Подходы Я. Петефи и К. Бринкера

Несколько по-иному оценивают современный уровень ис* следований текста другие авторитетные ученые, специализи­рующиеся в этой области. Я. Петефи, например, говорит о существовании двух противоположных направлений в науч-

ном изучении текста: представители одного направления подходят к тексту как единице, идентичной предложению, только несколько большего объема, а сторонники другого направления отдают предпочтение коммуникативно-прагма­тической трактовке этого понятия, согласно которой текст рассматривается как единица, удовлетворяющая определен­ным ожиданиям партнера (Petöfi 1987: 3). Рассматривая перспективы лингвистики, Я. Петефи указывает на насущ­ную потребность замены предложения как центрального по­нятия синтаксиса на текст, а также настаивает на дополне­нии традиционного синтаксического описания языковых яв­лений также семантическим и прагматическим анализом (Ibid.: 50).

Два основных направления лингвистического анализа текста выделяет также К. Бринкер (Brinker 1992: 12-15). Первое направление (его можно назвать системно-ориенти­рованным) исходит из недр структурной лингвистики и ге­неративной трансформационной грамматики. Как известно, в рамках данных дисциплин высшей лингвистической еди­ницей является предложение. Структурная лингвистика по­чти исключительно концентрируется на сегментации и клас­сификации языковых элементов в рамках предложения. Ге­неративная трансформационная грамматика определяет свой предмет — языковую компетенцию — как способность но­сителя языка образовывать и понимать сколь угодно большое количество предложений, при этом она имеет вид системы правил, лежащей в основе порождения бесконечного множе­ства предложений. С развитием лингвистики текста начина­ется фундаментальная переоценка некоторых положений тра­диционной теории, текст признается высшей и наиболее независимой единицей языка, «первичным языковым зна­ком» (Hartmann 1971: 10). Таким образом, иерархия тради­ционных языковых единиц (фонема — морфема — слово — предложение) расширяется еще на одну величину. Иначе говоря, языковая система регулирует не только процессы образования слов и предложений, но и формирования текста. Однако простое количественное расширение традиционной цепочки языковых единиц не влечет за собой качественно­го изменения методики исследования. Новая «лингвистика

текста» (Textlinguistik) точно так же, как и традиционная «лингвистика предложения» (Satzlinguistik), имеет в своей основе явно выраженную ориентацию на анализ языковой системы. Особенно отчетливо данная тенденция проявляется в некоторых концепциях, авторы которых важнейшим при­знаком текста признают «линейную последовательность пред­ложений» (lineare Abfolge von Sätzen) (Isenberg 1974: 10), связанных когерентными отношениями (Kohärenz innerhalb von Satzfolgen) (Ibid.). Из всего сказанного с необходимостью следует, что предложение остается основным понятием лин­гвистики текста, а когерентность интерпретируется как чисто грамматическое явление-Второе направление (К. Бринкер называет его ъкомму-штативно-ори&нпшровапной лингвистикой текста») зароди­лось в начале 70-х годов. Представители этого направления обращают внимание на недостаточность описания текста как изолированного статичного объекта. По их мнению, тексты являются неотъемлемой частью коммуникативной ситуации, они всегда включены в конкретный коммуникативный про­цесс, в котором говорящий и слушающий (соответственно автор и читатель) вкупе со своими социальными и ситуа­тивными характеристиками представляют собой важнейшие факторы. Данное направление лингвистики текста вышло из недр прагматики. Текст понимается не просто как грамма­тически взаимосвязанная последовательность предложений, а как комплексное речевое действие, при помощи которого говорящий / пишущий пытается установить определенные коммуникативные связи со слушающим / читателем. Харак­тер действия тексту придает коммуникативная функция, поэтому лингвистика текста прежде всего должна заниматься изучением функциональной направленности текста.

Нетрудно убедиться в том, что три приведенных выше концепции (В. Хайнеманна, Я. Петефи и К. Бринкера) объединяет одна черта: все они исходят из того, что на передний план современных лингвистических исследований выдвигается прагматический аспект, лингвистика становится вое более «прагматически ориентированной». Именно поэто­му в качестве одного из актуальных они выделяют ком­муникативно-прагматический подход к описанию текста.

В своих рассуждениях некоторые авторы идут еще дальше и полагают даже, что развитие лингвистики текста способст­вовало выделению прагматики в отдельное направление лин­гвистического поиска — прагмалингвистику (Kalverkämper 1981: 92). По выразительным словам Г. В. Колшанского, «прагматический фактор пронизывает всю речевую деятель­ность человека» (Колшанский 1990: 100), и лингвисты не могут не замечать этого обстоятельства.

3. Концепция Е. Косериу

В современной лингвистической литературе можно встре­тить также иные подходы к рассмотрению текста. Е. Косе­риу, например, полагает, что существуют лишь две возмож­ности анализа текстов и соответственно только два вида лингвистики текста (Coseriu 1981: 25-26). Объектом иссле­дования лингвистики текста первого рода (или, как он ее называет, «собственно лингвистики текста* — die "eigen­tliche" Textlinguistik, «лингвистики смысла* — Linguistik des Sinns) являются тексты на «автономном уровне языковых явлений вне любого различения отдельных языков». Объект исследования лингвистики текста второго рода составляют тексты, структурированные на отдельных языках. Второй вид лингвистики текста Е. Косериу в целях терминологи­ческой ясности называет «грамматикой текста* (Textgram­matik), или «сверхфразовой грамматикой» (transphrastische Grammatik), потому что она имеет своей целью анализ спе­цифических явлений в рамках отдельных языков.

Подход Е. Косериу имеет под собой фундаментальную общетеоретическую основу. В. Гумбольдт, говоря о двух разделах сравнительного языкознания, утверждал: «Изуче­ние организма языка требует, насколько это возможно, ши­роких сопоставлений, а проникновение в ход развития куль­туры — сосредоточения на одном языке, изучения его самых тонких своеобразий — отсюда и широта охвата и глубина исследований. Следовательно, тот, кто действительно хочет сочетать изучение этих обоих разделов языкознания, должен,

занимаясь очень многими, различными, а по возможности и всеми языками, всегда исходить из точного знания одно­го-единственного или немногих языков» (Гумбольдт 1984: 311). Таким образом, два вида лингвистики текста, по Е. Ко-сериу, обеспечивают, если воспользоваться словами Гумболь­дта, «широту охвата и глубину исследований» текста.

4. Два направления лингвистики текста в трактовке Т. М. Николаевой

Общие тенденции развития теории текста занимают так­же отечественных ученых. Т. М. Николаева, оценивая со­временное состояние лингвистики текста, говорит об ее рас­слоении, точнее, выделении в ней двух направлений. При этом она особо подчеркивает то обстоятельство, что оба направления объединяются общими законами связности и общей установкой на цельность текста (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 267).

Первое направление, по словам Т. М. Николаевой, ха­рактеризуется исследовательским интересом к выявлению содержательных компонентов, связанных с обеспечением пра­вильной коммуникации и тем самым — правильного постро­ения текста вообще. Это более общая ветвь лингвистики текста. Здесь изучаются смысловые различия в употреблении компонентов высказывания, используемых для обеспечения успешной коммуникации — артиклей, притяжательных и указательных местоимений, модально-коммуникативных час­тиц, оценочных прилагательных, видов глагола, акцентных подчеркиваний и т. п.

сторое направление лингвистики текста (оно носит более частный характер) занимается выявлением глубинных смы­слов, содержащихся в одном каком-либо замкнутом тексте. ото направление сближается с герменевтикой как толкова­нием неявного, скрытого смысла. Однако в обоих случаях лингвистика текста в собственном смысле слова изучает содержательную направленность выбора какой-либо формы ^из Двух равновозможных в тексте (там же: 267-268).

Для иллюстрации последнего положения Т. М. Николае­вой рассмотрим следующий пример из немецкого и русского языков. Сравним два предложения, отличающихся друг от друга только одной грамматической формой — формой ар­тикля (неопределенного или определенного), расположенного перед существительным — субъектом: предложения.²

(На) Die Tür öffnete sich, und ein Greis trat ins Zimmer.

(Hb) Die Tür Öffnete sich, und der Greis trat ins Zimmer.

Соответственно русский перевод этих предложений будет различным:

(12а) Дверь открылась, и в комнату вошел старик.

(126) Дверь открылась, и старик вошел в комнату.

Выбор соответствующей формы артикля целиком зависит от логики развертывания текста: неопределенный артикль сигнализирует о том, что существительное Greis является элементом ремы, а определенный артикль позволяет соотне­сти это слово с темой (в русском варианте функцию пока­зателя ремы берет на себя порядок слов).

Внимательное изучение представленных выше концепций позволяет выделить две тенденции лингвистического описа­ния текстов. Первая тенденция имеет «семиотические* кор­ни, в ее основе лежит известное положение Ч. Морриса о выделении трех разделов семиотики: синтактики, семантики и прагматики (Моррис 1983: 42). Этой тенденции полностью отвечает концепция В. Хайнеманна, частично ■— концепции Я. Петефи и К. Бринкера. В них особый упор делается на одном из разделов семиотики — прагматике, что, как было показано выше, составляет примечательную черту современ­ных исследований в лингвистике. Вторая тенденция основана на традиционном выделении в науке о языке общего и частного языкознания. Именно поиски универсальных черт текстов безотносительно к какому-либо конкретному языку составляет предмет «лингвистики смысла» Е. Косериу; ср. с фундаментальной установкой общего языкознания на изуче­ние языка вообще, его природы и сущности (Головин 1983: 5). Соответственно частными задачами лингвистики текста являются либо изучение особенностей построения текстов на

² Этот пример лаят ио (Маолов 1987: 186).

каком-либо конкретном языке («грамматика текста» Е. Ко-сериу), либо выявление скрытых смысловых отношений, содержащихся в каком-либо одном замкнутом тексте (точка зрения Т. М. Николаевой). А именно целевая установка на описание одного конкретного языка (в том числе и текстов на данном языке) составляет предмет частного языковедения. Интересно, что примерно такое обоснование для проти­вопоставления общей и частной лингвистики текста выдви­гают авторы коллективной монографии «Аспекты общей и частной лингвистической теории текста» (1982). В своем подходе они апеллируют к опыту формирования граммати­ки как первичной основы развития лингвистических зна­ний: любая общая теория развивается на основе фактов, поставляемых частными исследованиями. При этом они под­черкивают, что выделение общетеоретических проблем осу­ществляется лишь при наличии достаточного количества сведений, поступивших из частной теории. Такой подход применим, по их мнению, и к теории текста (Аспекты... 1982: 8).

5. Насущные задачи современной лингвистики текста

Автор одной из первых отечественных монографий по лингвистике текста 3. Я. Тураева называет несколько на­правлений современного лингвистического анализа текста. В принципе, ато не направления, а частные задачи, которые стояли перед учеными с момента зарождения лингвистики текста и которые требуют своего решения в наши дни (Тураева 1986: 7-11).

1. Изучение текста как системы высшего ранга, основ­ными признаками которой являются целостность и связ­ность. Решение этой задачи предполагает признание то­го принципиального положения, что текст является неким сложным речевым единством, структурно-семантическим об­разованием, отличным от простой последовательности пред­ложений. Это единство, объединенное коммуникативной це-

лостностью, смысловой завершенностью, логической, грам­матической и семантической связями. Наиболее перспектив­ным направлением научного поиска в этой области призна­ется изучение взаимоотношений между поверхностной и глу­бинной структурами текста.

2. Построение типологии текстов по коммуникатив­
ным параметрам и соотнесенным с ними лингвистическим
признакам. Типологическое исследование текста сопряжено
с большими трудностями в связи с бесконечной вариатив­
ностью самого объекта анализа. Тем не менее изучение
коммуникативных, структурных и семантических особенно­
стей текстов позволяет определить некоторые классифика­
ционные параметры, отделяющие одну группу текстов от
другой.

3. Изучение единиц, составляющих текст. Характерис­
тика единиц членения текста имеет смысл только в том
случае, если эти единицы различаются не только объемом,
но и особыми свойствами, не сводимыми к простой сумме
входящих в них элементов. Такими единицами в лингвис­
тике текста выступают сложное синтаксическое целое или
сверхфразовое единство. Тем самым расширяются рамки
синтаксической теории, потому что в нее вводится единица,
превосходящая по своим параметрам предложение.

4. Выявление особых текстовых категорий. Определение
круга специальных текстовых понятий, особых текстовых
категорий составляет предмет новейшей лингвистики текста.
И. Р. Гальперин относит, например, к текстовым категори­
ям проспекцию и ретроспекцию в тексте. Однако среди
исследователей нет единства мнений ни по поводу существа
текстовой категории, ни по поводу их классификации. От­
крытым остается также вопрос о средствах выражения той
или иной категории.

5. Определение качественного своеобразия функциониро*
ванил языковых единиц различных уровней под влиянием
текста в результате их интеграции текстом.

Одной из особенностей текста как структурно-семанти­ческого единства признается способность оказывать влияние на языковые единицы, входящие в его состав. Под воздей­ствием текста в составляющих его элементах реализуются

новые, дополнительные значения. Эти (потенциальные) зна­чения были присущи данному элементу как единице языко­вой, системы и актуализировались под влиянием текста, т. е. перешли из скрытого, латентного состояния в открытое со­стояние. Возможно, зти новые значения появились впервые в результате взаимодействия данной единицы с контекстом. 6. Изучение межфразовых связей и отношений. Рассмот­рение структурных, семантических и иных средств связи между компонентами текста способствует разработке синтак­сиса сложных речевых структур. Нередко актуализация свя­зей между сложными цельными предложениями скрыта от непосредственного наблюдения, и для их выявления требу­ется глубокое проникновение в глубь текста.

Глава 5 ПОНЯТИЕ ТЕКСТА

ТЕКСТЪ — подлинникъ, подлинныя, буквальный речи писателя

Владимир Даль

1. Традиционная интерпретация понятия «текст»

В современной лингвистике трудно найти другой термин, который был бы столь же употребителен, но и столь же неоднозначен, как термин «текст». [Аналогично тому, как наличие нескольких сотен определений предложения не ис­черпывает его сущности и всего лишь свидетельствует о сложности дефинируемого объекта, отражая к тому же раз­ные подходы к его описанию, точно так же)'огромное число разнообразных определений текста, претендующих на полно­ту и объективность, не может охватить всех сторон данного явления. В этих дефинициях, как в капле воды, отражаются различные авторские подходы к природе, свойствам и ана­лизу текста.

Сложность однозначной интерпретации понятия «текст» обусловливается рядом причин. Рассмотрим некоторые из них.

Современные справочники приводят несколько значений слова «текст». Ср., например: «ТЕКСТ [>lat. textura 'связь, соединение'] — 1) авторское сочинение или документ, вос­произведенные на письме или в печати; 2) основная часть

печатного набора — без рисунков, чертежей, подстрочных примечаний и т. п.; 3) слова к музыкальному сочинению (опере, романсу и т. п.); нотный текст — музыкальный материал произведения в нотной записи; 4) типографский шрифт, кегль (размер) которого равен 20 пунктам (7,52 мм); 5) в семиотике и лингвистике — последовательность знаков (языка или другой системы знаков), образующая единое целое и составляющая предмет ■ особой науки — лингвистики текста» (Словарь иностранных слов 1989: 500). Добавим к пяти названным выше значениям еще два: текст как под­линник (Даль 1991: 396) и текст как канонический текст священного писания (в теологии). Таким образом, неодно­значность слова «текст» подтверждается лексикографически­ми источниками.

Из множества существующих лингвистических определе­ний текста выберем одно весьма показательное. В «Крат­ком словаре лингвистических терминов» под текстом по­нимается «осмысленная последовательность словесных зна­ков, обладающая свойствами связности и цельности, а так­же свойством невыводимости общего смысла из простой сум­мы значений составляющих» (Васильева, Виноградов, Шах-нарович 1995: 127). В общесемиотическом плане под тек­стом понимается любая организованная совокупность зна­ков, развертывающаяся во времени и в пространстве, напри­мер, обряд как текст, культура как текст, танец как текст (там же).

Вообще одновременное функционирование слова «текст» в качестве единицы общенародного языка и научного тер­мина не способствует его однозначной трактовке. К. Элих видит в этом опасность для науки, «потому что вовлечение термина в обиходный язык редко совершается без ущерба для семантической точности, которая обязательна для спе­циальной терминологии» (Ehlich 1981: 25).

Оставим за рамками нашего рассмотрения узко специ­альные трактовки текста в печатном деле, музыке, теологии и обратимся к двум значениям, касающимся обиходного употребления этого слова, а также его использования в лингвистической практике. Традиционно под текстом в че­ловеческом обиходе понимается «всякое написанное произ-

ведение, а также часть, отрывок его» (Ожегов 19SS: 7S2). Я намеренно делаю адесь ссылку на одно из ранних изданий словаря С, И. Ожегова, чтобы лишний раз подчеркнуть сло­жившую традицию в понимании этого слова. Эта традиция сохранилась до наших! дней. Б более позднем издании сло­варя С. И. Ожегова (1989: 789) под текстом точно так же понимается -«всякая записанная речь (литературное произве­дение, сочинение, документ, а также часть, отрывок из них)». Эта дефиниция дословно воспроизводится в 4-м из­дании «Толкового словаря русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (1999: 791). Кроме того, в нем дается также строгое современное лингвистическое определение, согласно которому текст трактуется как «внутренне организованная последовательность отрезков письменного произведения или записанной либо звучащей речи, относительно законченной по своему содержанию и строению» (там же). Однако в обыденном человеческом сознании текст предстает прежде всего как речевое произведение, зафиксированное в письмен­ной форме.

В этом плане обиходное понимание текста созвучно его традиционной научной (точнее, традиционной филологиче­ской) интерпретации. Филология, представляющая собой со­дружество гуманитарных дисциплин — языкознания, лите­ратуроведения, текстологии, источниковедения и др., изучает Духовную культуру человека через языковой и стилистичес­кий анализ письменных текстов (Лингвистический энцикло­педический словарь 1990: 544). Фактически вся история современного языкознания связана как раз с изучением письменных текстов. И здесь мы сталкиваемся с неизбежным противоречием. С одной стороны, и в массовом обыденном сознании, и в традиционных научных представлениях слово «текст» ассоциируется с письменной формой коммуникации, а с другой стороны, основную долю речевой деятельности любого человека составляет, без сомнения, коммуникация не подготовленной по форме, свободно и сиюминутно порождае­мой устной речи (Фонетика''спонтанной речи 1988: 5). Таким образом, несмотря на то что весь понятийный и методоло­гический аппарат современного языкознания формировался применительно к анализу письменных речевых форм, в наши

дни исследователю приходится считаться также с огромной массой устных речевых произведений, подлежащих лингвис­тическому описанию.

2. Текст в широком и узком понимании

Затруднительным оказывается также решение вопроса о границах и объеме текста. Как было указано выше, в чело­веческом обиходе под текстом может пониматься целое ре­чевое произведение, часть произведения или его отрывок. Обиходная трактовка объема текста находит свое отражение (точнее, имеет свои аналоги) в некоторых теоретических концепциях. О. И. Москальская, например, различает два основных объекта¹ лингвистики текста, часто неоправданно именуемых одним и тем же словом «текст»: 1) целое речевое произведение, т. е. текст в широком смысле слова, или макротекст, и 2) сверхфразовое единство (сложное синтакси­ческое целое) — текст в узком смысле слова, или микро­текст. При этом, по ее словам, возможно совпадение границ сверхфразового единства и целого речевого произведения (Москальская 1978: 13).

По словам О. И. Москальской, сверхфразовое единство и целое речевое произведение - единицы принципиально раз­ного порядка. Сверхфразовое единство — понятие синтакси­ческое. Это единица синтаксиса, образующая особый уровень по отношению к предложению. Целое речевое произведе­ние — социально-речевая единица. В рамках лингвистики текста сверхфразовое единство является преимущественно объектом грамматики текста, хотя грамматические ха­рактеристики присущи и целому речевому произведению. 1ем не менее в своей «Грамматике текста» О. И. Москаль-окая (1981), анализируя микротексты, т. е. сверхфразовые единства, постоянно использует термин «текст», и °_т?^{шроком и} У^зк°м понимании текста говорит также а. Ь. Касевич: «Текст в широком смысле - это то же самое, wo речь, продукт производства, говорения (для звукового языка). Текст в узком смысле — это единица речи (т. е.

текста в широком смысле), которая характеризуется цель­ностью и внутренней связностью и как таковая может быть вычленена, отграничена от предыдущего и последующего текстов (если текст не изолирован). Текст в узком смысле — максимальная конструктивная единица, хотя, как уже го­ворилось, в принципе текст может сводиться и к одному высказыванию, как, впрочем, и высказывание может реали­зоваться в виде единственного слова, а материально — и единственного слова» (Касевич 1988: 50-51).

Несколько иной смысл в широкую и узкую трактовку текста вкладывает 3. Я. Тураева. Вслед за И. Р. Гальпери­ным она предпочитает узкое определение текста, согласно которому текст —' это фиксированное на письме речетвор-ческое произведение (Тураева 1986: 11). Таким образом, она исключает из рассмотрения устные тексты, что вряд ли отвечает насущным потребностям лингвистического поиска.

В зарубежных определениях также можно встретить ши­рокую и узкую трактовки текста. В них, как правило, отражаются авторские взгляды на текст как центральное понятие лингвистики, а также выделяются различные ас­пекты его рассмотрения. При акценте на внутритекстовые критерии (textinterfte Kriterien), т. е. грамматические, струк­турные, текст предстает как когерентная последовательность предложений, связанная в единое целое благодаря грамма­тическим (преимущественно- дроношгаальным) соединитель­ным средствам и обладающая относительной тематической завершенностью. При акценте на экстратекстовые критерии (tej&texterae. ^Kriterien) текст рассматривается как продукт речевой деятельности человека, обладающий отчетливой ком­муникативной функцией (Metzler Lexikon Sprache 1993: 636).

Авторы новейших зарубежных подходов к описанию текста связывают воедино внутренние и внешние текстовые признаки. Термином «текст* они называют когнитивно, грамматически, иллокутивно и при необходимости просоди­чески структурированный результат какого-либо (устного или письменного) действия продуцента, в котором представлена контекстная и адресатная соотнесенность и который пред­ставляет собой основу для когнитивно и интекционально структурированных действий реципиента (Ibid.). Таким об-

разом, широкое и узкое понимание текста предполагает вовлечение / исключение из рассмотрения других семиоти­ческих систем, которые наряду с языковой знаковой систе­мой имеются в текстовых структурах, например жестикуля­ция и мимика, или символы, формулы и изображения.

Такой разброс мнений но поводу существа текста явно не способствует его однозначной интерпретации, хотя и сви­детельствует о многогранности и сложности объекта рассмот­рения. Разные критерии, положенные в основу широкой и узкой трактовок текста (см. выше, с. 64-66), предполагают разные подходы к его анализу и т. п. В дальнейшем при описании различных авторских теорий мы еще раз вернемся к этому вопросу и более подробно обсудим возникающие проблемы.

3. Проблема знакового статуса текста

Одним из первых встает вопрос о знаковом характере текста. Иными словами, это вопрос о том, является ли текст языковым знаком? И в этом вопросе решающая роль отво­дится лингвистической позиции ученого.

Для того чтобы ответить на поставленный вопрос, вспом­ним все основные свойства языкового знака и попытаемся определить, характерны ли они для текста.

В современной лингвистике под языковым знаком пони­мается материально-идеальное образование (двусторонняя единица языка), репрезентирующее предмет, свойство, отно­шение действительности; в своей совокупности языковые знаки образуют особого рода знаковую систему — язык. Знак языка представляет собой единство определенного мысли­тельного содержания (означаемого) и цепочки фонематически расчлененных знаков (означающего). Две стороны языкового знака, будучи поставлены в отношение постоянной опосре­дованной сознанием связи, составляют устойчивое единство, которое посредством чувственно воспринимаемой формы знака, т. е. его материального носителя, репрезентирует со­циально приданное ему значение. Только в единстве и вза-

имосвязи двух сторон языкового знака сознанием «схваты­вается, а знаком обозначается и выражается определенный «кусочек действительности», вычлененные факты и события (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 167).

Итак, свойствами языковых знаков можно признать ах билатеральность (двусторонность), причем связь между ма­териальной формой (экспонентом) и содержанием знака яв­ляется устойчивой. Устойчивость этой связи проистекает из постоянной воспроизводимости (повторяемости) языковых знаков в бесчисленном множестве актов коммуникации. Кро­ме того, как показывает Ю. С. Маслов, «установленная для каждого данного знака связь между его экспонентом и содержанием является условной, основанной на социаль­ной договоренности» (Маслов 1987: 26). Что касается содер­жания знака, то его связь с обозначаемой знаком действи­тельностью носит, по выражению Ю. С. Маслов а, принци­пиально иной характер. Содержание знака является обоб­щенным и схематичным отражением в сознании людей, использующих этот знак, предметов, явлений, ситуаций дей­ствительности (там же).

Согласно концепции Ю. С. Мае лова, приведенным выше критериям языкового знака удовлетворяют только две язы­ковые единицы — слово и морфема. Фонемы, будучи еди­ницами односторонними, не являются знаками, но служат превосходным «строительным материалом» для знаков. По­тенциальная связь фонемы со смыслом реализуется в случа­ях, когда экспонент морфемы или даже слова состоит всего из одной фонемы. Таковы окончания -а, -у, -ы в разных формах слова ворон или предлоги к, у, с, союзы и, а и т. д. Но это случаи не стирают принципиального различия между фонемой и знаковыми (двусторонними) единицами языка. Точно так же предложение как высшая языковая единица чаще всего есть некая комбинация языковых знаков, созда­ваемая по определенной модели в процессе порождения вы­сказывания. Случаи однословных (или даже одноморфемных) предложений не стирают принципиального различия между предложением и словом (морфемой) (там же: 28).

Для последователей классической теории языкового зна­ка (см. выше концепцию Ю. С. Маслова) ответ на вопрос о

знаковом характере текста очевиден. Текст не может иметь статус языкового знака. Текст несомненно обладает как планом выражения, так и планом содержания. Однако он не принадлежит к так называемым инвентарным единицам языка. В. Б. Касевич, как указывалось выше, называет -текст «конструктивной* единицей и его особый статус видит в том, что именно в тексте реализуются такие свойства речевой организации, как цельность и связность. Формально текст имеет начало и конец, а также, возможно, другие признаки, указывающие на развертывание текста во времени (если текст звучащий) (Касевич 1988: 50),

Совсем по-иному подходят к решению вопроса о знаковом статусе текста другие лингвисты. Так, в лингвистическом словаре Метцлера под языковым знаком понимается вычле­няемый элемент языковой системы (isolierbares Element des Sprachsystems). Соответственно данному подходу языковые знаки подразделяются на дистинктивные (фонемы, графемы) и сигнификативные. Далее на сигнификативном уровне язы­ковые знаки представляют собой конвенциональное соедине­ние выражения (звуковая или письменная форма, означае­мое) с содержанием (значением, обозначаемым), как это имеет место у морфем, композитов и фразеологизмов. Кроме того, в ату группу включаются также предложения и тексты (Metzler Lexikon Sprache 1993: 591).

Истоки такого понимания знакового статуса текста скры­ваются в особом подходе ученых к интерпретации языково­го знака. В лингвистике языковой знак иногда понима­ют как одностороннюю сущность. Так, в работах Р. Карна-па понятие «знак» было трансформировано и приспособле­но к конкретным нуждам специальной области знаний, глав­ным образом математики и физики. Если традиционно знак трактуется как двусторонняя сущность, сформированная от­ношением формы знака и его значения, то в теории Р. Кар-напа он был приравнен к «языковому выражению* и тем самым сведен к форме знака, к односторонней сущности. Характерной чертой знака в интерпретации Р. Карнапа стало не свойство «замещать что-либо*, а «принадлежать к систе­ме, быть членом строго формализованной системы исчисле­ния* (Лингвистический энциклопедический словарь 1990:

168), Соответственно данному подходу текст также можно считать языковой единицей, обладающей статусом языкового знака.

Возможно также иное, расширительное понимание язы­кового знака. В этом случае ученые исходят из того, что не только слова и морфемы, но и речевые высказывания пред­ставляют собой единицы, имеющие две стороны — план выражения и план содержания. При этом опускаются другие отличительные признаки языкового знака (см. выше). В дан­ном случае становится возможным распространить поня­тие языкового знака на предложение и текст (Kleine Enzy­klopädie Deutsche Sprache 1983: 86). Похожая точка зрения представлена, как известно, в работах Л. Ельмолева и его последователей (см., напр. (Лингвистический энциклопеди­ческий словарь 1990: 107-108; Heibig 1986: 60-72)).

Глава б ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС ТЕКСТА

Языковые знаки — это всегда звуки Вильгельм фон Гумбольдт

1. Соотношение устной и письменной речи(постановка вопроса в языкознании)

Вопрос о соотношении устной и письменной речи (соот­ветственно устных и письменных текстов) является фунда­ментальным в языкознании. Традиционно признается пер­вичность устной формы и вторичность письменной формы речи. Этот вывод был для подавляющего большинства язы­коведов настолько очевидным, что их высказывания по этому поводу давно стали афоризмами.

Великий В. Гумбольдт, разбирая особенности восприятия устной речи глухонемыми, заключает: «Их пример показы­вает также, насколько глубока и неразрывна связь между языком и письмом, даже если она не поддерживается зву­ком» ^(Гумбольдт 1984: 85). Для него вывод о первичности устной формы речи очевиден, потому что «языковые знаки — это всегда звуки* (там же: 302).

Другой знаменитый немецкий ученый Г. Пауль так го­ворит о соотношении устной и письменной речи: «Языковед никогда не должен забывать о том, что любой письменный памятник еще не есть сам язык, что, прежде чем оперировать тем или иным материалом, его сначала надо подвергнуть обратному преобразованию» (Пауль 1960: 441). И далее:

«Письмо относится к языку примерно так, как черновой набросок к тщательно выписанной картине в красках» (там же: 445).

Эту проблему не обошел своим вниманием и Ф. де Соссюр: «Язык и письмо суть две различные системы знаков; единственный смысл второй из них — служить для изобра­жения первой; предметом лингвистики является не слово звучащее и слово графическое в их совокупности, а исклю­чительно звучащее слово. Но графическое слово столь тесно переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно является, что оно в конце концов присваивает себе главен­ствующую роль; в результате изображению звучащего знака приписывается столько же или даже больше значения, не­жели самому этому знаку. Это все равно, как если бы утверждали, будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотографию, нежели его лицо» (Соссюр 1977: 62-63).

Приведенные выше колоритные высказывания классиков мирового языкознания как нельзя лучше иллюстрируют ос­новную тенденцию в решении фундаментального вопроса о соотношении устной и письменной форм речи. Эту традицию продолжают видные представители новейшей лингвистики. Так, Л. Р. Зиндер говорит по этому поводу следующее: «...чисто письменная форма речи — это фикция. Пока речь зафиксирована в оптичеоких знаках и не воспринимается человеком, она остается мертвой материей. Подлинной речью она становится лишь тогда, когда имеет место акт комму­никации, когда текст читается, т. е. когда он хотя бы мысленно озвучивается» (Зиндер 1982: 21). Ю. В. Рождест­венский считает, что «источником и началом языка являются звуки* (Рождественский 1990: 145).

Вместе с тем ученые не могут игнорировать исключи­тельную роль письма в истории и культуре человеческого сообщества. К тому же они отмечают постоянно растущую роль письменного языка в современной жизни. При этом обращает на себя внимание такое парадоксальное явление: письмо и письменная коммуникация, играя важную роль во всех сферах повседневной жизни нашего общества, приобре­тают центральное значение для всех научных дисциплин в

силу своей способности непосредственно передавать, хранить и накапливать научную информацию. Но именно в языко­ведении, т. е. науке (!) о языке, письменная форма речи однозначно признается вторичной формой коммуникации. Тем самым важность письма и письменной коммуникации как бы отодвигается на задний план.

Справедливости ради необходимо заметить, что история лингвистики дает немало свидетельств тому, насколько по-разному оценивалось соотношение между устной и письмен­ной формами речи в различные эпохи, притом иногда с прямо противоположных позиций. И если в наши дни вряд ли кто-либо возьмется оспаривать факт генетической первич­ности устной формы речи по сравнению с письменной речью, то ранее в науке не было такого единодушия в данном вопросе.

В Александрийский период (III-II вв. до н. э.) учение греков о языке опиралось главным образом на письменные тексты. Соответственно устная речь считалась зависимой и производной формой от речи письменной (Лайонз 1978: 28). Это убеждение еще более укрепилось в средние века, когда на главенствующие позиции в области образования, науки и культуры выдвинулась латынь, являвшаяся прежде всего языком письменности. Что же касается устной латыни, то в разных странах были приняты разные способы произно­шения. Этот факт казался подтверждением традиционных воззрений, согласно которым письменный язык главенствует над устным (там же: 32-33).

В эпоху Возрождения образцом латыни ученые считали язык Цицерона, а литературу классической древности при­нимали за источник всех культурных ценностей цивилиза­ции. Всю анергию они обратили на собирание и публикацию текстов классических авторов (в особенности после изобре­тения в конце XV в. книгопечатания). Подлинным языком по-прежнему считался литературный язык (литературный язык буквально означает письменный язык от лат. littera 'буква, письмо'; мн.ч. Iitierae 'буквы, письменность'), а за настоящую литературу, изучавшуюся в школах и универси­тетах, принимались лишь те произведения, которые продол­жали классическую традицию (там же: 35).

В эпоху романтизма, отвергавшего классические каноны античности, а также в бурные времена массовых националь­ных движений (например, в Германии) традиционные взгля­ды на сущность и соотношение устной и письменной форм речи нередко менялись на прямо противоположные: устная «речь народа» (die gesprochene "Sprache des Volkes") призна­валась образцом первородного, прекрасного и полного сил народного духа, а письменная речь рассматривалась как нечто слабое, блеклое и чуждое (Kleine Enzyklopädie Deutsche Sprache 1983: 371).

Научные споры о сущности и соотношении устной и письменной форм речи приобретают в настоящее время осо­бый интерес в связи со стремительным развитием средств массовой информации и компьютерной техники, сдвигающих привычные рамки представлений о возможностях использо­вания той и другой формы коммуникации. Как показывают социолингвистические исследования, «язык массовой комму­никации» — это образец, «синкретического по соотношению элементов устной и письменной речи единства литературного языка» (Трескова 1989: 142). При этом особо подчеркивается, что «роль устных средств массовой коммуникации в совре­менном обществе еще недостаточно осмыслена и использована в плане сохранения, распространения и развития националь­ных языков и культур» (там же: 141).

2. Проблема разграничения устных и письменных текстов

На первый взгляд, решение вопроса о разграничении устных и письменных текстов не составляет особого труда. Если исходить из материальной формы знака, то устная речь всегда легко отграничивается от письменной: устная речь реализуется в форме звуковой материи и воспринимается акустически, а письменная речь реализуется в форме гра­фической материи и воспринимается визуально. Однако, как заявляет Г. Бертхольд, «не все, что мы слышим, может считаться устной речью (зачитывание резолюции), не все,

что мы читаем, может рассматриваться в качестве письмен­ной речи (чтение записанных на магнитную ленту свидетель­ских показаний)* (Berthold 1984: 8),

В специальной литературе ученые снова и снова возвра­щаются к вопросу о различиях в устной и письменной формах речи, подчеркивая при этом естественный характер устной речи и вторичную, искусственную природу письмен­ной речи. Одним из аргументов в пользу признания карди­нальной разницы между этими речевыми формами является невозможность полноценного перекодирования текста из одной формы в другую и наоборот. Характерными чертами устного общения признаются сиюминутность, эфемерность сказанного, важная роль просодии, мимики и жестикуляции, а также значение ситуативного контекста для понимания высказывания. Напротив, письменный текст сохраняется зна­чительно дольше, чем устный, графические средства и раз­метка текста берут на себя функцию просодии; в письменном тексте содержится больше чисто языковой информации, по­тому что роль экстралингвистического контекста в данном случае сведена к минимуму.

Кроме всего прочего, устная форма речи отличается большим количеством грамматических ошибок, обрывов и повторного начала высказывания, запинок, пауз на обдумы­вание и т. п. Наконец, в устной и письменной речи исполь­зуется разная лексика, длина предложений в письменной речи превышает длину в устной речи, очень часто предло­жения в письменной речи построены по правилам, которые неприемлемы в устной речи. При такой оппозиции обычно имеется в виду, что устная речь представляет собой спон­танную речь в прямой коммуникации, а письменная речь соответствует формально выверенной книжной речи (Sol-raecke 1993: 9-10).

Интересный эксперимент, затрагивающий специфику письменных текстов, был проведен Е. Р. Ватсон. Она поста­вила своей целью сопоставить авторское и неавторское ис­полнение художественных произведений. В работе использо­вались сделанные при жизни записи отрывков из произве­дений Дж, Джойса и У. Фолкнера. С ними сравнивались записи тех же самых отрывков в исполнении других чтецов,

имевших высшее лингвистическое образование и знакомых с творчеством этих писателей. При этом авторское чтение рассматривалось как модель наиболее полного раскрытия произведения (Ватсон 1998: 9).

В результате комплексного аудиторского анализа мате­риала выяснилось, что при устном воспроизведении пись­менного художественного текста на его интонационную ин­терпретацию оказывают влияние три основных параметра: содержательный компонент (реализация ключевой фразы и фразовых информационных центров), форма (наличие или отсутствие многоголосия) и динамика развития текста (темп, ритм и интенсивность). При этом каждый из перечисленных факторов по-разному отражается в интонационной реализа­ции текста.

Оказалось, что традиционные художественные тексты в наибольшей степени подвержены правильной интонационной реконструкции. Наибольшие трудности связаны с исполне­нием произведений так называемого потока сознания. Эти трудности выражаются, например, в том, что автор выделяет один информационный центр, а чтецы — другой, или в том, что автор делит сплошной текст на отдельные реплики и придает им различные интонационные рисунки, что отсут­ствует в неавторском исполнении. Самым трудным для не­авторского воспроизведения оказалось передать авторское по-нимание динамики текста. Если на уровне фразы или фо­нетического абзаца читающие более или менее точно отра­жали изменения в громкости, темпе и ритме, соответствую­щие содержанию и смыслу эпизода, то на уровне текста этого не было достигнуто (там же: 9-14). Все эти факты говорят о том, что письменные тексты изначально предпо­лагают различное прочтение, в то время как устные тексты обычно представлены «в единственном и неповторимом ва­рианте».

С момента зарождения научной теории текста уче­ные стремились обнаружить критерий, который, по словам К. Гаузенблаза, «точно отражал бы наиболее существенные различия в структурах речевых произведений с учетом со­временных потребностей практики общения, включая разли­чия на всех уровнях структуры речевого произведения, от

самых маргинальных (звукового и графического) до цент­ральных, уровней, относящихся к структуре содержания» (Гаузенблаа 1978: 64). Поиски такого критерия в значитель­ной мере осложнились тем, что лингвистика текста, пытаясь охватить самые разнообразные направления изучения текс­тов, одно время стала превращаться в аморфную, расплыв­чатую и неопределенную науку и создала тем самым пред­посылки для размывания очертаний лингвистики вообще (Кривоносов 1986: 30; Слгосарева 1987t 127; Petöfi 1987: 5; Филиппов 1989: 8).

На этом фоне бесспорным представляется вывод К. Гау-зенблаза о том, что «при очень общем анализе самыми важными являются различия между устной и письменной манифестациями речевой деятельности* (Гаузенблаз 1978: 65). Известный немецкий ученый Г. Глинц подчеркивает, что при исследовании текстов, процессов их порождения и восприятия, нужно всегда себе ясно представлять, какие речевые произведения служат объектом анализа: устные текс­ты, т. е. речевые произведения, записанные сначала на маг­нитную ленту, а затем преобразованные в графическую за­пись, или же письменные тексты, т. е. речевые произведе­ния, которые с самого начала зарождались и производились в качестве письменных текстов (Glinz 1986: 163-164).

Эти выводы подкрепляются мнением других лингвистов, убежденных в том, что устная и письменная формы комму­никации обладают глубокими структурными и содержатель­ными различиями, позволяющими говорить об их автоно­мии. Широко известно, например, категоричное утверждение И. Р. Гальперина о том, что «все характеристики устной речи противопоставлены характеристикам текста» (Гальпе­рин 1981: 19), и считающего, что «текст представляет собой некое образование, возникшее, существующее и развиваю­щееся в письменном варианте литературного языка» (там же: 15).

Столь же категорична Т. А. Амирова: «Письменный язык должен рассматриваться как исторически новая по сравне­нию со звуковым языком, общественно отработанная система, соответствующая новому виду коммуникативной деятельно­сти. Письменный язык появляется вследствие осознанной

необходимости социального развертывания и совершенство­вания форм и способов словесной деятельности; он возникает не только как средство оптимизации коммуникативной дея­тельности общества, но и как новая форма конструирования коммуникации. С развитием и совершенствованием систем письма, с закреплением письменной коммуникации как само­стоятельной разновидности социальной деятельности звуко­вая коммуникация не только воспроизводится в письменной коммуникации, но во все большей мере дополняется и за­мещается письменной коммуникацией, и письменный язык начинает нередко выступать сам как "непосредственная дей­ствительность мысли", тем самым конституируя в глобаль­ном процессе языкового общения отдельный вид коммуни­кации» (Амирова 1985: 44).

Многочисленные публикации в отечественных и зарубеж­ных научных изданиях, а также материалы научных фору­мов показывают, что многие ученые стремятся изменить традиционные представления и по-новому подойти к пробле­ме разграничения устных и письменных текстов. Оживлен­ную (если не сказать ожесточенную) полемику по поводу соотношения «звуков» и «букв» развернули на страницах одного из научных изданий Мюнхенского университета, на­пример, X. Гюнтер и Э. Шерер (Günther 1981a: 53-58; 1981b: 103-118; Scheerer 1981a: 69-102; 1981b: 119-132). Тема устной и письменной форм коммуникации была затронута также. на международном симпозиуме памяти Теодора Фрингса в Лейпциге (Heineraann M., Mackeldey 1987: 83-94). Этот список можно продолжить. Однако, отмечая правомер­ность попыток нового осмысления этого соотношения, надо сказать, что жизнеспособность той или иной научной теории основывается не на декларативной отмене традиционных взглядов- на природу какого-либо лингвистического феноме­на, а на последовательном наблюдении и вдумчивом обоб­щении фактов реальной действительности.

Новейшие экспериментальные исследования показывают, что способность человека в реальном времени воспринимать письменные и звучащие тексты, из которых удалены, на­пример, заударные части, основывается на способности ин­дивида восстанавливать ритмическую структуру слова (т. е,

переводить письменный текст в устную форму). Это свиде­тельствует о том, что механизмы восприятия устных и письменных текстов относительно едины. Главное, чтобы письменный текст стал звучащим (Богомазов 2001: 27-29).

3. Соотношение между функциями устной и письменной речи в трактовке О, Людвига

Взаимную обусловленность устной и письменной форм речи можно продемонстрировать на примере рассмотрения функций письма О. Людвигом (Ludwig 1980: 74-92). Связу­ющим звеном между этими двумя формами, согласно автор­ской концепции, выступает внутренняя речь. Письмо в по­вседневной жизни может использоваться в качестве средства, обеспечивающего следующие потребности автора:

1) психологическую разрядку, «выход» внутреннему на­
пряжению (aus sich heraus Schreiben); иллюстрацией такого
письма является непроизвольное написание междометий ин­
дивидом при восприятии высказывания;

2) осознание пишущим индивидом своего внутреннего
состояния или своей позиции относительно какой-либо про­
блемы (bewusstmachendes Schreiben);

3) оперативный поиск средств и методики решения воз­
никшей проблемы (operatives Schreiben);

4) общение с самими собой, например, посредством ве­
дения дневника (selbstvermittelndes Schreiben);

5) облечение мысли в словесную форму {Schreiben als
Formulierungshilfe); немаловажным фактором при реализа­
ции этой функции является отсутствие «временного давле­
ния» (Zeitdruck), обусловленного возможностью вмешатель­
ства партнера во время прямого общения, а также возмож­
ностью исправления текста в ходе работы над ним;

6) формирование концептуального плана речи (konzipier­
endes Schreiben), т. е. письменная фиксация порядка следо­
вания отдельных частей текста (например, в виде программы,
набора ключевых слов и т. п.);

7) консервацию знания (konservierendes Schreiben) в це­
лях а) запоминания каких-либо событий или обстоятельств
для их дальнейшего использования (записи в еженедельнике,
на клочках бумаги и т. п.), б) оформления договоров и
соглашений, чтобы иметь возможность в любой момент со­
слаться на любой пункт данного договора или соглашения;

8) передачу знания другим лицам (transferierendes
Schreiben); в отличие от предшествующей функции, предус­
матривающей использование письма для собственных нужд,
данная функция обеспечивает передачу знания лицам, этим
знанием не обладающим, но желающим их усвоить;

9) воздействие на образ мыслей, позицию или поведение
людей, читающих данный текст (kommunikatives Schreiben);
эту функцию, называемую также стратегической, нелегко
отграничить от предшествующей, она сродни перлокутивным
актам в трактовке Дж.-Остина (1986: 97).

На основе анализа функций письменной речи О. Людвиг приходит к выводу, что в большинстве случаев письмо нельзя рассматривать как специфическую форму коммуникации, письменная форма речи функционально взаимосвязана с уст­ной и внутренней речью. Порядок следования представлен­ных выше функций обнаруживает наличие двух полюсов письменной коммуникации: с одной стороны, это письмо, не предполагающее возможного читателя (т. е. письмо «для себя»), а с другой стороны, письмо, в большой степени ориентированное на возможного читателя. Между этими по­люсами располагаются письменные формы, в разной степени учитывающие «фактор адресата» (Ludwig 1980: 90-91).

В настоящее время особенности влияния внутренней ре­чи на порождение и восприятие высказывания (текста) под­вергаются также экспериментальному изучению. Внутрен­ний диалог может рассматриваться как средство структу­рирования цельности / замысла вне зависимости от уст­ной или письменной формы предъявления текста (Волкова 1995: 20).