ИЗУМРУД

Чужих соблазнов сгинет марево.

Да крепнет дело Государево.

Величко

В Ясной Поляне верх барского дома белят и красят. К Николину дню из Москвы ожидают графиню с новорожденным; всю весну граф в деревне один.

Утром проворно встает, расчесывает бороду, убирает постель, кушает яйца всмятку.

На неприветливом широконосом лице супятся медвежьи брови; граф крут и вспыльчив, но, следуя галилейскому плотнику, старается сдерживать себя.

Сегодня Толстой особенно не в духе.

Накануне читал он мужикам «Власть тьмы».— «Понравилось, ребята?» — «Как тебе сказать, Лев Миколаич? Микита поначалу ловко повел дело, а под конец сплоховал».

И кто же сморозил эту пошлость? Гениальный Федька, тот самый Федька, что четверть века назад был гордостью старой Яснополянской школы.

До обеда граф пилил дрова, катался верхом, читал. За вегетарианским супом закурил сигару. Одурманиваться вредно, но с нервами разве сладишь? Развернул привезенный со станции газетный лист. «В Московской Синодальной типографии вышло пасхальное Евангелие на греческом, латинском, славянском, русском, сербском, болгарском, чешском и польском языках». Отбросив газету, граф мрачно задумался.

Прошлой зимой посетил он библиотеку Румянцевского музея. — «Однако сколько здесь книг: хорошо бы все это сжечь». Библиотекарь Николай Федорович Федоров, бледный старик с голубыми глазами, спокойно усмехнулся: «Седьмой десяток живу, такого дурака не видал».

Был бы Толстой и впрямь дураком, если бы обиделся. Он смеялся. И все-таки Федоров ему неприятен по многим причинам.

Прежде всего, это строгий православный: он верует во все церковные таинства, в воскресение мертвых и страшный суд. А главное: жизнью своей исполняет все то, о чем только мечтает граф.

Ютится в темном подвале, носит лохмотья, питается чаем с булкой, деньги раздает. И постоянно он весел, как инок афонский, как ангел Божий.

Отчего же такая кромешная тьма на душе у великого писателя земли русской?

— Своего Христа я знаю мужем силы, мужем истины, исцеляющим расслабленных, а ваш Христос сам требует исцеления, — сказал Толстому старый товарищ далеких казанских дней Константин Петрович Победоносцев.

Порывисто схватив соломенную шляпу, граф быстро спускается в сад. Вот оглянулся, засунул за пояс руки; вдали мелькнул сарафан: да это скотница Марья!

— Марьюшка, мочи нет: пойдем.

— Ой, ваше сиятельство, как можно: графиня узнают.

— Не узнает; пойдем, Марьюшка, пойдем, голубка.

— Нешто подаришь десяточку: избу ставим?

— Подарю и лесу велю дать.

Розовая звезда задрожала над яснополянским парком. Бежит по аллее веселый, счастливый граф; напевает, посвистывает, смеется.

Где любовь, там и Бог.

На церковном параде гатчинских кирасир представлялись Наследнику офицеры. Штаб-ротмистр Юрий Ростовский широкоплеч и строен; спокойное лицо, открытый взгляд. Сестра его, княжна Вера, окончила Смольный.

Вечером в офицерском собрании Горбунов рассказал о встрече генерала Дитятина с немецким генералом. Государь, смеясь, аплодировал: «Нет ли про Сару Бернар?»

В Николин день принят Государем Петр Ильич Чайковский, возвратившийся из-за границы. Берлин, Лейпциг, Гамбург, Париж и Лондон бурно встречали композитора. В Праге успех его превратился в мощную руссофильскую овацию.

Наследнику исполнилось двадцать лет. Весь май встречался он с князем Юрием и его сестрой. На столе Наследника белая роза.

Не по душе это графу фон Эгерту; злобно он щиплет ус.

Государь присутствовал при спуске броненосца «Память Азова». В тот день прошел от Каспийского моря к Самарканду первый поезд и встал у гробницы Тамерлана. По всей России строятся десятки тысяч церковноприходских школ. Побежали на юг поезда по рельсам из русской стали. Воздвигнуто девять крепостей; Балтийский флот усилен, Черноморский возрожден. Овцеводство, виноделие, пчеловодство, лесные, горные и рыбные промыслы. Орошение пустынь, осушка болот. Золотые россыпи в Сибири, шахты на Дону, уральский чугун. Иконописное и кустарное мастерство; русский фарфор, русский мрамор. Табачные и свекловичные плантации. В Крыму, на Кавказе, в Средней Азии хинное дерево, мускатный орех, хлопчатник, рис, шелковица, кофе, чай.

Россия для русских.

Глава шестая