В 1911 г., обращаясь к матерям и призывая их быть внимательнее к речи собственных детей, К. И. Чуковский писал: «Для нас все слова уже готовы, скроены и сшиты, и голова у каждого из нас -как оптовый склад таких готовых форм, «магазин готового платья». У детей — это мастерская — все мерится и шьется, творится каж-минуту заново, каждую минуту сначала, — все — вдохновение 11 творчество». Ему удалось вовлечь многих в увлекательную рабо-ТУ по сбору детских речевых инноваций.
Дэн Слобин, известный исследователь детской речи, имел вс основания назвать словесные инновации русских детей «малень ким чудом русской речи» (51оЫп, 1966). В самом деле, любой ребе-нок, овладевающий русским языком, сочиняет большое количество новых слов и непривычных для нашего слуха новых форм уже существующих слов. Выражаясь языком современной лингвистики русские дети отличаются особой лингвокреативностью. Связана ли эта лингвокреативность с особенностями их психической деятельности или со спецификой усваиваемого ими родного языка?
Несомненно, причина кроется в особенностях языка. Русский язык, в отличие, например, от английского или немецкого, характеризуется сложно организованной системой правил, управляющих словообразовательными и формообразовательными процессами. При этом дело не в количестве правил (анализ показывает, что дети справляются с большим их числом), а в сложности и противоречивости устройства самого языкового механизма: существует многоэтапная и не всегда в достаточной степени предсказуемая система переходов от общих правил к частным, от частных — к единичным исключениям. Есть важная особенность, определяющая последовательность усвоения ребенком языковых фактов: он всегда постигает в первую очередь самые общие закономерности, а значительно позднее — частные правила, представляющие собой конкретизацию общих закономерностей применительно к группам слов, объединенным тем или иным общим признаком, и уже в самую последнюю очередь знакомится с исключениями.
К. И. Чуковский был совершенно прав, когда, анализируя удивительный феномен детского словосочинительства, утверждал, что мы кажемся ребенку законодателями, нарушающими свои собственные законы, и дети не виноваты в том, что в грамматике не соблюдается строгая логика. Если бы наш язык был устроен более простым способом, не было бы пространства для детского слово- и формотворчества.
Сложность словообразовательной системы заключается в следующем: существует значительное число синонимичных, параллельных словообразовательных моделей, причем выбор одной из них в большинстве случаев определяется лишь традицией. Почему, в самом деле, того, кто учит, принято называть учителем, а того, кто курит, — не КУРИТЕЛЕМ, а курильщиком! Почему тот, кто продает, именуется продавец, а тот, кто покупает, вовсе не ПОКУПЕЦ, а покупатель? Все мы помним разговор из книги «От двух до пяти»: «Давай играть: ты будешь покупатель, а я продавателъ». — <Л продавателъ, а продавец». — «Ну ладно, давай, ты будешь продв' вец, а я ПОКУПЕЦ».
3 этой беседе отчетливо выявляется стремление ребенка к ло-гичности, последовательности — он хочет, чтобы изменениям в смысле при переходе от одного слова к другому соответствовали аналогичные стандартные изменения в форме. Дети стремятся к симметричности языкового знака, к установлению однозначных соотношений между формой и значением. Однако в нашем языке симметрия сторон знака давно нарушена — одно и то же содержание может быть выражено разнообразными формами (вариативность, синонимия), и в то же время одна и та же форма может соотноситься с разными смыслами (полисемия). Дети (в большинстве случаев бессознательно, но иногда и вполне осознанно) «исправляют» наш язык, отступая от общего словоупотребления, от языковой нормы.
Усвоив ту или иную словообразовательную модель, ребенок «запускает» ее в действие, не учитывая традиционно налагаемых на нее ограничений. Каждый раз в сознании ребенка происходит решение своего рода уравнения с одним неизвестным: ПРОДАВАТЕЛЬ — продавец, покупатель— ПОКУПЕЦ. Искомым является форма, но может быть и смысл.
Итак, наличие большого числа вариативных речевых моделей затрудняет выбор и приводит к тому, что сконструированное ребенком слово попадает в разряд инноваций. Ребенок заполняет некоторую лакуну в языке, но лакуна эта относительная, так как есть эквивалентная по смыслу единица во взрослом языке. Приведем некоторые примеры заполнения таких относительных лакун.
«Я так быстро расту, что скоро папу ОБРАСТУ», — говорит четырехлетний Сережа К. Нормативное слово перерасту эквивалентно по смыслу, но образовано с помощью другой приставки. Заметим, что дух соревновательности в детском слове выражен с большей определенностью (синонимы обогнать и перегнать). «Наш мотоцикл не таким ГУДОМ гудит», — отмечает пятилетний Саша П. В нормативном языке есть отглагольное существительное нужного смысла, образованное с помощью суффикса -НИ} (гудение}, но оно игнорируется ребенком. К тому же короткого слова требует контекст, ведь в аналогичных ситуациях употребляются именно короткие слова.
Ребенок проходит мимо отглагольного существительного на ~НИЕ, но это не значит, что он не использует данный суффикс в своих инновациях. Напротив, это один из самых любимых суффиксов: «Не хочу есть. Надоело уже ЕНИЕ» (еда),« Чувствую — БОЛЕ-НИЕ поднимается уже куда-то к горлу» (боль),«Мы уже совсем охрипли от СМЕЯНИЯ» (смеха}.
Лишь в некоторых случаях во взрослом языке находятся нуж-нЫе слова, образованные с помощью других словообразовательных
средств. Зачастую детское слово заполняет абсолютную лакуну, т е попадает в разряд инноваций не потому, что образовано каким~тп отличным от избранного нашим языком способом, а потому что наш язык слова, выражающего данный смысл, не создал. Такая ситуация встречается чаще, чем кажется на первый взгляд, ведь отнюдь не любой смысл получает в языке словесное обозначение (часто мы довольствуемся описательными конструкциями, т. е. употребляем словосочетания). Ребенок, реализуя потенции словообразовательного механизма, дает однословную номинацию тому или другому явлению, которая, независимо от того, какая модель была использована, неизбежно попадает в число инноваций. Мы говорим опуститься на цветок, ребенок — ПРИЦВЕТОЧИТЬСЯ («Ты только посмотри, какая бабочка ПРИЦВЕТОЧИЛАСЫ»). Мы говорим без помощи весел, ребенок — короче и выразительнее: БЕЗВЕСЕЛЬНО («Лодка разогналась, теперь БЕЗВЕСЕЛЬНО плывет»). Мы говорим: ребенок ведьмы, а малыш — ВЕДЬМЕЖОНОК.
Взрослые говорят: