Николай Афанасьевич Хлопов. С четырех летнего возраста Федор Иванович находился под присмотром «дядьки» Хлопова Николая Афанасьевича. Николай Афанасьевич был для поэта подобно знаменитой пушкинской няни Арины Родионовны. Вольноотпущенный Татищевых, Хлопов поступил в служение к Тютчевым для ухода за Федором, которому стал нянькою и добрым другом на протяжении почти двух десятилетий. «Грамотный, благочестивый, он пользовался большим уважением своих господ» писал о нем в «Биографии» Аксаков.
Николая Афанасьевича уважала и даже боялась вся дворня, с которой он предпочитал не общаться. Родители вполне доверяли заботливому верному дядьке, каждодневно провожавшему их сына-студента в университет. Поэтому когда Федор уезжал за границу.
То лучшего спутника ему и не искали. Пребывание двух русских людей, пожилого и юного, за границей, в незнакомой обстановке, которая была особенно тягостна для незнающего немецкого языка Николая Афанасьевича, еще более сблизило их обоих. Хлопов и там сумел создать для своего питомца русский домашний уют в квартире, с московской сытной пищей и добрым русским гостеприимством у них любили бывать сослуживцы Федора. Николай Афанасьевич оставил несколько интересных сведений о поэте. И сделал это довольно оригинальным способом.
В Москве, после вторичного отъезда Федора за границу, он заказал икону в ознаменование самых значительных, по его мнению, событий из жизни поэта. В центре иконы было изображение богоматери «Взыскание погибших», а на обороте надпись к ней: «В сей день мы с Федором Ивановичем 1822 года приехали в Петербург, где он вступил в службу». Весной 1826 года Хлопов заболел, и с каждым днем ему становилось все хуже и хуже. 16 мая он умер. «В доме г. надворного Ивана Николаевич Тютчева умер вольноотпущенный дворовый человек Николай Афанасьев, 56 лет, от расслабления желудка.
Исповедан и приобщен приходским священником при дьячке. Тело схоронено на Калитническом кладбище 18 мая». Места захоронения его теперь уже не существует. Но память о Хлопове, первом свидетеле юных лет жизни поэта, бережно хранится в Музее-усадьбе имени Ф. И. Тютчева вместе с иконой, завещанной старым слугой. Страсти и горести Федора Тютчева Федор Иванович Тютчев слыл в аристократических салонах светским львом, несмотря на то, что был дурен собой, неуклюж, небрежно одет и рассеян.
Все это исчезало, когда он начинал говорить. Его портрет в возрасте сорока с лишним лет дал писатель Погодин: «Низенький, худенький старичок, с длинными, отставшими от висков поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно… вот он выходит в ярко освещенную залу, музыка гремит, бал кружится в полном разгаре… Старичок пробирается нетвердой поступью близ стены Из угла прищуренными глазами окидывает все собрание…. Он ни на чем и ни на ком не остановился, как будто б не нашел, на что бы обратить внимание… Он отвечает отрывисто, сквозь зубы.…К нему подходит кто-то и заводит разговор…. Подошедший сообщает новость, только что полученную, слово за слово его что-то задело за живое, он оживляется, и потекла потоком речь увлекательная, блистательная, настоящая импровизация». Его ум не стрел с годами, не старело и сердце.
На всю жизнь Тютчев сохранил способность к безрассудной, не помнящей себя, слепой любви.
Его стихи и в самую позднюю пору дышат юношеской страстью, а ведь сердце, по всем человеческим законам, должно было бы устать от бесчисленных увлечений… Однолюбом Федор Иванович не был. Он мог страстно обожать двух женщин сразу и при этом не кривил душой. Женщины же, которых он любил, отвечали ему еще более беззаветным, самозабвенным чувством, он увлекал их порой с первой встречи. Современники о нем говорили: «Это не было только человеческое лицо, а какое-то неуловимое, невольно поражающее каждого сочетание линий и штрихов, в которых жил высокий дух гения и которые как бы светились нечеловеческой, духовной красотой.
На плотно сжатых губах постоянно блуждала грустная и в то же время ироническая улыбка, а глаза, задумчивые и печальные, смотрели сквозь стекла очков загадочно, как бы что-то прозревая впереди, и в этой улыбке, взгляде – как бы жалость ко всему окружающему, равно как и самому себе». Первый биограф поэта И.С. Аксаков писал о творчестве Тютчева, что «стихи у него не были плодом труда, хотя бы и вдохновенного, но все же труда, подчас даже усидчивого у других поэтов». Все это правильно, но если у большинства поэтов стихи действительно являются «плодом труда», то у Тютчева их можно скорей назвать плодом раздумий души – мятущейся или негодующей, влюбленной или ненавидящей, как бы поэтическим завершением его духовной мысли.
Поэтому уместны слова Аксакова, что поэт «не писал» стихи, а «только записывал», и чаще всего «на первый попавшийся лоскуток» бумаги.
И все-таки есть у поэта одно стихотворение, которое он писал почти всю жизнь. Много кто знает эти замечательные строки о любви, которые чаще поются, нежели декламируются: Я встретил вас – и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое – И сердцу стало так тепло… Поэт начал их писать в своей душе еще в пору цветущей юности, а закончил уже в преклонном возрасте, почти полвека спустя. Но и в начале зарождения этих строк, и тогда, когда они были закончены, Тютчевым владело одно и тоже чувство, которое он бережно нес в себе столько лет и в котором не побоялся признаться на самом краю жизни.
И обращено это чувство было к Амалии Максимилиановне Крюденер. Они познакомились во второй половине 1823 года, когда приписанный сверхштатным чиновником к русской дипломатической миссии в Мюнхене двадцатилетний Федор Тютчев уже освоил свой немногочисленные служебные обязанности и стал чаще появляться в свете.
Пятью годами моложе его была графиня Амалия Максимилиановна Лерхенфельд. Отец Амалии, дипломат граф М. Лерхенфельд, был в тридцатых годах баварским посланником в Петербурге. Но влечение, которое молодые люди почувствовали друг к другу с первых встреч, отметало все сомнения по поводу их разного положения в обществе. Пятнадцатилетняя красавица взяла под свое покровительство превосходно воспитанного, чуть застенчивого русского дипломата. Теодор (как звали здесь Федора Тютчева) и Амалия совершали частые прогулки по зеленым, полным древних памятников улицам Мюнхена.
Их восхищали и поездки по дышащим стариной предместьям, и дальние прогулки по прекрасному Дунаю, с шумом пробивающему себе дорогу сквозь восточные склоны Шварцвальда. О тех временах осталось нам слишком мало сведений, но зато картину их воссоздают воспоминания Тютчева Я помню время золотое, Я помню сердцу милый край. День вечерел; мы были двое; Внизу, в тени, шумел Дунай. И на холму, там, где, белея, Руина замка вдаль глядит, Стояла ты, младая фея, На мшистый опершись гранит, Ногой младенческой касаясь Обломков груды вековой; И солнце медлило, прощаясь С холмом, и замком, и тобой. И ветер тихий мимолетом Твоей одеждою играл И с диких яблонь цвет за цветом На плечи юные свевал.
Ты беззаботно вдаль глядела… Край неба дымно гас в лучах; День догорал; звучнее пела Река в померших берегах. И ты с веселостью беспечной Счастливый провожала день; И сладко жизни быстротечной Над нами пролетала тень. Тютчев был настолько очарован своей юной избранницей, что стал всерьез подумывать о женитьбе.
Графиня в свой шестнадцать лет выглядела очаровательной, у нее было много поклонников, что, видимо, вызывало ревность поэта. В числе ее поклонников оказался и барон Александр Крюденер, секретарь посольства, товарищ Тютчева. Набравшись смелости, Федор Иванович решился просить руки Амалии. Но русский дворянин показался ее родителям не такой уж выгодной партией для их дочери, и они предпочли ему барона Крюденера.
По настоянию родителей Амалия, несмотря на нежные чувства, которые она испытывала к Тютчеву, все же дала согласие на брак с Крюденером. Юный дипломат был убит горем. Тогда-то и должна была, по всей вероятности, произойти та самая загадочная дуэль Федора Тютчева с кем-то из его соперников или даже с одним из родственников Амалии. Но в конце концов, по словам дядьки Федора Ивановича Николая Афанасьевича Хлопова, для него «все кончилось благополучно». Неизвестно, пожалела ли потом о своем замужестве Амалия Максимилиановна, но дружеские чувства к поэту сохранила. Время покажет, что ни она, ни он не забудут своей привязанности.
С годами Тютчев и Амалия встречались все реже и реже. В 1852 году скончался Александр Крюденер. Через некоторое время Амалия выходит замуж за графа Н.В. Адлерберга. И все-таки судьба еще дважды подарила им дружеские свидания, ставшие достойным эпилогом их многолетней привязанности. В июле 1870 года Федор Иванович лечился в Карлсбаде.
В это время сюда на целебные воды съезжалась европейская и русская знать, многие были знакомы Тютчеву. Но самой радостной для него была встреча с Амалией Максимилиановной, которая с мужем тоже приехала на лечение. Последняя их встреча произошла 31 марта 1873 года, когда у своей постели уже разбитый параличом поэт вдруг увидел Амалию. Лицо его сразу просветлело, в глазах показались слезы. Он долго молча смотрел на нее, не произнося то волнения ни слова. А на следующий день Федор Иванович написал несколько слов дочери: «Вчера я испытал минуту жгучего волненья вследствие моего свидания с графиней Адлербег, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня в этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое моих лучших лет явилось дать мне прощальный поцелуй». Амалия Крюденер пережила Тютчева на пятнадцать лет. Федор Иванович женился рано – в двадцать три года. После окончания университета в 1826 году он был определен на дипломатическую службу в Мюнхен и уже через год стал мужем прелестной Элеоноры Петерсон, вдовы русского посланника, взяв ее с четырьмя сыновьями от первого брака.
Элеонора была старше Тютчева на четыре года, она боготворила его. «Никогда человек не стал бы столь любим другим человеком, сколько я любим ею признавался спустя годы Федор Иванович в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в ее жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня». У них уже три дочери…. И вдруг новая страсть врывается в жизнь Тютчева.
Он влюбляется в жену барона Дернберга Эрнестину, одну из первых красавиц Мюнхена, красота которой сочеталась с блестящим умом и прекрасным образованием.
Это было не просто увлечение, какие случались с ним и раньше, а роковая страсть, которая, по словам поэта, «потрясает существование и в конце концов губит его». Разве можно таить такую любовь от чужих глаз? Тем более что Эрнестина теперь свободна: муж ее умер вскоре после ее знакомства с Федором Тютчевым.
Их роман получает огласку. Жена, узнав о связи мужа, пытается покончить с собой…. Так или иначе, жить в одном городе, в одной стране уже не возможно. После отпуска, проведенного в России, Федор Иванович отправился к новому месту службы, в Турин. Жена и дети еще в Петербурге, и он, воспользовавшись временным одиночеством, мчится в Геную, где назначено прощальное свидание с Эрнестиной. Тогда никто из них не мог и предположить, что через полтора года она станет госпожой Тютчевой.
Пароход, на котором Элеонора с детьми в мае 1838 года ехала к мужу, ночью загорелся. И.С. Тургенев, оказавшийся в числе пассажиров, впоследствии вспоминал, как некая молодая женщина, не теряя самообладания в угаре всеобщей паники, босая, полуодетая, выносила сквозь пламя трех малюток. Это была Элеонора Тютчева. Однако простуда и волнение сделали свое: через три месяца она скончалась в страданиях. Смерть жены потрясла Тютчева. Он поседел в одну ночь… Жуковский, посетивший Федора Ивановича за границей, удивился: «Он… горюет о жене, которая умерла мученической смертью, и говорит, что влюблен в Мюнхене». Да, и в эти страшные дни он грезил об Эрнестине и был убежден: если бы не она – не вынести ему тяжести перенесенной утраты… Они венчались в июле 1839 года. После 22 лет, проведенных за границей, началась новая жизнь – на родине, в Петербурге.
Здесь поэт встретил свою последнюю любовь, которая обернулась для него и «блаженством», и «безнадежностью»… Роман Тютчева с Еленой Денисьевой стал самым сильным в его жизни.
Они встретились, когда ей было – 24, ему – 47… . Денисьева училась в Смольном институте благородных девиц вместе с дочерьми поэта. Анна Тютчева была всего на три года моложе ее, они дружили. Девушка принадлежала к старинному, но обедневшему дворянскому роду. Она рано лишилась матери и была на попечении тетушки, А.Д. Денисьевой, инспектрисы Смольного института. Та, со всеми властная, сухая, к племяннице была снисходительна, любила ее, как дочь, и рано начала вывозить в свет. Природа одарила Елену Александровну незаурядным умом и энергичным характером.
Впечатлительная, живая, веселая, она, вдруг попав в высшее общество, сама преобразилась. Обладая «счастливой наружностью», девушка была окружена множеством блестящих поклонников. Вместе с теткой Елена бывала в доме Тютчевых. Федор Иванович встречался с ней и в Смольном, когда посещал своих дочерей. Увлечение поэта нарастало постепенно, пока, наконец, не вызвало ответного чувства.
Они стали близки с 1850 года. Через полтора десятилетия Тютчев напишет: Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло С того блаженно-рокового дня, Как душу всю она вдохнула, Как всю себя перелила в меня… Федор Иванович снял недалеко от Смольного квартиру с видом на Неву, где они встречались. Долгое время никто ни о чем не догадывался. Обмануть тетку было легко: Денисьева и прежде не раз ночевала у своих богатых подруг. Тютчев же зачастую проводил время на балах или у друзей до утра. Но вскоре Елена забеременела.
Это ли не позор для Института благородных девиц! Отношения Тютчева и Денисьевой вылились в светский скандал. Жестокие обвинения пали на женщину, которая ради любимого человека пренебрегла и честью, и будущим. Теперь перед нею навсегда закрылись двери домов, где прежде она была желанной гостьей. Отец ее проклял. Тетушке вынуждена была оставить своё место в Смольном институте и вместе с племянницей переселилась на частную квартиру. Роман Тютчева с Денисьевой длился до самой смерти Елены Александровны.
От Федора Ивановича у нее родилось трое детей: два сына и дочь. Все они, по настоянию матери, записывались на фамилию Тютчевых. И тем не менее считались незаконнорожденными. Положение молодой женщины было двусмысленным. Она становилась всё более раздражительной, вспыльчивой. Елена любила Фёдора Ивановича безумной (без преувеличения), но требовательною любовью. Все это вносило в их жизнь не только счастливые, но и тяжелые минуты.
Однажды, когда Тютчев осмелился высказать сомнение: нужно ли рожать еще одного ребенка – в голову его полетела бронзовая статуэтка. К счастью, Елена промахнулась – удар был на столько силен, что откололся угол изразцовой печи… Поводов для сцен у измученной женщины было предостаточно. Это и нередкие отлучки Федора Ивановича, нечаянно оброненное нежное письмо жене… Денисьева была отвержена светом, а Тютчев оставался завсегдатаем петербургских аристократических салонов. С семьей он не порвал, да некогда бы и не решился на это. Мучительная раздвоенность терзала его. Он во всем винил себя – и не без основания. В первый год своей близости с Денисьевой он писал: Я, жалкий чародей перед волшебным миром, Мной созданным самим, без веры я стою – И самого себя, краснея, сознаю Живой души твоей безжизненным кумиром.
Тогда же в письме к жене он делает беспощадное по отношению к себе признание: «Ах, насколько ты лучше меня, насколько выше! Сколько серьезности и достоинства в твоей любви, и каким мелким и жалким я чувствую себя рядом с тобою Чем дальше, тем больше я падаю в собственном мнении…». …Но пора уже обратится к этой труднейшей, даже мучительной для всякого, кто думает о ней на достойном ее уровне, теме – теме двойной любви Тютчева.
Все обстояло именно так: поэт в самом деле в продолжение долгих лет испытывал подлинную любовь одновременно к двум женщинам. При этом он постоянно страдал от острого чувства вины перед обеими, и не столько даже из-за своей «измены» и той, и другой, сколько от сознания, что – в отличие них обеих – не отдает себя каждой из них всецело, до конца.
Это сознание запечатлено со всей силой и в целом ряде стихотворений, и в письмах поэта. Но, пожалуй, самообвинение было не вполне справедливо. Многое говорит о том, что Тютчев любил обеих женщин поистине на пределе души. Возможность такой – конечно, очень редко встречающейся – ситуации объясняется отчасти тем, что Эрнестина Пфеффель и Елена Денисьева отличались друг от друга не меньше, чем Россия и Европа… И само чувство любви поэта к каждой из них было различным.
В Эрнестине поэта восхищала «выдержанность» и «серьезность»; между тем, говоря о Елене Денисьевой как вспоминал муж ее сестры Георгиевский Тютчев «рассказывал об ее страстном и увлекающемся характере и нередко ужасных его проявлениях, которые, однако же, не приводили его в ужас, а, напротив, ему очень нравились как доказательство ее безграничной, хотя и безумной, к нему любви»… Это