– Ну‑с, Татьяна Александровна, куда едем? – Миша театральным жестом положил руки на руль.
– Вперед! – Я поерзала, поудобней устраиваясь на заднем сиденье.
Между прочим, вполне определенный ответ: узкая дорога меж домов позволяла ехать только прямо.
Машина легко тронулась с места.
– Миша, у нас сегодня напряженный график. Сначала меня следует доставить в парикмахерскую, ту, что в доме Маргариты Вадимовны; затем проводить по магазинам, потом снова привезти к дому Баргомистровых, и уже совсем‑совсем вечером, в полной темноте, потому что раньше не успеем, подбросить поближе к родным пенатам.
У шофера вытянулось лицо. Я решила, что Миша недоволен обещанным «напряженным графиком», оказалось – ничего подобного! Парень, видно, открытый, а посему о причине разочарования выпалил сразу же:
– Я‑то думал, что супердетективы не занимаются глупостями вроде парикмахерских и ходьбы по магазинам!
«Супердетектив» мне, конечно, польстил. Пришлось, однако, объяснить, что и оные «хочут кушать» не меньше простых смертных. А уж выглядеть всегда красивой женщина‑детектив просто обязана.
– К тому же в парикмахерскую и по магазинам мы едем, что называется, по работе: нужно проверить алиби Маргариты Вадимовны.
Кажется, мой исчерпывающий ответ водителя удовлетворил.
– А кстати, Миша, что вы сами думаете по поводу этого убийства?
– Ничего, – Миша даже плечами пожал для убедительности. – Жалко мужика. Я, правда, не знал его, но все равно жалко. Маргарита Вадимовна, как ни зайду в дом, все время в слезах.
– Они были счастливы? – спросила я больше для проформы.
– Думаю, да. Ксюха, правда, мешала им немного – ревновала, что ли, – но, в общем, счастливы.
– Ревновала?!
– Ну… я не так выразился. Она несчастная, эта Ксюха: вечно ей в любви не везло, все какие‑то подлецы попадались. А тут – счастье сестры рядом: любящий муж, двое детишек.
Вот оно как все оборачивается. Зависть‑матушка – это вам не шутки. Но от зависти канделябрами не убивают. Запутанная история…
– Миша, как, по‑вашему, сестры дружны между собой?
– Да! – уверенно ответил шофер. – Они часто встречались, в гости вместе ходили. Ксюха с девчонками любит повозиться; к Маргарите Вадимовне все время ездила, помогала… И сейчас опекает сестру как может…
У меня зародилось подозрение, что это все – Ксюха да Ксюха…
– Миша, простите за некорректный вопрос: вам нравится сестра Риты?
– Я люблю ее, – просто ответил мой возница.
В неловкое положение я попала.
– Извините…
Миша, как молодой бычок, помотал головой.
– Да ерунда это все, Татьяна Александровна! Она меня не любит – вот что главное…
Мне захотелось сменить тему разговора. Проклятое любопытство! Что стоило промолчать – не причинила бы боль хорошему человеку. Вот идиотка!
Ругая себя последними словами, я мучительно пыталась придумать, что бы такое сказать посмешнее, чтобы развеселить Мишу и загладить свою вину. И, как назло, не могла вспомнить ничего, заслуживающего внимания.
– Приехали! – Миша остановил машину возле парикмахерского салона в доме моей подзащитной.
– Спасибо. – И это все, что пришло мне в голову после десяти минут словесного воздержания.
В парикмахерской я пробыла недолго. По фотографии, которую дала мне Рита, ее сразу же узнали: постоянная клиентка. Оказалось, тринадцатого в шесть она действительно делала здесь прическу: это зарегистрировано в журнале.
Я поблагодарила словоохотливых сотрудниц и вышла из салона.
Что, если немного изменить планы? Поднимусь‑ка я на шестой этаж и побеседую с соседями Баргомистровых, а уже потом Миша проводит меня по магазинам. До закрытия время еще есть…
Честно говоря, мне все еще было неловко перед добрым возницей и не очень‑то хотелось снова по‑дурацки молчать в машине.
Значит, решено. Как написал бы какой‑нибудь классик: «Татьяна Александровна Иванова направила стопы свои к первому подъезду». Правда, в то время, когда творили эти самые классики, архитекторы не додумались еще до одиннадцатиэтажных коробок. И нумерации парадных тоже не существовало.
А вот соседи во все времена были, есть и будут… От подъездов – к соседям. Кажется, сие именуется женской логикой. Да здравствуют благословенные соседи! Особенно те, которые подглядывают за чужой жизнью в замочную скважину, все видят и слышат. А то, что сокрыто от их бдительного ока, «додумывают» и приукрашивают в меру своей фантазии.
…Сложилось впечатление, что меня давно ждали, причем с нетерпением. Не успела позвонить, как дверь распахнулась, и на пороге возникла пухленькая маленькая старушка в переднике.
– Добрый день, – степенно поздоровалась она и затараторила, не дав мне и рта раскрыть: – Вы к нам? Меня Настасья Игнатьевна зовут, соседка я ближайшая того… убитого‑то. Тут все ходют и ходют, смотрют всякие. Из милиции все. Ты, милая, тоже из милиции? Чую, оттедова. А почто ж вы Ваську‑то, соседа, забрали? Он ведь и мухи не обидит, не то что человека убить. Ну и что же, что должен много – а кому он не должен? Мне вот тоже… Да как отказать: больной человек; ему на похмелье надо, а то помрет, и буду после винить себя: пожалела денег, старая, человека угробила… Так нельзя. С соседями в мире жить надо, голубушка; где ты кому поможешь, где – тебе…
– Настасья Игнатьевна, – решилась я прервать болтливую старушку, – мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
– Задавай, милая, задавай! – закивала она. – Ой, да что ж я на пороге‑то держу тебя, дура старая! – Последнее выражение относилось, кажется, не ко мне. Хотя бы потому, что я еще молода. – Проходи в залу. Да не скидавай обувку‑то, так иди! Счас чаек сделаем; голодная небось? – Можно подумать, в эту дверь стучатся все голодающие Поволжья и гостеприимная хозяйка вменила себе в обязанность их кормить. – Счас, счас. Дед, поставь чайник: гости у нас! – крикнула старушка в сторону кухни и подтолкнула меня к «зале». – Садись вон на диван, спрашивай. Ваших тут уже много приходило, и все что‑нибудь да спрашивали. Да погоди!
Мама родная! За ее болтовней, пожалуй, забудешь, зачем пришла!
– Жениха‑то позови своего. (Кого?!) Чего он, родимый, в машине мается. Тоже небось кушать хочет.
Она Мишу имеет в виду.
– Позови, позови! Вон на балкон выйди да крикни. Не стесняйся. Не след женихов в машинах оставлять по нонешним‑то временам. Уведут, как пить дать – уведут. И машину прихватют. Я вот деда своего – даром что пятерых родили – ни разу одного не бросала.
Нет, эта бабуська не отстанет, пока не добьется своего!
– Поди позови! Чего застеснялась‑то? Чай, я все равно уж все видала: и как подъехали, и как ты в палихмахерскую побежала…
Я вздохнула и вышла на балкон в надежде, что появление Миши удержит старушку от новых ненужных монологов.
Но не тут‑то было! Прежде всего от Анастасии Игнатьевны не ускользнуло, что мы с шофером на «вы». Хорошо еще, он при ней не назвал меня Татьяной Александровной.
– Ишь, как это вы друг дружку – как в прежние времена, надо ведь! Раньше только жених с невестой друг дружку на «вы» величали, счас‑то «тыкают» все… А у вас пара‑то прямо какая‑то… цельномудренная получается!..
Миша удивленно посмотрел на меня. Я за спиной старушки знаками попыталась объяснить ему, чтобы не возражал.
– Ну вот и чаек готов! – такими словами Анастасия Игнатьевна встретила своего мужа.
Худощавый белоголовый старичок принес чай и – на большом блюде – ароматный, аппетитный пирог.
Я стала отказываться от угощения – всего только час назад пила кофе у Королевых, – Миша, напротив, подсел поближе к столу, что выглядело вполне естественно: его‑то час назад кофе не поили. Хозяйка от души удивилась:
– Милая, да неужто ты такие пироги каждый день ешь, чтоб отказываться?!
И я подумала: утром буду жалеть, если не попробую… И последовала Мишиному примеру.
Анастасия Игнатьевна уютно сложила руки на коленях и удовлетворенно произнесла:
– Ну вот, а теперь – за чайком‑то – и спрашивай.
Легко сказать! Я едва не забыла, зачем, собственно, пришла. Так и кажется, что чаю попить. Пока собиралась с мыслями, старушка начала:
– Что я могу сказать? Меня вот спрашивали, не слыхала ли чего. Так слыхала, все слыхала!
Дедушка – жена представила его как Никанора Ивановича – нахмурил брови и сурово произнес:
– Настасья! Не болтай чего не след! Люди, можа, не за тем пришли.
– Ну почему же? Именно за тем! – возразила я с набитым ртом (восхитительный пирог!). – И что именно вы слышали, Настасья Игнатьевна?
– Да говорю ж: все! Сперва ругались громко…
– Кто?
– Ну кто‑кто – супруги, стало быть. Мужской голос был и женский. Я так думаю, Маргарита с мужиком своим.
– А в котором часу, не обратили внимания?
– Ну как не обратить – обратила. Мне ишшо дед мой говорит: «Третий час под дверью торчишь (ого!), не надоело?» Стало быть, между пятью и шестью ругались.
В шесть Баргомистрова появилась в парикмахерской. Поругались – и отправилась делать прическу? Что‑то здесь не вяжется. К тому же Ксения утверждала, что в пять встретила сестру в «Чародейке». А между пятью и шестью, по словам самой Маргариты, женщина общалась в кафе с другом своего мужа. Следовательно, дома быть она никак не могла.
– А голоса вашего соседа, Василия Семеновича Голубкова, не было слышно?
– Нет, Ваську, честно скажу, не слыхала. Да и не был он у Виктора с утра самого, как денег приходил занимать. А в пять‑то часов Васька уж пьяный был в доску, дома спал. Храп его – это слыхала, да он – храп‑то – по всем этажам разносится. А голоса – нету. Да, чай, Васька и не разговаривает во сне, не наблюдалось за ним такого… А то вот ишшо спрашивали: кто приходил в день убийства к супругам‑то? Да свои все приходили, родня. Ну, друг ишшо Викторов – он часто ходит – да Васька вот. Только Васька с утра самого был, а друг – за ним следом, за пьяницей‑то нашим… – Старушка помолчала и сделала вывод: – Я так думаю, сама и убила, Маргарита‑то. А потом испужалась. И теперь боится признаться в содеянном‑то.
– Тьфу, дура! – рассердился Никанор Иванович и, погрозив жене пальцем, предрек: – Посадют тебя за твой язык, как в былые годы!
– Спаси господи! – Анастасия Игнатьевна истово перекрестилась… и, по‑моему, сейчас же забыла о грозном предостережении мужа, потому что как ни в чем не бывало продолжила: – А ишшо спрашивали, не видала ли чего. Да вот ведь беда какая: не видала! Слыхать‑то все слыхала – а не видала.
– Вы можете сказать, что случилось после того, как супруги Баргомистровы поругались?
– Как же, как же, могу. Посуду бить начали. Звон стоял, грохот – не приведи бог.
Я едва сдержала улыбку.
– Однако милиция не обнаружила ни одного черепка в квартире убитого. Вам не кажется это странным?
Бабушка, похоже, обиделась, поджала губы:
– Ну, не знаю. Убрали, можа. А то вот ишшо, – снова оживилась, забыв про обиду, Анастасия Игнатьевна, – каблучки слыхала.
– Что? – не поняла я.
– Каблучки, – повторила старушка. – Они же как – супруги‑то – поругались, посуду перебили, а потом Маргарита муженька своего – хрясть по голове! Кровь увидала, испужалась и убегла вниз по ступенькам.
– И лифта не стала ждать?
– Да пока наш лифт дождешься – мужик‑то ее за это время воскреснуть мог!
Замечательная история! Я посмотрела на Мишу, но тот так увлекся пирогами, что все остальное было ему глубоко безразлично.
– Настасья Игнатьевна, вы не знаете, у Василия Семеновича родственники есть?
Старушка махнула рукой.
– Какие у него, у пьяницы, родственники! Жена была – пропил жену; детишек было двое, сынок и дочка, – и тех пропил.
– Как это – пропил?
– Да как? Жена ушла, детей с собой забрала. Счас в другом городе живет, на Севере где‑то: новый муж туда увез. У них там квартира, говорят, агромадная! Мужик деньги лопатой гребет, жена Васькина как сыр в масле катается… А этому дураку – Ваське‑то – ничего не надо было, всех пропил. И вот теперь в тюрьме мается, а жена‑то, вишь…
– Настасья! – возопил старик. – Чего мелешь‑то? Откудова тебе знать, как Васькина баба с новым мужем живет: ты ее сто лет не видала!
– А мне Катерина из второго подъезда сказала, – авторитетно заявила неугомонная бабуся. – А ей – Марья Степановна, а Марье Степановне кума ее, а у той кумы деверь вместе со сводным братом мужа Васькиной жены работает, вот! Я уж, признаться, забыла, как и зовут‑то ее, грешницу – жену‑то Васькину. Да ты, милая, приди вдругорядь, я у Марьи Степановны поспрошаю.
– Настасья, люди для чего пришли – чтобы убивца найти. А ты им про Марью свою! Нужна им твоя Марья!.. Да ты кушай пирог‑то, деточка, кушай, – обратился ко мне дедушка. – Дай‑ка я тебе чайку подолью…
– А про убитого… что про него говорить? Покойников плохим словом не поминают… А убила – я ж говорила уже, – она убила, Маргарита. Ревновала она его, мужа‑то, к каждой юбке…
И Анастасия Игнатьевна начала все по второму разу: про крики, ругань, про звон разбитой посуды, про каблучки на лестнице…
– А Ваську‑то вы выпустите. Не виноват он, Васька.
Я посмотрела в окно. На улице давно уже стемнело. Пора уходить.
Сытый Миша неохотно вылез из‑за стола, поблагодарил хозяев за угощение и, играя ключами от машины, направился к двери. Я на всякий случай оставила старичкам свой телефон: вдруг Анастасия Игнатьевна вспомнит что‑нибудь более существенное, нежели битье тарелок. Бабушка закивала:
– Приходите ишшо, приходите. С вами, молодыми, обчаться – одно удовольствие!