексике и контексте. По существу грамматическая значи­мость лексики и контекста совсем не является скрытой. О скры­той грамматике, скрытых категориях речь должна идти, как нам кажется, в том смысле, что грамматически значимые элементы лексики и контекста, а также функции, так или иначе связанные с формами, но выходящие за пределы их категориального грам­матического значения, выявляются сложно, опосредованно, не­редко косвенно.

Как показывают приведенные выше примеры, различие между категориальными и некатегориальными значениями заклю­чается не в том, что первые имеют формальное выражение, а вто­рые не имеют его. Те и другие значения имеют формальное выражение, но разного характера, разных типов языковой струк­турной организации, разной степени стабильности, специализации и регулярности. В ряде рассмотренных выше примеров было представлено имплицитное выражение некатегориальных значе­ний. Имплицитное выражение, на наш взгляд, также следует признать формальным (в самом широком смысле), потому что оно является дополнительным следствием, косвенным результатом соотношения тех единиц, их комбинаций и окружающих их эле­ментов контекста, которые представлены в данном высказывании и выражены определенными формальными показателями. Иными словами, имплицитно выраженное значение вытекает из того, что выражено эксплицитно, и поэтому охватывается широким поня­тием формального выражения.⁵²

Некатегориальные значения, как и всякие значения, реали­зуются в речи, в конкретном высказывании. Думается, что они занимают определенное место и в языковой системе. Выражение этих значений участвует в общей схеме распределения семанти­ческих функций по языковым оредствам. В системе языка как бы предусмотрены среди прочих и следующие возможности: а) двой­ственная по своему характеру реализация ряда семантических функций в грамматике — категориальная и некатегориальная; б) реализация некоторых функций в данном языке лишь в виде

⁵² Об эксплицитности и имплицитности языкового выражения см. статью К. Гаузенбласа: Hausenblas К. Explicitnost a implicitnost jazykoveho vyjadfovani. — Slovo a slovesnost, 1972, 33, 2, p. 98—105.

некатегориальных значений (таково, например, упомянутое выше выражение засвидетельствованности/незасвидетельствованности в русском языке). Категориальные и некатегориальные значения входят в общий реестр языковых функций, занимающих опреде­ленное (но разное) положение в грамматической системе языка.

Категориальные значения образуют ядро грамматической се­мантики. Это ядро окружено периферийной сферой некатегори­альных значений — сферой лексики на службе грамматики, до­полнительных несобственных функций грамматических катего­рий, сложных межкатегориальных комбинаций, разноуровневых комбинированных способов выражения семантики, содержа­тельно аналогичной категориальным значениям.

4. Обязательность как основной признак ка­тегориальных грамматических значений. В свой­стве обязательности⁵³ можно выделить два разных, хотя и свя­занных друг с другом аспекта: 1) системно-языковой и 2) речевой.

1) Системно-языковой аспект обязательно­сти категориальных значений заключается в том, что оои лежат в основе определенных грамматических классов (рядов) и ока­зываются присущими всем членам этих классов в их конкретной репрезентации. Например, выражение того или иного временио-го значения обязательно в русском языке для всех форм изъя­вительного наклонения и для каждой словоформы, представляю­щей этот класс форм; выражение значения одного из иаклоне-ний обязательно для всех личных форм глагола (в любой словоформе); выражение значения одного из видов обязательно для всех глагольных форм. Таким образом, значение члена данной морфологической категории присуще любой представляющей его форме и репрезентирующей эту форму словоформе. Например, значение изъявительного наклонения присуще формам разных лиц, разных времен, чисел и т. п. и всем словоформам {пишу, пишешь, пишет; делаю, делал, буду делать; расскажу, расскажем и т. д.), репрезентирующим эти формы.⁵⁴

В зависимости от того, насколько широк круг форм, наделен­ных определенным категориальным признаком (по сравнению

⁵³ Говоря о свойстве обязательности, присущем категориальным грам­матическим значениям, мы имеем в виду языки флективно-синтетического типа. О неуниверсальности признака обязательности, в частности о спе­цифике в этом отношении изолирующих и агглютинативных языков, си.: Короткое Н. П., Панфилов В. 3. О типологии грамматических ка­тегорий. — Вопросы языкознания, 1965, № 1, с. 37—47.

°* Ср. характеристику обязательности грамматических категорий, дан­ную А. А. Зализняком (думается, что в этой характеристике представлен именно системно-языковой аспект обязательности): «Ряд однородных элементов значения считается обязательным для некоторого класса слово­форм, если в любой словоформе этого класса содержится какой-нибудь из членов данного ряда. Элемент значения считается обязательным для некоторой словоформы, если его ряд обязателен для класса словоформ, в который она входит» (Зализняк А. А. Русское именное словоизме­нение. М., 1967, с. 25).

с максимально возможным), мы имеем дело с разными по широ­те сферами обязательности. Соответственно формы, не охвачен­ные данным признаком как категориальным, но способные к тому, чтобы участвовать в выражении сходной семантики, становятся «позицией необязательности». Например, применительно к зна­чениям времени в русском языке позиция, в которой эти значе­ния оказываются необязательными, представлена формами пове­лительного и сослагательного наклонения, а также формами ин­финитива. Выражение временных значений при употреблении этих форм возможно, но не обязательно, оно не имеет категори­ального характера.

Специфика системно-языкового аспекта обязательности кате­гориальных грамматических значений становится особенно оче­видной при сопоставлении с областью словообразования. Выра­жение того или иного словообразовательного значения охваты­вает лишь более или менее ограниченную группировку лексики. Одни лексические единицы входят в данный словообразователь­ный разряд и выражают свойственное ему словообразовательное значение, другие же (те, которые :по своей семантике также мо­гли бы входить в этот разряд) не имеют соотаетствующей мор­фемной характеристики и оказываются вне данного разряда. При этом границы словообразовательных разрядов не связаны с по­следовательной системной регламентацией, они определяются лишь исторической традицией и языковой нормой. Так, мы не можем сказать: если перед нами одушевленное существительное, то оно относится к определенному словообразовательному раз­ряду со значением отношения к полу. В одних случаях это так (ср. колхозник — колхозница, активист — активистка, лев — львица и т. п.), в других же случаях соотносительных образо­ваний нет и отношение к полу словообразовательными средст­вами не передается {агроном, профессор; обезьяна, лисица и т. п.). Таким образом, мы можем сказать лишь так: если перед нами одушевленное существительное, то оно может (но не дол­жно обязательно) принадлежать к определенному словообразова­тельному разряду со значением отношения к полу. Конечно, и по отношению к словообразованию можно было бы говорить об особого рода обязательности, но это была бы уже совсем иная обязательность, несопоставимая с грамматической — обязатель­ность словообразовательного значения только для лексем с дан­ным словообразовательным формантом, а не для лексем, подво­димых под определенный класс с четко очерченными границами. Понятно, что термин «обязательность» по отношению к фактам такого рода лучше не употреблять: по «грамматической мерке» это не обязательность, а факультативность, потенциальная воз­можность.

Примечательно следующее различие между морфологически­ми и словообразовательными рядами (соответственно, в харак­тере выражения значений их членов). Члены морфологического

категориального ряда в их -конкретной репрезентации не во всех случаях характеризуются определенным морфемным показате­лем, отличающимся от показателей других рядов, противопостав­ленных данному, ср. явление двувидовости (обследовать — сов. и несов. и т. п.), падежный синкретизм (кисти — род. ед., дат. ед., им. и вин. мн.), тем не менее соответствующие значения выра­жаются и при формальных совпадениях.⁵⁵ Грамматической обя­зательности подчиняются не только те элементы данного клас­са, которые по формальным признакам отличаются от элементов других классов, но и элементы противопоставленных друг другу классов, формально не различающиеся (на фоне формальных различий других репрезентантов этих классов). Что же касается словообразовательных рядов, то их члены не могут не обладать формальным морфемным признаком данного ряда. Выражение словообразовательного значения действительно лишь в тех нео­пределенных пределах, которые намечены распространением морфемного словообразовательного форманта, а его распростра­нение, как уже говорилось, всегда непоследовательно, всегда свя­зано с индивидуальными особенностями лексических единиц и их индивидуальной историей.

Итак, обязательность категориальных грамматических значе­ний в системно-языковом аспекте — это облигаторность выраже­ния данного значения по отношению к определенным граммати­ческим классам и к множествам лексических единиц, охватывае­мых этими классами (единиц, содержание которых обязательно подводится под один или несколько общих разрядов).⁵⁶

2) Речевой аспект обязательности категориаль­ных значений — это существующая для говорящего в процессе речи обязательность выбора одного из противопоставленных друг другу категориальных значений (и, соответственно, выбора формы) ,⁵⁷

⁵⁵ Мы делаем акцент именно на обязательности категориальных зна­
чений (или обязательности выражения значений), а не на обязательности
появления определенных формальных показателей этих значений.

⁵⁶ Важнейшей предпосылкой системно-языкового аспекта свойства,
обязательности, присущего категориальным грамматическим значениям,
является принцип избирательности. См. об этом принципе: Серебрен­
ников Б. А. К проблеме типов лексической и грамматической абстрак­
ции (О роли принципа избирательности в процессе создания отдельных
слов, грамматических форм и выбора способов грамматического выра­
жения) . — В кн.: Вопросы грамматического строя. М., 1955, с. 54—73.

⁵⁷ Преимущественно этот аспект обязательности раскрывает Р. О. Якоб­
сон на примере предложения The man killed the bull, замечая, что для
любого говорящего на английском языке существует обязательность вы­
бора между определенностью или неопределенностью субъекта и объекта,
между активностью или пассивностью, между претеритом/непретеритом,
перфектом/неперфектом, длительностью/недлительностью и т. д. (см.:
Jakobson R. Boas' view of grammatical meaning. — The American Anth­
ropologist, 1959, 61, 5, part 2, Memoir, p. 139—141). Когда же Р. О. Якобсон
пишет, что специфика грамматического строя того или иного языка за­
ключается в том, какие именно аспекты опыта являются в данном языке

Если системно-языковый аспект свойства обязательности свя­зан прежде всего с определенными грамматическими классами и элементами этих классов (имеется в виду обязательность того или иного значения для данного класса), то речевой аспект обя­зательности —это обязательность для говорящего и для данного высказывания.⁵⁸

Системно-языковой и речевой аспекты обязательности кате­гориальных значений, разумеется, взаимосвязаны, причем опре­деляющую роль играет системно-языковой аспект. Выбор говоря­щим одного из противопоставленных друг другу значений обяза­телен лишь тогда, когда эти значения включены в данном языке в систему обязательных элементов грамматического содержания. Говорящий осуществляет выбор между теми формами, которые уже заключают в себе свойство системно-языковой обязательно­сти. В своем поведении он подчиняется системно-языковой зако­номерности, определяющей сферы обязательного и необязатель­ного выражения тех или иных значений.

Свойство обязательности, присущее категориальным грамма­тическим значениям, может приобретать специфическую форму в тех особых условиях, когда оно вступает в столкновение с теми или иными препятствиями. Таким препятствием может быть ле­ксическое или словообразовательное значение слова в тех слу­чаях, когда оно не совмещается со значением одного из членов данной морфологической категории (при многочленности катего­рии речь может идти о несовместимости со значением несколь­ких ее членов). Так, обязательность категориальных значений числа имен существительных в русском и других славянских языках (как и в ряде других языков) наталкивается на сопроти­вление лексического материала: неисчисляемые существитель­ные (собирательные, вещественные, отвлеченные), как известно, характеризуются несоотносительностью по числу. В таких слу­чаях (мусор, сливки и т. п.) воздействие лексико-семантического фактора приводит к тому, что оппозиция по числу в плане содер­жания нейтрализуется (по крайней мере частично). Однако свой­ство обязательности, присущеее категории числа, все же сохра­няется. Оно проявляется в сохранении согласования имен прилагательных и глаголов с неисчисляемыми существительными, сохраняющими формальные показатели единственного либо мно­жественного числа (вчерашние сливки скисли и т. п.). В данном случае семантические элементы категориального содержания форм числа имен существительных утрачиваются, а структурные

обязательными (там же, стр. 141), то здесь уже налицо переход к систем­но-языковому аспекту обязательности.

⁵⁸ Конечно, речевой аспект обязательности не является «чисто рече­вым»^ в нем всегда присутствует то, что связано с системой языка. По­жалуй, точнее было бы сказать, что этот аспект является и речевым и языковым, в отличие от другого аспекта, представляющего собой отвле­чение от речи.

элементы (выявляющиеся в структурной функции согласования) остаются, и применительно к ним свойство обязательности оста­ется действительным.

Обязательность значений членов грамматической категории может вступить в противоречие с факторами, связанными с языко­вой нормой. Например, выражение говорящим мысли о его по­беде над кем-то в будущем требует употребления формы 1-го лица настоящего-будущего времени от глагола победить, однако по нормам русского языка эта форма от данного глагола не обра­зуется. В этом случае грамматическая обязательность в ее рече­вом аспекте (облигаторность употребления формы, в которой были бы выражены признаки 1-го лица и будущего времени) на­ходит свое проявление в том, что данная форма все же употреб­ляется, но уже от другого глагола (Я одержу победу и т. п.). Та­кое преодоление затруднения в реализации грамматической обя­зательности подчеркивает устойчивость этого свойства.

Одним из проявлений обязательности выражения категориаль­ных грамматических значений в особых условиях, противодей­ствующих их беспрепятственной реализации, является поведение значений грамматических форм при их переносном употреблении. В этих условиях значение грамматических форм вступает в про­тиворечие со значением контекста, например, форма имеет значе­ние прошедшего времени, а контекст говорит о будущем (Если я не свалю его с первого удара, я погиб). Таким образом, кон­текст препятствует проявлению грамматического значения формы в прямом, неметафорическом плане: форма прошедшего времени уже не передает в данных условиях подлинного прошедшего вре­мени. Однако, как уже неоднократно отмечалось, грамматическое значение формы в таких условиях не исчезает: оно выражается, хотя и в модифицированном виде (в результате столкновения с контекстом) — как значение переносное, метафорическое. В на­шем примере речь идет о будущем действии, которое представ­лено так, как будто оно уже осуществилось. Ср. в настоящем историческом (Подходит он вчера ко мне и говорит...): реально прошедшие действия представлены так, как будто они одновре­менны моменту речи.⁵⁹ В том, что категориальные значения грамматических форм при контрасте со значением контекста не исчезают, а так или иначе пробивают себе дорогу, и выявляется присущее им свойство обязательности. И в данном случае проти­водействующий фактор (препятствие) подчеркивает, во-первых, последовательность реализации свойства обязательности, а во-вто­рых, многообразие форм реализации этого свойства.

Обязательность выражения категориальных грамматических значений ведет к избыточности: грамматические значения выра-

⁵⁹ Подробнее о поведении значений грамматических форм в условиях транспозиции см.: Б о н д а р к о А. В. 1) Грамматическая категория и контекст, с. 94—97; 2) Вид и время русского глагола (Значение и упот­ребление). М., 1971, с. 129—175.

жаются не только тогда, когда это необходимо для Данного atfta речи, для выражения определенного мыслительного содержания в процессе коммуникации, но и в тех случаях, когда такой необ­ходимости нет, когда для адекватной передачи смысла высказы­вания вполне можно было бы обойтись без выражения данного значения.⁶⁰ Например, в повествовании о прошлом устанавлива­ется общий «темпоральный ключ» — отнесенность событий, нахо­дящихся на основной линии повествования, к прошлому. Для обозначения и стабилизации этой отнесенности к прошлому не­обходимы в каких-то «узлах» повествования лексические и грам­матические темпоральные показатели. Но отнесенность к прош­лому вновь и вновь выражается при употреблении каждой глагольной формы прошедшего времени. Приведем в качестве примера начало фрагмента «Вороны» из цикла «Лесные гости» М. М. Пришвина: Пробуя ружье, ранил ворону [отнесенность действия к прошлому обозначена], — она отлетела немного [зна­чение прошлого закреплено, прочно зафиксировано уже не для одного действия, а для целого эпизода] и села на дерево [здесь уже в фиксации претеритальности явно присутствует элемент избыточности; так и в дальнейшем повествовании]. Другие во­роны покружились над нею и улетели, но одна спустилась и села с ней рядом.

Конечно, избыточность, о которой идет речь, относительна. Избыточное тесно переплетается с необходимым. Так, повторяю­щаяся фиксация претеритальности надежно сигнализирует, что продолжается план прошлого. Тем самым обеспечивается четкое обозначение пределов этого плана при переходе к другой темпо­ральной плоскости, ср. в том же фрагменте из М. М. Пришвина: Но при мысли о хищной вороне является и такая неприятная мысль.

Итак, мы не отрицаем того, что избыточность может быть полезной, а лишь констатируем самый факт избыточности по от­ношению к необходимому минимуму грамматической информа­ции, подчеркивая, что избыточность является, в частности, след­ствием обязательности выражения категориальных грамматиче­ских значений.

Некатегориальные значения необязательны. Рассмотрим это явление на примере необязательного выражения отношения к времени при употреблении форм сослагательного наклонения. Действие, выраженное этой формой, может получить темпораль­ную отнесенность, специально обозначенную определенными лек­сическими средствами контекста, например: Полчаса тому назад... вы бы увидели меня в совершенно другой позиции (Тур­генев. Отцы и дети), однако такая актуализация встречается не-

⁶⁰ См. об избыточности морфологических категорий как следствии свойства обязательности: Кацнельсон С, Д. Типология языка...,

' с. 76—77.

регулярно, от случая к случаю. Чаще временная отнесенность действия, выраженного формой сослагательного наклонения, вы­текает из общего смысла контекста, но специально не акценти­руется, что связано с тем, что она не существенна или мало су­щественна для содержания высказывания. Например: — Бандитов боишься, какие же теперь у нас бандиты? Если бы даже целой шайкой напали, погляди, сколько у нас навешано оружия! (Пришвин. Неодетая весна). Из контекста, исключающего отне­сенность действия, выраженного формой сослагательного накло­нения, к прошлому и настоящему, вытекает отнесенность этого действия к будущему (ср. возможность замены: если даже целой шайкой нападут). Однако значение будущего времени в приве­денном примере специально, эксплицитно не выражено.

В других случаях темпоральная отнесенность действия оста­ется полностью или частично неопределенной, например: [Воло-годов]... Ваша дальнейшая жизнь совершенно нам не безраз­лична. [Лиза]. Замуж за него все равно не пошла бы... На коленях проси, не пошла бы. Не знаю, из-за чего вы так бес­покоитесь. Я всем очень довольна (А. Толстой. Мракобесы). Здесь действие представлено безотносительно к какому-либо опре­деленному временному плану («вообще не пошла бы — никогда, ни сейчас, ни в прошлом, ни в будущем»), но не исключены и другие истолкования, в частности «тогда, в прошлом» или «ни сейчас, ни в будущем не пошла бы».

Подобные примеры иллюстрируют проявления необязательно­сти некатегориальных значений в речевом аспекте, но в основе этих проявлений лежит системно-языковой аспект: положение данной формы за пределами тех классов форм, для которых рас­сматриваемое значение является обязательным, обусловливает все те возможности речевого употребления, о которых говорилось выше.

Не обладая свойством обязательности, некатегориальные зна­чения не отличаются и избыточностью (по крайней мере не об­наруживают избыточности в тех масштабах, которые характерны для категориальных значений). То или иное значение, не являю­щееся обязательным, выражается лишь тогда, когда это необхо­димо для данного высказывания (разумеется, не по произволу говорящего, а в соответствии с языковой нормой).

С признаком обязательности тесно связаны остальные при­знаки категориальных значений.

Отношение признака инвариантности к обязательности: если то или иное значение обязательно для определенного граммати­ческого класса и, следовательно, реализуется в каждой единице, преставляющей данный класс в конкретном высказывании, то тем самым это значение является для таких единиц постоянным, стабильным, инвариантным. Ср. инвариантность значений грам­мем — членов морфологических категорий наклонения, времени, лица и т. д., а также инвариантность значений частей речи.

С обязательностью и инвариантностью связана и системная релевантность, т. е. роль данного значения как одного из призна­ков, лежащих в основе определенных грамматических классов и единиц, противопоставленных другим классам и единицам в замк­нутой системе (т. е. роль данного значения как одного из интегральных и дифференциальных признаков, существенных для структуры определенной системы). С одной стороны, обяза­тельность и инвариантность содержательного признака создают оптимальные возможности для того, чтобы он играл интегрирую­щую и дифференцирующую роль в системе, определяя линии тождеств и различий в соотношениях ее компонентов. С другой стороны, системная релевантность является необходимым усло­вием обязательности: на обязательность может претендовать только такой признак, который обладает системной значимостью, т. е. конституирует определенную грамматическую подсистему, определяет ее внутреннюю структуру. Здесь налицо взаимная связь, взаимозависимость.

Опора данного содержательного признака на интегрированную замкнутую систему формальных грамматических средств — это такое свойство категориальных значений (точнее, свойство их вы­ражения), которое непосредственно вытекает из системно-грам­матической релевантности данного значения (в указанном выше смысле). Такая релевантность предполагает наличие системного грамматического выражения, имеющего специфическую для грам­матики структурную организацию (в частности, основанную на интеграции противопоставленных друг другу классов в замкнутой системе). Данное свойство связано со всем комплексом указанных выше признаков: обязательность выражения инвариантных кате­гориальных значений обеспечивается интегрированной «оппози-тивной» структурной организацией замкнутого типа, характерной для системного грамматического выражения. Ср. иной характер выражения некатегориальных значений, например, «разлитое», «рассеянное» по целому ряду разнообразных языковых (в том числе и грамматических) средств русского языка выражение зна­чений определенности/неопределенности (здесь нет единой це­лостной системы грамматического выражения).

Можно было бы выделить и другие признаки категориальных значений, в частности эксплицитный, специализированный и пря­мой (не косвенный) характер их выражения, высокую частот­ность, а также избыточность. Однако ядро качественной специ­фики категориальных значений достаточно полно характеризуется тем комплексом связанных друг с другом основных признаков, которые были указаны выше.

5. Соотношение понятий «категориальное» и «общее» значение. Понятие категориального значения в грамматике перекрещивается с понятием общего значения, но не совпадает с ним. Так, понятие категориального значения при­менимо к частям речи, к предложению и его членам, т. е. к ве-

11 А. В. Бондарко

личинам, по отношению к которым (по крайней мере на совре­менном этапе разработки вопроса) нет оснований говорить об об­щих и частных значениях. Так называемые общие значения грамматических форм представляют собой лишь одну из разно­видностей категориальных значений. На наш взгляд, в полной мере сохраняет свою силу и становится особенно актуальной как ответ на тенденцию к абсолютизации общих значений (в работах Р. О. Якобсона и его последователей) мысль А. М. Пешковского: «Объединение... форм со стороны значения может осуществ­ляться при помощи: 1) единого значения, 2) единого комплекса однородных значений, 3) единого комплекса разнородных значе­ний, одинаково повторяющихся в каждой из форм».⁶¹ Примеча­тельно, что А. М. Пешковский особенно подчеркивал категориаль-ность последнего типа объединения форм: «Такой ряд форм, объединенный комплексом разнородных значений (здесь и далее выделено А. М. Пешковским, — А. Б.), одинаково повторяющихся в каждой форме, мы тоже будем называть категорией».⁶² В качестве примера А. М. Пешковский приво­дит падежные значения, в частности значения родительного па­дежа, указывая, что значений здесь много и значения эти ио большей части разнородны, но тождественность проявляется не только в значениях, но и в самом совпадении всех этих разнород­ных значений в одной форме.⁶³ Итак, категориальной может быть и грамматическая многозначность.

Во многом сходный подход к определению значений граммати­ческих форм представлен в концепции В. В. Виноградова. Данная им характеристика падежных форм русского языка отражает мно­гообразие семантических структур разных падежей.⁶⁴

В настоящее время (как и в прежние времена) у многих грам­матистов проявляется отрицательное, скептическое отношение к принципу общих значений в грамматике.⁶⁵ Сдержанное отноше­ние к этому принципу — у представителей Пражской школы, в рамках которой анализ общих значений в морфологии, пожалуй, наиболее популярен.⁶⁶

"Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956, с. 27.

⁶² Там же.

⁶³ Там же, с. 26-27.

⁶⁴ См.: Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение
о слове). 2-е изд. М., 1972, с. 139—147. Такой подход к определению грам­
матических значений достаточно широко представлен в грамматической
традиции. См., в частности: Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языко­
ведение. .., стр. 162.

⁶⁵ См., например: Кацнельсон С. Д. Типология языка..., с. 20—
21, 41-43, 74.

⁶⁶ Так, М. Докупил принимает предположение об инвариантном (об­
щем) значении лишь как рабочую гипотезу. Более плодотворным он при­
знает понятие свободного прямого значения, т. е. интегрированного зна­
чения морфологической формы, исходящего только из ее непереносных
значений и освобожденного от «давления контекста». В ходе анализа ка-

Наша точка зрения, как уже было сказано, сводится к тому, что принцип общих значений имеет право на существование, но не как единственный, а лишь как один из принципов, определяю­щих способы существования категориальных значений граммати­ческих форм. Это один из принципов организации плана содер­жания грамматического строя языка, одна из форм проявления категориальности к грамматической семантике. Мы исходим из принципа множественности типов строения грамматических зна­чений. Отсюда вытекает принцип многообразия моделей их опи­сания. Этот принцип не предполагает дедуктивного построения определенной схемы на базе интеграции существующих разнород­ных концепций. Он основан на стремлении отразить то многооб­разие структурных типов значений, которое существует в языко­вой онтологии. Для лингвистического анализа в этом направле­нии необходимо понятие, достаточно широкое для того, чтобы оно могло охватить разные типы выявляемых семантических структур. Таким понятием, на наш взгляд, и является категори­альное значение.

6. Структурные типы категориальных значе­ний. В последующем изложении имеются в виду значения форм, представляющих морфологические категории. Могут быть выделены следующие структурные типы категориальных грамма­тических значений морфологических форм: 1) целостное общее значение, охватывающее все функции данной формы; 2) основ­ное значение, охватывающее центральные функции формы; 3) многозначные полицентрические структуры. Рассмотрим каж­дый из этих структурных типов в отдельности.

Первый тип — единое целостное общее значение, охва­тывающее все функции данной формы как определенный поло­жительный семантический признак. Имеется в виду признак, который определяется положительно (не негативно и не нейт­рально). Этот тип семантических структур представляет собой действительно общее значение: в каждой из функций, реализую­щихся при употреблении морфологической формы, представлен общий инвариантный семантический признак.

В качестве примеров семантических структур рассматривае­мого типа можно привести: а) значение Неделимой целостности действия, присущее в славянских языках формам совершенного вида, б) значение глагольных форм 1-го лица; в) значение форм сравнительной степени прилагательных и наречий; г) значения предшествования (прошедшего времени), одновременности (на­стоящего) и следования (будущего) по отношению к исходной точке отсчета, присущие соответственно формам типа решал и

тегории наклонения автор обращает внимание на трудности, требующие существенных оговорок при использовании метода общих значений (см.: Dokulil М. К pojeti morfologicke kategorie.— «Jazykovedny casopis», гос. 18, 1967, с. 21—24).

И* 163

решил; решаю; буду решать (значение форм типа решу имеет иную структуру; см. об этом ниже).

Говоря об общем значении как об одной из типов структуры категориального значения, мы имеем в виду не абстрактную фор­мулу лингвистической теории, а явление языковой и рече­вой онтологии. Предметом анализа является языковое значе­ние, реально выражаемое (в той или иной частной реа­лизации) в каждом акте речи. Эти речевые реализации (и их устойчивые типы, относящиеся к правилам функционирования элементов системы языка) отличаются друг от друга дополнитель­ными семантическими признаками, обусловленными контекстом и речевой ситуацией, а в части случаев также и лексическим зна­чением данной словоформы. Эти дополнительные признаки накла­дывают свой отпечаток на обобщенное категориальное значение, так или иначе конкретизируют и варьируют его, так что в акте речи категориальное значение всегда выступает в обогащенном указанными источниками и конкретизированном виде. Однако данный инвариантный признак присутствует в каждом акте упо­требления формы как категориальный элемент выражаемых се­мантических комплексов и реально выражается, участвуя в фор­мировании смысла высказывания.⁶⁷

Второй структурный тип категориальных грамматических зна­чений— это основное значение, определяющее место данной формы в системе и охватывающее ее центральные функции. Что же касается периферийных функций, то они вхо­дят в семантический потенциал формы, но не охватываются ее категориальным значением, так как они не лежат в основе ряда форм, противопоставленного другим рядам — членам данной мор­фологической категории. Примером структуры этого типа может служить значение формы настоящего-будущего совершенного (будущего простого) в русском языке. Словоформы типа рас­смотрю представляют ряд морфологических форм, объединяемых значением следования по отношению к исходной точке отсчета. По этому признаку данный ряд (куда относятся и формы слож­ного будущего времени типа буду рассматривать) противопо­ставлен рядам форм со значениями одновременности и предшест­вования. Это категориальное значение не охватывает периферий­ную функцию настоящего неактуального, которая реализуется в определенных условиях контекста, например: Если судьба обру­шится раз на кого бедою, то ударам ее и конца не бывает (Досто­евский. Дядюшкин сон).⁶⁸

Можно привести и другие примеры семантических структур рассматриваемого типа: а) значение прямого объекта как основ-

⁶⁷ Здесь и далее имеется в виду семантическое, а не структурное со­
держание морфологических форм (см.: Бондарко А. В. Теория морфо­
логических категорий. Л., 1976, с. 11, 41—47).

⁶⁸ Во многом иная трактовка значения этой формы представлена
в кн.: Бондарко А. В. Вид и время русского глагола, с. 50—55,

ное значение винительного падежа (без предлога) в русском и других славянских языках, при наличии- ряда периферийных функций обстоятельственного характера (см. характеристику ви­нительного падежа, данную В. В. Виноградовым); б) основное значение побуждения, свойственное формам повелительного на­клонения, при наличии периферийных функций, далеко не всегда связанных с этим значением (Скажи он мне об этом раньше, все было бы иначе); в) основное значение участия адресата в осу­ществлении действия, присущее глагольным формам 2-го лица, при наличии (в руском и ряде других славянских языков) пери­ферийной обобщенно-личной функции, которая при употреблении форм ед. числа далеко не во всех случаях обнаруживает связь с указанным основным значением (Не знаешь, что и думать).

Определяющим критерием при выделении основного значения является его системная значимость, т. е. его роль в качестве при­знака, лежащего в основе данного ряда форм и в основе его про­тивопоставления, другим рядам форм в данной системе. Это не означает, однако, что условия реализации основного значения не зависят от контекста и речевой ситуации (ср. иную точку зрения Е. Куриловича, проанализированную в первом разделе этой главы). Подчеркнем еще раз: если одна и та же форма в одних слу­чаях ее употребления выражает одно значение (основное), а в дру­гих— другое (периферийное), то отсюда следует, что и основное значение по условиям его выражения зависит от контекста. Эта зависимость всегда присутствует, по крайней мере в том смысле, что контекст не должен заключать в себе тех особых и ограничен­ных условий, которые характерны для периферийного значения. Так, для того чтобы форма типа напишу выражала значение бу­дущего времени, необходимо, чтобы контекст не заключал в себе тех условий, которые определяют выражение значения настоя­щего неактуального (в той разновидности, которая исключает значение будущего времени). Например, для этого необходимо, чтобы были исключены условия контекста, представленные в та­ких случаях, как Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза на­денут — и подавай новое (Мамин-Сибиряк). Для того чтобы могло быть реализовано основное значение формы повелительного наклонения, необходимо, чтобы были исключены условия кон­текста, которые представлены в случаях типа [Лгтшя] Срам-то бывает у богатых; а мы, как ни живи, никому до того дела нет (А. Островский).

Особой разновидностью рассматриваемого типа семантической структуры, на наш взгляд, является основное значение тех форм, которые представляют немаркированный член привативной оппозиции. Хотя таким формам приписы­вается некоторое общее значение, заключающееся в отсутствии сигнализации того признака, который выражается маркирован­ным членом оппозиции, мы не имеем оснований утверждать, что именно это значение реально выражается (в том или ином вари-

анте) в каждом акте употребления данной формы. Действительно, указание на отсутствие у немаркированного члена оппозиции того признака, носителем которого является маркированный член, ка­сается лишь значимости данной формы, общей характеристики ее места в системе, но не представляет собой реального значения, выражаемого при употреблении формы. Реальной семантической величиной, которая выступает как в системе языка, так и в речи, является в данном случае не общее, а основное значение морфо­логической формы.. У форм, о которых идет речь, это значение противоположно значению маркированного члена оппозиции. Именно это значение определяет семантическую специфику дан­ной формы.

Основное значение форм такого рода, действительное для цен­тральной сферы их употребления, сочетается с периферийными функциями, реализующимися в условиях нейтрализации прива-тивной оппозиции или частичного сближения функций ее членов. Эти периферийные функции определяются значимостью данной формы как немаркированного члена оппозиции, но они не охва­тываются категориальным, значением.

Именно к этому типу семантических структур относится, на наш взгляд, значение форм несовершенного вида в русском и других славянских языках. Значимость этих форм, их место в си­стеме определяется как отсутствие указания на целостность дей­ствия. Но реальным значением форм несовершенного вида в цент­ральной сфере их употребления является основное значение не­целостности действия, противоположное значению совершенного вида. Случаи же типа Егор мне докладывал (Тургенев. Записки охотника); Я его не упекал (Чехов. Интеллигентное бревно); Кто-то бросается мне на грудь и чуть не сбивает меня с ног (Бу­нин. Сосны) не охватываются категориальным значением несо­вершенного вида, хотя такое употребление (в первых двух приме­рах— обобщенно-фактического типа, в последнем — употребление в плане настоящего исторического, в тех условиях, которые опре­деляются как нейтрализация видового противопоставления) обу­словлено значимостью немаркированного члена оппозиции.

Мы не считаем ложным утверждение, что несовершенный вид как немаркированный член противопоставления не сигнализирует признака целостности, т. е. не говорит ничего о наличии или от­сутствии этого признака. Мы лишь интерпретируем такое утверж­дение как определение значимости несовершенного вида, а не его категориального значения.⁶⁹ Категориальное значение несовер­шенного вида, как уже говорилось, противоположно значению со-

⁶⁹ Что касается общих значений маркированных членов привативных оппозиций, то по крайней мере в части случаев они представляют собой не только значимости, но и подлинные значения. Таково, в частности, и значение совершенного вида. Это реально выражаемое значение, которое вместе с тем занимает определенное место в системе (и с этой точки зрения обладает определенной значимостью).

вершенного вида, это значение нёцёлостйости действия (если значение совершенного вида определять как ограниченность действия пределом, что вполне согласуется с признаком целост­ности и совместимо с ним, то значение несовершенного вида соот­ветственно должно быть определено как неограниченность дей­ствия пределом). Именно это значение (нецелостности, неограни­ченности пределом) и выражается в центральной сфере функцио­нирования несовершенного вида, противопоставленной «зоне» со­вершенного вида и не пересекающейся с нею. Данное значение лежит в основе конкретно-процессной, неограниченно-кратной и постоянно-непрерывной функций несовершенного вида. Что же касается обобщенно-фактической функции, а также употребле­ния невовершенного вида в условиях нейтрализации видового противопоставления (в настоящем историческом и некоторых дру­гих позициях), то в этой периферийной области функционирова­ния несовершенного вида отражается нейтральное отношение данной формы к противопоставлению целостности/нецелостности, ограниченности/неограниченности действия пределом.⁷⁰

Такова одна из возможностей трактовки категориального зна­чения несовершенного вида. При широко распространенном ис­толковании общего значения несовершенного вида как отсутствия указания на тот признак, который выражается совершенным ви­дом, возникает ряд трудностей в трактовке грамматических зна­чений видов. Приходится признавать, что значения совершен­ного и несовершенного вида имеют различный «статус существо­вания». Значение совершенного вида не только устанавливается в морфологической системе видов, но и реально выражается во всех случаях функционирования совершенного вида (всегда, по отношению к любому тексту можно сказать: здесь, как и в дру­гих случаях, совершенный вид выражает действие в его недели­мой целостности, действие, ограниченное пределом). Значение же несовершенного вида оказывается таким, которое определяется применительно к языковой системе, но не выражается в основной массе случаев функционирования несовершенного вида (напри­мер, при анализе высказывания Кто там идет? мы не можем утверждать, что здесь несовершенный вид ничего не говорит ни о наличии, ни об отсутствии признака целостности). Поэтому пред­ставляется более предпочтительным то решение данного вопроса, которое предлагается (как одно из возможных) в этой работе.

⁷⁰ Излагаемая нами гипотеза представляет собой развитие тезиса, высказанного в статье 1962 г.: «В условиях видового противопоставления как в одной позиции (в том числе и при конкуренции видов), так и в разных позициях несовершенный вид выражает отсутствие известного признака (неделимой целостности действия); лишь в условиях нейтрали­зации видового противопоставления несовершенный вид оказывается ней­тральным по отношению к этому признаку, т. е. способным к его немар­кированному выражению» (Б о н д а р к о А. В. Опыт общей характери­стики видового противопоставления русского глагола. — Учен. зап. Ин-та славяноведения АН СССР, 1962, т. 23, с. 202).

Следует еще раз подчеркнуть: категориальное значение мор-* фологических форм, с нашей точки зрения, представляет собой такую содержательную величину, которая не только устанавли­вается в системе языка (в определенной частной подсистеме), но и реально существует, действительно выражается в речи, при функционировании данной формы. Если то или иное значение, устанавливаемое в системе форм, нельзя трактовать как то со­держание формы, которое она выражает при ее употреблении (и которое взаимодействует с контекстом), то это значит, что в дей­ствительности перед нами не категориальное значение формы, а лишь ее значимость, т. е. призна'к (или комплекс признаков), определяющий ее место в системе, но не несущий конкретной ин­формации, не участвующий в формировании смысла высказыва­ния. Таким образом, категориальное значение морфологических форм следует отличать от их значимости.

Если не предъявлять к категориальным значениям этого тре­бования —быть реально выражаемым при функционировании форм, — то лишаются смысла все суждения о взаимодействии значения формы и контекста, значения формы и лексического значения словоформы и т. п., а эти суждения имеют достаточные основания.

Третий тип категориальных значений — многозначная полицентрическая структура: категориальное значение представлено несколькими (двумя и более) основными, централь­ными функциями или комплексами функций, находящимися в разных отношениях друг с другом; при этом возможны пери­ферийные функции, не входящие в сферу категориального значе­ния. В разных актах употребления данной формы, относящихся к центральной сфере ее функционирования, реализуется то одна, то другая семантическая функция, представляющая категориаль­ное ядро семантического потенциала формы, но не исчерпываю­щая всех возможностей этого ядра.

В качестве примеров семантических структур данного типа могут быть приведены значения форм родительного, творитель­ного и предложного падежей (см. их характеристику в трудах А. М. Пешковского и В. В. Виноградова).

В разных структурных типах категориальных значений по-разному проявляются свойственные им признаки обязательности и инвариантности. У категориальных значений первого типа эти признаки выступают как абсолютные, без всяких ограничений. У значений второго типа признаки обязательности и инвариант­ности имеют относительный характер: они действительны лишь для центральной сферы функционирования данной формы. Это не значит, однако, что по отношению к периферийным функциям вообще устраняется признак обязательности, свойственный грам­матическим категориям. Обязательность проявляется в том, что в каждом акте употребления формы реализуется тот или иной компонент ее содержания — если не основной (являющийся кате-

гориальным), то периферийный. Наконец, по отношению к кате­гориальным значениям третьего типа признаки обязательности и инвариантности оказываются в еще большей мере относительными, а формы их реализации — еще более сложными. В данном случае варьирование проникает и в центральную сферу функционирова­ния грамматической формы. Налицо обязательность реализации одного из центральных значений — либо того, либо другого. Инва­риантность заключается в том, что форма является носителем по­стоянной, устойчивой системы значений.

Мы отдаем себе отчет в том, что содержание признаков обя­зательности и инвариантности применительно к категориальным значениям второго и особенно третьего типа оказывается иным по сравнению со значениями первого типа. Однако, по-видимому, эти расхождения в трактовке указанных признаков отражают реаль­ные различия, существующие между категориальными значе­ниями. Эти различия отмечены в данном выше определении по­нятия категориального значения. Вероятно, многообразие типов категориальных значений затрагивает и реализацию признаков обязательности и инвариантности.

В настоящее время при широко распространенном увлечении лингвистов логическими аспектами семантики особенно важно подчеркнуть необходимость и актуальность исследования собст­венно языковых значений, применительно к грамматике — кате­гориальных значений морфологических форм и синтаксических конструкций.

Закономерно стремление отграничить объективированные ка­тегориальные значения, включенные в содержательную сторону грамматического строя данного языка, от конкретных и индиви­дуальных смыслов отдельных высказываний — тех смыслов, кото­рые могут быть переданы и другими высказываниями, с иными формами и конструкциями (с их категориальными значениями), а также могут быть переданы и при переводе на другие языки.

Вместе с тем ясно, что изучение смысловых отношений и их типов существенно для грамматики. Обращение к смыслам и к их компонентам — понятийным категориям, обращение к собст­венно смысловым структурам может обогатить (и уже обогащает) исследование грамматической семантики, но при одном необхо­димом условии: не смешивать значения грамматических единиц, и- смыслы, которые могут быть переданы разными единицами и разными их комбинациями. При соблюдении этого условия соот­несение языковых грамматических значений и смысловых струк­тур, опирающихся на разные языковые средства с их значе­ниями, может дать интересные результаты. Исследования в этом направлении могут сочетать статический подход к категориаль­ным значениям грамматических единиц с динамическим подходом к процессам перехода от смысла к плану содержания текста и

Актуальная ситуативная информа­ция 118—120 Аффективный компонент смысла текста 106—109 Вторичный концепт 79 Грамматическая информация 59, 63, 64, 159 Грамматическая категориальность 21, 132, 141, 142, 151 Грамматическая категория 3,9,19— 21, 23, 24, 26, 32, 41, 45, 59, 61, 65, 85, 86, 90, 94, 104, 132, 137, 141, 142, 152, 158 Грамматическая многозначность 134, 140, 162 Грамматическая семантика 7, 23, 30, 33, 36, 55, 57, 69, 154, 163, 169 Грамматически значимая ситуатив­ная информация 116 Грамматически незначимая ситуа­тивная информация 116 Грамматическое значение 4, 6, 10, 13, 19, 21, 24, 29, 30, 49, 57, 59, 64, 70, 72, 82, 95, 104, 106, 130, 132, 137, 140, 141, 158 Грамматическое содержание 24, 33, 68, 80, 157 Денотативно-отражательная обус­ловленность понятийных катего­рий 88 Дифференциальный семантический признак 78, 85, 115, 134 Значимость 132, 135, 166, 168 Избыточность грамматических зна­чений 104, 158—161

от последнего к смыслу (с учетом различия в позициях говоря­щего и слушающего). Обращение к таким явлениям, как контек­стуальная, ситуативная и энциклопедическая информация в их взаимодействии с планом содержания текста (см. IV главу), может быть важным фактором для исследования форм существо­вания категориальных значений грамматических единиц в си­стеме языка и в процессе функционирования данной системы. Это может быть существенно как важный фон, как среда, условия функционирования грамматических единиц. Для того чтобы по­нять сущность категориальных значений грамматических единиц, нужно выйти за лх пределы, нужно понять их связи с собственно мыслительными структурами, которые потенциально опираются на самое разнообразное языковое выражение, "понять их связи в акте речи с неязыковой информацией при передаче и восприя­тии смысла. При всем том с точки зрения анализа грамматиче­ской системы языка значения грамматических клас­сов и единиц остаются основным, центральным предметом собственно лингвистического иссле­дования языковой семантики.

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ¹

Имплицитный компонент плана со­держания текста 105, 106

Инвариантность категориальных значений 143, 161, 168, 169

Инвариантный смысл 71, 109, 112, 113

Категориальное значение 6, 21, 26, 55—57, 64, 66, 84, 90, 114, 116, 128, 135, 138, 140, 142—144, 146— 170

Категориальный признак 144, 145, 152, 154, 155

Конкретно-смысловой аспект мыс­лительного содержания 4, 6, 71

Коннотативный компонент плана содержания текста 106—109

Контекстуальная информация 42, 95, 99, 100, 113, 114, 117, 118, 125, 126, 170

Логическая категория 9, 10, 23, 29,

33—35, 51—58 Логическое содержание 3—6, 15,29,

47, 55, 58

Многозначная полицентрическая структура 163, 168

Морфологическая категория 6, 20, 45, 134, 143, 144, 154, 157, 159, 163

Мыслительное содержание 3—11, 24, 25, 34, 36, 37, 41, 48, 53, 55, 66, 71, 73, 88, 127, 159

Мыслительный (понятийный) ас­пект семантического содержания 7, 24, 33, 45, 51

Неактуальная ситуативная инфор­мация 118—120

Настоящий указатель включает лишь те термины и прочие названия, которые представляют существенные для данной работы понятия и от­ражают основное направление анализа.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Нейтрализация грамматических оп­позиций 71, 111, 112

Некатегориальное значение 143— 154, 159, 160

Несобственная функция морфоло­гической категории 144—146

Неязыковая информация 116, 170

Общее значение 6, 128—138, 140, 161—164, 166

Обязательность категориальных зна­чений 141, 143, 154—161, 168, 169

Основное значение 151, 163—166

Периферийная функция 149, 152, 164—166, 168

План содержания текста 6, 95, 96, 99—114, 116—121, 125, 126,169,170

Понятийная категория 3, 4, 6, 15, 20, 22, 24, 28-29, 31, 33, 35, 40, 51-53, 60, 61, 63, 65, 70-94, 111, 169

Понятийная основа языкового со­держания 5

Понятийное содержание 3, 4, 5, 6, 15, 47, 66, 71, 101

Речевая реализация языкового зна­чения 4, 42, 72, 74, 100, 103, 105, 114, 116, 127, 164

Речевой аспект языкового содержа­ния 4

Речевой смысл 4, 6, 42, 95, 96, 99, 100, ИЗ, 114, 116, 117, 119, 120, 125, 126

Семантика 3—6, "21, 32, 33, 43, 49, 53, 54, 56, 58, 61, 65, 66, 70, 81, 82, 95, 154, 169

Семантический потенциал 149, 168

Семантическое содержание 3—5, 7, 24, 25, 26, 31, 35, 42, 54, 57, 63, 70, 71, 75, 136, 164

Синтаксическая категория 31, 32, 60, 143

Синтаксическая семантика 32, 56— 58, 63, 66, 69

Синтаксическое содержание 60—64, 66—68, 89, 90, 100, 103

Системная релевантность категори­альных значений 143, 161

Системно-категориальный аспект мыслительного содержания 4, 6,

Системный аспект языкового со­держания 4

Ситуативная информация 6, 42 95,

99, 100, ИЗ, 114, 116-120, 125,

126, 170 Ситуативно актуализированная речь

120-124 Ситуативно неактуализированная

речь 120

Скрытая грамматика 152 Скрытая категория 16, 20, 21, 152 Смысл текста 95, 100, 104—113, 117,

121, 125, 126 Смысловое содержание 3, 4—6, 39,

41, 112 Содержательная сторона языка 5,

Способ представления мыслитель­ного содержания 5, 6, 8 Структурное содержание 4, 5, 63,

164 Структурные типы категориальных

значений 149, 163—169

Функционально-семантическое поле 6, 21, 22, 29, 31, 52, 152

Центральная функция 149, 163, 164, 168

Частное значение 128—131, 134— 138, 150, 162

Энциклопедическая информация 42, 95, 99, 100, 113—115, 120, 125, 126, 170

Языковая информация 116, 117 Языковая обусловленность понятий­ных категорий 88 Языковая семантика 4, 26, 49, 50,

115, 116, 170

Языковая семантическая интерпре­тация понятийных категорий 62, 82—88

Языковая семантическая функция 6, 62, 72—88, 94, 111

Языковое значение 4, 6, 21, 22, 23, 25, 26, 27, 30, 43, 47, 50, 51, 53, 59, 70, 72—74, 91, 92, 93, 100, 101, 115,

116, 126, 127, 132, 164, 169
Языковое содержание 3—11, 15, 18,

24, 34-36, 48, 53, 55, 63, 71, 73, 86, 101, 112

Языковой аспект семантического содержания 7, 24, 34, 45, 51

Адамец П. 46

Адмони В. Г. 41, 67, 68

Аксаков К. С. 109, 127—129, 134

Алиева Н. Ф. 90, 91

Амосова Н. Н. 117

Арват Н. Н. 57

Арутюнова Н. Д. 18, 56, 57, 101

Ахманова О. С. 115

Ахутина Т. В. 44

Балли Ш. 8

Белич А. 124

БелиЛ А. 124, "125

Белошапкова В. А. 56 <

Бенвенист Э. 94, 101, 124

Березин Ф. М. 7

Богданов В. В. 57

Бодуэн де Куртенэ И. А. 7, 8, 14—

17, 24, 34, 35, 152 Бондарко А. В. 52, 62, 65, 74, 81,

121, -122, 135, 142, 144, 152, 158,

164, 167 Бреаль М. 16 Брутян Г. А. 88 Брюно Ф. 8, 80 Будагов Р. А. 70 Булыгина Т. В. 18, 43

Вардуль И. Ф. 49, 72

Васильев Л. М. 70

Верещагин Е. М. 115

Виноградов В. В. 7, 24, 29—35, 52,

121, 162, 168 Волошинов В. Н. 97 Выготский Л. С. 43, 44 Вюльнер Ф. 129

Гак В. Г. 56 Гардинер А. 97 Гаузенблас К. 153 Головин Б. Н. 49 Горелов И. Н. 116 Городецкий Б. 10. 99

Гулыга Е. В. 52 Гумбольдт В. 8, 10, 11, 35, 41 Гухман М. М. 52, 60 Гюббенет И. В. 115

Данеш Ф. 46, 47, 110 Демина Е. И. 148 Добиаш А. В. 33 Докулил М. 47, 162

Елизарова Г. П. 98 Ельмслев Л. 8 Есперсен О. 8, 28, 52, 80

Жинкин Н. И. 44, 82, 126

Зализняк А. А. 111, 154 Звегинцев В. А. 39, 40, 116 Золотова Г. А. 69

Караулов Ю. Н. 43

Кацнельсон С. Д. 18, 53, 76, 78, 115,

126, 135, 152, 159, 162 Клычникова 3. И. 98 Кодухов В. И. 48 Кожевникова Кв. 116—119 Колшанский Г. В. 49, 50, 65, 116 Коротков Н. П. 154 Костомаров В. Г. 115 Котелова Н. 3. 42 Кошмидер Э. 8, 72, 80 Кремнева Н. Д. 104 Курилович Е. 136—140, 165

Лаптева О. А. 119 Лейкина Б. М. 42, 97, 98, 116 Леонтьев А. А. 44 Леонтьев А. Н. 76 Леонтьева Н. И. 104 Ломтев Т. П. 46 Лосев А. Ф. 86 Лурия А. Р. 44, 45, 126

Маслов Ю. С. 52, 148
Матезиус В. 8, 80, 88, 96
Мельников Г. П. 37—39
Меновщиков Г. А: 51 *

Мещанинов И. И. 7, 24, 28, 29, 31,

33, 52, 80

MixHeBi<£ А. Я. 52 >

Моисеев А. И. 60 Москальская О. И. 66—68 Муранивский Т. В. 37, 38 Мыркин В. Я. 97, 117

Некрасов Н. П. 128—132, 134 Никитина Т. Н. 104

Откупщикова М. И. 104, 105

Павлов В. М. 41, 49 Падучева Е. В. 96, 111 Панфилов В. 3. 41, 52, 53, 60, 154 Перцова Н. И. 81, 115 Пешковский А. М. 7, 8, 21—24, 30,

34, 35, 41, 52, 85, 102, 162, 168
Пиотровский Р. Г. 98, 106
Поспелов Н. С. 125

Потебня А. А. 7—11, 21, 24, 25, 27, 34, 35, 64, 115, 130-132, 141-143

Ревзин И. И. 45, 146

Сгалл П. 47, 50 Селиверстова О. Н. 101, 115 Серебренников Б. А. 2, 6, 51, 53, 156 Скаличка В. 96, 97, 125 Слюсарева Н. А. 36, 37, 82 Солнцев В. М. 48 Соссюр Ф. де 8, 42 Степанов Г. В. 43 Степанов Ю. С. 43, 54 Сусов И. П. 56

Трубачев О. Н. 18, 115 Трубецкой Н. С. 133

Успенский В. А. 88, 89, 92, 93 Уфимцева А. А. 54

Филин Ф. П. 94 Филлмор Ч. 46

Фортунатов Ф. Ф. 7, 8, 11—14, 21, 24, 35, 133, 134, 162

Холодович А. А. 51, 58, 59, 61, 80 Храковский В. С. 51, 58—59, 61—63 Хьюсон Дж. 42

Цветкова Л. С. 44 Цейтлин С. Н. 114

Чейф Уол. Л. 94 Черч А. 96

Шахматов А. А. 7, 8, 18—21, 24, 34,

52, 134

Шведова Н. Ю. 56, 57 ' Шендельс Е. И. 52, 110 Шлейхер А. 11 Шмелев Д. Н. 56 Штейнталь Г. 8

Щедровицкий Г. П. 48 Щерба Л. В. 7, 24-27, 33-35, 80 Щербак А. М. 55 Щур Г. С. 52

Якобсон V. О. 134-138, 148, 156, 162 Ярцева В. Н. 53 Яхонтов С. Е. 88—90, 93

Adamec Pf. 47

Benveniste E. 124 Brunot F. 72

Coseriu E. 43, 50

Danes Fr. 47, 57, 111 De Mauro T. 50 Dofculil M. 47, 163

Ellis J. 117 Fillmore Ch. 52

Gardiner Alan H. 97

Hajicova E. 47 Hausenblas K. 97, 153 Hewson J. 42, 81 Hielmslev L. 129 Hlavsa Z. 57

Jakobson R. 134, 135, 156

Keenan Edw. L. 93 Kopecny Fr. 121 Kofensky J. 57 Koschmieder E. 72, 121 Kfizkova H. 136

Mathesius V. 88 Mounin G. 50

Pala K. 57 Quine W. O. 96 Rohrer Ch. 50

Sgall P. 47, 50 Skalicka V. 97, 114, 125 Slama—Cazacu T. 117

Ultan R. 52 Wullner F. 129 Zimek R. 52

ОГЛАВЛЕНИЕ

Стр.

Предисловие ........................................................................................................ 3

Глава I. Концепция языкового содержания в отечественной грам­
матической традиции ......................................................................... 7

Из работ конца XIX—первой четверти XX в. (А. А. Потебня,
Ф. Ф. Фортунатов, И. А. Бодуан де Куртенэ, А. А. Шах­
матов, А. М. Пешковский).................................................................... 8

Из работ 30—50-х годов XX в. (Л. В. Щерба, И. И. Мещани­
нов, В. В. Виноградов)............................................................. 24

Глава II. Вопросы соотношения языкового и мыслительного со­
держания в современной лингвистической литературе ... 36

Концепции соотношения значения и смысла................................................. 36

О разных подходах к синтаксической семантике................ 56

Глава III. Понятийные категории и языковые семантические

функции................................................................................................................. 72

Соотношение понятийных категорий и языковых семантиче­
ских функций в грамматике............................................................ 72

Денотативно-отражательная и языковая обусловленность по­
нятийных , категорий....................................................................... 88

Глава IV. План содержания текста и речевой смысл.................... 95

План содержания и смысл текста.............................................................. 95

Речевой смысл в его отношении к контекстуальной, ситуатив­
ной и энциклопедической информации...................................... 113

Глава V. Категориальные значения в грамматике............................. 128

О теории общих значений................................................................... 128

Категориальные грамматические значения.................................................. 141

Предметный указатель............................................................................................ 171

Указатель имен.................................................................................................. 173

Александр Владимирович Бондарко

ГРАММАТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ

Утверждено к печати Институтом языкознания АН СССР

Редактор издательства Г. А. Щербакова

Художник М. И. Разулевич Технический редактор М. Н. Кондратьева Корректоры Р. Г. Гершинская и А. И. Кац

ИВ № 8631

Сдано в набор 31.01.78. Подписано к пе­чати 03.07.78. М-31872. Формат 60x90'/ie- Бумага типографская N* 2. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Печ. л. 11 = 11 усл. печ. л. Уч.-изд. л. 12.59. Тираж 4150. Изд. № 6973. Тип. зак. № 100. Цена 1 р. 20 к.

Издательство «Наука», Ленинградское отделение 199164, Ленинград, В-164, Менделеевская лин., 1

Ордена Трудового Красного Знамени

Первая типография издательства «Наукал

199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12