Почему естественный язык является объектом современной филологии?
Одинаково ли отношение языка к литературе и сетературе? Ответ аргументируйте. (Понятие литературы можно заимствовать из учебников по введению в литературоведение, из энциклопедических изданий.)
Приведите фактический материал из русского (родного), изучаемых вами иностранных языков в пользу понимания языка, предложенного Ф. де Соссюром.
Приведите фактический материал из русского (родного), изучаемых вами иностранных языков в пользу понимания языка, предложенного В. фон Гумбольдтом.
Докажите утверждение: «Сложность природы языка состоит в том, что он есть и деятельность и система знаков одновременно». Не обнаружены ли факты, которые противоречат этому суждению?
В чем состоит значимость Языка для языкознания? для литературоведения?
Тезис «Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли» (А.А. По-тебня) раскрывает проблему говорения / понимания применительно только к художественной коммуникации? или и к другим ее видам? Приведите фактический материал рго е1 соШга.
В чем заключается сущность функционального понимания языка? Почему оно плодотворно для филологии? Каковы т о ч к и с о п р и к о с н о в е н и я языка как системы и языка в действии!
Из своего коммуникативного опыта приведите примеры взаимодействия языка с другими знаковыми системами. Что в языке изучает лингвистика? литературоведение? Что такое семиотика? гуманитарная семиотика? Определите язык как объект современной филологии.
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ Р. Барт. Предисловие к «Словарю Ашетт»
Что может быть благоразумнее, чем словарь? Он информирует-дает сведения, даже учит, если взять на себя труд его читать, а не только: заглядывать в него для справок; без долгих речей, без пустой риторики он строго, демократично, каждому желающему выдает знание. И однако же эта крепко сбитая, даже в чем-то упрощенная вещь (если учесть, из какого сложнейшего сплетения фактов, понятий, материй состоит мир) молчаливо ставит перед нами (нет ничего менее болтливого, чем словарь) важнейшие, острейшие, быть может даже самые головокружительные проблемы, которые дано знать и обсуждать человеческому уму.
Первая из них связана с бесконечностью слов в языке. Никто не знает, из скольких слов состоит французский язык. Язык меняется с каждой минутой, в каждом новом месте, по ходу произнесения бесчисленных новых речей; иногда такое новое слово (или даже не новое, а просто «перевранное» старое) разносится, распространяется, «приживается», его можно уловить и ввести в словарь (возможно, впрочем, что оно оттуда скоро исчезнет). Словарь непрерывно борется с временем и пространством (социальным, региональным, культурным), йо всякий раз терпит поражение; жизнь всегда шире и быстрее, она берет верх — не над языком, а над его кодификацией. Поэтому требуются все новые и новые словари. Поэтому также при создании каждого нового словаря вновь возникает идея «главного»: коль скоро все множество слов необъятно, зафиксируем какой-нибудь релевантный уровень (в зависимости от специальности словаря или читательской аудитории), который избавит нас от тревожной бесконечности и позволит создать словарь законченный в силу отборности своего словника; возможность работать с ним — великое облегчение; но не будем обманываться — он составляет лишь небольшую надводную часть айсберга. Во всяком случае, зная это, мы можем разглядеть в скромном предмете, который многие считают лишь простым справочным инструментом, главную загадку вселенной — ее бесконечность или, пользуясь не столь метафизическим словом, ее неуловимость.
Теперь второй источник головокружения. Мы собрали слова, дали м дефиниции — получается словарь. Мы собрали вещи (разумеется, обладающие именами), дали им описание — получается энциклопедия. Иногда, как в настоящем словаре, обе операции сочетаются вместе, получается словарь слов и вещей, энциклопедический словарь. Хотя взаимодополнительность обеих операций — нормативной (определить употребление слов) и дескриптивной (описать особенности вещей) — ощущалась у нас уже начиная с XVII века, подобных словарей-энциклопедий как будто немного. Это довольно парадоксальный факт: ведь на самом деле — и здесь открывается сложнейший философский СПОр _ каждое слово влечет за собой вещь или целое скопище вещей, но также и каждая вещь может существовать для людей лишь будучи покрыта, освящена, признана некоторым словом. Слова отсылают к вещам? Да, но одновременно также и к другим словам. Поэтому разделение слов и вещей как двух обособленных и иерархически соотнесенных уровней является историческим явлением, что показал М. Фуко. Это разделение означает, что мы встаем на позицию реализма, который признает вещь в себе, вне говорящего о ней субъекта, а из слова делает простой инструмент коммуникации; такому воззрению в средние века противилась номиналистская традиция, побежденная, как и з -вестно, духом новоевропейской культуры. Со времен победы реализма мы полагаем, что, с одной стороны, говорим, а с другой — изготовляем вещи; с одной стороны, что-то произносим, украшаем и идеализируем, а с другой — что-то строим, производим, продаем, присваиваем; по одну сторону — искусство (слова), по другую — наука (факты). Хотя словарь сам является историческим продуктом такого буржуазного рассудка, но если приглядеться, то он его расшатывает: ведь для того чтобы описать вещь, перейти от слова к вещи, требуются другие слова, и так до бесконечности. Загляните хотя бы в настоящий словарь: что такое «лицо»? Часть черепа. Но что такое «часть», «череп»? По какому пРаву вы останавливаетесь здесь, а не идете дальше? Где кончаются слова? Что находится за ними? Язык — не только привилегия человека, но и его тюрьма. Об этом и напоминает нам словарь.
Наконец, третье удивительное свойство этой скромной, как считаЮт' веЩи: словарь выходит за рамки своей инструментальности. Мы Полагаем, что он — необходимое орудие познания, и это правда; но он Также и машина, производящая грезы; порождая сам себя, от слова к
слову, он в конечном счете сливается с нашей способностью воображе. ния. На словарной странице — или на нескольких страницах, которы все время так хочется листать, — перед нашим сознанием или зрение (если есть иллюстрации) проходят сильнейшие проводники грезы: ма; терпки, люди, эпохи, орудия, всевозможные явления Природы и общ& ства. Драгоценный парадокс: словарь одновременно и позволяет н а л » ' осваиваться, привыкать, и заставляет блуждать среди незнакомого; ой и укрепляет знание, и дает толчок воображению. Каждое слово — с л о в -но корабль: поначалу оно кажется закрытым, плотно запертым в своей точно пригнанной арматуре; но очень легко оно само собой пускается в плавание, устремляется к другим словам, другим образам, другим: желаниям; так получается, что словарь наделен поэтической функцией. Малларме и Франсис Понж приписывали ему утонченную творческую силу. Поэтическое воображение всегда отличается четкостью, и т четкости словаря — источник той радости, с какой читают его поэты и] зачастую дети.
К этим философским и поэтическим функциям следует прибавить ту ярчайшую роль, которую играет словарь в рамках исторически определенного общества, где мы живем. Во Франции словарь в разных своих формах был участником крупнейших идейных битв. Родившись в XVI веке, т.е. на заре нового времени, он динамично, зачастую пристрастно следовал тем завоеваниям, которых добивался дух объективности, а стало быть и терпимости; посредующая инстанция общедоступного з н а н и я , он п р и н и м а л участие в о б р а з о в а н и и демократической познавательной практики. Ныне, однако, встает новый вопрос. Распространение знаний зависит теперь не только от книг (а значит, и с л о -варей), но также (главным образом?) от так называемых массмедиа; а поскольку оно носит характер массовый, подвижный и неустойчивый (ибо осуществляется посредством речи, а не письма), то знание приобретает некую ложную естественность; мы не столько говорим, сколько слушаем, незаметно пропитываемся услышанным, переходим от одной приблизительной идеи к другой, ничего не подвергая проверке; ело-] ва становятся бессознательными мифами, поступая на службу к той мягкой (поскольку анонимной) власти, какой обладают ныне пресса, радио, телевидение; нам говорят все больше и больше, мы же говорим все хуже и хуже. Словарь призывает нас к порядку. Он говорит нам, что настоящее общение, честный обмен мнениями возможны лишь
строгом использовании тонких нюансов языка. Иногда я слышу,
П^ ркоего автора упрекают в том, что он пишет на «специальном жар-
какне* с .о „„
мне хочется ответить таким людям словами Валери: «Вы что, из
гонел»Ю; Деи> Длякого не существует словарь?» Словарь напоминает нам, чТо язык не дан нам раз навсегда от рождения; что никто сам по себе является образцом ясности; что доброкачественное общение не может быть плодом словесной вялости; одним словом, что каждый из нас должен бороться с языком, что эта борьба длится непрестанно, что длянее нужно оружие (такое, как словарь), — настолько обширен, могуч и хитер наш язык. То, что словари упорно живут и обновляются, что их создают и изготовляют с величайшей заботой, — все это говорит о том, что они заключают в себе какой-то обет перед обществом: раз уж конфликты между людьми неизбежны (как нас в том уверяют), то пусть хотя бы они никогда не вспыхивают из-за словесных недоразумений. Слова, увы, не бывают ни правдивы, ни ложны, ибо язык не властен доказывать собственную истинность; но они могут быть верными, как ноты, — и вот к такой музыке языковых отношений и призывает нас хороший словарь.
Цит. по: Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры.