Случаи в жизни и Случаи в творчестве Д.И. Хармса

Случаи в жизни и Случаи в творчестве Д.И. Хармса. Хармса символично все, но в основе многих его произведений лежат понятия предмет, имя, случай. Шпет Г.Г.Шпет Г. Г. Эстетические фрагменты Шпет Г. Г. Сочинения.

М. Правда, 1989 С. 390. подробно останавливается на понятии предмет вконтексте словесного творчества в своих Эстетических фрагментах 1922 . Прежде всего, он различает два типа предметности. Первый - номинативный, второй - смысловой. Номинативная предметность - это простое указание на предмет, как в словаре.

Шпет Г.Г. поясняет Словарь не есть в точном смысле собрание или перечень слов с их значениями-смыслами, а есть перечисление имен языка, называющих вещи, свойства, действия, отношения, состояния, и притом в форме всех грамматических категорий. Предмет как бы возникает на пересечении слова и мышления, он оформляет смысл, вне мышления его нет, он исчезает, как не присутствует он в номинации, лишь указывающей на него, отсылающей к нему, извлекающей его на свет. В 1930 году Хармс пишет миниатюру, в которой пытается определить предмет Дело в том, что шел дождик, но не понять сразу не то дождик, не то странник.

Разберем по отдельности судя по тому, что если стать в пиджаке, то спустя короткое время он промокнет и облипнет тело - шел дождь. Но судя по тому, что если крикнуть - кто идет открывалось окно в первом этаже, откуда высовывалась голова принадлежащая кому угодно, только не человеку постигшему истину, что вода освежает и облагораживает черты лица и свирепо отвечала вот я тебя этим с этими словами в окне показывалось что-то похожее одновременно на кавалерийский сапог и на топор дважды двину, так живо все поймешь! судя по этому шел скорей странник если не бродяга, во всяком случае такой где-то находился поблизости может быть за окном Меня называют капуцином.

Некоторые произведения Даниила Ивановича Хармса Сост. А. Герасимовой, б.м. МП Каравенто совместно с фирмой Пикмент , 1993 С.27 Этот текст хорошо выражает одну из наиболее броских черт хармсовской поэтики совершенную конкретность предмета и его совершеннейшую умозрительность. Конкретность предмета выражается в том, что он является чем-то совершенно материальным - то ли дождем, то ли странником.

При этом в обоих случаях предмет является только косвенно дождь - через намокший пиджак, странник - через что-то похожее одновременно на кавалерийский сапог и на топор. Почему, собственно, вещи не явиться во всей своей конкретности? Связано это, конечно, с тем, что обе называемые вещи не обладают устойчивой формой. В такой ситуации совершенно особое значение приобретает имя. Имя указывает на предмет, заклинает его, но не выражает его смысла.

Имя у Хармса чаще всего подчеркнуто бессмысленно. В середине 1930-х годов он, например, Хармс сочинил текст, пародийно соотносимый с Носом Н.В. Гоголя. Вот его начало Однажды один человек по имени Андриан, а по отчеству Матвеевич и по фамилии Петров, посмотрел на себя в зеркало и увидел, что его нос как бы слегка пригнулся книзу и в то же время выступил горбом несколько вперед Там же С.147 Петров отправляется на службу, где сослуживцы приступают к обсуждению его носа. Все обсуждение строится Хармсом как накопление имен, каждое из которых как будто отмечено индивидуальностью, но в действительности не вносит в повествование никакой конкретности, ясности, а только запутывает его - Я вижу, что тут что-то не то сказал Мафусаил Галактионович Смотрю на Андриана Матвеевича, а Карл Иванович и говорит Николаю Ипполитовичу, что нос у Андриана Матвеевича стал несколько книзу, так что даже Пантелею Игнатьевичу от окна это заметно Вот и Мафусаил Галактионович заметил сказал Игорь Валентинович что нос у Андриана Матвеевича, как правильно сказал Карл Иванович Николаю Ипполитовичу и Пантелею Игнатьевичу, нескольку приблизился ко рту своим кончиком Ну уж не говорите, Игорь Валентинович сказал, подходя к говорящим, Парамон Парамонович будто Карл Игнатьевич сказал Николаю Ипполитовичу и Пантелею Игнатьевичу, что нос Андриана Матвеевича, как заметил Мафусаил Галактионович, изогнулся несколько книзу Меня называют капуцином.

Некоторые произведения Даниила Ивановича Хармса Сост. А. Герасимовой, б.м. МП Каравенто совместно с фирмой Пикмент , 1993 С.147 Имя, с которым прежде всего связана память о человеке и роде, в данном случае как будто испытывает сами возможности запоминания, существуя почти на границе амнезии.

Накопление имен и их безостановочная комбинаторика делают запоминание невозможным.

Память дает сбой, и сослуживцы Петрова превращаются в некие безличные функции.

Характерно, что Хармс сам в конце концов путается в именах и называет Карла Ивановича Карлом Игнатьевичем, но эта ошибка не имеет существенного значения и едва ли обнаруживается читателем. Имя у Хармса настолько не нагружено смыслом, что оно первым подвергается забыванию. Многие тексты Хармса описывают творческий процесс писателя как мучительную борьбу с беспамятством, и имена играют в этом процессе забывания свою существенную роль. Поскольку за именем нет предмета, придающего имени смысл, оно не попадает в сферу деятельности сознания.

Оно произносится и сейчас же вытесняется точно таким же новым именем. Накопление имен - это не движение смыслов, не интеллектуальный процесс, а нечто подобное метанию карт из колоды. Каждая новая карта накрывает предыдущую. Каждое новое имя просто стирает старое. Забывание, амнезия - относятся прежде всего к области имен, но не к области предметов. У Хармса часто забвение - это неспособность ответить на вопрос как это называется? Необязательность имен, их семантическая пустота делают их в итоге почти эквивалентными местоимениям. В конце концов можно всех этих мафусаилов галактионовичей просто обозначить местоимениями - он. Что же такое случай в творчестве Хармса? Как его определить? Возьмем расхожее представление о случае.

Это нарушение обычного хода жизни, нарушение жизненной рутины. Случай - это что-то необычное.

Иначе рассказывать о нем и не стоило бы. В хармсовском цикле Случаи первый случай называется Голубая тетрадь 10 . Публикатор Хармса А.А. Александров так объясняет происхождение этого названия Рассказ первоначально был записан Хармсом в небольшую тетрадь, обложка которой была обтянута голубым муаром, и значился там под 10 - отсюда и его название Хармс Даниил. Полет в небеса Сост. А.А. Александрова. Л. Сов. Писатель, 1988 С.528 Название этого случая случайно. Невозможно представить себе его происхождение иначе, чем в результате чисто случайного стечения обстоятельств.

Сам рассказ - случай, как и почти любой текст, который волей случая складывается именно из этих слов, именно в эту минуту, именно на этом листе бумаги. Поэтому название случай относится также и к форме его регистрации. Хармс в данном тексте играет двумя названиями. Случай Голубая тетрадь 10 . Одно заглавие озаглавливает другое. Одно без другого не может существовать. Случай потому, что Голубая тетрадь 10 - случайность.

Текст первого случая Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что непонятно, о ком идет речь. Уж лучше мы о нем не будем больше говорить Хармс Даниил. Полет в небеса Сост. А.А. Александрова. Л. Сов. Писатель, 1988 С.353 Описанный рыжий, конечно, вариант все того же несуществующего предмета. Это существо - чистая умозрительность, совершенно идеальное, негативное тело, о котором нельзя сказать ничего, так что непонятно, о ком идет речь. Речь идет о столкновении с предметом как чистым смыслом, и это столкновение называется случай. Первый случай, таким образом, говорит об условиях невозможности случая.

Рыжего человека не было. Ничего не было. Имени для такого случая небытия нет. Случай этот не может быть назван прямо, но только косвенно - случай или, по прихотливой ассоциации случайно Голубая тетрадь 10 . Это просто предмет. Предмет, который не может быть назван потому, что для случайного нет слова.

Есть, однако, определенный класс случаев, которые могут быть обозначены некими понятиями. Этот класс случаев особенно интересует Хармса смерть или падение. Смерть или падение не являются чем-то совершенно уникальным, неслыханным, беспрецедентным.

Они относятся к случаям не в силу уникальности, а в силу непредсказуемости. Идет человек и падает. Падение случайно потому, что оно нарушает автоматизированный ритм ходьбы, оно вторгается в существование человека как случайность. Между падением и смертью есть, однако, существенная разница. Падение случайно, но не обязательно. Нет, вероятно, людей, которые бы в жизни никогда не падали, но нет и закона, делающего падение человека неизбежным. Смерть - неизбежна. Ею всегда завершается жизнь человека, а потому она является ее целью. При этом каждый раз она наступает от разных причин.

Причин множество, а финал один. Смерть - это случайная реализация неизбежного. Второй случай цикла называется Случаи. Он весь состоит из почти никак не связанных между собой происшествий, например смертей, падений или прочих несчастий Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла.

А дети Спиридонова утонули в пруду Хармс Даниил. Полет в небеса Сост. А.А. Александрова. Л. Сов. Писатель, 1988 С.354. и т.д. В этой серии, построенной по одной из классических моделей хармсовского повествования, случаи повторяются. Закономерно и название Случаи. Весь второй случай интересен тем, что он составлен из множества случаев. Случай, как уже говорилось событие неординарное, противоречащее идее повтора. Но Хармс любит включать единичное в серии. Попадая в серию, случай становится своей противоположностью, элементом порядка, прогрессии.

Он начинает относиться к миру закономерного, а не случайного. Смерть как раз и оказывается таким случаем - закономерным и уникальным одновременно. Она все время повторяется и в силу этого относится к миру сериала. Что же отличает одну смерть от другой? Существует ли что-то общее между смертями Орлова, Крылова, Спиридонова, его жены и детей? Хармс кончает второй случай иронической декларацией такого правила Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу. Выходит, все покойники второго случая - хорошие люди, и в том, что они хорошие, заключается сходство между ними. Все эти смерти, как бы ни были они различны по обстоятельствам, входят в серию смерти хороших людей. Но даже без такой сериализации смерть предстает здесь неким одинаковым и повторным событием, лишенным фундаментальной индивидуальности.

Мы просто имеем повторение умер, умер, умер, умер. Существует ли что-то отличающее одну смерть от другой во втором случае ? С одной стороны, это серия причин и обстоятельств, приведших к смерти.

Именно в них как будто и заключена сама сущность случайности - объелся горохом, упал или просто умер сам собой то есть без причины, так сказать, случайность. Однако, как будет видно, уже начиная с третьего случая такая форма индивидуализации случаев подвергается сомнению. Иная форма отличия заключена в именах. Отличается не столько сам случай, сколько тот, с кем он произошел.

Случайное связывается с именем. Значит, серия Орлов умер, Крылов умер, Спиридонов умер, жена Спиридонова умерла - описывает разные события потому, что имена в серии разные. Стоит заменить эти разные имена общим наименованием, и события перестанут различаться между собой. Например хороший человек умер, хороший человек умер, хороший человек умер, хороший человек умер. Что это серия разных событий или одинаковых? В третьем случае Хармс как раз и создает такого рода серию. Называется случай Вываливающиеся старухи Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась.

Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на разбившуюся, но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на Мальцевский рынок, где говорят, одному слепому подарили вязаную шаль Хармс Даниил. Полет в небеса Сост. А.А. Александрова.

Л. Сов. Писатель, 1988 С.356 Почему рассказчику надоело смотреть на вываливающихся старух? Потому, что в описанном случае не осталось почти ничего случайного. Действие все время повторяется, да и объекты его почти не различаются. Одинаково падают одинаковые старухи. Имен у них нет, и они отличимы только что по номерам. Но откуда взялись эти номера? От порядка падения старух? Упала старуха и стала первой, потом упала старуха и стала второй. Или иначе все старухи пронумерованы заранее и падают в порядке номеров? Здесь так мало от случая, что интересней пойти на Мальцевский рынок, где одному слепому подарили вязаную шаль. Хармса, как и другую выдающуюся личность нельзя исчерпать рамками дипломной, работы.

Одно перечисление символов, используемых Хармсом, метаморфоз и случаев с его героями превысило бы отведенные нам рамки. Любой разговор о Хармсе обязательно упирается в проблему смысла. Смыслы в произведениях Хармса бесконечны, его произведения - это своеобразный конструктор без инструкции.

Как бы читатель не переставлял детали, он всегда получает что-то новое, невообразимо запутанное, но притягивающее. Уникальность произведений Хармса еще и в философской концепции. Сублимируя воззрения предшественников и современников, он преображает их мысли. Трагизм эпохи преобразуется под пером ирониста в свою противоположность. Творчество Хармса, как и творчество любого другого художника, исторически обусловлено, но своеобразие его позиции заключается в том, что он сознательно пытался порвать с пониманием литературы и литературного смысла как исторических образований.

История в ее традиционном понимании описывается им как остановка времени, а потому как феномен антиисторический по существу. 2.4. О поэтике детского Хармса Сегодня подробно исследуются истоки и эстетика реальной поэзии и взрослой прозы Хармса. А вот о Хармсе - детям написано и сказано чрезвычайно мало. Хотя дети любят и неизменно цитируют строки из его стихотворений Иван Иваныч Самовар , Плих и Плюх. Литературоведы склоняются к тому, что сотрудничеством в детских журналах Еж и Чиж поэт вынужден был зарабатывать себе на жизнь - что, впрочем, не помешало ему заложить основы детской поэзии и стать классиком.

Чем же в действительности была детская поэзия для автора Старухи и Случаев потребностью, любовью, необходимостью? Вероятно, и тем, и другим, и третьим. Отсюда вполне закономерный вывод если хочешь познать Хармса - читай Ивана Топорышкина. Даниил Хармс прославился как создатель особого стиля и неутомимый экспериментатор.

Своеобразие его внешности цилиндр, монокль, необыкновенный красный пиджак отмечали все современники. Не говоря уже о поведении, о той игре в Хармса - Дармса - Чардама - Шустерлинга, которую вел этот чудак то пройдется на четвереньках по издательским коридорам, то перевернет вверх дном редакцию Чижа, то устроит блестящую буффонаду, розыгрыш. В литературном мире Хармса тоже действует закон непривычки к существованию.

Из всех человеческих действий более других он любил ходьбу и бег. Самое распространенное слово в его детских стихотворениях - шел. Доедая с маслом булку, Братья шли по переулку. Я шел зимою вдоль болота Из дома вышел человек Шел по улице отряд Движением, как правило, отмечено у Хармса первое четверостишие - с него начинается пребывание человека во вселенной. Если герой не идет, то он бегает, летает, скачет, несется. Одно из своих стихотворений Хармс так и озаглавил Все бегут, летят и скачут. Самая увлекательная игра - игра в автомобиль, почтовый пароход, советский самолет Игра. Несчастье, потеря - там, где утрачивается эта способность к перемещению.

Кошка несчастна от того, что сидит и ни шагу не может ступить. Хармс, мастер сотворения неожиданных противоположностей, находит противоположность движению в мысли. Думанье равноценно остановке, оно прерывает праздник бега. И сколько бы герой ни думал думал-думал, думал-думал, ему не объяснить загадочного появления тигра на улице.

Вообще думать у Хармса удобнее всего, сняв очки, то есть на время отключившись от реальности, к которой у создателя реального искусства было особое почтительное отношение. Очистить предмет от шелухи литературных понятий, посмотреть на него голыми глазами - такова установка ОБЭРИУ. Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Герою Хармса важнее видеть, чем думать. Многие его произведения немыслимы без картинок Вот перед вами мой хорек На странице поперек. Или Вот перед вами семь картинок.

Посмотрите и скажите, на каких собака есть, А на каких собаки нет. Всевозможные оптические приборы - очки, телескопы - сопровождают человека в его путешествии по жизни, что, увы, не спасает от оптического обмана. Любимый Хармсом цирк - тоже своего рода разновидность зримого, увиденного, того, что вот перед вами. Хармс уважает число, его пифагорейскую суть, и многие его произведения сходны с арифметическими задачами или учебниками по математике Миллион , Веселые чижи и др Кстати, Хармс тут не был одинок.

Близкий обэриутам Николай Олейников прямо признавался Все хорошие писатели графоманы. Вероятно, я математик. Однако примеры на вычитание, в отличие от Олейникова, в детской поэзии Хармса искать бесполезно. Его увлекает сложение сто коров, двести бобров, четыреста двадцать ученых комаров. Это не какое-нибудь случайное нагромождение, а цирк Принтинпрам, сорок четыре стрижа объединяются в квартиру 44 и т.д. Хармса захватывает непрерывный процесс конструирования, собирания домов, цирков, квартир из цветных кубиков действительности.

В реальности для него важны вещества керосин, табак, кипяточек, чернила. Старушка покупает чернила, Каспер Шлих курит трубочку, Паулина проливает керосин. Большинство Случаев заворачивается вокруг того, как кто-то фамилия, имя, отчество отправляется в лавку за насущным. Вещества осязаемы, конкретны, знакомы всем детям. Вновь напрашивается сравнение с Олейниковым, у которого вещества использует натурфилософ, служитель науки, как символ разных таинственных превращений и взаимодействий.

В поэзии же Хармса они существуют подобно тому, как в фильмах Тарковского льется молоко в напоминание о простой сути. Разрыв с сутью всегда отмечен абсурдом. У Хармса абсурд особый - он напрямую связан с минимализмом действия. Чем незначительнее, мельче действие, тем глобальнее его непредсказуемые последствия. Король пьет чай с яблоками, разбойник вскакивает на лошадь, кузнец ударяет молотком по подкове - эти простые движения порождают на свет целую череду происшествий Сказка. Однако абсурднее всего здесь возвращение на круги своя, в исходное положение разбойника вновь водворяют в тюрьму, кузнец продолжает ковать подкову.

Необычаен и облик хармсовского персонажа. Часто его зовут полным именем, например, Карл Иванович Шустерлинг. Мы привыкли, что круглый - это дурак, полный - это идиот, но Хармс вносит свои коррективы. У Хармса круглый - это человек, близкий родственник воздушного шара, мыльного пузыря, колечка дыма. И будь любезен - называй его полным именем. Всем известно стихотворение Что это было Но зададимся иным вопросом кто это был? Я шел зимою вдоль болота В галошах, в шляпе и в очках Если вдуматься, то на герое Хармса и не было ничего, кроме галош, шляпы и очков.

Ведь покидающий дом остается голым, беззащитным перед миром тумаков, пощечин и старух. Последнее спасение - в шарме, в том, чем человек увенчан, как шляпой. Сам Хармс прекрасно знал о тесной связи, существующей между шармом и вредом, что и подчеркивал в своем псевдониме.

Сегодня тема полезного и обаятельного вреда находит свое продолжение в детской поэзии Григория Остера. Корни Вредных советов, без сомнения в хармсовских землях. География Хармса - под стать его биографии. Даже самая мрачная, тяжелая сторона жизни как бы сдвигается в сторону осветления, веселой игры. Герой идет вдоль болота - и вдруг оказывается у реки Я шел зимою вдоль болота Вдруг по реке пронесся кто-то Вообще про землю Хармса можно с уверенностью сказать лишь одно она вертится.

Порой над ней проплывают воздушные шары, вслед которым люди машут предметами домашнего обихода палками, булками, стульями. Вслед воздушным шарам люди шелестят. Ими лечатся кошки рецепт в стихотворении Удивительная кошка. Скучно быть просто жильцом - или котом, или чижом не помнящим родства с шаром - цветным пузырьком воздуха в небе над мостовой. Не смешивай чистоту с пустотой записал Хармс в своем дневнике, и сам никогда не смешивал.

Вот летит пустой воздушный шар, но это только иллюзия, обман пуста чистая мостовая, а шар полон воздуха, праздника, жизни. В нем - настоящий дом человека, где он с лампой и с трубочкой, а не с палкой-булкой- тумбой По вторникам над мостовой воздушный шар летал пустой. Он тихо в воздухе парил, в нем кто-то трубочку курил, смотрел на площади, сады, смотрел спокойно на среды, а в среду, лампу потушив, он говорил - Ну, город жив! Мы уже отмечали, что произведения Хармса для детей связаны с его взрослыми текстами.

Некоторые вещи начинаются, как детские, а выходит для взрослых. Это касается, в частности, рассказов середины 30-х годов, когда Хармс был уже опытным детским писателем, но, очевидно, не мог вполне серьезно воспринимать себя в этом качестве. Так, Кассирша, один из самых черных рассказов, в центре которого, к ужасу покупателей, восседает за кассой зеленеющий труп с вставленной в зубы для правдоподобия папироской, открывается невинным зачином Нашла Маша гриб. Рассказ Отец и Дочь начинается со слов Было у Наташи две конфеты, а превращается в отчет о внезапных смертях, воскресениях и взаимных похоронах отца и дочери.

Заметим, что эти два рассказа написаны практически одновременно, соответственно 31 августа и 1 сентября 1936 года. Был один рыжий человек, о котором мы подробно говорили в прошлой главе начало знаменитого текста, который можно расценивать как своего рода манифест антипрозы. Известна история с рассказом о Пушкине, который Хармс долго и безуспешно, зачеркивая вариант за вариантом, сочинял для детского юбилейного чтения, а в результате вышло, что все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь, а о Гоголе писать нельзя, поэтому лучше уж ни о ком ничего не писать.

Оба текста - декабрь 1936 . В следующем параграфе мы проведем еще более глубоку параллель между детскими и взрослыми произведениями Д.И. Хармса на примере стихотворения Врун . 2.5.