Поскольку основой художественного текста является построение вымышленного мира, текст неизбежно оказывается объектом и такой дисциплины, как психиатрия, которая исследует не только специфику, но и "неадекватность субъективной отражательной деятельности" (Портнов, Федотов 1971, 5) человека.
Прежде, чем перейти к фактологическому материалу, остановимся на вопросе о патологии, акцентуации и норме в личности.
Патология личности — это значительное отклонение от нормы, проявляющееся в асоциальном поведении и нарушенном сознании. Акцентуированная личность отличается чрезмерной выраженностью отдельных черт характера и их сочетаний, представляя собой крайний вариант нормы. Акцентуированная личность, как правило, не адаптирована к окружающей среде или находится в конфликте с ней. Существенной чертой акцентуированной личности является также неадекватность ее отражательной способности. Реальное положение дел расходится с тем, как акцентуированная личность отражает его в своем сознании. При этом расхождение между реальностью и представлениями о ней углубляет конфликт с обществом и внешним миром.
Именно эти два фактора входят в определение психиатрической болезни. Первый — "нарушения произвольной адаптации человека к условиям внутренней и внешней среды". Второй фактор, являющийся в большинстве случаев причиной дезадаптации, — "неадекватность субъективной отражательной деятельности" (там же, 5).
С этой точки зрения, норма представляется крайне желательным состоянием личности. Однако, по мнению Леонгарда, абсолютно нормальный человек — это человек без всякого выражения собственной личности, человек, который ни к чему не стремится, ничего не хочет, а действует только по чужой указке. По его данным, 50% жителей Восточного Берлина имели в свое время черты акцентуированной личности (Леонгард 1981, 18).
В русской игровой речи встречается такая странная фраза: "В действительности все не так, как. на самом деле" (Белянин, Бутенко 1994, 27). Обращаясь к художественному тексту, можно тоже сказать, что и в нем все не совсем так, как на самом деле. Искаженное, нереалистическое, а порой и патологическое представление о мире (а тем более конфликт реального и вымышленного), существующее во многих художественных текстах, сближает вербализованные в них картины мира с представлениями о мире, характерными для акцентуированного сознания. Именно это делает возможным анализ литературы по психиатрическим критериям.
При этом, как полагал М.С.Роговин, следует иметь в виду, что природа психических заболеваний настолько сложна, а сама психическая симптоматика имеет настолько разнородную сущность, что не всегда можно поставить однозначный диагноз.
И все же есть все основания соглашаться с высказыванием Фрейда по этому вопросу: "Предмет психиатрии — болезненное в человеке, и, когда эта наука пытается исследовать гениальную личность, ее нередко обвиняют в стремлении "очернить великое и втоптать в грязь возвышенное", в том, что она с удовольствием принижает выдающихся людей до уровня обычных своих несчастных пациентов. Но в действительности, — продолжает Фрейд, — наши цели отнюдь не те, какие приписывают нам несведущие люди. Науке ценно все то, что доступно пониманию в любых объектах, и мы полагаем, что для великого человека вовсе не унизительно подчиняться некоторым законам, общим и для нормального, естественного, и для болезненного" (Фрейд 19906, 3).
Следует, однако,, отметить, что вопрос о постановке диагноза творческой личности представляется неоднозначным прежде всего с точки зрения общепринятой морали. Более глубоко подходит к этому вопросу известный отечественный психиатр М.И.Буянов. "Поэт Пушкин, — пишет он, — не может быть объектом психиатрического изучения, но человек по фамилии Пушкин может быть таким объектом, независимо от того, талантлив он или нет, но при условии, разумеется, что имеются основания для психопатологического исследования" (Буянов 1989, 187).
Мы разделяем эту позицию и считаем, что в ряде случаев исключительно в целях научного анализа можно говорить о наличии психического отклонения у творческой личности.
Так, основатель биосоциологической теории Ломброзо в книге "Гениальность и помешательство" (1892) приводил многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений. Продукты их творчества рассматривались ученым как подтверждение медицинских диагнозов.
Ломброзо писал: "Отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры" (Ломброзо 1990, 18), и "отличие гениального человека от обыкновенного ... заключается в утонченной и почти болезненной впечатлительности первого" (там же, 21). "Гений раздражается всем, что для обыкновенных людей кажется просто булавочными уколами, то при его чувствительности уже представляется ему ударом кинжала" (там же, 23).
Словно в подтверждение этих мыслей многие психиатры приводят немало фактов, свидетельствующих о "странном" поведении творческих личностей (Леонгард 1981, 129; см. там же, 19-20: Неплох 1991, 41-42; Семке 1991, 105-106, 108) и при этом обсуждают вопрос о квалификации этой особой психической организации всех творческих личностей.
Так, Моро де Тур считал, что "гений — это невроз" (цит. по: Гончаренко 1991, 355), а русский психолог П.И.Карпов писал: "... все гении ... суть циклотимики, мыслящие по шаблону, свойственному и больным циркулярным психозом" (Карпов 1926, 116).
Иную, хотя и сходную основу творчества, видит много пишущий на эту тему М.И.Буянов: "Хотя все творческие личности отличаются друг от друга бесконечным множеством разных личностных свойств, у большинства из них имеется одна общая особенность — все они печальны, тревожны, довольно мрачно смотрят на мир. Это свойство многих людей литературы и искусства.... Бенджамин Раш ... называл это "тристиманией" (от лат. слова tristia - грусть). Среди тех великих писателей, поэтов, живописцев, которые так или иначе попадали в поле зрения психиатра, преобладали люди с печальным взглядом на жизнь ... Одержимость художника безысходным чувством печали и есть одна из решающих особенностей душевной жизни выдающихся людей из мира искусства и литературы" (Буянов 1989, 236).
Ломброзо, отмечая, что творческая личность "во всем находит повод к глубокой, бесконечной меланхолии", указывал также и на ее "способность перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования" (Ламброзо, 1990, 24). Иными словами, он видел в писателе как депрессивность, так и паранойяльность.
В свою очередь Моро де Тур (Tours 1859) утверждал родство между вдохновением и маниакальным состоянием, поскольку для того и другого характерны быстрые и непредвиденные ассоциации и представления, оригинальное воображение, чувствительность, превосходящая нормальную (Арнаудов 1970, 39), что свойственно не столько личности, которая творчески проявляется в обыденной жизни (это нормально), сколько личности, характеризующейся значительными творческими достижениями (Richards 1990).
В то же время наблюдения показывают, что поэты и художники отличаются прежде всего экзальтированным темпераментом (Леонгард 1981, 129), писатели тоже "часто обладают в известной мере порывистой, лабильной психикой" (там же, 339) и склонны к алкоголизму (Post 1996), а у поэтов чаще встречается маниакально-депрессивное состояние (bipolar affective psychoses — там же).
Такие высказывания свидетельствуют, на наш взгляд, не только о разном понимании феноменологии психической жизни (или о возможных терминологических расхождениях), но и о большом разнообразии внутренней жизни творческой личности, что требует более дифференцированного подхода к ее проявлениям в творчестве.
Правомерность такого подхода подтверждается и тем, что психиатры говорят о различных диагнозах у разных писателей.
Так, касаясь общих для всех творческих личностей отклонении, Ломброзо писал о том, что у ряда писателей врачи наблюдали эпилепсию. Он называет имена Мольера, Петрарки, Бальзака, итальянской поэтессы А.Милли (Ломброзо 1992, 16) Свифта (там же, 87-90; Арнаудов 1970, 45), Флобера (там же; Ломброзо 1992, 16). Общеизвестным фактом является эпилепсия Достоевского (Александровский 1977, 180-181; Буянов 1989, 183; Ломброзо 1892, 89-90; Неплох 1991, 42). Психиатры также говорят об эпилептической психопатии (Буянов 1989,181), а также шизофрении и ипохондричности в юношеские годы этого писателя (там же, 181).
Достаточно частым является и диагноз депрессия. Его ставили молдавскому поэту М.Элинеску (там же, 215-221); японскому писателю Акутагава Рюноске (там же, 167); венгерскому поэту Аттиле Божеву, покончившему с собой в 32 года (там же, 139-142). Близкое к нему состояние ипохондричности — как склонности к озабоченности собственным здоровьем — было характерно, по мнению психиатров, и для Гоголя (там же, 167). Утрата смысла жизни и меланхолия, отраженная в романе Лермонтова "Герой нашего времени", несомненно находит свою корреляцию в "психологической инфраструктуре" личности самого автора (Axelrod 1993).
Относительно много конкретных указаний и на маниакально-депрессивный психоз. Так, наличие "острой мании с генерализованным бредом и депрессией" определяют у Ван Гога (Буянов 1989, 189-215: Александровский 1977, 178-179).
Достаточно часто в работах о творчестве встречается упоминание о шизофрении и шизотимии. Так, Кречмер считает шизотимиком Шиллера (Кречмер 1982, 244). Он же считал немецкого поэта И.Гёльдерлина шизоидом (там же, 232-233, 235), тогда как Буянов ставит ему диагноз шизофрении (Буянов 1989, 172-173), Ясперс отмечает его аутизм, а Леонгард причислял его к аффективно-экзальтированным личностям (Леонгард 1981, 128). По мнению же С. Цвейга (который, правда, был не психиатром, а литератором), Гелдерлин страдал неврастенической меланхолией (Цвейг 1992, 151). О том, что Бунин был "интровертом с сильным ощущением своего внутреннего "Я", пишет Д.И.Кирнос, подтверждая это анализом литературных текстов (Кирнос 1992, 40).
Норвежскому писателю Юхану Августу Стриндбергу Кречмер ставит диагноз шизофрения (Кречмер 1982, 233-235). Однако Леонгард на том основании, что тот "в зрелом возрасте страдал бредом преследования" (Леонгард 1981, 320), склонен считать это заболевание паранойей (о которой в целом значительно меньше упоминании).
Мало упоминается и об истерии. Так Леонгард причисляет к демонстративным личностям только немецкого прозаика Карла Мея (там же, 58-61), утверждавшего, что он был лично знаком с героем своих романов Чингачгуком.
Проблеме ранимости психики и страданий творческой личности регулярно посвящаются дискуссии в листе интернета "Arco'AArt & Literature, Psychology and Communication).
Большое количество фактического материала в отношении отклонении в сексуальной сфере писателей содержится в психоаналитической литературе. Упомянем лишь о Гёте (Шерток, Соссюр 1991, 131), Бальзаке (там же), Мопассане, у которого в самые продуктивные годы наступил прогрессивный паралич как следствие сифилиса (Буянов 1994, 31-33).
Следует отметить, что такое углубление в психику автора, на первый взгляд, кажущееся бесцеремонным, не является изобретением последнего времени, а ведет свои традиции от биографического метода в литературоведении, основателем которого считается французский литератор Ш.О.Сент-Бёв.
В "Литературных портретах" и критических этюдах Сент-Бёв стремился показать особенности творчества писателя через его биографию. В известном очерке "Пьер Корнель" (1829) он так сформулировал идею своего метода: "В области критики и истории литературы нет, пожалуй, более занимательного, более приятного и вместе с тем более поучительного чтения, чем хорошо написанная биография великих людей..., тщательно составленные, порою даже несколько многословные, повествования о личности и творениях писателя, цель которых — проникнуть в его душу, освоиться с ними, показать его нам с самых разных сторон" (Сент-Бёв 1970, 47).
Рассматривая биографические описания с психологической точки зрения, Г.Олпорт отмечал, что они "начались как описания жития святых и как рассказы о легендарных подвигах. Однако биография во все большей степени становится строгой, объективной и даже бессердечной. Биографии все больше походят на научные анатомирования, совершаемые скорее с целью понимания, чем для воодушевления и шумных возгласов. Теперь даже есть, — писал он в 1959 году, — психологическая и психоаналитическая биографии и даже медицинские и эндокринологические биографии" (Олпорт 1982, 214).
Выявление общих психологических и психиатрических закономерностей, проявляющихся в литературном творчестве, представляет определенную трудность, потому что у психологов и психиатров разных школ и стран приняты различные основания типологизации Кроме того, ученые пользуются разными источниками, анализ которых приводит к противоречивым заключениям.
Так, И.Б.Галант, описывая суицвдоманию (стремление к самоубийству) Горького, полагает, что она была вызвана Erschopfungs-psychose, т.е. психозом изнурения или истощения. Известную же его страсть к бродяжничеству психитр выводит не только из условий жизни и среды писателя, но и из нарушения психологического равновесия его личности (Клинический 1926). Один из современников, упоминающий о слезливости Горького (Анненков 1991, 28), также отмечает: "Веселость и юмор, общительность и склонность к широкому укладу жизни сохранились в Горьком навсегда" (там же, 27).
В некоторых случаях психиатры не дают точного диагноза, ограничиваясь либо метафорами, либо общими словами. К примеру, образы Манилова, Ноздрева и Собакевича (Гоголь "Мертвые души") трактуются Семке как "великолепные, исчерпывающее обобщение "небокоптительства" — чувственного, активного, рассудительного" (Семке 1991, НО). О Ф.Кафке один из психиатров говорит, что он "страдал психическими нарушениями и обладал болезненным восприятием" (Неплох 1991, 42) и т.п.
Нередко бывает и так, что отклонения в психике творческой личности таковыми не считаются. Так, Б.И.Шубин на основании свидетельства А.П.Керн полагает, что те качества, которыми она характеризует Пушкина, "присущи циклотимическому складу личности" (Семке 1991, 108); Е.И.Каменева также относит его к гипоманиакальным личностям циклоидного склада. В то же время известный русский психиатр В.Ф.Чиж придерживается совсем иного мнения о Пушкине — его статья носит название "Пушкин как идеал психического здоровья" (см. Буянов 1989, 183).
Иными словами, творческая личность может преодолевать свое заболевание, и ее поведение может быть адекватным и создавать полное впечатление здоровой личности. Лишь скрытые от наблюдения процессы, протекающие в глубине психики, могут свидетельствовать о разладе со средой.
Проявляться же эти отклонения будут с достаточной очевидностью в художественном тексте, который может даже иметь такое определение: это текст, мир которого находится в принципиально альтернативном отношении к общепринятой версии мира реального (Beaugrande, Dressier 1972, 185).
Соглашаясь с этой позицией, все же сделаем одну существенную оговорку, касающуюся понимания нами различия между "альтернативным" и патологическим текстом. Тут мы разделяем мнение отечественных психиатров: "Патологическим следует считать текст, принадлежащий психически больному человеку и в котором отражаются симптомы психического заболевания данного человека. Наблюдения над речью пациента используются обычно как иллюстративное подтверждение того диагноза, который уже получен с помощью клинической, психологической, биохимической, инструментальной и других методик. Иными словами, лингвистический анализ никогда не предшествует клиническому, но продолжает его, а лингвистическая методика не имеет пока (! — В. Б.) самостоятельной объяснительной диагностической силы" (Пашковский и др. 1994, 51).
Таким образом, мы не в коей мере не претендуем на постановку автору психиатрического диагноза. Предлагаемый анализ носит психолингвистический, а не медицинский характер.