Воспоминания Н.В. Гоголя о его юности

Воспоминания Н.В. Гоголя о его юности. Шестая глава поэмы начинается воспоминанием Гоголя о его юности, о том, как живо воспринимала душа его все встречающиеся впечатления.

Это “лирическое отступление” заканчивается словами “О моя юность! О моя свежесть!”. В этих словах, обращенных к прошедшей юности, слышится сознание того, что когда-нибудь придет неизбежная старость. Такое же прощанье с юностью мы видим в шестой главе “Евгения Онегина”: — “… Весна моих прошедших дней (Что я, шутя, твердил доселе)? И ей ужель возврата нет? Ужель мне скоро тридцать лет? Так, полдень настал, нужно Мне в том сознаться, вижу я. Но, так и быть, простимся дружно, О юность легкая моя!” Гоголь недаром говорит об этом в шестой главе, где Чичиков встречает Плюшкина.

В образе Плюшкина словно воплотилась старость, для него умерло все, что может шевелить человеческую душу. Тем не менее Гоголь не боялся старости как таковой. Он понимал, что духовный возраст человека может быть не связан с естественным возрастом, и духовный рост дает совсем другие, высшие силы душе. В письме “Христианин идет вперед” он писал: “Но пересмотри жизнь всех святых: ты увидишь, что они крепли в разуме и силах духовных по мере того, как они приближались к дряхлости и смерти”. Личные черты Н.В. Гоголя в поэме «Мертвые души» В поэме отразились и некоторые личные черты Гоголя.

В конце седьмой главы он пишет о поручике, приехавшем из Рязани, который был большой охотник до сапогов. Он “заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую.

Несколько раз подходил он к постели, с тем чтобы скинуть и лечь, но никак не мог: сапоги точно были хорошо сшиты, и долго еще поднимал он ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный каблук”. Л. Арнольди в своих воспоминаниях о Гоголе писал, что таким охотником до сапогов был сам автор: “Кто поверит, что этот страстный охотник до сапогов не кто иной, как сам Гоголь? ‹…› В его маленьком чемодане всего было очень немного ‹…›, а сапогов было всегда три, часто даже четыре пары, и они никогда не были изношены”. В конце десятой главы Гоголь писал о том, как испуганные чиновники сравнивали Чичикова с Наполеоном, выпущенным англичанами с острова св. Елены. В то время многие считали Наполеона Антихристом “Долго еще, во время самых прибыточных сделок, купцы, отправляясь в трактир запивать их чаем, поговаривали об антихристе”. В поэме отразилось отношение Гоголя к событиям, предсказанным в Апокалипсисе.

Он предчувствовал приближающуюся кончину мира и считал сатану уже “развязанным”. В одной из предсмертных записей он писал: “Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственного силою неисповедимого Креста!”. Это особенное духовное понимание автором происходящих событий присутствует во многих эпизодах поэмы.

Гоголь немногими словами описал смерть прокурора, заставляя задуматься читателя о смысле жизни и смерти: “А между тем появление смерти также было страшно в малом, как страшно было и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался ‹…›, теперь лежал на столе ‹…› .О чем покойник спрашивал, зачем он умер или зачем жил, об этом один Бог ведает”. Далее автор описал то, что происходило в душах его героев при этом событии.

Чичиков единственный несколько задумывается об этой смерти. Чиновники, шедшие за гробом, думали, каков-то будет новый генерал-губернатор, как возьмется за дело и примет их”, дамы были заняты разговорами о приезде нового генерал-губернатора, Чичиков же произносит от души: “Вот, прокурор! Жил, жил, а потом и умер!”. Он подумал о том, что напишут в газетах об умершем прокуроре, а потом заключил: “А ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови”. Чичиков не стал соотносить происходящее с самим собою, встреча с покойником не заставила его подумать о собственной смерти.

Эта позиция вовсе не совпадала с авторской. Гоголя с раннего детства поразила мысль о смерти, о загробной участи человека. Эту мысль запала в его душу после рассказа матери, о чем он и писал ей 2 октября 1833 года: “…Но один раз, — я живо, как теперь, помню этот случай, — я просил вас рассказать мне о Страшном Суде, и вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказывали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешников, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли.