Политический и психологический смысл поэмы Данте А

Политический и психологический смысл поэмы Данте А. Данте показал картины пороков, живущих в людях для того, чтобы противопоставить их другим картинам, которые должны создавать люди для того, чтобы была гармония для осознания, его поэме своего рода просветительская база для всех кто живет на земле.

Художественное своеобразие показа жизни в трех параллелях представлено приемами представления для читателя символических действующих лиц и деталей, мотивов разных видов восприятия. И в 26-й песни «Ада» Данте рассказывает о том, как Одис¬сей с малым отрядом отважился идти, в неизведанное море за Геркулесовы столбы и начал «полет безумный средь зыбей». Одиссей наделен страстью познания, и, хотя он грешен, потому что ввел в гибельное заблуждение других людей, Данте не толь¬ко осуждает героя, но сочувствует ему. Данте и Вергилий видят огни, которые движутся по дну долины.

В каждом из огней сжигаются грешники, которые хитросплетениями ума побудили людей к ложным путям. В одном из них заключен Одиссей. Данте любил полет, он был дерзок. Но бесконечная жажда познания ведет человека к гибели. И в этом одно из трагических противоречий высокого на¬значения человека и его натуры. Из всей неоглядной шири «Божественной комедии» предла¬гаем познакомиться с 5-й и 26-й песнями «Ада». Пятая песнь «Ада» открывает круг, в котором томятся «не¬воздержанные». Беспощадный и точный суд Миноса отсылает каждого грешника в ту щель ада, где ему уготовано наказание.

Но действие песни начинается со спора Данте и Вергилия с Миносом, и это очень существенно для понимания позиции поэта. Минос — жестокий судья, призывающий путников ни¬кому и ничему не доверять в аду. История Франчески и Паоло отвергает это предостережение и вызывает у Данте не просто сочувствие, а потрясение.

Диалог поэтов с Миносом и разговор Данте с Франческой представлен в композиции песни как по¬люсы отношения к человеку: беспощадность и милосердие. Характерно, что римский поэт Вергилий в своем рассказе ироничен по отношению к грешникам, а разговор с Франческой ведет полный сострадания Данте, поэт нового времени. Адская буря гонит грешников с тем неистовством, с каким они отдавались своим страстям.

Но грехи плоти предстают в песне в двойном освещении: похоть и любовь. Семирамида, Дидона, Клеопатра, представленные Вергилием, наказаны за разврат и потому не вызывают сочувствия римского поэта. Данте же с самого начала песни, с описания адской бури, полон ужаса и сострадания. Поэтические сравнения, которые предваряют рассказ Франчески (бурное море, где ветер бьется с волнами, поющие свою жалобу журавли, голуби с трепетом их крыльев и т.д.), создают лирическую атмосферу и подчеркивают учас¬тие поэта, его близость к тем героям и событиям, о которых идет речь. Главным мотивом всей песни оказывается трагический по¬единок: любовь ведет к гибели, но чувства человека неодолимы, страсть — неизбежная потребность нежного сердца.

В 26-й песни речь идет о тех, кто вводит людей в обман из-за несдержанности своего ума, кто был увлечен хитроумием позна¬ния. Пророчество беды, которая должна пасть на Флоренцию, не обнаруживает в самом Данте сдержанности.

Напротив, здесь неистовство горечи и любви. Жители Прато, городка, покорен¬ного Флоренцией, ненавидят ее и терпеливо ждут беды, как и оскорбленный ею Данте. Зачин песни становится началом внутреннего мотива, в котором сталкиваются предписанные человеку традиции, каноны, ограничения и безрассудный полет его разума. В известной степени 26-я песнь оказывается аналогом 5-й песни «Ада», где чувства вели людей к гибели. Здесь неуем¬ная жажда познания, зов разума ведут к обману и смерти. Песнь делится на три части.

Сначала перед нами возникает средь мрачных уступов поэтическая картина движущихся ог¬ней. Развернутое сравнение их со светлячками, которых отды¬хающий крестьянин с крыши своего дома видит в ночной долине, создает возвышенное настроение. Таинственный трепет огней возбуждает интерес Данте. Он едва не падает в пропасть, поглощенный этим зрелищем. В сущности поэт так же не привык сдерживать свою страсть к познанию, как грешники, сгорающие в адском огне. И это ему, как и им, грозит гибелью.

Почему этим грешникам дано такое наказание? Жажда познания заслонила сдержанность и осторожность. По Библии, страсть к познанию — грех. Неда¬ром Адама и Еву Бог изгнал из рая не сразу после грехопаде¬ния, а лишь тогда, когда Адам пытался дать название всем ве¬щам, т.е. присвоить себе привилегию Бога.[5, c. 23] Вторая часть песни — разговор Данте и Вергилия, объясня¬ющего поэту, кто и за что мучается в языках пламени. Особый интерес у Данте вызывает «рогатый огонь» с раздвоенными языками пламени.

Это тоже символический образ. Несдержан¬ность ума ведет к раздвоению человека, нарушению его при¬родной сути полетом фантазии. Исповедь Улисса (Одиссея) Данте слышит впрямую, без перевода Вергилия. Данте более всего интересует, что привело Улисса к гибели. Люди, посмевшие выйти в открытое море, за Геркулесовы столбы, означавшие конец изведанного мира, нарушили законы, данные богами. Их поступок назван безумным, но обаяние этого гордого шага пере¬дано с завораживающей образностью (весла — крылья и т.д.). Человек не может довольствоваться данными ему пределами, он жаждет познания.

Вот итог песни, хотя в начале ее доблестью была провозглашена сдержанность. Бездны, в которые ведет ум, более греховны для Данте, чем прямой обман, воровство. И поэтому Улисс и все, кто повинен в грехе использования ума для обмана, находятся в нижнем кру¬ге ада. Но Данте, как поэт, идущий к Возрождению и готовя¬щий его, любуется смелым полетом и поэтизирует безоглядное стремление человека к познанию. 2.2. Мысли Данте – как тема для поколений поэтов Главные мотивы «Божественной комедии» Данте являются решающим для трагических поединков, в поэме любовь ведет к гибели, но чувство человека неодолимы, страсть – неизбежна, она потребность ля нежного сердца.

Связь с этими мотивами мы видим в поэзии многих поэтов более позднего времени у А.С. Пушкина, у А. блока, у А. Ахматовой. У Пушкина есть эта гуманистическая мысль Данте, пред¬вестника Возрождения, она отзовется дальним, но отчетливым эхом в стихотворении «На холмах Грузии »: И сердце вновь горит и любит оттого, Что не любить оно не может.

Пожар сердца для Данте страшен и прекрасен, для Пушки¬на — неотвратим и естествен. Франческа и Паоло оказывают¬ся, по Данте, невиновными. Самое страшное наказание (Каи¬на) ждет их убийцу. Любовь сильнее адской кары, которая не может заставить Франческу и Паоло отречься от своих чувств, разъединить их. Ад может мучить, заставить любящих стра¬дать, но не истребит их чувства.

И в этой мысли Данте слы¬шится победа гуманизма нового времени над средневековьем. Пушкин любил Данте и называл его «il grand padre», план «Ада» считал гениальным. Зорю бьют. Из рук моих Ветхий Данте выпадает. На устах начатый стих Недочитанный затих — Дух далече улетает. В 1830 г. Пушкин терцинами пишет стихотворение «В начале жизни школу помню я », а в 1832-м в терцинах дает обоб¬щенный образ Дантова ада. Это не перевод, а вариации на тему: И дале мы пошли — и страх объял меня, Бесенок, под себя поджав свое копыто, Крутил ростовщика у адского огня. Горячий капал жир в копченое корыто, И лопал на огне печеный ростовщик.

А я: «Поведай мне, что в казни сей сокрыто?» В черновиках пушкинского романа «Евгений Онегин» оста¬лись эпиграфы к III и IV главам, взятые именно из 5-й песни «Ада»: Ma dimmi, al tempo de dolci sospiri, A che e come concecette Amore Che conscesre i dubbiosi dasiri? Дословно: Но скажи мне, во время нежных вздохов, в чем и как допустила Любовь, что вы узнали опасные желания? Как мы помним, роман о рыцаре Ланчелотто и его незакон¬ной, но неистребимой любви помог открыться чувствам Фран-тески и Паоло. И у Пушкина искусство пробуждает чувства, открывает героям их внутреннюю, часто скрытую от собственных глаз природу. «Обольстительный обман» романов позволя¬ет Татьяне не только присвоить «чужой восторг, чужую грусть», но и истинно полюбить Онегина.

А в VIII главе пушкинского романа Онегин «чуть не сделался поэтом», и любовь подводит его к границе жизни: «Идет на мертвеца похожий ». Та страсть, буря чувств, которые знакомы Паоло и Франческе, эхом отра¬жаются в русских героях через многие столетия, еще раз под¬тверждая бессмертие поэзии Данте. Диалоги Данте и Беатриче в последних песнях «Чистили¬ща» заметно отразились в содержании VIII главы пушкинского романа.

Рассмотрим содержание этих песен «Чистилища». Эта песнь величава и драматична одновременно. Торжест¬венно размышление о семи светильниках, которые, как звезды в первом небе и Большая Медведица в нижнем своде, направ¬ляют людей к их призванию и приюту, открывают цепь собы¬тий, важнейших для поэмы.

Здесь Данте расстается с Вергили¬ем, трижды в горечи повторяя имя «нежнейшего отца», здесь он встречает Беатриче, явление которой сопоставлено с восхо¬дом солнца. И в этом параллелизме природного и человеческого открывается свойство гармонии: не бить в глаза, не ослеплять, но завораживать. Как солнце на восходе одето туманами и не слепит, так «живой огонь» платья Беатриче прикрыт бе¬лым покрывалом, зеленым плащом. Хор ангелов в облаках цве¬тов делает эту картину столь притягательной по колориту, что о ней, вероятно, вспомнил Пушкин, дав в черновиках «Евге¬ния Онегина» мужу Татьяны такую фразу: И мне является всегда В сиянье ангела лучистом.

Это сходство Беатриче с Татьяной возникает, как мы уви¬дим, не случайно. Оно поддержано многими стилистическими параллелями в речи Беатриче и последнем монологе Татьяны. Беатриче, плача, «заклинала» Вергилия — Татьяну «слезам! заклинаний молила мать»; Беатриче в своей исповеди Данте постоянно повторяет вопрос «Зачем?». Эти же вопросы сгуща¬ются в монологе Татьяны: «от робкого вопроса в письме: «За¬чем вы посетили нас?» до грозного обвинения в финале: «Зачем! у вас я на примете?» Это вопросы упрека.

Но Данте не был для Пушкина подстрочником, скорее вдохновителем. Та сложная душевная коллизия, которая возникает в «Онегине», не раз побуждала Пушкина вспоминать «Божественную комедию». Но здесь, в 30-й и 31-й песнях «Чистилища», опыт Данте оказался внутренне необходим.

Родственна сама ситуация: обида жен¬щины, любовь которой была отвергнута, разумеется, по раз¬ным причинам в итальянской поэме и в русском романе. Боль, негодование как в Беатриче, так и в Татьяне не дают им возможности увидеть в любимом человеке произошедшие в нем перемены. Однако и Данте, и Пушкин не согласны со своими героинями. Их несправедливость и даже жестокость («боевые» сравнения вторгаются в текст этих песен поэмы) очевидны ав¬торам.

И Беатриче, несмотря на ее божественное возвышение, остается в поэме страдающей и оскорбленной женщиной. Упреки Беатриче продолжаются и приводят Данте в заме¬шательство, заставляя его рыдать. Но падает в обморок он тог¬да, когда увидел дивное преображение Беатриче, высоту ее но¬вой красоты. При всем различии ситуаций, душевного мира героев все это поразительно напоминает состояние Онегина, «его больной, угасший взор, молящий вид, немой укор». Правда, укоры Данте, слышные читателю и неведомые ушам Беатриче, резче, как, впрочем, и обвинения Беатриче. Однако в том, что говорит Татьяна, слышно эхо речей Беатриче: Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете Теперь являться я должна, Что я богата и знатна.

Беатриче также говорит о «соблазнительной чести» «выиг¬рышей», «скидок», обещанных ложными кумирами. Эту мер¬кантильную лексику, употребленную Данте, я постарался со¬хранить в переводе. Как Татьяна сожалеет о времени, когда она «лучше, кажется, была», так Беатриче огорчена тем, что прекрасное тело, в котором она была заключена, не дало Данте той высшей радости, которой не могут дать природа и искусст¬во. Вряд ли это система ценностей, присущих христианству.

Античный, языческий характер этого рассуждения приближа¬ет Беатриче к Франческе да Римини, которая в 5-й песни «Ада» почти в тех же выражениях говорит о своей земной красоте, которой она теперь лишена. Языческий характер образов поэмы сказывается и в том, что символическим воплощением Христа, как утверждают ком¬ментаторы, оказывается грифон, «двоякий зверь», сочетающий черты льва и птицы.

Данте потрясен тем, что эта двойствен¬ность поочередно отражается в глазах Беатриче. Может быть, в этом ее колебание между земным и небесным, между Христом-человеком и Христом-богом? На этот вопрос комментаторы, к сожалению, не отвечают. Увидеть глаза Беатриче смог лишь преображенный Данте. Матильда, погрузившая его после обмо¬рока в Лету, поручает четырем нимфам Земного Рая, звездам, опекающим на Небе Беатриче, подвести поэта к возлюбленной.

И здесь пути пушкинского романа и дантовской поэмы расходятся. И тут и там любовь неотступна в сердцах людей («Я вас люблю, к чему лукавить?»), но в романе она грубо пресечена, в поэме возносится к триумфу, забыв обо всех прежних бедах. Финал песни поэтичен и патетичен. И Данте сомневается, что кто-либо из парнасских братьев сумел бы передать это та¬инственное явление новой красоты Беатриче.

Он не сумел. Александр блок в своем стихотворении «Равенна» говорит о тени Данте, как посланце с идеями Новой Жизни. Лишь по ночам, склонясь к долинам, Ведя векам, грядущим счет, Тень Данте с профилем орлиным О Новой Жизни мне поет. У А. Ахматовой мы прочли послание «Данте», видим ее отношение к жизни. Смерти, любви через призму видения Данте. Она восхищается смелостью поэта, воплощает свои мысли о том, что ожидает ее или аду или в раю. Жизнь для нее – ад, смерть – рай. Преодоление трудностей для нее - пример Данте: Но босой, в рубахе покаянной, Со свечой зажженной не прошел По своей Флоренции желанной, Вероломной, низкой, долгожданной Такими представляют жизнь и смерть в средние века, Данте проходит со своими героями, принимая наравне с эпохой того времени, с теми, кто жил тогда все тяготы и страдания.

Данте прошел этот путь, чтобы доказать, что путь ведущий к Возрождению Италии проходит через познания и поэтому он воспевает и поэтизирует стремление человека к познанию.

С конца XIV до начала XVII в. в Европе была эпоха, кото¬рую принято называть Возрождением. После религиозного засилья средневековья человек вновь, как в античном мире, ощу¬тил свою мощь, свои возможности. Страсти, мысли, физичес¬кая красота человека стали для художников предметом изучения и поклонения. Историческое содержание этой эпохи отчет¬ливее всего выразил Ф. Энгельс в «Диалектике природы»: «В спасенных при падении Византии рукописях, в вырытых из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом предстал новый мир — греческая древность; перед ее светлыми образами исчезли призраки средневековья; в Италии наступил невиданный расцвет искусства, который явился как бы отблес¬ком классической древности и которого никогда уже больше не удавалось достигнуть.

В Италии, Франции, Германии возникла новая, первая, современная литература. Англия и Испания пере¬жили вскоре вслед за этим свою классическую литературную эпоху Духовная литература церкви была сломлена Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености».