Часов 53 минуты

 

Наконец‑то позвонил Дима. Только что (весь день насмарку!) – и ни «здравствуйте», ни «до свидания»:

– Значит, так, Тань, давай быстро собирайся, бери бутылки, я жду вас на месте. – И бросил трубку.

Скажите, какой деловой! Вежливость так и брызжет во все стороны.

Я предупредила Мишу; шофер обещал подъехать минут через десять. Одеться мне недолго: удобный джинсовый костюм, сумочка через плечо… нет, сумочку брать не стоит. Я рассовала по карманам куртки бумагу и ручку – на всякий случай. Ну… готова!

Сделала глубокий вздох. Странно: волнуюсь. Посмотрела на часы – в моем распоряжении было еще пять минут. Погадаю‑ка на дорожку!

«Кости, кости, скажите правду девице‑красавице (где я сие вычитала?). Вопрос прежний: чего мне ждать от встречи с соседом Баргомистрова, ныне находящимся под арестом (вот загнула!)?»

6 + 20 + 25.

«Предстоит выгодный торговый союз с партнером». Вот так, торговый союз: мы охраннику – бутылки, охранник нам – Голубкова. С той разницей, что многострадальный Василий Семенович «подлежит возврату», а коньяк – нет.

Предсказание меня развеселило. И уже в хорошем расположении духа спустилась я к подъезду; а через двадцать минут «девятка» цвета морской волны доставила наше величество пред светлы Димины очи.

На сей раз страж порядка поздоровался.

Мне было велено «стоять за спинами и не высовываться». Да, конечно. «И молчать, пока не спросят». Ну разумеется. «В общем, сама должна понимать: момент ответственный». Безусловно.

Дима постучал в какую‑то дверь; табличку на ней я не разглядела. Открыли не сразу и с ворчанием, очень напоминающим грозный рык друга человека. Видимо, охранник за одну зарплату несет две службы: свою и собачью. Мужчины не по‑джентльменски вошли первыми. Я – как приказали – скромно держусь за их широкими спинами. Далее «служивый человек» и мои друзья коротко поприветствовали друг друга (я молчу), обменялись рукопожатиями.

Пауза.

Охранник с заплывшими глазками сначала оглядел с ног до головы Мишу, затем принялся внимательно изучать меня. Кажется, осмотр его удовлетворил. Страж крякнул и изобразил на морщинистом желто‑зеленом лице некое подобие улыбки. Нет, это не улыбка – это какая‑то пародия на нее. Неудачная пародия дилетанта.

Ну и тип! Дима, как я поняла, собирается его споить. Да на такого и коньяк‑то жалко, ему бы бормотухи – и спать. Но я обещала не вмешиваться и слово свое сдержу.

Жертва оказалась ненапрасной. Товарищ еще раз крякнул, немного помолчал, похрюкал, подмигнул Мише. Наконец – очень четко, я даже удивилась – произнес, обращаясь к обшарпанной, грязно‑белого цвета стене:

– Дамочку бы эту… того…

Дима нахмурился, зашикал, зашипел.

Граждане! Раньше в этой комнате, по всей видимости, размещался зверинец. Охранник был здесь смотрителем, а Дмитрий, наверное, частым посетителем. Иначе с чего бы вдруг оба заговорили на языке природы?

Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Дима попытался в двух словах втолковать охраннику, кто есть эта «дамочка» и зачем она (то есть я) появилась в этом странном месте. Товарищ оказался мужчиной понятливым: увел моих спутников на улицу («Совещаться», – вежливо объяснил он мне); и минут пятнадцать все трое отсутствовали. Я за это время успела изучить висящие на стенах допотопные плакаты, а также проникнуться сочувствием к тяжкой доле незадачливых охранников.

Наконец появился Дима (почему‑то один), молча махнул мне рукой: «Пошли!» – и повел плохо освещенными узкими коридорами: наверное, к заветной цели.

Возле железной двери болотно‑зеленого цвета и без опознавательных знаков мы остановились. Страж порядка несколько раз стукнул по ней кулаком. С той стороны завозились, засопели, чем‑то загремели и через некоторое время отперли. На пороге возникло розовощекое безусое существо в милицейской форме. Дима перекинулся с юным коллегой несколькими словами, тихо что‑то приказал, юноша вытянулся в струнку и рявкнул:

– Есть! Разрешите идти?

Я вздрогнула. Ну и голосок у мальчика! «Моя милиция» широким жестом пригласила нашу светлость войти внутрь камеры, сама же деликатно осталась беречь меня за дверью.

Я огляделась. Мерзкое место: голые стены, стол, два табурета, лампочка под потолком. Бр‑р, не по себе сделалось.

Так. Нужно сосредоточиться. Сейчас приведут Голубкова. Необходимо убедить его отказаться от показаний, данных, как это говорят, «под влиянием…» – кого? – «…работников милиции, превысивших свои полномочия». Уверена: бедный алкоголик виноват только в том, что в силу… хм!.. определенного заболевания постоянно занимал у Баргомистрова деньги на похмелье. Вопрос: как это доказать?

Я услышала четкие «служебные» шаги и шарканье: румяное существо привело арестованного. Железная дверь со скрипом открылась, впустила Голубкова и снова захлопнулась.

Василий Семенович предстал предо мной во всей красе: очень худой небритый мужчина непонятного возраста; руки за спиной; потухший взгляд… и самое страшное – выражение покорности на лице, во всей фигуре.

– Здравствуйте. Садитесь…

Сел. Уставился в стену.

– Василий Семенович, мне необходимо поговорить с вами. Я Татьяна Александровна Иванова, частный детектив… – Подумалось: не частный детектив ему нужен, а хороший адвокат. – Чтобы вытащить вас отсюда, я должна услышать правду – понимаете, правду, а не то, что вы написали под диктовку майора Смолина.

Голубков встрепенулся было, но сразу затих, ссутулился.

– Расскажите мне, – мой голос прозвучал тихонько, жалобно (сама не ожидала). – Я же знаю: вы ни при чем, вашего соседа убил кто‑то другой. Но мне нужны доказательства.

Арестованный помолчал, пожевал губами, вздохнул.

– Убил подсвечником, который после утопил в Волге! – просипел он еле слышно.

Убил, значит? Подсвечником? Ну ладно!

– А где взяли канделябр?

Василий Семенович вопросительно посмотрел на меня: слово «канделябр» не было ему знакомо.

– Ну а подсвечник – где он стоял?

Голубков пожал плечами.

– Не помню. Схватил – убил – утопил в Волге… Не помню…

– А как выглядел канделябр, какой формы был, какого цвета?

– Не знаю, не разглядывал. Схватил – убил… – Мой собеседник закашлялся и долго не мог остановиться. Наконец продолжил: – Я пришел занять еще денег…

– Вы были должны Баргомистрову большую сумму?

– Был. Должен. Пришел занять еще. Он денег не дал, а стал на меня кричать и угрожать. Я – сам не помню, как это получилось, – схватил подсвечник…

Это я уже слышала.

– Виктор стоял к вам лицом или спиной?

– Не помню… Может, спиной, а может, лицом… Вы, девушка, отпустите меня. Я уже все сказал, все подписал. Отпустите, а? – арестованный умоляюще поднял на меня глаза.

– Но ведь вы не убивали, Василий Семенович. Скажите мне правду. Вам нечего меня бояться.

Как убедить этого забитого, запуганного человека?

– Убивал, – упрямо заявил Голубков. – Подсвечником. Схватил – убил и…

– А что вы сделали после того, как избавились от орудия убийства? – перебила я.

– Напился. Пришел домой, сделал вид, что лег спать. На самом деле все слышал. Пришла жена.

– Чья?

– Трупа.

– Так, дальше.

– Увидела труп, подняла крик. Приехала милиция, стала ко мне стучаться, я не открыл. Потом открыл, мне дали по морде – для этой, как ее? – про… хви… хви…

– Для профилактики.

– Для нее, – согласился Василий Семенович. – И забрали. – Он вздохнул. – Сижу вот… Суд, говорят, скоро… Прошу учесть мое добровольное признание и снизить срок.

Ну как тут не удержаться, чтобы не выругаться последними словами?!

– Но ведь вас арестовали ни за что! – только и пролепетала я беспомощно.

– За что, – апатично возразил Голубков. – Прошу учесть… и снизить…

– Василий Семенович, кого вы покрываете?

В его глазах промелькнуло нечто вроде удивления. Арестованный пожевал губами – и ничего не сказал.

– Ведь там, у Баргомистрова, была женщина. Ну же, была?

– Не знаю, – вяло произнес несчастный. – Я убил, потом утопил…

– Да никого вы не убивали! – взорвалась я.

Так. Спокойно. Терпение, Татьяна, его явно тебе не хватает!

В дверь постучали. Я выглянула – и не смогла сдержать улыбки: у розовощекого юнца глаза сделались большими и круглыми, как дореформенные пятаки. От испуга и возмущения мальчик, видимо, потерял дар речи: он только замычал и принялся отчаянно жестикулировать. Язык глухонемых я, к сожалению, еще не выучила, поэтому Диме, который понял коллегу лучше меня, пришлось перевести:

– Не надо громко кричать, Таня, – озабоченно предупредил мой «страж порядка». – Не забывай, что мы здесь нелегально. Неприятностей не оберешься!

Все правильно. Я извинилась и пообещала впредь вести себя хорошо.

Голубков – как оставила его, так и сидит: ссутулившись, лицом к стене; руки на коленях; глаза прикрыты.

– Василий Семенович, милый вы мой, что же мне с вами делать? – Я придвинула свой табурет почти вплотную к его. – Кого вы боитесь? Смолина? Вас больше не тронут, ручаюсь.

Молчание.

– Да скажите же наконец правду!

Наивный призыв.

– О нашем разговоре никто не узнает, – добавила я. И подумала: если в этой камере не установлен «жучок».

Опять выглянула в коридор. Оба стража стоят под дверью; при виде меня насторожились: в самом деле, что хорошего можно ждать от этой взбалмошной бабенки.

– Дима, надо проверить камеру.

– Проверял, – лаконично ответил мой спутник. – Прослушивающих устройств и скрытых камер не обнаружено.

Ай да Дима! Вот молодец! Я поблагодарила, вернулась к арестованному.

– Василий Семенович… – Села рядом. – Послушайте! Я стараюсь вам помочь…

Никакой реакции.

– …а вы упорно сопротивляетесь. Сами себя тянете в пропасть и не понимаете этого. Зачем брать вину на себя?

От стены наверняка можно добиться бо?льшего.

– Ну о чем вы думаете?

Голубков повернул голову (при этом у него что‑то скрипнуло, как в заржавевшем механизме), внимательно посмотрел на меня. Взгляд прояснился… Ну хоть что‑то… Я невольно затаила дыхание.

– Красивая ты баба. У меня такой не было.

И все? Вот святая простота! Но не надо отчаиваться, Таня.

– А какие были? – поинтересовалась я.

– Жена была, – угрюмо сообщил Голубков. Пожал плечами и снова уставился в стену.

– Давно она ушла от вас?

«Вот пристала!» – небось подумал мужик, но только пробурчал что‑то невразумительное.

М‑да…

– И с тех пор – ни одной женщины? Горе свое водкой заливали?

– Н‑ну… м‑м…

Что уж тут церемониться?

– Эту женщину знал ваш сосед, Баргомистров? Они были знакомы?

– Не‑э… – Арестованный для большей убедительности помотал головой. Нечесаная грива при этом не шелохнулась: как были, точно налакированные, «рога», так и остались.

– Она хоть навещает вас здесь?

– Не‑э… – уныло повторил Василий Семенович.

Значит, даму эту увидеть не удастся. И все‑таки мне кажется (какое‑то шестое чувство подсказывало), что «невинно убиенный» Виктор был хорошо знаком с «мадам Голубковой» (назовем ее так). Не эту ли сударыню покрывает арестованный?

Стоп. Выходит, Ксения, на которую в данный момент падает подозрение… Да нет, не может быть. Что‑то здесь не вяжется. Запутанная история. Что же делать? Голубков, конечно, никого не убивал, но от этого запуганного товарища просто невозможно добиться ни одного более‑менее смахивающего на правду ответа. «Утопил подсвечник, пошел спать…» Разумеется, все киллеры именно так и поступают: сначала убивают, затем непременно напиваются.

– Что же делать? – повторила я вслух.

Запуганный товарищ умоляюще посмотрел на меня:

– Отпустите меня, гражданочка… э‑э… начальница.

– Меня зовут Татьяна Александровна, – напомнила я.

– Да‑да, Татьяна Санна, – кивнул Голубков. – Отпустите, а? Ну зачем я вам? Скоро суд; все равно посодют, кого ж еще сажать?.. Я один на свете, пью, постоянно нигде не работаю…

Опять этот забитый дядька заговорил сплошными штампами.

…Что‑что? «Один на свете, нигде не работаю». Значит, у дамы, условно именуемой «Голубковой», есть семья и постоянная работа. И то и другое леди эта наверняка боится потерять, вот и затаилась. Так, это уже кое‑что, если данное предположение верно.

– …Меня – чего не забрать? Меня сам бог велел… Опять же – устал я, спать пора.

– Сегодня вас вызывали на допрос?

– Чего меня допрашивать: я все, что надо, сказал, все подписал…

«Я подписал все, что было велено». Милый ты мой! На этом мы и сыграем.

– …Отпустите, как человека прошу!

– Вас сейчас уведут. Но перед этим вы должны оставить мне на память парочку автографов.

– Парочку чего? – не понял арестованный.

Я вынула два листа бумаги и ручку.

– Сядьте за стол. Если уж вы так любите все подряд подписывать, черкните, пожалуйста, вот здесь, – я указала, где именно на пустом месте Голубкову нужно «черкнуть».

– Да тут нету ничего, – робко возразил Василий Семенович.

– Будет! – отрезала я. – Расписывайтесь.

Бедный дядечка закивал и послушно поставил свою подпись. Я положила перед ним второй лист. Глупо думать, что Голубков никому не расскажет о нашей беседе. А вот это было бы «оченно» нежелательно.

– Пишите: о разговоре с Татьяной Александровной Ивановой, имевшем место состояться (что я несу?) семнадцатого – прописью – апреля сего года, обязуюсь никому не сообщать под страхом ужесточения наказания, положенного мне по закону за убийство Баргомистрова Виктора Андреевича. Написали?

– «…убийство Баргомистрова… Андреевича». – Голубков поставил жирную точку и отложил ручку.

– Продолжим. Теперь поставьте дату…

– А какое сегодня число?

– Да семнадцатое же! Как можно быть таким невнимательным? – Ну, совсем запугала мужика.

– Дату – тоже прописью? – просипел арестованный.

У него дрожали руки. Не груби, Татьяна.

– Цифрами. Так… Теперь подпись… Все! Большое вам спасибо. Вы очень помогли следствию.

Не стоило это говорить.

– Следствию? – осмелел Василий Семенович. – Помог следствию себя засадить?..

– …ни за что, – тихонько подсказала я.

Но Голубков только выругался трехэтажным и, погрузившись в невеселые свои думы, перестал меня замечать.

Я позвала стражей порядка, попросила увести арестованного; перечитала галиматью, которую сама же надиктовала. Мама родная, не дай бог, эту чушь кто‑нибудь увидит: помрет со смеху. А вот первый лист – пустой – с подписью Голубкова, пожалуй, пригодится. На нем можно нацарапать что‑нибудь стоящее.

– Ты готова, пойдем? – окликнул меня Дима.

Теми же узкими неприглядными коридорами мы вернулись в «кабинет» ворчаще‑крякающего охранника, а оттуда вышли на улицу.

Ночь. Я полной грудью вдохнула свежий воздух. Как хорошо – после душной камеры и страшных коридоров!

Миша в машине дремлет, удобно устроившись на заднем сиденье. Жалко будить; впору хоть пешком идти. Дима тихо свистнул. Возница открыл глаза; минуту сидел неподвижно, напряженно вглядываясь в наши лица.

– Миша, это мы.

Шофер перебрался на свое место, за руль.

– Извините, я тут немножко соснул.

– Ничего. Теперь все по домам – и отдыхать, отдыхать, отдыхать… – Я потянулась, зевнула.

Ох, устала! Такой длинный скучный день – и насыщенный вечер.

Дима открыл передо мной заднюю дверцу; сам сел рядом с возницей.

– Ну как, не зря коньяк отдали? – поинтересовался Миша, разворачивая машину.

– Да как сказать… – Не знаю, что и ответить. С одной стороны, вроде бы не зря: кое‑какие выводы я сделала; а с другой – Голубков так и не заявил о своей непричастности к убийству (именно на это заявление я рассчитывала). – Поживем – увидим…

– Ну и ладно, – подбодрил меня шофер. – Не вышло – значит, так тому и быть. Получится в другой раз… На данный момент у нас какая задача? Попасть домой. И побыстрее.

Дорога от тюрьмы до дома показалась мне значительно короче, чем от дома до тюрьмы.

Ни ужинать, ни читать не хотелось: в ванную – и в постель. Еще бы не устать: времени уже… сколько, кстати? – что‑то около двенадцати.

…Засыпая, я успела только подумать: «А ведь Дима ни о чем не спросил. Неужели в коридоре все было слышно?..»