Идейно-художественная специфика романа

Идейно-художественная специфика романа. Астафьева можно назвать натуралистом по скрупулезной точности передачи действительности. Как отмечает критик такая точность коробит сам автор следует за непринужденностью самоновейшей эстетики Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.187 Поэтому поводу остается только цитировать приказано следить, чтоб новобранцы ходили по нужде подальше в лес, бить палкой тех, кто вздумает мочиться в казарме наутро нассано было возле нар, подле дверей, в песке сплошь белели солью свежие лунки в лесу все вокруг было испятнано мочой, всюду чернели застарелые коричневые и свеженькие желтенькие кучи в отхожем месте было так заложено, так вонько и скользко ночью обитатели казармы не успевали ли не хотели выбегать на улицу, мочились на лестнице, в притвор.

Их ловили, били, заставляли отдалбливать желтый лед в притворне, но все равно в дверь тянуло так, что до самых нижних нар лежала полоса изморози да служивые и не доносили до этого жалкого сооружения добро, сами же потом долбили, лопатами скребли вокруг, вперебор ругаясь, обещая переломить шеи и ребра тем, кого застигнут на непотребном месте при непотребных действиях. Как видим, автор не пытается уйти от этого вопроса, которого мастерски избегали писатели и режиссеры военных фильмов.

Он хочет со всей достаточностью донести любую мелочь, затрагивающую жизнь солдата, поэтому и выплывают иногда цитаты, не способные приобщить к эстетической красоте слова читателя.

За длинными, грубо сколоченными из двух плах прилавками, прибитыми ко грязным столбам, прикрытыми сверху тесовыми корытами наподобие гробовых крышек, стояли военные люди, склоненные как бы в молитве к прилавкам - потребляли пищу из алюминиевых мисок Меж столов и подле раздачи грязь вовсе глубока и вязка Возникали стычки, перекатно гремел мат, сновали воршики, больные, изнеможенные люди подбирали крошки, объедки со столов и под столами. Меж столов сновали серые тени отпустившихся, больных людей - не успеет солдат выплюнуть на стол рыбью кость, как из-за спины просовывается рука, цап ту кость, миску вылизать просят, по дну таза ложкой или пальцем царапают. Мы видим, что священный обряд приема пищи, сводится в романе к набиванию желудка - ведь военное время - это голодное время. Мысли о пище преследуют солдат повсеместно они думают об этом во время политзанятий, во время тренировок с фанерным оружием, а затем во время окружения и штурма немецких подразделений.

Люди забывают, что можно есть не торопясь, наслаждаясь вкусом их главная задача - поглотить все как можно быстрее, пока у тебя не забрал это более сильный товарищ. Обслуживающий персонал забывает мыть, убирать столовую повара перестают чистить картофель, и солдаты с жадностью поглощают очистки, после мучаясь животами. Астафьев показал страшную, грязную, вонючую реальность, но ведь в это время и в этом месте не могло быть по-другому.

А здесь вот ни тебе молитвы, ни тебе покаяния, воистину антихристово пристанище, бесовское ристалище. Мухота, воронье, крысы справляли на берегу свой пир. Вороны выклевывали у утопленников глаза, обожрались человечиной и, удобно усевшись, дремали на плавающих мертвецах. Такая окружающая среда уподобляет себе своих обитателей.

Они подстать ей такие же чумазые, опустившиеся и свыкшиеся с действительностью.

Автор откровенен при описании завшивленного люда слышнее делалось вшей в паху, под мышками, особенно под поясом - жжет, чешется тело, шею будто ожогом опетляло Лешка шарит под бельем, лезет под мышки, в мотню, вылавливает тварей. Образу этого паразита Астафьев уделяет немалое место.

В этом можно усмотреть аллегорию маленькое, вроде бы нестрашное но в своей массе, несущая людям смерть, вша сравнивается с теми врагами народа, с теми пропагандистами-коммунистами, которые всю войну прятались в тылу, создавая видимость работы и губя невиновных людей.

Наши вши - юркие, с круглой черненькой жопкой, неустанную труженицу напоминают, поднялись вот ни свет, ни заря, работают, жрут. И автор уверен, что не долго им осталось мучить человека, уже вскоре все они будут прокляты и убиты. Упираются пленные зверюги, лапами в брюхи пальцев, задами вертят, если б кричать умели, так всех бы на плацдарме воплями разбудили! Но никакой пощады им нет, этим постоянным врагам социализма щепотью их связист вынимает и отпускает их на волю, не на долгую - уронит вниз к ногам и обувью их заживо стопчет, похоронит не кусайся, не ешь своих, жри фрица, пока он еще живой. Сначала, вспомним старую, как мир, истину Господь терпел, и вам велел, бедный да возблагодарит богатого, слабый да убоится сильного, больной пусть уступит место здоровому Как бы отталкиваясь от этих слов ведет свое повествование автор перед нами вновь и вновь происходит естественный отбор, идет борьба за существование юный изгой освобождает место на нарах и за обеденным столом более сильному, способному еще постоять за Россию-матушку.

Астафьев, идя на этот шаг, не стесняется в выборе средств для достижения заданного эффекта.

И вырастают перед нами образа загнивших, затюканных солдат, которые все стерпят, свыкнутся, перебьются, и если выживут, то найдут кого-то еще, кому преподать ту же науку терпи и подчиняйся. Например, Попцов истаскавшийся по помойкам, оборвавшийся на дровах, измылившийся на мытье полов и выносе нечистот синюшный, дрожащий , С нехорошим отеком на лице, псиной воняющий. В санчасть Попцова не брали, он там всем надоел, на верхние нары не пускали - пообмочит всех. Все более стервенеющие сослуживцы били Попцова, всех доходяг били, а доходяг с каждым днем все прибавлялось и прибавлялось. Есть и групповые портретные характеристики на нижних нарах ютились горемыки больные, на которых дуло из неплотно закрытой двери, тянуло от сырого пола, и как их не наказывали, они волокли на себя всякое тряпье, вили на нарах гнезда.

Стащенные за ноги, сброшенные на пол, снова и снова упрямо заползали на нары, только бы не на мороз в мокрых, псиной пропахших штанах. Писатель, живописующий и проклинающий войну полвека спустя, что-то, должно быть, существенное хотел добавить к нашему устоявшемуся, консервативному пониманию вещей, хотел просветить нас, привлечь на свою сторону - сторону обвинения Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.189 Новейшее описание казармы, сделанное в пору всеобщего душевного раскрепощения, а именно в начале 90-х годов, не могло обойтись без воспроизведения непристойностей.

Астафьев попытался объединить литературу и жизнь, сделав их единым непотребством. Многие современные критики не ставят этот прием в заслугу автора. Например, Дедков И. По этому поводу размышляет непристойное слово и жест - важнейший элемент правды, и без них образ всякой жизни, а тем более казармы, пресен и фальшив.

Но тогда почему помяловские, воронские, решетниковы, левитовы и другие бурсуки, а также дворяне, вроде Толстого и Тургенева, насчет этой правды прекрасно осведомленные, как-то удержались в старомодных рамках, и несмотря на это свое ханжество, не только не забыты, но и чтимы? Там же, с.190 В рамках таких эстетических соображений можно привести доводы в защиту автора новое время без надсмотрщиков-моралистов взращивает свободную литературу демократической эпохи, специально созданную для нового читателя без предрассудков и комплексов.

И заслугой автора является фиксация бранной речи в языке солдат, которая не была преувеличенной, а отражала страшную действительность, где вели счет жизням, а не красивым сказанным словам. И поэтому видим мы в романе смелых, решительных, грозных врагов противнику бойцов, не стесняющихся в выражениях.

Очень интересен эпизод столкновения капитана Мельникова и Лехи Булдакова.

Меньшиков - это политический налетчик, бессмысленный, невежественный энтузиаст и тупой безбожник.

Лик у него серый, голос зычный, сознание заморенное, складки на шинели бабьи, которые сгоняются на костистую выгнутую спину - создается впечатление, что такого жалеть не стоит, и потому смешно и весело, когда Леха, спасенный войной от тюрьмы, поманив пальцем Мельникова, вытянул кадыкастую шею и, наплевав сырости в ухо комиссару, шепотом возвестил Не стращай девку мудям, она ведь видала и тут же сказался припадочным. И автор почти сразу же добавляет Бойцы уважали Леху Булдакова за приверженность к чтению газет, за политическую грамотность, но забывает отметить, что еще превозносили тех, кто мог попросту ответить начальнику, кто ставил рекорды наглости и бесстыдства.

Матерщина в романе, как и в жизни. Пособник, спутник и провокатор жестокости и замства. Она воспроизводится как бытовая повседневность, как выражение постоянной озлобленности, пустоты, нравственной атрофии. Она - как мгновенный спуск к определенному уровню мышления и понимания упрощения человека.

Существование в тексте отнимает у матерщины всякий автоматизм, и она красуется, лезет в глаза и звучит вызывающее вот она я, прорвалась! Из романа она возвращается в том же самом качестве пособника жестокости. Литературная реабилитация или легализация мата лишь закрепляет его права на внезапное, бесцеремонное вторжение в мир читательской души Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.190 Конечно, есть у Астафьева очень сильные цитаты, в которых можно обойтись без ругани но именно спуск на разговорно-обиходную речь окоп позволяет понять глубину трагедии современности Да мудаки такие же, как у нас, проебли, прокутили Родину, теперь вот спасают. Лешка Шестаков наиболее близкий автору персонаж, вспоминая детство и ругань отца, удивлялся, как черный потолок бани не обрушивался на осквернителя слова, веры, материнской чести, и, значит по малолетству чувствовал что-то нехорошее, но теперь, огрев по башке черпаком сержанта, соли ввергается в пучину жестокости и чернословия. Казарма орет, визжит, взлаивает, материт весь свет, и порядок в ней наводят выверенным способом Старшина для примера сьрасывал со второго или третьего яруса первого бойца.

Тот, загремев вниз, ударившись об пол, вопил, ругался осатаневшие дневальные лупили уже всех подряд прикладами макетов, с боем, тычками, пинками выдворяли на мороз разоспавшихся вояк. Вкладывая в Проклятых и убитых эти мощные средства языка, Астафьев не выступил как новатор.

К чернословию он прибегнул не первым, а вслед за другими искателями новой художественно-эстетической выразительности, хотя те искали ее совсем в других целях, более близких к содержательной стороне мата Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.191 Кроме того писатель нуждался в доказательствах, что русский народ сбит с круга и хода - этот пласт лексики стал одним из них. Истинная новизна обнаружилась в другом, ее можно определить так коллективная мысль и страсть. Многие герои в романе думают как бы вместе и одиночество, одними и теми же словами.

Прочтем следующее Сколько же он Мельников голов позамутит, сколько слов попусту изведет думали старшина Шпатор и старший сержант Яшкин или мальчик, сапсем мальчик убили уткнувшись в грудь своего старшого, тряслись казашата. Мыслить коллективно всегда легче, ведь индивидуальность способна доставить массу хлопот, она скрадывается, растворяется, ее как бы накрывает высокой волной единодушия и ее уже не видно, она как та ускользающе малая величина, которой позволительно пренебречь.

Пытаясь изобразить поведение какого-либо человеческого множества, художник испытывает тот же соблазн, и тогда у его героев оказывается одна голова на всех и единая нервная система Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.192 Например, Народ грохнул и окончательно проснулся, народ одобрительно шевельнулся, коротко всхохотнул, сплошь думающие о доме, парни вздрогнули всей толпою, публика разом присмирела, публика на суде вся сплошь на стороне подсудимого. Это соединение человеческого разнообразия в одну слитную реакцию, не обычный прием, передающий общее настроение.

Он должен был подтвердить и доказать количественно то, что не один кто-то думал негодующе о стонущей, грязной реалии, а все - сплошь тосковали и негодовали.

Едва переступив порог казармы, они - вчерашние школьники зеленые кавалеры и работники, дети рабочих, дети крестьян, спец переселенцев, пролетариев, проходимцев, воров, убийц, не видевшие ничего человеческого - были приведены к абсолютному обезличиванию, и начинали полагать единым дружным хором, сраженные страхом.

Еще бы, им предстояла подвальная крысиная жизнь и общество людей, превращенных в животных. Что может быть хуже и страшнее По костеркам и остаткам пиршества возле них можно было угадать, что люди дошли до самой страшной крайности как-то умудрялись некоторые уходить из лагеря, хотя тут все время занимали их трудом и видимостью его, в степях и оврагах раскапывали могильники павшего скота, обрезали с него мясо. И уже самый жуткий слух - будто бы у одного из покойников оказались отрезаны ягодицы, будто бы их испекли на потаенных костерках. Трагическое коллективное мироощущение невозможно, заказано, недоступно! ощущается везде.

Например, когда картавый баловень судьбы полуарменин-полуеврей боец Васконян, который ничего до армии не видел из пегсональной машины и театгавьной ожи, принимался рассказывать собратьям по службе о графе Монте-Кристо, королях дети рабочих, крестьян с благоговением внимали сказочки о роскошном мире, вердо веря, что так оно, как в книгах писано, и было, да все еще где-то и есть, но им-то, детям своего времени и, как Коля Рындин утверждает, Богом проклятой страны, все это недоступно, для них жизнь по Божьему велению и правилу заказана. Страна проклята Богом, сохранить силы и бодрость невозможно, роскошный мир богатых и удачливых недосягаем, жизнь по Божьим заветам запрещена.

Что остается? Остается все-таки выжить, и - выживут, перетерпев три месяца - нет, не тюрьмы, не лагеря, на арбойтслагеря, даже не бурсы с их-то сроками, а казармы, и выжить дальше, хотя дальше, скорей всего, и настанет то самое невозможно. Останется еще вера в Бога, и писатель настаивает P. S. как говорилось выше на ее заметном присутствии бойцы крестятся, кто-то шепчет молитвы, однако, его герои чувствуют себя обделенными жизнь по Божьим установлениям им не дозволена заказана Даже старообрядец Коля Рындин не понимает, что жить по Божьему велению не запретить, нет ни у кого таких сил, а истинная вера не нуждается в ее нарочном обнаружении перед всеми Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.193 Бог, понимаемый Астафьевым последний заступник, ведь он может пощадить и помиловать.

Автор хотел поставить в заслугу своим героям их пробудившуюся религиозность, но коллективность пробуждения заставляет усомниться в глубине и искренности этого чувства у большинства.

Возвышаются в этом случае немногие братья Снегиревы и замечательный Коля Рындин несгибаемый в защите своей веры. Всей политической и сексотной кодле не удалось согнуть его в бараний рог. Слова о том, что все эти молитвы, обращенные к Богу, есть кликушество и мракобесие, что только научный коммунизм и вера во всемогущего товарища Сталина могут спасти страну и народ, вбивали Колю Рындина в еще большее опустошение, в бесчувственность. Каждый из красноармейцев, кто еще не совсем разучился думать считали его положительным примером, несгибаемым человеком, который гнется только перед Богом в молитве, кто не пасует перед трудностями, положил он на все увещевания и угрозы агитаторов - ублюдков. Но почему же тогда Бог и его карает Есть прегрешения в его роду, соединившись в колхозе с деревенскими пролетариями, вовсе испоганились. И потому не допускает Бог его молитву о милости к служивым и карает его вместе со всеми ребятами невиданной карой, голодью, вшами, скопищем людей, превращенных в животных. Коллективная мысль у героев Астафьева всегда как бы в легком тумане, если бы его герои думали по одиночке, то они не просто бы ужасались убийству например, братьев Снегиревых, а поняли почему оно допущено, по чьей слабости и равнодушию, по чьему служебному усердию увидели бы как просто сработал карательный механизм.

Но Астафьев задумал иначе потрясение и возмущение должны были прекратить все вопросы и сомнения, ведь чем больше утверждается грозная формальность происходящего, тем меньше претензий к человеку.

Поэтому освобождается от ответственности чувствительный особист Скорик, бедный комроты Шапошников и др. Их общее возмущение похоже на волнение в войсках, но все это быстро обрывается, и все освобождаются от ответственности - ведь никто ничего не может.

Это только большая толпа людей, где любая индивидуальность боится взять на себя ответственное решение. Герои Астафьева - судьи над другим, не над собой, им легче Дедков И. Объявление войны и позначение козни Дружба народов 1993 10 с.199 Здесь мы можем отыскать знакомую проблематику 60-70-х годов, которая с новой силой отозвалась в 90-х терзания на тему Может ли быть борцом одинокий человек Кто сможет выиграть бой человек или коллектив, масса