Гусарская тема в лирике Д.В. Давыдова

ГУСАРСКАЯ ТЕМА В ЛИРИКЕ Д.В. ДАВЫДОВА Выполнил (а): Студентка 22 группы Турнаева Елена Викторовна Проверил (а): Тарабукина Ю.А. Тобольск – 2006 год ОГЛАВЛЕНИЕ I. Введение… II. Основная часть…III. Заключение… ….IV. Используемая литература… 11 ВВЕДЕНИЕ Денис Васильевич Давыдов (1784-1839) вошёл в литературу как создатель «гусарской лирики». Его первые стихи, отражавшие либерально-дворянское вольномыслие, привлекали горячим патриотизмом, возмущением деспотией, смелыми сатирическими выпадами против царя («Голова и ноги», 1803; «Река и зеркало»), презрением к высшему, вельможному свету, к придворной знати («Договоры», 1807; «Моя песня», 1811; «Болтун красноречивый», 1816 -1818; «На князя П.И. Шаликова», 1826; «Гусарская исповедь», 1830). Давыдов создал всего около пятнадцати «гусарских» песен и посланий.

Объём его творчества вообще невелик, но след, оставленный им в русской поэзии, неизгладим.Давыдов, один из организаторов и руководителей партизанского движения Отечественной войны 1812 года, заслужил известность также и в качестве военного писателя и мемуариста. Умер Денис Васильевич неожиданно, но, успев, правда, совершить много воинских подвигов и деяний во имя славной памяти великой войны.

И всё же в «двойных» определениях типа «поэт-воин», «поэт-партизан», на первое место выступает понятие «поэт». «Сын Аполлонов…». ДЕНИС ДАВЫДОВ Я не поэт, я – партизан, казак.Я иногда бывал на Пинде, но наскоком… Денис Давыдов – «Ответ», 1826 Денис Васильевич Давыдов был самым настоящим, самым знаменитым партизаном Отечественной войны.

Ни один из русских поэтов не удостоился при жизни такого количества дружеских посланий и посвящений. И почти во всех – удивление странным, противоестественным соединением поэзии и войны.А ещё более странное единение – поэта и воина – почему-то не казалось удивительным. «Давыдов, воин и поэт! // И в мире и в боях равно ты побеждаешь…» (С. Нечаев, 1816). Это вечное «приложение»: «поэт-партизан», «поэт-воин», «певец-витязь», «певец-гусар». В отношении к Д.Давыдову сочетания подобного рода стали настолько привычны, что мы перестали замечать их несочетаемость.

Именно с Денисом Давыдовым и с его поэзией связано и наше особенное культурологическое отношение к самому понятию «гусар». До появления его стихотворений в сознании русского человека «гусары» («легкоконные воины». – Вл. Даль) ничем не отличались от «улан», «драгун», «кирасир» или «гренадёр». Служба в гусарских войсках поначалу вовсе не была престижной: тот же Давыдов начал служить в куда более привилегированном Кавалергардском полку – и лишь в 1804 году, за сочинение противоправительственных басен, был «понижен» рангом и сослан в Белорусский гусарский полк. Но в этом же году стало расходиться в многочисленных списках его стихотворение, положившее начало особенному отношению к гусарам. Стихотворение это было посвящено лихому буяну А.П. Бурцову, старшему сослуживцу автора и если бы не это стихотворение, то имя Бурцова, пьяницы и гуляки, ничем более себя не прославившего, давно бы кануло в вечность… Представленный Давыдовым гусар – это был, собственно, первый в русской литературе живой образ воина, воссозданный путём словесного творчества.

В стихах «поэта-воина» фактически нет ни одного описания сражения (какие есть у «невоинов» Батюшкова или Пушкина). Он часто ограничивается упоминанием неких «опорных» деталей военного быта («Сабля, водка, конь гусарский…») и охотнее воспевает не «сечу», а «биваки»… Использовались Давыдовым и гиперболы, например, с непременной «водкой», столь «ухарски» потребляемой на пирушках: «Ставь бутылки перед нами…». Усы – с самых ранних стихов поэта – стали своеобразным символом гусара – «честью гусара»: «С закрученными усами…», «И с проседью усов…». Ещё более пестрят этими самыми «усами» стихотворные послания к Давыдову: «усатый запевала», «и закрутив с досады ус», «усатый воин». Благодаря этому образу понятие «гусар» стало нарицательным и даже расширительным: в обиход вошли слова «гусарить» («молодцевать из похвальбы, франтить молодечеством». – Вл. Даль) и «гусаристый»… Козьме Пруткову принадлежит шутливый, но очень глубокий афоризм: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары». Денис Васильевич был отнюдь не прочь «погусарить» и в стихах, и в прозе.

Стихи свои он сам называл «крутыми», что проявлялось в особенной «взбалмошности» их языка и стиля: «понтируй, как понтируешь, фланкируй, как фланкируешь… («Гусарский пир», 1804). В «Песне старого гусара» (1817), упрекая гусар молодого поколения в отступлении от былых идеалов, автор восклицает: «Говорят: умней они.… Но что слышим от любого? Жомини да Жомини! А об водке – ни полслова!». Барон Генрих Вениаминович Жомини (1779-1869) был генералом, французом на русской службе, слыл за известного военного теоретика; Давыдов, сам занимавшийся теорией партизанской войны, полемизировал с установками этого самого Жомини… Но стихи стали знамениты вовсе не этим намёком на полемику: необычное противопоставление не просто запомнилось, а врезалось в память, входило в бытовой обиход, превращалось в пословицу (впоследствии повторённую Вяземским и Пушкиным, Толстым и Лениным). И не будь этих стихов – кто бы сейчас вспомнил о генерале Жомини Пожалуй, ни одному из русских поэтов судьба не даровала такой «гусаристой» биографии.

Лирика Давыдова по интонации стремительная, темпераментная, по речи непринуждённая, нарочито огрублённая гусарским жаргоном реакция на гладкопись салонной поэзии сентиментализма.

Яркий её образец – стихотворение «Решительный вечер», (1818), в котором есть такие выражения: «как зюзя натянуся», «напьюсь свинья свиньёй», «пропью прогоны с кошельком». Давыдов в начальную поэтическую пору воспевал безудержное разгулье с легкомысленно резвыми харитами: «Пей, люби да веселися!» («Гусарский пир», 1804). «Солдатская» лексика производит в такого рода стихах впечатление условности, благодаря тому, что бытовые словечки, реалии взяты не всерьёз, а стилизованы под «солдатскую» песню: «Между славными местами устремимся дружно в бой!». До Давыдова в «распашных» стихах отсутствовало героическое начало.

У Давыдова гусарские пиры не имели самодовлеющего интереса, они всегда приподнимались над уровнем бытовых «шалостей», отсутствовали описания сражений: «Выпьем же и поклянёмся, что проклятью предаёмся…» («Бурцову»). Б.М. Эйхенбаум, рассматривая давыдовскую «гусарщину» с т. зр. Развития батального жанра, указал на появление «личностной позы», конкретной фигуры «поэта-воина» в стихах Давыдова.

К этому можно добавить, что новизна давыдовских стихов заключалась в новой мотивировке героики.

В его стихах впервые делается упор на личный склад характера, на то, что можно назвать натурой.

Для Давыдова главное – не поразить эффектом «военных» словечек, а блеснуть «натурой» гусара, умеющего мертвецки пить и жизнерадостно умирать, лихого забияки и в то же время героя. «Отчаянность» характера воспринималась после стихов Дениса Давыдова как нечто неотделимое от военной героики.

Вот почему и Давыдов, и его друзья и почитатели упорно стремились к отождествлению давыдовского гусара с самим поэтом.

Давыдов даже несколько стилизовал свою жизнь под свои песни, всячески культивировал представление о себе как о «коренном гусаре» («Песня старого гусара»). Грибоедов, восторженно отзываясь об уме Давыдова, не забывает упомянуть и об его «гусарской» натуре: «Нет здесь, нет эдакой буйной и умной головы, я это всем твержу; все они, сонливые меланхолики, не стоят выкурки из его трубки». Создавал свои первые гусарские стихотворения задолго до того, как в России начались дебаты о романтизме.

Когда уже в первой половине 1820-х годов «парнасский атеизм», как называл его Пушкин, стал предметом горячих споров, Давыдов, в отличие от Пушкина, Вяземского, Кюхельбекера, Рылеева и многих других, не проявил интереса к теоретической стороне вопроса.

Практически же его поэзия развивалась в русле романтического движения. Давыдов имеет право считаться одним из создателей русского романтизма. Своего рода экзотичность давыдовского гусара отвечала романтическим вкусам, подобно кавказской и восточной экзотике. Удивительно у Давыдова то, что самыми «экзотическими» оказываются в его поэзии вещи простые и обыкновенные. Этим Давыдов открыл доступ в лирику реалиям жизни.Узость «гусарского» взгляда на мир компенсируется плотностью бытовой основы, в которой крайне нуждалась лирика («Бурцову.

Призывание на пунш»). О Д. Давыдове можно сказать, что он не всегда отдыхал на «кулях с овсом» и не всегда гляделся, вместо зеркала, в сталь своей «ясной сабли». Но кули с овсом, лошади, стаканы с пуншем, кивера, доломаны, ташки и даже усы, которые полагались гусару по форме, были непреложными реалиями гусарского образа жизни.Множество эпигонов подхватили давыдовскую манеру, перепевая усы и кивера, трубочные затяжки, фланкировку и пунш. У Давыдова слова не подчиняются друг другу: в контексте не происходит взаимодействия лексических тонов.

Этот поэт – противник однотонности, по-разному свойственной Батюшкову и Жуковскому.У Давыдова колорит одних слов не оказывает влияния на другие; для него существует принципиальная разница между словами разного стиля и она. Он даже стремится к тому, чтобы контрасты были заметны: «Ради Бога и… арака //Посети домишко мой!». В этом послании к Бурцову Давыдов тремя точками разделяет «бога» с «араком» (водкой). Во втором послании парадоксальность давыдовских словосочетаний выступает уже как безоговорочная закономерность его стиля: «В благодетельном араке //Зрю спасителя людей». Героические маршевые интонации сменяются шутливыми или эпикурейскими.

Неровность стиля резко подчёркивается: Пусть мой ус, краса природы, Чернобурый, в завитках, Иссечётся в юны годы И исчезнет, яко прах! («Бурцову. В дымном поле, на биваке…») Соседство «усов» и «бога», «бога» и «водки» не преследует сатирических или «богоборческих» целей, как, например, в героико-комических поэмах XVIII века. У Давыдова цели иные. Стилистические толчки отражают душевную порывистость «автора» и острые изломы его жизни: «Он часто с грозным барабаном // Мешает звук любовных слов…» («Гусар»). Давыдов очень часто применяет в лирике разностопный стих, гораздо чаще, чем Батюшков, Жуковский и Пушкин.

Поэтический синтаксис Давыдова, его интонации также отличаются разнообразием переходов, переключений из одной тональности в другую.

Уравнивание слов несвойственно методу Давыдова и в лучших его произведениях применяется в особых целях. Этот принцип Давыдову чужд, как чужды ему гармоничность и поэтизация. Он дорожит лексической окраской «простонародных» слов. Позиция Давыдова была близка крыловской.Одна из основных особенностей стихов Дениса Давыдова состоит в том, что они основаны на принципе «устной» речи. Устная интонация и лексика определяют специфику Давыдова и отличие его от Батюшкова и Жуковского.

Принцип устной речи впервые Давыдовым был применён в «гусарских» стихах, первоначально и не претендовавших занять место в литературе. Само по себе наличие разговорной – «гусарской» или «простонародной» - лексики ещё недостаточно для обновления содержания лирики. Новое содержание, концепция действительности осуществляется в лирике непременно и как новая конструкция, новое соотношение значащих форм. Очень велика при этом роль интонации и поэтического синтаксиса.В позднем творчестве Давыдова есть несколько чисто лирических стихотворений, по своей художественной силе не уступающих его прославленной «гусарщине». Это другой полюс поэзии Дениса Васильевича, где нет «экзотики» и иронии, а также внешних эффектов.

Здесь господствует простота, выразительные средства очень скупы.Глубоко звучат песенные интонации: Не пробуждай, не пробуждай Моих безумств и исступлений И мимолётных сновидений Не возвращай, не возвращай! (Романс «Не пробуждай, не пробуждай…») Поэзия Давыдова оказала влияние на многих поэтов первой трети XIX века: А.С. Пушкина, П.А. Вяземского, Н.М. Языкова.

По свидетельству Юзефовича, Пушкин говорил, что Денис Давыдов «дал ему почувствовать ещё в лицее возможность быть оригинальным». В свою очередь поэзия Пушкина оказала большое влияние на развитие творчества Давыдова, которого справедливо относят к поэтам пушкинской плеяды.ЗАКЛЮЧЕНИЕ Декабрист М.В. Юзефович, рассказывая об одной из своих литературных бесед с Пушкиным, вспоминал: «Я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать ещё в Лицее возможность быть оригинальным». Русская поэзия начала ΧΙΧ века была вообще богата литературными «масками»: «балладник» Жуковский, «повеса» Батюшков, «язвительный поэт» Вяземский, «буйный студент» Языков… Но «гусар-партизан» Давыдов явился раньше всех и маска эта сразу же привлекла своей открытой свободой чувств и деяний.

Число стихов, посвящённых Давыдову его современниками, едва ли не превосходит число его собственных стихотворений.

Неожиданный для русской поэзии «допушкинского» времени сплав своеобразного героя с новаторской стилистической системой делал Давыдова фактически поэтом без «подражателей»: он раз навсегда утвердил своё право на собственное, только ему принадлежащее место в русской литературе: «Пусть загремят войны перуны, я в этой песне виртуоз!». БИБЛИОГРАФИЯ 1. История русской литературы XIX века (первая половина). Учебник для студентов пед. ин-тов. – М «Просвещение», 1973. 2. Кошелёв В.А. О жизни и творчестве Дениса Давыдова //Литература в школе. – 1996. – № 3 – с. 21-34. 3. Ревякин А.И. История русской литературы XIX века. Первая половина.

Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов. – М «Просвещение», 1977. 4. Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. – М «Художественная литература», 1970.