Аспекты изучения текста в филологических науках

В филологических науках текст изучается и как объект фи­лологии, и отдельно каждой из филологических наук.

Изучая текст как объект, филология рассматривает в нем то общее, что значимо для всех филологических наук. Это функ­циональная природа текста, его важнейшие признаки, место в мире текстов, способность взаимодействовать с ними.

Филологическая дисциплина, изучающая текст, получила название теории текста.

Наряду с гуманитарной семиотикой теория текста обеспечи­вает единство лингвистики и литературоведения как филологи­ческих наук, служит в современной филологии интегрирующим началом. Каждая из филологических наук имеет свои задачи изучения текста.

Лингвистика изучает текст как лингвистическийобъект. Традиционно лингвистика помещает текст в синтаксисе: текстрассматривается как единица более высокого уровня, чем пред­ложение, и з а м ы к а е т собой р я д с и н т а к с и ч е с к и х единиц: словосо­четание — простое предложение — сложное предложение — текст. В 1960—1970-х годах в совокупности наук о языке сложилось


 

ТС
П

ельное направление, которое исследует текст, — лингвистика°ткста Главная задача ее состоит в том, чтобы раскрыть сущ-ть текста в его отношении к другим лингвистическим едини­м установить признаки текста как лингвистического объекта, явила создания текста и понимания его смысла. Лингвистика зучает все типы, виды, разновидности текстов.

В литературоведении текст значим как аспект художест­венного произведения.Здесь текст, по определению британ­ского философа и литературоведа Терри Иглтона, которого сочувственно цитирует Н.Н. Михайлов, есть «речевое про­изведение, обособленное от какой-либо конкретной речевой ситуации, и потому открытое для самых различных интерпре­таций различными читателями»9. «Обособление» литературно-художественного произведения от конкретной речевой си­туации вполне объяснимо: текст создается посредством языка художественной литературы — знаковой системы особого рода. Так, лирическое стихотворение А.С. П у ш к и н а « И . И . Пущину», начатое на другой день после посещения Пущиным опального поэта, воспринимается как послание всем друзьям:

Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой двор уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил. <...>

И лингвистика, и литературоведение имеют свои специали­зированные научные дисциплины, изучающие разные грани текста. Так, в лингвистике выделяется, например, стилистика текста; в литературоведении большую роль играет текстология.

Текст значим и для гуманитарного знания в целом. Этот те­зис выдвинул еще М.М.Бахтин. Рассуждая об исследовании в гуманитарных науках, он заметил: «Каковы бы ни были цели ис­следования, исходным пунктом может быть только текст».

21 Ромодановская Е.К. Сибирь и литература. XVII век. Новосибирск, °02. С. 242.


 




ведении, тогда как многие создания современной литературы вовсе це являются текстами. Различие здесь вот в чем: произведение есть веще. ственный фрагмент, занимающий определенную часть книжного про­странства (например, в библиотеке), а Текст — поле методологических операций (ип с Ь а т р т ё Ы ю с Ы о ^ и е ) . Эта ОППОЗИЦИЯотчасти напоми­нает (но отнюдь не дублирует) разграничение, предложенное Лаканом-«реальность» показывается, а «реальное» доказывается; сходным обра­зом произведение наглядно, зримо (в книжном магазине, в библиотеч­ном каталоге, в экзаменационной программе), а текст — доказывается высказывается1 в соответствии с определенными правилами (или п р о -тив известных правил). Произведение может поместиться в руке, текст размещается в языке, существует только в дискурсе (вернее сказать что он является Текстом лишь постольку, поскольку он это сознает). Текст — не продукт распада произведения, наоборот, произведение есть шлейф воображаемого, тянущийся за Текстом. Или иначе: Текст ощу­щается только в процессе работы, производства. Отсюда следует, что Текст не может неподвижно застыть (скажем, на книжной полке), он по природе своей должен сквозь что-то двигаться — например, сквозь произведение, сквозь ряд произведений.

 

2. Точно так же Текст не ограничивается и рамками добропорядоч­ной литературы, не поддается включению в жанровую иерархию, даже в обычную классификацию. Определяющей для него является, напро­тив, именно способность взламывать старые рубрики. <...>

<...>

<...> можно сказать, что Текст всегда в буквальном смысле пара­доксален.

 

3. Текст познается, постигается через свое отношение к знаку. П р о -изведение замкнуто, сводится к определенному означаемому. Этому означаемому можно приписывать два вида значимости: либо мы п о -лагаем его явным, и тогда произведение служит объектом науки о

' В подлиннике обыгрываются возвратные глаголы зе о'ётопг.гег, зе топ-г.гег, зе раг1ег; дословный перевод: «"реальность" показывается, а "реальное обнаруживается..., текст обнаруживается, выговаривается...» — Прим. ред.


вальных значениях (филологии), либо мы считаем это означаемое " ым, глубинным, его нужно искать, и тогда произведение подле-Т31 ведению герменевтики, интерпретации (марксистской, психоана-5КИТ[ЧеСКОй, тематической и т. п.). Получается, что все произведение Л целом функционирует как знак; закономерно, что оно и составляет о ну из основополагающих категорий цивилизации Знака. В Тексте, напротив, означаемое бесконечно откладывается на будущее; Текст клончив, он работает в сфере означающего. Означающее следует представлять себе не как «видимую часть смысла», не как его мате­риальное преддверие, а, наоборот, как его вторичный продукт (аргёз-соир)- Так же и в бесконечности означающего предполагается не не­выразимость (означаемое, не поддающееся наименованию), а игра; порождение означающего в поле Текста (точнее, сам Текст и является его полем) происходит вечно, как в вечном календаре, — причем не органически, путем вызревания, и не герменевтически, путем углу­бления в смысл, но посредством множественного смещения, взаимо­наложения, варьирования элементов. Логика, регулирующая Текст, зиждется не на понимании (выяснении, «что значит» произведение), а на метонимии; в выработке ассоциаций, взаимосцеплений, пере­носов находит себе выход символическая энергия; без такого выхода человек бы умер. Произведение в лучшем случае лалосимволично, его символика быстро сходит на нет, т.е. застывает в неподвижности; зато Текст всецело символичен; произведение, понятое, воспринятое и принятое во всей полноте своей символической природы, — это и есть текст. Тем самым Текст возвращается в лоно языка: как и в языке, в нем есть структура, но нет объединяющего центра, нет закрытости. (К структурализму иногда относятся с пренебрежением, как к «моде»; между тем исключительный эпистемологический статус, признан­ный ныне за языком, обусловлен как раз тем, что мы раскрыли в нем парадоксальность структуры — это система без цели и без центра.)

 

4. Тексту присуща множественность. Это значит, что у него не пРосто несколько смыслов, но что в нем осуществляется сама множе-

множественность неустранимая, а мирного сосуществования смыс-Текст пересекает их, движется сквозь них; поэтому он не под-

ственность смысла как таковая

Не просто допустимая. В Тексте нет мирного сосуществования смыс-

лов


 




дается даже плюралистическому истолкованию, в нем происходи взрыв, рассеяние смысла. Действительно, множественность Тексту вызвана не двусмысленностью элементов его содержания, а, еслц можно так выразиться, пространственной многолинейностъю о з н а -чающих, из которых он соткан (этимологически «текст» и значит «ткань»). Читателя Текста можно уподобить праздному человеку, к о -торый снял в себе всякие напряжения, порожденные воображаемым и ничем внутренне не отягощен; он прогуливается (так случилось о д -нажды с автором этих строк, и именно тогда ему живо представилось что такое Текст) по склону лощины, по которой течет пересыхающая река (о том, что река пересыхающая, упомянуто ради непривычности обстановки). Его восприятия множественны, не сводятся в какое-либо единство, разнородны по происхождению — отблески, цветовые пятна, растения, жара, свежий воздух, доносящиеся откуда-то х л о -пающие звуки, резкие крики птиц, детские голоса на другом скло­не лощины, прохожие, их жесты, одеяния местных жителей вдалеке или совсем рядом; все эти случайные детали наполовину опознавае­мы — они отсылают к знакомым кодам, но сочетание их уникально и наполняет прогулку несходствами, которые не могут повториться иначе как в виде новых несходств. Так происходит и с Текстом — он может быть собой только в своих несходствах (что, впрочем, не г о -ворит о какой-либо его индивидуальности); прочтение Текста — акт одноразовый (оттого иллюзорна какая бы то ни было индуктивно-дедуктивная наука о текстах — у текста нет «грамматики»), и вместе с тем оно сплошь соткано из цитат, отсылок, отзвуков; все это языки культуры (а какой язык не является таковым?), старые и новые, кото­рые проходят сквозь текст и создают мощную стереофонию. Всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски «источников» и «влияний» соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат — из цитат без кавычек. Произведение не противоречит ни одной фило­софии монизма (при том что некоторые из них, как известно, непри­миримые враги); для подобной философии множественность есть мировое Зло. Текст же, в противоположность произведению, мог бы избрать своим девизом слова одержимого бесами (Евангелие от Мар'


1(3 д 9):«Легион имя мне, потому что нас много». Текст противо-
1т пуроизведению своей множественной, бесовской текстурой, что
сто" , „ ,

пособно повлечь за собой глубокие перемены в чтении, причем в тех

„ областях, где монологичность составляет своего рода высшую сзмыл

заповедь: некоторые «тексты» Священного писания, традиционно от-анные на откуп теологическому монизму (историческому или ана-огическому), могут быть прочитаны с учетом дифракции смыслов, те в конечном счете материалистически, тогда как марксистская ин­терпретация произведений, до сих пор сугубо монистическая, может благодаря множественности обрести еще большую степень материа­лизма (если, конечно, марксистские «официальные институты» это допустят).

<...>

 

7. С учетом этого можно полагать (предлагать) еще один, послед­ний, подход к Тексту — через удовольствие. <...> Конечно, произве­дение (некоторые произведения) тоже доставляет удовольствие: я могу упоенно читать и перечитывать Пруста, Флобера, Бальзака и даже — почему бы и нет? — Александра Дюма. Однако такое удо­вольствие, при всей его интенсивности, даже полностью избавлен­ное от любых предрассудков, все же остается отчасти удовольстви­ем потребительским (разве что прилагать чрезвычайные усилия для его критики): ведь хотя я и могу читать этих авторов, я вместе с тем знаю, что не могу их пере-писать (что ныне уже невозможно пи­сать «так»); одно лишь осознание этого довольно грустного факта отторгает меня от создания подобных произведений, причем такая °тторгнутость и есть залог моей современности (быть современным человеком — не значит ли это досконально знать то, что уже нельзя начать сначала?). Что же касается Текста, то он связан с наслаж­дением, т.е. с удовольствием без чувства отторгнутости. Текст осу­ществляет своего рода социальную утопию в сфере означающего; °пережая Историю (если только История не выберет варварство), °н Делает прозрачными пусть не социальные, но хотя бы языковые °тнощения;в его пространстве ни один язык не имеет преимущества


 




перед другим, они свободно циркулируют (с учетом «кругового» значения этого слова). <...>

Цит. по: Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 19д4