ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ. ДИСКУРС

И.М. Кобозева. «Теория речевых актов» как один из вариантов теории речевой деятельности*

Словосочетание «теория речевых актов» употребляется в ши­роком и узком смысле. В первом случае оно обозначает любой комплекс идей, направленных на объяснение речевой деятельности, и является синонимом «теории речевой деятельности». Во втором случае оно выступает как название одной конкретной теории (англ. термин act theory, theory of speech acts), получившей, как указывает система публикаций, широкое рас­пространение за рубежом и привлекшей к себе внимание совет­ских ученых, разрабатывающих проблемы речевой коммуникации как в теоретическом, так и в прикладном аспекте.

Ядро теории речевых актов (далее ТРА) составляют идеи, изложенные английским логиком Дж. Остином в курсе лекций, прочитанном в Гарвардском университете в 1955 году и опубликованном в 1962 году под названием «Слово как действие» (см. с. 22—129). Впоследствии эти идеи были развиты американским логиком Дж. Серлем в монографии «Речевые акты» и ряде ста­тей. В обсуждении идей Остина принял участие и известный анг­лийский логик П. Ф. Стросон. В работах Остина, Стросона и Серля, включенных в данный сборник, с исчерпывающей полнотой отражен тот круг проблем и методов их решения, который можно назвать стандартной теорией речевых актов в отличие от разно­образных ее модификаций, появившихся в последнее время. К рассмотрению этой основной части ТРА мы и обратимся. <…>

В первой половине XX века языкознание в течение довольно длительного периода было сосредоточено на изучении одной из двух диалектически взаимосвязанных сторон языка – языковой системы, но, начиная со второй половины 60-х годов, центр внимания лингвистов переносится на вторую сторону этого диалек­тического единства – речевую деятельность и ее продукт – связный текст, дискурс. О закономерном характере такой переориен­тации и о том, как она изменяет облик современной лингвистики, много писалось, что избавляет нас от необходимости останавли­ваться на этом подробнее. Отметим только, что еще в 20-х – 30-х годах выдающиеся советские ученые Е.Д. Поливанов, Л.В. Щерба, Л.П. Якубинский, А.М. Пешковский, М.М. Бах­тин использовали марксистское понятие деятельности объяснительного принципа при изучении языка как системы. Од­нако сама речевая деятельность не была тогда предметом серь­езного изучения со стороны лингвистов. <…>

Почему же именно ТРА оказалась столь популярной? Ведь она не первая и не единственная в ряду других деятельностных представлений языка. Достаточно вспомнить глубокую лингвофилософскую концепцию В. Гумбольдта и другие концепции гумбольдтианской ориентации, теорию языка и речи А. Гардинера, теорию высказывания М. М. Бахтина, теорию речевой деятельно­сти в советской психолингвистике, основанную на психологической теории деятельности Выготского – Леонтьева, теорию аргумента (неориторику), концепцию «анализа диалога» («conversation analysis»), сложившуюся в рамках социолингвистики, процессу­альную семантику, возникшую в контексте создания систем человеко-машинного общения.

Среди причин популярности ТРА есть как чисто внешние, так и внутренние, вытекающие из ее содержания.

К чисто внешним причинам можно отнести, например, знакомство достаточно широкого круга лингвистов, владеющих английским языком, с курсом лекций Дж. Остина «Слово как действие», выпущенным в 1962 г. отдельной книгой. <…> Простота язы­ка и живость стиля лекций Остина в немалой мере способство­вали популярности его идей.

Но не внешние причины способствовали распространению ТРА. Главные причины внутренние: очевидно, эта теория уловила и раскрыла какой-то важный аспект речевой деятельности, кото­рый в других деятельностных концепциях не получил должного освещения. Чтобы выявить как сильные, так и слабые стороны ТРА, необходимо рассмотреть ее общие и специфические черты.

Остановимся сначала на наиболее общих характеристиках ТРА, определяющих ее место в типологии теорий речевой дея­тельности. Для этого мы воспользуется набором признаков, пред­ложенным В. И. Постоваловой: 1) методологический статут тео­рии; 2) ее концептуальные предпосылки; 3) широта задания области исследования языка; 4) акцентированность определенно­го плана объекта изучения; 5) отношение к субъекту деятельно­сти; 6) метод исследования.

По своему методологическому статусу ТРА есть узкоспециальная лингвистическая теория, не претендующая на выдвижение общей теории о природе языка, в отличие от дея­тельностных концепций гумбольдтианской ориентации.

Как и всякая другая теория речевой деятельности, ТРА имеет свои концептуальные предпосылки. Для создателей этой теории она выступала прежде всего как развитие и углубление представлений о смысле и значении языковых выражений, сложившихся в философской логике. Так, Дж. Остин, вводя по­нятие перформативного высказывания, рассматривает это как очередной шаг в развитии представлений о границе между осмыс­ленными и бессмысленными высказываниями, а Дж. Серль, фор­мулируя правила употребления глагола promise 'обещать' в ка­честве показателя функции высказывания, рассматривает это как доказательство правильности взгляда, согласно которому знание значения языкового выражения есть знание правил его употреб­ления. Этот взгляд на значение так же, как и представление о теснейшей связи языка с теми не собственно речевыми дейст­виями, в которые он вплетен, – свидетельство того глубокого идейного влияния, которое оказали на ТРА взгляды позднего Витгенштейна. Что касается связей ТРА с лингвистической традицией, то здесь следует отметить, с одной стороны, отсутст­вие прямой идейной связи с какой-либо лингвистической школой, а с другой стороны, – достаточно высокий уровень лингвистиче­ской подготовки ее создателей. По свидетельству Дж. Урмсона, оксфордские философы «почти без исключения приходят к фило­софии после весьма серьезного изучения классической философии». Характерно для ТРА отсутствие опоры на какую-либо психологическую, социологическую или философскую теорию деятельности. Наконец, следует отметить, что первоначально в качестве основного объекта рассмотрения в ТРА выступали рече­вые действия, относящиеся к юридической сфере, то есть регули­руемые правовыми нормами. Поэтому Остин нередко апеллирует к опыту юристов, а иногда и полемизирует с ними. Акцент на «юридических» речевых актах, несомненно, отразился на понима­нии речевого действия как действия, совершаемого согласно оп­ределенным неязыковым установлениям, или конвенциям.

Объектом исследования в ТРА является акт речи, состоящий в произнесении говорящим предложения в ситуации непосредственного общения со слушающим. Таким образом, ТРА характеризуется максимальным сужением объекта исследования по сравнению с другими теориями. Действительно, в концепции «анализа диалога» … в качестве глобального объекта исследования выступает диалог, то есть обмен речевыми актами. В советской психолингвистической теории речевой дея­тельности главным объектом исследования является деятель­ность общения (коммуникация) в рамках целостного акта соци­ального взаимодействия. Еще шире задается область исследова­ния в концепциях гумбольдтианской ориентации, изучающих языковую деятельность в целом, то есть, «язык в экстенсии по всему пространству духовной жизни человека». Сужение области исследования, с одной стороны, ограничило возможности ТРА, но, с другой стороны, позволило сфокусировать внимание на де­тальном описании внутренней структуры речевого акта – этого элементарного звена речевого общения. Не случайно, что кон­цепции речевой деятельности, имеющие более широкий диапазон, когда рассуждают о минимальных единицах речевой деятельно­сти, заимствуют многие понятия, выработанные в ТРА.

Анализируя речевой акт, можно, в принципе, делать упор на разные планы его исследования – статический или динамический. В работах основателей ТРА превалирует статический подход к речевому акту, что дает основание упрекать ее в игнорировании динамической природы общения (см., например, мнение Д. Франк на с. 367). Однако в ней встречаются и элементы динамического подхода. Так, Серль формулирует последователь­ность правил, которыми руководствуется говорящий, избирая гла­гол promise ‘обещать’ для экспликации функции своего высказы­вания (см. с. 167), реконструирует процедуры, осуществляемые слушающем при понимании высказываний, актуальный смысл которых не совпадает с их буквальным смыслом (см. с. 199, 211). В ходе развития ТРА усиливается крен в сторону динамического подхода. Не последнюю роль в этом сыграли идеи процедурного, или процессуального, подхода к языку, сформулированные в ис­следованиях по искусственному интеллекту.

В ТРА субъект речевой деятельности понимается как абстрактный индивид, являющийся носителем ряда характе­ристик, психологических (намерение, знание, мнение, эмоциональ­ное состояние, воля) и социальных (статус по отношению к слу­шающему, функция в рамках определенного института). Очевидно, что социальные свойства субъекта, проявляющиеся в его речевом поведении, представлены в ТРА весьма слабо по сравнению с рядом других учений, в которых говорящий индивид выступает как обладатель определенного репертуара ро­лей, как носитель определенных национально-культурных тради­ций. Это, безусловно, относится к числу ее слабых сторон.

Основной метод исследования объекта в ТРА – это аналитический метод в разных его видах. Отличием ТРА от психо- и социолингвистических теорий речевой деятельности в дан­ном аспекте является то, что первая базируется на данных мыс­ленного эксперимента, тогда как последние используют методы сбора и обработки данных, выработанные и социологии и экспе­риментальной психологии.

Подытоживая вышесказанное, мы получаем общую характери­стику ТРА: это логико-философское по исходным интересам и лингвистическое по результатам учение о строении элементарной единицы речевого общения –речевого акта, понимаемого как ак­туализация предложения, причем речевое общение рассматрива­ется как форма проявления преимущественно межличностных отношений.

Охарактеризовав ТРА извне, со стороны ее общетипологиче­ских черт, перейдем к рассмотрению ее изнутри.

Ни одна теория коммуникативной деятельности, независимо от масштабов ее объекта исследования, не может обойтись без формулирования модели коммуникативной ситуации.

ТРА предлагает свою оригинальную модель коммуникативной ситуации. Наряду с такими компонентами, как говорящий, слу­шающий, высказывание, обстоятельства, без которых не обходит­ся ни одна модель общения (в других моделях эти компоненты могут называться иначе), модель речевого акта в ТРА включает в себя также цель и результат речевого акта. Напомним, что пражский функционализм, выдвинувший требование «анализиро­вать все свойства языка, связанные с тем, что язык является инструментом, под углом зрения задач, для выполнения которых эти свойства предназначены» и называвший свою модель языка «целевой», в силу специфиче­ской трактовки понятия целенаправленности (отождествления ее с функциональностью) не раскрыл определяющей роли фактора цели в речевой деятельности. Не случайно в известной модели коммуникативного акта Р. О. Якобсона компонент «цель» отсутствует.

Подход к речевому акту как к способу достижения человеком определенной цели и рассмотрение под этим углом зрения исполь­зуемых им языковых средств – главная особенность ТРА, при­влекшая к ней языковедов, которых перестала удовлетворять простая констатация того, что язык есть средство, орудие, инст­румент общения. Интересы развития собственной науки и задачи, поставленные перед ней практикой, заставили лингвистов искать ответа на вопрос о том, каков механизм использования языка для достижения многообразных целей, возникающих в ходе соци­ального взаимодействия людей.

Единый речевой акт представляется в ТРА как трехуровневое образование. Речевой акт в отношении к используемым в его ходе языковым средствам выступает как локутивный акт. Речевой акт в его отношении к манифестируемой цели и ряду условий его осуществления выступает как иллокутивный акт. Наконец, в отношении к своим результатам, речевой акт выступает как перлокутивный акт. <…>

Данная тройная оппозиция находит свое соответствие в представлении о гетерогенности плана содержания высказывания. Используя языковые средства в ходе локутивного акта, говорящий наделяет свое высказывание локутивным значением. Манифестируя цель говорения в определенных условиях в ходе иллокутивного акта, говорящий сообщает высказыванию определенную иллокутивную силу. Что же касается перлокутивного акта, то по самой своей сути он не находится в необходимой связи с содержанием высказывания (см. с. 93). Таким образом, имеется две пары взаимосвязанных категорий анализа речевого акта п семантики высказывания: локутивный акт –локутивное значение и иллокутивный акт – иллокутивная сила, обобщаемые в понятиях локуции и иллокуции.

Главным новшеством трехуровневой схемы речевого действия, предложенной Остином, несомненно, является понятие иллокуции. Локуция была объектом изучения всех семантических теорий в лингвистике, моделировавших соответствие между изолированным предложением и его смыслом, а точнее, псевдосмыслом – теоретическим конструктом, абстрагированным от целого ряда аспектов содержания, передаваемого предложением при его употреблении в общении. Перлокуция – воздействие речи на мысли и чувства аудитории и посредством этого воздействие на дела и поступки людей –это тот аспект речевого акта, которым издавна занималась риторика. Только понятие иллокуции фиксирует такие аспекты акта речи и содержания высказывания, которые не улавливаются ни формальной семантикой, ни риторикой в ее традиционном понимании. Естественно, что именно разъяснению понятия иллокуции в ТРА уделяется главное внимание.

Остин не дает точного определения понятию иллокутивного акта. Впервые вводя это понятие (см. с. 86), он только приводит примеры иллокутивных актов – вопрос, ответ, информирование, уверение, предупреждение, назначение, критика и т. п. Далее Остин пытается обнаружить различительные признаки иллокуции. Его пространные и полные интересных наблюдений рассуждения по этому поводу сведаны Стросоном к четырем основным положе­ниям (см. с. 131–132), из которых самые важные—первое и чет­вертое. Согласно первому положению основным признаком, по которому иллокутивный акт отличается от локутивного, является признак целенаправленности. Согласно четвертому положению, основным признаком, по которому иллокутивный акт противопо­ставляется перлокутивному, является признак конвенциональности.

В этих двух положениях отражается, хотя и в недостаточно ясной форме, присущее высказыванию противоречие между двумя неразрывно связанными в нем моментами – субъективным (цель говорящего) и объективным (не зависящие от говорящего спосо­бы обеспечения распознавания этой цели слушающим). В даль­нейшем в ТРА данное противоречие трактуется как антиномия интенционального и конвенционального в речевом акте.

Понятие намерения (интенции) говорящего было введено в категориальный аппарат ТРА последователями Остина с целью уточнения его идей относительно иллокутивного уровня анализа речевого акта. <…>

Если в трактовке интенционального аспекта иллокуции раз­ные версии ТРА сходятся, то этого нельзя сказать о ее конвен­циональном аспекте. Применительно к речевым действиям можно говорить о двух разных видах конвенций. Первый – языковые конвенции, которые действуют на уровне локутивного акта и оп­ределяют локутивное, или языковое, значение высказывания. В общем случае языковых конвенций недостаточно для объясне­ния производства и восприятия речевого акта на иллокутивном уровне. Так, одно и то же предложение Я поговорю с твоими ро­дителями может быть использовано говорящим с разными наме­рениями – просто проинформировать адресата, принять на себя обязательство, прекратить или предотвратить какие-либо действия адресата и т. п. Несмотря на то что по отношению к языко­вым конвенциям во всех этих случаях производятся тождествен­ные действия, в каждом из этих случаев говорящий совершает разные иллокутивные акты –сообщает, обещает, предупреждает или угрожает, а слушающий понимает, какой иллокутивный акт совершает говорящий. Как же объяснить закономерный характер производства и восприятия иллокутивного акта?

Остин считал, что иллокутивный акт также регулируется кон­венциями <…>, хотя и отличие от локутивного акта эти конвенции не являются собственно языковыми. Однако ему не удалось объяснить, в чем состоят эти конвенции.

Развернутое представление иллокутивного акта как конвен­ционального действия мы находим в статье Серля «Что такое ре­чевой акт?» [с. 151–169). Заменяя понятие конвенции понятием правила, он пытался показать, что иллокутивный акт есть дейст­вие, подчиняющееся правилам. При этом все правила делятся им на регулятивные, упорядочивающие «формы поведения, которые существовали до них» (напр., правила этикета), и конститутив­ные, которые «не просто регулируют, но создают новые формы поведения» (например, правила различных игр). По предположе­нию автора, семантика языка может рассматриваться как ряд систем конститутивных правил, и «иллокутивные акты суть акты, совершаемые в соответствии с этими наборами конститутивных правил» (с. 155). Таким образом, различие между конвенциями локутивного и иллокутивного уровня речевого действия снимает­ся, Не случайно Серль отказывается от понятия локуции. Вместо локутивного акта он говорит об актах референции и предикации, а вместо локутивного значения использует понятие суждения (пропозиции), или пропозиционального содержания высказывания. План содержания высказывания представляется в виде форму­лы F (р), где F – иллокутивная сила, а р–суждение (см. с. 171). Оба компонента формулы имеют единую конвенциональную при­роду: они конституируются правилами употребления выражений, служат для указания на эти компоненты. В статье выявляется набор правил употребления для показателя иллокутивной силы обещания, выводимый из условий осуществления акта обещания, и намечается программа анализа на той же основе речевых ак­тов других типов, реализованная позже в работе «Речевые акты» (см. выше, с. 7).

Предложенный Серлем способ объяснения механизма переда­чи намерения от говорящего к слушающему в процессе коммуни­кации, был важным шагом на пути решения указанной пробле­мы. Вместо общих и неопределенных рассуждений о влиянии си­туативного контекста высказывания на передаваемый им смысл был для основных типов речевых актов перечислен ряд аспектов ситуации общения (в виде подготовительных условий), которые находятся в закономерной связи с возможным намерением гово­рящего (воплощаемым в существенном условии) и тем самым способствуют его идентификации. Однако преувеличение роли языковых средств в общении <…> привело к тому, что правила Серля имеют достаточно узкую сферу применения. Они действительны только для высказываний, в которых присутствует тот или иной языковой показатель коммуникативности намере­ния – лексический, грамматический, просодический, – и этот показатель употреблен в буквальном смысле. Так что в качестве общего подхода к объяснению механизма речевого общения пред­ставление о речевом акте как о полностью конвенциональном действии оказалось неприемлемым.

В отличие от Остина и Серля, Стросон считает конвенциальными не все иллокутивные акты, а лишь те из них, которые действительно упорядочиваются неязыковыми социальными кон­венциями (см. с. 132–136). Большинство речевых актов, конвен­циональных в указанном строгом смысле, относится к сфере со­циальных институтов. Назначение на должность, вынесение при­говора, капитуляция, закрытие собрания, присвоение имени – в этих и им подобных речевых актах наиболее ярко проявляется связь языковой деятельности с внеязыковой практической дея­тельностью. Не случайно именно из анализа подобных высказы­ваний была выведена Остином дихотомия «перформатив/констатив», переросшая и учение о трех уровнях речевого действия <…> . В особый класс – декла­рации – выделяет такие акты и Серль (с. 185). К какой бы сфе­ре деятельности ни относился конвенциональный речевой акт, он сохраняет свое основное отличие от акта неконвенционального: для его совершения достаточно действовать в строгом соответст­вии с установленной процедурой, и результат, на который наце­лено данное действие, будет достигнут. Стросон совершенно пра­вильно указывает, что акты подобного типа, будучи важной частью деятельности общения, не являются типичными предста­вителями иллокутивных актов. Основной проблемой остается объяснение того, каким образом обеспечивается распознавание коммуникативного намерения говорящего в речевых актах, не регламентированных социальными конвенциями.

Итак, в форме вопроса о том, как обеспечивается понимание иллокутивной силы высказывания, в ТРА был поставлен вопрос о факторах, благодаря которым высказывания в процессе обще­ния обретают подлинный смысл, становясь носителями речевого замысла коммуникантов и вплетаясь в структуру их внеязыковой деятельности, – вопрос, на который семантические теории, оперирующие изолированными предложениями, независимо от степени их формального совершенства, в принципе не могли дать ответа. И развитие ТРА можно рассматривать как движение по пути по­степенного расширения области этих факторов.

Одним из путей выявления этих факторов, понимаемых как разные аспекты иллокутивного акта, с самого начала в ТРА слу­жило построение классификации иллокутивных актов.

Первая такая классификация принадлежит Остину (см. с. 118–128). Остин полагал, что для уяснения сущности иллоку­ции надо собрать и расклассифицировать глаголы, которые обоз­начают действия, производимые при говорении, и могут исполь­зоваться для экспликации силы высказывания – иллокутивные глаголы.

Классификация иллокутивных глаголов Остина с точки зре­ния современного уровня развития лексической семантики выгля­дит весьма грубым приближением к сложной структуре данного семантического поля. Серль подверг ее критике в статье «Классификация иллокутивных актов» (см. наст. сборник). Он спра­ведливо указал на неправомерность смешения иллокутивных ак­тов, которые являются реальностью речевого общения и не зави­сят от конкретного языка, и иллокутивных глаголов, являющихся специфическим отражением этой реальности в системе лексики конкретного языка.

Классификация Серля, которую он строит именно как класси­фикацию актов, а не глаголов, представляет собой значительный шаг вперед по сравнению с целым рядом предшествующих опы­тов, будучи первой попыткой универсальной классификации ил­локутивных актов. Базу этой классификации составляют 12 приз­наков, которые сам автор называет «направлениями различий между иллокутивными актами» (см. с. 172–177). И хотя данный список признаков может быть в свою очередь подвергнут крити­ке (не все признаки существенны, взаимонезависимы и имеют четкий смысл), он расширяет область факторов, участвующих в передаче говорящим и восприятия слушающим актуального, смысла высказывания. Появляется такой важный фактор, как отношение речевого акта к предшествующему дискурсу. То, что было высказано коммуникантами к моменту очередного речевого акта, играет роль как в формировании коммуникативного намерения говорящего, так и в распознавании его слушающим.

Еще более расширяется область факторов, определяющих речевое действие на уровне иллокуции, когда ТРА сталкивается с необходимостью объяснения феномена косвенных речевых актов – речевых действий, иллокутивная цель которых не находят прямого отражения в языковой структуре употребленного высказывания. В узком смысле косвенными речевыми актами называют только высказывания, в которых представлен некоторый стандартный способ косвенного выражения цели, то есть языковое выражение, которое, сохраняя свое основное, прямое назначение показателя иллокутивной силы х, регулярно используется как показатель иллокутивной силы у (например, структурная схема вопроса не могли бы вы (сделать что-либо)? регулярно используется для выражения вежливого побуждения).

Высказывалось мнение, что косвенные речевые акты (и узком смысле) следует рассматривать как проявление языковой полисемии. Серль, оспаривая эту точку зрения в своей статье «Косвенные речевые акты» (см. наст. сб.), показывает, что косвенные речевые акты независимо от тою, является ли стандартизованным способ их осуществления, имеют в основе один и тот же механизм косвенного выражения намерения говорящего. Прибегая по той или иной причине (например, из вежливости) к косвенному способу выражения своей цели, говорящий рассчитывает не только на языковые знания собеседника, но и на его разнообразные неязыковые знания принципов общения типа Грайсовых максим кооперативного диалога, знания условий успешности речевых актов (см. с. 160–167) и, наконец, «энцикло­педические» знания (представления о мире, роль которых в про­цессе понимания является главным объектом изучения в исследо­ваниях по искусственному интеллекту). Так, к факторам, обусловливающим актуальный смысл высказывания (= иллокутивная функция + пропозициональное содержание), добавляется два чрезвычайно важных – знания коммуникантов о принципах общения и их «энциклопедические» знания.

Подводя итог рассмотренной стандартной теории речевых ак­тов, кратко перечислим основные проблемы теории речевой дея­тельности, в решение которых она внесла позитивный вклад.

Рассматривая речевой акт как многоуровневое образование и выделяя иллокутивный уровень в качестве основного объекта исследования, ТРА продемонстрировала важность учета подле­жащей распознаванию цели (намерения) говорящего для объяс­нения процессов речевого взаимодействия. Была выявлена, с од­ной стороны, взаимосвязь намерения с другими экстра-лингвистическими факторами в форме соответствия между иллокутивной целью (= существенным условием речевого акта) и обстоятельст­вами речевого акта (фиксируемыми в качестве подготовительных и др. условий) – психологическим состоянием говорящего, его интересами, социальным статусом, его представлениями о ситуа­ции общения и в том числе о слушающем с его знаниями, инте­ресами, социальным статусом. С другой стороны, были выявлены основные формы отражения иллокутивной цели говорящего в языковой структуре используемого предложения.

Кроме того, в ТРА затронут ряд других вопросов, входящих в компетенцию теории речевой деятельности. Это имеющая боль­шое прикладное значение проблема типологии коммуникативных неудач, в решение которой ТРА внесла вклад своей классифика­цией неудач перформативных высказываний (см. с. 35) и учени­ем об условиях успешности речевых актов. Это и проблема типо­логии первичных речевых жанров, которая в ТРА решается с по­мощью инвентаризации и классификации йллокутивных актов.

Разумеется, в силу ряда причин – отсутствия адекватной ме­тодологической базы, Крайнего сужения объекта исследования, абсолютизации роли иллокутивной цели при недооценке других целей, достигаемых в общении, внесоциального понимания акта коммуникации, статической точки зрения на объект – ТРА не дает ответа на многие важные вопросы теории общения.

В частности, она не объясняет, как иллокутивная цель соотносится с практической, не выявляет связей между стратегической целью речевого взаимодействия и тактическими целями состав­ляющих его речевых актов, не показывает, каким образом при­надлежность человека к определенному коллективу и к опреде­ленной культуре влияет на характеристики его речевого пове­дения.

Позитивные результаты ТРА, разумеется, не могут рассматри­ваться как окончательные решения соответствующих проблем и нуждаются в переосмыслении с позиций марксистской теории предметной деятельности.

Создание адекватной теории речевой деятельности – задача междисциплинарная. Советские лингвисты наряду с психологами, социологами, логиками в последние годы активно работают в этом , направлении. Помимо исследовании в русле психолингвистической теории деятельности здесь следует отметить работы, выполнен­ные в рамках проекта «Диалог», ведущегося под эгидой Научно­го совета по проблеме «Искусственный интеллект» Комитета по системному анализу при Президиуме АН СССР, а также исследования, координируемые межвузовской проблемной группой «Се­мантика и прагматика речевого общения». Думается, что публи­кация основных работ по теории речевых актов в переводе на русский язык будет способствовать интенсификации исследований в данной области.

 

Ю.Д. Апресян. Перформативы в грамматике и словаре*

1. Понятие перформативности и основные группы перформативов

Понятие перформативности в контексте других аналогичных понятий было введено Дж. Остином [1]. Ему же принадлежит и самое детальное исследование перформативности. Однако само это явление было замечено раньше, в работах Э. Кошмидера [2, с. 163 и ел.) и Э. Бенвениста [3, с. 299 и ел.]. Мысль Э. Кошмидера по поводу перформативности настолько современны и инте­ресны, а с другой стороны, в отличие от мыслей Дж. Остина и Э. Бенвениста, настолько мало известны, что их стоит коротко воспроизвести в качестве введения к теме.

«Под коинциденцией (нынешней перформативностью. – Ю. А.), – писал Э. Кошмидер, – я подразумеваю совпадение слова и действия ... в том смысле, что слово, которое произносится, как раз и е с т ь само обозначаемое дейст­вие» [2, с. 163]. Я пишу, разъясняет он дальше, есть сообщение об акте писания, а не самый акт писания. Между тем Я прошу – это самый акт просьбы, а не сообщение о нем. «Очевидно, что лицо, высказывающее ту или иную просьбу... вовсе не стремится представить действие просьбы в процессе его "протекания". Напротив, лицу этому важно только выполнить самый акт просьбы, и выполнить его одним произнесением слова, так что момент произ­несения является моментом "наступления" просьбы, моментом реализации действия, выраженного глаголом» (там же).

Идея совпадения слова и действия присутствует и во всех позднейших оп­ределениях перформативности. Обычно глагол считается перформативным, если для него возможно такое употребление формы первого лица единствен­ного числа настоящего времени (несовершенного вида) активного залога индикатива, которое равносильно однократному выполнению обозначаемого этим глаголом действия. Ср. Благодарю вас. Вы доставили нам настоящее наслаждение (Е. Шварц). Употребления, в которых такое совпадение не имеет места, называются дескриптивными, или констативными, т. е. просто описы­вающими действие. Ср. Я работаю, как лошадь. Я бегаю, хлопочу, очаровываю, ходатайствую, требую, настаиваю (Е. Шварц).

Приведенное определение не охватывает всех слов, способных к перфор-мативному употреблению (см." ниже разделы 2 и 3). Однако оно дает возмож­ность выделить основные группы собственно перформативных глаголов, или канонических перформативов. Лексикографически и грамматически именно канонические перформативы представляют принципиальный интерес.

При их систематизации мы воспользуемся несколько расширенной но­менклатурой иллокутивных актов. Эта номенклатура не совпадает с сущест­вующими классификациями перформативов ([1; 4. с, 84 и сл. 1], [5, с, 189-193; 6, с. 48] и др.), но учитывает фигурирующий в них лексический материал.

(1) Специализированные сообщения и утверждения (в основном остиновские expositives), ср. ДОКЛАДЫВАТЬ, ДОНОСИТЬ, ЗАЯВЛЯТЬ, ИЗВЕ­ЩАТЬ (но не РАССКАЗЫВАТЬ), НАПОМИНАТЬ, ОБЪЯВЛЯТЬ, ОТРИ­ЦАТЬ, ПОДТВЕРЖДАТЬ, ПОДЧЕРКИВАТЬ, ПРОВОЗГЛАШАТЬ, СВИ­ДЕТЕЛЬСТВОВАТЬ, УВЕДОМЛЯТЬ, УВЕРЯТЬ (но не УБЕЖДАТЬ), УДОСТОВЕРЯТЬ, УТВЕРЖДАТЬ, обычно с управляемыми формами ВИН и ЧТО; например; Я подтверждаю свое приглашение; И вот я вам докладываю, что тот, кого именовали Иуда из города Кириафа. несколько часов тому назад зарезан (М. Булгаков); Поможет, уверяю тебя. Я это испытал на опыте (Е. Шварц). <…>

(2) Признания, ср. ВИНИТЬСЯ, КАЯТЬСЯ (но не ИСПОВЕДОВАТЬ­СЯ), ПРИЗНАВАТЬСЯ, СОЗНАВАТЬСЯ (но не ОТКРЫВАТЬСЯ), напри­мер: Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти (П. А. Вяземский).

(3) Обещания (остиновские commissitives), ср. ГАРАНТИРОВАТЬ, ДА­ВАТЬ ОБЕТ, ДАВАТЬ ОБЕЩАНИЕ, ДАВАТЬ (ЧЕСТНОЕ) СЛОВО, ЗА­ВЕРЯТЬ, ЗАРЕКАТЬСЯ, КЛЯСТЬСЯ, ОБЕЩАТЬ (но не СУЛИТЬ), ОБЯ­ЗЫВАТЬСЯ, ПРИСЯГАТЬ, например: Обещаю <обязуюсъ> помогать тебе во всем.

(4) Просьбы, ср. ЗАКЛИНАТЬ, МОЛИТЬ. ПРОСИТЬ, УМОЛЯТЬ (но не УПРАШИВАТЬ), ХОДАТАЙСТВОВАТЬ. Ср. перформативное Умоляю тебя подумать о детях и чисто дескриптивное Чем ты занят? – Да вот, упрашиваю его выступить у нас на семинаре при неправильности Упрашиваю тебя выступить у нас на семинаре. <…>

(5) Предложения и советы (часть остиновских exercitives), ср. ВЫЗЫ­ВАТЬ (Я вызываю тебя на бой, слышишь ты, дракон – Е. Шварц), ЗВАТЬ (к себе), ПРЕДЛАГАТЬ 1 (пройтись). ПРИГЛАШАТЬ, ПРИЗЫВАТЬ (к поряд­ку). РЕКОМЕНДОВАТЬ 1, СОВЕТОВАТЬ (Рекомендую <советую> еще несколько дней полежать в постели), но не КОНСУЛЬТИРОВАТЬ,

(6) Предупреждения и предсказания, ср. ПРЕДОСТЕРЕГАТЬ, ПРЕДУ­ПРЕЖДАТЬ; ПРЕДРЕКАТЬ, ПРЕДСКАЗЫВАТЬ, в меньшей мере ПРЕД­ВЕЩАТЬ, но не ПРОГНОЗИРОВАТЬ, ПРОРОЧИТЬ. Ср. Предсказываю вам, что вас ждет неудача при сомнительности ^?Пророчу вам неудачу.

(7) Требования и приказы, ср. НАКАЗЫВАТЬ (Наказываю тебе беречь себя), НАСТАИВАТЬ (Я настаиваю на открытом обсуждении вопроса). ПОРУЧАТЬ (Поручаю вам сопровождать груз до столицы), ПРЕДЛАГАТЬ 2 (Предлагаю вам немедленно явиться в комендатуру), ПРИКАЗЫВАТЬ (но не КОМАНДОВАТЬ и РАСПОРЯЖАТЬСЯ), СТАВИТЬ УСЛОВИЕ, ТРЕБО­ВАТЬ (но не СПРАШИВАТЬ (с кого-л.)).

(8) Запреты и разрешения, ср. ВОСПРЕЩАТЬ (но не ВОЗБРАНЯТЬ), ЗАПРЕЩАТЬ (но не ЗАКАЗЫВАТЬ), НАКЛАДЫВАТЬ ВЕТО (но не ТА-БУИРОВАТЬ); ДАВАТЬ ПРАВО, ПОЗВОЛЯТЬ (но не ДОПУСКАТЬ), РАЗРЕШАТЬ, САНКЦИОНИРОВАТЬ.

(9) Согласия и возражения, ср. ПРИЗНАВАТЬ, СОГЛАШАТЬСЯ (также в форме СОГЛАСЕН); ВОЗРАЖАТЬ (но не ПЕРЕЧИТЬ, ПРЕКОСЛО­ВИТЬ, ПРЕРЕКАТЬСЯ, ПРОТИВОРЕЧИТЬ), ОСПАРИВАТЬ, ОТКАЗЫ­ВАТЬСЯ (делать что-л.), ПРОТЕСТОВАТЬ, СПОРИТЬ (что, в противопо­ложность спорить о чем). Примеры: – Прислутайтесь, православные,- громко сказал Илья. – Соглашаюся (И. Бунин); Хлебников подумал немного и потом просто сказал: – Ну что ж, я согласен (Л. Андриевский).

(10) Одобрения, ср. БЛАГОСЛОВЛЯТЬ (кого-л. на подвиг). ОДОБРЯТЬ, РЕКОМЕНДОВАТЬ 2 (Очень рекомендую вам Семенова - исключительно расторопный человек), УТВЕРЖДАТЬ (ср. «Утверждаю» на официальной бумаге), ХВАЛИТЬ (но не ВОСХВАЛЯТЬ, НАХВАЛИВАТЬ, ПРЕВОЗНО­СИТЬ, РАСХВАЛИВАТЬ, СЛАВОСЛОВИТЬ, ХВАЛИТЬСЯ, ХВАСТАТЬ­СЯ).

(11) Осуждения, ср. ОБВИНЯТЬ (но не ПЕНЯТЬ, УПРЕКАТЬ), ОСУ­ЖДАТЬ (но не КРИТИКОВАТЬ; вряд ли можно согласиться с остиновской оценкой английского глагола CRITICIZE как перформативного), ПОРИЦАТЬ.(но не БРАНИТЬ, РУГАТЬ и ОСКОРБЛЯТЬ), ПРИГОВАРИВАТЬ, ПРО­КЛИНАТЬ.

(12) Прощения, ср. ОПРАВДЫВАТЬ, ОТПУСКАТЬ (грехи), ПРОЩАТЬ (но не ИЗВИНЯТЬ, СНИМАТЬ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ).

(13) Речевые ритуалы (некоторые остиновские behabitives), ср. БЛАГО­ДАРИТЬ, ЖЕЛАТЬ УДАЧИ, ИЗВИНЯТЬСЯ, ПОЗДРАВЛЯТЬ, ПРИВЕТ­СТВОВАТЬ, ПРОЩАТЬСЯ, СОБОЛЕЗНОВАТЬ, например: Поздравляю вас с праздником, ваше сиятельство, с благодатью господней (И. Бунин).

(14) Социализированные акты передачи, отчуждения, отмены, отказа и т. п„ ср. БРАТЬ НАЗАД СВОЕ СЛОВО, ВОЗВРАЩАТЬ (кому-л.) СЛОВО, ДАВАТЬ ОТВОД, ДЕЗАВУИРОВАТЬ, ДЕНОНСИРОВАТЬ, ДОВЕРЯТЬ (кому-л. представлять себя на переговорах), ЗАВЕЩАТЬ, КАПИТУЛИРО­ВАТЬ, ОТВЕРГАТЬ, ОТВОДИТЬ (возражение адвоката), ОТКАЗЫВАТЬСЯ (от чего-л.; ср. неперформативное ОТСТУПАТЬСЯ), ОСВОБОЖДАТЬ (ко­го-л. от слова), ОТЛУЧАТЬ (кого-л. от церкви), ОТРЕКАТЬСЯ (от престо­ла)? ПОДАВАТЬ В ОТСТАВКУ, ПОРУЧАТЬ (кому-л. своих детей), ПО­СВЯЩАТЬ, СДАВАТЬСЯ, СНИМАТЬ (свое предложение). УПОЛНОМО­ЧИВАТЬ.

(15) Называния и назначения (в основном вендлеровские operatives), ср. НАЗНАЧАТЬ (Назначаю вас своим представителем на переговорах), НАЗЫ­ВАТЬ, НАРЕКАТЬ, ОБЪЯВЛЯТЬ (собрание закрытым), ПОСВЯЩАТЬ (кого-л. в рыцари), ПРОВОЗГЛАШАТЬ (Францию республикой).

2. Языковые проявления перформативности

Займемся теперь основными морфологическими, словообразовательными, синтаксическими, семантическими и прагматическими проявлениями перфор­мативности. По-видимому, все они мотивируются немногими первичными свойствами перформативных высказывании (недлительностью, равносильностью действию, интенсиональностью, уникальностью). <…>

2.1. Морфологические и словообразовательные проявления

(1) Как следует из приведенного в разделе 1 определения, перформативы в своей перформативной ипостаси имеют неполную словоизменительную па­радигму. Правда, нельзя принимать это определение чересчур буквально и считать, что у перформативов есть только форма первого лица единственного числа настоящего времени (несовершенного вида) активного залога индикатива. Некоторое (небольшое) число перформативных глаголов имеет еще не­сколько грамматических форм, но предсказать их наличие у конкретного гла­гола из общих соображений нельзя. Поэтому для каждого такого глагола до­пустимый в перформативной функции набор словоизменительных форм дол­жен указываться непосредственно в словаре. Назовем эти формы (первые три из них были отмечены еще в [1]-[3]).

а) Первое лицо единственного числа простого будущего времени активно­го залога индикатива; ср. Попрошу ваши билеты; Пожелаю вам удачи; Покаюсь <признаюсь, сознаюсь>: это сделал я.

б) Третье лицо настоящего времени активного залога индикатива в неоп­ределенно-личных предложениях; ср. Тебя прощают. Не будут больше пода­вать платок (сцена прощения Фриды Маргаритой из «Мастера и Маргариты» М. Булгакова); Пассажиров просят пройти на посадку.

в) Третье и второе лицо настоящего времени пассивного залога индикати­ва; ср. Отпускаются тебе грехи твои. Пассажиры приглашаются на посадку. Настоящим вы утверждаетесь в должности директора.

г) Третье лицо единственного числа настоящего времени активного залога индикатива; ср. Местком ходатайствует о предоставлении Борисову жилплощади <рекомендует предоставить Борисову жилплощадь в первую очередь> (в устах председателя месткома на собрании).

д) Сослагательное наклонение при глаголах типа ПРОСИТЬ, РЕКО­МЕНДОВАТЬ, СОВЕТОВАТЬ; ср. Я бы просил <попросил> вас не забывать о посторонних; Я бы не рекомендовал вам спорить с ним; Но я бы советовал тебе решить дело как можно скорее, – продолжал Облонский, доливая ему бокал (Л. Н. Толстой).

е) Инфинитив в составе «вежливых» перформативных высказываний (см. о них [8, с, 154-156; 9, с. 28] и в особенности [5]); ср. Позвольте <разрешите, должен, хочу > вас предупредить. Осмелюсь доложить. Смею вас уверить; Честь имею покорнейше вас поздравить ... с приездом до нас, в нашу тихую местность (К. Паустовский). Впрочем, в составе таких высказываний возмо­жен и неперформативный глагол, ср. Не смею противоречить. <…>

(2) Поскольку перформативы несовместимы с актуально-длительным зна­чением, от них не образуются делимитативы и пердуративы. Точнее говоря, когда у данного перформативного глагола такие производные есть, они не могут употребляться перформативно; ср. Он поспорит с вами некоторое время, а потом согласится: Ты без толку проспоришь с ним полдня.

2.2. Синтаксические проявления

(3) В перформативном употреблении могут существенным образом ме­няться особенности глагольного управления. Укажем две интересные модифи­кации канонических моделей управления.

а) Если у перформативного глагола есть обязательная валентность адреса­та действия, она становится факультативной в перформативном употреблении; ср. Прошу покинуть помещение; Вы мне очень помогли, благодарю. В неперформативном употреблении валентность адресата у лексем ПРОСИТЬ и БЛАГОДАРИТЬ обязательна. Ср. неправильность Что ты том делаешь? — Прошу покинуть помещение <благодарю>. Это и естественно. Перформативное высказывание в большинстве случаев обращено к непосредственному со­беседнику говорящего, который тем самым настолько однозначно определен, что нет необходимости называть его. Недаром высказывание утрачивает перформативность и превращается в чисто дескриптивное, если вместо непосред­ственного собеседника в позиции адресата появляется третье лицо; ср. Я про­шу его уйти.

б) Если глагол может в принципе управлять двумя «изъяснительными» формами - придаточными предложениями с союзом что и предложно-именной группой о чем-л., то свою перформативную функцию он обычно реа­лизует в первом случае. Управляя формой о чем-л., он легче интерпретируется как чисто дескриптивный: ср. Я заявляю вам <предупреждаю вас> об этом, исходя из ваших же интересов. Любопытно, что различие в управлении что VS. о чем-л. и в других случаях сопровождается небольшим, но принципиальным сдвигом в семантике глагола: ср., например, указанное в [10] и [4] различие между стативным думать, что Р и динамичным думать о Р.

2.3. Семантические проявления

(4) Вследствие особенностей видовременного значения перформативов они гораздо менее свободно сочетаются с различными обстоятельствами времени, чем те же глаголы в дескриптивном употреблении.

а) Поскольку у них нет актуально-длительного значения НЕСОВ, они не сочетаются с обстоятельствами длительности (ДОЛГО, НЕДОЛГО, ВСЁ ГЩЕ, ЦЕЛЫЙ ЧАС, С ТЕХ ПОР), обстоятельствами градуальности (МЕДЛЕННО, ПОСТЕПЕННО) и союзами со значением одновременности (К0ГДА, ПОКА). Высказывания типа Все уже успели позавтракать, пока я прошу тебя встать могут быть осмыслены только как дескриптивные,

б) Хотя перформативы всегда результативны, или перфективны по смыслу, они отличаются от форм СОВ тем, что не сочетаются с обстоятельствами точечности типа В ЭТОТ МОМЕНТ. НЕМЕДЛЕННО, СЕЙЧАС ЖЕ, СРАЗУ ЖЕ, ТОТЧАС ЖЕ, ТУТ ЖЕ. Ср. невозможность недескриптивного понимания высказываний типа Я сразу же <тут же, немедленно> обещаю <предлагаю> купить вам шляпу (конечно, при условии, что областью действия обстоятельства является перформативный глагол, а не инфинитив).

в) Перформативы не сочетаются с инклюзивными обстоятельствами времени. Высказывания типа За три минуты я прощаюсь со всеми и ухожу понимаются, конечно, как чисто дескриптивные. Этим, в частности, перформативы отличаются от форм СОВ.

(5) Хотя перформативное высказывание обладает свойством уникальности, т.е. «может быть осуществлено только в конкретных обстоятельствах, один и только один раз, в определенное время и в определенном месте» [3, с. 307]. оно не может быть модифицировано такими дейктическими указаниями времени и места, как СЕЙЧАС и ЗДЕСЬ. Если высказывание Сейчас я прошу тебя уйти понимается как перформативное, то происходит это только за счет того, что областью действия СЕЙЧАС становится глагол УЙТИ: 'Я прошу тебя, чтобы ты ушел сейчас'. Если этого не происходит, то оно допускает только дескриптивное осмысление, например: 'сейчас прошу, а потом могу и потребовать'. Ср. также Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественнонаучной мысли всюду и до тех пор. где и покуда она может проявлять свою мощь (И. П. Павлов).

(6) Перформативы являются интенсиональными предикатами по преимуществу. Перформативное высказывание не является описанием действия, хотя и равносильно выполнению действия. Поэтому перформативы не сочетаются с теми обстоятельствами, основной функцией которых является характеристика действий. Назовем наиболее интересные ограничения такого рода.

а) Перформативы не сочетаются с обстоятельствами, обозначающими способ выполнения действия: ВЕСЕЛО, КИСЛО, КРАТКО, НЕБРЕЖНО, ОСТОРОЖНО, С ЭНТУЗИАЗМОМ, ТЩАТЕЛЬНО, УМЕЛО, ХОЛОДНО, ЭНЕРГИЧНО и т, п. Так, в приводимом ниже высказывании В. Хлебникова обстоятельство в краткой форме полностью разрушает перформативность глагола УТВЕРЖДАТЬ: [В этой строчке] в самой краткой форме я утверждаю свою убежденность в пульсации всех отдельностей мироздания и их сообществ (А. Андриевский). Это высказывание допускает только дескриптивное осмысление. <…>

(11) В тех достаточно редких случаях, когда преформативы употребляются в формах будущего времени или сослагательного наклонения, они не имеют собственных значений этих форм. Ср. семантические (видовременные и модальные) различия между Он просит VS попросит VS просил бы VS выйти и их полную нивелировку в перформативных высказываниях Я прошу, просил бы, попросил бы вас выйти. Различия между этими перформативными высказываниями лежат не в области семантики вида, времени или наклонения, а в области прагматики и сводятся к различиям в степени вежливости: сослагательное наклонение – самая вежливая форма просьбы, а совершенный вид – самая жесткая.

(12) Информативные высказывания, как писал еще Дж. Остин ([15, с. I]. см. также [3, с. 304-309; 7, с. 233-234; 13, с. 733] и другие работы по перформативам), не обладают семантическим (или логическим) свойством истинности – ложности. Его аналогом у перформативов является прагматическое свойство удачности (уместности) или неудачности (неуместности). Дж. Остин объяснял это тем, что человек, произносящий перформативное высказывание «скорее выполняет определенное действие, чем просто что-то говорит» |15, с. 2221, а действия, разумеется, не могут быть ни истинными, ни ложными. И самом деле, высказывание типа Посвящаю вас в рыцари нельзя подтвердить или опровергнуть. Однако оно может быть уместным (если говорящий облечен нужными полномочиями и произносит эту формулу с соблюдением правил соответствующего ритуала) или неуместным (если говорящий не облечен нужными полномочиями, или нарушает ритуал, или выполняет его не целиком, так что посвящение в рыцари не может состояться).

На этом мы заканчиваем наш обзор языковых проявлений перформативности. Мы сознательно не упомянули таких свойств перформативных высказывании, как самоверифицируемость, аутореферентность, и ряда других (см. о них [3, с. 307–308]; (6, с. 48–49]; [9, с.20–21], с дальнейшей библиографией). Они представляют меньший лексикографический и грамматический интерес, чем названные выше свойства. Впрочем, у нас нет никакой уверенности, что мы исчерпали хотя бы лексикографически и грамматически интересные свой­ства перформативов. До сих пор при изучении различных фактов и явлений в лингвистике почти не практиковалась проверка их реакции на перформативный контекст. Между тем есть причины думать, что число языковых фактов, небезразличных к перформативности, гораздо больше, чем можно предположить на основании априорных соображений.

П. Серио. Как читают тексты во Франции*

 

Следует признать…, что сам термин дискурс получает множество применений. Он означает, в частности:

1) эквивалент понятия «речь» в соссюровском смысле, т.е. любое конкретное высказывание,

2) единица, по размеру превосходящая фразу, высказы­вание в глобальном смысле; то, что является предметом исследования «грамматики текста», которая изучает последовательность отдельных высказываний,

3) в рамках теорий высказывания или прагматики дискурсом называют воздействие высказывания на его получателя и его внесение в «высказывательную» ситуацию (что подразумевает субъекта высказывания, адресата, мо­мент и определенное место высказывания);

4) при специализации значения 3 «дискурс» обозначает беседу, рассматриваемую как основной тип высказывания;

5) у Бснвениста «дискурсом» называется речь, присва­иваемая говорящим, в противоположность «повествова­нию», которое разворачивается без эксплицитного вмешательства субъекта высказывания;

6) иногда противопоставляются язык и речь (langue / discours) как, с одной стороны, система мало дифференци­рованных виртуальных значимостей и, с другой, как дивер­сификация на поверхностном уровне, связанная с разнооб­разием употреблений, присущих языковым единицам. Раз­личается, таким образом, исследование элемента «в языке» и его исследование «в речи»;

7) термин «дискурс» часто употребляется также для обозначения системы ограничений, которые накладывают­ся на неограниченное число высказываний в силу опреде­ленной социальной или идеологической позиции, когда речь идет о «феминистском дискурсе» иди об «адми­нистративном дискурсе», рассматривается не отдельный частный корпус, а определенный тип высказывания, кото­рый предполагает общность, присущую феминисткам или администрации;

8) по традиции А.Д.* определяет свой предмет исследо­вания, разграничивая высказывание и дискурс.

Высказывание – это последовательность фраз, заключенных между двумя семантическими пробелами, двумя остановками в коммуникации; дискурс – это высказывание, рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, который им управляет. Таким образом, взгляд на текст с позиций его структурирования «в языке» определяет данный текст как высказывание; лингвистическое исследование условий производства текста определяет его как «дискурс».

В силу этого дискурс для А.Д. (анализа дискурса) отнюдь не является пер­вичным и эмпирическим объектом, имеется в виду теорети­ческий (конструированный) объект, который побуждает к размышлению об отношении между языком и идеологией. Понятие дискурса открывает трудный путь между чисто лингвистическим подходом, который основывается на при­знанном забвении истории, и подходом, который растворя­ет язык в идеологии.

 

Ж. Гийому, Д. Мальдидье. О новых приемах интерпретации, или Проблема смысла с точки зрения анализа дискурса *

 

<…> Термин дискурс даже в самой лингвистике, где он и появился, печально известен своей многозначностью. Когда и в каких случаях сталкивается лингвист с понятием дис­курса? Можно схематично определить три точки зрения лингвистов на два главных значения этого термина.

Во французской лингвистике главенствует концепция, восходящая к Бенвенисту: дискурс не является простой сум­мой фраз, при его рождении происходит разрыв с грамма­тическим строем языка. Дискурс – это такой эмпиричес­кий объект, с которым сталкивается лингвист, когда он от­крывает следы субъекта акта высказывания, формальные элементы, указывающие на присвоение языка говорящим субъектом. Подобное определение дискурса приводит к появлению в лингвистике двух противоположных подходов: первый из них вписывается в перспективу (структуру), на­меченную еще Бенвенистом. Считается, что для Бенвениста термины «язык» и «дискурс» были четко противопоставле­ны: это два разных мира, разных, но тесно связанных. За пределами «лингвистики как изучения языка», занимаю­щейся «языком как знаковой системой», вырисовывается место для другой лингвистики, объектом которой будет "функционирование языка в живом общении». Путь лин­гвистики как изучения дискурса открыт, таким образом, для языковедов

И действительно, это направление развивается, часто ориентируясь на типологические цели: описание признаков и типов функционирования дискурса и их связей с конкрет­ными субъектами, с особенностями ситуаций и обществен­ных институтов, приводящими, таким образом, к определе­нию научного, педагогического и других типов дискурса (см.: Simonin – Grunbach 1975).

Но лингвист может также подойти к понятию дискурса совсем с другой стороны. Случается, что он сталкивается с дискурсом как с пределом языка и лингвистики. Выявление субъекта акта высказывания, следы взаимосвязи с контекс­том, некоторые типы функционирования дискурса заставля­ют вспомнить о пределах возможностей лингвистического формализма и о трудностях, возникающих в случае приме­нения исключительно формальных подходов к языку. Дис­курс в таком случае является для лингвиста лишь «оборот­ной стороной языка», сферой теоретических трудностей (Arrive, Gadet, Galmiche 1986).

Другое значение термина позволяет примирить лин­гвиста с дискурсом. Для этого он должен выйти в своих ис­следованиях на мсжфразовыи уровень, т.е. заниматься изу­чением единиц, больших, чем предложение. Его цель – анализировать возможные дискурсные построения, законо­мерности, проявляющиеся на уровне некоторых явлений, таких, как анафора, возникающих в мсжфразовых связях. Таким образом, грамматика дискурса противопоставлена грамматике предложения… <…>