Античная лирика

Автор неизвестен

Античная лирика

 

Библиотека всемирной литературы. Серия первая – 004

 

 

http://lib.rus.ec/b/218733

« Античная лирика»: 1968

Аннотация

 

Книга содержит образцы греческой лирики (Гомер, Сапфо, Анакреонт, народные песни и др.), а также лирики Рима (Катулл, Флакх, эпиграммы Сенеки и др.)

 

Античная лирика

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Говоря «античная лирика», мы разумеем лирику двух но только разных, но и весьма различных народов — греков и римлян. Поэзия римская — в прямой зависимости от греческой, но это не продолжение и не копия: у римской поэзии немало своих национальных черт. Объединение лирики греческой и римской в единое понятие лирики «античной» оправдано общностью культуры языческого рабовладельческого общества, заложившей основы культуры Средиземноморья, то есть в большой мере новой Европы.

У поэзии греков и римлян различна и судьба. Римской поэзии лучше была обеспечена жизнь в последующих веках. В таких странах, как Италия или Франция, древнеримская культура, по существу, никогда не угасала, даже тогда, когда восторжествовало христианство и когда эти цветущие, богато цивилизованные области оказались ареной варварских нашествий. Даже в самые глухие годы раннего средневековья она теплилась в монастырских кельях и только ждала времени, когда ее произведения снова станут насущным хлебом филологов и поэтов. У более древней поэзии греков не было этой относительно счастливой обеспеченности. Если Гомер и Гесиод уцелели в общем крушении Эллады, то лирика греков, за малыми исключениями, почти целиком пропала. В Византии ранней греческой лирикой интересовались преимущественно ученые, извлекая из нее нужные им грамматические примеры, которые для нас и остаются иногда единственным материалом, дающим понятие о том или ином поэте.

Непоправимый удар античному литературному наследству нанесла гибель Александрийской библиотеки.

Приходится собирать остатки древней греческой лирики, как колосья в поле после снятия урожая, воссоздавать утраченное по отдельным фрагментам. Пусть же читатель, стремящийся познакомиться с лирикой Древней Эллады, помедлит в недоумении и печали среди этого беспощадного опустошения, не удивляясь тому, что наряду с немногими счастливо сохранившимися образцами его вниманию будут предложены обрывки, обломки, по которым ему трудно будет составить себе понятие о целом. Впрочем, иные краткие стихотворения лишь кажутся фрагментами, — на самом деле они так были написаны.

Ранее VIII века до н. э. лирики, принадлежавшей определенным авторам, в Элладе не существовало. Народ, конечно, пел, но еще не писал. То было время, когда за поэтом-лириком не стояло никаких литературных предшественников.

Зато народное творчество было в расцвете. По всей Греции, по азийскому побережью, по островам Архипелага певцы-рапсоды разносили эпос Гомера, навсегда ставший для античной поэзии сокровищницей тем и словесного выражения. А рядом с профессиональными певцами девушки и юноши, по случаю возвращения весны, сбора винограда или просто сопровождая свои полудетские игры, распевали нехитрые песенки, как у всех народов па земле.

Такие песни, как «О ласточке» или об игре в «черепаху», — вот те узенькие просветы, через которые мы заглядываем в мир греческой народной лирики древнейших времен.

Начиная с VIII и тем более VII века правомочно уже говорить о греческой лирике как о выделившемся жанре литературной поэзии. VII век был временем формирования эллинского политического единства на основе сосуществования ряда отдельных, нередко враждовавших друг с другом племен, из которых рано выдвинулись на культурную арену доряне, ионяне, эолийцы. Они нахлынули с востока и с севера и теперь осваивали малоазийский берег, острова и гавани греческой земли. В этом процессе вырабатывался дух воинственной предприимчивости. В общем подъеме громко заявила о себе лирическая поэзия, связанная уже с определенными, иногда полумифическими именами. Смутной тенью проходит в памяти человечества образ певца Орфея.

В развитии искусств тех отдаленных времен не наблюдается параллелизма. Когда народ успел уже создать величественнейший из эпосов мира, когда и лирика с быстротой неслыханной достигла высокого уровня, другие искусства Греции были еще в периоде становления. Архаическая Ника Архерма кажется принадлежащей эпохе куда более ранней, чем стихи того времени.

Мы впали бы в ошибку, подумав, что тот или иной жанр лирики был бесспорно первым по времени в развитии греческой поэзии. «Мелика», то есть песенный жанр, появился примерно одновременно с поэзией «ямбической», нередко окрашенной сатирически; тогда же возникла поэзия «гимнов», то есть хоровая лирика религиозного или хвалебного рода; вступил в свои права и элегический дистих (двустишие), нашедший позже широкое применение в элегии и эпиграмме. О возможности какого-либо хронологического уточнения тут говорить не приходится.

Особенно горестна утрата столь многих мелических произведений. В них наиболее выражено было личное лирическое начало. В дошедших до нас такая прозрачность и непосредственность чувств, какая может быть лишь у поэзии, еще не удалившейся от своего прямого источника — поэзии народной.

Мелическая лирика была связана неразрывно со струнной музыкой. Исполняя стихи-песни, поэт брал лиру (кифару), садился и пел, держа ее на коленях и перебирая струны пальцами или плектром. Лира издавала чистый и звонкий, но скудный для нашего современного слуха звук, даже когда к лире добавлено бывало еще несколько струн, превращавших ее в «барбитон».

Мелическая лирика изначала имела свое топографическое средоточие: недалекий от азийского побережья остров Лесбос с главным городом Митиленой. На этом обширном и богатом острове, заселенном племенем эолийцев, культура приобрела некоторые своеобразные черты. Женщине предоставлялась на Лесбосе значительная свобода, между тем как в Аттике того же времени женщины были подчинены строгим нормам эллинского «домостроя».

На Лесбосе, как, впрочем, и в некоторых других местах Греции, рано возникли свои музыкально-поэтические студии, куда приезжали учиться из разных областей эллинского мира.

Одну из таких студий возглавляла, в конце VII — начале VI века, знаменитая поэтесса Сафо (точнее — Сапфо). Она родилась на Лесбосе, и только раз ей пришлось уехать временно в изгнание по причинам политическим. Сафо была замужем, знала радости материнства. Она жила в условиях утонченной роскоши. Прекрасная собой, гениально одаренная женщина достигла преклонных лет в окружении своих постоянно сменявшихся учениц. С ними ее связывала восторженная дружба, находившая выход в пламенных, страстных стихах. Для некоторых она сочиняла свадебные песни — эпиталамы. Предание о том, что Сафо покончила с собой из-за несчастной любви к некоему Феону, — досужий вымысел позднейшего времени.

Судьба сохранила для нас один из шедевров великой зачинательницы эллинской медики, озаглавленный у нас «Гимн Афродите» (античная лирика не применяла названий). Кто бы ни был адресатом этих стихов, его обессмертило чувство поэтессы, выраженное с чудесной музыкальностью и стройностью. Другой шедевр Сафо «Богу равным кажется мне по счастью // человек…», через пятьсот лет переведенный на латинский язык Катуллом, может по праву считаться классическим образцом поэзии любви. Сохранившиеся в большом количестве фрагменты свидетельствуют, что умная, многосторонняя поэтесса способна была и на сатирические и на философские высказывания. Она откликалась и на житейские события. Читатель найдет среди ее стихов и чуткие воссоздания природы, как, например, в стихотворении «Пещера нимф».

Рядом с родоначальницей любовной лирики возвышается ее современник, тоже лесбосец, поэт Алкей. Судя по стихам, он был влюблен в свою знаменитую соотечественницу, но она ответила ему отказом, заключенным в суровое четверостишие.

Алкей и Сафо делят между собой славу основоположников эллинской мелики, но они очень различны. Сафо прежде всего — женщина. Алкей всецело мужествен. Политическая борьба заполняет помыслы поэта. Меч в руке сменяет пиршественную чашу. Призывы постоять за родину, то есть за Лесбос, чередуются с резкими инвективами против политических противников. Алкей одновременно с Сафо был изгнан, когда правителем стал Питтак, глава противоположной партии. Прощенный Питтаком, он возвратился и дожил до глубокой старости, отмеченной, судя по его стихам, усталостью от жизненной борьбы. Среди его наследия не могут не привлечь внимания два стихотворения: «Буря» и «Буря не унимается», где живописуется буря па море, не без политической аллегории, или столь примечательное и в познавательном отношении стихотворение о доме, где все готово для военного предприятия, где дом «Медью воинской весь блестит…».

Непосредственность мироощущения и художественная верность дали стихам Сафо и Алкея силу пережить тысячелетия. Мы и сейчас читаем их стихи почти как современную поэзию.

Следуя за композицией тома, то есть, обозревая сначала мелику, перебросим мост через целое столетие. За пределами эолийского Лесбоса мы встретимся с поэтом, чье имя достаточно хорошо известно каждому. Мы имеем в виду ионийца Анакреонта, творчество которого не связано с каким-либо определенным местом — поэт переходил от одного правителя к другому до самой старости. Анакреонт, от стихов которого остались только фрагменты, — певец вина, любви, земных радостей, прекрасных юношей. Его поэзия полна призывов к веселью и вместе с тем вздохов о скоропреходящей молодости, о бренности жизни. Тематика Анакреонта узка, но популярность в последующие века огромна. Он оказал влияние на всю мировую лирику. Образовался специфический «анакреонтический» жанр, обязанный, впрочем, своим возникновением больше сборнику поддельных стихов в духе Анакреонта, созданных уже в римскую и даже византийскую эпоху. У нас слава Анакреонта подкреплена рядом переводов Пушкина.

Наиболее видный представитель ранней «хоровой» лирики — поэт VII века до н. э. Алкман. Несколько сохранившихся стихотворений дают возможность восстановить в общих чертах жизнь и образ поэта. Родившись в Азии, Алкман перебрался в Спарту и здесь утратил обычное для азийцев пристрастие к роскоши и усвоил стиль жизни своей второй родины. В стихотворении «Как-нибудь дам я треногий горшок тебе…» он выражает вкусы вполне «спартанские»: его удовлетворяет «подогретая каша», пища земледельца и воина. Но в душе у приемного спартанца таились родники истинно поэтического мироощущения. Пересеченные ущельями суровые высоты Тайгета внушили Алкману строки редкой красоты. Он чутко прислушивается и присматривается к природе. При чтении его стихотворения «Спят вершины высоких гор…» невольно вспоминаются «Горные вершины…» Лермонтова. Но основное в творчестве Алкмана — это тексты песен, писанных им для девичьих хоров. Алкман был руководителем певческой школы девушек, — пожалуй, точнее назвать ее по-современному «хоровой капеллой». Суровый спартанец нашел для этих хоровых песнопений много женственной мягкости, и свежесть их не может не пленять.

Хоровая лирика непосредственно после Алкмана не дала выдающихся представителей. Впоследствии, к концу VI столетия, она нашла широкое применение на театре, составив лирические части трагедии, преобладавшие еще у Эсхила над речевыми текстами драмы. При пополнении хоровой лирики в качестве сопровождения применялась флейта в форме длинной двойной дуды.

Жанр «гимнов», то есть торжественной лирики, носил сперва преимущественно религиозный характер, но к V веку в значительной степени утратил его. Светскими одами-гимнами прославил себя и свою родину величайший лирик того времени Пиндар (521–441 гг. до н. э.). В отличие от таких лириков, как Алкей, он чуждался политических конфликтов, как внутренних, так и международных. Пиндар неизменно сохранял сознание всеэллинского единства. Он пользовался единодушным признанием. Характер его поэзии и личный характер обеспечили ему дружбу с видными деятелями и государями различных областей. Широта политических воззрений сочеталась у Пиндара с последовательной позицией миролюбца, и это не могло не привлекать к нему сердца народа. К сожалению, наше представление о творчестве Пиндара односторонне. Известно, что его лирические произведения были разнообразны. Они исполнялись под музыку при различных обстоятельствах, от храмовых церемоний до застольного веселья. Надо думать, что такие стихи-песни бывали писаны стилем и языком сравнительно простым. Этого нельзя сказать о тех его произведениях, которые нам знакомы. От Пиндара до нас дошли полностью только его «Эпиникии», числом 45, - похвальные гимны в честь победителей в конских ристаниях на всенародных играх — истмийских, пифийских и других. В Древней Греции победа на спортивном состязании почиталась крупным патриотическим событием, — победитель отстаивал честь своего племени, своего «полиса». Нередко соотечественники увековечивали его подвиг, ставили ему памятник при жизни. Такого рода памятникам соответствуют оды Пиндара.

На поэзию Пиндара падает тенью вся та масса подражаний его стилю, какие возникли в новой европейской поэзии, особенно в торжественном одописании XVIII века. Но отрешимся от этой вторичности восприятия, — все равно поэтика его эпиникий представляется нарочитой, стиль — высокопарным. Не удивительно, что литературная наставница Пиндара, беотийская поэтесса Коринна, неоднократно побеждала его на поэтических состязаниях — она писала понятным народу стилем и языком.

Уже у древних есть указания на то, что Пиндар был малодоступен для своих современников, и это не требует доказательств. В его мифологических отступлениях много мотивов из редких непопулярных мифов, причем, излагая их, поэт пользуется намеками, угадать смысл которых не каждый в состоянии. Всякие недомолвки ведут к недоступности смысла, к выставлению напоказ своей образованности. Это удовлетворяет самолюбие слушателя и угождающего ему автора. А между тем именно мифологические отступления составляют главную массу эпиникий. Непосредственное обращение к герою дня большею частью бывает кратким. Благодаря недоговоренности эти отступления теряют в повествовательности, хотя довольно многословны. Сам Пиндар говорит в одной из од:

 

Дел великих всегда многословна хвала;

Но из многого малое любит мудрец

В разновидной приять красоте…

 

Благородные, морально возвышенные мысли, разумные поучения носителям власти вкраплены в мудреный, полный пафоса текcт, — ими оправдывается общая легковесность Пиндаровых эпиникий.

Пиндар — первый из поэтов, относившийся к своему творчеству, как профессионал: он писал стихи по заказу общин или отдельных лиц и получал денежное вознаграждение. Нельзя сказать, чтобы эта сторона деятельности не ощущалась в стило его одописания. Прославление победителей неизбежно приводило к налету лести, — так Пиндар проложил дорогу многим «воспевателям» сильных мира сего. Однако возвышенный пафос Пиндара много благороднее, чем угодливость обычных придворных стихотворцев.

Эпиникии Пиндара написаны сложными, сменяющимися размерами и разделены на строфы и антистрофы, что сближает их с хорами трагедий. Пышное, хотя и искусственное словотворчество, богатая, роскошная образность, наконец, вообще то особое превосходство, какое бывает лишь у высокоодаренных и законченных мастеров своего дела, законно ставят Пиндара на вершину греческой лирики V столетия.

В этом столетии завершилось разобщение лирики с музыкой, лира и флейта перестали быть непременными участницами исполнения стихов. Этот процесс был постепенным и неравномерным: уже в VII столетии поэты стали свои стихи записывать, тогда же начали появляться в стихах обращения к «читателю».

Распространенным жанром древнейшей лирики были и «ямбы». Название определяется размером стиха, который впоследствии, в своем тоническом варианте, стал излюбленным метром русской поэзии. Этот размер с его энергической поступью был приспособлен к выражению не столько пылких и нежных переживаний, сколько таких эмоций, где давался выход трезвой или ожесточенной, нередко едкой и насмешливой мысли.

Отцом ямбической лирики считается Архилох, он же был, по-видимому, и изобретателем ямба как метра. Годы его деятельности приходятся на то время, когда Сафо и Алкей еще не родились, то есть на вторую половину VIII и первую половину VII века. Архилох был как раз из тех новоселов Архипелага, чье вторжение изменило культурный облик Греции. Его жизнь, поскольку можно проследить ее по сохранившимся стихотворениям и фрагментам, — это военные налеты, это подвиги, но и грубые выходки наемного воина-моряка, это трудная, полная опасностей повседневность. Обозначается и характер зачинателя ямбической лирики: Архилох был человек дикий, страстный, вояка и драчун, мстительный и жестокий, мастер выпить, охотник до случайных женщин. Судьба у него была не только беспокойная, но и несчастливая. В личной жизни его произошла драма: он полюбил девушку из богатой семьи. Ее отец сперва обещал Архилоху выдать за него дочь, но потом передумал. Если бы он мог предвидеть, какой грязью обольет оскорбленный жених и его самого, и его неповинную дочку, он, вероятно, предпочел бы все же отдать ее домогателю. Рассвирепевший поэт не погнушался, видимо, и прямой клеветою. Позднейшие времена романтизировали происшедшую семейную распрю: создалась легенда, будто скомпрометированная ямбами Архилоха девушка покончила с собой, и даже не одна, а будто бы вместе с сестрою.

Архилох отразил в своей поэзии то, чему научила его жизнь, — твердость духа перед лицом опасности, спокойное признание силы обстоятельств. Архилох не был избалован жизнью, и его стихи чужды ее очарований. Язык его стихов груб, порою непристоен. Все это весьма далеко от мелики героического и нежного Лесбоса. Никакой лиры не можем мы представить себе в руках Архилоха, только резкую фригийскую дудку. Но так и видишь, как он своей мускулистой ногой притоптывает на каждом «сильном» слоге ямба, — обычный прием при исполнении ямбических стихов.

В стихах Архилоха — энергия молодых народных сил, так и рвущихся в бой. Искренность его предельна. Архилох — это примитивный, первичный двигатель культуры. Кроме того, он не только создатель ямба. Иногда поэт сменяет его, в пределах одного и того же стихотворения, на другие метры. Это заставляет предполагать, что он обладал даром импровизации, что перемена метра или даже выдумка нового стихотворного ритма была для него делом мгновения. В сохранившемся наследии Архилоха чистых ямбов не так много.

Архилох не чужд и «элегического дистиха», то есть сочетания одной строки гекзаметра с одной строкой стиха, который обычно неправильно называют «пентаметром». Об этой форме дает нам понятие двустишие Пушкина:

 

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,

Старца великого тень чую смущенной душой.

 

Стихи, писанные такой формой, назывались в античности «элегиями». Тогда термин «элегия» не означал непременно стихотворения с печальным содержанием. Правда, и в Греции элегии не полагалось, как застольной песне, славить чувственные радости бытия, но раздумья, обычно присущие элегии, еще не определили ее как жанр. В эллинистическое время любовная тема широко зазвучала в элегической лирике. Пусть во времена аттической гегемонии, в классическом V веке, элегия была еще второстепенным жанром, — вскоре она стала господствующим. Длинный ряд поэтов прославил этот род поэзии в эллинистическое время. Элегию полюбили в Риме. А потом, в эпоху Возрождения, — на искусственной латыни — элегия получила свое второе рождение. Немало элегий создано и европейскими поэтами нового времени.

Элегия обычно имела спокойное течение, она приспособлена была к выражению серьезных мыслей, морализированию, рассуждению; ею удобно было пользоваться и для приветственных выступлений. Простой язык элегий ничего общего не имеет с пышностью Пиндаровых эпиникий и предваряет будущие достоинства ораторского стиля. В отличие от мелики, слагавшейся на различных диалектах, элегия писалась неизменно на ионийском. Исполнялись элегии еще в VI столетии под аккомпанемент флейты. Для этого приглашался специальный флейтист или флейтистка, иногда же сам поэт играл в перерывах декламации.

Среди древнегреческих элегиков читатель встретит знакомые ему имена. Таков Тиртей, ставший символом поэзии, воодушевляющей воинов на битву.

 

Доля прекрасная — пасть в передних рядах ополченья,

Родину-мать от врагов оберегая в бою, —

 

эти строки могли бы служить эпиграфом ко всему творчеству Тиртея. Предание говорит, что Тиртей, хромой школьный учитель, был прислан спартанцам в насмешку, когда они, повинуясь оракулу, попросили своих союзников-афинян дать им полководца. Но оракул не ошибся: Тиртей своими стихами сумел воодушевить спартанских воинов и обеспечил Спарте победу.

Писал элегии и Солон, известный законодатель Афин, одна из обаятельных фигур эллинской древности. На элегиях Солона в известной мере отразилась его деятельность. В его стихах видна глубокая вера в «благозаконие». Он сурово обличает пороки, но не в плане сатиры, а лишь морального увещания. В заслугу себе Солон ставит то, что никогда не стремился к тирании, не шел путем насилия, не поощрял дурных людей, — из-за этого он нажил себе врагов. Стихи Солона «Моей свидетельницей пред судом времен…», подводящие итог его государственной деятельности, исполнены величия. Мы не можем не сокрушаться, что из его поэмы о Саламине, содержавшей сто стихов, время сохранило всего восемь. Политическая пламенность этих восьми строк заставляем еще горше сожалеть об утрате остальных.

По имени не так широко известен, но поэтически значителен элегик VI века Феогнид. Это один из немногих относительно пощаженных временем: из созданного им уцелело около ста пятидесяти более или менее цельных стихотворений (не все, однако, в этом наследии достоверно). Феогнид — поэт-скептик, он мучается неразрешенными вопросами бытия, он в недоумении своем дерзко обращается к самому Зевсу. Он недоволен миром, он сердится. Его стихи, обращенные к юноше Кирну, — наставления, исходящие из глубокого, почти родительского чувства. Политическая пристрастность придает стихам Феогнида особую напряженность. Едва ли многие соотечественники могли сочувствовать его даровитым, но в высшей степени антидемократическим элегиям. Некоторые стихи, приписываемые Феогииду, повторяют стихи Солона, — это доказывает, что и древние, составляя поэтические сборники, не могли порою разобраться в наследии своих давних поэтов.

Отцом элегии любовной считается Мимнерм (VI в.). Ему принадлежит знаменитая, часто повторяемая строка:

 

Что за жизнь, что за радость, коль нет золотой Афродиты!

 

Кроме первой элегии, начинающейся чтим стихом, в ничтожном по количеству уцелевшем наследии Мимнерма нет прямой любовной тематики, зато много обычной скорби о быстропроходящей юности, о неверности человеческого счастья. Каждый, кто дожил до старости, не может не оценить таких строк, как:

 

Старость презренная, злая. В безвестность она нас ввергает,

Разум туманит живой и повреждает глаза.

 

Мимнерм стал образцом для многих элегиков александрийского направления и элегиков римских. Древние упоминают, что Мимнерм был и выдающимся музыкантом.

Поэты-элегики не ограничивали себя однажды полюбившейся поэтической формой, поэтому определение «элегик» следует понимать лишь как указание на главную, характерную линию в их творчестве.

Некоторые элегики, не ограничиваясь любимой ими формой, остались в истории поэзии главным образом как изобретатели новых стихотворных размеров. Таков Фалек (III в.), создавший особый одиннадцатисложный стих, носящий его имя и широко применявшийся в поэзии римской. Таков Гиппонакт, своеобразный поэт, неудачник и бедняк, изобретший для своей горько-насмешливой поэзии «хромой ямб». Таков Асклепиад, чье имя сохранено в названии особой строфической системы.

Не меньшим разнообразием отличался и жанр эпиграммы. Эпиграмма близка к элегии по простоте и сжатости языка, а также по преимущественному пользованию элегическим дистихом. Само название жанра многое раскрывает в его особенностях. «Эпиграмма» означает «надпись». Если при слове «медика» перед нами возникает образ поющего поэта с лирою в руках, то термин «эпиграмма» вызывает в воображении гладь мраморной плиты с вырезанными на ней буквами.

Эпиграммы не носили в древности непременно острого характера, не «вцеплялись в глаза», как эпиграммы нового времени. Античная эпиграмма — это коротенькое стихотворение, относящееся к какому-нибудь определенному человеку, обстоятельству, местности, предмету. Среди эпиграмм много надгробных, так называемых «эпитафий», много и эротических. Есть философские эпиграммы, — они составляют раздел «гномов», — есть и социально заостренные.

Нет возможности даже бегло охватить ту массу эпиграмм, какие сохранились до нашего времени, главным образом благодаря популярности этого рода лирики в эллинистическую, римскую и даже ранневизантийскую эпоху, когда из них были составлены обширные сборники. Знакомясь с эпиграммами, представленными в настоящем томе, читатель отметит, что в эпиграмматическом роде упражнялись не только такие выдающиеся поэты, как, например, Феокрит, автор III века, знаменитый своими «буколическими», то есть пастушескими идиллиями, но и писатели, чью славу составили сочинения совсем иного плана: среди эпи-грамматиков он найдет и философа Платона, и прозаика Лукиана, и комедиографа Менандра, и поэта-ученого Каллимаха, директора Александрийской библиотеки.

Характер эпиграмматического творчества и само его происхождение из надписи определяет его отношение к музыке. Эпиграмма не пелась и музыкой, как правило, не сопровождалась.

Вступая в эллинистический период, то есть к началу III века, древнегреческая лирика — и не только одна лирика — успела растерять лучшие свои ценности. Это было участью всего эллинского искусства. Мелика замолкла первой. Что же касается элегии и эпиграммы, то эти два рода лирики пришлись по вкусу новой эпохе, особенно в своем любовном и сатирическом аспекте, и закономерно перешли из измельчавшей Эллады в новорожденный центр культуры — Рим, где и медика вскоре получила великолепное, хотя и вторичное развитие.

Лирика Древнего Рима обозримее, нежели греческая. От нее сохранилось если не все, то многое, и крупнейшие поэты представлены с завидной полнотой. Кроме того, вообще развитие римской поэзии шло этапами, более явственно уловимыми.

Греция была овеяна духом музыки. Без лиры или флейты в течение нескольких веков не существовало лирической поэзии. Народная песня продолжала потаенно звучать в произведениях мелики, хотя и утратив с нею непосредственную связь.

Римский народ вообще не был музыкален. До нас не дошло ни единой древнеримской народной песни, хоть и есть указания, что какие-то песни пелись, — по-видимому, больше военные. Не было у римлян и своего Гомера. Римская поэзия развилась из подражания греческим предшественникам, но, и не питая своих корней источниками народного творчества, не имея законных предков, смогла достичь высоты, достойной великого народа.

Расцвет римской лирики приблизительно совпадает с правлением Августа. Этот период обычно называют «золотым веком» римской поэзии: именно в эти годы писали самые прославленные поэты — Вергилий, Гораций, Овидий. Но наше современное восприятие готово отдать предпочтение поэту, творившему еще только в преддверии «золотого века» — Каю Валерию Катуллу.

Катулл, живший в первой половине I столетия до н. э., был, как Цицерон, по слову Тютчева, «застигнут ночью Рима», то есть сменою республиканского строя единовластием. Когда Цезарь перешел Рубикон и подходил к Вечному городу, республиканец Катулл встретил его вызывающей эпиграммой:

 

Меньше всего я стремлюсь тебе понравиться, Цезарь, —

Даже и знать не хочу, черен ли ты или бел.

 

В этой эпиграмме и других стихах, гневно язвивших соратников Цезаря, — не только политическая позиция юного поэта, но и проявление его характера. Катулл привез с собою из северной Вероны простодушие и прямолинейность. Впоследствии выпады против Цезаря были милостиво ему прощены. Трудно решить, пренебрегал ли Цезарь колкостями поэта или опасался его едкого языка, но факт тот, что поэтические дерзости Катулла сошли ему с рук.

Обжившись в столичной атмосфере Рима, Катулл вскоре стал центром небольшого, но одаренного кружка сверстников. Стихи, обращенные к Лицинию Кальву и другим друзьям, невольно приводят на память отношение Пушкина к лицейским товарищам. Вообще в темпераменте и многих чертах лирики Катулла замечается сходство с нашим великим поэтом.

Молодые литераторы во главе с Катуллом были увлечены греческой поэзией эллинистической эпохи. Тогда старые ценители литературы недоверчиво называли их «новаторами». Таковыми они и были на самом деле. Сам Катулл переводил александрийца Каллимаха. Но он отдал дань и древнейшей лирике Эллады: перевел, как уже было сказано, мелический шедевр Сафо, применив впервые на латинском языке «сапфическую» строфу. Он ввел и другие, новые для римской поэзии, размеры: одиннадцатисложный стих Фалека и «хромой ямб» Гиппонакта. Греческая лирика была для Катулла вовсе не предметом слепого подражания — ему при его одаренности незачем было кому-либо «подражать», — но поэтической школой. В смысле выработки литературного языка и стихотворной техники у поэтов I века до н. э. были и свои отечественные предшественники: драматурги Плавт и особенно Теренций, в течение многих веков считавшийся образцом классической латыни. У сочленов кружка Катулла обязательным считалось превосходное знание стихосложения и стилистики. За Катуллом даже утвердился эпитет «doctus». Но нет ничего ошибочнее такого определения, если принимать его за основную характеристику. У Каллимаха основой поэзии была именно ученость. У Катулла — она лишь средство владения мастерством, а настоящая стихия его лирики — непосредственное чувство, отклик на все явления жизни, особенно личной. Это естественно, поскольку то было время, когда внимание стало пристально сосредоточиваться на индивидуальном, человеческом.

Все находило отражение в легких, остроумных, изящных, порою малопристойных, порою грубоватых, часто едко сатирических «безделках», как любил называть свои стихи их молодой автор. Приходится с грустью подчеркивать молодость поэта: как и многих гениальных людей, Катулла постигла ранняя смерть, — он умер от неизвестной нам причины, едва перейдя тридцатилетний возраст. Может быть, виновата была изнуряющая жизнь, которую вел Катулл, оказавшись в Риме, — вспомним, какой пример распущенности подавал в свои юные годы сам Цезарь. Но, может быть, причиной быстрого упадка сил была и несчастная, мучительная любовь. То была злосчастная страсть, но благодаря ей Катулл оказался в ряду самых выдающихся авторов любовной лирики.

Стихи, обращенные к Лесбии, отражают все перипетии его любви, о которой даже трудно сказать, была ли она взаимной, и если да, то долго ли. Имя «Лесбия» — поэтический псевдоним Клодии — напоминает нам о далекой мелике Лесбоса. Лесбия принадлежала к небезызвестной и обеспеченной семье, но сама постепенно скатывалась к неразборчивому разврату, и это доставляло глубокое страдание вольному в стихах, но по существу целомудренному поэту.

Цикл стихов, обращенных к Лесбии или относящихся к пей, вызвал впоследствии, особенно в эпоху Ренессанса, множество подражаний и отражений. Даже в искусственных ренессансовых имитациях лирические стихи Катулла не теряют своего изящества. Следует заметить, что тогда особенно ценились именно «изящные» произведения поэта, — его стихи, где тема любви принимает поистине драматические тона и достигает силы потрясающей, оставались в тени.

В стихах Катулла перед нами проходит, вернее, мелькает повседневность этого просвещенного кружка грекофильствующих «новаторов», беспечных юношей, ютящихся в многоэтажных домах с дешевыми квартирами, литераторов, у которых «одна паутина в кармане», которым, будучи приглашенными «откушать», лучше прийти с собственным обедом, приправленным смехом и остротами. Одна из забав — сочинение экспромтов, то, что мы назвали бы «буриме», если бы античность применяла рифму. Стихи Катулла так живы и точны, что чувствуешь себя как будто возлежащим за скудным столом этой веселой молодежи. Кружок Катулла — прообраз будущих литературных богем.

Целый ряд лирических произведений Катулла выходит за рамки любви к Лесбии, отношений с друзьями и ранних политических инвектив. Таковы «Эпиталамы», особенно посвященная бракосочетанию Винии и Манлия, где выступает характерная для римской поэзии черта: слияние греческой поэтики с реалиями италийской жизни, — в этой эпиталаме, вслед за традиционным призыванием бога Гименея, идет обширная вставка с «фесценнинскими шутками», весьма откровенными, составлявшими неотделимую часть римских свадеб.

Преждевременная смерть брата вызвала несравненную по чувству и нежности элегию поэта. Эта элегия показывает, насколько Катулл был достойным преемником греческих элегиков и не менее достойным предвестником элегиков римских.

В целом новшество лирики Катулла и вся деятельность «новаторов» была тем ферментом, который разрушал прежние, устаревшие эпико-раматические формы древнейшей поэзии Рима и обновлял ее новой, как бы весенней свежестью.

Катулл прожил в Риме всего пять-шесть лет. Кроме выезда на Восток в свите префекта, Катулл еще один раз оторвался от своей столичной жизни, чтобы посетить родную виллу на берегу озера Гарда. В двух стихотворениях, относящихся к этому посещению, запечатлелась мягкая, умевшая любить душа поэта.

Горацию было лет десять, когда скончался Катулл. Таким образом, творчество этих крупнейших поэтов-лириков разделено промежутком всего в каких-нибудь двадцать лет или даже того меньше. Между тем они могут по праву служить представителями двух сильно друг от друга отличных эпох, как политических, так и литературных. Ко времени, когда Гораций был облечен в тогу «мужа», республика фактически перестала существовать. Жизнь Горация прошла в кругу просвещенных людей века Августа, то есть того времени, когда народившийся абсолютизм создавал предпосылки к грядущим векам цезаризма с его мировым охватом, с его самовластием военных деятелей, со сменой ярких индивидуальностей, которые, будучи на императорском престоле, иногда возвышались единичными благородными фигурами, но чаще покрывали Рим позором и обливали кровью. Близость к окружению Августа наложила печать на содержание и общий тон его произведений.

Катулл мало заботился о личной славе и своем положении в обществе. Гораций, наоборот, отлично сознавал, какую роль призван он сыграть в истории римской поэзии, понимал, кому и чему служит. Если эпоха Катулла — время становления, исканий, радостной молодости искусства, то эпоха Горация — это уже зрелость со всеми ей присущими качествами. Язык, выработанный опытом ранних авторов и новаторами Катуллова кружка, достиг у Горация совершенной чистоты и ясности, мастерство стиха вышло из состояния первых; достижений. В лирике Горация ощущается тот стиль, который с полным правом может называться «классическим», с преобладанием типического над характерным.

После Катулла в лирику Горация входишь, как в обширный благоустроенный атрий, где приятная прохлада граничит с холодом. Но была ли холодность общим свойством дарования Горация? Совсем другие возможности обнаруживаются у этого сдержанного лирика, как только он вне пределов лирического жанра. Об этом говорят две книги написанных им в молодые годы «Сатир», где наблюдательность, острота, юмор, характерность выказались во всей полноте своего реализма.

Приходится думать, что Гораций, поэтическую славу которого составили главным образом «Оды», то есть стихи, самим названием указывающие на мелических предков, не обладал специфическими качествами лирика, если, конечно, ограничивать понятие «лирики» самовыявлением душевной жизни поэта. Тем не менее историк Квинтилиан считал Горация единственным лириком Рима. Высочайшее совершенство формы, близость к образцам древней лесбийской медики, видимо, заставляли предпочесть возвышенную спокойную музу Горация непосредственным, столь часто дерзким стихам Катулла.

Четырем книгам «Од» предшествовало, кроме «Сатир», издание также написанных в ранней молодости «Эподов». В этих небольших и неровных по стилю произведениях чувствуется прямая связь с ямбами Архилоха. Нет сомнения, что в восприятии Горация, и не его одного, древнейшие ямбы, созданные тому назад шестьсот лет, так же, как и мелика Алкея и Сафо, жили еще полноценной жизнью. Они еще могли служить не только школой мастерства, но и методом эстетического мировосприятия.

«Эподы» с их миротворческой тенденцией заслужили Горацию высокую оценку со стороны видных авторитетов того времени, и сын вольноотпущенника был принят в близкий к Августу круг вельможи Мецената, с которым вскоре оказался связанным прочной дружбой на всю жизнь. Но для нас очевидны недостатки этих молодых произведений. Делая поправку на античность, мы не будем ставить в упрек автору грубость и непристойность некоторых эподов — это было, кроме того, оправдано и примером Архилоха, — но нельзя не признать, что некоторые эподы растянуты, другие недостаточно остры. К ним приходится относиться как к переходному жанру между яркостью и остроумием «Сатир» и строгой, чистой лирикой «Од».

«Оды» в большом количестве посвящены Меценату, которому Гораций обязан был не только введением в высшие литературные круги, но и личным материальным благосостоянием. Эта двойная зависимость окрашивает некоторые оды оттенком, близким к льстивости. Но мы не должны забывать общую обстановку того времени с его покровителями и прихлебателями. Гораций в этом обществе держался все же с достоинством, Август даже выражал недовольство, что поэт мало обращается лично к нему.

Оды подбирались и издавались самим автором. Их четыре книги, из них лучшие — вторая и третья. В четвертой чувствуется, что поэту прискучивает однажды избранная им лирическая форма поэзии, — Гораций тогда уже отходил от этого жанра в пользу поэзии эпистолярной — «посланий», имеющих то обзорно-литературный, то поучительный характер и нередко представляющих собою дружеские беседы в письмах на различные, часто философские темы.

Среди «Посланий» наиболее известно «Послание к Пизонам», содержащее наставление в поэтическом искусстве («De arte poetica») и проложившее дорогу литературной дидактике Буало.

Материал «Од» разнообразен. Однако общий тон их един. В них нет или очень мало «лирического волнения». Поэт умеет оставаться и в пределах выражения чувств на той «золотой середине», которую он одобрял с морально-философских и житейских позиций. Зато в «Одах» много раздумий, мыслей о невозвратности молодости и краткости жизни в духе Анакреонта. Поэт не чуждается нимало наслаждений, чувственных утех, между ними и утех любви, но напрасно стали бы мы искать в его уравновешенных стихах такой страстности, такого накала чувств, как у его образца, лесбосской волшебницы Сафо. Не было у него и своей Лесбии. Одной чертой «Од» Август мог быть доволен: «Оды» свободны от эротической соблазнительности.

Немало од Гораций посвятил политической теме. Среди них неизбежные для поэта с подобным положением похвалы Авесту. Многое в них объясняется и тем обстоятельством, что Августу, через Мецената, поэт был обязан мирным и обеспеченным существованием, особенно ценимым им потому, что в прошлом у него было политическое пятно: он был в рядах армии Брута.

Гораций благодарно принимал дары из рук бывших политических противников, проявлял безоблачно спокойную удовлетворенность жизнью — в нем не обнаружить и крупицы революционного, активно альтруистического темперамента. Горациева «золотая середина» позволяет трактовать себя не только положительно, но и отрицательно.

Гораций находит, однако, и темперамент, и яркие выразительные средства, когда дело идет о победах римского оружия.

Гораций подолгу жил в своем поместье, подаренном ему Меценатом. Живописная и уютная природа, пасущиеся стада, сельские работы изображаются Горацием в красках буколической идиллии, и это придает одам прелесть если не полной правдивости, то тонкого чувства красоты окружающего мира.

Особой заслугой своей Гораций считал введение им в римскую поэзию стихотворных форм эллинской мелики. Действительно, в одах постоянно применяется то сапфическая строфа, то Алкеева, то Асклепиадова, и неизменно «логаэдические», то есть смешанные формы стопосложения. Нельзя не оценить все звуковое богатство стиха Горация, хотя справедливость требует отметить, что эвфония и в стихах Катулла достигала уже редкой изысканности. Сознание всего сделанного им для римской поэзии позволило Горацию написать знаменитое стихотворение, условно называемое «Памятник» (ода 30 книги III), которое вызвало в поэзии новых времен целый ряд подражаний, у нас — Державина и Пушкина. Само оно было частично заимствовано у Пиндара.

Лирика Рима никогда впоследствии не достигала совершенства Горация. Не будем же подчеркивать некоторых мало для нас привлекательных черт поэта. Этому умному, тонкому, доброжелательному, миролюбивому баловню фортуны мы простим многое за все то, чем он обогатил последующие века.

В эпоху Августа в Риме была представлена и «Элегия», причем рядом самых выдающихся поэтов. Двое из них, Тибулл и чуть более молодой Проперций, были только элегиками; третьим был один из величайших поэтов мировой литературы — Овидий, чье творчество далеко выходило за пределы элегического жанра.

Элегии Тибулла и Пропорция имеют больше точек соприкосновения, нежели различий. Нередко двустишие одного легко принять за двустишие другого. Их объединяет общее следование за александрийской элегией — путь, проложенный уже Катуллом. Нам трудно уяснить степень их несамостоятельности, поскольку от поэзии александрийцев почти ничего не сохранилось. Очевидный элемент александринизма — вкрапление в стихи мифологических мотивов, причем у Проперция в большем количестве, чем у Тибулла. Другая черта, идущая от александрийского вкуса, — преобладание любовной темы.

Оба римские элегика воспевают своих возлюбленных. У Тибулла их две: сперва Делил, затем Немесида. Нельзя сказать, чтобы эти образы были обаятельны, — корысть ржавчиной ложится на их молодость и красоту. Воспетая Проперцием Цинтия — просвещенная, понимающая в стихах и музыкальная девушка, по-видимому, из куртизанок. Чувство к ней Проперция относительно горячее, нежели пассивно-лирическое отношение Тибулла к его героиням. Мы едва ли сделаем ошибку, если применим к Тибуллу термин «сентиментальность». Эта черта сказывается у него и в отношении к жизненным наслаждениям. Он видит их в мирной сельской жизни, в деревенском труде, в простоте быта, — нетрудно усмотреть в таком настроении общность с Феокритовыми и Вергилиевыми буколиками, тоже вызванными к жизни побегом просвещенного горожанина в искусственную атмосферу «трианонов». Поэзия Тибулла очень ровна, чиста, благонравна. Она изобличает в авторе прекрасные черты характера, которые могут показаться и «прекраснодушием». Несколько большая страстность Проперция вызывает неровность в его поэтическом стиле, то риторическом, то как будто простоватом, — может быть, сказывается невысокое, провинциальное происхождение поэта.

У обоих римских элегиков, наряду с известной растянутостью, особенно у Тибулла, немало столь удачных строк, что иные из них вошли в литературу как навсегда запомнившиеся поэтические формулы. Этим сказано, что дарования обоих поэтов были выдающимися, и мастерство владения литературной формой обеспечивало их стихам долговечность. Нам, читателям столь отдаленной от них эпохи, Тибулл и Проперций доставляют еще и познавательную радость. В их элегиях отражается бытовая жизнь Рима с такой свежестью, что мы чувствуем себя как бы и не отделенными от них двумя тысячами лет.

Третий элегик Рима — Овидий — пользуется всемирной славой. Его поэма «Метаморфозы» изумляет богатством воображения и блистательностью поэтических качеств. Но и элегии поэта заслужили признание веков не понапрасну. Они составляют три больших цикла. Первый, жизнерадостный, любовный, — плод молодых лет, второй и третий отражают ссылку поэта. Первый цикл, так называемый «Amores», в общем, близок по типу к элегиям Тибулла и Пропорция. Их героиня Коринна — едва ли реально существовавшая женщина, — скорее, собирательный образ. Овидий был еще больше, чем Гораций, лишен прямого лирического дарования. Любовь в его элегиях — это лишь тема, повод для создания стихов, увлекательно свежих, полных юмора и наблюдательности, но никак не излияние восхищенной или отчаявшейся души. Александринизм чувствуется в «Amores», пожалуй, больше, чем даже у Проперция, он переполняет элегии Овидия мифологией и риторикой. Однако исключительность таланта и блеск мастерства ставят Овидия-элегика в то положение победителя, когда его уже не судят.

Поздние элегии Овидия явились результатом постигшей его жизненной катастрофы. Все, вероятно, знают судьбу поэта, о ней неоднократно напоминал нам Пушкин. Август подверг Овидия жестокой каре, основная причина которой так и осталась неизвестной. Официально инкриминируя ему эротическую вольность его ранних сочинений, особенно поэмы «Искусство любви», он сослал поэта на западное побережье Черного моря, в глухой городок, где Овидий и умер в постоянной тоске по Риму. Оттуда-то, из скифских Том, Овидий и посылал в Рим свои скорбные и умоляющие о милости элегии, которые объединены в пять книг под общим названием «Печальные». С ними смыкается цикл «Посланий с Понта». Элегии, написанные в ссылке, — вопль о спасении, но рядом с этим, превосходное поэтическое воспроизведение жизни в скифском захолустье.

Следующий период римской поэзии, именуемый «серебряным веком», обнимает время, приблизительно соответствующее I веку и. э. Рим переживает эпоху, быть может, самую кровавую и развращенную. Болезнь, разложившая впоследствии могучий организм Римской империи, будто проявляется здесь в первой бурной вспышке — это дни Нерона, Тиберия, Калигулы, Домициана. Чистая лирика, и так не слишком свойственная римской душе, в этот период вовсе смолкает. Нарождаются и развиваются новые для Рима жанры поэзии: продолжает жить сатира нравов, в пределах, допустимых цензурой абсолютизма, а наряду с ней быстро завоевывает первенствующее положение уже знакомый нам по греческой, особенно эллинистической эпохе жанр эпиграммы.

Первым голосом в толпе римских эпиграмматистов был поэт Марциал. Можно смело сказать, что эпиграмматическое наследие Марциала перетягивает на чаше весов все остальное, созданное римскими остроумцами в этом жанре. Марциал был родом из Испании. Это характерно для времени: в римскую литературу именно с I века и. э. стали вступать представители «провинций», достигавших, впрочем, культурного уровня столицы. Последние годы жизни он провел на родине, бежав из Рима, где изменились к тому времени политические обстоятельства и где он потерял своих покровителей.

Причисление Марциала к лирике весьма условно. Если лирика действительно — самовыражение души, то тем менее достоин Марциал лирического венка. Его душа обнажена достаточно откровенно в четырнадцати книгах его высокоталантливых мелочей. Но никакая степень талантливости не может в наших глазах оправдать всей низменности его поэзии. В ней виден, конечно, не только автор, видно и то клонящееся к упадку общество, на потребу которому он сочинял свои не всегда чистоплотные творения. Марциал принял на себя роль литературного потешника при императорах и вельможах, которых случай возвел прямо из рабской убогости на высшие ступени общественной лестницы. А кто не знает, что именно такие выскочки более, чем кто-либо, требуют угождения. И Марциал проявил настоящее искусство «поэтической рептилии».

То он забавляет читателя невинными домашними мелочами, вроде описания всяких яств и питий, то едко высмеивает кого-нибудь, а это всегда приятно человеческой злобности. Но не это главное. Главное то, что он — развратен. Сам? Трудно сказать. Но он не мог не понимать, почему над табличками его стихов таким румянцем вспыхивают щеки у подростков, и у матерей семейств, и у молодых девушек. Каких только уроков нет в его эпиграммах! Это прямой ответ циника на требования прощелыг и доброхотных проституток, в каких постоянно превращалось высшее общество столицы.

Но почему все же всемирная слава? Ответ — в пользу поэта. Марциал — не Барков. Марциал — это и Вольтер, и Рабле, и даже отчасти Пушкин, столько истинного блеска в его сатирической едкости, в его неиссякаемом остроумии, в поэтической точности его «зарисовок», в краткости, доступной лишь высокому литературному дарованию. Человечество при проверке временем частенько готово извинить поэтам нравственные пороки, особенно в области эротической, ради их других достоинств. Приходится принимать Марциала, каков он есть, и при этом быть уверенным, что его поэзия всегда найдет ценителя.

Богатейший, но замутненный поток эпиграмм Марциала заканчивает лучший, классический период римской поэзии.

Далее следуют те века, которые обычно объединяют термином «Рим упадка». Политически это несомненно так. Но в то же упадочное время возникают новые поэтические явления, во многом предрешающие особенности последующей литературной эпохи. Поэзия повторяет зады классики, но наряду с этим такие поэты, как Авсоний, или Тибериан, или Клавдиан, дарят нам произведения, непохожие на произведения предшественников. Особенно «Мозелла» Авсония говорят нам о новом видении мира и новых потребностях читателя.

Но мы уже в пределах V столетия. Скоро Рим падет как великая держава, расколется на две половины, и в обеих империях поэзия потечет по новому, христианскому руслу, чтобы вскоре достигнуть расцвета в гимнах церкви.

С.ШЕРВИНСКИЙ

 

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИРИКА

 

РАННЯЯ ГРЕЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

 

ГОМЕР

 

 

На гробницу Мидаса

 

Медная дева, я здесь возлежу на гробнице Мидаса,

И до тех пор, пока воды текут и леса зеленеют,

На орошенном слезами кургане его пребывая,

Я возвещаю прохожим, что это Мидаса могила.

 

 

Дар Апполону

 

Феб-повелитель! Гомер за твои вдохновенья прекрасный

Дар тебе этот принес; ты же дай ему вечную славу.

 

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ

 

 

Родосская песня о ласточке

Прилетела ласточка С ясною погодою, С ясною весною.

Эйресиона

 

Смоквы приносит

И сдобные булки

Нам Эйресиона,

Светлого меда в горшке

И масло для умащения,

Добрую чару вина,—

Угостился и спи, опьяненный.

 

 

Дионису

 

О, гряди, Дионис благой,

В храм Элеи,

В храм святой,

О, гряди в кругу харит,

Бешено ярый,

С бычьей ногой,

Добрый бык,

Добрый бык!

 

Антема

 

Где розы мои?

Фиалки мои?

Где мой светлоокий месяц?

— Вот розы твои,

Фиалки твои,

Вот твой светлоокий месяц.

 

Хелихелина

 

— Черепаха-пряха, что творишь в кругу?

— Из шафрана милетского шарф я тку.

— Как погиб, открой, этот отпрыск твой?

— Сел на бела коня, да и в море плашмя.

 

Локрийская любовная

 

О, что терплю! Не предавай меня, молю.

Уйди! Пора! Вот он войдет к несчастной…

Встань!

Уж близок день. Взгляни в окно: не брезжит ли

Рассвет?

 

 

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ VII–IV ВЕКОВ ДО НАШЕЙ ЭРЫ

 

MЕЛИКА

 

ТЕРПАНДР ЛЕСБОССКИЙ

 

 

Возлияние

 

Льем вино — музам в честь,

Дщерям Памяти — в честь,

И водителю муз —

Сыну Лето — в честь.

 

 

К Зевсу

 

Зевс, ты всех дел верх,

Зевс, ты всех дел вождь!

Ты будь сих слов царь;

Ты правь мой гимн, Зевс.

 

 

АЛКЕЙ

 

 

К Сапфо

 

Сапфо фиалкокудрая, чистая,

С улыбкой нежной! Очень мне хочется

Сказать тебе кой-что тихонько,

Только не смею: мне стыд мешает.

 

 

Весна

 

И звенят и гремят

вдоль проездных дорог

За каймою цветов

многоголосые

Хоры птиц на дубах

с близких лагун и гор;

Там вода с высоты

льется студеная,

Голубеющих лоз —

всходов кормилица.

По прибрежью камыш

в шапках зеленых спит.

Чу! Кукушка с холма

гулко-болтливая

Все кукует: весна.

Ласточка птенчиков

Под карнизами крыш

кормит по улицам,

Хлопотливо мелькнет

в трепете быстрых крыл,

Чуть послышится ей

тонкое теньканье.

 

 

К Аполлону

Когда родился Феб-Аполлон, ему Златою митрой Зевс повязал чело, И лиру дал, и белоснежных

К Гермию

 

Славься, Гермий, царь на Киллене! Сердце,

Майин сын, тебя мне велит восславить,

На святых горах от владыки мира

Тайно зачатый.

 

 

К Афине

 

Афина-дева, браней владычица!

Ты, что обходишь свой коронейский храм

По заливным лугам священным —

Там, где поток Коралийский плещет!

 

 

К Эроту

 

Всех сил бессмертных юный тот бог страшней,

Кого — богиня в легких сандалиях —

От златокудрого Зефира

Радуга нам родила, Ирида.

 

 

К Диоскурам

Вы, богатыри, Полидевк и Кастор, Леды сыновья и владыки Зевса, Воссияйте нам от земли Пелопа

Гимн реке Гербу

 

Гебр, близ Эны, ты, красивобережный,

В пурпурную зыбь убегаешь к морю,

Пенясь и гремя, по фракийским гребням,

Славный купаньем.

 

Девушки кругом у волны толпятся,

Ласковые руки бегут по бедрам.

Словно маслом стан натирая, нежат

Кожу водою.

 

 

Вина Елены

Но жива молва — от тебя, Елена, Цепь недобрых дел заплелась Приаму На погибель всем: Илион не ты ли

Гимн Митиленам

Ныне гимном тебя славлю, земля, нежных питомцев мать:

Буря

 

Пойми, кто может, буйную дурь ветров!

Валы катятся — этот отсюда, тот

Оттуда… В их мятежной свалке

Носимся мы с кораблем смоленым,

 

Едва противясь натиску злобных волн.

Уж захлестнула палубу сплошь вода;

Уже просвечивает парус,

Весь продырявлен. Ослабли скрепы.

 

 

Буря не унимается

Что делать, буря не унимается, Срывает якорь яростью буйных сил, Уж груз в пучину сброшен. В схватке

Новый вал

Под взметом ветра новый взъярился вал. Навис угрозой тяжких трудов и бед. Натерпимся, когда на судно

К Митиленянам

Он знай шагает по головам, а вы Безмолвны, словно оцепенелые Жрецы перед загробной тенью,

К городу Митиленам

Как проходимец, страстно мечтающий По знатным барам запросто хаживать, Тебя не съел он и, бытуя

Алкей в святилище Геры

Там оградили жители Лéсбоса Большой участок, издали видимый, И жертвенники для служенья

Послание Питтаку

Какой, поведай, бог соблазнил тебя, Злодей, ответить: «Мне не представился Предлог тебя вернуть». Где совесть,

О лидийцах и Питтаке

Зевс, в лихие дни неудач лидийцы Нам две тысячи золотых давали, Только бы войти мы смогли всей силой

Другу Меланиппу

Пей же, пей, Меланипп, До забвения пей со мной. Если рок в Ахеронт,

Зима

 

Дождит отец Зевс с неба ненастного,

И ветер дует стужею севера;

И стынут струйки дождевые,

И замерзают ручьи под вьюгой.

 

Как быть зимой нам? Слушай: огонь зажги,

Да, не жалея, в кубки глубокие

Лей хмель отрадный, да теплее

По уши в мягкую шерсть укройся.

 

 

«Будем пить!..»

 

Будем пить! И елей

Время зажечь:

Зимний недолог день.

 

Расписные на стол,

Милый, поставь

Чаши глубокие!

 

Хмель в них лей — не жалей!

Дал нам вино

Добрый Семелин сын

 

Думы в кубках топить…

По два налей

Полные каждому!

 

Благо было б начать:

Выпить один —

И за другим черед.

 

 

Лето

 

Сохнет, други, гортань, —

Дайте вина!

Звездный ярится Пес.

 

Пекла летнего жар

Тяжек и лют;

Жаждет, горит земля.

 

Не цикада — певец!

Ей нипочем

Этот палящий зной:

 

Все звенит да звенит

В чаще ветвей

Стрекотом жестких крыл.

 

Все гремит, — а в лугах

Злою звездой

Никнет сожженный цвет.

 

Вот пора: помирай!

Бесятся псы,

Женщины бесятся.

 

Муж — без сил: иссушил

Чресла и мозг

Пламенный Сириус.

 

 

«Черплем из кубков мы…»

 

Черплем из кубков мы

Негу медвяную,

С негой медвяною

В сердце вселяются

Ярого бешенства

Оводы острые.

 

 

«Мнится: все бы нам пить да пить!..»

 

Мнится: все бы нам пить да пить!

Сладко в голову бьет вино, —

А там — хоть плачь!

 

Тяжким облаком ляжет хмель.

В мыслях — чад, на душе — тоска.

Себя коришь,

 

Сожалеешь невесть о чем,

И веселый не весел зов:

«Ну пей же! Пей!»

 

«К чему раздумьем сердце мрачить, друзья?..»

 

К чему раздумьем сердце мрачить, друзья?

Предотвратим ли думой грядущее?

Вино — из всех лекарств лекарство

Против унынья. Напьемся ж пьяны!

 

 

«Из душистых трав и цветов пахучих…»

 

Из душистых трав и цветов пахучих

Ожерелием окружите шею

И на грудь струей благовонной лейте

Сладкое мирро!

 

 

«Позовите мне, други…»

 

Позовите мне, други,

Приятного сердцу Менона!

Без него же невесело мне

На попойке веселой.

 

 

«На седую главу…»

 

На седую главу —

Буйная бед

Мало ль изведала? —

 

Лей мне мирро! На грудь,

В космах седых,

Лей благовонное!

 

 

«Помнят в Спарте Аристодема…»

 

Помнят в Спарте Аристодема

Крылатое слово; в силе слово то.

Царь сказал: «Человек — богатство».

Нет бедному славы, чести — нищему.

 

 

«…общий лесбияне»

 

…общий лесбияне

Большой земли участок отрезали,

Красивый для богов бессмертных,

Всюду на нем алтари расставив.

 

Отца богов призвав милосердного,

Затем почтенную эолийскую

Богиню-мать, всего начало,

Третьим — Диониса-Сыроядца.

 

Призвавши также бога Кемелия…

Так ныне дружелюбно склоните слух

К заклятьям нашим: от страданий

Тяжких в изгнании нас спасите.

 

На сына ж Гирра впредь да обрушится

Эриний злоба: мы все клялись тогда,

Заклав овец, что не изменим

В веки веков нашей крепкой дружбе:

 

Но иль погибнем, землей закутавшись,

От рук всех тех, кто правил страной тогда,

Иль, их сразивши, от страданий

Тяжких народ наконец избавим.

 

А он, пузатый, не побеседовал

С душой своей, но без колебания,

Поправ ногами нагло клятвы,

Жрет нашу родину, нам же…

 

 

САПФО

 

 

Гимн Афродите

Радужно-престольная Афродита, Зевса дочь бессмертная, кознодейка! Сердца не круши мне тоской-кручиной!

Пещера нимф

Вы сюда к пещере, критяне, мчитесь, К яблоневой роще, к священным нимфам, Где над алтарями клубится облак

К брату Хараксу

Если ты не к доброй, а к звонкой славе Жадно льнешь, друзей отметаешь дерзко, — Горько мне. Упрек мой — тебе обуза:

Моление к Гере

Предо мной во сне ты предстала, Гера, Вижу образ твой, благодати полный, Взор, который встарь наяву Атридам

К Анактории

Конница — одним, а другим — пехота, Стройных кораблей вереницы — третьим… А по мне — на черной земле всех краше

Гонгиле

. . Мне Гонгила сказала: «Быть не может!

К женщинам

Им сказала: женщины, круг мне милый, До глубокой старости вспоминать вам Обо всем, что делали мы совместно

Свадьба Андромахи и Гектора

…Глашатай пришел, Вестник Идэй быстроногий, и вот что поведал он: . . .

К Алкею

Когда б твой тайный помысл невинен был, Язык не прятал слова постыдного, — Тогда бы прямо с уст свободных

АНАКРЕОНТ

 

 

Артемиде

 

Преклоняю я колена,

Артемида, пред тобой,

Русой дочерью Зевеса,

Ланестрельною богиней,

Зверовластницей лесной!

Снизойди на оный берег,

Где крутит волну Лефей,

Взором ласковым обрадуй

Город страждущих мужей:

Ты найдешь достойных граждан —

Не свирепых дикарей.

 

 

Дионису

Ты, с кем Эрос властительный, Афродита багряная, Черноокие нимфы

Дары Дионису

 

С тирсом Геликониада, а следом за нею и Главка

И Ксантиппа, спеша к Вакхову хору примкнуть,

Сходят с пригорка. Венки из плюща и плоды винограда

С тучным ягненком несут в дар Дионису они.

 

 

Молитва Гермесу

 

К Теллию милостив будь и ему, за его приношенье,

Даруй приятную жизнь, Майи божественной сын.

Дай ему в деме прямых и правдивых душой Эвонимов

Век свой прожить, получив жребий благой от судьбы.

 

 

На «телку» Мирона

 

Дальше паси свое стадо, пастух, чтобы телку Мирона,

Словно живую, тебе с прочим скотом не угнать.

 

 

Пирующим

 

Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речи

Только о тяжбах ведет да о прискорбной войне;

Мил мне, кто, Муз и Киприды благие дары сочетая,

Правилом ставит себе быть веселее в пиру.

 

 

Надгробные надписи

Мужествен был Тимокрит, схороненный под этой плитою. Видно, не храбрых Арей, а малодушных щадит.  

АЛКМАН

 

 

«Три времени в году…»

 

Три времени в году — зима

И лето, осень — третье,

Четвертое ж — весна, когда

Цветов немало, досыта ж

Поесть не думай…

 

 

«Спят вершины высокие гор и бездн провалы…»

 

Спят вершины высокие гор и бездн провалы,

Спят утесы и ущелья,

Змеи, сколько их черная всех земля ни кормит,

Густые рои пчел,

звери гор высоких

И чудища в багровой глубине морской.

Сладко спит и племя

Быстролетающих птиц.

 

 

«Часто на горных вершинах…»

 

Часто на горных вершинах, в то время как

Праздник блестящий тешил бессмертных,

В чашу из золота, в кружку огромную, —

У пастухов подобные кружки, —

Выдоив львицу рукою бестрепетной,

Сыр ты готовила острый, огромный…

 

 

«Не деревенщина-мужик ты…»

 

Не деревенщина-мужик ты,

Не простак и не дурачина,

Не из фессалийских стран,

Не эрисихеец, не пастух ты, —

Родом ты из Сард высоких!

 

 

«Как-нибудь дам я треногий горшок тебе…»

 

Как-нибудь дам я треногий горшок тебе, —

В нем собирай ты различную пищу.

Нет еще жара под ним, но наполнится

Скоро он кашей, которую в стужу

Любит всеядный Алкман подогретою.

Он разносолов различных не терпит,

Ищет он пищи попроще, которую

Ест и народ…

 

 

«Вот семь столов и столько же сидений…»

 

Вот семь столов и столько же сидений,

На тех столах — все маковые хлебцы,

Льняное и сесамовое семя,

И для детей в горшочках — хрисокола.

 

 

«Он уж подаст бобовую нам кашу…»

 

Он уж подаст бобовую нам кашу,

И плод вощаный пчел, и хидрон белый.

 

 

Парфеней

. . Убитого Полидевком. Не Ликайса лишь в числе усопших я вспомню, —

СТЕСИХОР

  «Гелиос, сын Гиперионов…»  

ИВИК

 

 

«Мой Эвриал, синеоких Харит дитя…»

 

Мой Эвриал, синеоких Харит дитя,

Их, дивнокудрых, зазноба, Кипридою

И мягковзорой Пейто ты взращен среди

Роз, ароматом полных.

 

 

«Только весною цветут цветы…»

 

Только весною цветут цветы

Яблонь кидоиских, речной струей

Щедро питаемых, там, где сад

Дев необорванный. Лишь весною

И плодоносные почки набухшие

На виноградных лозах распускаются.

Мне ж никогда не дает вздохнуть

Эрос. Летит от Киприды он,—

Темный, вселяющий ужас всем,—

Словно сверкающий молнией

Северный ветер фракийский,

Душу мне мощно до самого дна колышет

Жгучим безумием…

 

 

«Эрос влажно мерцающим взглядом очей…»

 

Эрос влажно мерцающим взглядом очей

Своих черных глядит из-под век на меня

И чарами разными в сети Киприды

Крепкие вновь меня ввергает.

Дрожу и боюсь я прихода его.

Так на бегах отличавшийся конь неохотно под

старость

С колесницами быстрыми на состязанье идет.

 

 

«И горю, как долгою ночью горят…»

 

И горю, как долгою ночью горят

Звезды блестящие в небе.

 

 

«Мирты, и яблони…»

 

Мирты, и яблони, и златоцветы,

Нежные лавры, и розы, и фиалки.

 

 

«И соловьев…»

 

И соловьев

полная звуков заря

будит, бессонная.

 

 

«На дереве том…»

 

На дереве том,

на вершине его,

утки пестрые сидят

В темной листве:

много еще

там яркозобых пурпурниц

И алькион быстрокрылых…

 

 

«Из камней…»

 

Из камней

Гладких ту сушу создали руки людей,

Где лишь хищные стаи рыб

Раньше паслись среди улиток.

 

 

Говорит Геракл

Белоконных сыновей Молионы убил я, — Сверстников, крепко сращенных друг с другом,

КОРИННА

 

 

Состязание Геликона с Кифероном

Пел он давнее сказанье О пещере, где куреты Благодатного младенца,

Дочери Асопа

 

Муз фиалкоувенчанных

Дар поведаю — песнями

Славословить бессмертных.

 

О ту пору, как Зевс-отец,

Благ податель, избрал одну

Асопиду-Эгину: срок

Ей придет, — будет счастлива

На путях громовержца.

. .

 

 

Оракул Асопу

— Трех дочерей Зевс возлюбил, Зевс — отец и вселенной царь, Трех увлек владыка морей

ПИНДАР

 

 

Вступление к первой истмийской оде

Строфа I   Мать моя, труд для тебя, для Фив златощитных

Первая Пифийская ода

Строфа I   О златая лира! Общий удел Аполлона и муз

Девятая Пифийская ода

  Согласуй с харитами стройными песнь, Меднощитного славить хочу

БАКХИЛИД

  «…Пленяет разум»  

Юноши, или Тесей

  Волны грудью синей рассекая, Море критское триера пробегала,

Молитва Нике

К славному хору картеян, владычица Ника, Палланта Многоименная дочь, ласково взоры склоняй И Вакхилиду-кеосцу увенчивай чаще, богиня,

ПРАКСИЛЛА

  «Скорпион под любым…»  

ЯМБЫ

 

АРХИЛОХ

  «Я — служитель царя Эниалия…»  

О Фасосе

…как осла хребет, Заросший диким лесом, он вздымается. Невзрачный край, немилый и нерадостный,

Гимн Гераклу

 

Тенелла!

Светлопобедный — радуйся, о царь Геракл, —

Тенелла —

светлопобедный —

И сам, и Иолай твой — два копейщика! —

Тенелла!

Светлопобедный — радуйся, о царь Геракл!

 

 

СЕМОНИД АМОРГСКИЙ

  «Внимай, дитя, над всем — один властитель…»  

ГИППОНАКТ

  «Кандавл по-меонийски…»  

ЭЛЕГИИ, ЭПИГРАММЫ

 

КАЛЛИН

 

 

«Скоро ль воспрянете вы?..»

 

Скоро ль воспрянете вы? Когда ваше сердце забьется

Бранной отвагой? Ужель, о нерадивые, вам

Даже соседей не стыдно? Вы мыслите, будто под сенью

Мира живете, страна ж грозной объята войной.

. . . .

Требует слава и честь, чтоб каждый за родину бился,

Бился с врагом за детей, за молодую жену.

Смерть ведь придет тогда, когда мойры прийти ей назначат.

Пусть же, поднявши копье, каждый на битву спешит,

Крепким щитом прикрывая свое многомощное сердце

В час, когда волей судьбы дело до боя дойдет.

 

 

ТИРТЕЙ

 

 

«Сам ведь Кронион, супруг прекрасноувенчанной Геры…»

 

Сам ведь Кронион, супруг прекрасноувенчанной Геры,

Зевс, Гераклидам вручил город, нам ныне родной.

С ними, оставив вдали Эриней, обдуваемый ветром,

Мы на широкий простор в землю Пелопа пришли.

 

 

«Так нам из пышного храма изрек Аполлон-дальновержец…»

 

Так нам из пышного храма изрек Аполлон-дальновержец,

Златоволосый наш бог, с луком серебряным царь:

«Пусть верховодят в совете цари богочтимые, коим

Спарты всерадостный град на попечение дан,

Вкупе же с ними и старцы людские, а люди народа,

Договор праведный чтя, пусть в одномыслии с ним

Только благое вещают и правое делают дело,

Умыслов злых не тая против отчизны своей, —

И не покинет народа тогда ни победа, ни сила».

Так свою волю явил городу нашему Феб.

 

 

Женщина у источника. Деталь афинской гидрии (конец VI в. до н. э.). Лондон, Британский музей.

 

 

«Доля прекрасная — пасть в передних рядах ополченья…»

 

Доля прекрасная — пасть в передних рядах ополченья,

Родину-мать от врагов обороняя в бою;

Край же покинуть родной, тебя вскормивший, и хлеба;

У незнакомых просить — наигорчайший удел.

Горе тому, кто бродить обречен по дорогам чужбины

С милой женою, детьми и престарелым отцом.

Впавший в нужду человек покрыл свое имя позором, —

Кто ему дверь отопрет, кто же приветит его?

Всюду несутся за ним восклицанья хулы и презренья,

Как бы ни был именит, как бы красой ни сиял.

Если скиталец такой нигде не находит приюта,

Не возбуждает ни в ком жалости к доле своей,

Биться отважно должны мы за милую нашу отчизну

И за семейный очаг, смерти в бою не страшась.

Юноши, стойко держитесь, друг с другом тесно

сомкнувшись,

Мысль о бегстве душе будет отныне чужда.

Мужеством сердце свое наполнив, о ранах и смерти,

Подстерегающих вас, не помышляйте в бою.

Не покидайте своих товарищей, старших годами,

Духом отважных, но сил прежних лишенных, —

увы!

Разве не стыд, не позор, чтобы, предан врагам молодежью,

Первым в передних рядах воин лежал пожилой,

Весь обнаженный, и прах подметал седой бородою,

Срам окровавленный свой слабой прикрывши

рукой?

Право же, зрелища нет на свете ужасней, чем это;

И у кого из людей слез не исторгнет оно?

Тем же, чьи юны года, чьи цветут, словно розы, ланиты,

Все в украшенье, все впрок. Ежели юноша жив,

Смотрят мужи на него с восхищеньем, а жены с любовью;

Если он пал — от него мертвого глаз не отвесть.

 

 

«Так как потомки вы все необорного в битвах Геракла…»

 

Так как потомки вы все необорного в битвах Геракла,

Будьте бодры, еще Зевс не отвратился от нас!

Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха,

Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых

бойцов,

Жизнь ненавистной считая, а мрачных посланниц кончины —

Милыми, как нам милы солнца златые лучи!

Опытны все вы в делах многослезного бога Арея,

Ведомы вам хорошо ужасы тяжкой войны,

Юноши, вы и бегущих видали мужей и гонящих;

Зрелищем тем и другим вдоволь насытились вы!

Воины те, что дерзают, смыкаясь плотно рядами,

В бой рукопашный вступать между передних бойцов,

В меньшем числе погибают, а сзади стоящих спасают;

Труса презренного честь гибнет мгновенно навек:

Нет никого, кто бы мог до конца рассказать все мученья,

Что достаются в удел трусу, стяжавшему стыд!

Трудно решиться ведь честному воину с тылу ударить

Мужа, бегущего вспять с поля кровавой резни;

Срамом покрыт и стыдом мертвец, во прахе лежащий,

Сзади пронзенный насквозь в спину копья острием

Пусть же, широко шагнув и ногами в землю упершись,

Каждый на месте стоит, крепко губу закусив,

Бедра и голени снизу и грудь свою вместе с плечами

Выпуклым кругам щита, крепкого медью, прикрыв;

Правой рукою пусть он потрясает могучую пику,

Грозный шелома султан над головой всколебав;

Пусть среди подвигов ратных он учится мощному делу

И не стоит со щитом одаль летающих стрел;

Пусть он идет в рукопашную схватку и длинною пикой

Или тяжелым мечом насмерть врага поразит!

Ногу приставив к ноге и щит свой о щит опирая,

Грозный султан — о султан, шлем — о товарища шлем,

Плотно сомкнувшись грудь с грудью, пусть каждый дерете!

с врагами.

Стиснув рукою копье или меча рукоять!

Вы же, гимниты, иль здесь, или там, под щиты припадая

Вдруг осыпайте врагов градом огромных камней

Или мечите в них легкие копья под крепкой защитой

Воинов тех, что идут во всеоружии в бой!

 

 

«Я не считаю достойным ни памяти доброй, ни чести…»

 

Я не считаю достойным ни памяти доброй, ни чести

Мужа за ног быстроту или за силу в борьбе,

Если б он даже был равен киклопам и ростом и силой.

Или фракийский Борей в беге им был превзойден,

Если б он даже лицом был прелестней красавца Тифона,

Или богатством своим Мида с Киниром затмил,

Если б он был величавей Танталова сына Пелопа,

Или Адрастов язык сладкоречивый имел,

Если б он славу любую стяжал, кроме воинской славы, —

Ибо не будет вовек доблестным мужем в войне

Тот, чьи очи не стерпят кровавого зрелища сечи,

Кто не рванется вперед в бой рукопашный с врагом.

Эта лишь доблесть и этот лишь подвиг для юного мужа

Лучше, прекраснее всех смертными чтимых наград.

Общее благо согражданам всем и отчизне любимой

Муж приносит, когда между передних бойцов,

Крепости полный, стоит, забывая о бегстве постыдном,

Жизнь и стойкий свой дух битве вверяя в борьбе,

Бодрость соседа в строю возбуждая отважною речью:

Вот какой муж на войне доблестью славен всегда!

Грозные вражьи фаланги он в бегство тотчас обращает,

Быстро смиряет один бурную сечи волну!

Если он жизни лишится, в передних рядах пораженный,

Город, народ и отца доброю славой покрыв,

Спереди множество ран на груди могучей зияют:

Панцирь и выпуклый щит всюду пробиты копьем, —

Плачут по нем одинаково юные люди и старцы,

Город родной удручен тяжкою скорбью по нем,

Славится всюду могила его средь народа, и дети,

Дети детей и весь род славой покрыты навек.

Добрая слава и имя его никогда не погибнут:

В царстве Аида живя, будет бессмертен тот муж,

Коего сгубит ужасный Арей среди подвигов ратных,

В жарком бою за детей и за родную страну.

Если ж удастся ему избежать усыпляющей смерти

И, врагов победив, ратную славу стяжать,

Старый и юный его уважают, и, радостей жизни

Полную чашу испив, в мрачный Аид он идет.

Славится он среди граждан, старея; никто не дерзает

Чести иль праву его сколько-нибудь повредить.

Юноши, сверстники, старцы повсюду в собраньях народа

Друг перед другом спешат место ему уступить.

Этой-то доблести ратной высоких пределов достигнуть

Всякий душою стремись, не избегая войны!

 

 

«Вперед, о сыны отцов…»

 

Вперед, о сыны отцов, граждан

Мужами прославленной Спарты!

Щит левой рукой выставляйте,

Копьем потрясайте отважно

И жизни своей не щадите:

Ведь то не в обычаях Спарты.

 

 

СОЛОН

 

 

Саламин

Все горожане, сюда! Я торговый гость саламинский, Но не товары привез, — нет, я привез вам стихи. . . .

Благозаконие

Наша страна не погибнет вовеки по воле Зевеса И по решенью других присно-блаженных богов. Ибо хранитель такой, как благая Афина Паллада,

Седмицы человеческой жизни

Маленький мальчик, еще неразумный и слабый, теряет, Чуть ему минет семь лет, первые зубы свои; Если же бог доведет до конца седмицу вторую,

К Мимнерму

 

Нет, хоть теперь убедись, исключи это слово из песни

И не гневись, что тебя лучше я выразил мысль,

Лигиастид! Пожелай, изменив свою злую молитву,

Лет восьмидесяти смерти предела достичь.

. . . .

Также без слез да не будет кончина моя: умирая,

Стоны друзьям и тоску я бы оставить желал.

 

 

К Фоку

 

«Нет в Солоне мысли мудрой, нет отваги стойкой в нем:

В дверь к нему стучалось счастье — и не принял он его.

В неводе улов имея, не решился он на брег

Вытянуть его: умом, знать, он и сердцем ослабел.

Боги! Мне б добиться власти, мне бы полнотой богатств

Насладиться и в Афинах день процарствовать один —

На другой дерите шкуру, род мой с корнем истребив!»

. . . .

Если ж родину свою

Я щадил, не стал тираном и насилий над страной

Не творил, своей же славы не позорил, не сквернил,

В том не каюсь: так скорее я надеюсь превзойти

Всех людей.

. . . .

…А они, желая грабить, ожиданий шли полны,

Думал каждый, что добудет благ житейских без границ,

Думал: под личиной мягкой крою я свирепый нрав.

Тщетны были их мечтанья… Ныне, в гневе на меня,

Смотрят все они так злобно, словно стал я им врагом.

Пусть их! Все, что обещал я, мне исполнить удалось,

И труды мои не тщетны. Не хочу я, как тиран,

По пути идти насилий иль дурным дать ту же часть,

Что и добрым горожанам, в тучных родины полях.

. . . .

 

 

«Моей свидетельницей пред судом времен…»

 

Моей свидетельницей пред судом времен

Да будет черная земля, святая мать

Богов небесных! Я убрал с нее позор

Повсюду водруженных по межам столбов.

Была земля рабыней, стала вольною.

И многих в стены богозданыой родины

Вернул афинян, проданных в полон чужой

Кто правосудно, кто неправдой. Я домой

Привел скитальцев, беглецов, укрывшихся

От долга неоплатного, родную речь

Забывших средь скитаний по чужим краям.

Другим, что здесь меж ними, обнищалые,

В постыдном рабстве жили, трепеща владык,

Игралища их прихотей, свободу дал.

Законной властью облеченный, что сулил,

С насильем правду сочетав, — исполнил я.

Уставы общих малым и великим прав

Я начертал; всем равный дал и скорый суд.

Когда б другой, корыстный, злонамеренный,

Моим рожном вооружился, стада б он

Не уберег и не упас. Когда бы сам

Противников я слушал всех и слушал все,

Что мне кричали эти и кричали те,

Осиротел бы город, много пало бы

В усобице сограждан. Так со всех сторон

Я отбивался, словно волк от своры псов.

 

 

МИМНЕРМ КОЛОФОНСКИЙ

  «Что за жизнь, что за радость, коль нет золотой Афродиты!..»  

ФЕОГНИД

  «Сын Кронида, владыка, рожденный Лето!..»  

СИМОНИД КЕОССКИЙ

 

 

Отрывок элегии

Нет у людей ничего долговечного. Истину эту Выразил лучше всего славный хиосец, сказав: «Так же, как листья деревьев, сменяются роды людские».

Анакреонту

Гроздьев живительных мать, чародейка лоза винограда! Ты, что даешь от себя отпрыски цепких ветвей! Вейся по стеле высокой над Анакреонтом-теосцем,

Дар Павсания Аполлону

 

Военачальник Эллады, Павсаний, могучему Фебу,

Войско мидян поразив, памятник этот воздвиг.

 

 

Зевсу-освободителю

 

Эллины, силою рук, и Арея искусством, и смелым

Общим порывом сердец персов изгнав из стран

В дар от свободной Эллады освободителю Зевсу

Некогда здесь возвели этот священный алтарь.

 

 

Защитникам Тегеи

 

Доблести этих мужей обязан ты, город Тегея,

Тем, что от стен твоих дым не поднялся к небесам.

Детям оставить желая цветущий свободою город,

Сами в передних рядах бились и пали они.

 

 

Дар афинян Афине Палладе

Граждан афинских сыны, победив на войне беотийцев И халкидян племена, гнетом железных цепей Дерзость уняли врагов. Как десятую долю добычи

Мегарская надпись

Греции и мегарянам свободную жизнь увеличить Сердцем стремясь, мы в удел смерть получили: одни —

Молитва коринфянок Афродите

Женщины эти за греков и с ними сражавшихся рядом Граждан своих вознесли к светлой Киприде мольбы;

Пан Мильтиада

 

Мне, козлоногому Пану, аркадцу, враждебному персам,

Верному другу Афин, место здесь дал Мильтиад.

 

 

Фермопильские надписи

Некогда против трехсот мириад здесь сражались четыре Тысячи ратных мужей Пелопоннесской земли.  

Лев на могиле Леонида

Между животными я, а между людьми всех сильнее Тот, кого я теперь, лежа на камне, храню. Если бы, Львом именуясь, он не был мне равен и духом,

Коринфянам, павшим на Саламине

 

Странник, мы жили когда-то в обильном водою Коринфе,

Ныне же нас Саламин, остров Аянта, хранит;

Здесь победили мы персов, мидян и суда финикийцев

И от неволи спасли земли Эллады святой.

 

 

Спартанцам, павшим при Платее

 

Неугасающей славой покрыв дорогую отчизну,

Черным себя облекли облаком смерти они.

Но и умерши, они не умерли; доблести слава,

Ввысь воспарив, унесла их из Аидовой тьмы.

 

 

Афинянам, павшим на Эвбее

 

Пали в ущелье Дирфисской горы мы. Вблизи же Эврипа

Граждане нам возвели этот могильный курган.

Да и недаром! Ведь мы дорогую утратили юность,

Храбро приняв на себя грозную тучу войны.

 

 

Павшим Афинянам

 

Радуйтесь, лучшие дети афинян, цвет конницы нашей!

Славу великую вы в этой стяжали войне.

Жизни цветущей лишились вы ради прекрасной отчизны,

Против большого числа эллинов выйдя на бой.

 

 

Эпитафия Архедике

 

В этой могиле лежит Архедика, дочь Гиппия — мужа,

Превосходившего всех в Греции властью своей.

Муж и отец ее были тираны, и братья, и дети,

Но никогда у нее не было спеси в душе.

 

 

Эпитафия Никодику

 

Всякий грустит по своим умирающим, по Никодику ж

Плачут не только друзья, но и весь город скорбит.

 

 

На смерть Гиппарха

 

День, в который Гиппарх убит Аристогитоном

И Гармодием, был светлым поистине днем.

 

 

Погибшим в море

 

Их, отвозивших однажды из Спарты дары свои Фебу,

Море одно, одна ночь, лодка одна погребла.

 

 

Эпитафия бедняку

 

Эта могила, прохожий, не Креза, а бедного. Впрочем,

Сколько она ни мала, будет с меня и ее.

 

 

Эпитафия Тимокреонту

 

Много я пил, много ел и на многих хулу возводил я;

Нынче в земле я лежу, рóдянин Тимокреонт.

 

 

Эпитафия купцу-критянину

 

Родом критянин, Бротах из Гортины, в земле здесь

лежу я,

Прибыл сюда не затем, а по торговым делам.

 

 

Эпитафия убитому

 

Смертью убивших меня накажи, о Зевс-страннолюбец!

Тем же, кто предал земле, радости жизни продли.

 

 

Эпитафия собаке

 

Думаю я, и по смерти твоей и в могиле, Ликада,

Белые кости твои все еще зверя страшат.

Памятна доблесть твоя Пелиону высокому, Оссе

И киферонским холмам, пастбищам тихим овец.

 

 

Победителю на Олимпийских играх

 

Вот он, смотри, Феогнет, победитель в Олимпии, мальчик,

Столь же прекрасный на вид, как и искусный

в борьбе,

И на ристалищах ловко умеющий править конями.

Славою он увенчал город почтенных отцов.

 

 

О себе

 

Был Адимант у афинян архонтом, когда за победу

Чудный треножник как приз Антиохида взяла.

Хор в пятьдесят человек, хорошо обученный искусству,

Ей снарядил Аристид, сын Ксенофила, хорег;

Славу ж учителя хора стяжал себе сын Леопрена,

Восемь десятков уже числивший лет Симонид.

 

 

Геракл и Несс

Как Алкмены сын — Он друга убил, — Калидон покинув,

В честь павших при Фермопилах

Светел жребий и подвиг прекрасен Убиенных перед дверью фермопильской! Алтарь — их могила; и плач да смолкнет о них, но да

Даная и Персей

Крепкозданный ковчег по мятежным валам ветер кидал, Бушевала пучина. В темном ковчеге лила, трепеща, Даная слезы.

КСЕНОФАН

  «Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают…»  

ПАРРАСИЙ

  «Муж, ревнитель добра, Паррасий, эфесянин родом…»  

На изображение Геракла

 

Здесь он таким предстоит, каким ночною порою

Множество раз его видел Паррасий во сне.

 

 

ХЕРИЛ

 

 

На гроб Сарданапала

 

Зная, что смертным родился, старайся питать свою душу

Сладостной негой пиров, — после смерти ведь нет нам

отрады.

В прах обратился и я, Ниневии великой властитель.

Только с собой и унес я, что выпил и съел и что взято

Мной от любви; вся же роскошь моя и богатство остались;

Мудрости это житейской мое поучение людям.

 

 

ЭВЕН ПАРОССКИЙ

  «Лучшая мера для Вакха — без лишку, ни много, ни мало…»  

АНТИМАХ

 

 

На статую вооруженной Киприды

 

Чуждая войнам, зачем ты взялась за Ареево дело?

Кто, о Киприда, тебя ложно в доспехи облек?

Сердцу милы твоему лишь эроты да радости ложа,

Любишь кроталов ты треск, воспламеняющий

страсть.

Дай же Тритонской богине копье, обагренное кровью,

И с Гименеем опять, богом кудрявым, дружи.

 

 

ИОН ХИОССКИЙ

 

 

Вино

 

Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный,

Гордость внушающий нам, шумный заступник

любви!

 

 

«Юноша! скромно пируй и шумную Вакхову влагу…»

 

Юноша! скромно пируй и шумную Вакхову влагу

С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай.

 

 

ИОН ЭФЕССКИЙ

 

 

Эврипиду

Спи без тревог в Пиерийской, одетой туманом, долине, В месте, где вечная ночь кроет тебя, Эврипид! Знай и зарытый в земле, что твоя непреложная слава

ПЛАТОН

 

 

Агатону

Душу свою на губах я почувствовал, друга целуя: Бедная, верно, пришла, чтоб перелиться в него.  

Астеру

 

Ты на звезды глядишь, о звезда моя! Быть бы мне небом,

Чтоб мириадами глаз мог я глядеть на тебя.

 

 

 

Ты при жизни горел средь живущих денницей, Астер мой,

Ныне вечерней звездой ты средь усопших горишь.

 

 

Диону Сиракузскому

Мойры еще на роду Гекубе и женам троянским Скорбный напряли удел — слезы горючие лить, О мой Дион, а тебе, воспевавшему славные битвы,

Эретрийцам, умершим в Персии

Родом мы все эретрийцы, с Эвбеи; могилы же наши — Около Суз. Как далек край наш родимый от нас!  

Музы и Киприда

 

Молвила музам Киприда: «О девушки, вы Афродиту

Чтите, не то напущу мигом Эрота на вас!»

Музы в ответ: «Болтовню эту ты сбереги для Арея,

Нам же не страшен, поверь, мальчик крылатый

ничуть».

 

 

Пан

 

Тише, источники скал и поросшая лесом вершина!

Разноголосый, молчи, гомон пасущихся стад!

Пан начинает играть на своей сладкозвучной свирели,

Влажной губою скользя по составным тростникам,

И, окружив его роем, спешат легконогие нимфы,

Нимфы деревьев и вод, танец начать хоровой.

 

 

 

Сядь отдохнуть, о прохожий, под этой высокой сосною,

Где набежавший зефир, ветви колебля, шумит, —

И под журчанье потоков моих и. под звуки свирели

Скоро на веки твои сладкий опустится сон.

 

 

Эпитафии

В этой могиле лежит потерпевший кораблекрушенье, Рядом же — пахарь; сильней моря и суши Аид.  

Аристофану

 

Где бы навек поселиться и жить, искали хариты;

Место такое нашлось: Аристофана душа.

 

 

Дар Лаиды

 

Я, Лайда, чей смех оглашал горделиво Элладу,

В чьих дверях молодежь вечно теснилась толпой,

Ныне тебе, Афродита, дарю это зеркало: в нем я

Быть вот такой не хочу, прежней же быть не могу.

 

 

Сапфо

 

Девять лишь муз называя, мы Сапфо наносим обиду:

Разве мы в ней не должны музу десятую чтить?

 

 

Пиндару

 

Был этот муж согражданам мил и пришельцам любезен;

Музам он верно служил, Пиндаром звали его.

 

 

Надписи

Пять коровок пасутся на этой маленькой яшме; Словно живые, резцом врезаны в камень они. Кажется, вот разбредутся… Но нет, золотая ограда

На «Афродиту» Праксителя

В Книдос однажды пришла по вспененному морю Киприда, Чтоб увидать наконец изображенье свое, И, оглядевшись кругом в огражденном приделе, вскричала:

ГЕГЕСИПП

 

 

Утонувшему

 

С рыбою вместе в сетях извлекли из воды рыболовы

Полуизъеденный труп жертвы скитаний морских.

И, оскверненной добычи не взяв, они с трупом зарыли

Также и рыб под одной малою грудой песка.

Все твое тело в земле, утонувший! Чего не хватало,

То возместили тела рыб, пожиравших тебя.

 

 

На гроб Тимона

 

Сплошь окружают могилу волчец и колючий терновник, —

Ноги изранишь себе, если приблизишься к ней.

Я обитаю в ней — Тимон, людей ненавистник. Уйди же!

Сколько угодно кляни, жалуйся, — только уйди!

 

 

ЭВЕН АСКАЛОНСКИЙ

 

 

Троя

 

Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой,

Некогда гордый венцом башен высоких своих, —

Ныне ж пожрал меня пепел времен; но в песнях Гомера

Все я стою невредим с медным оплотом ворот.

Мне не страшны, для меня не губительны копья ахивян:

Ведь у Эллады детей вечно я буду в устах.

 

 

ДЕМОДОК

  «Вот Демодоково слово: милетяне, право, не глупы…»  

КРАТЕТ ФИВАНСКИЙ

 

 

Пародия на эпиграмму-эпитафию Херила

 

Зная, что смертным родился, старайся питать свою душу

Сладостью мудрых речей, не в еде для души ведь отрада.

Жалок я, евший так много и так наслаждавшийся в жизни!

Только с собой и унес я что ум мой познал и что музы

Дали прекрасного мне; все же прочие блага остались.

 

 

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ ЭПОХИ ЭЛЛИНИЗМА (IV–I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ)

 

МЕНАНДР

 

 

«Честь вам, два сына Неокла: отчизну от тяжкого рабства…»

 

Честь вам, два сына Неокла: отчизну от тяжкого рабства

Древле избавил один, от неразумья — другой.

 

ЭРИННА

 

 

«Рыба помпил! Мореходцам счастливое плаванье шлешь ты!..»

 

Рыба помпил! Мореходцам счастливое плаванье шлешь ты!

Сопровождай за кормой и подругу мою дорогую!

 

 

На портрет Агафархиды

 

Рук мастерских это труд. Смотри, Прометей несравненный!

Видно, в искусстве тебе равные есть меж людьми.

Если бы тот, кем так живо написана девушка, голос

Дал ей, была бы, как есть, Агафархида сама.

 

 

Эпитафии Бавкиде

Это могила Бавкиды, невесты. К слезами омытой Стеле ее подойдя, путник, Аиду скажи: «Знать, ты завистлив, Аид!» Эти камни надгробные сами,

АДЕЙ

 

 

Эврипиду

 

Не растерзали собаки тебя, Эврипид, и не похоть

К женам сгубила — ты чужд был незаконной любви.

Старость свела тебя в гроб. В Македонии всеми ты чтимый,

Друг Архелая, лежишь, близ Аретусы зарыт.

Мнится, однако, не там, на могиле, твой памятник вечный, —

Истинный памятник твой — Вакха святыня, театр.

 

 

На Певкеста

 

Против быка, из глухих выходившего дебрей Добера,

Выехал раз на коне смелый охотник Певкест.

Словно гора, на него надвигаться стал бык; но смертельно

Он пеонийским копьем зверя в висок поразил,

Снял с головы его рог и с тех пор каждый раз, как из рога

Цельное тянет вино, хвалится ловом своим.

 

 

На гемму Трифона

 

Трифон заставил индийский берилл превратиться в Галену,

Сделал искусной рукой волосы, дал мне, смотри,

Губы, способные море разгладить своим дуновеньем,

Перси, что могут унять шумное буйство ветров…

Если бы только мне камень ревнивый позволил, — чего я

Страстно хочу, — ты бы мог видеть плывущей меня.

 

 

ФАЛЕК

 

 

На памятник Ликона

 

В увеличенном виде представляю

Я собою творца смешных комедий;

В триумфальном венке, плющом покрытый,

Монументом служу я для Ликона.

Больше многих он был достоин славы,

И поставлен затем его здесь образ,

Чтобы память о нем, в пирах приятном

И в беседах, жила среди потомков.

 

О мореходстве

 

Дела морского беги. Если жизни конца долголетней

Хочешь достигнуть, быков лучше в плуги запрягай:

Жизнь долговечна ведь только на суше, нередко удастся

Встретить среди моряков мужа с седой головой.

 

ФИЛЕТ КОССКИЙ

 

 

Умершему другу

 

Милый мой друг, о тебе я не плачу: ты в жизни немало

Радостей знал, хоть имел также и долю скорбей.

 

 

«Никто из нас не говорит, живя без бед…»

 

Никто из нас не говорит, живя без бед,

Что счастием своим судьбе обязан он;

Когда же к нам заботы и печаль придут,

Готовы мы сейчас во всем винить судьбу.

 

 

Отрывок элегии

 

Несколько слез от души мне пролей, слово ласки промолви

И вспоминай обо мне, если не станет меня.

 

 

ПОСИДИПП

 

 

Эпитафия Дорихе

Прах — твои кости, Дориха, повязка, скреплявшая кудри,   Благоуханный покров, миррой надушенный, — прах…

Застольная

 

Брызни, Кекропов сосуд, многопенною влагою Вакха,

Брызни! Пускай оросит трапезу нашу она.

Смолкни, Зенон, вещий лебедь! Замолкни, и муза Клеанфа,

Пусть нами правит один сладостно-горький Эрот!

 

 

Девушке

 

Сами эроты в тот миг любовались Иренион нежной,

Как из палат золотых Пафии вышла она,

Точно из мрамора вся и с божественным сходная цветом,

Вся, от волос до стопы, полная девичьих чар.

И, поглядев на нее, с тетивы своих луков блестящих

Много эроты тогда бросили в юношей стрел.

 

 

На гетер

Чтимая Кипром, Киферой, Милетом, а также прекрасной, Вечно от стука копыт шумной Сирийской землей, Будь благосклонна, богиня, к Каллиетион! Ею ни разу

Душа и страсть

 

Душу, цикаду певучую муз, привязавши к аканфу,

Думала Страсть усыпить, пламя кидая в нее,

Но, умудренная знаньем, Душа презирает другое,

Только упрек божеству немилосердному шлет.

 

 

Эпитафии утонувшим

Архианакт, ребенок трех лет, у колодца играя, В воду упал, привлечен к ней отраженьем своим. Мать извлекла из воды его мокрое тельце и долго

На бюст Александра Македонского

 

Мастер со смелой рукою, Лисипп, сикионский ваятель,

Дивно искусство твое! Подлинно мечет огнем

Медь, из которой ты образ отлил Александра. Не вправе

Персов хулить мы: быкам грех ли бежать перед львом?

 

 

На храм Арсинои-Киприды

 

В храм Филадельфовой славной жены, Арсинои-Киприды,

Морем и сушей нести жертвы спешите свои.

Эту святыню, царящую здесь, на высоком прибрежье

Зефиреиды, воздвиг первый наварх Калликрат.

Добрый молящимся путь посылает богиня и море

Делает тихим для них даже в средине зимы.

 

 

На Фаросский маяк

Башню на Фаросе, грекам спасенье, Сострат Дексифанов, Зодчий из Книда, воздвиг, о повелитель Протей! Нет сторожей, как на острове, нет и утесов в Египте,

О жизни

В жизни какую избрать нам дорогу? В общественном месте — Тяжбы да спор о делах, дома — своя суета;

ФЕОКРИТ

  «С белою кожей Дафнис, который на славной свирели…»  

К статуе Девяти Муз

 

Вам угождая, богини, для всех девяти в подношенье

Мраморный этот кумир дал Ксеноклет-музыкант.

Кто б его нáзвал иначе? Он, именно этим искусством

Славу стяжавши себе, также и вас не забыл.

 

 

К треножнику

Этот треножник поставил хорег Демомел Дионису. Всех ты милей для него был из блаженных богов. Был он умерен во всем. И победы для хора добился

Меняльный стол Каика

Гражданам нашим и пришлым здесь стол для размена поставлен. Можешь свой вклад получить. Счеты всегда сведены.

К статуе Анакреонта

 

С вниманьем ты взгляни на статую, пришелец!

В дом к себе ты придешь и всем расскажешь:

В Теосе видел я Анакреонта лик;

Первым был он певцом в былые годы.

Прибавь еще к тому, что к юношам пылал, —

Всю о нем ты тогда расскажешь правду.

 

 

К статуе Эпихарма

 

Здесь звучит дорийцев речь, а этот муж был Эпихарм,

Комедии мастер.

И лик его, из меди слит, тебе, о Вакх,

В замену живого

В дар приносят те, кто здесь, в огромном городе, живет.

Ты дал земляку их

Богатство слов; теперь они хотят тебе

Воздать благодарность.

Много слов полезных он для жизни детям нашим дал —

За то ему слава.

 

 

К статуе Архилоха

 

Стань и свой взгляд обрати к Архилоху ты: он певец

старинный.

Слагал он ямбы в стих, и слава пронеслась

От стран зари до стран, где тьма ночная.

Музы любили его, и делийский сам Феб любил владыка.

Умел с тончайшим он искусством подбирать

Слова к стиху и петь его под лиру.

 

 

К статуе Писандра

 

Вот кто нам рассказал про сына Зевса,

Мужа с быстрой рукой, про льва убийцу.

Вот он, первый из всех певцов древнейших,

Он, Писандр из Камира, нам п-оведал,

Сколько тот совершил деяний славных.

Этот образ певца, из меди слитый,

Здесь поставил народ; взгляни и ведай —

Лун и лет с его пор прошло немало.

 

 

К статуе Асклепия

 

Нынче в Милета жилища спускается отпрыск Пеана,

Хочет увидеть он там многих болезней врача,

Никия. Этот ему что ни день, то подарки приносит;

Нынче душистый он кедр выточить в статую дал

Эетиона искусным рукам за плату большую.

Мастер же в этот свой труд всю свою ловкость

вложил.

 

 

Эпитафия Эвримедонту

 

Сына-малютку покинул, и сам, чуть расцвета достигнув,

Эвримедонт, ты от нас в эту могилу сошел.

Ты меж бессмертных мужей восседаешь. А граждане будут

Сыну почет воздавать, доблесть отца вспомянув.

 

 

Эпитафия девочке

 

Девочка сгибла без срока, достигши лишь года седьмого.

Скрылась в Аиде она, всех обогнавши подруг.

Бедная, верно, стремилась она за малюткою братом:

В двадцать лишь месяцев он смерти жестокой вкусил.

Горе тебе, Перистерис, так много понесшей печалей!

Людям на каждом шагу горести шлет божество.

 

 

Эпитафия Ортону

 

Вот что, прохожий, тебе говорит сиракузянин Ортон:

«Если ты пьян, никогда в бурю и в темь не ходи.

Выпала эта мне доля. И я не на родине милой —

Здесь я покоюсь теперь, землю чужую обняв».

 

 

Эпитафия Эвстенею

 

Здесь Эвстенея могила, искусно читавшего лица;

Тотчас он мог по глазам помыслы все разгадать.

С честью его погребли, чужестранца, друзья на чужбине.

Тем, как он песни слагал, был он им дорог и мил.

Было заботою их, чтобы этот учитель умерший,

Будучи силами слаб, все, в чем нуждался, имел.

 

 

Эпитафия Гиппонакту

 

Лежит здесь Гиппонакт, слагавший нам песни.

К холму его не подходи, коль ты дурен.

Но если ты правдив да из семьи честной,

Тогда смелей садись и, коль устал, спи тут.

 

 

Смерть Адониса

Адониса Киприда Когда узрела мертвым, Со смятыми кудрями

КАЛЛИМАХ

 

 

Приношение Серапису

 

Менит из Дикта в храме сложил свои доспехи

И молвил: «Вот, Серапис, тебе мой лук с колчаном;

Прими их в дар. А стрелы остались в гесперитах».

 

 

Веренике

 

Четверо стало харит, ибо к трем сопричислена прежним

Новая; миррой еще каплет она и сейчас.

То — Вереника, всех прочих своим превзошедшая блеском

И без которой теперь сами хариты ничто.

 

 

Гетере

 

Пусть и тебе так же спится, Конопион, как на холодном

Этом пороге ты спать здесь заставляешь меня!

Пусть и тебе так же спится, жестокая, как уложила

Друга ты! Даже во сне жалости нет у тебя.

Чувствуют жалость соседи, тебе ж и не снится. Но скоро,

Скоро, смотри, седина это припомнит тебе.

 

 

 

Луканские воины (из могильника IV в. до н. э. в городе Пестум). Неаполь, музей

 

 

«Счастлив был древний Орест…»

 

Счастлив был древний Орест, что, при всем его прочем

безумстве,

Все-таки бредом моим не был так мучим, Левкар, —

Не подвергал искушенью он друга факидского, с целью

Дружбу его испытать, делу же только учил.

Иначе скоро, пожалуй, товарища он потерял бы.

И у меня уже нет многих Пиладов моих.

 

 

«Ищет везде, Эпикид, по горам с увлеченьем охотник…»

 

Ищет везде, Эпикид, по горам с увлеченьем охотник

Зайца иль серны следов. Инею, снегу он рад…

Если б, однако, сказали ему: «Видишь, раненный

насмерть

Зверь здесь лежит», он такой легкой, добычи б

не взял.

Так и любовь моя: рада гоняться она за бегущим,

Что же доступно, того вовсе не хочет она.

 

 

«Не выношу я поэмы киклической…»

 

Не выношу я поэмы киклической, скучно дорогой

Той мне идти, где снует в разные стороны люд;

Ласк, расточаемых всем, избегаю я, брезгаю воду

Пить из колодца: претит общедоступное мне.

 

 

Поэту Гераклиту

 

Кто-то сказал мне о смерти твоей, Гераклит, и заставил

Тем меня слезы пролить. Вспомнилось мне, как

с тобой

Часто в беседе мы солнца закат провожали. Теперь же

Прахом ты стал уж давно, галикарнасский мой друг!

Но еще живы твои соловьиные песни: жестокий,

Все уносящий Аид рук не наложит на них.

 

 

На поэму Креофила

 

Труд Креофила, в чьем доме божественный принят

когда-то

Был песнопевец, скорблю я об Эврита судьбе,

О златокудрой пою Иолее. Поэмой Гомера

Даже слыву. Велика честь Креофилу, о Зевс!

 

 

На Архилоха

 

Эти стихи Архилоха, его полнозвучные ямбы, —

Яд беспощадной хулы, гнева кипучего яд…

 

 

Автоэпитафия

 

Баттова сына могилу проходишь ты, путник. Умел он

Песни слагать, а подчас и за вином не скучать.

 

 

Эпитафия Батту

 

Кто бы ты ни был, прохожий, узнай: Каллимах из Кирены

Был мой родитель, и сын есть у меня Каллимах.

Знай и о них: мой отец начальником нашего войска,

Сын же искусством певца зависть умел побеждать.

Не удивляйся — кто был еще мальчиком музам приятен,

Тот и седым стариком их сохраняет любовь.

 

 

Эпитафия утонувшему

 

Кто ты, скиталец, погибший в волнах? Твое тело Леонтих,

На побережье найдя, в этой могиле зарыл,

Плача о собственной доле, — и сам ведь, не зная покоя,

Чайкою всю свою жизнь носится он по морям.

 

 

Саону

 

Здесь почивает Саон, сын Дикона, аканфиец родом.

Сон добродетельных свят — мертвыми их не зови.

 

 

Фериду

 

Немногословен был друг-чужеземец, и стих мой таков же:

Сын Аристея, Ферид, с Крита, был стадиодром.

 

 

Крефиде

 

Девушки Самоса часто душою скорбят по Крефиде,

Знавшей так много о чем порассказать, пошутить,

Словоохотливой милой подруге. Теперь почивает

В этой могиле она сном, неизбежным для всех.

 

 

Астакиду

 

Пасшего коз Астакида на Крите похитила нимфа

Ближней горы, и с тех пор стал он святой Астакид.

В песнях своих под дубами диктейскими уж не Дафниса,

А Астакида теперь будем мы петь, пастухи.

 

 

Клеомброту

 

Солнцу сказавши «прости», Клеомброт-амбракиец

внезапно

Кинулся вниз со стены прямо в Аид. Он не знал

Горя такого, что смерти желать бы его заставляло:

Только Платона прочел он диалог о душе.

 

 

На Тимона-Мизантропа

 

— Тимон, ты умер, — что ж, лучше тебе или хуже в Аиде?

— Хуже! Аид ведь куда больше людьми заселен.

 

 

На могиле Хариданта

 

— Здесь погребен Харидант? — Если сына киренца

Аримны

Ищешь, то здесь. — Харидант, что там, скажи,

под землей?

— Очень темно тут. — А есть ли пути, выводящие к небу?

— Нет, это ложь. — А Плутон? — Сказка.

— О, горе же нам!

 

 

Феэтету

Новой дорогой пошел Феэтет. И пускай ему этим Новым путем до сих пор, Вакх, не дается твой плющ, Пусть на короткое время других восхваляет глашатай, —

ГЕДИЛ

 

 

Эпитафия флейтисту Феону

В этой могиле Феон, сладкозвучный флейтист, обитает. Радостью мимов он был и украшеньем фимел. Умер, ослепнув под старость, он, Скирпалов сын. Еще

Приношение Киприде

 

Сила предательских кубков вина и любовь Никагора

К ложу успели вчера Аглаонику склонить.

Нынче приносится ею Киприде дар девичьей страсти,

Влажный еще и сейчас от благовонных мастей:

Пара сандалий, грудные повязки — свидетели первых,

Острых мучений любви, и наслажденья, и сна.

 

 

Застольная

 

Выпьем! Быть может, какую-нибудь еще новую песню,

Нежную, слаще, чем мед, песню найдем мы в вине.

Лей же хиосское, лей его кубками мне, повторяя:

«Пей и будь весел, Гедил!» Жизнь мне пуста

без вина.

 

 

АСКЛЕПИАД САМОССКИЙ

  «Тихо, венки мои, здесь на двустворчатой двери висите…»  

О самом себе

Двадцать два года прожить не успев, уж устал я от жизни. Что вы томите, за что жжете, эроты, меня? Если несчастье случится со мною, что станете делать?

Эпитафия моряку

 

Вспять хоть на восемь локтей отступи, беспокойное море,

Там поднимись высоко, волны кидай и бушуй.

Если ж разроешь могилу Эвмара, добра никакого

В ней все равно не найдешь — кости увидишь и прах.

 

 

На гроб Аянта

 

Здесь, у могилы Аянта, сижу я, несчастная Доблесть,

Кудри обрезав свои, с грустью великой в душе.

Тяжко скорблю я о том, что теперь у ахеян, как видно,

Ловкая, хитрая Ложь стала сильнее меня.

 

 

На бюст Александра Македонского

 

Полный отважности взор Александра и весь его облик

Вылил из меди Лисипп. Словно живет эта медь!

Кажется, глядя на Зевса, ему говорит изваянье:

«Землю беру я себе, ты же Олимпом владей».

 

 

На статую Вереники

 

Изображенье Киприды здесь видим мы, не Вереники:

Трудно решить, на кого больше походит оно.

 

 

Гесиоду

 

Музы тебя, Гесиод, увидали однажды пасущим

В полдень отару овец на каменистой горе

И, обступивши кругом всей толпою, тебе протянули

Лавра священного ветвь с пышною, свежей листвой.

Также воды из ключа геликонского дали, который

Прежде копытом своим конь их крылатый пробил:

Этой водою упившись, воспел ты работы и роды

Вечно блаженных богов, как и героев былых.

 

 

На «Лиду» Антимаха

 

Лидой зовусь я и родом из Лидии. Но надо всеми

Внучками Кодра меня славой вознес Антимах.

Кто не поет обо мне? Кем теперь не читается «Лида» —

Книга, которую он с музами вместе писал?

 

 

На поэму Эринны

 

Это Эринны пленительный труд, девятнадцатилетней

Девушки труд — оттого и невелик он; а все ж

Лучше он многих других. Если б смерть не пришла к ней

так рано,

Кто бы соперничать мог славою имени с ней?

 

 

АЛЕКСАНДР ЭТОЛИЙСКИЙ

 

 

Алкман

 

Будь я тобою воспитан, о родина, древние Сарды,

Я бы с кратером ходил или в тимпан ударял,

Раззолоченный евнух. А в богатой трофеями Спарте

Став гражданином, теперь имя Алкмана ношу.

Муз геликонских узнал и щедротами их возвеличен

Больше могучих царей, больше, чем Гиг и Даскил.

 

ЛЕОНИД ТАРЕНТСКИЙ

 

 

Приношения тарентинцев Афине

Восемь высоких щитов, восемь шлемов, нагрудников тканых, Столько же острых секир с пятнами крови на них

Приношение Пирра Афине

 

В храме Итонской Афины повешены Пирром-молоссом

Смелых галатов щиты. В дар их принес он, разбив

Войско царя Антигона. Дивиться ль тому? Эакиды —

С давних времен до сих пор славные всюду бойцы.

 

 

К Афродите

Тайная, кротко прими в благодарность себе от скитальца, Что по своей бедноте мог принести Леонид: Эти лепешки на масле, хранимые долго оливы,

Афродита в Спарте

 

Молвил однажды Киприде Эрот: «Одевайся в доспехи,

Или из Спарты уйди! Бредит наш город войной».

Но, усмехнувшись, сказала она: «Как была безоружной,

Так и останусь, а жить все-таки в Спарте хочу».

Нет у Киприды доспехов: бесстыдники лишь утверждают,

Не знатоки, будто здесь ходит богиня в броне.

 

 

Эрот» Праксителя

 

В Феспиях чтут одного лишь Эрота, дитя Афродиты,

И признают только тот образ Эрота, в каком

Бога познал сам Пракситель, в каком его видел у Фрины

И, изваяв, ей как дань собственной страсти поднес…

 

 

Афродита Анадиомена» Апеллеса

Киприду, вставшую сейчас из лона вод И мокрую еще от пены, Апеллес Не написал здесь, нет! — воспроизвел живой,

Призыв Приапа

Время отправиться в путь! Прилетела уже щебетунья Ласточка; мягко опять западный ветер подул, Снова луга зацвели, и уже успокоилось море,

Анакреонту

 

Смотри, как от вина старик шатается

Анакреонт, как плащ, опустясь к ногам его,

Волочится. Цела одна сандалия,

Другой уж нет. Но все еще на лире он

Играет и поет, все восхваляет он

Бафилла иль, красавец Мегистей, тебя…

Храни его, о Вакх, чтоб не упал старик.

 

 

Гомеру

 

Звезды и даже Селены божественный диск затмевает

Огненный Гелий собой, правя по небу свой путь.

Так и толпа песнопевцев бледнеет, Гомер, пред тобою,

Самым блестящим огнем между светилами муз.

 

 

Эринне

 

Деву-певицу Эринну, пчелу меж певцами, в то время

Как на лугах пиерид ею срывались цветы,

В брачный чертог свой похитил Аид. Да, сказала ты

правду,

Умная девушка, нам, молвив: «Завистлив Аид».

 

 

Теллену

 

Это могила Теллена. Под насыпью малою старец,

Первый умевший слагать песни смешные, лежит.

 

 

Диогену

Мрачный служитель Аида, которому выпала доля Плавать на черной ладье по ахеронским ведам, Мне, Диогену-собаке, дай место, хотя бы и было

Автоэпитафия

 

От Италийской земли и родного Тарента далеко

Здесь я лежу, и судьба горше мне эта, чем смерть.

Жизнь безотрадна скитальцам. Но музы меня возлюбили

И за печали мои дали мне сладостный дар.

И не заглохнет уже Леонидово имя, но всюду,

Милостью муз, обо мне распространится молва.

 

 

На киника Сохарея

 

Посох и пара сандалий, добытых от Сохарея,

Старого киника, здесь, о Афродита, лежат

С грязною фляжкой для масла и с полною мудрости

древней,

Очень дырявой сумой — или остатком сумы,

А положил их в обильном венками преддверии храма

Родои-красавец за то, что полонил мудреца.

 

 

Эпитафия Фидону

Вечность была перед тем, как на свет появился ты, смертный; В недрах Аида опять вечность пройдет над тобой.

Дорога в Аид

 

Дорогой, что в Аид ведет, спокойно ты

Иди! Не тяжела она для путника

И не извилиста ничуть, не сбивчива,

А так пряма, ровна и так полога вся,

Что, и закрыв глаза, легко пройдешь по ней.

 

 

Жертва критских пиратов

 

Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские,

Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь?

Вот и меня, Тимолита несчастного, плывшего морем

С малою кладью добра, бросили в воду они.

Плачут теперь надо мною живущие на море чайки;

Здесь, под могильным холмом, нет Тимолита костей.

 

 

Жертва акулы

Похоронен и в земле я и в море, — такой необычный Жребий был Фарсию, мне, сыну Хармида, сужден. В глубь Ионийского моря пришлось мне однажды

Эпитафия рыбаку Фериду

Древний годами Ферид, живший тем, что ему добывали Верши его, рыболов, рыб достававший из нор И неводами ловивший, а плававший лучше, чем утка

Могила пастуха

Вы, пастухи, одиноко на этой пустынной вершине Вместе пасущие коз и тонкорунных овец, В честь Персефоиы подземной уважьте меня, Клитагора,

Зарытым при дороге

Кто тут зарыт на пути? Чьи злосчастные голые кости Возле дороги лежат в полуоткрытом гробу? Оси проезжих телег и колеса, стуча то и дело,

Эпитафия ткачихе

Часто и вечером поздним, и утром ткачиха Платфида Сон отгоняла от глаз, бодро с нуждою борясь. С веретеном, своим другом, в руке иль за прялкою сидя,

Эпитафия пьянице Марониде

 

Прах Марониды здесь, любившей выпивать

Старухи прах зарыт. И на гробу ее

Лежит знакомый всем бокал аттический;

Тоскует и в земле старуха; ей не жаль

Ни мужа, ни детей, в нужде оставленных,

А грустно оттого, что винный кубок пуст.

 

 

Эпитафия бедняку

 

Малого праха земли мне довольно. Высокая стела

Весом огромным своим пусть богача тяготит.

Если по смерти моей будут знать обо мне, получу ли

Пользу от этого я, сын Каллитела, Алкандр?

 

 

Скорбь матери

Бедный Антикл! И несчастная я, что единственный сын мой В самых цветущих летах мною был предан огню.

Смерть старого Горга

 

«Как виноград на тычину, на этот свой посох дорожный

Я опираюсь. В Аид смерть призывает меня.

Зова послушайся, Горг! Что за счастие лишних три года

Или четыре еще солнечным греться теплом?»

Так говорил, не тщеславясь, старик, и сложил с себя бремя

Долгих годов, и ушел в пройденный многими путь.

 

 

Козел и виноград

 

Козий супруг, бородатый козел, забредя в виноградник,

Все до одной ощипал нежные ветки лозы.

Вдруг из земли ему голос послышался: «Режь, окаянный,

Режь челюстями и рви мой плодоносный побег!

Корень, сидящий в земле, даст по-прежнему сладостный

нектар,

Чтоб возлиянье, козел, сделать — над трупом твоим».

 

 

СИММИЙ

 

 

Софоклу

Сын Софилла, Софокл, трагической музы в Афинах Яркой блиставший звездой, Вакховых хоров певец, — Чьи волоса на фимелах и сценах нередко, бывало,

Платону

 

Здесь Аристокл почивает, божественный муж,

воздержаньем

И справедливостью всех превосходивший людей.

Больше, чем кто-либо в мире, стяжал себе громкую славу

Мудрого он, и над ним зависть бессильна сама.

 

 

ДИОСКОРИД

  «Сводят с ума меня губы речистые…»  

Эпитафия Феспиду

 

Я — тот Феспид, что впервые дал форму трагической песне

Новых харит приведя на празднествó поселян

В дни, когда хоры водил еще Вакх, а наградой за игры

Были козел да плодов фиговых короб. Теперь

Преобразуется все молодежью. Времен бесконечность

Много другого внесет. Но что мое, то мое.

 

 

Эсхилу

 

То, что Феспид изобрел — и сельские игры, и хоры, —

Все это сделал полней и совершенней Эсхил.

Не были тонкой ручною работой стихи его песен,

Но, как лесные ручьи, бурно стремились они.

Вид изменил он и сцены самой. О, поистине был ты

Кем-то из полубогов, все превозмогший певец!

 

 

Софоклу

Это могила Софокла. Ее, посвященный в искусство, Сам я от муз получил и, как святыню, храню. Он, когда я подвизался еще на флИунтском помосте,

Эпитафия Анакреонту

Ты, кто до мозга костей извёлся от страсти к Смердису, Каждой пирушки глава и кутежей до зари, Музам приятен ты был и недавно еще о Бафилле,

Сосифею

Как охраняет один из собратьев останки Софокла В городе сáмом, так я, краснобородый плясун, Прах Сосифея храню. Ибо с честью, клянусь я флиунтским

Маxону

 

Пыль, разносимая ветром, неси на могилу Махона —

Комедографа живой, любящий подвиги плющ.

Не бесполезного трутня скрывает земля, но искусства

Старого доблестный сын в этой могиле лежит.

И говорит он: «О, город Кекропа! Порой и на Ниле

Также, приятный для муз, пряный растет тимиан».

 

 

Жалоба актера

 

Аристагор исполнял роль галла, а я Теменидов

Войнолюбивых играл, много труда приложив.

Он с похвалами ушел, Гирнефо же несчастную дружным

Треском кроталов, увы, зрители выгнали вон.

Сгиньте в огне вы, деянья героев! Невеждам в искусстве

Жавронка голос милей, чем лебединая песнь.

 

Эпитафия рабу

 

Раб я, лидиец. Но ты, господин, мой, в могиле свободным

Дядьку Тиманфа велел похоронить своего.

Долгие годы живи беспечально, когда же, состарясь,

В землю ко мне ты сойдешь, — знай: и в Аиде я твой.

 

 

АНИТА

 

 

«Плачу о девушке я Алкибии…»

 

Плачу о девушке я Алкибии. Плененные ею,

Многие свататься к ней в дом приходили к отцу.

Скромность ее и красу разгласила молва, но надежды

Всех их отвергнуты прочь гибельной были Судьбой.

 

 

«Кто бы ты ни был…»

 

Кто бы ты ни был, садись под зелеными ветвями лавра,

Жажду свою утоли этой прозрачной струей.

Пусть легкокрылый зефир, навевая повсюду прохладу,

Члены твои освежит в трудные знойные дни.

 

 

«Видишь, как важно и гордо на свой подбородок лохматый…»

 

Видишь, как важно и гордо на свой подбородок лохматый

Смотрит, уставя глаза, Вакхов рогатый козел?

Чванится тем он, что часто в горах ему нимфа Наида

Космы волос на щеке розовой гладит рукой.

 

 

«Мальчики, красной уздечкой козла зануздав…»

 

Мальчики, красной уздечкой козла зануздав и намордник

На волосатый ему рот наложивши, ведут

Около храма игру в состязание конное, чтобы

Видел сам бог, как они тешатся этой игрой.

 

 

На статую Афродиты у моря

 

Это участок Киприды. Отсюда приятно богине

Видеть всегда пред собой моря зеркальную гладь;

Ибо она благосклонна к пловцам, и окрестное море

Волны смиряет свои, статую видя ее.

 

 

На статую Пана

 

Пан-селянин, отчего в одинокой тенистой дубраве

Ты на певучем своем любишь играть тростнике?

— Чтоб, привлеченные песней, подальше от нив

хлебородных

Здесь, на росистых горах, ваши паслися стада.

 

 

Мертвому петуху

 

Больше не будешь уж ты, как прежде, махая крылами,

С ложа меня поднимать, встав на заре ото сна,

Ибо подкравшийся хищник убил тебя, спавшего, ночью,

В горло внезапно тебе острый свой коготь вонзив.

 

 

Убитому коню

Памятник этот поставил Дамид своему боевому, Павшему в битве коню. В грудь его ранил Арей; Темной струей потекла его кровь по могучему телу

Трем милетским девушкам, убившим себя при нашествии галатов

 

Не допустив над собою насилия грубых галатов,

Кончили мы, о Милет, родина милая, жизнь,

Мы, три гражданки твои, три девицы, которых заставил

Кельтов жестокий Арей эту судьбу разделить.

Так нечестивых объятий избегнули мы и в Аиде

Всё — и защиту себе, и жениха обрели.

 

 

Эпитафия рабу

 

Маном когда-то при жизни он был; а теперь, после смерти,

Дарию стал самому равен могуществом он.

 

 

АЛКЕЙ МЕССЕНСКИЙ

 

 

Гесиоду

В роще тенистой, в Локриде, нашедшие труп Гесиода Нимфы омыли его чистой водой родников И, схоронив его, камень воздвигли. Потом оросили

СИМОНИД МАГНЕСИЙСКИЙ

 

 

Галл и лев

В зимнюю пору однажды, спасаясь от снежной метели, Галл, жрец Кибелы, нашел в дикой пещере приют. Но не успел волоса осушить он, как в то же ущелье

БИОН

 

 

«Коль хороши мои песни, то славу уже мне доставят…»

 

Коль хороши мои песни, то славу уже мне доставят

Даже и те лишь одни, что доселе мне муза внушила.

Если ж не сладки они, то зачем мне дальше стараться?

Если б нам жизненный срок был двоякий дарован

Кронидом

Или изменчивой Мойрой — и так, чтоб один проводили

В счастии мы и в утехах, другой был бы полон трудами, —

То потрудившийся мог бы позднейшего ждать

награжденья.

Если же боги решили назначить нам, людям, для жизни

Срок лишь один, и притом столь короткий, короче, чем

прочим,

Что же, несчастные, мы совершаем такие работы?

Что же, для цели какой мы в наживу и в разные знанья

Душу влагаем свою и все к большему счастью стремимся?

Видно, мы все позабыли, что мы родились не бессмертны

И что короткий лишь срок нам от Мойры на долю

достался.

 

 

«Геспер, ты светоч златой Афродиты…»

 

Геспер, ты светоч златой Афродиты, любезной для

сердца!

Геспер святой и любимый, лазурных ночей украшенье!

Меньше настолько луны ты, насколько всех звезд ты

светлее.

Друг мой, привет! И когда к пастуху погоню мое стадо,

Вместо луны ты сиянье пошли, потому что сегодня

Чуть появилась она и сейчас же зашла. Отправляюсь

Я не на кражу, е с тем, чтобы путника ночью ограбить.

Нет, я люблю. И тебе провожать подобает влюбленных.

 

 

MOСХ

 

 

Плач о Бионе

Грустно стенайте, долины в лесах и дорийские воды, Плачьте, потоки речные, о милом, желанном Бионе! Ныне рыдайте вы, травы и рощи, предайтесь печали,

АНТИПАТР СИДОНСКИЙ

 

 

Нереиды на развалинах Коринфа

 

Где красота твоя, город дорийцев, Коринф величавый,

Где твоих башен венцы, прежняя роскошь твоя,

Храмы блаженных богов, и дома, и потомки Сизифа —

Славные жены твои и мириады мужей?

Даже следов от тебя не осталось теперь, злополучный.

Все разорила вконец, все поглотила война.

Только лишь мы, Нереиды, бессмертные дочери моря,

Как алькионы, одни плачем о доле твоей.

 

 

На храм Артемиды в Эфесе

Видел я стены твои, Вавилон, на которых просторно И колесницам; видал Зевса в Олимпии я, Чудо висячих садов Вавилона, колосс Гелиóса

Ниобе

 

Что подняла ты к Олимпу, о женщина, дерзкую руку,

С богоотступной главы пряди волос разметав?

Страшное мщенье Латоны увидев, теперь проклинаешь

Ты, многодетная, спор свой необдуманный с ней.

В судорогах бьется одна твоя дочь, бездыханной другая

Пала; над третьей висит тот же удел роковой.

Но не исполнилась мера страданий твоих, покрывает

Землю собой и толпа павших твоих сыновей.

Жребий тяжелый оплакав, убитая горем Ниоба,

Скоро ты станешь, увы, камнем бездушным сама.

 

 

На «Феспиад» Праксителя

Пять этих женщин, прислужниц спасителя Вакха, готовят Все, что священный обряд хоростасии велит: Тело могучего льва поднимает одна, длиннорогий

На «телку» Мирона

 

Кажется, телка сейчас замычит. Знать, живое творилось

Не Прометеем одним, но и тобою, Мирон.

 

 

На «Некию» Никия

 

Никия это работа — живущая вечно «Некия».

Памятник смерти для всех возрастов жизни она.

Как первообраз служила художнику песня Гомера,

Чей испытующий взгляд в недра Аида проник.

 

 

Родина Гомера

 

Краем, вскормившим тебя, Колофон называют иные,

Славную Смирну — одни, Хиос — другие, Гомер.

Хвалится тем еще Иос, равно Саламин благодатный,

Также Фессалия, мать рода лапифов. Не раз

Место иное отчизной твоей величалось. Но если

Призваны мы огласить вещие Феба слова,

Скажем: великое небо отчизна твоя, и не смертной

Матерью был ты рожден, а Каллиопой самой.

 

 

Стесихору

 

Почва сухая Катаны в себя приняла Стесихора.

Музы устами он был, полными слов через край;

B нем, говоря языком Пифагора, душа обитала

Та же, что раньше его в сердце Гомера жила.

 

 

Пиндару

 

Как заглушаются звуком трубы костяные свирели,

Так уступают, Пиндáр, лиры другие твоей.

Видно, недаром у губ твоих нежных роилися пчелы,

Соты из воска на них, полные меда, лепя.

Ведомы чары твои и рогатому Пану, который,

Дудку пастушью забыв, пенью внимал твоему.

 

 

Антимаху

Неутомимого славь Антимаха за стих полновесный, Тщательно кованный им на наковальне богинь, Древних героев достойный. Хвали его, если и сам ты

Эринне

 

Мало стихов у Эринны, и песни не многоречивы,

Но небольшой ее труд музами был вдохновлен.

И потому все жива еще память о нем, и доныне

Не покрывает его черным крылом своим Ночь.

Сколько, о странник, меж тем увядает в печальном

забвенье

Наших певцов молодых! Нет и числа их толпе.

Лебедя краткое пенье милее, чем граянье галок,

Что отовсюду весной ветер несет к облакам.

 

 

Сапфо

 

Страх обуял Мнемосину, лишь только Сапфо услыхала:

Как бы не стала она музой десятой у нас.

 

 

Селевку

 

Скорую смерть предвещают астрологи мне, и, пожалуй,

Правы они; но о том я не печалюсь, Селевк.

Всем ведь одна нам дорога в Аид. Если раньше уйду я,

Что же? Миноса зато буду скорей лицезреть.

Станем же пить! Говорят, что вино — словно конь

для дорожных;

А ведь дорогу в Аид пешим придется пройти.

 

 

Эпитафии Анакреонту

Анакреонт, средь почивших ты спишь, потрудившись достойно. Спит и кифара — в ночи сладко звучала она.

Эпитафия воинам

 

Смерти искали хши во брани; их праха не давит

Мрамор блестящий: венец доблести — доблесть одна!

 

 

Эпитафия Аристомену

 

Прохожий

 

Вестник Кронида, почто ты, мощные крылья простерши,

Здесь, на гробе вождя Аристомена, стоишь?

 

Орел

 

Смертным вещаю: как я из целого сонма пернатых

Силою первый, так он — первым из юношей был.

Робкие к робкого праху пускай прилетят голубицы,

Мы же — бесстрашных мужей любим могилу хранить.

 

 

На смерть двух коринфянок

Пали мы обе, Боиска и я, дочь Боиски, Родопа, Не от болезни какой, не от удара копья. Сами Аид мы избрали, когда обречен на сожженье

На могилу Лайды

Здесь почивает Лайда, которая, в пурпуре, в злате, В дружбе с Эротом жила, нежной Киприды пышней; В морем объятом Коринфе сияла она, затмевая

ФИЛОДЕМ

 

 

Молитва о плаванье

 

Сын Инó, Меликерт, и владычица светлая моря,

Ты, Левкофея, от бед верно хранящая нас!

Вы, нереиды и волны, и ты, Посейдон-повелитель,

И фракиец Зефир, ветер кротчайший из всех!

Благоволите ко мне и до гавани милой Пирея

Целым по глади морской перенесите меня.

 

 

Молитва Киприде

Киприя, тишь океана, связуемых браком подруга, Правых союзница, мать быстрых, как буря, страстей! Киприя, мне, из чертога шафранного взятому роком,

Девушке-подростку

 

В почке таится еще твое лето. Еще не темнеет

Девственных чар виноград. Но начинают уже

Быстрые стрелы точить молодые эроты, и тлеться

Стал, Лисидика, в тебе скрытый на время огонь.

Впору бежать нам, несчастным, пока еще лук ненатянут!

Верьте мне — скоро большой, тут запылает пожар.

 

 

На Гетер

Прежде любил я Демó, из Пароса родом, — не диво! После другую Демо, с Самоса, — диво ль и то? Третья Демо наксиянка была, — это тоже не шутка;

МЕЛЕАГР ГАДАРСКИЙ

 

 

К Зенофиле

Спишь ты, я вижу, мой нежный цветок, Зенофила. О, если б Мог на ресницы твои Сном я бескрылым сойти! Чтобы к тебе даже тот, кто смыкает и Зевсовы очи,

Эпитафия Клеаристе

Горе! Не сладостный брак, но Аид, Клеариста, суровый Девственный пояс тебе хладной рукой развязал. Поздней порой у невесты, пред дверью растворчатой,

Стрелы Эрота

 

Пышные кудри Тимо и сандалии Гелиодоры,

Миррой опрысканный вход в доме у милой Демо,

Полные неги уста и большие глаза Антиклеи,

Свежий всегда на висках у Дорифеи венок, —

Нет, не осталось теперь у тебя уже больше в колчане

Стрел оперенных, Эрот! Все твои стрелы во мне.

 

 

Цикаде

 

Ты, моей ночи утеха, обманщица сердца, цикада,

Муза — певица полей, лиры живой образец!

Милыми лапками в такт ударяя по крылышкам звонким,

Что-нибудь мне по душе нынче, цикада, сыграй,

Чтобы избавить меня от ярма неусыпной заботы,

Сладостным звуком во мне жажду любви

обмануть, —

И, в благодарность за это, я дам тебе утром, цикада,

Свежей чесночной травы с каплями чистой росы.

 

 

Фанион

 

Вы, корабли — скороходы морские, в объятьях Борея

Смело державшие путь на Геллеспонтский пролив,

Если, идя мимо Коса, увидите там на прибрежье

Милую Фанион, вдаль взор устремившую свой,

Весть от меня передайте, прекрасные, ей, что желанье

К ней переносит меня не на ладье, на ногах.

Только скажите ей это, и тотчас же Зевс милосердный

Ветром попутным начнет вам раздувать паруса.

 

 

Тимо

 

Клей — поцелуи твои, о Тимо, а глаза твои — пламя:

Кинула взор — и зажгла, раз прикоснулась — и твой!

 

 

Демо

 

Утро, враждебное мне! Что так рано ты встало

над ложем?

Только пригреться успел я на груди у Демо.

Свет благодатный, — который теперь мне так горек! — о,

лучше б,

Быстро назад побежав, снова ты вечером стал!

Было же прежде, что вспять устремлялся ты волею Зевса

Ради Алкмены, — не нов ход и обратный тебе.

 

 

 

Утро, враждебное мне! Что так тихо ты кружишь

над миром

Нынче, когда у Демо млеет в объятьях другой?

Прежде, как с нею, прекрасной, был я, ты всходило

скорее,

Точно спешило в меня бросить злорадным лучом.

 

 

Асклепиаде

 

Асклепиада глазами, подобными светлому морю,

Всех соблазняет поплыть с нею по волнам любви.

 

 

Ликениде

Сбегай, Доркада, скажи Ликениде: «Вот видишь — наружу Вышла неверность твоя: время не кроет измен».

Неизвестной

Звезды и месяц, всегда так чудесно светящий влюбленным! Ночь и блужданий ночных маленький спутник —

Гелиодоре

В мяч он умеет играть, мой Эрот. Посмотри, он бросает Сердцем, что бьется во мне, Гелиодора, в тебя. Страстью взаимной ответь. Если прочь меня кинешь,

Эпитафия Эсигену

Радуйся, матерь-земля! И не будь тяжела Эсигену. Ведь и тебя Эсиген мало собой тяготил.  

Весна

 

Бури и вьюги печальной зимы улетели с эфира,

Вновь улыбнулась весне цветоносной румяная Ора,

Мрачное поле украсилось бледно-зеленой травою,

Вновь дерева, распускаясь, младыми оделись листами.

Утро, питатель цветов, мураву напояет росою;

Луг засмеялся угрюмый, и роза на нем заалела.

Звонкой свирели В горах раздалися веселые звуки;

Белое стадо козлят пастуха забавляет играньем.

Вдаль по широким валам мореходец отважный понесся;

Веяньем легким зефира наполнился трепетный парус.

Все торжествует на празднике грозделюбивого Вакха,

Веткой плюща и лозой виноградной власы увивая.

Делом своим занялись из тельца происшедшие пчелы:

С дивным искусством и пламенным рвением в улье

слепляют

Белые, медом златым и душистым текущие соты.

Яркие клики и песни пернатых несутся отвсюду:

С волн алькионы стенанье, чирликанье ласточки с кровли,

Крик лебединый с реки, соловьиные свисты из рощи.

Если ж и листья приятно шумят, и поля расцветают,

Голос свирели в горах раздается и рéзвится стадо,

Вдаль мореходец плывет, Дионис заплясал от восторга,

Весело птицы поют и трудом наслаждаются пчелы, —

Можно ль весною певцу удержаться от радостных песней?

 

 

Автоэпитафии

Тир, окруженный водою, кормильцем мне был, а Гадара Аттика Сирии — край, где появился на свет Я, Мелеагр, порожденный Эвкратом; хариты Мениппа

АРХИЙ МИТИЛЕНСКИЙ

 

 

«Надо бежать от Эрота!..»

 

Надо бежать от Эрота! Пустое! За мною на крыльях

Он по пятам, и пешком мне от него не уйти.

 

 

О Жизни

 

Право, достойны фракийцы похвал, что скорбят

о младенцах,

Происходящих на свет из материнских утроб,

И почитают, напротив, счастливым того, кто уходит,

Взятый внезапно рукой Смерти, прислужницы кер.

Те, кто живет, те всегда подвергаются бедствиям разным;

Тот же, кто умер, нашел верное средство от бед.

 

 

ГАЛЛ

 

 

На кубок с изображением Тантала

 

Вместе с богами когда-то сидел на пирах он и часто

Чрево свое наполнял нектара сладкой струей.

Ныне он жаждет земного питья, но завистница влага

Прочь убегает сама от пересохшего рта.

«Пей, — говорит изваянье, — держи сокровенное в тайне;

Вот наказанье для тех, чей невоздержан язык».

 

 

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ РИМСКОЙ И ВИЗАНТИЙСКОЙ ЭПОХ

(I–VI ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ)

 

АНТИПАТР ФЕССАЛОНИКСКИЙ

 

 

Водяная мельница

Дайте рукам отдохнуть, мукомолки; спокойно дремлите, Хоть бы про близкий рассвет громко петух голосия: Нимфам пучины речной ваш труд поручила Деметра;

О девяти поэтессах

Их, этих женщин, владевших божественной речью, вскормили Гимнами муз Геликон и Пиерийский утес:

Сапфо

 

Имя Сапфо я носила, и песнями так же всех женщин

Я превзошла, как мужчин всех превзошел Меонид.

 

 

Аристофану

 

Аристофановы книги — божественный труд, на который

Плющ ахарнейский не раз листья свои осыпал.

Сколько в страницах его Диониса! Какие рассказы,

Полные страшных харит, слышатся с этих страниц!

О, благороднейший ум и правдивый по эллинским нравам

Комик, которого гнев так же заслужен, как смех!

 

 

Пантомиму Пиладу

 

В Вакха Пилад самого воплотился в то время, когда он

С хором вакханок пришел к римской фимеле из Фив.

Радостным страхом сердца он наполнил и пляской своею

В городе целом разлил бога хмельного восторг.

В Фивах из пламени бог тот родился, а он с его даром

Все выражающих рук был небесами рожден.

 

 

Гермес и Геракл

Дело с Гермесом иметь вам легко, пастухи: возлиянью Он и молочному рад, медом доволен лесным. Много труднее с Гераклом: он требует либо барана,

Киприде от Киферы

 

От вифинянки Киферы тебе по обету, Киприда,

Образ твоей красоты мраморный в дар принесен;

Ты же за малое щедро воздай, как богиня, Кифере:

Будет довольно с нее счастия с мужем своим.

 

 

Остров Делос

 

Лучше б доныне носиться по воле ветров переменных

Мне, чем кормилицей стать для бесприютной Лето.

Я бы не сетовал так на заброшенность. Горе мне, горе!

Сколько проходит судов эллинских мимо меня,

Делоса, славного встарь, а теперь опустелого! Поздно,

Но тяжело за Лето Гера мне, бедному, мстит.

 

 

Августу, идущему в восточный поход

 

Шествуй войной на Евфрат, сын Зевса! Уже на Востоке

Сами парфяне теперь передаются тебе.

Шествуй, державный, — и луки, увидишь, расслабятся

страхом.

Кесарь, с Востока свой путь, с края отцов, начинай

И отовсюду водой окруженному Риму впервые

Новый предел положи там, где восходит Заря.

 

 

АЛФЕЙ

 

 

На «Илиаду» Гомера

 

Все еще слышим мы плач Андромахи, падение Трои,

До оснований своих в прах повергаемой, зрим;

Видим Аянта в бою и влекомый конями чрез поле

Под городскою стеной Гектора связанный труп —

Видим все это, внимая Гомеру, чьи песни не только

Родина славит, но чтут страны обеих земель.

 

 

На гроб Фемистокла в Магнесии

 

В камне над гробом моим изваяй мне и горе и море,

Феба-свидетеля мне тут же в средине поставь,

Вырежь глубокие реки, в которых для воинства Ксеркса

С флотом огромным его все ж не хватило воды,

И начертай Саламин — чтобы с честью на гроб Фемистокла

Путнику здесь указать мог магнесийский народ.

 

 

Аргос

 

Аргос! Гомерова сказка, священная почва Эллады!

Весь раззолоченный встарь замок Персея! Давно

Слава угасла героев, которые Трои твердыню,

Дело божественных рук, некогда рушили в прах,

Но оказался сильней этот город, а ваши руины

Пастбищем служат теперь громко мычащим стадам.

 

Рим

Бог, затвори на Олимпе стоящие праздно ворота,

Бдительно, Зевс, охраняй замок эфирных богов!

Рима копье подчинило себе уже землю и море,

Только на небо еще не проложило пути.

 

 

Микены

 

Мало родных ваших гнезд остается нам видеть, герои,

Да и они уж теперь чуть не сровнялись с землей.

В виде таком я нашел, проезжая, и вас, о Микены!

Стали пустыннее вы всякого пастбища коз.

Вас пастухи только знают. «Здесь некогда златом обильный

Город киклопов стоял», — молвил мне старец один.

 

 

Остров Делос

 

Остров — кормилец рожденных Латоной богов, неподвижно

Ставший в эгейских водах волею Зевса, — тебя

Не назову я несчастным, клянусь божествами твоими!

Не повторю я того, что говорит Антипатр.

Счастлив ты: Фебу приютом ты был, и зовет Артемида

Только, тебя одного, после Олимпа, родным.

 

 

РУФИН

 

 

Родоклее

В дар посылаю тебе, Родоклея, венок: из прекрасных Вешних цветов для тебя, милая, сам его сплел. Есть тут лилеи и розы душистые, есть анемоны,

Мелите

 

Очи Мелита, твои — очи Геры, а руки — Паллады,

Пафии — белая грудь, ноги — Фетиды младой!

Счастлив, кто видит тебя; трикраты блажен, кто услышит,

Кто целовал — полубог; равен Зевесу супруг.

 

 

 

Где я Праксителя нынче найду? Где рука Поликлета,

Прежде умевшая жизнь меди и камню придать?

Кто изваяет теперь мне душистые кудри Мелиты,

Взор ее, полный огня, блеск ее груди нагой?

Где вы, ваятели? Где камнерезы? Ведь надо же строить

Храм для такой красоты, как для подобья богов.

 

 

Неизвестной

 

Ты обладаешь устами Пифо, красотою Киприды,

Блещешь, как Горы весны, как Каллиопа поешь;

Разум и нрав у тебя от Фемиды, а руки — Афины;

Четверо стадо харит, милая, нынче с тобой.

 

 

Тщетная мольба

 

Пользуясь тем, что Продику застал я одну, ей колени

Нежные начал с мольбой я обнимать и сказал:

«Сжалься, спаси человека, почти уж погибшего! Жизни

Слабой остаток ему дай сохранить до конца!»

Выслушав это, она прослезилась, но вскоре отерла

Слезы и нежной рукой прочь оттолкнула меня.

 

 

Наказанной

 

Кто тебя высек нещадно и голою выгнал из дому?

Зрения был он лишен? Сердце из камня имел?

Может, вернувшись не в час, у тебя он любовника

встретил?

Случай не новый, дитя, — все поступают, как ты.

Только вперед, если будешь ты с милым в отсутствие

мужа,

Дверь запирай на засов, чтоб не попасться опять.

 

 

Эроту

 

Если в обоих, Эрот, одинаково стрелы пускаешь,

Бог ты; когда ж в одного ими ты сыплешь — не бог.

 

 

 

Против Эрота мне служит оружием верным рассудок,

Выйдя один на один, не победит он меня;

Смертный, с бессмертным готов я бороться. Но если Эроту

Вакх помогает, один что я могу против двух?

 

 

«Бедность и страсть — мои беды…»

 

Бедность и страсть — мои беды. С нуждою легко

я справляюсь,

Но Афродиты огня перенести не могу.

 

 

«Все я люблю у тебя…»

 

Все я люблю у тебя, но глаза твои ненавижу,

Ибо невольно они дарят блаженство другим.

 

 

АНТИФИЛ ВИЗАНТИЙСКИЙ

  «К милым отчизны брегам приближался…»  

Иссякший ключ

 

Прохожий

 

Нимфы источника, где вы? Ужели обильные воды,

Вечно журчавшие здесь, Гелия зной иссушил?

 

Нимфы

 

Смерть Агриколы пресекла наш ток; слезами печали

В гроб излилися струй — жаждущий прах напоить.

 

Леонид спартанский и персы

 

— Это пурпурное платье тебе, Леонид, посылает

Ксеркс, оценивший в бою доблести подвиг твоей.

— Не принимаю. Пускай награждает изменника; мне же

Щит мой покров. Не нужны мне дорогие дары.

— Ты же ведь умер. Ужели и мертвый ты так ненавидишь

Персов? — К свободе любовь не умирает во мне.

 

 

Дикеархия

 

— Что здесь за насыпь, скажи, Дикеархия, брошена в море

И в середину воды врезалась массой своей?

Точно руками циклопов построены мощные стены.

Долго ль насилие мне, морю, терпеть от земли?

— Целого мира я флот принимаю. Взгляни лишь

на близкий

Рим и скажи, велика ль гавань моя для него.

 

 

О мореходстве

 

Смелость, ты — мать кораблей, потому что ведь

ты мореходство

Изобрела и зажгла жажду наживы в сердцах.

Что за коварную вещь ты из дерева сделала! Сколько

Предано смерти людей ради корысти тобой!

Да, золотой ты для смертных поистине век был, когда

лишь

Издалека, как Аид, видели море они!

 

 

Смерть старого моряка

 

Путеводитель плывущих по междуостровиым проливам

И старожил берегов острова Фасоса, Главк,

Опытный пахарь морей, чья рука безошибочно твердо

Править умела рулем, даже когда он дремал, —

Обремененный годами, истрепанный жизнью морскою,

И умирая, своей он не покинул ладьи.

Так вместе с нею, его скорлупой, и сожгли его тело,

Чтобы на лодке своей старый отплыл и в Аид.

 

 

На «Медею» Тимомаха

Изображая Медею, преступницу, в сердце которой С ревностью к мужу любовь к детям боролась, большой

Диогену

 

Старится временем даже и медь. Но и целая вечность

Не уничтожит отнюдь славы твоей, Диоген,

Ибо один ты о жизни правдивое высказал мненье,

Смертным легчайший из всех жизненный путь

указан.

 

 

ОНЕСТ

 

 

О сатировской драме

Вакх изобрел этот род поучения музы игривой, Сам по себе, Сикион, шествуя в сонме харит. И в порицаньях своих он приятен, и жалит он смехом,

АВТОМЕДОНТ

  «Жизнь береги, человек…»  

ФИЛИПП ФЕССАЛОНИКСКИЙ

  На Фидиева «Зевса»  

АПОЛЛОНИД

 

 

«Критским стрелком уязвленный…»

 

Критским стрелком уязвленный, орел не остался

без мести:

Жизни лишаясь, ему жалом за жало воздал.

С горного неба ниспал он стремглав и, настигши убийцу,

Сердце той сталью пронзил, коей был сам поражен.

Будете ль, критяне, вы бросанием стрел неизбежных

Ныне гордиться? Хвала Зевсовой меткой руке!

 

 

На орла, появившегося на острове Родосе при Тиберии

 

Зевсова птица, орел, до сих пор не знакомый родосцам

И о котором они знали по слухам одним,

Я прилетел к ним на крыльях могучих из дали воздушной,

Только когда посетил солнечный остров Нерон.

Ставши ручным для владыки, в хоромах его обитал я,

И неотлучно при нем, будущем Зевсе, я был.

 

 

ЛОЛЛИЙ БАСС

  «Золотом течь не хочу…»  

ЛУКИЛЛИЙ

 

 

На астролога

 

Круг генитуры своей исследовал Авел-астролог:

Долго ли жить суждено? Видит — четыре часа.

С трепетом ждет он кончины. Но время проходит, а смерти

Что-то не видно; глядит — пятый уж близится час.

Жаль ему стало срамить Петосирсиса: смертью забытый,

Авел повесился сам в славу науки своей.

 

 

На врачей

Раз астролог Диофант напророчил врачу Гермогену, Что остается ему девять лишь месяцев жить. Врач, засмеявшись, сказал: «Девять месяцев? Экое время!

На киников

 

Всякий безграмотный нищий теперь уж не станет, как

прежде,

Грузы носить на спине или молоть за гроши,

Но отрастит бороденку и, палку подняв на дороге,

Первым объявит себя по добродетели псом. Так решено

Гермодотом премудрым: «Пускай неимущий,

Скинув хитонишко свой, больше не терпит нужды!»

 

 

На скупых

 

Скряге Гермону приснилось, что он израсходовал много.

Из сожаленья о том утром повесился он.

 

 

 

Асклепиад, увидав в своем доме однажды мышонка,

Крикнул в тревоге ему: «Что тебе нужно, малыш?»

И, усмехнувшись, ответил мышонок: «Не бойся,

любезный,—

Корма не жду от тебя, нужно мне только жилье».

 

 

На женщин

 

Лгут на тебя, будто ты волоса себе красишь, Никилла,

Черными, как они есть, куплены в лавке они.

 

 

 

Мед покупаешь ты с воском, румяна, и косы, и зубы.

Стало б дешевле тебе сразу купить все лицо.

 

 

На размахивающего руками

 

Если бы ноги Диона с его были схожи руками,

То не Гермес, а Дион звался б крылатым тогда.

 

 

НИКАРХ

 

 

«Вызвал однажды на суд глухой глухого…»

 

Вызвал однажды на суд глухой глухого, но глуше

Был их гораздо судья, что выносил приговор.

Плату за нанятый дом за пять месяцев требовал первый;

Тот говорил, что всю ночь он напролет промолол.

«Что же вам ссориться так? — сказал им судья

беспристрастный. —

Мать вам обоим она — оба кормите ее».

 

 

ДИОНИСИЙ СОФИСТ

 

 

Продавщице роз

 

Девушка с розами, роза сама ты. Скажи, чем торгуешь:

Розами или собой? Или и тем и другим?

 

Возлюбленной

 

Ветром хотел бы я быть, чтоб, гуляя по берегу моря,

Ты на открытую грудь ласку мою приняла.

Розой хотел бы я быть, чтоб, сорвавши своею рукою,

Место на белой груди ты ей, пурпурной, дала.

 

Пьянице, упавшему под дождем

 

Не мудрено и упасть, если смочен и Вакхом и Зевсом.

Как устоять против двух, смертному — против богов?

 

 

ЛУКИAH

 

 

«Делая зло, от людей еще можешь укрыться…»

 

Делая зло, от людей еще можешь укрыться; но боги

Видят не только дела, — самые мысли твои.

 

 

«Тратить разумно не бойся добро свое…»

 

Тратить разумно не бойся добро свое — помни о смерти.

В тратах же будь бережлив — помни, что надобно

жить.

Мудрым зову я того, кто, постигнув и то и другое,

Тратить умел и беречь, должную меру блюдя.

 

 

«Нет, не Эрот обижает людей…»

 

Нет, не Эрот обижает людей, но рабы своей страсти

Вечно стремятся ему вины свои приписать.

 

 

«Смертных владение смертно…»

 

Смертных владение смертно, и вещи во времени гибнут;

Все же и вещи порой могут людей пережить.

 

 

«Будешь любезен ты смертным, покуда удача с тобою…»

 

Будешь любезен ты смертным, покуда удача с тобою,

Боги охотно внимать станут молитвам твоим.

Если же доля твоя переменится к худшему — всякий

Недругом станет тебе с первым ударом судьбы.

 

 

«Горше на свете никто досадить человеку не может…»

 

Горше на свете никто досадить человеку не может,

Нежели тот, кто друзей искренних вводит в обман.

Ибо льстеца не врагом ты считаешь, но другом и, душу

Всю открывая ему, терпишь сугубый ущерб.

 

 

«Все, что обдумано зрело…»

 

Все, что обдумано зрело, стоит нерушимо и крепко.

То, что решил второпях, будешь менять, и не раз.

 

 

«Моешь индуса зачем?..»

 

Моешь индуса зачем? Это дело пустое: не сможешь

Ты непроглядную ночь в солнечный день обратить.

 

 

«Целая жизнь коротка для счастливых людей…»

 

Целая жизнь коротка для счастливых людей, а несчастным

Даже и ночь-то одна неизмеримо долга.

 

 

«Следует класть на язык свой печать…»

 

Следует класть на язык свой печать, чтобы слóва

не молвить

Лишнего, — пуще богатств надо словá охранять.

 

 

О богатстве

Только богатство души настоящее наше богатство, Все же другое скорбей больше приносит, чем благ. Тот лишь действительно может по праву назваться богатым,

О грамматике

 

Будь благосклонна ко мне, о грамматика! Славное средство

Ты для голодных нашла: «Гнев, о богиня, воспой»!

Храм бы роскошный за это тебе надлежало поставить,

Жертвенник, где б никогда не потухал фимиам.

Ведь и тобою полны все пути и на суше и в море,

Каждая гавань полна, — так завладела ты всем!

 

 

На врача

В школу мою обучаться грамматике лекарь однажды Сына прислал своего. Мальчик прошел у меня «Гнев, о богиня, воспой» и «Тысячи бедствий соделал»,

Морским богам

 

Главку, Нерею, Ино и рожденному ей Меликерту,

Самофракийским богам, как и Крониду пучин,

Спасшись от волн, я, Лукиллий, свои волоса посвящаю, —

Кроме волос, у меня больше ведь нет ничего.

 

 

«Волосы — ум у тебя…»

 

Волосы — ум у тебя, когда ты молчишь; заболтаешь —

Как у мальчишки, в тебе нет ни на волос ума.

 

 

На свою книгу

 

Все это я, Лукиан, написал, зная глупости древних.

Глупостью людям порой кажется мудрость сама:

Нет у людей ни одной, безупречно законченной мысли;

Что восхищает тебя, то пустяки для других.

 

 

МЕТРОДОР

 

 

О жизни

В жизни любая годится дорога. В общественном месте — Слава и мудрость в делах, дома — покой от трудов; В селах — природы благие дары, в мореплаванье —

ИМПЕРАТОР ЮЛИАН

 

 

На пиво

 

Что ты за Вакх и откуда? Клянусь настоящим я Вакхом,

Ты мне неведом; один сын мне Кронида знаком.

Нектаром пахнет он, ты же — козлом. Из колосьев,

наверно,

За неимением лоз делали кельты тебя.

Не Дионисом тебя величать, а Деметрием надо,

Хлеборожденный! Тебе имя не Бромий, а Бром.

 

 

ПАЛЛАД

 

 

«Наг я на землю, пришел…»

 

Наг я на землю, пришел, и нагим же сойду я под землю.

Стоит ли стольких трудов этот конец мой нагой?

 

 

«Всякая женщина — зло…»

 

Всякая женщина — зло. Но дважды бывает хорошей:

Или на ложе любви, или на смертном одре.

 

 

Ипатии

 

Когда ты предо мной и слышу речь твою,

Благоговейно взор в обитель чистых звезд

Я возношу, — так все в тебе, Ипатия,

Небесно — и дела, и красота речей,

И чистый, как звезда, науки мудрой свет.

 

 

На статую Геракла, опрокинутую христианами

 

Медного Зевсова сына, которому прежде молились,

Видел поверженным я на перекрестке путей

И в изумленье сказал: «О трехлунный, защитник

от бедствий,

Непобедимый досель, в прахе лежишь ты теперь!»

Ночью явился мне бог и в ответ произнес, улыбаясь:

«Времени силу и мне, богу, пришлось испытать».

 

 

На статуи богов, перенесенные для христианского культа в дом некоей Марины

 

Став христианами, боги, владельцы чертогов Олимпа,

Здесь обитают теперь невредимыми, ибо отныне

Не предают их сожженью плавильня и мех поддувальный.

 

 

Грекам

 

Мне кажется, давно мы, греки, умерли,

Давно живем, как призраки несчастные,

И сон свой принимаем за действительность.

А может быть, мы живы, только жизнь мертва?

 

 

 

О, худшее из зол — зло зависти, вражда

К любимцам божеетва, счастливым меж людьми!

Безумцы, ею так ослеплены мы все,

Так в рабство глупости спешим отдать себя!

Мы, эллины, лежим, во прах повержены

И возложив свои надежды мертвые

На мертвецов. Так все извращено теперь.

 

 

На Грамматику

Книги, орудия муз, причинившие столько мучении, Распродаю я, решив переменить ремесло. Музы, прощайте! Словесность, я должен расстаться

На скупого

 

В сутки обедают раз. Но когда Саламин угощает,

Мы, возвратившись домой, снова садимся за стол.

 

 

На хирурга

 

Лучше на суд гегемону, казнящему смертью злодеев,

Отданным быть, чем тебе в руки, Геннадий, попасть:

Тот, по закону карая, разбойникам головы рубит,

Ты же, невинных губя, с них еще плату берешь.

 

 

На актеров

 

Мемфис курносый играл в пантомиме Ниобу и Дафну,

Деревом Дафна его, камнем Ниоба была.

 

 

 

Комику Павлу приснился Менандр и сказал: «Никакого

Зла я не сделал тебе. Что ж ты бесславишь меня?»

 

 

На монахов

Если зовутся они «одинокими», что ж их так много? Где одиночество тут, в этой огромной толпе?  

ФЕОН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ

 

 

О планетах

Семь блуждающих звезд чрез порог-переходят Олимпа, Каждая круг совершая в свое неизменное время: Ночи светильник — Луна, легкокрылый Меркурий, Венера,

Погибшему в море

 

Ты зимородков, Леней, потревожил на море, но молча

Мать над холодной твоей, влажной могилой скорбит.

 

 

МАРИАН СХОЛАСТИК

 

 

Горячий ключ

 

Здесь, под яворов тенью, Эрот почивал утомленный,

В сладком сне к ключевым нимфам свой факел

склонив,

Нимфы шепнули друг дружке: «Что медлим? Погасим

светильник!

С ним погаснет огонь, сердце палящий людей!»

Но светильник и воды зажег: с той поры и поныне

Нимфы, любовью горя, воды кипящие льют.

 

 

Предместье Aмасии

Да, хороша эта роща Эрота, где нежным дыханьем Стройных деревьев листву тихо колышет зефир, Где, освеженная влагой, цветами вся блещет поляна,

ЮЛИАН ЕГИПЕТСКИЙ

 

 

На «телку» Мирона

 

Овод, обманут Мироном и ты, что стараешься жало

В неуязвимую грудь медной коровы вонзить?

Не осуждаю тебя — что для овода в этом дурного,

Если самих пастухов ввел в заблужденье Мирон?

 

 

На Демокрита

 

Мертвых владыка, Плутон, в свое царство прими

Демокрита.

Чтоб среди мрачных людей был и смеющийся в нем.

 

 

На Анакреонта

 

Часто певал я о том и взывать еще буду из гроба:

Пейте, покуда вас всех прах не оденет земной!

 

 

Подражание Анакреонту

 

Из роз венок сплетая,

Нашел я в них Эрота.

За крылышки схвативши,

В вино его я бросил

И сам вино то выпил.

С тех пор мое все тело

Он крыльями щекочет.

 

 

Эпитафии Ипатию

Это Ипатиев холм. Не подумай, однако, что кроет Он действительно прах мужа такого, как был Вождь авсонийцев. Земля, устыдившись великого мужа

Дом бедняка

 

Дома другого ищите себе для добычи, злодеи,

Этот же дом стережет страж неусыпный — нужда.

 

 

На медную статую Икара, стоящую в бане

 

Воском погублен ты был, о Икар; и при помощи воска

Прежний твой облик сумел ныне ваятель создать.

Но не пытайся взлететь, а не то этим баням, как морю,

Падая с выси небес, имя «Икаровых» дашь.

 

 

АГАФИЙ

 

 

Посвящение Афродите

Мы — девять Дафновых книг, от Агафия. Наш сочинитель Всех, о Киприда, тебе нас посвящает одной; Ибо не столько о музах печемся мы, как об Эроте,

Виноделы

Гроздья, несметные Вакха дары, мы давили ногами, В Вакховой пляске кружась, руки с руками сплетя. Сок уже лился широким потоком, и винные кубки

Новый Полемон

Взяв в образец Полемона, остригшего в сцене Менандра Пряди роскошных волос грешной подруге своей, Новый, второй Полемон, окорнал беспощадной рукою

Жалоба женщин

Юношам легче живется на свете, чем нам, горемычным, Женщинам, кротким душой. Нет недостатка у них В сверстниках верных, которым они в откровенной беседе

На статую Плутарха

Славный твой образ поставлен сынами могучего Рима, О херонеец Плутарх, в вознагражденье за то, Что в параллельных своих описаниях жизни ты римлян,

МАКЕДОНИЙ

  «Из года в год виноград собирают…»  

На дом в Кибире

Каждому гостю я рад, земляку и чужому. Не дело Гостеприимству пытать: кто ты, откуда и чей?  

ПАВЕЛ СИЛЕНЦИАРИЙ

 

 

Золото и женщины

В золото Зевс обратился, когда захотел он с Данаи Девичий пояс совлечь, в медный проникнув чертог. Миф этот нам говорит, что и медные стены, и цепи —

Запретная любовь

Будем, Родопа, мы красть поцелуи и милую сердцу, Но возбраненную нам службу Киприде скрывать. Сладко, таясь, избегать сторожей неусыпного взгляда;

Стареющей подруге

 

Краше, Филинна, морщины твои, чем цветущая свежесть

Девичьих лиц; и сильней будят желанье во мне,

Руки к себе привлекая, повисшие яблоки персей,

Нежели дев молодых прямо стоящая грудь.

Ибо милей, чем иная весна, до сих пор твоя осень,

Зимнее время твое лета мне много теплей.

 

 

Заколдованный венок

 

После того как, играя со мной на пирушке, украдкой

Бросила мне Харикло на волоса свой венок,

Жжет меня адское пламя. Знать, было в венке этом что-то,

Что и Креонтову дочь, Главку, когда-то сожгло.

 

 

На сады Юстиниана

Спорят о том нереиды, с наядами гамадриады, Кто это место своим более вправе назвать. Судит харита их спор, но решенья сама не находит —

На статую вакханки в Византии

Эта вакханка в безумье отнюдь не созданье природы — Только искусство могло с камнем безумие слить.  

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ РАЗНЫХ ЭПОХ

 

ЭПИГРАММЫ

 

 

Родина Гомера

 

Семь городов, пререкаясь, зовутся отчизной Гомера:

Смирна, Хиос, Колофон, Пилос, Аргос, Итака, Афины.

 

 

На «Илиаду» и «Одиссею»

 

Кто о Троянской войне и о долгих скитаньях по свету

Сына Лаэртова нам эти листы написал?

Мне не известны наверно ни имя, ни город, Кронион,

Уж не твоих ли стихов славу присвоил Гомер?

 

 

На «Эрота» Праксителя

 

Сам испытав его, точно воссоздал Эрота Пракситель,

В собственном сердце своем образ его почерпнул.

Фрине, как дар за любовь, принесен бог любви.

Не стрелами,

Взором одним лишь очей он свои чары творит.

 

 

На «Александру» («Кассандру») Ликофрона

 

Из перепутанных сложно ходов моего лабиринта,

Раз ты попал в них, на свет выход найти нелегко, —

Так же ведь были темны прорицанья Кассандры, когда их

Обиняками царю пересказала раба.

Коль с Каллиопой ты дружен, бери меня в руки; но если

С музами ты незнаком, будет рукам тяжело.

 

 

Памятник Эврипиду

 

Памятник сей не прославит тебя, Эврипид, — он

в потомстве!

Сам от забвенья храним славой бессмертной твое.

 

 

Могила Диогена

 

— Пес, охраняющий гроб, возвести мне, чей пепел

сокрыт в нем?

— Пепел почиет в нем пса. — Кто ж был сей пес? —

Диоген.

— Родом откуда, скажи? — Из Синопа. — Не жил ли он

в бочке?

— Так: но, оставя сей мир, нынче он в звездах живет.

 

 

Тимону

 

Тимон опасен и мертвый. Ты, Цербер, привратник Плутона,

Будь осторожен, смотри! Тимон укусит тебя.

 

 

Гераклиту и Демокриту

 

Ты бы оплакивал днесь, Гераклит, бытие человеков

Больше, чем прежде: оно стало жальчее стократ.

Ты же над ним, Демокрит, умножил бы смех справедливый,

День ото дня на земле смеха достойнее жизнь.

Мудрости вашей дивясь, смущается дух мой — не знаю,

Плакать ли с первым из вас или смеяться с другим.

 

 

Эпитафия Гераклиту

 

«Я — Гераклит. Что вы мне не даете покоя, невежды?

Я не для вас, а для тех, кто понимает меня.

Трех мириад мне дороже один: и ничто мириады,

Так говорю я и здесь, у Персефоны, теперь».

 

 

Семь мудрецов

Семь мудрецов называю — их родину, имя, реченье: «Мера важнее всего», — Клеобул говаривал Линдский; В Спарте: «Познай себя самого», — проповедовал Хилон;

Менандру

 

Пчелы к устам твоим сами, Менандр, принесли в изобилье

Пестрых душистых цветов, с пажитей муз их собрав;

Сами хариты тебя наделили дарами своими,

Драмы украсив твои прелестью метких речей.

Вечно живешь ты, и слава, какую стяжали Афины

Через тебя, к небесам, до облаков вознеслась.

 

 

Гиппократу

 

Здесь погребен Гиппократ, фессалиец. Рожденный

на Косе,

Феба он был самого, корня бессмертного, ветвь.

Много, болезни врачуя, трофеев воздвиг Гигиее,

Много похвал заслужил — знаньем, не случаем он.

 

 

Геродоту

 

Муз у себя принимал Геродот, и по книге от каждой

Он получил за свое гостеприимство потом.

 

 

Колосс Родосский

Жители Родоса, племя дорийцев, колосс этот медный, Величиной до небес, Гелий, воздвигли тебе, После того как смирили военную бурю и остров

Приношение Кибеле

Мать моя, Рея, фригийских кормилица львов, у которой Верных немало людей есть на Диндиме, тебе Женственный твой Алексид посвящает орудия эти

На баловня судьбы

 

Не из благого желанья судьбой вознесен ты, а только

Чтоб показать, что могла сделать она и с тобой.

 

 

Спартанцам, павшим при Фирее

Спарта родная! Мы, триста сынов твоих, бившихся в поле С равным числом аргивян из-за фирейской земли, Там, где стояли в начале сражения, там же, ни разу

Девять лириков

Муз провозвестник священный, Пиндáр; Вакхилид, как сирена, Пеньем пленявший; Сапфо, цвет эолийских харит;

На «Причины» Каллимаxа

 

Да, в роговые ворота, не в двери из кости слоновой

Ты к Баттиаду пришел, многозначительный сон!

Ибо немало такого, чего мы не знали доселе,

Ты нам открыл о богах и о героях, когда,

Взяв из пределов Ливийской земли его, мудрого, сраа

На Геликон перенес в круг пиерийских богинь,

И на вопросы его о началах как рода героев,

Так и блаженных самих дали ответы они.

 

 

Эпитафия старику Аминтиху

 

Матерь-земля, приюти старика Аминтиха в лоно,

Долгие вспомнив труды старого все над тобой!

Целую жизнь насаждал на тебе он отростки оливы,

Целую жизнь украшал Вакха лозою тебя

Или Деметры зерном и, воду ведя по каналам,

Сделал обильной тебя добрым осенним плодом.

Кротко в награду за то приляг над седой головою

И возрасти старику вешний цветущий венок!

 

 

Надпись на бесшумном водоподъемнике

Пана, меня, не любя, даже воды покинула Эхо.    

Оракул, данный мегарянам

Лучший к-рай на земле — пелазгов родина, Аргос; Лучше всех кобылиц — фессалийские; жены — лаконки, Мужи — которые пьют Аретусы-красавицы воду.

Оракул Аполлона Пифийского врачу Орибасию

 

Вы возвестите царю, что храм мой блестящий разрушен;

Нет больше крова у Феба, и нет прорицателя-лавра,

Ключ говорящий умолк: говорливая влага иссякла.

 

АНАКРЕОНТИКА В ВОЛЬНЫХ ПЕРЕВОДАХ РУССКИХ ПОЭТОВ XVIII–XIX ВЕКОВ

  «Мне петь было о Трое…»  

Весна

 

Посмотри — весна вернулась, —

Сыплют розами хариты;

Посмотри — на тихом море

Волны дремою повиты;

Посмотри — ныряют утки,

Журавлей летит станица;

Посмотри — Титана-солнца

В полном блеске колесница.

Тучи тихо уплывают,

Унося ненастья пору;

На полях труды людские

Говорят приветно взору.

Гея нежные посевы

На груди своей лелеет;

Почка маслины пробилась

Сквозь кору и зеленеет;

Лозы пламенного Вакха

Кроет листва молодая,

И плодов румяных завязь

Расцвела, благоухая.

 

 

К Эроту

Не шутя меня ударив Гиацинтовой лозою, Приказал Эрот мне бегать

Розе

 

Розу нежную Эротов

С Дионисом сочетаем:

Краснолиственною розой

Наши чела увенчаем

И нальем с веселым смехом

В чаши нектар винограда,

Роза — лучший цвет весенний,

Небожителей услада!

Мягкокудрый сын Киприды

Розой голову венчает,

Как с харнтами он в пляске

Хороводной пролетает.

Дайте ж мне венок и лиру,

И под Вакховой божницей

Закружусь я в быстрой пляске

С волногрудою девицей…

 

 

 

Венера и Марс. Дом Марка Лукреция Фронтона в Помпеях

 

 

ЛИРИКА РИМА

 

ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ

 

ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ

  «Плачь, Венера…»  

КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

 

ОДЫ

 

 

К Меценату

Славный внук, Меценат, праотцев царственных, О, отрада моя, честь и прибежище! Есть такие, кому высшее счастие —

К Августу-Меркурию

Вдосталь снега слал и зловещим градом Землю бил Отец и смутил весь Город, Ринув в кремль святой грозовые стрелы

К кораблю Вергилия

Пусть Киприда хранит тебя, Пусть хранят Близнецы, звезды-водители, И родитель ветров Эол,

Пирре

 

Что за щеголь — омыт весь ароматами,

Весь в гирляндах из роз — в гроте так яростно

Стан сжимает твой, Пирра?

Для кого эти локоны

 

Скромно вяжешь узлом? Ох, и оплачет он,

Будет клясть, и не раз, клятвы неверные,

Будет на море бурном,

Черным тучам в свой черный час

 

Удивляясь, глотать соль накипевших слез,

Он теперь — золотой, нежною, верною —

Не на миг, а навеки —

Он тобой упоен. Увы,

 

Ослепительна ты. Горе слепым! А я,

Из пучины едва выплыв, спасителю —

Богу моря одежды,

Еще влажные, в дар принес.

 

 

К Агриппе

Пусть тебя, храбреца многопобедного, Барий славит — орел в песнях Меошга — За дружины лихой подвиги на море

К Лидии

Ради богов бессмертных, Лидия, скажи: для чего ты Сибариса губишь Страстью своей? Зачем он

К виночерпию Талиарху

Смотри: глубоким снегом засыпанный, Соракт белеет, и отягченные Леса с трудом стоят, а реки

Гимн Меркурию

Вещий внук Атланта, Меркурий! Мудро Ты смягчил людей первобытных нравы Тем, что дал им речь и назначил меру

К гадающей Левконое

Ты гадать перестань: нам наперед знать не дозволено, Левконоя, какой ждет нас конец. Брось исчисления Вавилонских таблиц. Лучше терпеть, что бы ни ждало

К Лидии

Как похвалишь ты, Лидия, Розоватый ли цвет шеи у Телефа, Руки ль белые Телефа, —

К республике

О корабль, вот опять в море несет тебя Бурный вал. Удержись! Якорь брось в гаваыи! Неужель ты не видишь,

Парис-Похититель

Вез Елену Парис по морю в отчий дом, Опозорил пастух гостеприимный кров. Вдруг Нерей спеленал ветры гульливые,

К богине любви

Мать страстная страстей людских, Мне Семелы дитя — бог опьянения, И разгула веселый час

К Меценату

Будешь у меня ты вино простое Пить из скромных чаш. Но его недаром Я своей рукой засмолил в кувшине

К хору юношей и девушек

Пой Диане хвалу, нежный хор девичий, Вы же пойте хвалу Кинфию, юноши, И Латоне любезной!

К Аристию Фуску

Кто душою чист и незлобен в жизни, Не нужны тому ни копье злых мавров, Ни упругий лук, ни колчан с запасом

Хлое

 

Что бежишь от меня, Хлоя, испуганно,

Словно в горной глуши лань малолетняя!

Ищет мать она: в страхе

К шуму леса прислушалась.

 

Шевельнет ли весна листьями взлетными,

Промелькнет ли, шурша, прозелень ящерки

В ежевике душистой, —

Дрожью робкая изойдет.

 

Оглянись, я не тигр и не гетульский лев,

Чтобы хищной стопой жертву выслеживать.

Полно, зову покорствуй,

Мать на мужа сменить пора.

 

 

К Вергилию на смерть Квинтилия Вара

Можно ль меру иль стыд в чувстве знать горестном При утрате такой? Скорбный напев в меня, Мельпомена, вдохни, — ты, кому дал Отец

К Лидии

Реже по ночам в запертые ставни Раздается стук молодежи дерзкой, Чтоб прервать твой сон, и покой свой любит

Квинту Элию Ламию

Во славу музам горесть и груз тревог Ветрам отдам я. По морю Критскому Пусть горечь дум моих развеют.

К пирующим

Не для сражений чаши назначены, А для веселья скромного в добрый час. Ну что за варварский обычай

К Венере

 

О царица Книда, царица Пафа,

Снизойди, Венера, в волнах курений

С Кипра в светлый дом молодой Гликеры,

Вняв ее зову.

 

Пусть с тобой спешат и твой мальчик пылкий

Грации в своих вольных тканях, нимфы.

Без тебя тоской повитая Геба,

С ней и Меркурий.

 

 

К Аполлону

Что просит в новом храме поэт себе У Аполлона? И с возлиянием О чем он молит? Не богатых

К лире

 

Лира! Нас зовут. Коль в тени мы пели

В час досуга песнь, что прожить достойна

Год иль много лет, — то сложи теперь мне

Римскую песню.

 

На небе звенел гражданин лесбосский,

Грозный на войне, а в минуты мира,

Подведя корабль, изможденный бурей,

К брегу сырому,

 

Певший Вакха, Муз и Венеру с сыном,

Что повсюду с ней неразлучно рядом,

И красавца Лика глаза и кудри

С черным отливом.

 

Феба ты краса, на пирах Юпитер

Рад тебе внимать, от трудов ты сладкий

Отдых всем даешь, я к тебе взываю

Благоговейно!

 

 

Поэту Альбию Тибуллу

Альбий, полно терзать память Гликерою, Вероломную клясть, полно элегии, Полуночник, слагать — знаю, затмил тебя

Отреченье

Пока, безумной мудрости преданный, Я нерадивым богопоклонником Беспечно жил, я заблуждался.

К пирующим

Теперь — пируем! Вольной ногой теперь Ударим оземь! Время пришло, друзья, Салийским щедро угощеньем

К прислужнику

 

Ненавистна, мальчик, мне роскошь персов,

Не хочу венков, заплетенных лыком.

Перестань искать, где еще осталась

Поздняя роза.

 

Нет, прошу — ни с чем не свивай прилежно

Мирт простой. Тебе он идет, прислужник,

Также мне пристал он, когда под сенью

Пью виноградной.

 

 

Квинту Деллию

За мудрость духа! Круто придется ли — Невозмутимость выкажи, счастье ли Сверкнет — смири восторгов бурю,

Ксантию Фокейцу

Ксантий, нет стыда и в любви к рабыне! Вспомни, не раба ль Брисеида белым Телом ураган пробудила в гордом

К Септимию

Ты со мною рад и к столпам Геракла, И к кантабрам плыть, непривычным к игу, И в Ливийский край, где клокочут в Сирте

На возвращение Помпея Вара

В дни бурь и бедствий, друг неразлучный мой, Былой свидетель Брутовой гибели, Каким ты чудом очутился

К Лицинию Мурене

Будешь жить ладней, не стремясь, Лициний, Часто в даль морей, где опасны бури, Но и не теснясь к берегам неровным

Постуму

О Постум! Постум! Льются, скользят года! Какой молитвой мы отдалим приход Морщин и старости грядущей,

О римской роскоши

Земли уж мало плугу оставили Дворцов громады; всюду виднеются Пруды, лукринских вод обширней,

Гросфу Помпею

Мира у богов при дыханье шквала Молит мореход. Над Эгеем тучи Месяц кроют тьмой, поглотив мерцанье

Гимн Вакху

Я Вакха видел, — верьте мне, правнуки, Учил он песням в дальней расселине, И нимфы-ученицы, вторя,

К Меценату

Взнесусь на крыльях мощных, невиданных, Певец двуликий, в выси эфирные, С землей расставшись, с городами,

К хору юношей и девушек

Противна чернь мне, чуждая тайн моих, Благоговейте молча: служитель муз — Досель неслыханные песни

К римскому юношеству

Военным долгом призванный, юноша Готов да будет к тяжким лишениям; Да будет грозен он парфянам

Астерия и Гиг

Гиг вернется, не плачь! Ветры весной тебе, Астерия, примчат верного юношу, — А товары какие

К Лидии

— Мил доколе я был тебе, И не смел ни один юноша белую Шею нежно рукой обвить,

Лике

 

Если б даже струя Дона далекого

Утоляла тебя в доме у варвара,

Ты меня у твоей двери, продрогшего

На ветру, пожалела бы.

 

Лика, вслушайся в ночь: створы ворот скрипят,

Там, под кровлями вилл, воем на вой ветров

Отзывается сад, и леденит снега

Сам Юпитер, властитель стуж.

 

Пред любовью сломи жестокосердие,

Берегись, побежит вспять колесо судьбы,

Иль тиренец тебя недосягаемой

Пенелопой на свет родил?

 

Ах, тебя ни мольбы, ни драгоценный дар,

Ни влюбленной толпы бледность — фиалки цвет,

Не преклонят, ни месть мужу, гречанкою

Уязвленному. Смилуйся,

 

Пощади! Хотя ты сердцем, как дуб, мягка

И нежней, чем укус змей Мавритании.

Мне ли век под дождем, даже с небес любви,

У порога погоды ждать?

 

 

К лире

 

О Меркурий, мог Амфион кифарой

Камни громоздить — ученик твой верный:

Гак звени же в лад, черепаха! Пой мне,

Щит семиструнный!

 

Говорливой ты не бывала прежде.

Ныне голос твой — на пиру и в храме.

Так звени же в лад! Да преклонит Лида

Слух прихотливый.

 

Я б сравнил ее с кобылицей в поле:

Любо ей играть — не дается в руки,

Брачных уз бежит, отбивая круто

Натиск влюбленных.

 

Лира, за тобой, чаровницей, тигры

И леса толпой. Ты звенишь, и реки

Замедляют бег, и, завороженный

Вратарь Аида,

 

Цербер путь тебе уступает: змеи

Злобно по плечам у него клубятся,

Смрадом дышит пасть, и слюна сочится

Из треязычной.

 

И невольный вздох Иксион и Титий,

Просветлев лицом, издают, и урна

Данаид суха, пока ты жестоких

Песней пленяешь.

 

Спой же Лиде быль о преступных девах,

Расскажи, за что их карают казнью,

Осудив черпать для бездонной бочки

Воду бессрочно.

 

Спой об их судьбе и во мраке Орка.

Прокляты они! И на что дерзнули!..

Прокляты! Мужей-новобрачных ночью

Сонных зарезать!

 

Но одна из дев, клятвопреступленьем

Осквернив уста, освятила брак свой

И за то почет обрела навеки

Ложью высокой.

 

— Встань, — сказала, — встань, пробудись, супруг мой,

Пробудись, иль сои непробудным станет.

Тестя обмани и сестер бесчестных,

Встань, мой желанный!

 

Словно стая львиц меж телят, лютуя,

Юношей они в одиночку губят.

Я душой нежна: не убью, не брошу

Друга в темницу.

 

Пусть отец меня отягчит цепями

Лишь за то, что я пожалела мужа,

Или пусть сошлет на край света морем

К дальним нумидам.

 

О, беги, молю, без оглядки, милый,

Пока ночь тебе и любовь защитой!

Добрый путь! А мне, горемычной, вырежь

Надпись над гробом.

 

 

Раздумье Необулы

О, как грустно, Необула, избегать игры Амура, Не осмелиться похмельем смыть тоску, а осмелеешь, Языком отхлещет ментор.

Бандузийский ключ

Ключ, звенящий хрусталь, мой Бандузийский ключ Я бы чистым вином, я бы венком почтил. Жди же козлика в жертву.

К Фавну

Фавн, о нимф преследователь пугливых! По полям открытым моих владений Благостен пройди и уйди заботлив

К Вакху

Вакх, я полон тобой! Куда Увлекаешь меня? В рощи ли, в гроты ли Вдохновение мчит меня?

Венере

 

Девицам долго знал я, чем нравиться,

И был в любви достойным воителем, —

Теперь оружие и лиру

После побед их стена та примет,

 

Что охраняет образ Венеры нам.

Сюда, сюда несите вы факелы

И грозные воротам вражьим

Крепкие ломы, крутые луки.

 

О золотого Кипра владычица

И стен Мемфиса, вечно бесснежного!

Высоко поднятым бичом ты

Раз хоть коснись непокорной Хлои!

 

 

Похищение Европы

Пусть напутствует нечестивых криком Птица бед, сова, или завыванье Суки, иль лисы, или ланувийской

В праздник Нептуналий

Как отпраздновать веселей День Нептуна? Открой, Лида, цекубское, Дар заветный, о мой провор,

Памятник

Создал памятник я, бронзы литой прочней, Царственных пирамид выше поднявшийся. Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой

К Юлу Антонию

Тот, держась на крыльях, скрепленных воском, Морю имя дать обречен, как Икар, Кто, о Юл, в стихах состязаться дерзко

Манлию Торквату

Снег покидает поля, зеленеют кудрявые травы, В буйном цвету дерева. Облик меняет земля, что ни день, то спокойнее в руслах

К Лоллию

Поверь, погибнуть рок не судил словам, Что я, рожденный там, где шумит Авфид, С досель неведомым искусством

В день рождения Мецената

Есть кувшин вина у меня, Филлида, Девять лет храню альбанин душистый, Есть и сельдерей для венков, разросся

Вергилию

Уже веют весной ветры фракийские, Гонят вдаль паруса, море баюкая, Не гремят от снегов реки набухшие,

Лике

 

Я богов заклинал, Лика, — заклятиям

Вняли боги. Клянусь, ты постарела, да,

А заигрывать рада?

Слыть красавицей? Пить? Любить?

 

Запоздалую страсть песней подхлестывать,

Под хмельком вереща: «Эрос!» А он приник

К щечкам Хрии цветущим,

Мастерицы под цитру петь!

 

Прихотлив, не летит к дубу усохшему,

Мимо, — мимо тебя, мимо, позорище:

Зубы желты, морщины,

Взбились клочья волос седых.

 

Нет, забудь, не вернут косские пурпуры

И каменья тебе тех золотых былых

Дней, которые в фастах

Отсчитал календарный рок.

 

Где же чары твои? Где обаянья дар?

Прелесть пляски? Увы! Где же та Лика, где!

Вся — дыхание страсти,

Чуть поманит — и сам не свой.

 

Ей на поприще нег даже с Кинарою

Состязаться не грех. Только Кинаре срок

Краткий Парки судили,

А красавице Лике век,

 

Каркая, коротать старой вороною

На посмешище всем юным искателям

Пылких встреч. Полюбуйтесь-ка:

Факел стал головешкою.

 

 

К Августу

Хотел я грады петь полоненные И войны, но по лире ударил Феб, Чтоб не дерзнул я слабый парус

ЮБИЛЕЙНЫЙ ГИМН

  Феб и ты, царица лесов, Диана, Вы, кого мы чтим и кого мы чтили,

ЭПОДЫ

 

 

На Альфия

Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая, Как первобытный род людской, Наследье дедов пашет на волах своих,

К римскому народу

Куда, куда вы валите, преступные, Мечи в безумье выхватив?! Неужто мало и полей, и волн морских

К Мевию

Идет корабль, с дурным отчалив знаменьем, Неся вонючку Мевия. Так в оба борта бей ему без устали,

К Неэре

Ночью то было — луна сияла с прозрачного неба Среди мерцанья звездного, Страстно когда ты клялась, богов оскорбляя

К римскому народу

Вот уже два поколенья томятся гражданской войною, И Рим своей же силой разрушается, — Рим, что сгубить не могли ни марсов соседнее племя,

ОКТАВИАН

 

 

«О сотрапезники! Ныне угрюмые бросьте заботы…»

 

О сотрапезники! Ныне угрюмые бросьте заботы,

Чтобы сверкание дня сумрачный дух не смутил.

Речи тревоги душевной пусть будут отвергнуты, чтобы,

Ей не поддавшись, душа дружбе предаться могла.

Радость не вечна: часы улетают; так будем смеяться:

Трудно у судеб отнять даже единственный день.

 

 

Эпиталама

 

Ныне ступайте, союз сочетайте с ложем стыдливым

И научитесь нести шалости пылкой любви;

Пусть же объятья скрепит мать нежных Амуров; владеет

Всей Идалией она, в Книде, благая, царит;

Пусть установит согласье своим благосклонно величьем,

Пусть же отцы молодых дедами станут скорей.

 

 

АЛЬБИН ТИБУЛЛ

 

ЭЛЕГИИ

 

 

«Кто же тот первый, скажи…»

 

Кто же тот первый, скажи, кто меч ужасающий создал?

Как он был дик и жесток в гневе железном своем!

С ним человеческий род узнал войну и убийства,

К смерти зловещей был путь самый короткий открыт.

Иль тот бедняк не повинен ни в чем? Обратили мы сами

Людям во зло этот меч — пугало диких зверей.

Золота это соблазн и вина: не знали сражений

В дни, когда нежным птенцом бегал у ваших я ног.

Не было ни крепостей, ни вала, и спал беззаботно

С пестрой отарой своей мирный овечий пастух.

Встарь мне жилось бы легко, не знал бы я копий грозящих

И, содрогаясь душой, звуков трубы не ловил.

Ныне влекут меня в бой, и, может быть, враг уже точит

Стрелы, чьи острия скоро мне сердце пронзят.

Лары отцов, охраняйте мне жизнь! Меня вы растили

В дни, когда нежным птенцом бегал у ваших я ног.

Да не смущает вас то, что из древнего пня родились вы:

Те же вы были в дому предков старинных моих.

Верность святей береглась, когда, радуясь бедному дару,

Бог деревянный, простой в скромной божнице стоял.

Добрым он делался вмиг, посвящал ли молящийся грозди

Иль из колосьев венок в волосы бога вплетал.

Тот, чьи желанья сбылись, приносил пироги в благодарность,

Девочка-дочка вослед чистые соты несла.

Лары, гоните же прочь наконечники медные копий,

Жертвою будет у вас сельских хлевов боровок;

В чистой одежде за ней я пойду, оплетенные миртом

Буду корзины нести, миртом обвив и чело.

Этим я вам угожу; другой пусть оружьем бряцает,

С помощью Марса в бою вражьих сражает вождей.

Чтоб за пирушкой моей вспоминал о подвигах воин

И на полночном столе лагерь вином рисовал.

Что за безумье — войной призывать к себе черную гибель!

Смерть уж и так нам грозит, крадется тихой стопой.

Нет в преисподней ни лоз, ни посева, — там бешеный

Цербер,

Там по стигийским волнам лодочник страшный плывет;

Там возле черных болот блуждают бледные толпы —

Щеки истерзаны там, обожжены волоса.

Сколь же похвальнее тот, у кого безмятежная старость

В хижине милой гостит, внуков любимых растит!

Ходит он сам за отарой своей, а сын за ягненком;

Если ж устанет в трудах, воду согреет жена.

Быть бы таким! Да позволит судьба засиять сединою,

Вспомнить на старости лет были минувших времен!

Ныне же мир да питает поля! Ведь мир этот ясный

Первый на пашню быков в согнутых ярмах привел;

Мир возрастил нам лозу и припрятал сок виноградный,

С тем чтоб отцовский сосуд сына вином напоил;

Мир наступил, и блестят мотыга и плуг, а доспехи

Мрачные диких бойцов в темном ржавеют углу.

Сын деревень из рощи везет, немного подвыпив,

В мирной телеге своей внуков, детей и жену.

Но загремит Венеры война — и поднимет бедняжка

Вопль о разбитых дверях, вырванной пряди волос,

Плачет в тоске о подбитой щеке; а сам победитель

Плачет над силой слепой диких своих кулаков.

Им плутоватый Амур подсыпает ругательства в ссору,

Сам же, на драку смотря, он равнодушно сидит.

Ах, не из камня ли тот и железа, кто может ударить

Женщину? Этим с небес он низвергает богов.

Право, довольно с него изодрать ее тонкие ткани,

Право, довольно покров на голове растрепать;

Хватит того, что слезы текут: четырежды счастлив

Ты, вызывающей плач женщины гневом одним!

Тот же, кто вечно готов руками буянить, пусть носит

Щит и дреколье: вдали быть от Венеры ему.

К нам снизойди, о мир всеблагой, и, вздымая свой колос,

Из осиянных одежд щедро плоды рассыпай!

 

 

«Гений Рожденья идет к алтарям…»

 

Гений Рожденья идет к алтарям, возносите молитвы,

Юные жены, мужи, все воспевайте хвалу!

Ладан благой да горит, в очагах да горят фимиамы;

Их из богатых земель томный привозит араб.

Гений да снидет сюда, принимая дары поклоненья;

Кудри святые его нежный венчает венок.

Чистый нард пусть течет с чела благовонного бога,

Пусть он вкусит пирога, чистым напьется вином;

Он на моленья твои да кивнет, Корнут, благосклонно.

Ну же! Чего ж ты молчишь? Гений кивает: проси!

Просьбу твою подскажу: ты просишь верной супруги!

О, я уверен, богам это известно давно.

Ты не попросишь себе земель безграничного мира,

Где молодой земледел пашет могучим волом,

Ты не попросишь себе блаженной Индии перлов,

Сколько бы их ни несли волны восточных морей.

Так да свершится! Пускай летит на трепещущих крыльях

И золотые несет брачные цепи Амур, —

Крепки да будут они до тех пор, пока вялая старость

Не накидает морщин, волосы посеребрив,

Гений Рождения пусть приходит и к дедам и внукам,

Пусть у колен старика юная стая шалит.

 

 

ЭЛЕГИИ ЛИГДАМА

  «С сердцем железным был тот…»  

СЕКСТ ПРОПЕРЦИЙ

 

ЭЛЕГИИ

 

 

«Кинфии глазки меня впервые пленили…»

 

Кинфии глазки меня впервые пленили, к несчастью,

А до того никакой страсти я вовсе не знал.

Очи потупило вмиг перед ней самомненье былое:

Голову мне придавил резвой ногою Амур.

Он приохотил меня не любить непорочных красавиц,

Дерзкий, заставив мою. без толку жизнь проводить.

Вот уже целый год любовным огнем я пылаю,

Боги, однако же, всё неблагосклонны ко мне.

Меланион, о Тулл, жестокость смирил Иасиды

Тем, что на подвиг любой он безбоязненно шел:

Как одержимый блуждал в пещерах горы Парфенийской

И на охоту ходил он на косматых зверей;

Он и от боли стонал, оглашая аркадские скалы

В час, когда злобный Гилей ранил дубиной его.

Этим он мог покорить быстроногой девушки сердце:

Значат не мало в любвгг подвиги, слезы, мольбы.

Мне же ленивый Амур не придумает новых уловок,

Да и привычный свой путь он уж давно позабыл.

Вы, что морочите нас, Луну низвести обещая,

Трудитесь жертвы слагать на чародейный алтарь, —

Сердце моей госпожи склоните ко мне поскорее,

Сделайте так, чтоб она стала бледнее меня.

Смело поверю тогда, что созвездья дано низводить вам,

Реки назад возвращать силой колхидской волшбы.

Вы ж, дорогие друзья, с запоздалым своим утешеньем

Сердцу, больному от мук, дайте лекарства скорей:

Стойко я буду терпеть и нож, и боль прижиганья,

Лишь бы свободно излить все, чем бушует мой гнев.

Мчите к чужим племенам, по волнам вы меня уносите,

Чтобы из жен ни одна мой не открыла приют.

Здесь оставайтесь, кому Амур, улыбаясь, кивает,

И наслаждайтесь всегда счастьем взаимной любви.

Мне же Венера, увы, посылает лишь горькие ночи,

И никогда не замрет, тщетно пылая, любовь.

Бойтесь вы этого зла: пусть каждого милая держит

Крепко, привычной любви он да не сменит вовек.

Если же вовремя вы не проникнитесь мудрым советом,

Позже с какою тоской вспомните эти слова!

 

 

«Там, где блаженствуешь ты…»

 

Там, где блаженствуешь ты, прохлаждаешься, Цинтия, —

в Байах, —

Где Геркулеса тропа вдоль по прибрежью бежит,

Там, где любуешься ты на простор, подвластный феспротам,

Или на синюю зыбь у знаменитых Мизен, —

Там вспоминаешь ли ты обо мне в одинокие ночи?

Для отдаленной любви есть ли местечко в душе?

Или какой-нибудь враг, огнем пылая притворным,

Отнял, быть может, тебя у песнопений моих?

Если бы в утлом челне, доверенном маленьким веслам,

Воды Лукрина могли дольше тебя удержать!

Если б могли не пустить стесненные воды Тевфранта,

Гладь, по которой легко, руку меняя, грести…

Лишь бы не слушала ты обольстительный шепот другого,

Лежа в истоме, в тиши, на опустевшем песке!

Только лишь страх отойдет, — и неверная женщина тотчас

Нам изменяет, забыв общих обоим богов.

Нет, до меня не дошло никаких подозрительных слухов…

Только… ты там, а я здесь… вот и боишься всего.

О, не сердись, если я поневоле тебе доставляю

Этим посланием грусть… Но виновата — боязнь.

Оберегаю тебя прилежней матери нежной.

Мне ли, скажи, дорожить жизнью моей без тебя?

Цинтия, ты мне и дом, и мать с отцом заменила,

Радость одна для меня — ежеминутная — ты!

Если к друзьям прихожу веселый или, напротив,

Грустный, — «Причина одна: Цинтия!» — им говорю.

Словом, как можно скорей, покидай развращенные Байи, —

Много разрывов уже вызвали их берега,

Ах, берега их всегда во вражде с целомудрием женским…

Сгиньте вы с морем своим, Байи, погибель любви!

 

 

«Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут…»

 

Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут,

В этом безлюдном лесу царствует только Зефир:

Здесь я могу изливать безнаказанно скрытое горе,

Коль одинокий утес тайны способен хранить.

Как же мне, Кинфия, быть? С чего мне начать исчисленье

Слез, оскорблений, что ты, Кинфия, мне нанесла?

Я, так недавно еще счастливым любовником слывший,

Вдруг я отвергнут теперь, я нежеланен тебе.

Чем я твой гнев заслужил? Что за чары тебя изменили?

Иль опечалена ты новой изменой моей?

О, возвратись же скорей! Поверь, не топтали ни разу

Мой заповедный порог стройные ножки другой.

Хоть бы и мог я тебе отплатить за свои огорченья,

Все же не будет мой гнев так беспощаден к тебе,

Чтоб не на шутку тебя раздражать и от горького плача

Чтоб потускнели глаза и подурнело лицо.

Или, по-твоему, я слишком редко бледнею от страсти,

Или же в речи моей признаков верности нет?

Будь же свидетелем мне, — коль знакомы деревья с любовью,

Бук и аркадскому ты милая богу сосна!

О, как тебя я зову под укромною тенью деревьев,

Как постоянно пишу «Кинфия» я на коре!

Иль оскорбленья твои причинили мне тяжкое горе?

Но ведь известны они лишь молчаливым дверям.

Робко привык исполнять я приказы владычицы гордой

И никогда не роптать громко на участь свою.

Мне же за это даны родники да холодные скалы,

Должен, о боги, я спать, лежа на жесткой траве,

И обо всем, что могу я в жалобах горьких поведать,

Должен рассказывать я только певуньям лесным.

Но, какова ты ни будь, пусть мне «Кинфия» лес отвечает.

Пусть это имя всегда в скалах безлюдных звучит.

 

 

«Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка…»

 

Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка, —

Можешь ли ты не назвать дивным его мастерство?

Первый ведь юн увидал, что влюбленный живет безрассудно,

Ради пустейших забот блага большие губя.

Он же Амура снабдил и парою крыльев летучих,

И человечьих сердец легкость он придал ему:

Право же, носимся мы всю жизнь по изменчивым волнам,

Нас то туда, то сюда ветер все время влечет.

Держит рука у него, как и должно, с зазубриной стрелы,

И за плечами стрелка кносский привязан колчан:

Мы и не видим его, а он уже ранил беспечных,

Из-под ударов его цел не уходит никто.

Стрелы засели во мне, засел и ребяческий образ;

Только сдается, что он крылья свои потерял,

Нет, из груди у меня никогда он, увы, не умчится

И бесконечно ведет войны в крови у меня.

Что же за радость тебе гнездиться в сердцах иссушенных?

Стрелы в другого мечи, если стыда не забыл!

На новичках твой яд испытывать, право же, лучше:

Ведь не меня ты, мою мучаешь жалкую тень;

Если погубишь ее, кто другой воспевать тебя будет?

Легкая Муза моя славу тебе создает:

Славит она и лицо, и пальцы, и черные очи

Той, что ступает легко нежною ножкой своей.

 

 

«Тайну хотите узнать своего вы последнего часа…»

 

Тайну хотите узнать своего вы последнего часа,

Смертные, и разгадать смерти грядущей пути,

На небе ясном найти путем финикийской науки

Звезды, какие сулят людям добро или зло;

Ходим ли мы на парфян или с флотом идем на британцев, —

Море и суша таят беды на темных путях.

Сызнова плачете вы, что своей головы не спасете,

Если на схватки ведет вас рукопашные Марс;

Молите вы и о том, чтобы дом не сгорел и не рухнул

Или чтоб не дали вам черного яда испить.

Знает влюбленный один, когда и как он погибнет:

Вовсе не страшны ему бурный Борей и мечи.

Пусть он даже гребцом под стигийскими стал тростниками,

Пусть он, мрачный, узрел парус подземной ладьи:

Только бы девы призыв долетел до души обреченной —

Вмиг он вернется с пути, смертный поправши закон.

 

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН

 

ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ

  «Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню…»  

ТРИСТИИ

  «Будешь читать — не забудь…»  

ПОНТИЙСКИЕ ЭЛЕГИИ

  «Негодовать иль молчать?..»  

ЛУЦИЙ АННЕЙ СЕНЕКА

 

ЭПИГРАММЫ

  «Всё, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время…»  

К лучшему другу

Крисп, ты — сила моя и спасенье скользящего в бездну, Крисп, украшение ты форума древнего; власть, Крисп, ты являл, лишь желая скорее помочь человеку,

О простой жизни

«Дружбы царей избегай», — поучал ты в речении кратком: Эта большая беда все же была не одной. Дружбы еще избегай, что блистает чрезмерным величьем,

Родине о себе

Кордуба, ныне власы распусти и оденься печалью, Плача, над прахом моим должный исполни обряд. Дальняя Кордуба, ныне оплачь твоего песнопевца,

О благе простой жизни

Малым я полем владею, доходом и скромным и честным, Но доставляют они мне беспредельный покой. Дух мой, не ведая страха, с одним лишь спокойствием

О богатстве и бесчестии

Нет, несчастье одно в подобной жизни, Что счастливой считаете вы ложно: На руках созерцать камней сверканье,

О смерти друга

 

Отнят Крисп у меня, мой друг, навеки;

Если б выкуп за друга дать я мог бы,

Я свои разделил бы тотчас годы,

Лучшей частью моей теперь оставлен;

Крисп, опора моя, моя отрада,

Гавань, высшее счастье: мне отныне

Уж не будет ничто отрадой в жизни.

Буду дни я влачить опустошенный:

Половина меня навеки сгибла!

 

 

О развалинах Греции

 

Греция, скошена ты многолетней военной бедою,

Ныне в упадок пришла, силы свои подорвав.

Слава осталась, но Счастье погибло, и пепел повсюду,

Но и могилы твои так же священны для нас.

Мало осталось теперь от великой когда-то державы;

Бедная, имя твое только и есть у тебя!

 

 

О начале и конце любви

 

Злом подстрекаемы чьим рвутся нежные узы — не знаю:

Этой великой вины взять на себя не могу.

Зло навалилось, и силы сгубило сжигающим жалом, —

Рок ли виною тому или виной божество.

Что понапрасну богов обвинять? Хочешь, Делия, правды?

Дан я любовью тебе, отнят любовью одной.

 

 

О звоне в ушах

Звонкое ухо, зачем ты все ночи звенишь непрестанно, Молвишь не знаю о ком, вспомнившем ныне меня? «Ты вопрошаешь, кто это? Звучат тебе уши ночами,

О ревнивице

 

Вот как меня сторожить, Коскония, надо: пусть узы

Будут не слишком тяжки, но и не слишком легки.

Легкие слишком — сбегу, и порву — тяжелые слишком;

Но никуда не уйду, если ты будешь мила.

 

МАРК ВАЛЕРИЙ МАРЦИАЛ

 

ЭПИГРАММЫ

  «Исса птички Катулловой резвее…»  

ЭПИГРАММЫ, ПРИПИСЫВАВШИЕСЯ МАРЦИАЛУ

 

 

О сельской жизни

Делаю что у себя я в деревне? Отвечу я кратко: Утром молюсь, посмотрю за порядком и дома и в поле И надлежащую всем назначаю я слугам работу.

Золотая середина

 

Пусть не дает мне судьба ни высшей доли, ни низшей

А поведет мою жизнь скромным срединным путем.

Знатных зависть гнетет, людей ничтожных — обиды.

Счастливы те, кто живет, этих не знаючи бед.

 

 

РИМСКИЕ ПОЭТЫ II–VI ВЕКОВ

 

ДЕЦИМ МАГН АВСОНИЙ

 

 

Розы

 

Это случилось весной; холодком и колючим и нежным

День возвращенный дышал раннего утра порой.

Ветер прохладный еще, Авроры коней предваряя,

Опередить призывал зноем пылающий день.

По перекресткам дорожек бродил я в садах орошенных

И зарождавшимся днем думал ободрить себя.

Видел я льдинки росы, что на травах склоненных висели,

И на листах овощей видел я льдинки росы:

Видел — на стеблях широких играли округлые капли

И тяжелели они, влагой небесной полны.

Видел, как розы горели, взращенные Пестом, омыты

Влагой росы; и звезда нового утра взошла.

Редкие перлы блистали на инеем тронутых ветках;

С первым сиянием дня им суждено умереть.

Тут и не знаешь, берет ли румянец у розы Аврора

Или дарует его, крася румянцем цветы.

Цвет у обеих один, и роса и утро — едины;

Ведь над звездой и цветком равно Венера царит.

Может быть, общий у них аромат? Но где-то в эфире

Первый струится; сильней дышит ближайший,

другой.

Общая их госпожа — у звезды и у розы — Венера

Им повелела надеть тот же пурпурный наряд.

Но приближалось мгновенье, когда у цветов, зародившись,

Почки набухшие вдруг разом открыться должны.

Вот зеленеет одна, колпачком прикрытая листьев;

Виден сквозь тоненький лист рдяный наряд у другой.

Эта высокую грань своего открывает бутона,

Освобождая от пут пурпур головки своей.

И раздвигает другая на темени складки покрова,

Людям готовясь предстать в сонме своих лепестков.

Разом являет цветок красоту смеющейся чаши,

Щедро выводит густой, сомкнутый строй лепестков.

Та, что недавно горела огнем лепестков ароматных,

Бледная ныне стоит, ибо опали они.

Диву даешься, как время грабительски все отнимает,

Как при рожденье своем старятся розы уже.

Вот говорю я, а кудри у розы багряной опали,

Землю усеяв собой, красным покровом лежат.

Столько обличий, так много рождений и все обновленья

День лишь единый явил и довершил один день!

Все мы в печали, Природа, что прелесть у розы мгновенна:

Дашь нам взглянуть — и тотчас ты отбираешь дары.

Временем кратким единого дня век розы отмерен,

Слита с цветением роз старость, губящая их.

Ту, что Заря золотая увидела в миг зарожденья,

Вечером, вновь возвратясь, видит увядшей она.

Что ж из того, что цветку суждено так скоро погибнуть, —

Роза кончиной своей просит продлить ее жизнь.

Девушка, розы сбирай молодые, сама молодая:

Помни, что жизни твоей столь же стремителен бег.

 

 

К своей жене

Будем жить, как мы жили, жена! Тех имен не оставим, Что друг для друга нашли в первую брачную ночь! Да не настанет тот день, что нас переменит: пусть буду

К Галле, уже стареющей девушке

Я говорил тебе: «Галла! Мы старимся, годы проходят: Пользуйся счастьем любви: девственность старит скорей! Ты не вняла, и подкралась шагами неслышными старость,

Живописцу о портрете Биссулы

 

Биссулы не передашь ни воском, ни краской поддельной;

Не поддается ее природная прелесть искусству.

Изображайте других красавиц, белила и сурик!

Облика тонкость руке недоступна ничьей. О художник,

Алые розы смешай, раствори их в лилиях белых:

Цвет их воздушный и есть лица ее цвет настоящий.

 

 

ЭПИГРАММЫ

 

 

Эхо

 

Силишься тщетно зачем воссоздать мой облик, художник?

Можно ль гневить божество, что неизвестно тебе?

Дочь языка и воздуха я, мать бесплотная звука,

И, не имея души, голос могу издавать.

Звук замирающий я возвращаю в его окончанье

И, забавляясь, иду вслед за реченьем чужим.

В ваших ушах я, Эхо, живу, проходящая всюду;

Хочешь меня написать — голос возьми напиши!

 

 

«Люди тебя называют уродливой…»

 

Люди тебя называют уродливой, Криспа: не знаю;

Ты хороша для меня: сам я умею судить.

Мало того — ведь любови сопутствует ревность, — хочу я:

Будь безобразной для всех, прелестью будь для меня.

 

КЛАВДИЙ КЛАВДИАН

 

Галльские мулы

Ты посмотри на послушных питомцев бушующей Роны, Как по приказу стоят, как по приказу бредут, Как направленье меняют, услышав шепот суровый,

О старце, никогда не покидавшем окрестностей Вероны

Счастлив тот, кто свой век провел на поле родимом; Дом, где ребенком он жил, видит его стариком. Там, где малюткою ползал, он нынче с посохом бродит;

Вступление

 

Все, с чем резвилось дитя, чем тешился возраст любовный,

В чем пиерийскую соль сеял болтливый язык,

Все в эту книгу вошло. И ты, искушенный читатель,

Перелистав ее всю, выбери что по душе.

 

 

ТУКЦИАН

 

 

«Песни рождают любовь, и любовью рождаются песни…»

 

Песни рождают любовь, и любовью рождаются песни:

Пой, чтоб тебя полюбили, люби, чтоб тебя воспевали.

 

 

ПЕНТАДИЙ

 

 

О приходе весны

Вижу, уходит зима; над землею трепещут зефиры, Воды от Эвра теплы: вижу, уходит зима. Всюду набухли ноля и земля теплоту ожидает,

Нарцисс

Тот, чьим отцом был поток, любовался розами мальчик, И потоки любил тот, чьим отцом был поток. Видит себя самого, отца увидеть мечтая,

Могила Ацида

Ацида здесь, на вершине горы, ты видишь гробницу, Видишь бегущий поток там, у подножья холмов? В них остается доныне память о гневе Циклопа,

МОДЕСТИН

 

 

Спящий Амур

Как-то младенец Амур, побежден легкокрылой дремотой, В зарослях мирта лежал на траве, увлажненной росою. Тут-то, скользнув из пропастей Дита, его обступили

РЕГИАН

 

 

Купанье в Байах

 

Прежде, чем в Байские воды войти, благая Венера

Сыну Амуру велела с факелом в них окунуться.

Плавая, искру огня обронил он в студеные струи.

Жар растворился в волне: кто войдет в нее, выйдет

влюбленным.

 

 

 

«Весна» из Стабии. Неаполь, музей

 

 

ЛИНДИН

 

 

О возрасте

Если хочешь ты жизнь прожить счастливо, Чтоб Лахеса дала увидеть старость, — В десять лет ты играть, резвясь, обязан,

ФЛОР

 

 

О том, какова жизнь

Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил, На коре наметил имя той, которую любил. Ни конца нет, ни покоя с той поры для страстных мук:

ТИБЕРИАН

  «По долине, по поляне пробегал, звеня, ручей…»  

СУЛЬПИЦИЙ ЛУПЕРК СЕРВАСИЙ-МЛАДШИЙ

 

 

О тленности

Суждена всему, что творит природа, Как его ни мним мы могучим, — гибель. Все являет нам роковое время

ЛУКСОРИЙ

 

 

Похвала саду Евгеция

Сад, где легкой стопой текут Напей, Где дриады шумят зеленым сонмом, Где Диана царит средь нимф прекрасных,

О ручном вепре, вскормленном при обеденном зале

Вепрь, для бога войны рожденный жить на кручах гор, В чащах круша дерева, шумящие под бурями, Корм принимает из рук в чертогах раззолоченных,

О нарциссе

 

Видя свой облик, Нарцисс устремляется к глади зеркальной;

Гибнет один от любви, видя свой облик, Нарцисс.

 

 

Красивой женщине, преданной целомудрию

Чудо твоей красоты ослепительно и совершенно, — Ты же всегда норовишь лишь непорочность блюсти. Диву даешься, зачем получила ты власть над природой

Хвала розе в сто лепестков

 

Верю, что Солнце златое восходом окрасило розу,

Иль из лучей предпочло сотканной видеть ее,

Или, коль сто лепестков отличают розу Киприды, —

Значит, Венера сама кровь излила на нее.

Роза — созвездье цветов, светоч розовых зорь над полями,

Цвет с ароматом ее стоят небесной красы.

 

 

О женщине по имени Марина

 

Некто, страстью горя, схватив нагую Марину,

В море, в соленой волне с нею сошелся, как муж.

Не порицаний — похвал достоин любовник, который

Помнит: Венера сама в море была рождена!

 

 

ВИТАЛ

 

 

О страсти и вине

Не поддавайся безудержной страсти к Венере и Вакху, Ведь причиняют они вред одинаковый нам. Силы Венера у нас истощает, а Вакха избыток

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ РАЗНЫХ ЭПОХ

 

 

Хвала солнцу

Землю когда от вселенной природы мощь отделила, Солнце нам день подарило. Недвижные тучи на небе Разорвало и свой лик в розовеющем мире явило.

Хвала луне

Гордость вселенной — Луна, наибольшее в небе светило. Солнечный блеск отраженный — Луна, сиянье и влажность, Месяцев матерь — Луна, возрожденная в щедром потомстве.

Хвала океану

Волн повелитель и моря творец, владеющий миром, Все ты объемлешь своей, Океан, волною спокойной, Ты для земель назначаешь пределом разумным законы,

Ночное празднество Венеры

Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь! Вновь весна, весна и песни; мир весною возрожден.

Песня гребцов

Эй-а, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется; эй-а! Моря бескрайнего бог, улыбаясь безоблачным ликом, Гладь широко распростер, успокоив неистовство бури,

Влюбленный Амур

Что за огонь меня жжет? Доселе вздыхать не умел я. Бог ли какой нашелся сильней Амурова лука? Или богиня мать, злому року покорствуя, брата

К Дульции

Счастливы мать и отец, тебя подарившие миру! Счастливо солнце, что видит тебя в пути повседневном! Счастливы камни, каких ты касаешься белой ногою!

Отказ от серьезной поэзии

Время пришло для любви, для ласки тайной и нежной. Час веселья настал: строгая Муза, прощай! Пусть же входит в стихи Аретуса с грудью упругой,

О водах

Байи ты взором окинь, их дома и блестящие воды. Живопись вместе с волной всюду прославили их. Ведь и вершины, сверкая, прекрасны в своих очертаньях,

О купальнях

 

Байам нашим струит свои светочи Солнце, и блеском

Комната вся залита, светочи эти храня.

Пусть же купальни другие огнем нагреваются снизу, —

Эти нагреты, о Феб, жаром небесным твоим.

 

 

Восхваление времен года

 

Диво — дары, пробудившись, весна обрывает у розы.

Знойное лето ликует, плодов изобилие видя.

Осени знак — голова, что увита лозой виноградной.

В холоде никнет зима, отмечая пернатыми время.

 

 

О пантомиме

Мужа сильную грудь наклоняя в женском изгибе, Гибкий свой торс применив к нраву и жен и мужей, Выйдя на сцену, танцовщик движеньем взывает к народу

ЗМЕИНЫЕ СТИХИ

 

 

Геро и Леандр

 

Путь проложила любовь Леандру сквозь бурные волны —

К скорбной смерти ему путь проложила любовь.

 

 

К Аполлону и читателю

 

Благодаренье тебе, Аполлон, вдохновитель поэтов!

Друг-читатель, прощай: благодаренье тебе.

 

 

ЭПИГРАФИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

  «Нимфа здешних я мест, охраняю священный источник…»  

ПРИМЕЧАНИЯ

 

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИРИКА

Классическим сводом текстов древнегреческой лирики считается сборник, составленный немецким филологом Теодором Бергком «Poetae lyrici Graeci». Бергк… Первым составителем антологии эпиграмм был Мелеагр, но самая ранняя дошедшая… В России первые стихотворные переводы греческой лирики появились более двухсот лет назад. В числе переводчиков были…

РАННЯЯ ГРЕЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

 

ГОМЕР

 

Обе эпиграммы приводятся как гомеровские в «Биографии Гомера», автором которой называют Геродота (V в. до н. э.). Эпиграмма «На гробницу Мидаса» цитируется и в других литературных памятниках. Первая эпиграмма написана так, что ее можно читать и в обратном порядке стихов.

На гробницу Мидаса . Мидас — мифологический царь Фригии, славившийся своим богатством.

Дар Аполлону . — Из контекста, в котором приводится эта эпиграмма, видно, что Гомер принес в дар Аполлону золотой кубок.

 

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ

«Родосская песня о ласточке», напоминающая украинские «колядки», призывный гимн «Дионису» и «Эйресиона» — песни обрядовые. «Антема» и «Хелихелина»… Эйресиона . — Эйресиона — ветви, сплетенные шерстью, которые афиняне вешали… Антема . — Антема — игра в цветы.

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ VII–IV ВЕКОВ ДО НАШЕЙ ЭРЫ

 

МЕЛИКА

 

ТЕРПАНДР ЛЕСБОССКИЙ

 

Терпандр (VII в. до н. э.) — музыкант и поэт, родился на острове Лесбосе, но жил главным образом в Спарте. Ему приписываются помещенные здесь стихи.

Возлияние . — Сын Лето — Аполлон.

 

АЛКЕЙ

 

Алкей — поэт конца VII — начала VI века до н. э. Когда власть в городе Митиленах на острове Лесбосе захватила демократическая партия во главе с Питтаком, на которого аристократ Алкей неоднократно нападал в своих стихах, поэту пришлось покинуть родину. Он вернулся только после отставки Питтака. Политическая борьба на Лесбосе — одна из главных тем поэзии Алкея. Поэту приписывается изобретение особой по размеру и ритму строфы — так называемой Алкеевой, которой написан, например, гимн «К Аполлону».

К Аполлону . — У касталийских струй . — Касталия — источник на горе Парнасе, посвященный Аполлону и музам. Север гиперборейский . — Гипербореи — сказочный народ, жители дальнего севера.

К Гермию . — Гермий (Гермес) — вестник богов. Киллена — гора, где, согласно мифу, родился Гермес.

К Афине . Коронейский храм . — Коронея — город в Беотии, близ которого находился храм Афины.

К Эроту . — Радуга нам родила, Ирида . — Посланница богов Ирида, посредница между богами и людьми, считалась богиней радуги, соединявшей, по представлениям древних, небо и землю.

К Диоскурам . — Диоскурами (в переводе «Зевсовы отроки») — называли близнецов Кастора и Полидевка, рожденных Ледой, женой спартанского царя Тиндара (Тиндарея), от Зевса. Диоскуры слыли покровителями моряков. Знаком близости этих божеств считалось свечение оконечностей мачт. От земли Пелопа — то есть от Пелопоннеса.

Гимн реке Гебру . — Гебр — река во Фракии, нынешняя Марица.

Вина Елены . — В этом стихотворении, начало которого не сохранилось, Елене, виновнице гибели Трои, противопоставлена «невеста Эакида», то есть невеста сына Эака Пелея — Фетида. По мнению переводчика Я. Э. Голосовкера, Алкей намекает на жену Питтака, якобы губящую Митилены. Полубог-сын — Ахилл.

«Медью воинской весь блестит…» . — Арей (Арес) — бог войны.

«Пить, пить давайте!..» . — Мирсил — митиленский тиран, политический противник Алкея.

Алкей в святилище Геры . — Оба стихотворения, помещенные под этим заголовком, написаны, по-видимому, после захвата власти Питтаком, когда Алкей вынужден был скрываться на священной территории храма. Сын Гирра — Питтак. Первую строфу второго стихотворения переводчик толкует как оракул Геры.

Послание Питтаку — Судя по первой строфе, Питтак ответил отказом на ходатайство поэта о возвращении в родной город.

«Моим поведай: сам уцелел Алкей…» — В терему совоокой Девы — то есть в храме богини Афины, Парфеноне. Алкей потерял щит в бою во время войны митиленян с афинянами в 600 году до н. э.

Лето . — Звевдный ярится Пес . — Большой Пес, или Сириус — самая яркая звезда, с появлением которой наступает жаркое время года.

«Помнят в Спарте Аристодема…» . — Аристодем — легендарный царь Лаконии.

«…общий лесбияне…» . — Кемелий — местное лесбийское божество, впоследствии отождествленное с Дионисом.

 

САПФО

 

Сапфо родилась во второй половине VII века до н. э. на острове Лесбосе и возглавляла у себя на родине одну из музыкально-поэтических школ. Ряд песен Сапфо посвящен ее ученицам. Во время гражданской войны на Лесбосе бежала в Сицилию, впоследствии, в числе других изгнанников, возвратилась на родину. По преданию, кончила жизнь самоубийством из-за несчастной любви, бросившись в море со знаменитой Левкадской скалы, но предание это не заслуживает доверия. Политическая борьба на Лесбосе, занимающая большое место в поэзии Алкея, в творчестве его совремевсгацы Сапфо прямого отражения не нашла. Главная тема Сапфо — любовь, неодолимая, иногда мучительная страсть. Именем Сапфо назван излюбленный размер ее стихотворений — сафова или сапфическая строфа (см., например, «Гимн Афродите»).

К брату Хараксу . — Упреки Сапфо брату вызваны его увлечением фракийской рабыней Дорихой.

Моление к Гере . — Скамандр — река в Трое.

«Стоит лишь взглянуть на тебя…» . — Гермиона — дочь легендарной Елены.

«Издалече, из отчих Сард…» . — Стихи обращены, как полагают филологи, к ученице Сапфо Аттиде, подруга которой Аригнота уехала в Сарды, столицу Лидии (в Малой Азии).

«Дети! Вы спросите, кто я была…» — Это и следующее стихотворения представляют собой надгробные надписи, автором которых позднейшие антологии называют Сапфо.

«И какая тебя так увлекла…» — Спола — женская одежда, которую при ходьбе прижимали к ноге выше щиколотки.

«Срок настанет…» — Розы Пиерии — то есть дары муз. Пиерия — область в Македонии, древнейший центр культа муз.

«Покрывал этих пурпурных…» — Фокея — афинская колония в Малой Азии.

«Киферея, как быть?..» — Киферея — одно из прозвищ Афродиты.

«Ты, Киприда! Вы, нереиды-девы!..» — Судя по этому стихотворению, Харакс порвал с Дорихой, и Сапфо согласна предать забвению ссору с братом.

«Все, что рассеет заря…» — Геспер — божество вечерней звезды.

Свадьба Андромахи и Гектора . — Плакия (Плак) — лесистая гора в Малой Азии, у подножья которой была расположена Фива (Фивы) — родина Андромахи.

«Мать моя говорила мне…» — Стихотворение восстановлено по двум фрагментам, найденным на разных папирусах.

 

АНАКРЕОНТ

Анакреонт (559–478 гг. до н. э.) родился в малоазиатском городе Теосе, много странствовал по разным областям Греции, жил при дворах тиранов, — в… Артемиде . — Лефей (Летей) — приток реки Меандра (Малая Азия). «Глянул Посидеон на двор…» . — Посидеон — шестой месяц аттического календаря, середина зимы.

АЛКМАН

 

Алкман (середина VII в. до н. э.) — древнейший мастер хоровой медики. Родился в Малой Азии, но с молодых лет жил в Спарте, куда был привезен рабом и где стал признанным поэтом, руководя девичьими хорами, для которых и писал песни — так называемые парфенеи, или парфении.

«Не деревенщина-мужик ты…» . — По-видимому, девичий хор обращался к Алкману. Эрисихеец — то есть родом из города Эрисихи в Акарнании.

«Вот семь столов…» . — Хрисокола — кушанье из льняного семени и меда.

«Он уж подаст…» . — Плод восчаный пчел — мед. Хидрон — вареная пшеница.

Парфеней . — Единственный крупный отрывок, дошедший до нас от Алкмана. Текст (на папирусе) был найден только в XIX веке в одной из египетских гробниц. Некоторые стихи переведены по предположительной реконструкции. После назидательного рассуждения о скромной по сравнению с богами доле смертного и соответствующего примера из мифологии (победа богов над гигантами) следует прославление девичьего хора, особенно девушек Агидо и Агесихоры. Убитого Полидевком . — Начало парфенея не сохранилось, и кто был убит Полидевком — неясно. Энарсфор, Себр, Бокал и т. д. — сыновья мифического героя Гиппокоонта, убитые Гераклом. Порос . — Древний комментатор отождествляет это божество с Хаосом. Платон в «Пире» говорит о Поросе (изобилии) как об отце Эрота. Порк — морское божество. Конь енетский . — Енеты — народ в Иллирии (восточное побережье Адриатического моря). Колаксаев конь — по-видимому, скифский (у Геродота упоминается скифский царь Колаксай). Ибенский — лидийский. Перечислены знаменитые породы коней, а сравнение красивой девушки с лошадью обычно для древнегреческой поэзии. Орфрия . — Вероятно, имеется в виду богиня Артемида Орфия («Восходящая» — эпитет Артемиды в Спарте и Аркадии). Абтис — то ли эпитет Артемиды, то ли неизвестное божество. Ксанф — река в Малой Азии.

«Я несу тебе с молитвой…» — Кипер (кипериск) — осоковое растение.

«Звонкоголосые, нежно поющие девы…». — Эти стихи писатель эллинистической эпохи Антигон Каристский цитирует с таким замечанием: «Когда самцы гальционы (зимородка) становятся слабыми от старости и уже не могут летать, то самки берут их на крылья и несут на себе. И то, что говорит Алкман, совпадает с этим. Он говорит, что слаб от старости и не может ни двигаться вместе с хором, ни принимать участие в плясках девушек».

«Нет, не Афродита это…» — Образец так называемого критского гекзаметра, стопа которого отличается от дактилической стопы лишним слогом.

 

СТЕСИХОР

Стесихор (приблизительные даты жизни: 630–550 гг. до н. э.) родился в Сицилии. Настоящее имя поэта — Тисий, прозвище «Стесихор» значит «устроитель… «Гелиос, сын Гиперионов…» — Гелиос — бог Солнца, сын тирана Гипериона.… «…И бо царь Тиндаре и…» — Среди дочерей Тиндарея были Елена, жена Менелая, похищенная Парисом и вступившая после его…

ИВИК

 

Родина Ивика (VI в. до н. э.) — Италия. Как и Анакреонт, Ивик много странствовал и некоторое время жил при дворе самосского тирана Поликрата. Известен современному читателю главным образом по балладе Шиллера, обработавшего античную легенду о смерти поэта от рук разбойников.

В хоровых песнях Ивика большое место занимает эротическая тема.

«Мой Эвриал, синеоких харит дитя..» — Пейто — богиня убеждения, спутница Афродиты и Гермеса.

«На дереве том…» — Яркояубых пурпурниц . — Имеется в виду какая-то птица с пурпурными перьями. Алькион быстрокрылых — то же, что гальцион.

«Из камней гладких ту сушу создали…» — Речь идет о дамбе, соединившей остров Ортигию, часть города Сиракуз (Сицилия), с сушей.

Говорит Геракл — Сыновей Молионы убил я . — Согласно мифу, сыновья-близнецы Молионы, Эврит и Ктеат, племянники эпирского царя Авгия, были убиты, когда сражались против Геракла.

 

КОРИННА

Коринна, беотийская поэтесса (конец VI — начало V в. до н. э.), в своих стихах излагала местные, беотийские предания и героические мифы. На… Состязание Геликона с Кифероном — Геликон — горный хребет на юге Беотии; здесь… Дочери Асопа — Бог реки Асоп, сын Океана, отец двадцати дочерей; имена некоторых из них носили беотийские города.…

ПИНДАР

 

Высшего расцвета торжественная хоровая мелика достигла в творчестве Пиндара (521–441 гг. до н. э.). Он знаменит своими песнями, прославлявшими победителей общегреческих конных состязаний. Оды-славословия поэт писал по заказу отдельных лиц или общин. Оды изобилуют мифологическими именами и ассоциациями, отличаются выспренним языком и сложными стихотворными размерами. Обычно пиндаровская ода развивает какую-нибудь общую мысль, вплетая в общее рассуждение хвалу предкам победителя и мифологические образы, непонятные нынешнему читателю без множества комментариев. Гораций сравнивал речь Пиндара с разлившимся потоком:

 

Как с горы поток, напоенный ливнем,

Сверх своих брегов устремляет воды, -

Рвется так, кипит глубиной безмерной

Пиндара слово…

 

Оды Пиндара членятся на строфы, антистрофы и эподы. Строфы и антистрофы исполнялись разными полухориями и ритмически повторяли друг друга. Эподы (припевы) имели свою, тоже повторявшуюся ритмическую систему. Оды Пиндара называются олимпийскими, истмийскими, пифийскими, немейскими — в зависимости от места игр, победитель которых прославлялся поэтом. Кроме 45 полных эпиникиев (песен в честь победителя), до нас дошли отрывки из френов (плачей) и сколиев (застольных песен) Пиндара, но отрывки эти слишком малы, чтобы дать ясное представление о работе поэта в других жанрах.

Пиндар много путешествовал. Он жил в Фивах, в Афинах, в Сицилии, в Македонии, на острове Эгине и, возможно, побывал в Египте.

Вступление к первой истмийской оде — Делос… пусть на меня не гневится… — На острове Делосе находилось святилище Аполлона, бога муз. Кеос — один из Кикладских островов. Кадмейская страна — Фивы; основателем Фив считался Кадм. Сын был Алкменой здесь рожден. — Речь идет о Геракле. У псов Герионовых лютых. — Имеется в виду десятый подвиг Геракла — похищение коров трехголового чудовища Гериона. Иолай — племянник и спутник Геракла. Кастор — один из Диоскуров.

Первая пифийская ода — Гиерон Этнейский — сицилийский тиран, правивший сначала в Геле, затем в Сиракузах. В 476 году до н. э. Гиерон основал город Этну, а в 470 году, одержав победу на пифийских играх, велел глашатаям называть себя Гиероном Этнейским (а не Сиракузским). При дворе этого тирана некоторое время жил Пиндар. Его прославления Гиерона Этнейского пародировал в своей комедии «Птицы» Аристофан. Дремлет Зевса орел… — Зевса изображали обычно со щитом (эгидой) и опустившим крылья орлом. Ты ему на главу… — Эти слова обращены к лире. Сын Латоны — Аполлон. Стоглавый Тифон — сын Тартара и Геи, предводитель титанов, боровшихся против Зевса. Пещера в горах… Киликийских. — Киликия — страна в Малой Азии. Кумские скалы. — Кумы — город в Италии. Сицилийской земли пределы… — По Гомеру, поверженный и скованный Тифон находится в Киликии. Пиндар переносит его в Италию и Сицилию, соединяя два разных варианта мифа, по одному из которых Тифон был придавлен Везувием, по другому — Этной. Страшный ток Гефеста — огонь. Я хочу одного лишь мужа воспеть — Гиерона Этнейского. Стрелы моих врагов — Вероятнее всего, Пиндар имеет в виду других поэтов, живших при дворе Гиерона. Сколько тяжких походов и битв — намек на победы Гиерона над карфагенянами в 480-м и этрусками в 473 году. Повторил Филоктетов рок . — Филоктет, получивший в дар от Геракла стрелы и лук, был укушен змеей. Рана распространяла невыносимое зловоние, и греки, плывшие на Троянскую войну, высадили Филоктета на острове Лемносе. Но впоследствии они вынуждены были обратиться к нему за помощью, и от руки Филоктета пал Парис, что решило исход Троянской войны. Пиндар сравнивает Гиерона с Филоктетом, по-видимому, потому что сицилийский тиран страдал болезнью почек и, например, битвой при Агригенте руководил, не сходя с носилок. Сын Поанта — Филоктет, Дейномен — сын Гиерона, правитель основанной его отцом Этны. Он заветы Гилла хранит — Гилл, сын Геракла, считался родоначальником дорийских (западных) племен греков, как и упоминаемый дальше Памфил, сын Эгимия. Возле вершин Тайгетских… — Тайгет — гора на Пелопоннесе. Амиклы — древняя столица Лаконии. С Пинда сойдя… — Пинд — горный хребет, отделявший Фессалию (восточная часть Северной Греции) от Эпира (западная ее часть). Пиндар говорит здесь о переселении дорийцев из Фессалии в Пелопоннес. Тиндара детям — Диоскурам. Близ Аменской струи . — Амен — река, на берегу которой стоял город Этна. Пусть же в домах остается пуниец, смолкнет тирренов военный клич! — Пунийцы — карфагеняне, тиррены — этруски. Те и другие были постоянными врагами сицилийцев. Кумский морской бой. — В битве при Кумах Гиерон одержал победу над этрусками. Воспев Саламин. — В знаменитом морском сражении близ острова Саламина афиняне победили персов в 480 году до н. э. По преданию, в тот же день сицилийцы одержали победу над карфагенянами. Песню… про бой Киферонский. — В битве при городе Платеях, неподалеку от горы Киферона, сражавшиеся с персами греческие войска возглавлял спартанский царь Павсаний, и поэтому «песня про бой Киферонский» адресуется Спарте. Гимеры берег . — Победу над карфагенянами в 480 году до н. э. Гиерон одержал на реке Гимере. В честь Дейномена храбрых сынов . — Гиерона и его младшего брата Гелона звали Дейноменами. Это же имя носил, как мы знаем, сын Гиерона. О Крезовой ласке. — Крез — лидийский царь VI века до н. э., славившийся богатством, щедростью и добротой. Фаларис — агригентский тиран VI века до н. э., известный своей жестокостью. Существует предание, что Фаларис сжигал людей в изготовленном для этой цели медном быке.

Девятая пифийская ода . — Коневластной Кирены красу . — Кирена — город в Ливии, названный так по имени дочери Гипсея, которую полюбил Аполлон и увез из Фессалии в Ливию. Прославляя победу Телесикрата из Кирены, Пиндар обращается к мифам, связанным с Ливией. Делийского гостя — Аполлона. Он тогда горделивых лапифов царем был… — Гипсей, сын Пенея и Креусы, дочери Океана и Геи, был царем лапифов. Лапифы — мифическое племя, воевавшее с кентаврами — полулюдьми-полулошадьми. Хирон — сын Крона и Филиры, наиболее разумный среди кентавров. И в Пифоне божественном, ныне… — Пиндар возвращается к победе Телесикрата в пифийских играх. Как из Дельф — в край родной . — Пифийские игры происходили близ города Дельф, на Криссейской равнине. Эврисфей — мифический царь, служа которому Геракл совершил свои двенадцать подвигов. Амфитрион — муж Алкмены, в отсутствие которого она родила от Зевса Геракла. Кадмейцев посеянных гость… — Амфитрион бежал вместе с Алкменой в Фивы к своему дяде Креонту, а предками фиванцев считались вооруженные люди, выросшие из посеянных Кадмом зубов дракона. Вод диркейских . — Дирка — река в Фивах. Ификлей — сын Амфитриона и Алкмены, сводный брат Геракла. Старец морской — Нерей. На играх глубокодолинной земли . — Имеются в виду немейские игры, происходившие на Немейской долине. Расскажу, как за дочерью славной Антея… — Древним властителем Ливии считался герой греческой мифологии Антей, сын Посейдона и Геи, и поэтому в прославление ливийца Телесикрата вставляется рассказ о замужестве дочери Антея. Любопытно, что о стечении домогавшихся ее руки женихов говорится после слов: «Каждая дева… супругом тебя, Телесикрат, или сыном мечтала иметь». Такие ассоциативные переходы к мифологии очень свойственны стилю Пиндара. Ирасы — город в Ливии, центр одноименной области. Всем своим сорока восьми девам… — По более распространенному варианту мифа, у аргосского царя Даная было не сорок восемь, а пятьдесят дочерей. Сказание о Данае и Данаидах послужило темой одной из трагедий Эсхила.

 

БАКХИЛИД

Бакхилид — младший современник Пиндара и, как автор эпиникиев, его подражатель и соперник на состязаниях. Не отличаясь пиндаров-ской глубиной мысли,… Юноши, или Тесей — Драматическая баллада для солистов и хора. Тесей (Тезей) —… Молитва Нике — Ника — богиня победы. Считалась дочерью тирана Палланта. Картея — город на острове Кеосе, родине…

ПРАКСИЛЛА

 

Праксилла (середина V в. до н. э.) славилась своими застольными песнями, но писала также дифирамбы и гимны. До нас дошло лишь несколько отрывков.

«Вспомни то, что сказал…» — Адмет — царь города Фор в Фессалии, любимец Аполлона и Геракла.

«Вот что прекрасней всего…» — Первая строка представляет собой прямую речь Адониса, любимца Афродиты, растерзанного вепрем. Фрагмент из эпического гимна Адонису.

 

 

ЯМБЫ

 

АРХИЛОХ

Архилох (VII в. до н. э.) считается основоположником ямбической поэзии, характерными чертами которой были простота, обыденность языка и… «Я — служитель царя Эниалия…» — Эниалий — прозвище Ареса, бога войны.… «В остром копье у меня…» — Исмар — город на фракийском побережье, находившийся неподалеку от острова, Фасоса.…

СЕМОНИД АМОРГСКИЙ

Семонид Аморгский (VII в. до н. э.) родился на острове Самосе, а «Аморгским» назван потому, что основал колонию на острове Аморге, возглавив партию… «Внимай, дитя…» — Этот и следующий отрывки-o ямбические варианты… «Различно женщин нрав…» — Женоненавистническая поэма Семонида отразила господствовавший, по-видимому, в Греции VII–VI…

ГИППОНАКТ

Гиппонакта (VI в. до н. э.) называют еще «Клазоменским», потому что, бежав из родного Эфеса, он поселился и прожил всю свою жизнь на острове… Главная тема Гиппонакта — бедность, тяжелая нужда. Как и Архилох, Гиппонакт —… «Кандавл по-меонийски…» — Меония — старое название Лидии (Малая Азия). Кандавл — мифологический лидийский герой, образ…

ЭЛЕГИИ, ЭПИГРАММЫ

 

КАЛЛИН

 

Каллин Эфесский (VII в. до н. э.) считается литературным родоначальником элегии, особого жанра греческой лирики. Из произведений Каллина до нас дошло всего несколько отрывков. Помещенные здесь стихи написаны в связи с вторжением киммерийцев в Малую Азию и обращены к эфесской молодежи.

 

ТИРТЕЙ

 

О Тиртее существует предание, ненадежное как источник биографических данных; но любопытное содержащейся в нем оценкой творчества поэта. Согласно этому преданию, спартанцам во время их войны с мессенцами (вторая половина VII в. до н. э.) дельфийский оракул велел попросить военачальника у афинян. Издеваясь над спартанцами, афиняне будто бы отправили к ним хромого школьного учителя Тиртея. Но оказалось, что тот стоит хорошего полководца. Тиртей поднял дух спартанцев своими песнями, и Спарта одержала победу в войне. Кроме воинственных элегий, Тиртей писал маршевые песни — эмбатерии.

«Сам ведь Кронион…» — Гераклиды — потомки Геракла, которыми считали себя древние правители Спарты, пришедшие на Пелопоннес («земля Пелопа») из Дориды, где и находился упомянутый здесь город Эриней.

«Так как потомки вы все…» — См. предыдущее примечание.

«Яне считаю достойным…» — Красавец Тифон — сын троянского царя Лаомедонта, возлюбленный богини утренней зари Эос. Кинир — царь острова Кипра, любимец Аполлона. Пелоп — внук Зевса, мифический правитель Пелопоннеса. Адраст — мифический аргосский царь.

 

СОЛОН

 

Солон (начало VI в. до н. э.) — известный афинский государственный деятель, пропагандировал свои социальные реформы и в поэтическом творчестве. Законодательство Солона означало переход от государства родовой аристократии к государству имущих, когда частная соб ственность, вырастая внутри родовой, общинной, создавала угрозу кабалы для обнищавших членов рода. Проведенное Солоном разделение граждан по имущественному цензу предоставило некоторые политические права мелким свободным производителям — виноградарям, ремесленникам, сельским хозяевам и позволило этому сословию больше эксплуатировать рабов и неимущих свободных граждан.

Отдельные строки, дошедшие до нас под именем Солона, мы находим и среди стихов Феогнида. Такие совпадения объясняются тем, что уже в древности точно не знали, кто автор некоторых популярных, часто цитировавшихся стихов.

Саламин — Афиняне, рассказывает Плутарх, неоднократно пытались отвоевать у мегарцев захваченный теми остров Саламин, но каждая такая попытка кончалась неудачей. Безуспешные сражения разоряли Афины, и был издан закон, запрещавший под страхом смертной казни высказываться за возобновление спора о Саламине. Тогда Солон притворился сумасшедшим и, выйдя на рынок, прочел во всеуслышание элегию, призывавшую к борьбе за Саламин. Афиняне начали войну и, выиграв ее под руководством Солона, вернули себе Саламин. Фолегандрием иль сикинитом — то есть жителем Фолегандра или Сикина, маленьких островов.

Благозаконие — Наивно было бы думать, что строки, осуждающие рабство, направлены против рабовладельческого строя как такового. Реформы Солона защищали беднейших свободных граждан от произвола родовой знати, которая закабаляла их и превращала в рабов.

К Мимнерму — Стихотворение Мимнерма Колофонского, где тот выражает желание дожить лет до шестидесяти.

К Фоку — Это стихотворение цитирует Плутарх, говоря об отвращении Солона к тирании.

«Моей свидетельницей…» — Я убрал с нее позор… столбов. — Солон освободил должников от долгов, в знак чего были убраны каменные столбы, отмечавшие отданные в залог участки земли. Другим… свободу дал . — Солон отменил долговое рабство. Уставы общих малым и великим прав… — Законодательство Солона уравнивало в правах богатых и бедных свободных граждан.

 

МИМНЕРМ КОЛОФОНСКИЙ

Родиной Мимнерма (род. около 600 г. до н. э.) малоазиатский город Колофон считается лишь на том основании, что в одном из своих стихотворений поэт… «Вечную, тяжкую старость послал Молневержец Тифону…» — Молневержец — Зевс. По… «Пилос покинув высокий…» — Мимнерм рассказывает о том, как пилосцы основали колонии в Колофоне и Смирне. Нелей — сын…

ФЕОГНИД

До нас дошел целый сборник элегий Феогнида, превышающий по объему наследие любого современного ему (VI в. до н. э.) поэта и всех лириков, ему… «Сын Кронида, владыка…» — Сборник Феогнида открывается традиционными… «Зевсова дочь…» — Ты, что Атридом жертвой была почтена . — Перед отплытием из Авлиды в Трою Атрид (то есть сын Атрея —…

СИМОНИД КЕОССКИЙ

Симонид (556–467 гг. до н. э.) — выдающийся мастер торжественной хоровой песни. Особенно славился своими «плачами» (френами), у древних, вошло даже… Родина Симонида — остров Кеос. Как и Анакреонт, Пиндар, Бакхилид (последний,… Подлинность части эпиграмм, дошедших до нас под именем Симонида, сомнительна, но так же обстоит дело с наследием почти…

КСЕНОФАН

Философ Ксенофан (VI в. до н. э.), по некоторым сведениям, прибыл на склоне лет из родного Колофона в италийский город Элею и основал там так… «Чистый лоснится пол…» — Эти известные стихи Пушкина представляют собой… «Что среди смертных…» — Этот и следующие отрывки принадлежат философской поэме «О природе».

ПАРРАСИЙ

 

Паррасий — один из самых знаменитых греческих живописцев V–IV веков до н. э. В древности восхищались живостью его портретов и точностью рисунка. Дошедшие до нас эпиграммы Паррасия представляют собой авторские надписи к картинам.

 

ХЕРИЛ

 

О Хериле (V в. до н. э.) известно, что он был автором эпической поэмы о персидских войнах.

На гроб Сарданапала — Имя сирийского царя Сарданапала было для греков символом восточной пышности и роскоши.

 

ЭВЕН ПАРОССКИЙ

 

От Эвена Паросского (середина V в. до н. э.) сохранилось лишь несколько эпиграмм.

«Лучшая мера для Вакха…» — Здесь «Вакх» синоним вина, «нимфы» — воды.

 

АНТИМАХ

 

Антимах (вторая половина V в. до н. э.) родился в Колофоне. Автор эпической поэмы «Фиваида», элегической «Лида», а также эпиграмм, в которых отразилась ученость автора, прекрасно знавшего мифологию.

На статуи вооруженной Киприды — Кроталы — трещотки, погремушки. Тритонская богиня — Афина, культ которой был поначалу связан с культом морского божества Тритона.

 

ИОН ХИОССКИЙ

 

Ион Хиосский (умер в 422 г. до н. э.) был автором трагедий, элегий и дифирамбов. Дошедшие до нас сборники греческой лирики иногда путают его произведения со стихами его тезки — Иона Эфесского. Помещенные здесь двустишия представляют собой вольные переводы Пушкина: первое — мелического фрагмента, второе — заключительных строк элегии, сохранившейся полностью.

 

ИОН ЭФЕССКИЙ

 

Точное время жизни Иона Эфесского неизвестно, но из помещенных здесь эпиграмм видно, что умер он позднее Эврипида (480–406 гг. до н. э.).

Эврипиду — Кончил ты дни, послужив пищей волчатникам-псам . — По недостоверному преданию, Эврипид был растерзан собаками, когда возвращался ночью от ключницы македонского царя Архелая с любовного свидания. В Пеллейской земле — то есть в Македонии, столицей которой был город Пелла.

 

ПЛАТОН

 

Платон (427–347 гг. до н. э.), знаменитый философ-идеалист, был одним из крупнейших греческих поэтов и мастеров прозы. Отрицательно относясь к художественному творчеству как теоретик, Платон на практике показал себя одаренным художником — и в своих философских диалогах, и в двадцати пяти эпиграммах нефилософского содержания.

Астеру — Имя «Астер» значит по-гречески «звезда».

Диону Сиракузскому — Стихотворение посвящено памяти сиракузского тирана Диона, с которым Платон дружил. Гекуба — жена троянского царя Приама, потерявшая в войне почти всех своих детей и мужа. Благих осуществленье надежд — Дион пришел к власти, свергнув другого тирана — Дионисия-младшего.

Эретрийцам, умершим в Персии — В первую греко-персидскую войну жители эвбейского города Эретрии были угнаны неприятелем в Персию. Сузы — столица одной из персидских провинций, зимняя, резиденция персидских, а впоследствии парфянских царей. Экбатана — главный город Мидии, летняя резиденция царей.

«Золото некто нашел…» — Эта и следующая эпиграммы составляют такую же пару, как две предыдущие эпитафии: в обоих случаях Платой дает две вариации одной темы.

Эпитафии — К трону Миноса — По позднейшим сказаниям, критский царь Минос, сын Зевса и Европы, был судьей в царстве мертвых.

Аристофану — О том, что Платон очень любил и ценил великого комедиографа Аристофана, свидетельствует и платоновский диалог «Пир».

Дар Лаиды — Лаида (Лаиса) — красавица гетера, которой посвящено множество греческих и латинских эпиграмм. Переложением французского перевода одной латинской эпиграммы IV века н. э. и является стихотворение Пушкина «Лаиса Венере, посвящая ей свое зеркало» (1814 г.):

 

Вот зеркало мое — прими его, Киприда!

Богиня красоты прекрасна будет ввек,

Седого времени не страшна ей обида:

Она — не смертный человек;

Но я, покорствуя судьбине,

Не в силах зреть себя в прозрачности стекла,

Ни той, которой я была,

Ни той, которой ныне.

 

Надписи — Вместо алого меда я из амфоры своей воду студеную лью — Амфоры служили сосудами не для воды, а для вина, меда или масла.

На «Афродиту» Праксителя — Афинский скульптор Пракситель изваял статую Афродиты по заказу книдян, жителей малоазиатского города Книдоса (Книда). Воспламенен был Арей . — Имеется в виду миф о любовной связи между Афродитой и богом войны Аресом. Выслушать суд над собой . — Имеется в виду суд Париса, отдавшего Афродите знаменитое яблоко раздора.

«Только в тенистую рощу вошли мы…» — Сына Киферы, малютку… — Речь идет об Эроте.

 

ГЕГЕСИПП

 

О жизни и деятельности Гегесиппа (по-видимому, конец V — начало IV в. до н. э.) никаких достоверных сведений не сохранилось.

На гроб Тимона — Тимон — известный афинский мизантроп, жил в V веке до н. э. Эпиграммы на Тимона писали и другие греческие авторы. Это была такая же неоригинальная тема, как «Телка» Мирона или «Афродита» Праксителя.

 

ЭВЕН АСКАЛОНСКИЙ

 

Эвен Аскалонский жил в V веке до н. э. Никаких других сведений о нем не сохранилось.

 

ДЕМОДОК

 

Никаких достоверных сведений об этом авторе IV века до н. э. нет.

 

КРАТЕТ ФИВАНСКИЙ

 

Кратет Фиванский (IV в. до н. э.) — известный философ-киник, ученик Диогена.

 

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ ЭПОХИ ЭЛЛИНИЗМА (IV–I BEКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ)

 

МЕНАНДР

Менандр (примерные даты жизни: 343–291 гг. до н. э.) — известный писатель, автор бытовых комедий. «Честь вам, два сына Неокла…» — Два сына Неокла — Имя «Неокл» носили отцы двух…  

ЭРИННА

 

Предание связывает Эринну с Сапфо, называя их подругами. В действительности Эринна жила гораздо позднее, чем Сапфо, в IV веке до н. э. Не дошедшая до нас эпическая поэма Эринны «Прялка» высоко ценилась александрийскими поэтами, которые даже сравнивали ее с «Илиадой» и «Одиссеей». Родина Эринны — остров Тенос, один из Кикладских островов.

«Рыба помпил!..» — Рыба помпил — рыба-лоцман.

Эпитафии Бавкиде — То, что эпитафий две и обе одинаковой длины, показывает, что предназначались они для двух надгробных столбов (стел), стоявших по обе стороны урны.

 

АДЕЙ

 

Адей (356–323 гг. до н. э.) — современник Александра Македонского.

Эврипиду — Адей опровергает ходячую легенду о смерти Эврипида. Аретуса — город в Македонии.

На Певкеста — Певкест — полководец Александра Македонского, спасший однажды царю жизнь и назначенный за это наместником в Персии. Добер — город в Македонии. Пеонийский — прилагательное от «Пеония» (название области в Македонии).

На гемму Трифона — Галена — нимфа, олицетворяющая спокойное море.

 

ФАЛЕК

 

Фалек, по-видимому, современник Александра Македонского. Известен изобретением одиннадцатисложного стиха, названного впоследствии его именем — «фалеков стих» и очень любимого Катуллом.

На памятник Ликона — Образец фалекова стиха. Ликон — комик, жил при Александре Македонском.

 

ФИЛЕТ КОССКИЙ

 

Филет Косский (примерные даты жизни: 340–285 гг. до н. э.) — известный в эллинистическую и римскую эпоху автор любовных элегий. Вторая из помещенных здесь эпиграмм написана ямбическим триметром — размером, обычным для драматической поэзии.

 

ПОСИДИПП

Посидипп (III в. до н. э.) — эпиграмматист, родом из Сицилии. Застольная — Кекропов сосуд — то есть сосуд аттический (Кекроп —… Девушке — Пафия — Афродита. Эпитет связывает эту богиню с Пафосом, городом на Кипре, одним из центров ее культа.

ФЕОКРИТ

Годом рождения Феокрита, крупнейшего представителя буколической поэзии (от греческого «буколос» — «пастух, пасущий коров и быков»), принято считать… «С белою кожею Дафнис…» — Имя Дафнис пришло в буколическую поэзию из… «Дафнис, ты дремлешь…» — Приап — бог садов и полей, покровитель козопасов и виноградарей.

КАЛЛИМАХ

Каллимах родился в 310 году до н. э. в Кирене, греческом торговом городе на северном побережье Африки. Был сначала учителем, потом, своей… Приношение Серапису — Серапис — одно из главных божеств Египта в эпоху… Веренике — Вереника (Береника) — жена царя Птолемея Эвергета, преемника Филадельфа. «Царедворцем в точном значении…

ГЕДИЛ

 

Гедил — поэт III века до н. э. Сохранилось около десяти его эпиграмм.

Эпитафия флейтисту Феону — Была свободно переведена Пушкиным, снабдившим свой перевод пометкой «Из Афенея» (1833 г.):

 

Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров

Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил

И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей

Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон.

Славил и Вáтала он, молодого красавца: прохожий!

Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй, Феон!

 

Фимела — возвышение посреди орхестры, той части греческого театра, где находились хор и актеры. Эвпалам — «прекраснорукий», человек с искусными руками. Главка — женщина-композитор III века до н. э., уроженка острова Хиоса.

Приношение Киприде — Эта эпиграмма была вольно, современными стихами с рифмами, переведена К. Н. Батюшковым в 1817–1818 годах:

 

Свершилось: Никагор и пламенный Эрот

За чашей Вакховой Аглаю победили…

О, радость! Здесь они сей пояс разрешили,

Стыдливости девической оплот.

Вы видите: кругом рассеяны небрежно

Одежды пышные надменной красоты;

Покровы легкие из дымки белоснежной,

И обувь стройная, и свежие цветы:

Здесь все развалины роскошного убора,

Свидетели любви и счастья Никагора!

 

 

АСКЛЕПИАД САМОССКИЙ

Асклепиад Самосский (III в. до н. в.) — один из наиболее знаменитых поэтов александрийской эпохи. Главная тема его стихов — любовь. До нас дошло… «Тихо, венки мои, здесь…» — Эта эпиграмма, в числе других стихотворений из…  

АЛЕКСАНДР ЭТОЛИЙСКИЙ

 

Александр Этолийский (приблизительные даты жизни: 315–239 гг. до н. э.) родился в этолийском городе Плевроне, сотрудничал в Александрийской библиотеке. Считался знатоком трагедии и пробовал свои силы в этом жанре.

 

ЛЕОНИД ТАРЕНТСКИЙ

Леонид Тарентский (III в. до н. э.) — один из самых одаренных поэтов эпохи, эллинизма. В отличие от многих других авторов александрийской школы,… Приношения тарентинцев Афине — Из текста обеих эпиграмм видно, что они… Приношение Пирра Афине — Пирр — эпирский царь, разбивший в 274 году до н. э. войско македонского царя Антигона Гоната.…

СИММИЙ

 

Помещенные здесь эпиграммы приписываются одними СиммиюФи-ванскому, современнику Сократа и Платона, другими — с большим основанием — Симмию Родосскому, поэту и грамматику III века до н. э.

Софоклу — Эпиграмма посвящена второму из трех знаменитых греческих трагиков. Плющ ахарнийский — Плющом увенчивали победителей драматических состязаний. Ахарны — один из округов Аттики.

Платону — Имя Платон было, по некоторым сведениям, прозвищем (от греческого «платюс» — «широкий»), которое придумал Сократ, настоящее же имя знаменитого философа — Аристокл.

 

ДИОСКОРИД

От поэта Диоскорида (III в. до н. э.) до нас дошло около сорока эпиграмм, среди которых — несколько эпитафий поэтам, свидетельствующих об… «Сводят с ума меня…» — Последняя строка эпиграммы имеет в виду миф о царе… «В белую грудь…» — На ночном празднестве в честь Адониса, финикийского божества, олицетворявшего умирающую и…

АНИТА

 

Во вступительном стихотворении к своему «Венку» — сборнику греческих эпиграмм — Мелеагр Гадарский, перечисляя поэтов, чьи «цветы» вплетены в венок, называет в первую очередь «лилии Аниты». Биографических сведений об этой поэтессе III века не сохранилось.

«Видишь, как важно…» — Эта и следующая эпиграммы являются, по-видимому, надписями к изображениям.

«Перед кончиной, обняв дорогого отца…» — В этой эпиграмме речь идет не об одной из девяти муз (Эрато звали музу любовной поэзии), а о девушке по имени Эрато.

Трем милетским девушкам, убившим себя при нашествии галатов — Милет — был взят галатами в 278 году до н. э.

Эпитафия рабу — Ман — распространенное среди рабов имя.

 

АЛКЕЙ МЕССЕНСКИЙ

Алкей Мессенскжй (конец III — начало II в. до н. э.) — современник македонского царя Филиппа III (время правления: 221–179 гг. до н. э.), который… «Без похорон и без слез…» — В 197 году до н. э., когда большинство греческих…  

СИМОНИД МАГНЕСИЙСКИЙ

 

Симонид Магнесийский — историк одного из эллидистических царей, Антиоха III, занимавшего сирийский престол с 224 по 187 год до н. э.

 

БИОН

 

Бион (II в. до н. э.) — последователь Феокрита, буколический поэт. Ему приписываются сравнительно большая поэма «Плач об Адонисе», фрагмент поэмы «Ахилл и Дейдамея» и восемнадцать мелких стихотворений. Родина Биона — Смирна.

«Геспер, ты светоч златой Афродиты…» — Геспер — название планеты Венеры, когда она восходит вечером.

 

МОСХ

 

В «Плаче о Бионе», который приписывается Мосху, автор говорит о себе как об уроженце Авсонии (Южная Италия). Византийский автор X века Свида называет Мосха сицилийцем. Кроме «Плача о Бионе», под именем Мосха до нас дошли маленькие поэмы «Европа», «Эрос-беглец» и «Мегара» и четыре эпиграммы. По всей вероятности, Мосх — современник Биона.

Плач о Бионе — Как пишет исследовательница и переводчица греческой буколической поэзии М. Е. Грабарь-Пассек, «вся хронология в этом „Плаче“ настолько спутана (так, о смерти Биона плачет не только Феокрит, но и жившие еще раньше Филет и Асклепиад Самосский) и сам „Плач“ настолько подражателен и компилятивен, что делать из него какие-либо выводы (биографического характера. — С. А.) невозможно». Ныне алейте от горя вы, розы, и вы, анемоны — намек на «Плач об Адонисе» Биона, где скорбь Афродиты описана, в частности, такими стихами:

 

Столько же слез проливает она, сколько крови Адонис,

Но, достигая земли, расцветает и то и другое.

Розы родятся от крови, из слез анемон вырастает.

 

Дорийская песня — здесь в смысле: пастушеская песня, буколика. Девы Эагровы — музы, Эагр — супруг музы эпической поэзии Каллиопы, отец Орфея. Бистонские края — Фракия; бистоны — фракийское племя. Паны, приапы . — Необычное множественное число объясняется, по-видимому, тем, что в эллинистическую эпоху образы Приапа и Пана распались и слились с какими-то мелкими божествами; недаром в этом же ряду упомянуты сатиры — похотливые козлоногие божества. Эхо — нимфа, возлюбленная Пана. Сирена — одна из трех сестер, превращенных Деметрой в птиц. В отличие от «Одиссеи», где сирены выступают в роли соблазнительниц, в эллинистической поэзии они изображаются плачущими. Аэдона (соловей), Хелидона (ласточка), Алькиона (зимородок) и Кеикс — мифологические герои, превращенные в птиц. Мемнонова птица — Спутники сына Эос (богини зари) Мемнона, убитого Аполлоном, были превращены в птиц, которые жалобно кричали над его могилой. Галатея — нимфа, которую преследовал безнадежно влюбленный в нее киклоп (одноглазый великан) Полифем. Мелеса — река близ Смирны, вытекающая из пещеры, где, по поверью, слагал свои песни Гомер. Из ключей пагасидских . — Имеется в виду Гиппокрена, источник на вершине горного хребта Геликона в Беотии, образовавшийся от удара копыта коня Пегаса и обладавший чудесным свойством вдохновлять поэтов. Дочь Тиндарея — Елена, сын Фетиды — Ахилл. Аскра — беотийское селение, родина поэта Гесиода. Лес беотийский тебя, а не Пиндара жаждет услышать . — Привожу комментарий переводчицы: «Почему здесь упомянуты „беотийские леса“, неясно: Беотия не богаче лесами, чем многие другие области Греции, а Пиндар не был поэтом, воспевавшим именно леса». Ни о певце своем Теос… — Теосский певец — Анакреонт. Сикелид — поэт Асклепиад Самосский, названный здесь по отцу. Ликид — по-видимому, поэт Досиад Критский. Галет — местность и река на острове Косе. Яд, о Бион, прикоснулся п устам твоим . — Никаких других сведений о том, что Бион был отравлен, нет. Дике — богиня справедливости. Алкид — Геракл, чьим двенадцатым подвигом было сошествие в подземное царство. Родом она сицилийка . — Кора (Персефона) названа сицилийкой, по-видимому, потому, что Плутон (Плутей) похитил ее на склонах горы Этны. Орфей, Эвридика — герои известного мифа. Когда Эвридика умерла от укуса змеи, ее муж, певец Орфей, спустился в подземное царство и растрогал музыкой владычицу преисподней Персефону, которая разрешила ему вернуть Эвридику на землю.

«Факел и лук отложив…» — По всей вероятности, описание какого-то произведения изобразительного искусства. Деó — одно из имен богини Деметры. Бык Европы — Зевс, который похитил финикиянку Европу, превратившись в быка.

 

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ РИМСКОЙ И ВИЗАНТИЙСКОЙ ЭПОХ (I–VI ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ)

 

АНТИПАТР СИДОНСКИЙ

От Антипатра Сидонского (II–I вв. до н. э.) сохранилось около ста эпиграмм. Некоторые из них, признанные теперь произведениями этого поэта,… Нереиды на развалинах Коринфа — После разрушения Коринфа римлянами в 146 году…  

ФИЛОДЕМ

Филодем (I в. до н. э.) — известный эпикуреец, писавший и латинскую прозу. До нас допито более тридцати его греческих эпиграмм — главным образом о… Молитва о плаванье — Ино — дочь Кадма; как морское божество она почиталась под… На гетер — Сами уж мойры, должно быть, назвали меня Филодемом — Имя «Филодем» можно перевести как «любящий Демо».…

МЕЛЕАГР ГАДАРСКИЙ

Мелеагр (I в. до н. э.) составил первую антологию греческих поэтов — «Венок». В стихотворном вступлении к этому сборнику Мелеагр называет сорок… Жил Мелеагр сначала у себя на родине, в Палестине, где получил хорошее… Фанион — Геллеспонтский пролив — нынешние Дарданеллы.

АРХИЙ МИТИЛЕНСКИЙ

 

Тридцать пять эпиграмм, сохранившихся под именем Архия, принято приписывать не Архию из Антиохии, в защиту которого произнес одну из лучших своих речей Цицерон, а тезке цицероновского подзащитного, жившему, как и он, в I веке до н. э., - Архию из Митилен. Ряд эпиграмм Архия представляют собой надписи к скульптурам.

 

ГАЛЛ

 

Возможно, что автором помещенной здесь эпиграммы был Гай Корнелий Галл (род. в 69 г. до н. э.), друг Вергилия, посвятившего ему некоторые разделы сельских поэм, тот самый Галл, о котором сочувственно упоминают и Пропорций, и Овидий, и Марциал.

На кубок с изображением Тантала — Мифический царь Фригии Тантал за разглашение тайн Зевса был наказан низвержением в Аид и вечной жаждой: он стоял по горло в воде, но как только он собирался сделать глоток, вода отступала. Ручка кубка, которому посвящена эпиграмма, представляла собой, по-видимому, изображение Тантала, припадающего губами к краю этого же сосуда.

 

 

ГРЕЧЕСКИЕ ПОЭТЫ РИМСКОЙ И ВИЗАНТИЙСКОЙ ЭПОХ

(I–VI ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ)

 

АНТИПАТР ФЕССАЛОНИКСКИЙ

Македонянин Антипатр (I в. до н. э. — I в. н. э.) долго жил в Риме, где пользовался покровительством тестя Юлия Цезаря, влиятельнейшего Люция… Водяная мельница — Это стихотворение приводит в «Капитале» Карл Маркс. Говоря… О девяти поэтессах — Сапфо, Коринна, Праксилла, Эриина и Анита — представлены в нашем сборнике. Телесилла — поэтесса…

АЛФЕЙ

 

Алфей (I в. до н. э. — I в. н. э.) — современник Антипатра. Груоть о былом величии Греции, прозвучавшая в стихотворении Антипатра Фессалоникского об острове Делосе, была едва ли не главным мотивом эпиграмм Алфея.

На «Илиаду» Гомера — Страны обеих земель — то есть и Европы и Азии.

На гроб Фемистокла в Магнесии — В Магнесии, где Фемистокл умер, находился, собственно, не гроб, а только памятник, ибо похоронен был этот знаменитый афинянин в родном Пирее. Тема стихотворения — победа Фемистокла над Ксерксом при Саламине.

Аргос — Слава угасла героев — Главной силой греков в Троянской войне были аргосцы во главе с царем Агамемноном. Дело божественных рук — Стену вокруг Трои построили, по мифу, боги Посейдон и Аполлон. Но оказался сильней этот город — Имеется в виду, по-видимому, не Новый Илион, построенный неподалеку от разрушенной Трои, а то, что слава воспетого Гомером города оказалась долговечней, чем его стены.

Рим — Эта эпиграмма была откликом на внешнеполитические успехи Августа. «Я расширил, — писал Август, — границы всех провинций римского народа, смежных с племенами, не подчинявшимися нашей власти. Мой флот поднялся по Океану до устья Рейна, на Восток до границ кимвров, куда до сего времени не доходил ни один римлянин ни по морю, ни по суше».

Микены — Микены — город в Арголиде, где сохранялись остатки монументальных построек древнейшего, микенского периода истории Греции, которым, по-видимому, и обязан своим рождением миф о киклопах.

Остров Делос — Эпиграмму Антипатра, на которую ссылается Алфей.

 

РУФИН

 

Под именем Руфина (I в. н. э.) до нас дошло около сорока эпиграмм, почти все — эротического содержания.

Неизвестной — Пифо (Пейто) — Фемида — богиня права и законного порядка. Руки Афины — Афина покровительствовала также ремеслам.

 

АНТИФИЛ ВИЗАНТИЙСКИЙ

Антифил Византийский жил в I веке н. э. До нас дошло пятьдесят его эпиграмм. «К милым отчизны брегам…» — Немезида (Немесида) — богиня, карающая за… Дикеархия — В Дикеархии (греческая колония в Италии, ныне Поццуоли) — была большая гавань с молом, а при императоре…

ОНЕСТ

 

От Онеста (I в. н. э.) до нас дошло несколько эпиграмм.

О сатировской драме — Сатировская драма — особый театральный жанр — возникла благодаря обработке шуточных народных игр, связанных с культом Диониса-Вакха, Участники хора сатировской драмы надевали козьи шкуры и хвосты, выходили полуобнаженными, со взъерошенными волосами. Действие происходило обычно в лесной глуши, где и было обиталище спутников Диониса, сатиров. Предводителем сатиров обычно выступал Силен — воспитатель Диониса. Внешнее оформление сатировских драм, тесно связанных с народными играми в честь Диониса, было гораздо условнее, чем оформление трагедии. Наши сведения о сатировской драме довольно скудны, так как полностью до нас дошла только одна сатировская драма — «Киклоп» Эврипида. Сикион — город на северо-востоке Пелопоннеса, где устраивались вакхические шествия.

 

АВТОМЕДОНТ

 

Полагают, что эпиграммы, дошедшие до нас под именами Автомедонта Этолийского и Автомедонта Кизикского, принадлежат одному лицу и относятся к I веку н. э.

«Жизнь береги, человек…» — Тасос — остров у берегов Карий (Малая Азия). Главным богатством Тасоса были мраморные карьеры. Келесирия — южная часть Сирии.

 

ФИЛИПП ФЕССАЛОНИКСКИЙ

 

Филипп Фессалоникский — поэт I века н. э., составитель сборника эпиграмм.

«Труп Леонида кровавый…» — В «Палатинской антологии» эта эпиграмма стоит рядом с эпиграммой «Леонид Спартанский и персы» Антифила Византийского, которую лишь слегка варьирует.

 

АПОЛЛОНИД

Помещенные здесь две эпиграммы Аполлонида (I в. н. э.) верно-подданнически прославляют покорение римлянами древнейших центров греческой культуры. … «Критским стрелком уязвленный…» — За участие в морском разбое римляне в 67… На орла, появившегося на острове Родосе при Тиберии — Солнечный остров — Родос; был посвящен Гелиосу, богу Солнца.…

ЛОЛЛИЙ БАСС

Лоллий Басс (поэт I в. н. э.), судя по имени, — римлянин. «Золотом течь не хочу…» — Чтобы овладеть Данаей, Европой и Ледой, Зевс… «Кифотарида-болтунья…» — Нестор — мифологический, герой, доживший до глубочайшей старости. Олений век — символ…

ЛУКИЛЛИЙ

От Лукиллия, современника Нерона (I в. н. э.), до нас дошло около ста тридцати эпиграмм, в большинстве своем — сатирических. Творчество Лукиллия… На астролога — Генитура — положение звезд в час рождения. Петосирсис —… На врачей — Исида, Гарпократ (Гор) — египетские боги, почитавшиеся и в Риме.

НИКАРХ

 

Эпиграммы Никарха очень похожи на Лукиллиевы: те же нападки — на врачей, на скряг, на предсказателей, тот же сатирический тон. По-видимому, оба поэта были современниками.

«Вызвал однажды на суд…» — Вариация на тему этого стихотворения есть у Пушкина (пушкинисты считают ее вольной переделкой эпиграммы П. Пелиссона «Трое глухих»):

 

Глухой глухого звал к суду судьи глухого,

Глухой кричал: «Моя им сведена корова».

«Помилуй, — возопил глухой тому в ответ, -

Сей пустошью владел еще покойный дед».

Судья решил: «Почто ж идти вам брат на брата,

Ни тот и не другой, а девка виновата».

 

 

ДИОНИСИЙ СОФИСТ

 

Дионисий Софист жил в I–II вв. н. э.

Пьянице, упавшему под дождем — Вино считалось даром Вакха, дождь — Зевса.

 

ЛУКИАН

 

Лукиана из Самосаты (II в. н. э.) Энгельс назвал «Вольтером классической древности» и «одним из лучших наших источников о первых христианах» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. II, стр. 411). Упадок старой философии, крах старой религии — главная тема творчества этого писателя. Под именем Лукиана, кроме прозаических произведений, до нас дошли две стихотворные пародии на греческую трагедию — «Трагоподагра» и «Быстроног», а также около сорока эпиграмм дидактического и сатирического характера. Впрочем, принадлежность стихотворных текстов Лукиану некоторыми исследователями оспаривается.

О грамматике — Гнев, о богиня, воспой… — начало «Илиады», обычно разбиравшейся на уроках грамматики. Ведь и тобою полны все пути — пародийный намек на поэму Арата (IV в. до н. э.) «Феномены», которая начиналась стихом: «Зевсом полны все дороги, все площади, гавани, воды».

На врача — «Илиада» начинается такими стихами:

 

Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид…

 

(Перевод Н. И. Гнедича)

Морским богам — Кроме известных морских божеств, здесь упоминаются самофракийские боги. Это — кабиры, ведавшие плодородием земли и спасавшие мореходов от бурь. Культ кабиров был распространен главным образом на островах, и в частности, на острове Самофракии.

 

МЕТРОДОР

 

Метродор (IV в. н. э.) — ученый, автор сочинений по астрономии и геометрии, современник императора Константина, перенесшего столицу Римского государства из Рима в Византию. Большинство эпиграмм, дошедших до нас под именем Метродора, представляют собой арифметические задачи.

О жизни — Полемическая переделка эпиграммы Посидиппа.

 

ИМПЕРАТОР ЮЛИАН

Римский император Юлиан (время правления: 361–363 гг. н. э.), прозванный христианами «Отступником», посвятил свои литературные труды идее… На пиво — Пиво, с которым Юлиан познакомился, скорее всего, в Галлии, было…  

ПАЛЛАД

 

Один из самых ярких литературных памятников упадка античной цивилизации — сто пятьдесят дошедших до нас стихотворений Паллада. Паллад жил в Александрии в конце IV и начале V века н. э. Поэт всей душой предан языческим культурным традициям, он с горькой иронией взирает на христиан, чья религия представляется последним эллинам нелепой и варварской. Строки Паллада выделяются среди других эпиграмм этой эпохи особым изяществом языка и стиха.

«Всякая женщина — зло…» — Эти стихи Проспер Мериме поставил эпиграфом к «Кармен».

Ипатии — Ипатия (Гипатия) — женщина-философ, выдающийся математик и астроном, была в 415 году растерзана в Александрии фанатиками-христианами.

На статую Геракла, оирокинутую христианами — Эта и следующая эпиграммы относятся ко времени гонений на языческие культы, усилившихся после антиязыческого эдикта римского императора Феодосия I (время правления: 379–395 гг. н. э.). Трехлунным — Геракл назван потому, что связь его матери Алкмены с Зевсом длилась три ночи.

На статуи богов, перенесенные для христианского культа в дом некоей Марины — Возможно, что oречь идет о младшей дочери императора Аркадия Марине (403–449) и об ее константинопольском дворце, куда могли быть перенесены для христианского культа статуи языческих богов.

Грекам — Последние две строки второго стихотворения намекают, по-видимому, на веру в воскресение Христа.

На грамматику — Вторая и третья эпиграммы имеют в виду начало «Илиады», изучавшееся на первых уроках грамматики. Пентастих — пятистишие.

«Зевс отплатил нам огнем…» — Намек на миф о Прометее, который похитил огонь у Зевса и отдал его людям.

«Спал, говорят, под стеной…» — Возможно, что речь идет о развалинах храма Сераписа, египетского божества, культ которого распространился и в Риме, где его отождествляли с Юпитером. В 391 году храм Сераписа был разрушен христианами.

На хирурга — Здесь греческое слово «гегемон» соответствует, по-видимому, латинскому «прокуратор» (наместник).

На актеров — Первая эпиграмма, намекающая на мифы о превращении Дафны в лавр и Ниобы в камень, была переведена на латинский язык известным римским поэтом Авсонием, современником Паллада.

На монахов — Эпиграмма построена на игре слов. Буквальное значение греческого слова «монах» — «одинокий», «живущий в уединении».

«Нику печальную… видя…» — Ника — богиня победы. Если даже допустить, что речь идет об астрологе IV века Патрикии, то все равно неизвестно, какая победа имеется здесь в виду.

 

ФЕОН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ

 

Феон, под именем которого до нас дошли помещенные здесь эпиграммы, и носивший это имя отец Ипатии, математик конца IV — начала V века, — по всей вероятности, одно и то же лицо.

 

МАРИАН СХОЛАСТИК

 

От Мариана Схоластика (V–VI вв.) до нас дошло шесть эпиграмм.

Предместье Амасии — Амасия — город в Малой Азии, некогда резиденция царей Понта.

 

ЮЛИАН ЕГИПЕТСКИЙ

Юлиан был гиппархом (префектом) Египта при императоре Юстиниане (время правления: 527–565 гг. н. э.). На Демокрита — Демокрит из Абдеры (460–370 гг. до н. э.) — знаменитый… Эпитафии Инатию — Известно, что племянник императора Анастасия Ипатий (здесь он назван: «вождь авсонийцев» , то есть…

АГАФИЙ

 

Агафий, византийский адвокат, поэт и историк, умер в 582 году. Агафий не только писал эпиграммы (их от него осталось около ста), но и составил третью — после сборников Мелеагра Гадарского и Филиппа Фессалоникского — антологию греческих эпиграмм. В сборнике Агафия, озаглавленном «Цикл», материал распределен по тематическим отделам.

Посвящение Афродите — Девять Дафновых книг — сборник поэм Агафия.

Виноделы — Теплые наяды — теплая вода.

Новый Полемон — Эпиграмма обыгрывает названия комедий Менандра. Упомянутая здесь комедия «Хмурый» вышла в русском переводе под названием «Брюзга».

На статую Плутарха — Плутарх Херонейский — знаменитый греческий историк и философ I века н. э., в своих «Параллельных (сравнительных) жизнеописаниях» дает 46 биографий греческих и римских деятелей, сопоставляя каждого римлянина с каким-нибудь греком.

 

МАКЕДОНИЙ

Наши сведения о Македонии, от которого сохранилось 44 эпиграммы, очень скупы. Известно, что он был современником Агафия и имел звание консула. «Был нездоров я вчера…» — Ссылка на Гомера имеет в виду, по-видимому, стихи…  

ПАВЕЛ СИЛЕНЦИАРИЙ

«Силенциарий» — название должности и значит в переводе «блюститель тишины и спокойствия». В этом чине поэт и служил при дворе императора Юстиниана.… Золото и женщины — Прямолинейно-материалистическое истолкование мифа о Данае… Запретная любовь — Приводим вольный перевод Батюшкова:

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ РАЗНЫХ ЭПОХ

 

ЭПИГРАММЫ

На «Илиаду» и «Одиссею» — Лаэртов сын — Одиссей. На «Александру» («Кассандру») Ликофрона — Кассандра — дочь троянского царя… Гиппократу — Гиппократ — знаменитый греческий врач, «отец медицины» — родился около 460 года до н. э.

АНАКРЕОНТИКА В ВОЛЬНЫХ ПЕРЕВОДАХ РУССКИХ ПОЭТОВ

XVIII–XIX ВЕКОВ

«Анакреонтикой» называется собрание греческих стихотворений, написанных в подражание Анакреонту разными авторами в разные времена, преимущественно,… «Мне петь было о Трое…» — Этот и два других ломоносовских перевода взяты из… «Мастер в живопистве первой…» — В Родской стороне — то есть на острове Родосе. Минерва, Венера — Ломоносов называет…

ЛИРИКА РИМА

Римская лирика — это прежде всего пять прославленных поэтов конца Республики и начала Империи: Катулл, Тибулл, Проперций, Гораций, Овидий, а также… До нас не дошло такого всеобъемлющего собрания «малых латинских поэтов», каким… В России живой интерес к римской лирике проявился еще в XVIII столетии. Горация переводили Кантемир. Тредиаковский,…

ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ

 

ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ

Валерий Катулл (87–57 гг. до н. э.) родом из Вероны. Умер в Риме. Первый латинский лирический поэт. Вместе с Тибуллом и Проперцием составляет триаду… «Плачь, Венера…» — Этому стихотворению Катулла подражал Марциал в своей… «Спросишь, Лесбия…» — Кирена — город и область в Ливии. Оракул… Аммона. — Здесь Аммон отождествлен с Юпитером. Батт —…

КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

Квинт Гораций Флакк (65-8 гг. до н. э.) — крупнейший римский поэт-лирик, перенесший на римскую почву размеры древнегреческой (эолийской) лирики.… «Славный внук, Меценат…» — Квириты — римские граждане. Евтерпа —… «Вдосталь снега слал и зловещим градом…» — Кремль святой — Капитолий с храмом Юпитера. Пирры век — время «всемирного…

ОКТАВИАН

 

Октавиан Август (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.) — основатель принципата, положившего начало Римской империи. Под его именем сохранилось несколько стихотворений.

Эпиталама — Идалия — город на Кипре, место культа Венеры.

 

АЛЬБИЙ ТИБУЛЛ

Альбий Тибулл (около 60–19 гг. до н. э.) — римский поэт-элегик, автор двух книг элегий; две другие книги (элегии Лигдама и несколько стихотворений… «Кто же тот первый, скажи…» — Эта элегия — вдохновенный гимн миру и труду. По… «Гений Рожденья идет к алтарям…» — Корнут — друг Тибулла.

СЕКСТ ПРОПЕРЦИЙ

Секст Проперций (около 49–15 гг. до н. э.) — римский поэт-элегик. О его жизни мы знаем немного. Он родился в Умбрии, вероятно, в городе Ассизи, в… «Кинфии глазки меня впервые пленили…» — Иасида — Аталанта; поражала копьем… «Там, где блаженствуешь ты…» — Байи — приморский город-курорт в Кампанье, знаменитый своими горячими (серными)…

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН

Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — около 18 г. п. э.) — крупнейший, наряду с Вергилием и Горацием, римский поэт. Овидий родился в городе Сульмоне… «Жарко было в тот день…» — Семирамида — вавилонская царица, знаменитая умом и… «Ты, что способна создать хоть тысячу разных причесок…» — Вождь микенский и Тантала отпрыск — Агамемнон, получивший в…

ЛУЦИЙ АННЕЙ СЕНЕКА

Луций Анней Сенека (Сенека-младший) родился в г. Кордубе в Испании в 4 или 5 году до н. э., умер в 65 году н. э., вскрыв себе вены по приказу… «Корсика, землю твою…» — Фокея — город в Ионии. Ильва — остров к западу от… «Корсика дикая сжата…» — Древо Паллады — маслина.

МАРК ВАЛЕРИЙ МАРЦИАЛ

Марк Валерий Марциал (около 40 г. — не позднее 104 г.) — крупнейший римский поэт-эпиграммист. Он родился в г. Бильбиле (Испания), долго жил в Риме и… «Исса птички Катулловой резвее…» — Намек на стихи Катулла, посвященные… «Что за причина тебя…» — Атестин и Цивис — адвокаты, современники Марциала. Марон — Публий Вергилий Марон (I в. до н.…

РИМСКИЕ ПОЭТЫ II–VI ВЕКОВ

 

ДЕЦИМ МАГН АВСОНИЙ

 

Децим Магн Авсоний (IV в. н. э.) — один из крупных поэтов позднего Рима, автор поэмы «Мозелла» и многочисленных стихотворений, написанных разными стихотворными размерами; блестящий версификатор и знаток античных стихотворных размеров.

 

КЛАВДИЙ КЛАВДИАН

Клавдий Клавдиан (IV–V вв.) — грек родом из Египта, крупный поэт позднего Рима, автор поэм и многочисленных стихотворений. Сохранившиеся… О старце, никогда не покидавшем окрестностей Вероны — Консулы в Риме…  

ПЕНТАДИЙ

О приходе весны — Стихотворение написано элегическими дистихами, в которых первое полустишие гекзаметра (нечетные строки) повторяется во втором… Нарцисс — Нарцисс — по мифу, сын потока Кефиса и нимфы Лирионы. Дриада —… Могила Ацида — Ацид — река в Сицилии, возникшая, по мифу, из крови Ацида, сына Фавна и его возлюбленной Галатеи,…

МОДЕСТИН

Спящий Амур — Названные в стихотворении десять жертв любви, предлагая наказание Амуру, напоминают об их собственной участи: Федра — влюбилась в…  

ЛИНДИН

 

О возрасте — Лахеса — буквально: «определяющая участь», вторая из трех Парок (Клото, Лахеса, Атропа), прявшая нить человеческой жизни.

 

ТИБЕРИАН

 

«По долине, по поляне пробегал…» — Диона — здесь: Афродита (Венера) (см. «Ночное празднество Венеры», строку 5).

 

ЛУКСОРИЙ

 

Похвала саду Евгеция — Напей — нимфы долин. Дриады — нимфы лесов. Ацидальские девы — грации, с которыми, по преданию, Венера купалась в источнике Ацидалии. (в Беотии). Амом — ароматическое растение, из которого приготовляли целебный бальзам.

 

ВИТАЛ

 

О страсти и вине — В строке 9 намек на похищение Парисом Елены, жены спартанского царя Менелая, послужившее поводом к Троянской войне.

 

 

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ РАЗНЫХ ЭПОХ

Хвала Солнцу — Поднимаются кони — кони огненосной колесницы Гелиоса. Титан — Солнце. Либер — одно из имен Вакха. Тривия — Геката, богиня призраков,… Хвала Луне — Систр — трещотка, род кастаньет. Ночное празднество Венеры — Это стихотворение — один из лучших образцов лирической поэзии позднего Рима. Его авторство…

ЭПИГРАФИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Латинские эпиграфические стихвтворения — своеобразный вид латинской поэзии — взяты из одноименной книги Ф. А. Петровского, изданной издательством АН… «Я — Урс, кто первый…» — Надпись II века н. а. Об игре в стеклянный мяч других… «Родным была мила…» — Эта эпитафия написана различными стихотворными размерами: 1 строка — ямб; 2–3 — гекзаметры; 4 —…