ОТНОШЕНИЯ ВРЕМЕНИ ВО ФРАНЦУЗСКОМ ГЛАГОЛЕ

Совокупность личных форм французского глагола традиционно подразделяется на определенное число временных парадигм, назы­ваемых present «настоящее время»; imparfait «имперфект», «прошед­шее несовершенное»; passe defini «прошедшее совершенное», и т. д., которые в свою очередь распределяются по трем общим категориям времени — настоящее, прошедшее, будущее. Эта схема, бесспорная в основном принципе, оказывается, однако, далекой от реальных употреблений и недостаточной для их систематизации. Одно поня­тие времени не составляет еще критерия для определения статуса или возможности появления той или иной формы в глагольной сис­теме. Как узнать, например, принадлежит ли il allait sortir к пара­дигме глагола sortir? На основании какой временной классификации можно решить, принять ли данную форму или отбросить?

Попытки свести оппозиции, проявляющиеся в материальной структуре глагольных форм, к временным различиям также натал­киваются на большие трудности. Рассмотрим, например, оппози­цию простых и сложных глагольных форм. Если il courait — il avait couru противопоставляются друг другу, то, во всяком случае, не на той же временной оси, что il courait — il court. И тем не ме­нее il a couru в некотором роде тоже является временной формой, поскольку может быть эквивалентно форме il courut. Но в то же вре­мя il a couru связано с il court. Таким образом, отношения сложных глагольных форм к понятию времени двусмысленны. Можно, ко­нечно, отнести различие простых и сложных глагольных форм на счет «вида», но выигрыша в ясности от этого не будет, так как и категория вида не дает однозначного принципа корреляции двух указанных типов форм, и по-прежнему остается фактом, что не­которые — но только некоторые — сложные формы следует рас­сматривать как временные.

Задача состоит, таким образом, в том, чтобы найти в синхрон­ной картине глагольной системы современного французского языка отношения, связывающие различные временные формы. Истинная природа искомых связей приоткрывается в том месте, где, как на горном склоне, глубинные слои выходят на поверхность. Существует точка, в которой система становится непозволительно избыточной; это временное выражение «прошедшего», располагающее двумя фор­мами: il fit и il a fait. В традиционном понимании это два варианта одной и той же формы, из которых выбирают il fit для письменной речи и il a fait для устной. В таком случае мы, по-видимому, имеем здесь признак переходной стадии в развитии языка: форма более раннего этапа (il fit) сохраняется в письменном языке, более кон­сервативном, в то время как разговорный язык заблаговременно указывает на форму заместителя (il a fait), которая утвердилась в конкурентной борьбе и которой предназначено победить. Но прежде чем свести данное явление к периодам последовательного процесса, следует спросить себя, почему устный язык и письменный язык рас­ходятся именно в этой, а не в какой-либо другой точке временных отношений, почему то же самое расхождение не распространяется на другие параллельные формы (например, il fera и il aura fait и др. остаются совершенно различными) и, прежде всего, подтвер­ждает ли более пристальный анализ то схематическое распределе­ние временных противопоставлений, к которому мы привыкли. От вопроса к вопросу вся структура глагола оказывается подвергну­той рассмотрению заново. Нам кажется, что описание временных отношений представляет собой самую насущную задачу.

Парадигмы существующих грамматик заставляют считать, что все глагольные формы, произведенные от одной основы, принадле­жат к одному спряжению уже в силу своей морфологической струк­туры. Мы же хотим здесь показать, что система глагольных времен строится на менее очевидных и более сложных принципах. Времена одного глагола во французском языке в их употреблении не явля­ются элементами одной системы, они распределяются по двум раз­личным взаимодополнительным системам. Каждая из этих систем включает только часть глагольных времен, обе находятся в конку­рентном употреблении и одновременно оказываются в распоряже­нии каждого говорящего. Эти две системы представляют два раз­личных плана сообщения, которые мы будем различать как план истории и план речи.

Исторический план сообщения, в настоящее время закреплен­ный за письменным языком, характеризует повествование о собы­тиях прошлого. Следует также подчеркнуть эти три термина — «повествование», «событие», «прошлое». Речь при этом идет о пере­даче фактов, происшедших в определенный момент времени, без какого-либо вмешательства в повествование со стороны говорящего. Чтобы быть зафиксированными как уже происшедшее, эти факты должны принадлежать прошлому. Лучше было бы сказать, по-ви-

? Пример формы «проспектива», см. выше, стр. 272.

димому, так: с того момента, как факты зарегистрированы и пере­даны в историческом плане сообщения, они тем самым характери­зуются как прошлое. Историческая целевая установка составляет одну из важных функций языка; эта функция сообщает языку особые временные характеристики, формальные признаки которых нам предстоит теперь выявить.

Исторический план сообщения характеризуется тем, что он накладывает ограничение на две совместно взятые глагольные ка­тегории — категорию времени и категорию лица. Мы определяем исторический план как способ высказывания, исключающий какую бы то ни было «автобиографическую» языковую форму. Историк никогда не скажет я, ты, здесь, сейчас, так как он никогда не пользуется формальным аппаратом речевого плана, который состоит в первую очередь в противопоставлении лиц я: ты. Поэтому в последовательном историческом повествовании ока­жутся возможными только формы «третьего лица» ^х.

Определим таким же образом поле выражения временных от­ношений. Исторический план включает три времени: аорист ^pas­se simple, или passe defini) ², имперфект (imparfait, включая форму на -rait, называемую conditionnel), плюсквамперфект (plus-que-parfait). В ограниченных пределах, как вспомогательное средство, можно отнести к историческому плану также описательную форму, являющуюся субститутом будущего времени, которую мы назовем проспективом (prospectif). Настоящее время (present) исключается, кроме очень редких случаев настоящего вневременного, как, на­пример, «настоящее время определений» ³.

Чтобы лучше обрисовать «исторический» остов глагола, приведем три взятых наугад повествовательных отрывка: первые два принад­лежат одному и тому же историку, но разным жанрам, третий взят из художественной литературы * . Мы выделили все личные гла­гольные формы, относящиеся к перечисленным выше временам,

Pour devenir les maitres du marche mediterraneen, les Grecs deployment une audace et une perseverance incomparables. De-

Желая стать хозяевами сре­диземноморского рынка, греки проявили необыкновенную сме­лость и настойчивость. Со вре-

¹ Сошлемся здесь на различия, выявленные в одной из статей BSL, XVIII,
стр. 1 и ел., см. выше, стр. 259 и ел.

² Мы надеемся, что не будет признано неуместным назвать аористом passe
simple, или passe defini, наших грамматик. Термин «аорист» не имеет достаточно
различающихся и достаточно четких ассоциаций, чтобы вызвать здесь неясность;
мы предпочитаем его термину «претерит», который может быть смешан с «про­
шедшим неопределенным» — imparfait.

⁸ Мы оставляем целиком в стороне модальные формы глагола, а также и имен­ные (инфинитив, причастия). Все, что сказано здесь о временных отношениях, равно относится и к этим формам.

⁴ Разумеется, историческое выражение событий не зависит от их «объективной истинности». Имеет значение только «историческое намерение» писателя.

puis la disparition des marines minoenne et mycenienne, l'Egee etait infestee par des bandes de pirates : il n'y eut longtemps que des Sidoniens pour oser s'y aven-turer. Les Grecs finirent pour-tant par se debarrasser de cette plaie : ils donnerent la chasse aux ecumeurs de rivages, qui durent transferer le principal the-аЧге de leurs exploits dans l'Ad-riatique. Quant aux Pheniciens qui avaient fait profiter les Grecs de leur experience et leur avaient appris l'utilite commerciale de l'ecriture, ils furent evinces des cdtes de l'lonie et chasses des pecheries de pourpre egeennes ; ils trouverent des concurrents a Cypre et jusque dans leurs pro-pres villes. Ils porterent alors leurs regards vers l'Ouest ; mais la encore les Grecs, bientot in-stalles en Sicile, separerent de la metropole orientale les colonies pheniciennes d'Espagne et d'Af-rique. Entre l'Aryen et le Semite, la lutte commerciale ne devait cesser ⁶ dans les mers du Couchant qu'a la chute de Carthage.

Histoire grecque,

(G. G 1 о t z, 1925, p. 225.)

Quand Solon eut accompli sa mission, il fit jurer aux neufs archontes et a tous les citoyens de se conformer a ses lois, ser-ment qui fut desormais prete tous les ans par les Atheniens promus a la majorite civique. Pour prevenir les lutter intesti­nes et les revolutions, il avait prescrit, a tous les membres de la cite, comme une obligation

мени исчезновения минойского и микенского флотов Эгейское море кишело пиратскими бан­дами: в течение долгого времени только жители Сидона осмели­вались там показаться. В ко­нечном итоге греки, однако, из­бавились от этого бедствия: они стали преследовать корсаров, и тем пришлось перенести основ­ные действия в Адриатику. Что же касается финикийцев, ранее передавших грекам свой опыт и навыки использования письма в торговых целях, то они были вытеснены с Ионийского побе­режья и из мест ловли пурпуро­вых раковин в Эгейском море; они натолкнулись на конкурен­цию на Кипре и даже в своих собственных городах. Тогда они обратили взгляды на Запад. Но и там греки, вскоре обосно­вавшиеся в Сицилии, отрезали от восточной метрополии фини­кийские колонии Испании и Аф­рики. Борьбе между индоевро­пейцами и семитами за преобла­дание в торговле на западных морях суждено было^ъ продол­жаться до падения Карфагена. (Г. Г л о т ц, История Греции, 1925, стр. 225.)

Когда Солон выполнил свою миссию, он заставил новых ар­хонтов и всех граждан присяг­нуть в верности своим законам. Отныне такую присягу должны были давать всё афиняне, дос­тигшие гражданского совершен­нолетия. Чтобы предотвратить гражданские войны и револю­ции, он предписал всем гражда­нам полиса — в качестве обя-

6 Вторжение плана речи в план повествования, с соответствующим измене­нием времен.

' О непрямой речи см. ниже, стр. 277.

8 Размышление автора, выходящее из плана повествования.

correspondant a leurs droits, de se ranger en cas de troubles dans l'un des partis opposes, sous peine d'atimie entratnant l'ex-clusion de la communaute : il comptait qu'en sortant de la neutralite les hommes exempts de passion formeraient une ma-jorite suffisante pour arreter les perturbateurs de la paix publique. Les craintes etaient justes ; les precautions furent vaines. Solon ri¹ avait satisfait ni les riches ni la masse pauvre ef disait triste-ment : « Quand on fait de gran-des choses, il est difficile de plai-re a tous⁶.» II etait encore ar-chonte qu'il etait assailli par les invectives des mecontents ; quand il fut sorti de charge, ce fut un dechainement de reproches et d'accusations. Solon se defen-dit, comme toujours, par des vers : c'est alors qu'il invoqua le temoignage de la Terre Mere. On Vaccablait d'insultes et de moqueries parce que « le coeur lui avait manque » pour se faire tyran, parce qu'il n'avait pas voulu, « pour etre le maitre d'Athenes, ne fut-ce qu'un jour, que de sa peau ecorchee on fit une outre et que sa race fut abo-lie ' ». Entoure d'ennemis, mais resolu a ne rien changer de ce qu'il avait fait, croyant peut-etre aussi que son absence calmerait les esprits, il decida de quitter Athenes. II voyageq, il parut a Cypre, il alia 'en Egypte se re-tremper aux sources de la sagesse. Quand il revint, la lutte des par­tis etait plus vive que jamais. II se retira de la vie publique et

занности, соответствующей их правам,— вступать в случае вол­нений в одну из борющихся партий под угрозой атимии, вле­кущей за собой исключение из полиса: он рассчитывал, что люди, свободные от политиче­ских страстей, перестав быть нейтральными, составят боль­шинство, достаточное для по­давления возмутителей общест­венного спокойствия. Опасения были справедливы, меры предо­сторожности оказались тщет­ными. Солон не удовлетворил ни богачей, ни массы бедняков, и он с грустью говорил: «Когда совершаешь великие дела, труд­но угодить всем» ^в. Еще будучи архонтом, Солон подвергался на­падкам недовольных; после сня­тия полномочий на него обру­шился поток упреков и обвине­ний. Солон оборонялся от них, как всегда, с помощью стихов: именно в этот момент он сослался на свидетельство матери Земли. Его осыпали оскорблениями и насмешками за то, что «ему не хватило мужества», чтобы стать тираном, что он не захотел — ради того, чтобы «сделаться гос­подином Афин, пусть хоть на день,— чтобы из его содранной кожи сделали потом бурдюк, а весь его род был уничтожен» ⁷. Окруженный врагами, но ре­шивший ничего не изменять из того, что было сделано, надеясь также, может быть, на то, что его отсутствие успокоит взбу­дораженные умы, он решился покинуть Афины. Он много пу­тешествовал, побывал на Кипре,

s'enferma dans un repos inquiet : il « vieillissait en apprenant tou­jours et beaucoup », sans cesser de tendre l'oreille aux bruits du dehors et de prodiguer les aver-tissements d'un patriotisme alar-me. Mais Solon n'etait qu'un homme ; il ne lui appartenait pas d'arreter le cours des evene-ments. II vecut assez pour assis-ter a la ruine de la constitution qu'il croyait avoir affermie et voir s'etendre sur sa chere cite l'ombre pesante de la tyrannie.

(Ibid, p. 441—442.)

Apres un tour de galerie, le jeune homme regarda tour a tour le ciel et sa montre, fit un geste d'impatience, entra dans un bu­reau de tabac, у alluma un ciga-re, se posa devant une glace, et jeta un regard sur son costume, un peu plus riche que ne le per-mettent⁸ en France les lois du gout. II rajusta son col et son gilet de velours noir sur lequel se croisait plusieurs fois une de ces grosses chaines d'or fabri-quees a Genes ; puis, apres avoir jete par un seul mouvement sur son epaule gauche son manteau double de velours en le drapant avec elegance, il reprit sa pro­menade sans se laisser distraire par les oeillades bourgeoises qu'il recevait. Quand les boutiques com-

ездил в Египет заново приоб­щиться к истокам мудрости. Когда он вернулся, борьба пар­тий была еще более ожесточен­ной, чем когда-либо раньше. Он удалился от общественной жизни на покой, но покой, пол­ный волнений: он «старел, но по-прежнему уделял много вре­мени изучению различных ве­щей». Он не переставал прислу­шиваться к тому, что происхо­дило за стенами его дома и, оста­ваясь патриотом, подавал сиг­налы тревоги. Но Солон был всего только человеком, и ему не дано было остановить ход событий. Он дожил до падения конституции, которую, как он надеялся, ему удалось укрепить, и увидел, как над дорогой его сердцу общиной нависла мрач­ная тень тирании. (Там же, стр. 441—442.)

Пройдясь по галерее, моло­дой человек достал из кармана часы, поглядел на циферблат, а затем на небо и досадливо щелкнул пальцами, после чего вошел в табачную лавку, зажег там от горевшей свечи сигару, встал перед зеркалом и, осмот­рев свое одеяние, несколько бо­лее богатое, чем это дозволяет­ся ⁸ во Франции законами хо­рошего вкуса, поправил ворот­ник фрака и черный бархатный жилет, по которому в три ряда была пущена толстая золотая цепочка, несомненно генуэзской работы, затем он ловким движе­нием набросил на левое плечо теплый плащ, подбитый барха­том, изящно задрапировался в него и возобновил свою прогулку,

 

mencerent a s'illuminer et que la nuit lui parut assez noire, il se dirigea vers la place du Palais-Royal en homme qui craignait d'etre reconnu, car il со toy a la place jusqu'a la fontaine, pour gagner a 1'abri des fiacres Г en­tree de la rue Froidmanteau... (Balzac, Etudes philosophi-ques : Gambara.)

не обращая внимания на меща­ночек, строивших ему глазки. Когда в лавках стали зажи­гаться огни, а на улице, по его мнению, достаточно стемнело, он направился к площади Пале-Руаяль и словно опасался, как бы его не узнали: он обогнул площадь, но, дойдя до фонтана, юркнул за вереницу фиакров и под этим прикрытием свернул на улицу Фруаманто. (О. Бальзак, Гамбара.— Собр. соч., т. 20, стр. 423.)

Мы видим, что в этом плане высказывания набор времен и их характер остаются неизменными. Нет никаких причин к тому, чтобы они менялись по мере развития исторического повествования, нет и никаких причин к тому, чтобы это повествование прекра­тилось, потому что все прошлое мира можно представить как один непрерывный рассказ, который будет построен целиком на этом отношении трех времен: аорист, имперфект, плюсквамперфект. Необходимо и достаточно, чтобы автор оставался верен своей уста­новке на исторический план повествования и чтобы он исключил все, что является посторонним для рассказа о происшедшем (речи, размышления, сравнения). По сути дела, в историческом повест­вовании нет больше и самого рассказчика. События изложены так, как они происходили по мере появления на исторической арене. Никто ни о чем не говорит, кажется, что события рассказывают о себе сами. Основное время — аорист, которое является временем события независимо от рассказчика.

Выше мы сразу, для противопоставления, ввели план речи. Речь следует понимать при этом в самом широком смысле, как всякое высказывание, предполагающее говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом воздействовать на вто­рого. В это понятие входит прежде всего все разнообразие различ­ных жанров устного общения, от бытового разговора до торжест­венной ораторской речи. Но это также и многочисленные письмен­ные формы, которые воспроизводят устную речь или заимствуют ее манеру и цели: письма, мемуары, драматическая литература, учебная литература — одним словом, все те жанры, где кто-то обращается к кому-то, становится отправителем речи и организует высказываемое в формах категории лица. Таким образом, различие, которое мы проводим между историческим повествованием и речью, никоим образом не совпадает с различием между письменной и устной разновидностями языка. Историческое повествование за­креплено в наши дни за письменным языком. Речь же существует

равно в письменной и устной формах. На практике мы то и дело мгновенно переходим от одной формы к другой. Всякий раз, как внутри исторического повествования появляется отрезок речевого плана, например, когда историк передает слова какого-либо лица или когда он выступает сам с оценкой излагаемых событий ⁹, про­исходит переход в другую временную систему, систему речи. Воз­можность таких мгновенных переходов составляет характерное свойство языка.

Заметим попутно, что исторический и речевой планы при случае могут смешиваться, образуя третий тип, в котором речь пере­дается в терминах событий и переносится в исторический план: это то, что обычно называют «косвенной речью». Правила такого перехода вызывают ряд проблем, которые мы здесь рассматривать не будем.

Выбором глагольных времен речевой план резко отличается от исторического повествования ¹⁰. Речь свободно оперирует всеми личными формами глагола, первым и вторым лицом (je «я», tu «ты»), так же как и третьим (il «он»); в явной или неявной форме отно­шение к лицу присутствует в ней всегда. Поэтому «третье лицо» не имеет здесь того же значения, что в историческом повествова­нии. Так как в последнем сам рассказчик не выступает, то третье лицо не противопоставлено там никакому другому, оно есть, по существу, отсутствие лица. В плане же речи говорящий противо­поставляет не-лицо он лицу я/ты. Набор глагольных времен также гораздо шире в речи; по сути дела, здесь возможны все времена, за исключением одного, аориста, изгнанного в наши дни из этого плана и являющегося типичной формой плана исторического. Необходимо особенно подчеркнуть три основных времени плана речи: настоящее (present), будущее (futur), перфект (parfait), ни одно из них не употребляется в историческом повествовании (за исключением плюсквамперфекта — plus-que-parfait). Общим для обоих планов является имперфект (imparfait).

Проведенное нами различие внутри языка между двумя пла­нами высказывания раскрывает в новом аспекте явление, которое уже пятьдесят лет назад было определено как «исчезновение про­стых форм претерита» ^u во французском языке. Термин «исчезно­вение» следует признать безусловно неудачным. Форма исчезает лишь в том случае, если отпадает необходимость в ее функции или

⁸ Этот случай указан выше, см. сноску 8 на стр. 275.

¹⁰ Мы всюду говорим о временах «исторического повествования», чтобы избе­
жать термина «повествовательные времена», который вызвал такую терминологи­
ческую путаницу. С намеченной нами точки зрения аорист является «повествова­
тельным временем», но перфект также может быть повествовательным временем,
а это скрыло бы основное различие между двумя планами высказывания.

¹¹ Таково название одной из статей А. Мейе, опубликованной в 1909 г. и во­
шедшей впоследствии в его книгу «Общее и историческое языкознание» («Linguisti-
que historique et linguistique generale», I, стр. 149и ел.).

если другая форма выполняет эту функцию лучше. Поэтому сле­дует уточнить положение аориста по отношению к двойной системе форм и функций французского глагола. Необходимо указать два различных ряда отношений. С одной стороны, и это бесспорный факт, аорист не употребляется в разговорном языке, он не входит в систему времен плана речи. С другой стороны, как время истори­ческого повествования, аорист прочно удерживается, ему ничто не угрожает ни с какой стороны, и нет никакого другого времени, которое могло бы его заменить. Тем, кто считает, что аорист на­ходится на пути вымирания, достаточно проделать опыт — по­пробовать заменить в процитированных выше отрывках аорист перфектом. Результат окажется таков, что ни один автор никогда не решится представить историю в подобной форме. Заведомо можно утверждать, что всякий, умеющий писать и ставящий себе целью описание событий прошлого, спонтанно употребит в ка­честве основного времени аорист, независимо от того, воссоздает ли он эти события как историк или создает их как писатель. Желая избежать однообразия, он может изменять тон, избирать различные точки зрения и употреблять другие времена, но тогда он выходит из плана исторического повествования. Нам нужны были бы точные статистические данные, основанные на обследовании текстов раз­личных видов, книг и газет, нужно сравнение употребления аориста пятьдесят лет назад с современным, чтобы установить с оче­видностью для всех, что это глагольное время в строго определен­ных условиях своей языковой функции остается столь же необхо­димым, как и прежде. В тексты, взятые для доказательства, не­обходимо было бы включить и переводы, ибо переводы показы­вают, какие эквиваленты автор спонтанно находит для передачи повествования, написанного на другом языке, во временной си­стеме, свойственной французскому языку ¹².

Напротив, статистика засвидетельствовала бы редкость исто­рических повествований, выдержанных целиком в форме перфекта, и показала бы, сколь мало перфект приемлем для передачи объек­тивной связи событий. Каждый может проверить это на примере какого-нибудь современного произведения, где повествование на­меренно ведется целиком в перфекте ¹³. Интересно было бы про-

¹² Приведем два примера из недавних переводов. Переводчик новеллы Эрнеста
Хемингуэя «La Grande Riviere au coeur double» (во французском издании сборник
озаглавлен «Paradis perdu», Paris, 1949) на протяжении сорока страниц употреб­
ляет аорист (наряду с imparfait и plus-que-parfait). За исключением двух-трех фраз
внутреннего монолога, повествование передано на французском языке целиком
в этом временном плане, так как никакой другой не возможен. То же самое во
французском переводе книги Т. Хейердала «Путешествие на Кон-Тики» («L'expedi-
tion du Kon-Tiki»): аорист, непрерывно употребляемый на протяжении целых глав,
представляет там наибольшую часть повествования.

¹³ Например, «Посторонний» («L'Etranger») Альбера Камю. Исключительное
употребление в этом рассказе перфекта как времени событий с большой тонкостью
проанализировано, — правда, с иной точки зрения — Ж.-П. Сартром («Situations»,
I, стр. 117—118).

анализировать стилистический эффект, возникающий при этом из контраста между тоном повествования, как бы объективного, и формой выражения — перфектом 1-го лица,— формой по преиму­ществу автобиографической. Перфект устанавливает непосредст­венную связь между событием прошлого и настоящим моментом, в который событие вызывается в представлении говорящих. Поль­зующийся перфектом тем самым передает факты как свидетель, как участник, пеэтому его употребит также всякий, кто желает вызвать у нас отклик на рассказываемое событие, соединить его с нашим настоящим. Как и настоящее, перфект принадлежит к системе речи, поскольку его временной отметкой является момент речи, тогда как временной отметкой аориста является момент события.

Кроме того, не следует рассматривать аорист как единое целое во всей его парадигме. Здесь также граница проходит внутри парадигмы и разделяет два временных плана разным набором личных местоимений. План речи исключает аорист, но историче­ское повествование, прибегая к нему постоянно, сохраняет только формы 3-го лица ^w. Как следствие этого, nous arrivames «мы при­были» и особенно vous arrivates «вы прибыли» не встречаются ни в историческом повествовании, будучи личными формами, ни в речи, будучи формами аориста. Напротив, il arriva, ils arriverent «он прибыл, они прибыли» под пером историка возникают постоянно и не имеют субститутов.

Два плана высказывания характеризуются, таким образом, определенными положительными и отрицательными чертами:

— в историческом плане допускаются (в формах 3-го лица):
аорист, имперфект, плюсквамперфект и проспектив; исключаются:
настоящее, перфект, будущее (простое и сложное);

— в речевом плане допускаются все времена во всех формах;
исключается аорист (простой и сложный).

Исключения здесь столь же важны, как и допустимые для каж­дого плана времена. Для историка настоящее время ¹⁶, перфект и будущее исключаются, так как настоящее лежит в другом из­мерении и несовместимо с установкой на историю: настоящее время неизбежно оказалось бы в этом случае настоящим по отношению к самому историку, историк же не может сам стать предметом истории, не отказавшись от своей установки. Событие, чтобы стать таковым во временном отношении, должно перестать быть на­стоящим, оно должно потерять возможность быть сообщаемым, как настоящее. По той же причине исключается будущее, которое

¹⁴ Не следует, однако, понимать это утверждение абсолютно. В романе еще
без натяжки употребляют аорист в первом лице единственного и множественного
числа. Это употребление можно встретить, например, почти на каждой странице
«Большого Мольна» у Алена-Фурнье (Al ain -Fournier, Le Grand Meaulnes),
но в трудах по истории дело обстоит иначе.

¹⁵ Мы, разумеется, не говорим здесь о том, что в грамматиках именуют «исто­
рическим настоящим» (present historique) и что есть не более как ухищрение стиля.

«79

есть не что иное, как настоящее, спроецированное в будущее, оно предполагает предписание, обязательство, уверенность, то есть субъективную модальность, а не исторические категории. Когда в повествовании о событиях в прихотливом сплетении исторических фактов вырисовывается событие неизбежное, в котором прогляды­вает как бы неотвратимость судьбы, историк использует время, названное нами проспективом (il allait partir «ему предстояло уехать», il devait tomber «ему суждено было пасть»). *

В плане речи, напротив, исключения ограничиваются аори­стом, который является временем историческим по самой своей сути. Введенный в план речи, аорист кажется излишне педантич­ным и книжным. Для передачи фактов, относящихся к прошед­шему, в плане речи используют перфект, который является одно­временно и функциональным эквивалентом аориста, то есть вре­менем, и вместе с тем чем-то иным, чем время.

Мы подошли, разбирая перфект, к другой важной проблеме, касающейся как структуры, так и употребления форм: каково соотношение между временами простыми и сложными? Здесь также парадигмы спряжения ничего не говорят о принципе реального распределения времен, поскольку, как мы уже видели, различие между двумя планами накладывается на различие между простыми и сложными временами. Мы уже отмечали ту особенность, что плюсквамперфект Является временем, общим и для речевого и для исторического плана, тогда как перфект принадлежит только плану речи. За этими очевидными несоответствиями просматривается, однако, последовательная структура. Мы не будем оригинальны, если заметим, что простые и сложные времена распадаются на две симметричные группы. Оставляя в стороне именные формы глаго­ла, которые, впрочем, группируются также, как спрягаемые, имеем:

il ecrit il a ecrit

il ecrivait il avait ecrit

il ecrivit il eut ecrit "

il ecrira il aura ecrit "

— систему в развитии, где сложные формы в свою очередь произ­водят другие сложные формы, называемые сверхсложными:

il a ecrit il a eu ecrit

il avait ecrit il avait eu ecrit и т. д.

Этого формального параллелизма двух рядов во всех временах достаточно для утверждения о том, что отношение между про­стыми и сложными формами само не является отношением вре­менным. И вместе с тем, исключая из этой оппозиции временное

¹⁶ Пример: en un instant il eut ecrit cette lettre «в одну минуту он написал
это письмо».

¹⁷ Пример: il aura ecrit cette lettre dans une heure «он напишет (закончит)
это письмо через час»,

отношение, необходимо снова ввести его частично, потому что il a ecrit «он написал» употребляется как временная форма прошед­шего. Как выйти из этого противоречия? Только признав его и точно определив. II a ecrit «он написал» (перфект) противопостав­лено одновременно il ecrit «он пишет» и il ecrivit «он написал» (аорист), но по-разному. Причина этого заключается в том, что сложные времена имеют двойной статус: они образуют с простыми временами два различных типа отношений.

1. Сложные времена противопоставляются по одному простым
временам таким образом, что каждое сложное время является кор­
релятом в перфекте соответствующему простому времени.^ Мы
называем «перфектом» весь класс сложных форм (с avoir и etre),
функция которых — если определять ее в общих чертах, чем здесь
можно ограничиться,— состоит в том, чтобы представлять дейст­
вие как «совершенное» по отношению к рассматриваемому моменту
и «актуальную» ситуацию как следствие этого действия, завер­
шенного во времени.

Формы перфекта выделяются на основе формального критерия: они всегда могут выступать как сказуемые независимого предло­жения. Сгруппируем их в следующий ряд:

перфект настоящего (parfait de present): il a ecrit перфект имперфекта (parfait d'iraparfait): il avait ecrit перфект аориста (parfait d'aoriste): il eut ecrit перфект будущего (parfait de futur): il aura ecrit.

2. Сложные времена имеют и другую функцию, отличную от
предыдущей: они обозначают предшествование (anteriorite). Этот
термин легко оспаривать, но мы не находим лучшего. С нашей
точки зрения, предшествование определяется всегда и исключи­
тельно по отношению к соотнесенному с ним простому времени.
Предшествование выражает логическое и внутриязыковое, отно­
шение и не отражает хронологического отношения объективной
действительности. Предшествование как внутриязыковая кате­
гория сохраняет процесс в том же времени, которое выражено
соотносительной простой формой. Мы имеем здесь категорию, при­
сущую именно языку, в высшей степени оригинальную, не имею­
щую эквивалента во времени реального физического мира. Необ­
ходимо отбросить приблизительные определения категории пред­
шествования, которые даются в таких довольно распространенных
терминах, как passe du passe («прошедшее прошедшего»), passe
du futur («прошедшее будущего») и т. п., на самом деле лишенных
смысла: существует только одно прошедшее, и оно не поддается
никакому дроблению на разряды; «прошедшее прошедшего» столь
же невразумительно, как «бесконечное бесконечного».

Формы предшествования имеют двойной формальный показа­тель: 1) они не могут выступать как независимые формы; 2) они должны употребляться совместно с простыми глагольными формами того же временного уровня. Формы предшествования встречаются

в придаточных предложениях, вводимых такими союзами, как quand «когда». Их можно распределить следующим образом:

предшествование к настоящему (anterieur de present): quand il a ecrit une lettre (il l'envoie) тогда он написал письмо (он его от­правляет)»;

предшествование к имперфекту (anterieur d'imparfait): quand il avait ecrit une lettre (il l'envoyait) «когда он заканчивал писание письма (он его отправлял)»;

предшествование к аористу (anterieur d'aoriste): quand il eut ecrit... (il l'envoya) «когда он написал... (он его отправил)»;

предшествование к будущему (anterieur de futur): quand il aura ecrit... (il l'enverra) «когда он напишет... (он его отправит)».

Доказательством того, что категория предшествования сама по себе не содержит никакого указания на время, служит тот факт, что формы предшествования должны синтаксически опираться на соответствующие свободные временные формы, по соотношению с которыми формы предшествования принимают формальную структуру, устанавливаются на том же временном уровне и начи­нают выполнять свою собственную функцию. Вот почему невоз­можны такие сочетания, как quand il a ecrit..., il envoya.

Сложные времена, независимо от того, обозначают ли они со­вершенность или предшествование, распределяются по двум планам сообщения так же, как простые времена: одни из них принадлежат плану речи, другие— плану повествования. Чтобы не утверждать голословно, обратимся снова к формам третьего лица, общим для обоих планов. Принцип распределения тот же самый: quand il a fini son travail, il rentre chez lui «когда он кончил работу, он возвра­щается домой» принадлежит плану речи благодаря наличию на­стоящего времени, а также формы предшествования к настоящему; quand il eut fini... il rentra «когда он кончил ... он вернулся» отно­сится к историческому плану — из-за наличия аориста и пред­шествования к аористу.

Еще один признак подтверждает объективность проводимого нами различия между формами совершенности и формами пред­шествования. Эти два класса различаются и структурой отношения между временными формами. Внутри категории совершенности отношение между сложными формами симметрично отношению между соответствующими простыми формами: il a ecrit и il avait ecrit соотносятся так же, как il ecrit и il ecrivait. Они противопо­ставляются, таким образом, на оси времени парадигматическим временным отношением. Формы же предшествования не связы­ваются временным отношением друг с другом. Будучи синтакси­чески несвободными, они могут образовывать оппозиции только с простыми формами, синтаксическими коррелятами которых они являются. В примере quand il a fait son travail, il part «когда он сделал свою работу, он уходит» предшествование к настоящему — (quand) il a fait — противопоставляется настоящему — il part —

и своим языковым значением оно обязано этому контрасту. Это синтагматическое временное отношение.

Таков двойной статус перфекта. Отсюда вытекает неоднознач­ное положение некоторых форм, таких, как, например, il avait fait, которая является одновременно членом двух систем. Как форма совершенности (свободная форма) il avait fait противопо­ставляется в качестве прошедшего несовершенного настоящему — il a fait, аористу — il eut fait и т. д. Но как форма предшество­вания (связанная форма) (quand) il avait fait противопоставляется свободной форме il faisait и не связывается никаким отношением с формами (quand) il fait, (quand) il a fait и т. д. Синтаксис выска­зывания определяет принадлежность формы перфекта к одной из этих двух категорий.

Здесь имеет место чрезвычайно важный процесс, относящийся и к развитию языка. Именно функциональное тождество je fis и j'ai fait разграничивает план исторического повествования и план речи. В самом деле, первое лицо je fis не допустимо ни в повество­вании, будучи первым лицом, ни в речи, будучи аористом. Но функциональное тождество сохраняется и для других личных форм. Становится понятным, почему je fis было вытеснено формой j'ai fait. Процесс должен был начаться именно с 1-го лица, являю­щегося осью субъективности. По мере того как аорист обособ­ляется в качестве времени исторического события, он все больше отдаляется от субъективного прошедшего, которое в силу обратной тенденции связывается с показателем лица в плане речи. Для говорящего, рассказывающего о самом себе, основным временем является «настоящее»; все, что он расценивает по отношению к себе как совершившееся, передавая его в 1-м лице перфекта, оказы­вается неизбежно отброшенным в прошлое. Начиная с этой исход­ной точки способ выражения фиксируется: для обозначения субъ­ективного прошлого достаточно употребить в речи форму совер­шенности. Таким образом, от формы перфекта j'ai lu ce livre «я прочел эту книгу», где j'ai lu является совершенным настоящего (accompli de present), происходит соскальзывание к временной форме прошедшего — j'ai lu ce livre Гаппёе derniere «я прочел эту книгу в прошлом году», j'ai lu ce livre des qu'il a paru «я прочел эту книгу, как только она вышла». План речи получает при этом прошедшее время, симметричное аористу плана повествования и противопоставленное ему в своем значении: il fit объективирует событие, отрывая его от настоящего, il a fait, напротив, устанав­ливает связь прошлого события с настоящим для нас.

Однако система речи тем самым испытывает серьезное потря­сение: она приобретает новое временное различие, но ценой потери различия функционального. Форма j'ai fait становится двусмыслен­ной и создает грамматическую недостаточность. Будучи по своей основной природе перфектом, j'ai fait выступает то как форма совершенности, то как форма предшествования по отношению к

настоящему je fais. Когда же сложная форма j'ai fait становится «аористом речи», она приобретает функцию простой формы. Таким образом, j'ai fait оказывается то перфектом, временем сложным, то аористом, временем простым. Система находит выход из этого беспорядка путем создания недостающей формы. Рядом с простым временем je fais существует сложное время j'ai fait для выражения совершенности. Но так как j'ai fait соскальзывает в ранг простых времен, системе требуется новая сложная форма для выражения совершенности: такой формой и оказывается сверхсложное j'ai eu fait. По функции j'ai eu fait представляет собой новый перфект к j'ai fait, ставшему аористом. Такова отправная точка развития сверхсложных времен. Система таким образом восстанавливается, и обе пары оппозиций снова становятся симметричными. Настоя­щему je mange противопоставляется перфект j'ai mange, который в плане речи является: 1) формой совершенности настоящего (на­пример, j'ai mange, je n'ai plus faim «я поел, я сыт»); 2) формой предшествования к настоящему (например, quand j'ai mange, je sors me promener «после того как я поел, я выхожу погулять»). Когда форма j'ai mange становится аористом, система создает новый перфект j'ai eu mange, который, как и в первом случае, дает: 1) форму совершенности аориста (например, j'ai eu mange mon repas en dix minutes «я съел обед за десять минут»); 2) форму предшество­вания к аористу (например, quand j'ai eu mange, je suis sorti «после того как я поел, я вышел»). Кроме того, восстанавливается вре­менной параллелизм между двумя планами сообщения: оппозиции il mangea (аорист): il eut mange (перфект) исторического повест­вования соответствует теперь в плане речи il a mange (новый ао­рист) : il a eu mange (новый перфект).

Мы наметили здесь только общий эскиз широкой темы, требую­щей еще длительного изучения и подробных статистических дан­ных. Важно было указать на те основные членения, зачастую малозаметные, которые пронизывают временную систему глагола в современном французском языке. Одно из них, различие между планом исторического повествования и планом речи, создает две подсистемы времен и приглагольных местоимений; другое члене­ние, различие настоящего и перфекта, не носит временного харак­тера, но на каждом временном уровне перфект имеет две функции, различаемые в синтаксисе: функцию совершенности и функцию предшествования, которые распределяются симметрично, частично за счет подстроенных форм, между планом исторического повест­вования и планом речи. Схема спряжения какого-либо отдельно взятого французского глагола с единообразным и полным набором выстроенных в один ряд парадигм не позволяет даже предполо­жить, что подлинная система форм глагола обладает двойственной структурой (спряжение настоящего и спряжение перфекта), как двойственна и его временная организация, основанная на отноше­ниях и оппозициях, составляющих подлинную реальность языка.

ГЛАВА XXII ПРИРОДА МЕСТОИМЕНИЙ

В непрекращающейся дискуссии о природе местоимений стало обычным считать, что эти языковые формы образуют единый класс на формальной и функциональной основе, наподобие, например, именных или глагольных форм. Вместе с тем местоимения есть во всех языках, и во всех языках их распределяют по одним и тем же категориям (местоимения личные, указательные и т. д.). Уни­версальность самих этих форм и понятий побуждает поставить проблему местоимений одновременно как проблему языка вообще и как проблему конкретных языков, и даже скорее как проблему языка прежде всего, и лишь затем, как производную от первой, проблему конкретных языков. Мы будем здесь рассматривать ме­стоимения как факт языка вообще и покажем, что они не составляют единого класса, а образуют различные роды и виды в зависимости от того модуса существования языка, знаками которого они яв­ляются. Одни из них принадлежат синтаксису языка, другие — тому, что мы будем называть «единовременными речевыми актами» («instances de discours»), то есть таким дискретным и всякий раз неповторимым актам, посредством которых говорящий актуа­лизирует язык в речь.

Рассмотрим прежде всего статус личных местоимений. Недо­статочно отличать их от других местоимений только специфиче­ским названием. Следует осознать, что обычное определение личных местоимений как класса, состоящего из трех членов: «я», «ты», «он», как раз исключает понятие «лицо». Последнее принадлежит кор­реляции «я/ты» и отсутствует в «он». Это основное различие станет ясным из анализа я.

Между местоимением я и каким-либо именем существительным с лексическим значением существуют не только формальные раз-

личия, весьма по-разному обусловленные морфологической и синтаксической структурой отдельных языков, имеются и другие различия, более общего и более глубокого характера, связанные с самим процессом языкового общения. Высказывание, содержащее я, принадлежит к тому уровню или модусу языка, который Чарлз Моррис назвал прагматическим, и который включает, наряду со знаками, тех, кто ими пользуется. Можно представить себе язы­ковой текст очень большой длины — например, научный трактат,— где я и ты не встретятся ни разу, и, напротив, трудно вообразить даже короткий разговорный текст, где бы эти местоимения не были употреблены. Другие же языковые знаки будут распределяться равномерно между этими двумя видами текста. Помимо этой осо­бенности употребления, которая уже является различительной чертой, следует выделить основное и, вообще говоря, очевидное отличие местоимений я и ты в системе референции языковых зна­ков. Каждый речевой акт употребления имени имеет референцию с постоянным и «объективным» понятием, которое может быть виртуальным или актуализироваться в представлении индивиду­ального объекта, оставаясь всегда идентичным. Но речевые акты употребления я не образуют единого класса референции, так как «объекта», определяемого в качестве я, с которым могли бы идентично соотноситься эти акты, не существует. Каждое я имеет свою собственную референцию и соответствует каждый раз единственному индивиду, взятому именно в его единствен­ности.

Какова же та «реальность», с которой соотносится (имеет ре­ференцию) я или ты} Это исключительно «реальность речи», вещь очень своеобразная. Я может быть определено только в терминах «производства речи» («locution»), а не в терминах объектов, как определяется именной знак. Д значит «человек, который производит данный речевой акт, содержащий я». Данный речевой акт по опре­делению является единственным и действительным только в своей единственности. Если я различаю два последовательных речевых акта, содержащих я и произнесенных одним и тем же лицом, то еще ничто не может мне гарантировать, что одно из этих я не принад­лежит косвенной речи, не относится к цитате, где оно окажется соотнесенным с кем-то другим. Следует, таким образом, подчерк­нуть: я не может быть идентифицировано иначе как посредством речевого акта, который его содержит, и только посредством него. Оно действительно только в том единовременном речевом акте, в котором оно производится. Но параллельно нужно рассматривать я и как единовременный акт производства формы я (instance de forme). Форма я с языковой точки зрения существует только в том акте речи, в котором она высказывается.

Таким образом, во всем этом процессе налицо два совмещенных единовременных акта: акт производства формы я как реферирую­щего (referent) и содержащий это я речевой акт как реферируемое

(refere) *. Определение теперь может быть уточнено следующим образом: я — это индивид, который производит данный речевой акт, содержащий акт производства языковой формы я. Далее, вводя понятие ситуации «обращения к кому-либо с речью» («allo­cution»), мы получим симметричное определение для ты: индивид, к которому обращаются в данном речевом акте, содержащем акт производства языковой формы ты. Эти определения характеризуют я и ты как категории языка и основываются на их положении в языке. При этом не рассматриваются проявления этой категории в отдельных языках и представляется также несущественным, на­ходят ли они эксплицитное выражение в речи или остаются там имплицитными.

Эта постоянная и непременная референция с актом речи состав­ляет черту, объединяющую с я/ты группу «указателей», распреде­ляющихся в зависимости от их форм и комбинаторных способно­стей по различным классам: местоимений, наречий, наречных выражений и т. д.

Таковы в первую очередь указательные местоимения: это, франц. се и т. д., в той мере, в какой они организованы соответст­венно указателям лица, как в латинских hic/iste. Здесь мы видим еще одну различительную черту этой группы — идентификацию предмета указателем наглядности, сопровождающим акт речи, в котором содержится указатель лица; это есть объект, наглядно обозначаемый одновременно с протекающим актом речи, импли­цитная же соотнесенность (например, лат. hie «этот (ближе ко мне)» в противопоставлении с iste «этот (ближе к тебе)») будет ассоции­ровать данный предмет с я и ты. Вне этого класса, но в том же плане и с такой же референцией оказываются наречия здесь и сей­час. Отношение этих элементов к «я» станет очевидным в следующем определении: здесь и сейчас ограничивают непосредственно данные место и время, тождественные по положению в пространстве и во времени с речевым актом, содержащим я. Эта группа состоит не только из здесь и сейчас, к ней относится еще и большое число слов и словосочетаний, основанных на том же соотношении: сегодня, вчера, завтра, через три дня и т. д. Определение их, как и указа­тельных слов вообще, только через дейксис, как это обычно де­лают, не вносит ничего существенного, если не добавить, что дейк­сис совпадает во времени с моментом речи, содержащим указатель лица, эта отнесенность к моменту речи и придает указательному слову каждый раз единственный и неповторимый характер, за­ключающийся в единственности речевого акта, с которым указа­тельное слово имеет референцию.

Основным, таким образом, является соотношение указателя (лица, времени, места, показываемого объекта и т. д.) с данным

* Ср. аналогичное соотношение терминов означающее и означаемое.— Прим.

ред.