Философские поиски Л.Леонова в романе Пирамида

Философские поиски Л.Леонова в романе Пирамида. Как крупное произведение, насыщенное философскими рассуждениями, Пирамида имеет свои о с о б е н н о с т и. Здесь Леонов оперирует объемными сюжетными блоками с неторопливым развитием событий, с обстоятельным авторским комментарием.

По своей структуре Пирамида - монологический роман с разветвленной имитацией диалога, индивидуальных манер, но лишь немногие персонажи обладают собственным голосом. Пирамида - роман интеллектуальный, рассчитанный на образованного читателя, испытывающего удовольствие от философских поисков автора, многогранности образов, сложности психологических отношений.

В чем-то, несомненно, Пирамида - Книга Откровения, недаром сам Леонов настаивал на прочтении ее в ракурсе патмосского жанра. Но в отличие от Еноха и Иоанна, думаю, и Аввакума, безропотно отверзшим себя вести Божьей, он, как и положено человеку в обезбоженном мире, через определение места своего во всебытии, понимаемого как точка отсчета, до предела напрягая в себе все возможности постижений - будь то трагедия научного познания, вера, воля к Слову, художественные формулы, пути тайновидения - искал именно в таком образе всеединого ведения собственную дорогу к Господню Престолу.

Ибо от писателя по слову Леонова люди ожидают одного - Пути 9,105 . В этом - персонификация соловьевского идеала всеединства знания, но Пирамида все же роман-гносис, замешанный на ренессансном, гармоническом сочетании многообразных дарований Леонова, на его великом творческом писателя, ученого, поэта, прекрасно владевшего и стамеской, и штихелем, и кистью живописца, не говоря уже об энциклопедичности его знаний в сфере культуры, специальных областях от естественных наук, математики, физики до военного дела, не считая уж знания языков, детального живого ведения сфер русской национальной культуры.

И все это было введено писателем в единый прорыв к высшим тайнам, к постижению хода времен, как отошедших, так и сокрытых за мглой грядущего.

К чему, вкратце, сводится в единый фокус философское содержание романа? Бог-Абсолют - кольцевая радуга, по Вадиму разрывает кольцо совершенного всебытия и выгибает одно из полярных окончаний на манер ленты Мебиуса. Соприкосновение по спектру радуги располагаются элементы материального мира полюсов грозит катастрофой, взрывом, выпадением совершенства в Ничто. Необходимо промежуточное бытие, замыкающее кольцо, точнее, некий клей всебытия, смягчающий пребывание противоположностей.

Так рождается мироздание, сфера, галактическое яйцо, в каком мы пребываем по сей день и которое ангел Дымков чертит на снегу. Модель, похожая на китайскую клетку жизни, на русскую фиту. Здесь важно, что живая клетка как бы прототипична мирозданию. Внутри расположены два треугольника, сходящиеся в вершинах. В одном - идет убывание к центру круга, в другом расширение к границе окружности. Центр полагается как ноль-времени, как пространство, сжатое за порогом даже черной дыры, готовое вывернуться в инобытие.

По Леонову, мы дошли до границы скорлупы в расширяющемся секторе мироздания и теперь разворачиваемся в обратном направлении, т. е. это не пирамида, а воронка, убывающий конус и т. д. Красное смещение можно не учитывать, ибо при вывернутом спектре оно дает ложные показания. А если и учитывать, то аллегорически, как наше красное смещение в историческом разрезе. По отношению к якобы расширяющейся вселенной здесь та же усмешечка, что и в Воре, при опровержении социального лозунга Вперед и вверх. В суждении Пчхова, адресованном Векшину, это звучало так, что темному ангелу, падавшему в начале дней 9,129 , тоже казалось, что он летит вверх.

Остается время. Оно к XX веку удесятерилось, и более. То есть, прежние промежутки жизни мы проживаем в ускоряющемся темпе, за все более краткие сроки, в движении к апокалипсическому - время перестанет быть. В социо-культурном плане это расценивается, как время передачи земли в ведение Антихриста отсюда старообрядческая прогностика, открытый пульт с опасными чудесами, у которого спит рогатая охрана 9,107 Итогом всего должно быть разрешение в земной юдоли Верховной Размолвки Начал, которая и служит подоплекой истории, и как показал для Леонова XX век, пока склоняется в пользу Антипода, повздорившего у истоков истории с Вседержителем из-за Человека.

То ли зло превысило свои полномочия, то ли природа изменившегося времени позволила Антихристу уложить тысячелетие в пару десятков лет, но должна быть внесена Небом в Божественную фабулу поправка, ибо все идет путями, изложенными Леоновым в утопиях как антиутопиях.

Это чувствует, взбодренный ранним своим посвящением, о. Матвей, что зло с добром сошлись, пугается, что состоится сговор Бога и Дьявола. Но любопытно, что сталинщина по-особому расценена в сюжете противостояния Неба и Ада тиран вырывает бытие людей не только из рук Божьих, но и мешает планам Сатаны, пытаясь увести землю и от Того и от другого. Шатаницкий жалуется, что этак и его преисподнюю голытьбу взбунтуют.

Не продолжение ли это концепции Великой Октябрьской Революции, как прометеевой, бытийственной покражи, правда, с целью ввергнуть человечество в растительное бытие, в шигалевщину-чикилевщину. По условию романа ни ангел Дымков, ни Шатаницкий своих планов не достигли. Соответственно, человечество извлечено из Надысторического Сюжета и становится самошагающим, само для себя субъектом мироздания. Отсюда -иссякший Христос, толпища идуще-живущих людей - во сне о. Матвея.

Это начало космической Робинзонады людского мира, над которым властны лишь законы малого мироздания, расположенного в границах фиты, клетки, яйца. Ангел Дымков со всей определенностью демонстрирует собой, что произойдет с человечеством при одиночестве человека гордого возвращение в глину, убывание духовных возможностей, небрежение чудом жизни, изникновение чуда вообще. Вознесение Ангела и воспринимается, как прототип, предвестие того, как вернется к Богу - Его, терзавшаяся нас искра всеобщая душа людей, уставшая от созерцания братских могил и смертных лагерей, вся в шрамах и ожогах, уже готовая уйти на поиск тишины и чистой синевы небесной да подзадержавшаяся из жалости покидать обжитой дом. Отсюда, кстати, из раздумья, что мы окончательно выпадаем в законы лишь физического мира, идет и пародирование соловьевского Богочеловеческого процесса, и восстановление кровавых утопий из Дороги на океан, и - надо думать - грустное воплощение мечты Н. Федорова о Музее человечества как Пути предвоскрешения 34,190 . Он - фантомный дворец Юлии - создан Ангелом, им же и уничтожен.

Взамен ему в Последней прогулке явится образ блестинки разрушенной, как скорбный мартиролог того, чем владели люди и все это на фоне видений полуживотного арьергарда человечества, от шествия к звездам развернувшегося к возвратной глине.

Не будет дворца предвоскрешения, не будет и самого воскрешения у мира, впавшего во власть Великого Инквизитора, у долины жизни людской, не осиянной горними вершинами.

Уйдут из этой реторты бытия люди, и незачем будет чему - то происходить, так как не для кого, как об этом говорилось писателем еще в прологе к Вору. Недаром в миллиардно комнатном ангаре духовного бессмертия, на дачке Юлии, у таинственного зеркального тоннеля - два выхода, и один из них заколочен. И недаром в мертвом доме культуры отказывается ангел Дымков устроить живую переписку умерших классиков, мыслителей и т. д. А ведь это и был пробный камешек дочки циркача на предмет возможности воскрешения и бессмертия.

По ходу нашего размышления хотелось бы отметить и еще одно значительное жанровое образование в качестве термина для обозначения кулътурфилософской жанровой окраски - роман-Культура, роман-наследие. Леонов на страницах Пирамиды изъяснился едва ли не самым полным образом в своих культурологических представлениях. Культура, как духовный сколок всех прошедших по земле существований, есть высший и спасительный аргумент в пользу человека при тяжбе Антипода с Богом, именно в культуре обретается право на бессмертие, ибо она есть неповторимый, неведомый, шедевр мироздания, как и шедевр чуда жизни, подаренный нам Творцом вот и ввести бы этот критерий.

В каком еще из произведений Леонова, да и вообще в литературе, роман преисполнен столь насыщенной культурной знаковостью, притянутой всеми нитями к магическому центру повествования - к феерическому иллюзиону ограбленного Юлией человечества 9,137 ? Где еще в такой полноте и кольцевой замкнутости, как укоризна - от чего открещиваемся? -представлен мир Библии? А живопись? А митинг изваяний ? И т. д т. п беспредельно - непригодно для итогов. Жанр-ансамбль слишком отвлеченная формула, как бы подчеркивающая универсальность романа, но убирающая из него лирический, исповедальный план при анализе всебытия.

А ведь многомерная всеобъемлющая фабула, с постоянными уточнениями и комментариями сюжета, с несостоявшимися ходами и навязанными поворотами событий позволяет Леонову не только обобщить итоги XX столетия, но и на новом, как он знал - последнем - витке думанья воплотить всего себя - в движении от первого вздоха бытия, от первобытного костерка в пещере, до всех перипетий жизни.

Для того, чтобы из этого бытийственного разбега заглянуть бесстрашно в грядущее, каковым бы оно ни предстало, там подобрать, походя, как ни жутко, свой истлевающий в руинах череп и шепнуть нечто шекспировское над им, чтобы, достигнув последних пределов, увидеть, что и там подгнило в царстве датском. Не продолжая перечня соответствий, сегодня уже с немалой уверенностью можно сказать, что Пирамида являет собой, вместе с привнесенной ею новизною, одновременно и соборный подвиг творчества, равный по духовному усилию разве что Братьям Карамазовым, подвиг, совершенный прежде всего с упованием, что через личность художника и мыслителя, прошедшего через все трагическое XX столетие в стремительных взлетах века и темных провалах его - будет в последующем с поправками и на это итоговое ведение найдено новое направление Пути человеческого. Итак, Роман Пирамида, как мы уже пытались показать, произведение не просто художественное, но и религиозно-философское, в котором вопросам веры, религии и Бога уделено первостепенное внимание.

Весь текст произведения подводит нас к мысли о том, что автора Пирамиды волнует православие прежде всего не столько церковное, хотя и ему уделено значительное место, сколько православие какого-то иного, более широкого плана. Один из героев романа, раскрывая смысл клада или сокровища, которое все время ищут герои произведения, говорит, что это заветы, чаянья и традиции старины, т. е. вся совокупность духовных накоплений, некогда именовавшихся национальным русским Богом 2, 66 . Последнюю фразу, видимо, считая ее самой главной в романе, автор выделяет разрядкой.

Понятно, что подобное определение национального сокровища не укладывается в рамки канонов строго церковного Православия.

Роман написан на рубеже веков - все ждали катастроф и длинная косая тень от этого вполне оправдавшегося предчувствия легла на все столетие.

Л. Леонов - за вычетом каких-то пяти лет - прожил его. Он увидел, что мрачные предчувствия художников и философов Серебряного века лишь сгустились и приобрели вполне апокалипсическую знаковость. В своем слове, в художественной форме Л. Леонов сохранил традиционную для русской литературы жестокую самодисциплину - она не покидала его в Пирамиде и в тех случаях, когда, казалось бы, он полностью отдавался чаре. Но он и многое все же взял от цветов зла Серебряного века - прежде всего еретичество.

Но это совершенно особая и дискуссионная тема, пока поддающаяся лишь догадкам, и не сейчас на ней останавливаться. И еще об одной особенности леоновского романа-наваждения. Со словом наваждение традиционно связаны многочисленные, но всегда отрицательные значения, так как наваждение - это прежде всего колдовство, т. е. действие с помощью черных, бесовских сил. Можно, однако, напомнить, что в Библии есть правда, один-единственный случай, когда наваждение - в форме глагола водить, наводить - имеет положительный смысл наводить благо, добро, т. е. имеются в виду светлые, целительные силы. Именно в таком значении его употребляет пророк Иеремия.

В его Книге сказано Ибо так говорит Господь как я навел на народ сей все это великое зло, так наведу на них все благо, какое Я изрек о них Иер. 32 42 . В романах Пирамида и Мастер и Маргарита зло представлено в самых разных формах - в том числе и в высших, вплоть до сатанинских.

Доброе начало персонифицируется достаточно редко. Конечно, без праведника, как известно, не стоит ни село, ни город, и, возможно, именно этой маленькой искре, которой при жизни дано видеть иной мир, суждено не погаснуть, а даже просиять. К ней следует присоединить Алешу-горбуна из романа Пирамида. В нем просвечивает надежда писателя на религиозное возрождение России, страны почти атеистической, почти языческой, некрещеной и совершенно безграмотной в религиозно-церковном отношении.

Безверие - это уродство страны, ее горб. Но Алеша уже задает пытливые и доброжелательные вопросы. И, наконец, нельзя не понимать, что при всем романном разгуле зла и бесовщины, метельной круговерти и страшном осознании, что человечество сбилось с пути, что патмосское пророчество вот-вот сбудется. Но ведь не случайно где-то к самому концу повествования, когда бесы уже празднуют свою победу, а Ангел отлетел от Земли, вдруг возникает неожиданный и даже трогательный символ - маленький цветок, любящий расти в предлесье - иммортель, бессмертник кошачья лапка, в корневище которой есть целительный сок. У Л. Леонова нет случайных образов.

И если весь его роман есть жест предупреждения, то и малая капля в цветке бессмертника, таящаяся в подземном корневище, тоже что-то значит. Увы, даже и кошачья лапка занесена сегодня в Красную книгу Природы. Глава 3 Сходства и отличия в осмыслении философско - религиозных постулатов романа М.Булгакова Мастер и Маргарита и романа Л. Леонова Пирамида В русской литературе середины и второй половины XX века заметно возвышаются - над общим литературным рельефом - два крупнейших произведения роман Мастер и Маргарита М.Булгакова и Пирамида Л. Леонова.

При всей вполне понятной и совершенно очевидной разнице, нельзя не увидеть между ними глубинного, подпочвенного, сходства. В обоих религиозное и моральное начало выходит на первый план. Сходство романов заключается в том, что отчетливо видны переклички с апокрифическими памятниками христианства, эсхатологическими сказаниями о конце мира, осмысление и интерпретация их Книга Еноха , Слово об Адаме , Слово Мефодия Патарского , Откровение Иоанна Богослова и др. В романах обыгрывается апокриф Еноха о фатальной, при создании человека, размолвке, расколовшей небесное дотоле единство на два враждебных лагеря 9,561 . Библейский сюжет и его интерпретация в романах служат формой п р е д у п р е ж д е н и я человечества об ответственности за свое поведение.

В философском плане речь идет о противоречиях в природе человека и их последствиях.

По диалектике развития бесконечно истончившаяся материя в перспективе дальнейших превращений исчезнет и сама, оставив по себе лишь немеркнущее, не просто фотонное сиянье, а тот с в е т п р е д в е ч н ы й народных сказаний, в котором рассеяны летучие пылинки миров 10,72 . Эти произведения экзистенциальные и эсхатологические по своей внутренней сути, а суть, как известно, не может не определять - в той или иной степени - каких-то важных особенностей художественной структуры, в данном случае явного превалирования условности, тяги к символизации, кодировке знаковых смыслов, множества перемежающихся зеркально опрокинутых планов, что едва ли не в равной мере свойственно этим двум произведениям.

В обоих произведениях изображается добро и зло - дьявола и Христа - во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное и показать возможность существования добра.

Их связывает общая философская идея борьбы со злом, понятная только при анализе всей действительности. Заданные темы решаются в трудном философском споре героев, которых авторы представляют на страницах романа, эта идея воплощается затем в интереснейших коллизиях, переплетениях реального и фантастического, библейских и современных событиях, оказывающихся вполне сбалансированными и причинно обусловленными. Роднит главных героев двух романов их способность к принятию чуда, которое сродни их причастности к чуду - к подвигу самоотречения, чуду творчества, чуду любви.

Отметим, что оба писателя убеждены в том, что общественное и душевное благоустройство государства невозможно без веры и опоры на вечные ценности. Для инспекции нравственного состояния общества, устроенного на новых началах, и появляется на страницах обоих романов Князь Тьмы со своей креатурой, каким он предстает перед читателем? Мы отметим как общий план взаимодействий творчества Леонова и Булгакова, так и возможности анализа их художественных миров под углом зрения идей и идеалов.

И автора Мастера и Маргариты, и создателя Пирамиды роднит многое принцип изображения, основанный на идеалах целостности и всеединства, просмотры культурного пути человечества, любовь к гностическим падениям мира. Сходство писателей проступает и в наборе жанровых колец тяготение к роману-исследованию, к традиции жанра наваждений, оно сказывается и на построении романов. Сходны искания Леонова и Булгаков в аспекте проблем Добра и Зла. Оба автора строят, конструируют художественную реальность, сознательно отталкиваясь от канонических текстов.

Основные библейские сюжеты от Матфея и от Иоанна используется как материал, авторы трансформируют их в соответствии с собственными задачами. В Мастере и Маргарите Булгаков изображает добро и зло - дьявола и Христа - во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное, порожденное новым строем, и показать возможность существования добра. Для этого писатель и использует сложную структуру построения произведения. Мастер и Маргарита как справедливо заметил критик Г. Лесскис двойной роман 15,98 . Гипертрофированная символика чисел, снов, перемежающихся несовпадений, которые все же оказываются стянутыми в одну испепеляющую точку в запредельном мире все эти вполне мистические и инфернальные признаки видны.

Каким-то нездешним светом озарены и то и другое произведения. Ангельское и дьявольское ведут в них, казалось бы, потешную, маскарадную игру, но на самом деле ледяной мрак трагедии в них подлинный.

И леоновский роман густо пронизан отчетливыми и вполне живыми нитями, связывающими его с эстетической, философской и, разумеется, психологической атмосферой первых десятилетий XX столетия, т. е. с Серебряным веком. Тогдашняя литература, как и вообще все искусство, включая живопись, театр, музыку и философско-религиозные искания, была проникнута болезненно-острейшим ощущением приближающейся катастрофы. Определенная часть литературно-художественной интеллигенции начала века ощущала и осмысляла свое время как безусловно катастрофическое.

Такое ощущение полностью вошло в литературу той поры. Эпоха Серебряного века со все еще живыми в его юности действующими лицами была ими хорошо знакома, понятна и, по-видимому, внутренне близка. Во всяком случае они оба, столь далекие друг от друга и чужие, соприкоснули свои поздние произведения. По их произведениям видно, что связи оказались не оборванными и достаточно жизнестойкими.

В романе Пирамида и Мастер и Маргарита весь видимый, чувственный, предметный - людской и пейзажный - мир заметно деформирован и постоянно балансирует на грани условности - фантасмагории и гротеска. Только в такой форме, заметно отдаленной от традиционного реалистического письма, писателям удается более-менее адекватно запечатлеть зыблящийся образ мира, обреченно подходящего к концу тысячелетия и как бы уже повисающего над пропастью, лишь по привычке и близорукости именуемой Будущим.

Если современный уходящий мир ирреален, то так называемое Будущее ирреально, по Л. Леонову, в абсолютной степени, его нет. Бытие и небытие постоянно перемежаются в Пирамиде, так же как и в Мастере и Маргарите и создают особую атмосферу полуяви, полуреальности. М.Булгаков, как и Л. Леонов, писавший свой роман-апокалипсис в предвидении приблизившейся катастрофы, сходный душевный катаклизм уже переживал - и как частный человек, свидетель века, и как художник. Его произведение превращается порою в маскарадное действо, искажающее привычную перспективу и придающее фигурам игровой облик.

Как ни странно, но в основе этой ненастоящести, буффонадности и карнавальности была реальная жизнь определенной - надломленной, обреченной - эпохи. Маски, ряженые и разная атрибутика маскарадности были в моде. Даже быт в интеллектуально-артистической и богемно-рафинированной среде был в высшей степени театрализован. Надо ли говорить, как много сходного между булгаковским, исполненным магии и колдовской чары, и Пирамидой, названной в подзаголовке романом-наваждением. Естественно, что, выведя на сцену характерные и знакомые ей фигуры, автор прибегал к приемам и языку, привычным каждому из действующих лиц эпохи.

Он описывает эпоху на его языке. В Пирамиде словесно-интонационная магия и постоянное балансирование на кромке реальности сочетаются с вещной и прочной, вполне осязаемой материальностью. Пирамида и Мастер и Маргарита насквозь эсхатологичны. В этом отношении оба произведения сходны.

Разница заключается в том, что Булгаков и его современники видели конец света уже в своем тогдашнем времени и как бы предсмертная дрожь пробегала по многим и многим произведениям той поры. Карнавальность была защитным стремлением закрыть глаза, чтобы не видеть разверзающейся пропасти. Длинная косая тень, что была отброшена началом века на все столетие, пролегает и через романЛ.Леонова. Между тем, при всех совпадениях, обусловленных явлениями, и ощущением апокалипсичности бытия, есть и существенные различия.

Дело в том, что у Булгакова идея катастрофичности и исчерпанности бытия накладывается в основном лишь на прошедшую эпоху и в гораздо меньшей степени, лишь отраженно касается дальнейшего бега времени. И все же эта катастрофа, хоть и огромная, а для ее свидетелей как бы всеобъемлющая, оставалась, на поздний взгляд, относительно локальной она не затрагивала бытия всего человечества. Л. Леонов, будучи в своем суде над временем и человечеством не менее саркастичным, прибегая, к буффонаде и трагическому гротеску, вершит суд не над локальной социальной территорией, а над всем человечеством. Он говорит в своем Романе не о конце определенной эпохи и даже не о России только, а о бытии вообще.

Его трагизм и апокалипсичность приобретают всеобъемлющий и даже абсолютный характер. Искра надежды настолько ничтожна, что речь может идти, как сказано в Романе, лишь об отсрочке на два-три столетия. Л. Леонов в Пирамиде, поскольку судьба отвела ему мафусаилов век, пошел в понимании катастрофы дальше М. Булгакова.

Он когда-то говорил Как будто мира наступил конец 4,89 . Можно не сомневаться, что в этой фразе позже своим романом Л. Леонов полностью снял бы слова как будто. Никакой приблизительности для него уже не существовало, никаких сослагательных ходов. В центре романа Л. Леонова - сцена, даже арена цирк, игра, кинематограф, а главное лицо на сцене - маг Дымков, здесь же иллюзионист Дюрсо, режиссер Сорокин, потенциальная актерка Юлия. Каким-то краем художественного сознания и слова Л. Леонов соприкасает свой роман с близким и родственным ему искусством Серебряного века - с его словесной чарой.

Пирамида, с ее чертовщиной, непозволительными играми с дьяволом, нечистыми духами, крупными и мелкими бесами это живой и естественный отросток той эпохи. По роману видно, что связь оказалась необорванной. Тут же мы находим и еще один поясняющий намек автора на то, о чем, собственно, будет поведано в разворачивающемся романе булгаковское рассуждение об истории.

История понимается Булгаковым как духовный опыт, в котором все участвуют, который накапливается, протекает вчера, сегодня, сейчас. Частная, казалась бы, история на Патриарших имеет отношение к центральному событию мировой истории, к постановке вопроса о вере и безверии выбор между вульгарным прагматизмом и действительностью идеи. Кто управляет жизнью человеческой - центральная для Булгакова проблема. Суть концепции автора такова провидение, божественный умысел - лишь драматург, а не демиург истории.

Другими словами, оно лишь задает ситуацию, но не определяет поведение в ней человека. Обстоятельства предписаны людям свыше это так, но вести себя в них можно по-разному. Человек найден свободной волей, возможностью выбора - оттого он и властен, изменить ситуацию в дальнейшем. В споре Иешау с Пилатом видимая беспомощность бродячего философа опровергается его свободно совершаемым выбором между жизнью, за которую нужно заплатить сокрытием истины и смертью.

Предупрежденный о последствиях своих речей, он тем не менее не отрекается от выношенных убеждений. И в этом смысле, в самом деле, управляет своей жизнью он, а не Пилат. Напротив, отказавшись от подобной свободы выбора, могущественный прокуратор как бы утрачивает масштаб личности. Обратим внимание на то, каких именно героев у Булгакова становится возможным разъяснить ? Возможно - предугадать поведение Берлиоза, близкую смерть вора-буфетчика. В клинике - Первого МГУ . Возможно - с легкостью направить в нужное русло действия известного учреждения чтобы не понравившийся Воланд Никанор Иванович не смог более попасться ему на глаза.

Не трудно предсказать и действия Римского и Лиходеева. Иначе обстоит дело с центральными персонажами романа. Непредсказуема в своем порыве милосердия Маргарита, озадачившая самого дьявола, невольно уступившего ей доброе дело прощение Фриды и тем самым на мгновение будто бы подчинившегося Маргарите. Непредсказуем и вызволенный из дома скорби Мастер, к несчастью, сломанный, утративший интерес к творчеству и не принимающий советы дьявола, например, предложение описать хотя бы Алоизия Могарыча. Все это имеет прямое отношение к концепции человека как свободно проявляющей себя исторической личности.

Кстати, та же концепция выявляется и в других произведениях Булгакова. В Пирамиде использован характерный для Л. Леонова способ косвенного отражения действительности, воспринятый у великого предшественника Ф. Достоевского.

В центре произведения - история опального священника Матвея Лоскутова, который преследуется за веру, терпит нужду и лишения. Судьбы его близких жены, дочери Дуни и сыновей Вадима и Егора - составляют центральный узел романа. Однако частная жизнь перерастает в судьбу народную, становится отправной точкой для рассмотрения ключевых вопросов ХХ века веры и атеизма, гуманизма и тирании, будущего России и современной цивилизации. Маленький домик со ставнями на кладбище, в котором обитает семейство Лоскутовых, оказывается на пересечении земных и космических конфликтов, становится местом противостояния добра и зла, надежды и отчаяния, страха и человеческой стойкости.

Разрастающийся конфликт втягивает в свою орбиту Хозяина Кремля, посланца небес Ангела Дымкова, резидента дьявола на Руси Шатаницкого, деятелей культуры и искусства. События романа формально прикреплены к 1940 году, но по сути охватывают весь ХХ век России с его социальными экспериментами, жестокими испытаниями, невосполнимыми утратами.

Жанр Пирамиды писатель определил как роман-наваждение в трех частях. По традиционной классификации он может быть обозначен как философско-социальный роман, вобравший в себя художественные новации ХХ века мифологизм и поэтическую условность, углубленный психологизм и иронию, интеллектуальный подтекст и мистификацию происходящего. С первых страниц романа открывается тема размером в небо и емкостью эпилога к Апокалипсису 9, 11 . Писатель стремится уточнить трагедийную подоплеку и космические циклы Большого бытия, чтобы примириться с неизбежностью утрат и разочарований 9, 11 . Эта тема, по признанию автора, позволит в финале определиться на циферблате главного времени - откуда и куда мы теперь раскроет логический финал человеческого мифа 9, 20 . Тема русской Атлантиды, то есть искупительной жертвы, призванной исчезнуть, оставив после себя поэтический миф, стала частью общей темы романа судьбы человечества.

Сюжетная конструкция Пирамиды включает в себя три уровня конкретно-исторический семья Лоскутовых, Сорокин, Юлия и Дюрсо Бамбалски и др философско-научный версия мирозданья, механика Вселенной и мифологический апокриф Еноха о размолвке Начал и генетическом противоречии человека. Соотнесенность их позволяет рассмотреть судьбу отдельного человека в широком контексте от частной жизни до Космоса, от истоков земной цивилизации до ее катастрофы, увидеть в божественном творении средоточие борьбы Добра и Зла. Наличие трех планов дает возможность в пределах реалистического мышления совместить свободу условности с точной социально-психологической мотивировкой и исторической достоверностью.

Леонов варьирует разные уровни сознания начала 40-х годов, 70-е годы, последнее десятилетие ХХ века, окрашивает повествование горькой иронией и сарказмом.

Пирамида - роман еретический по сути. Но еретический не в узком специфическом смысле как извращение христианских истин, а в широком общеупотребительном, которое Горький вкладывал в это понятие применительно к себе строптивый, непокорный, недоверчивый к бытующему мнению, готовый проверить его правоту своим умом. В Пирамиде господствует взыскательная м ы с ль автора, которая стремится понять непознанное, проникнуть в сокрытое, преодолеть преграды, удерживающие ее от вхождения в сферу запретного.

Мысль Леонова - не просто орудие или инструмент писательского интеллекта. Она - главный и всепроникающий герой романа, а все остальное как бы сопутствующий антураж и живописное оформление.

Дерзость романа в том, что в нем поставлена под сомнение перспективность замысла Творца создание человека и признание его богоподобным. Интерпретируя древнее предание, автор допускает, что в споре о человеке дьявол способен побудить Творца смести людей с планеты их собственными руками, чтобы прекратить затянувшуюся тяжбу. Писатель приводит в романе аргументацию, направленную на дискредитацию человека и попытку его идеализации. В Пирамиде человек испытывается на разрушение на пределе возможного. Притом участником испытания становится и автор, который подвергается искушению сил, враждебных человеку, втягивается в эксперимент и участвует в нем наравне с другими.

Мысль автора, устремленная к поиску истины, не признает никаких ограничений и устоявшихся представлений, подходит в своем анализе к пределу доступного человеческому разумению и заглядывает в бездны, рождающие чувство безысходности и отчаяния. Человек рассматривается как основная причина всех распрей на Земле и на Небесах.

Мысль автора о том, что зло приходит не извне, что оно в нас самих и порождено несовершенством п р и р о д ы человека, развернута в романе многогранно и обстоятельно. Дерзость романа и в том, что автор позволяет себе высказывать сомнения в истинности замысла Творца. Перед героями Пирамиды встает вопрос Что делать дальше? Можно ли существовать без Бога на земле Над этим вопросом задумывались многие философы, художники и приходили к мысли, что обезбоженное человечество опасно и непредсказуемо в своем развитии.

Леонов видит спасение современников и потомков в нравственном поведении. Есть ценные признания писателя о движении к этой теме и усложнении взгляда на нее В первой редакции я хотел ударить по атеистам, а замахнулся на Бога В романе я привел читателя к цитадели на горе. Там Бог. Что делать? Надо штурмовать и идти с открытыми объятьями, потому что в детей не стреляют 9,206 . Заметим противоречие штурмовать - то есть требовать - и одновременно надеяться на милосердие в детей не стреляют. Отсюда столь осторожное обозначение жанра роман-наваждение это как бы извинение автора за свою дерзость, за то, что он позволил себе так думать и ставить столь опасные вопросы.

Авторское предисловие к роману корректирует жанровое определение, снимает сомнения писателя. Оно напоминает, что время, отпущенное человечеству для выбора пути, истекает. Перспектива цивилизации в нем определена жестко, без малейшего намека на ерничество, иронию или замаскированность.

Во вступлении говорится о нарастающей жути уходящего века 9, 26 и возрастном эпилоге человечества 9,78 . Неумолимость этого процесса Леонов соотносит с космическими явлениями стареют и звезды 9,184 . Авторское предисловие написано в самом конце 21 марта 1994 г когда текст романа уже три месяца находился в наборе. За два дня до подписания романа в печать 24. 03. 94 , когда была готова и проверена корректура, автор представил данное предисловие. Оно являло собой итоговое резюме Леонова, взгляд на основную мысль романа после его завершения.

Домысливание будущего, основанное на разочаровании в человеке, вызвало упреки некоторых исследователей в отклонении автора от православного вероучения, породило споры. Однако решение этого вопроса требует предельной осторожности и ответственности. Необходим ювелирный подход специалистов, имеющих одновременно богословское и филологическое образование, способных совместить уважение к религиозным канонам и к художественному тексту.

Поверхностный, и тем более пристрастный, подход способен лишь дискредитировать проблему, стать препятствием в объединении усилий леоноведов. Для объективного осмысления этого вопроса следует предварительно накопить общепризнанные представления по многим более общим аспектам романа. И на это потребуется не одно десятилетие. Анализируя произведения Леонова и Булгакова мы пришли к выводу, что перед писателями стояла задача, с одной стороны, показать, что люди подошли к роковому рубежу и лишь напряжением всех сил они могут избежать краха, а с другой - дать представление о том, что будущее - слишком неопределенная категория, чтобы не оставить надежды. При всей явной и вполне понятной разнице между художественным мышлением Л. Леонова и М Булгакова, нельзя не признать главного оба художника воспринимали мир и человеческую судьбу в этом мире глубоко трагедийно.

Это два великих трагика-пророка в нашей литературе.