ЭГОЦЕНТРИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ ЯЗЫКА

1. Каноническая ситуация общения

В разных литературных текстах присутствие автора ощущается в разной степени. Однако художественный текст, в котором не было бы вообще никаких следов его издателя, в принципе невозможен. Но свидетельству В. В. Виноградова, такая задача была в свое время поставлена Чернышевским, который хотел написать роман, где читатель не смог бы услышать голоса автора. Замысел, однако, остался неосуществленным.

Дело в том, что присутствие автора (и авторской точки зрения) в художественном тексте есть следствие того, что присутствие говорящего и, соответственно, точки зрения говорящего в любом тексте предписывается семантикой самых обычных слов и грамматических категорий естественного языка. Хорошо известный класс таких слов составляют дейктические слова, которые принимают непосредственное участие в референции – в отождествлении лиц, предметов, временных интервалов и участков пространства (таковы местоимения я, ты. здесь, сейчас, тут, там. этот, тот или русские частицы вон и вот, обладающие идиосинкратическим сочетанием значений, в силу которого они плохо переводятся на другие языки). Бертран Рассел (Russell 1940: 134) назвал слова этого рода эгоцентрическими, поскольку они ориентированы на ego, т.е. на говорящего. Представляется, однако, целесообразным использовать этот термин в лингвистике в более широком значении и относить к эгоцентрическим не только дейктические слова и элементы, но и показатели так называемой субъективной модальности – вводные слова; предложения с эксплицированной иллокутивной функцией, модальные слова и частицы, которые подразумевают говорящего, и т.п. Роману Якобсону принадлежит заслуга объединения дейктических и модальных элементов в единую языковую категорию так называемых шифтеров: "шифтеры отличаются от всех других компонентов языкового кода обязательной ссылкой на данное сообщение» (Yacobson 1960/1975: 98).

Для начала мы ограничимся дейктичеcкими элементами. Язык, среди прочего, должен обеспечивать говорящим возможность осуществлять референцию к бесконечному числу объектов и явлений, и главный инструмент референции в естественном языке - это дейксис. Дейктические слова и категории служат для идентификации объектов, событий, отрезков времени и пространства и т. д. через их отношение к речевой ситуации. Дейктические слова - это я, ты, здесь, сейчас; пример дейктической грамматической категории – время.

Нормальное функционирование языка происходит в контексте полноценной речевой ситуации. <…> В определение полноценной речевой ситуации – канонической по Лайонзу 1978) – входят следующие условия:

I. Говорящий и слушающий присутствуют в контексте сообщения.

II. (единство времени). Момент произнесения высказывания говорящим совпадает с моментом его восприятия слушающим.

III. (единство места). Говорящий и слушающий находятся в одном и том же месте; обычно отсюда следует, что они могут видеть друг друга и имеют общее поле зрения.

Разумеется, мы можем говорить об условиях II и III, только если выполнено условие I; но II и III взаимно независимы.

Естественный язык изобилует дейктическими элементам, т.е. словами и грамматическими категорями, смысл которых содержит отсылку к речевой ситуации, к тем или иным ее компонентам или параметрам. Именно эта привязка к речевой ситуации и обеспечивает однозначность референции. <…>

Следующие компоненты речевой ситуации могут быть существенны: говорящий и слушающий; их положение в пространстве и во времени; их указательные жесты, реальные или воображаемые.

В нормальных условиях коммуникации дейктические элементы ориентированы на говорящего; так, сейчас значит 'в момент речи', т. е. 'в настоящий момент говорящего'; здесь значит 'в том месте, где находится говорящий в момент речи'. Следует, однако, иметь в виду, что эти определения опираются на допущение о каноничности речевой ситуации, которая принимается как данное; на самом деле значение дейктического элемента может принимать во внимание не только говорящего, но и слушающего и, вообще, коммуникативную ситуацию в полном объеме. <…>

3. Говорящий и его ипостаси

Семантика слов и грамматических категории естественного языка предполагает говорящего в нескольких различных ролях, и в канониче­ской речевой ситуации все эти роли выполняет реальный говорящий. Так. мы можем различить у говорящего следующие роли (Падучева 1991а):

1) Говорящий как субъект дейксиса;

2) Говорящий как субъект речи:

3) Говорящий как субъект сознания;

4) Говорящий как субъект восприятия. Заметим, что в 1-м и 4-м из указанных аспектов понятия говорящего су­щественно, что говорящий — это, помимо всего прочего, физическое тело, занимающее определенное положение в пространстве (о принципиальной связи восприятия с местом см. Wierzbicka 1980: 107); тогда как для 2-го и 3-го аспектов физические координаты и параметры говорящего не играют роли (основные акты сознания и воли не локализуются в пространстве), именно это заставляет рассматривать восприятие отдельно от других актов сознания. Несколько примеров.

1. Говорящий как субъект дейксиса — это наиболее традиционный объект изучения в лингвистике, и этот аспект фигуры говорящего лучше всего описан. Как уже говорилось, здесь ~ 'в том месте, где находится говорящий (в момент данной своей речи)'; там ~ в некотором месте, удаленном от говорящего и не занятого адресатом', и т. д. <…> Говорящий является началом той "системы координат", которая служит участникам речевой ситуации в качестве главного орудия референции.

2. Говорящий как субъект речи обнаруживает себя в семантике речевых актов. Пример (1) известен как парадокс Мура:

(1) а. Она красива, но Джон так не считает.

(2) б. Она красива, но я так не считаю.

Почему предложение (б) аномально, хотя (а) звучит вполне естественно? Дело в том, что говорящий должен считать, что то, что он говорит, имеет место: когда он утверждает нечто, он берет на себя эпистемическое обязательство, т.е. ответственность за истинность утверждаемой пропозиции.

Роль говорящего с особой силой обнаруживается в семантике косвенных речевых актов, как это демонстрирует пример (2): (2) Зачем ты открыл форточку?

Высказывание (2) выражает упрек; при этом именно говорящий является субъектом отрицательной оценки, входящей в семантику речевого акта упрека. Аналогичным образом, говорящий "маячит на задворках" высказывания с любой другой иллокутивной функцией — особенно если это не просто утверждение (хотя и семантика утверждения включает отсылку к говорящему как к субъекту эпистемичсского обязательства).

Только говорящий имеет право использовать обращение и называть адресата со своей точки зрения, а именно, называть адресата ты или Вы. В серии интересных примеров из русских челобитных XVII в., которые приводятся в (Успенский 1970: 35), аномалия возникает из-за того, что ав­тор, называя себя в 3-м лице и тем самым отрицая себя как говорящего, в силу этого лишает себя права на называние Адресата со своей точки зре­ния, т. е. права на употребление местоимения твой:

(3) Государю Борису Ивановичу бьет челом <...> твой крестьянин Терешко Осипов.

Правда, в высказываниях-представлениях принцип "Нет Я, нет и Ты" может нарушаться, ср. С Вами говорит ученый секретарь Института точной механики. Так что в примере (3) нарушение нормы состоит в непоследовательности точки зрения: пишущий сперва называет адресата в 3-м лице, как если бы это был неучастник речевой ситуации, а потом — во 2-м, как адресата, причем в той же фразе.

3. Говорящий как субъект сознания обнаруживает себя в контексте слов и синтаксических конструкций, где субъект ментального, эмоционального или волитивного состояния подразумевается семантикой преди­ката, но не выражен или даже не может быть выражен в тексте высказы­вания; такое состояние обычно интерпретируется как состояние говорящего:

(4) а) Иван, кажется, чем-то расстроен, б) Жалко, что он не пришел, в) Вдруг он остановился (ср. 'Вдруг я остановился), г) К сожалению, его нет дома; д) Возможно, он придет; е) Похоже, что он выиграет; ж) Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно; з) Это здание напоминает античный храм.

Говорящий служит подразумеваемым субъектом сознания для многих предикатов в неопределенно-личном употреблении - например, для слов со значением эмоционального состояния (типа грустно, легко), восприятия (видно, заметно) или с модальным значением (типа можно, надо, нельзя). Другие примеры: больно, весело, жалко, заметно, интересно, жутко, горестно, досадно, приятно, хорошо, важно, безразлично, любопытно, тошно, неловко, забавно, интересно, жарко, душно, обидно, радостно, скучно, страшно, трудно, легко (ср. список слов категории состояния в (Апресян 1985б); ср.: также плевать, лень, жаль, охота, неохота, хочется, придется, остается. Так, Жалко, что ты пришел = 'мне жалко' (ср. Золотова 1973). Даже ты при неопределенно-личном употреблении понимается как 'я (см. Булыгина 1990): Ну что ты будешь делать, ср. в стихотворении Бродского (речь идет о расстоянии в тысячу ли):

Тысяча означает,

Что ты сейчас вдали

От родимого крова.

В то же время стыдно обычно предполагает 'тебе', а не 'мне': нельзя сказать Стыдно, что я его не навестил; надо •мне стыдно. Определенную роль играет тип речевого акта, в котором употреблено слово; так, в вопросах подразумеваемым субъектом будет ты: Вкусно [тебе]?

Говорящий является субъектом желания, выражаемого сослагательным наклонением, частицей бы (ср. лишь бы, только бы), разного рода нежелательными формулами (ср. Дай Бог, чтобы); предполагаемым субъектом модальных предикатов в безличном употреблении: Предстояло расширить фронт работ; Может быть, потребуется изменить место встречи.

Говорящий является подразумеваемым субъектом неопределенности; оценки; ощущения сходства и подобия; подразумеваемым субъектом ожи­дания/неожиданности, если они являются семантическими компонентами слова. Так, компонент ожидания входит в смысл слов вдруг, вскоре, наконец.

4. Говорящий выступает как субъект восприятия в примере (5):

(5) В лесу раздавался топор дровосека (Некрасов), С лестницы доносится странный гул: Послышались шаги.

Рассказ Беккета "Общение" начинается фразой:

До кого-то в темноте доносится голос.

Эта фраза - намеренная аномалия: у состояния восприятия (а глагол доноситься выражает восприятие звука) плохие внешние проявления, так что обычно мы говорим о своем собственном восприятии, а не о восприятии неизвестного нам лица. Только после того, как происходит смена фокусировки, и это неизвестное лицо оказывается фокусом эмпатии повествователя, текст перестает на некоторое время быть аномальным:

До кого-то, кто лежит на спине, в темноте, доносится голос. Он чувствует это по тому, как на него что-то давит пониже спины, и еще по тому, как меняется темнота, когда он закрывает глаза и потом снова их открывает.

Итак, разные слова и конструкции предполагают говорящего в раз­ных ипостасях (в качестве субъекта дейксиса, субъекта речи, сознания и восприятия), и это даст классификацию эгоцентрических элементов, релевантную для теории нарратива… Ниже мы рассмотрим другую классификацию эгоцентрических элементов, а именно, их деление на первичные и вторичные. Мы начнем с дейктических элементов, хотя то же противопоставление применимо и к модальным эгоцентрикам.

Первичный и вторичный дейксис

Вернемся к эгоцентрическим элементам в неканонических коммуникативных ситуациях и введем понятие режима интерпретации.

В работе Падучева 1986а было предложено различать речевой (он же дейктический, диалогический) и нарративный режимы интерпретации дейктических элементов – слов и грамматических форм. Эти режимы интерпретации будут в дальнейшем распространены на другие виды эгоцентриков.

Когда высказывание или данный его элемент интерпретируются в речевом режиме, т. е. в рамках канонической речевой ситуации, то роль говорящего, предусмотренная семантикой дсйктического элемента, выполняется реальным говорящим. В коммуникативной ситуации нарратива нет говорящего: полноценный говорящий возможен только в условиях канонической речевой ситуации, а повествовательный текст должен интерпретироваться вне такой ситуации. В таком случае возникает вопрос: кто замещает говорящего, когда высказывание с эгоцентрическим элементом интерпретируется в нарративном режиме? Имеется две возможности: замещать говорящего может либо один из персонажей (выступающий в этот момент как представитель автора), либо специально существующий для этой цели представитель автора – повествователь.

Итак, различаются два режима интерпретации эгоцентрических элементов – речевой, когда роль говорящего выполняет реальный говорящий, и нарративный, когда текст интерпретируется в неканонической коммуникативной ситуации и полноценный говорящий отсутствует (и в пределах нарративного режима – две стратегии при выборе заместителя говорящего: заместитель-персонаж и заместитель-повествователь). <…>

Имеется и третий режим интерпретации эгоцентрических элементов, который можно назвать синтаксическим: эгоцентрический элемент может занимать особую синтаксическую позицию; например, если он входит в состав предложения, подчиненного глаголу речи, восприятия, мнения, эмоции, то на место говорящего встает синтаксический субъект подчиняющего предложения. Так, в примерах (6а), (6б) в роли субъекта сознания, требуемого эгоцентрическим элементом в составе подчиненного предложения, выступает не говорящий, а лицо, обозначаемое подлежащим подчиняемого предложения: в (6а) субъект уверенности — Зина; в (6б) субъект восприятия – Иван.

(6) а. Зина считает, что Иван, безусловно, вернется; 6. Иван говорит, что в этот момент на дороге показался я (пример из Апресян 1986). <…>

Теперь обратимся к противопоставлению первичного и вторичного дейксиса, которое мы сведем к противопоставлению говорящий — наблюдатель.

Понятие наблюдателя было введено в Апресян 1986а и продемонстрировано на серии показательных примеров. Ср. пример (7):

(7) а. На дороге показался всадник;

б. На дороге показался я.

Фраза (76) аномальна: показаться - значит 'начать находиться в ноле зрения какого-то лица'; в (7а) это лицо — говорящий; говорящий не может начать находиться в поле зрения самого себя, тем более, что глагол показаться включает идею расстояния между наблюдателем и наблюдаемым объектом. Отсюда аномальность предложения (76) с местоимением 1-го лица, где говорящий должен выступать в роли наблюдаемого объекта.

Роль наблюдателя при глаголе показаться может, однако, выполнять и не говорящий, а другое лицо, а именно: субъект подчиняющего предиката пропозициональной установки:

(7') Он говорит, что в этот момент на дороге показался я. Пример (7') и служит конечным доказательством того. что наблюдатель - это фигура, отличная от говорящего <…>

Вторичный дейксис – это тот, который ориентирован на наблюдателя. Ему противопоставлен первичный, или собственно дейксис, который ориентирован па говорящего.

При этом оказывается, однако, что между вторичным и нарративным дейксисом имеется внутренняя связь. А именно, вторичные дейктические элементы поддаются тому. что можно назвать нарративной проекцией: они употребляются в повествовательном тексте (в том числе, в традиционном нарративе) и интерпретируются в коммуникативной ситуа­ции нарратива таким образом, что наблюдатель меняется только референциально – роль наблюдателя выполняет не говорящий, а персонаж (реже – повествователь). Семантика вторичного дейктического элемента остается при нарративном режиме та же, что при речевом.

Совершенно иначе обстоит дело с первичными дейктическими словами. В норме они не поддаются нарративной проекции: если они вообще употребляются в нарративе, то имеют при этом другой смысл. <…>

Общее у первичного и вторичного дейксиса то, что в обоих случаях для правильного понимания смысла высказывания надо знать локализацию некоторого субъекта (говорящего/наблюдателя) – пространственную, если это пространственный дейксис, и временную – если временной. При первичном дейксисе это дает, в конечном счете, абсолютную локализацию предмета или явления во внешнем мире, а при вторичном дело всегда ограничивается относительной: смысл высказывания, скорее, локализует самого наблюдателя через объект, чем объект через наблюдателя. <…>

Деление на первичные и вторичные имеет смысл для всех эгоцентрических элементов: вторичные - это такие, которые допускают синтаксическую (и. обычно, также нарративную) проекцию –- первичные не допускают простых проекций. В самом деле. вторичные эгоцентрики ориентированы на один лишь субъект, так что коммуникативная ситуация нарратива, в которой есть повествователь, не является для них слишком узкой; между тем первичные, как правило, не просто эгоцентричны, а требуют в качестве условия интерпретации каноническую коммуникативную ситуацию во всей ее полноте, в частности, предполагают синхронного слушающего. <…>

6. Прочие типы эгоцентрических элементов

Мы рассмотрели эгоцентрические элементы, в которых говорящий выступал в роли субъекта дейксиса. Обратимся теперь к эгоцентрикам, которые предполагают говорящего в роли субъекта речи и сознания, в том числе восприятия.

Имеются многочисленные слова и обороты, которые, в силу своей семантики, предполагают субъекта речи или субъекта сознания, причем этот субъект не выражен (или даже не может быть выражен) при них синтаксически как синтаксический актант. Когда эти слова употребляются в речевом режиме, т.е. в канонической речевой ситуации, в роли такого субъекта при этих словах нормально выступает говорящий. Что же происходит, когда эти слова употребляются в повествовательном тексте, где нет полноценного говорящего? Ситуация здесь полностью аналогична дейксису. В качестве заместителя говорящего в повествовательном тексте выступает либо повествователь, либо персонаж. Можно сформулировать следующие общие положения.

Тезис 1. Если семантика эгоцентрического элемента предполагает только субъект сознания, то заместителем говорящего в нарративе может быть персонаж (повествователь, конечно, тоже не исключен).

Тезис 2. Если же семантика слова или оборота предполагает говорящего в его роли субъекта речи, то в интерпретации текста с этим словом и традиционном нарративе принимает участие повествователь: персонаж и норме не замещает говорящего в этой его "эксклюзивной" роли.

Тезис 3. Если семантика языкового элемента предполагает субъект ре­чи, а по смыслу этим субъектом оказывается персонаж, то повествова­тельная форма такого текста идентифицируется как свободный косвенный дискурс.

Ниже мы рассмотрим несколько слов с эгоцентрической семантикой (исключая дейксис, о котором уже шла речь выше) и проследим их поведение в повествовательном тексте.

1. Метатекстовые элементы. То, что в Wierzbicka 1971/1978 называется метатекстовыми и элементами, - это, в основном, вводные слова и обороты с семантическим элементом 'говорить'. Ниже приведен перечень метатекстовых оборотов, составленный по материалам из Вежбицка 1968 и Грамматика 1980: а именно, без преувеличения, более того, в довершение всего, в каком-то смысле, в конце концов, в общем, в частности, в строгом смысле слова, в сущности (говоря), вдобавок, вернее сказать, во всяком случае, во-первых, вообще, впрочем, все-таки, главное, далее, другими словами, значит, иначе говоря, иными словами, итак, к тому же, конечно, короче (говоря), кроме того, кроме шуток, кстати (сказать), лучше сказать, между нами говоря, между прочим, наоборот, например, напротив, начать с того, нечего сказать, однако, одним словом, откровенно говоря, по крайней мере, по правде говоря, по существу, попросту, прежде всего, признать по правде, признаться, притом, проще говоря, проще сказать, само собой, сказать по совести, сказать по чести, скорее, следовательно, собственно (говоря), стало быть, так сказать, тем более, (что), тем не менее, то есть, чего доброго, честное слово, что важнее, что еще хуже, что касается, что существенно, якобы.

<…> Метатекстовые выражения, поскольку их толкование включает глагол 'говорить', по своей семантике предполагают говорящий субъект. Так, скорее " 'скорее можно сказать, что'; прежде всего – 'прежде всего скажу'.

2. Предикаты внутреннего состояния. У слов, обозначающих состояние – эмоциональное, ментальное – или восприятие при безличном (но не вводном!) употреблении обычно подразумеваемым субъектом является персонаж:

Муся видела, как Разудалов подхветил записку на лету. Движение напоминало жест официанта, прячущего чаевые. Жаль только, лица Марусиного он не разглядел. (Довлатов. Операция "Песня")

Ср. несколько отрывков из "Доктора Живаго":

(4) Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской. Чувствовалась близость Брестской железкой дороги.

Даже солнце, тоже казавшееся местной принадлежностью, по-вечернему застенчиво освещало сцену у рельсов <…>

Здесь чувствовалась – жителям дома; казавшееся – пассажирам поезда, в котором произошло самоубийство. <…>

Если же внутреннее состояние или восприятие выражено с помощью вводного оборота, то его подразумеваемым субъектом должен быть повествователь. Это в особенности очевидно для предикатов ментального состояния: без сомнения, безусловно, бесспорно, в самом деле, вероятно, видимо, видно, возможно, все равно, действительно, должно быть, думается, итак, к несчастью, к сожалению, к счастью, кажется, конечно, может быть, (как) на беду, на самом деле, на счастье, наверное, не дай бог, некоторым образом, по всей вероятности, по-видимому, пожалуй, разумеется, скорее всего, слава богу, странное дело, увы, удивительное дело, чего доброго, что обидно, что приятно и др.

3. Предикаты со значением сходства и подобия тоже требуют субъекта сознания (ощущающего сходство), который может быть эксплицитно не выражен. Обычно подразумеваемый субъект таких предикатов – персонаж, см. (16). В (17) задействованы и персонаж и повествователь ~ их скрещивает друг с другом стереоскопическая семантика слова даже:

(16) Здесь была удивительная прелесть! <,..> Как это напоминало Антибы и Бо-дигеру! ("Доктор Живаго") [напоминало — Юре; раньше было сказано, что Юра был с матерью на юге Франции]

(17) В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну. ("Пиковая дама")

4. Показатели идентификации эгоцентричны (ср. Шмелев А. 1990);

в самом деле, идентификация объекта — это замена неизвестного (субъекту) на неизвестное. Так, в примерах из (18) внимательный читатель обнаружит присутствие повествователя, который делает вид, что читатель, как и он сам, знаком с героем и просто не узнал его поначалу:

(18) Пожилой пассажир, сидевший у окна <...> железнодорожного вагона <...> был никто иной как профессор Тимофеи Пнин ("Пнин"). Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций. ("Мастер и Маргарита") <…>

5. Слова со значением неожиданности – вдруг, внезапно, неожиданно (в бессубъектном употреблении), удивительным образом, удивительное дело – предполагают субъект. Как правило, вдруг значит 'неожиданно для участников данной сцены'. Когда вдруг употребляется в контексте глагола восприятия, парадигматическом для данного слова, субъектом неожиданности является субъект этого глагола:

(20) Марфа Гавриловна бросала взволнованные взгляды по обе стороны мостовой, Вдруг она, но счастью, у вида."! я мальчика на противоположном тротуаре. ("Доктор Живаго")

Вдали по равнине справа налево катился чистенький желто-синий поезд, сильно уменьшенный расстоянием, Вдруг они заметили, что он остановился. ("Доктор Живаго")

Вне такого контекста субъект восприятия более неопределенный. В (21) это явно герой; в (22) это может быть и повествователь, что отличает неожиданно от вдруг:

(21) Самовар, молчавший до сих пор, неожиданно запел. ("Белая гвардия") <… иностранец покосился на них, остановился, и вдруг уселся на соседнем скамейке. ("Мастер и Маргарита")

(22) Война с Японией еще не кончилась. Неожиданно ее заслонили другие события. ("Доктор Живаго")

6. Неопределенные местоимения и наречия также имеют семантическую потребность в субъекте сознания. <…>

Так, в (24) возникает вопрос, кому неясно, для чего Анна Федоровна пошла переодеваться (скорее всего, ей самой). В (25), скорее всего, причина непонятна Полозову: повествователь ее знает, а читатель догадывается. В (26) субъектом неопределенности тоже является персонаж, но в (27), (28), с обособлением, просвечивает повествователь (примеры (24) – (27) из рассказа Толстого "Два гусара"):

(24) Анна Федоровна пошла надеть для чего-то платье гро-гро.

(25) Но почему-то он <Полозов> не сообщал этих мечтаний своему другу.

(26) Он проиграл что-то много, но сколько именно, он не знал.

(27) <…> он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.

(28) Правый глаз черный, левый, почему-то, зеленый ("Мастер и Маргарита").

7. Обобщающие "врезки" в повествование обычно высвечивают фигуру повествователя; текст с обобщениями не может "рассказывать сам себя":

(29) < .> уже так немолода, что сама не считала себя молодою, что много значит для женщины. ("Два гусара") Последние лучи заходящего солнца, как и всегда в эту пору, бросали.

Обобщающие вводные обороты — по обыкновению, как часто бывает, вообще (например: Вообще, с приездом графа кутеж оживился, "Два гусара") - тем более принадлежат повествователю.

8. Слова с оценочным значением подразумевают субъекта оценки. Авторские оценки считаются в современной литературе признаком плохо­го стиля, так что обычно субъект оценки – персонаж:

(30) <...> вежливо и заискивающе улыбаясь, сидел Тальберг против германского лейтенанта и говорил по-немецки. ("Белая гвардия") <...> инженер и трус, буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович. ("Белая гвардия") Голос Алферова на несколько мгновении пропал, и когда снова возник, был неприятно певуч. (Набоков. "Машенька"). Он остался очень доволен своей неудачной остротой. (Викт. Ерофеев "Русская красавица")

Элементарные требования связности текста требуют материального единства выделенного субъекта сознания на определенном участке повествования. Переход от точки зрения одного героя к другому, т. е. смена субъекта сознания, не мотивированная эксплицитным указанием пропозициональной установки, может использоваться для достижения пародийно­го эффекта, как в рассказе В. Токаревой "Хэппи энд".

И.В. Труханова. Образ слушающего в языке*

Известно, что в языке отражен образ говорящего. Мы хотим обратить внимание на то, что в языке существует и образ слушающего. Закрепленное в языковом знаке отношение говорящего к слушающему положено в основу выделения функции языка аппелятивной (К. Бюлер) или конативной и фатической (Р.О. Якобсон), входит в определения прагматики.

Проблема, вынесенная в заглавие статьи, имеет несколько аспектов, разработку которых мы проследим в хронологическом порядке.

Первый аспект обозначим как метатекстовый, мы понимаем несколько шире, чем А. Вежбицкая. Текст, высказывание строятся говорящим таким образом, чтобы способствовать их адекватному восприятию слушающим. Все лингвистические средства (членение текста на абзацы, главы параграфы и т.п., озаглавливание данных разделов, обозначение темы сообщения не только в заглавиях, но и с помощью именного представления; членение высказывания на данное и новое; вводные слова, подчеркивающие главное и «к слову» сказанное в сообщении, порядок изложения мысли, жанр, итоги и выводы из сказанного и т.д.; деепричастия, частицы, пояснительные союзы и проч. метатекстовые показатели правил речевого поведения; эксплицитное выражение речевых действий и речевых намерений говорящего в главных предикативных частях сложноподчиненных изъяснительных предложений и т.п.), служащие облегчению восприятия информации слушающим и адекватной интерпретации им речевых действий и намерений говорящего, относятся к метатекстовым.

Хотя М.М. Бахтин не использовал понятия «метатекст», разработка метатекстового аспекта образа слушающего была начата именно им.

Образ слушающего в языке проявляется в том, что его учет заставляет говорящего заботиться об организации речи, чтобы она была лучше воспринята слушающим. До сих пор лингвисты не учитывали того, что М.М. Бахтин, утверждая диалогичность каждого текста и абзаца в тексте, имел в виду следующее: деление на абзацы воспроизводится с точки зрения слушающего, чтобы ему было удобнее воспринимать информацию определенными порциями. <…>

Т.В. Шмелевой установлено, что не только текст, но каждое элементарное высказывание имеет эксплицитные или имплицитные метатекстовые показатели – инструкции слушающему, как распределить свое внимание, чтобы информация была воспринята оптимальным образом. <…>

Образ слушающего в языке проявляется в наличии коммуникативных обязанностей говорящего по отношению к адресату, как строить текст, высказывание. Т.В. Шмелева сформулировала тринадцать правил речевого поведения говорящего. Она обратила внимание на неоднородность субъективной части семантической устроенности предложения, называемой лингвистами вслед за Ш. Балли модусом, выделила в модусе модусные (рамочные) категории, отражающие говорящего, и метатекстовые категории, ориентированные на слушающего. <…>

Второй аспект проблемы – «образ слушающего» в языке – это установление перечня лексем, морфологических категорий и синтаксических конструкций, в содержание которых входит компонент «слушающий». В настоящее время составлен и продолжает уточняться перечень лексем, граммем, синтаксических конструкций, в содержание которых входит компонент «говорящий» - так называемых эгоцентрических элементов языка. Подобный перечень необходимо составить и с компонентом «слушающий».

Детально описаны средства называния, обозначения слушающего в языке: это обращения, местоимения второго лица, глаголы второго лица, в которых указание на слушающего производится окончанием глагола.

Обращение служит не только для называния слушающего, оно предает отношение говорящего к слушающему – эмоциональное, оценочное или социально-этикетное. Гораздо больше возможностей, чем у существительных, обозначить социальный статус адресата у местоимений. Ю.Д. Апресяном перечислены социальные статусы слушающего, отраженные в значениях местоимения ты: 1) ты близкое; 2) ты родственное; 3) ты детское; 4) ты старшее; 5) ты хамское; 6) ты панибратское; 7) ты внедиалоговое (к Богу, объекту, субъекту мысли). Точкой отсчета в статусах слушающего явилось я говорящего и степень социальной, возрастной, интимной, родственной близости слушающего к говорящему. <…>

Называние слушающего – это только часть второго аспекта проблемы. Более важная ее составляющая – слова, грамматические категории и синтаксические конструкции, не называющие слушающего, но ориентированные на него, включающие в свое содержание компонент «слушающий». Таковы частицы, в их значение входят отсылки к фонду знаний слушающего. <…> Вводное слово видите ли обозначает, что слушающему навязывается мысль о его согласии с общим мнением под видом нежелания говорящего казаться категоричным, модальное слово конечно обозначает, что имеется общее мнение, которое разделяет слушающий и от которого говорящий в различных ситуациях в разной степени отстраняется.

Активное изучение местоимений привело к выводу: некоторые из них в своем значении содержат компонент «слушающий»: напр., кое-кто, один обозначают, что референт известен говорящему, но неизвестен слушающему. <…>

Неполные ситуативные высказывания включают в свою семантику компонент «слушающий», так как опущению может быть подвергнута только та информация, которая известна слушающему из ситуации общения, иначе данные высказывания не будут поняты.

Экспрессивные средства языка (по мнению В.Н. Телия, экспрессивность не имеет своих специальных средств выражения, а эксплуатирует средства, служащие для других целей) предназначены для того, чтобы «заразить» слушающего эмоциями, оценками, взглядом говорящего на положение вещей, поэтому они включают в свое содержание компонент «слушающий». <…>

Третий аспект «образа слушающего» определен М.М. Бахтиным. Необходимым элементом устроенности каждого высказывания является концепция слушающего, она взаимосвязана с жанром высказывания, диктует форму высказывания как целого построения. Вопрос о концепции слушающего в художественном тексте освещен М.М. Бахтиным наиболее подробно. Впоследствии появилось много работ на эту тему. Мы не останавливаемся на них ввиду того, что, несмотря на большую литературу вопроса, он далек от своего решения.

Развивая данное направление исследований, Н.Д. Артюнова произвела анализ речевых актов, жестко и нежестко нуждающихся в адресате, установила перечень безадресатных жанров, наметила список ролей слушающего в разных по планируемому перлокутивному эффекту речевых актах: исполнитель, подпевала, жертва (подсудимый), контрагент, информатор, конфидент, «добрая душа».

В современной лингвистике утвердилась мысль, что в каждом акте речевого общения говорящий стремится достичь некоторой неречевой цели, которая сводится к регуляции деятельности собеседника, к воздействию на его сознание, к управлению его сознанием. Это четвертый аспект «образа слушающего» в языке.

Г.Н. Скляревская. Прагматика и лексикография*

<…> Много ценных и важных для будущего развития лексико­графической прагматики соображении, идей и гипотез заложено в исследованиях В.Н.Телии, которая, в частности, выстроила полную макрокомпонентную структуру значения, включающую и прагматические зоны [Телия 1991, 40. См. также Тслия 1985; Материалы словарной статьи... 1991].

Круг общих проблем, связанных с прагматической инфор­мацией в толковом словаре, очерчен и определен в работах Ю.Д. Апресяна (Апресян 1986; 1988]. Он впервые перенес прагмати­ческую информацию из сферы синтаксиса и теории речевых актов, где прагматические элементы имплицитны, по существу неисчислимы и расплывчаты, в сферу лексикографии, где ни один элемент описания не может быть оставлен без экспли­кации и систематизации. При этом Ю.Д. Апресян понимает прагматический компонент широко, включая и его содержание, по-видимому, все, что выходит за пределы денотативного ядра (разнообразие оценок по параметрам количества, желательности / нежелательности, истинности, иллокутивной функции; статусы говорящего и адресата; все типы коннотаций и т.д.) [Апресян 1988; 1989 и др.].

Обобщая известные идеи и представления, Ю. Д. Апресян вычленил три аспекта и три основные части прагматической информации: отношение к действительности, к содержанию со­общения и к адресату [Анресян 1988, 8].

Ориентируя эту формулу на лексикографию, можно сказать, что прагматический компонент в словаре – это такой типизиро­ванный (социально закрепленный и единый для всех говоря­щих) элемент содержания лексического значения, который в типовых речевых актах символизирует отношение говорящего к действительности, к содержанию сообщения и к адресату.

Идея вычленения прагматического компонента могла воз­никнуть и существовать только при интегральном понимании лексического значения—как бесконечно сложной, избыточной структуры, включающей в себя не только понятийное содержа­ние, но и весь запас лингвистических и экстралингвистических сведений, ассоциаций, смутных, как будто бы априорных пред­ставлений и всех "добавочных смыслов", называемых коннотациями.

Повторяясь регулярно в типичных речевых актах (утверж­дения, приказа, опровержения, просьбы, обещания, догадки, оскорбления, обмана, устрашения и т.д.), лексические средства типизируются в качестве маркеров того или иного типа речево­го акта и дают возможность спонтанной реализации коммуни­кативной установки,

Прагматический компонент в словаре может существовать в эксплицитной или имплицитной форме.

Эксплицитно проявляется прагматический компонент, кото­рый может быть назван коммуникативно-ситуацион­ным, поскольку он в акте коммуникации реализует статусы и отношения субъекта речи и адресата, непосредственно вы­ражает иллокутивную цель (т.е. указывает, в какое состояние говорящий намерен привести адресата), а также маркирует ре­чевую ситуацию как ситуацию высокой или низкой социальной значимости.

Такой компонент реализуется преимущественно в словах, самой своей структурой демонстрирующих лексическую экс­прессию (холодрыга, отщепенец, чернуха, красотища и т.д.) и проявляется регулярно и последовательно в обширных лекси­ческих группировках: семантические стяжения и компрессии (публичка, киношник, гриппозник, температурить); усеченные формы (телик, видик). В этом ряду выразительны деминутивы (ручки, глазки, личико, платьице, дельце, водичка, запашок, вече­рок, яблочко) и их антиподы (ручища, глазище, домище, волосищи, здоровенный, высоченный, умнющий) – те и другие выражают отношение говорящего к предмету речи и одновременно к адре­сату. Сходные функции в речевом акте имеют семантически выхолощенные глаголы интенсивного действия (шпарить - быстро говорить, жарить – энергично играть па каком-либо музыкальном инструменте, выдуть – много выпить).

Подобная лексика сигнализирует о речевой ситуации низкой социальной значимости, для которой характерны бытовая те­матика, максимальная близость участников речевого акта, их иерархическое равенство (либо адресат ниже субъекта).

Другой тип эксплицитно выражаемых прагматических ком­понентов представлен многочисленными и многообразными по структуре и семантике лексическими единицами, в которых ха­рактеризующая функция преобладает над номинативной. Такой компонент прагматики назовем эмотивным.

Он реализуется прежде всего в характеризующих существи­тельных, которые образуют регулярные ряды словообразовательных моделей: деляга, симпатяга, ворюга, сквалыга, мерзляк, заправила, старикашка, ловкач, очкарик, дуреха, пройдоха, выпивоха, толстуха и т.д. <…>

Эксплицитные прагматические компоненты достаточно легко вычленяются и маркируются в словаре либо семантически, либо стилистическим способом.

В первом случае прагматический компонент непосредственно включается в текст дефиниции: Сосулька. Перен. О ничтожном, жалком или слабом, хилом человеке (БАС-1). … Второй регулярно используемый способ вычленения и маркирования эксплицитного прагматического компонента – применение стилистических помет, отражающих эмотивные и экспрессивные характеристики (ласк., неодобр., бран., презрит. и др.). <…>

Наибольшую трудность для лексикографии представляют имплицитные прагматические компоненты, поскольку они «невидимы», погружены в глубины семантического ядра, спаяны с семантикой и имеют назначение свидетельствовать об интенсиональности знака.

К имплицитным относится в первую очередь компонент семантики, связанный с денотативной направленностью, который может быть назван когнитивным. Такие слова, как благодать, подвиг, великодушие, справедливость, благородство, белизна, белоснежный, чистота, красота, свет, улыбка, лан., с одной стороны, и палач, тоталитарный террор, малодушие, диктатура, морг, труп, убийца, тьма, уродливый, с другой, имеют сильный и очевидный прагматический компонент, базирующийся на некоторых всеобщих знаниях о мире и непреложных истинах, которые со времен древнейшего синкретичного восприятия мира группируются вокруг общечеловеческих полярных концептов добро/зло, свет/тьма, тепло/холод, чистый/грязный, красота/уродство, порядок/хаос, жизнь/смерть и соответствующим образом воздействуют на сознание.

Формальным критерием положительного или отрицательного заряда подобных слов может служить их абсолютная несочетаемость в типовых речевых актах со словами эксплицитной характеристики противоположного знака. Невозможны контексты *мерзкая белизна, * белоснежная гадость, *гнусная благодарность, *презираю за подвиг, * ненавистный свет …(без целевой установки на иронию, сарказм, шутку и другие семантические смещения). <…>

Помимо когнитивного, существует имплицитный прагматический компонент, основанный не на всеобщих и вечных представлениях о мире, а на искаженных, смешанных – на знаниях и истинах, навязанных, внушенных и пропагандируемых в конкретном социуме. Такой компонент прагматики назовем идеологическим. В русском языке советской эпохи за номинативно нейтральными словами собственник, частник, милостыня, оппозиция, диссидент, фракция, благотворительность и многими другими устойчиво сохранялись пейоративная оценка и некий ярлык "чуждости". Закрепленность идеологического компонента за тем или иным знаком обычно осознается и проявляется только в речевом акте, не получая при этом эксплицитного выражения. <…>

Когнитивный и идеологический прагматический компоненты не имеют абсолютного значения и в определенные эпохи под воздействием социальных факторов могут менять свой статус. Например, слово безбожник, имевшее в русском языке дореволюционной поры всеобщую отрицательную оценку, составляющую когнитивный компонент, в первые годы советской власти стало употребляться как прагматически нейтральное (в значении «атеист, специалист по атеизму», ср. работать безбожником при избе-читальне…).

В целом классификация прагматических компонентов может быть представлена в следующем виде:

Эксплицитная форма коммуникативно-ситуационный

эмотивный

Имплицитная форма когнитивный

идеологический

Такое членение не претендует на классификационную строгость и призвано служить ориентиром на начальных этапах осмысления проблемы.

Ю.Д. Апресян. Прагматическая информация для толкового словаря*

1. Определение языковой прагматики

Под прагматикой мы будем понимать закрепленное в языковой единице (лексеме, аффиксе, граммеме, синтаксической конструкции) отношение гово­рящего: 1) к действительности, 2) к содержанию сообщения, 3) к адресату.

Подчеркнем, что речь идет не об оценке, свободно творимой говорящим в речи, а лишь о той готовой, лексикализованной или грамматикализованной оценке, которая встроена непосредственно в содержательную сторону языко­вых единиц и имеет, тем самым, постоянный статус в языке.

Проиллюстрируем каждый из трех пунктов, обращая особое внимание на различие между прагматической и семантической информацией.

2.1. Отношение говорящего к действительности

Действительность, являющаяся предметом сообщения, может оцениваться говорящим с самых разных точек зрения; ср., например, спектр оценок, пред­ставленный в дейктических словах и граммемах, которые считаются ядром прагматического материала естественных языков. Однако лексикографически наиболее интересны следующие три типа оценок: общая оценка, оценка по параметру количества, оценка по параметру желательности/нежелательности.

Общая оценка. В тройке лексем инициатор – зачинщик—застрель­щик первое слово характеризуется нулевой прагматикой. Его содержание ис­черпывается семантикой: Л – инициатор Х~а = 'А сделал Р, и Р было причи­ной того, что начал иметь место X'; ср. инициатор движения за рационализа­цию, инициатор работы по выведению новых сортов, инициатор драки <забастовки>.

Слово зачинщик имеет ту же семантику, на которую, однако, накладывается отрицательная оценка А и Х-а говорящим. Возможно и чисто пропагандистское его использование, в котором доля прагматики еще более возрастает. Называя кого-то зачинщиком Х-а, говорящий может ставить перед собою цель вызвать у адресата отрицательное отношение к Х-у и его инициатору; ср. за­чинщик драки <смуты, беспорядков>, но не зачинщик соревнования <работы по выведению новых сортов> (в нормальных условиях).

Наконец, слово застрельщик совмещает общую семантику этого ряда с яр­ко выраженной прагматикой положительной оценки. Говорящий сам хорошо относится к инициатору какого-то события и к самому событию или стремится вызвать у адресата положительное отношение к ним; ср, застрельщик соревно­вания. застрельщики революции, но вряд ли застрельщики драки <беспорядков>.

Оценка по параметру количества. Высказывание Се­режа съел пять арбузов представляет собой незаинтересованную констатацию некоего объективного положения вещей и не содержит ничего, кроме чистой семантики. В высказывании Сережа съел целых пять арбузов к той же семан­тике добавляется прагматическое содержание: говорящий оценивает количест­во съеденных арбузов как большое. Наконец, в высказывании Сережа съел всего пять арбузов сохраняется прежняя семантика, а прагматическая оценка количества меняется на прямо противоположную.

Оценка по параметру желательности / неже­лательности. Высказывания Она разбила литровку о вертушку и Она ... литровку-то о вертушку и разбей (М. Булгаков), при одной и той же семантике, различаются своей прагматикой. Во втором высказывании то же самое событие предстает как неожиданное для говорящего и не оставляющее его равнодушным. Существенна именно идея небезразличия говорящего к опи­сываемой им ситуации, а не идея нежелательности, как считается, например, в [9, с. 246]. В примере из М. Булгакова событие действительно рассматривается как нежелательное. Однако в примере Мы за пего очень боялись, а он возьми и сдай все экзамены на пятерки успешная сдача экзаменов подается как жела­тельное для говорящего событие.

2.2. Отношение говорящего к содержанию сообщения

Здесь представляют интерес два типа оценок содержания сообщения: оцен­ка по параметру истинности (достоверность, вероятность, сомнительность, невероятность) и оценка по параметру иллокутивной функции высказывания.

Оценка по параметру истинности. Обычные средства выражения оценок этого рода — вводные и модальные частицы, наречия и адвербиальные обороты типа безусловно, бесспорно, ведь, вероятно, видимо. вроде, вряд ли, действительно, должно быть, естественно, кажется, как будто, конечно, может быть, наверно, несомненно, очевидно, по-видимому, разумеется, скорее всего, явно, якобы и т. п. Сюда же относятся разнообразные средства выражения иронического отрицания, в том числе синтаксические; ср. Так он и пришел; Придет он, держи карман шире; Бросил он курить, как же.

Исследования последних лет показали, что перечисленные средства служат не только для оценки степени достоверности, или надежности, высказывания. Они несут гораздо более богатую прагматическую информацию. <…> Так, слова типа конечно, естественно, разумеется, используемые для под­тверждения надежности сообщения, отводят потенциальные сомнения адреса­та, с которым говорящий ведет 'скрытый диалог' [11, с. 74]. Например, в тексте При переброске айсбергов к берегам Африки возникает, конечно <разумеется>, немало проблем автор спешит предупредить естественные сомнения адресата сообщения по поводу возможности осуществления столь грандиозного техни­ческого проекта. В более строгой формулировке, данной (устно) И. М. Богу­славским, конечно Р ~ 'не думай, что я думаю, что не Р'. <…>

Оценка по параметру иллокутивной функции . Иллокутивной функцией, или иллокутивной силой высказывания на­зывается обычно то действие, которое говорящий осуществляет с его помощью. Номенклатура таких действий не слишком велика. Это разного рода обраще­ния к адресату - ответы, вопросы, просьбы, разрешения, советы, требования, предупреждения и т. п. Поэтому, в несколько другой редакции, иллокутивной функцией высказывания можно называть установку говорящего по поводу того, как адресату следует интерпретировать высказывание (например, считать ли его вопросом или просьбой, советом или требованием).

Во многих случаях иллокутивная функция высказывания не маркируется никакими собственно языковыми средствами, а восстанавливается адресатом на основании экстралингвистических знаний об устройстве мира в целом, о текущей ситуации, о постулатах кооперативного общения. Так, императивное высказывание Поставьте, пожалуйста, вещи сюда интерпретируется как пред­ложение (приглашение) .в ситуации приема гостя и как требование в ситуации таможенного досмотра.

2.3. Отношение говорящего к адресату

В русском языке имеются многочисленные лексические и грамматические средства, в которые встроено указание на относительные статусы говорящего и адресата в социальной, возрастной или иной иерархии, на существующую между ними степень близости, на разделяющую их дистанцию. Такие указания входят в прагматику большинства обращений, приветствий, прощаний и некоторых других формул речевого этикета. Рассмотрим несколько примеров.

Обращения гражданин и друг (эй, друг!) указывают на одну и ту же и притом небольшую степень близости или знакомства, но дистанции между говорящим и адресатом изображаются в этих случаях по-разному. Обращением друг (в отличие от гражданин ) говорящий включает адресата в свою личную сферу. <…>

Рассмотрим теперь грамматический пример. Грамматический императив используется в любых ситуациях, в том числе и различающихся иерархическими статусами собеседников. Высказывание типа Встаньте, пожалуйста может быть обращено и к младшему, и к старшему по социальному рангу или возрасту. Возможно оно и в ситуации социального или возрастного равенства. Следовательно, у собственно императивной формы по рассматриваемому параметру никакой прагматической специфики нет. Другие формы с императивным значением имеют ее. Так, инфинитивный императив (Встать!) возможен только в ситуации «сверху вниз», а императив в форме прошедшего времени — и в ситуации «сверху вниз» (Встали! Сели/), и в си­туации равенства (А ну, взяли!), но не в ситуации «снизу вверх».

3. Свойства прагматической информации

Мы обсудим три особенности прагматической информации: 1) периферийность средств ее выражения (по сравнению со средствами выражения семанти­ческой информации); 2) ее распределенность между различными языковыми средствами, т. е. нелокализуемость в какой-то одной единице языка; 3) ее сплетенность с семантической информацией.

3.1. Периферийность средств выражения

Знаменательные части речи несут, как правило, семантическую информацию, а такие периферийные разряды слов, как частицы, междометия, вводные слова, — как правило, прагматическую. Интересно сравнить в этом отношении основные и периферийные средства выражения идеи сомнения в русском язы­ке, например, глагол сомневаться и частицу вряд ли. Толкование сомневаться исчерпывается собственно семантикой, т.е. не содержит ссылок на интеллектуальную позицию говорящего: Х сомневается, что Р = 'X не знает, Р или не Р, и считает, что вероятнее не Р'. В толковании вряд ли место анонимного Х-а должен занять говорящий, ибо именно он является в данном случае носителем сомнения; Вряд ли Р 'говорящий не знает, Р или нс Р, и считает, что вероят­нее не Р'. Не будем здесь рассматривать достаточно очевидных преобразований этого толкования в контекстах типа Сережа знает <считает, утверждает>, что вряд ли сдаст вступительные экзамены, где носителем сомнения оказыва­ется субъект пропозициональной установки. <…>

Нейтральный порядок слов и нейтральная интонация выполняют, как правило, семантическую функцию, а разного рода инверсии и эмфатическая интонация – как правило, прагматическую. Ср. нормальные утверждения типа Он бросил курить; Тут ходят всякие и оценочные утверждения Бросил он курить, Ходят тут всякие, отчетливо выраженная прагматика которых (ирония и не­довольство соответственно) маркируется, в частности, инверсией подлежащего и сказуемого и эмфатической интонацией. <…>

Синтаксически полные конструкции в основном семантичны, а конструк­ции с узаконенным эллипсисом часто прагматичны. Ср. пары высказываний Она стада смеяться и Она- смеяться, Он пустился бежать и Он - бежать, а также пушкинский текст И царица хохотать, /И плечами пожимать, / И под­мигивать глазами. /И прищелкивать перстами, / И вертеться подбочась ... <…>

3.2. Распределенность между разными языковыми средствами

Вторая особенность прагматической информации состоит в том, что часто она выражается не одним языковым средством, а совокупностью таких средств. Ее трудно локализовать в одной лексеме, одной граммеме, одной синтаксиче­ской конструкции, одной просодии.

Рассмотрим, например, высказывания типа Имей они хоть тень правосу­дия, разве могли бы они судить так, как это сделали? (из письма В. А. Иваше­вой, матери декабриста); Будь экзаменатор умнее, он бы не поставил мне пя­терку. Они описывают несостоявшееся событие р), отсутствие которого оказа­лось условием осуществления другого события Р¹, причем если р желательно для говорящего, то Р¹ нежелательно, и наоборот. Здесь значение желательного или нежелательного ирреального условия выражается следующими пятью средствами: 1) формой императива единственного числа (имей). 2) несогласо­ванием сказуемого с подлежащим (имей они). 3) инверсией подлежащего и сказуемого (ср. невозможность "они имей), 4) расчлененностью предложения на два простых, 5) особой интонацией. Сравним с этим свободные от прагма­тики желательности/нежелательности высказывания типа Если бы они имели хоть каплю совести, они бы не могли их осудить. Такие высказывания тоже могут иметь значение ирреального условия. Однако в них оба смысловых ком­понента этого значения легко локализуются в единственных носителях: на союз если приходится смысл 'условие', а на частицу бы - смысл 'нереальное'. <…>

3.3. Сплетенность с семантической информацией

Последняя особенность прагматической информации состоит в том, что она тесно сплетена с семантической информацией и во многих случаях трудно отделима от нее. Это проявляется в двух вещах.

Во-первых, существуют слова, семантика которых внешне маскируется «под прагматику», так что при ее описании легко пойти по ложному (прагмати­ческому) пути. В этом отношении интересны … глаголы дерзить и грубить, к которым мы добавим еще глагол хамить. Глагол дерзить уместен как описание реплик того из двух коммуникантов, который расположен ниже своего собеседника в социальной или возрастной иерархии. Начальник не может дерзить подчиненному, отец – сыну. Некор­ректно употреблять этот глагол и в условиях социального, возрастного и т.п. равенства партнеров по общению. Глагол грубить тоже возможен в ситуации «снизу вверх» и неуместен в ситуации «сверху вниз». В последнем случае кор­ректнее использовать прилагательное грубый. Однако, в отличие от дерзить, в ситуации возрастного или социального равенства грубить вполне допустим. Наконец, глагол хамить употребляется во всех трех ситуациях, если речь идет о социальной иерархии, но только в ситуациях равенства и «снизу вверх», если речь идет о возрастной иерархии. Бабушка не может хамить внуку, а отец – сыну, хотя начальник может хамить подчиненному. И может показаться, что различия между описанными глаголами лежат в области прагматики, поскольку каждый глагол определенным образом размещает коммуникантов в социальной или возрастной иерархии. На самом деле это не так. Ведь в ситуации, называемой, скажем, глаголом дерзить (Внук дерзит бабушке), говорящий не оценивает статуса своего адресата сравнительно со своим собственным статусом. Речь идет о статусах третьих лиц; информация о них носит объективный, а не оценочный характер. Она входит в семантику соответствующих глаголов, поскольку характеризует объективные свойства их актантов. Ср. Х дерзит У-у - 'X вызывающе разговаривает с У-ом, не считаясь с чувствами или положением У-а; Х занимает более низкое положение в социальной или возрастной иерархии, чем У¹. Во-вторых, типично прагматическая информация часто бывает впрессована непосредственно в лексическое значение слова. В таких случаях она лексико­графически предстает как семантическая.

Н.Д. Арутюнова. Оценка в механизмах жизни и языка*

Обще- и частнооценочные значения

<…> Аксиологические значения представлены в языке двумя ос­новными типами: общеоценочным и частнооценочным. Первый тип реализуется прилагательными хороший и плохой, а также их сино­нимами с разными стилистическими и экспрессивными оттенками (прекрасный, превосходный, великолепный, отличный, замечательный, скверный, нехороший, дурной, поганый, худой и др.). Эти при­лагательные выражают холистическую оценку, аксиологический итог. Вторая группа более обширна и разнообразна. В нее входят зна­чения, дающие оценку одному из аспектов объекта с определенной точки зрения. В предлагаемой классификации принят характер осно­вания оценки, ее мотивации. Выделяемые ниже группы частнооценочных значений существенно различны между собой по диапазону сочетаемости, то есть по тому, какие виды объектов они способны классифицировать. В то же время каждая группа может квалифици­ровать разные по своей природе объекты. Расширение сферы сочетае­мости оценочных определений несет на себе следы логики обыденного аксиологического рассуждения; оно происходит также за счет мето­нимических переносов, процессов номинализации (руководить умело–> умелое руководство –> умелый руководитель) и компрессии текста (кресло, в котором удобно сидеть –> удобное кресло). Этот последний механизм освещен 3. Вендлером [1981].

Частнооценочные значения могут быть разделены на следующие категории: 1) сенсорно-вкусовые, или гедонистические, оценки (приятный – неприятный, вкусный – невкусный, привлекательный – непривлекательный, душистый – зловонный; то, что нравится, – то, что не нравится, и др.); это наиболее индивидуализованный вид оценки; 2) психологические оценки, в которых сделан шаг в сторону рационализации, осмысления мотивов оценки: а) интеллекту­альные оценки (интересный, увлекательный, захватывающий, глу­бокий, умный – неинтересный, неувлекательный, скучный, банальный, поверхностный, глупый), 6) эмоциональные оценки (радостный – печальный, веселый – грустный, желанный – нежеланный, нежелательный, приятный ­– неприятный), 3) эстетические оцен­ки, вытекающие из синтеза сенсорно-вкусовых и психологических оце­нок (красивый – некрасивый, прекрасный – безобразный, уродливый), 4) этические оценки (моральный – аморальный, нравственный – безнрав­ственный, добрый – злой, добродетельный – порочный и др.), 5) утилитарные оценки (полезный – вредный, благоприят­ный – неблагоприятный), 6) нормативные оценки (правильный – неправильный, корректный – некорректный, нормальный – аномаль­ный, ненормальный; стандартный – нестандартный, бракованный; 7) телеологические оценки (эффективный – неэффективный, целесообразный – нецелесообразный, удачный – неудачный).

Перечисленные категории образуют три группы. В первую группу входят сенсорные оценки, то есть оценки, связанные с ощущениями, чувственным опытом – физическим и психическим. Они ориентиру­ют человека в природной и социальной среде, способствуя его акко­модации, достижению комфортности. В эту группу входят первые две категории оценок. Эти оценки (прежде всего те из них, которые основываются на физическом опыте) обычно не мотивируются. Оценка прямо проистекает из того ощущения, которое, независимо от воли и самоконтроля, испытывает человек. Стремление говорящего объяс­нить свои вкусовые предпочтения не может не завести его в пороч­ный круг, например: «Вы любите ли сыр?» – спросили раз ханжу. Люблю, – он отвечал. – «Я вкус в нем нахожу» (К. Прутков).

Предикаты этой группы, независимо от того, к чему они относятся, характеризуют в большей мере вкусы субъекта оценки (человека), а не ее объект. Субъект оценки выступает в этом случае как психический или физический рецептор и в качестве такового характеризуется тонкостью или грубостью восприятия, с одной стороны, и глубиной или поверхностностью переживаний – с другой (ср.: тонкий вкус, тонкий человек, тонкий наблюдатель, глубокие впечатления, глу­бокий человек, глубокое переживание, глубокое проникновение в суть дела, глубокое понимание и пр.).

Вторую группу образуют сублимированные оценки. К ним относятся две категории: эстетические и этические оценки. Они возвышаются над сенсорными оценками, «гуманизируя» их. Первые связаны с удовлетворением чувства прекрасного, вторые с удовлетворением нравственного чувства. Эти два вида чувствований составляют ядро духовного начала человека, моделируемое, в соответствии с его те­лесной ориентацией, по вертикали. Не случайно в эти виды оценки вовлечены метафоры и интенсификаторы «высоты» и «низости» (ср.: высоконравственный человек, низкая личность, низменные цели, высокие порывы, низкие подозрения, высокий моральный дух, высокие идеалы и т. п.). Эта группа оценок небезразлична к понятию архети­па – нормы, образца, примера, потенциальных требований, предъяв­ляемых к объекту. При этом положительная эстетическая оценка ис­ключает строгую нормативность. Эстетическое чувство не может быть удовлетворено стандартом. Высокая эстетическая оценка имплициру­ет уникальность произведения искусства. Между тем положительная этическая оценка в общем случае требует ориентации на этическую норму, соблюдение нравственного кодекса, то есть большего или меньшего количества правил и заповедей. Требование уникальности, таким образом, не является необходимым условием моральности (по­ложительной этической оценки), но оно необходимо предъявляется к произведениям подлинного искусства.

Последние три разряда входят в группу рационалистических оце­нок. Эти оценки связаны с практической деятельностью, практиче­скими интересам и повседневным опытом человека. Их основные критерии; физическая или психическая польза, направленность на достижение определенной цели, выполнение некоторой функции (в том числе и той, к которой данный предмет предназначен), соответствие установленному стандарту. Они были подробно проанализированы фон Вригтом (см. выше). Речь идет о тех видах ценности принято считать тривиальными, или относительными. О различии абсолютных и относительных оценок см. [Wittgenstein 1965]. Представ­ления об относительных ценностях формируются в ходе практиче­ской деятельности человека. Они предназначены для того, чтобы упо­рядочивать, облегчать и регулировать эту деятельность.

Основное синтаксическое различие между обще- и частнооценочными значениями состоит в том, что общие оценки могут выступать как в функции модального оператора, в сферу действия которого вхо­дит пропозиция, так и в функции предиката, пригодного для харак­теристики объектов разных видов. Между тем частнооценочные зна­чения обс