К вечеру моль немного пришла в себя. Личико еще опухшее, но в сем облике, по крайней мере, хоть можно узнать Настю Белову.
Миша весь день потчевал девицу рагу – скормил ей все мясо.
…– Ну, не будем терять зря времени, – деловито сказал Дима с порога.
Моль тотчас вскочила с кресла (она как будто и не вставала с оного предмета мебели с тех самых пор, как я оставила ее утром!), торопливо поправила прическу – было бы что поправлять, – судорожно вздохнула.
– Я готова.
…Отвезли нас на Зарубина.
Позвонили. Тишина. Снова позвонили. Некто небритый, в комнатных тапочках прошлепал мимо нас на следующий этаж, дружески посоветовал:
– Звоните, звоните. Дома оне, токма с первого разу не открывают.
Настя кивнула, подтверждая.
Странные люди. Приятно им, что ли, когда в квартире звонок «громыхает»?
Ну‑с, подождали немного, еще «погромыхали», опять подождали… Наконец услышали традиционное, «вопрошенное гласом грубым и страшным»:
– Кто там?
Стоят, наверное, с берданкой и нас – невооруженных в большинстве своем – впустить не решаются.
– Это я, – дрожащим голоском пропищала моль.
Дверь бесшумно отворилась. Пред наши светлые очи предстала красивая белокурая дама, очень похожая на Настю, но полная, холеная. «Помешанной» она, однако, не выглядела. Пропитой насквозь – да, но не сумасшедшей. И несмотря ни на что – хороша!
– Гражданка Тимошенко? – сурово спросил Дима, заглянув в блокнот, который, кстати, позаимствовал у меня (объяснил: «Для солидности». О Настенькиной сестрице в записной книжке и речи нет).
– Ну? – ответила мадам Татьяна вопросом на вопрос.
– Милиция, – лаконично пояснил страж порядка и сунул гражданке под нос служебное удостоверение.
– Здравствуй, Танечка, – едва слышно пролепетала мадемуазель Белова…
О мудрейший из мудрых, сладчайший из сладчайших, добрейший из добрейших, прекраснейший мой читатель! Ты, многоуважаемый, вероятно, догадался уже, какой последует финал.
Ну конечно, традиционный «хеппи‑энд». Назови, о любимейший из друзей моих, хотя бы одну детективную историю, не заканчивающуюся благополучно, и я тебе поставлю прижизненный памятник.
…Итак, величайший из великих, с кого начнем?
…Как только дело об убийстве Виктора Баргомистрова благополучно завершилось, товарищ подполковник Владимир Сергеевич Кирсанов возвратился из своей, на мой взгляд, затянувшейся командировки. И первое, что он сделал, – отдал приказ об освобождении Голубкова, о чем и сообщил мне вечером того же дня.
Телефонный звонок застал мою несравненную персону – где б вы думали? – по традиции на кухне. Только что я налила в чашку ароматный горячий кофе и совсем уж было собралась «вкусить блаженство»… И тут – на тебе.
Сначала я послала – мысленно, разумеется, – несвоевременного абонента к черту, потом сразу ко всем чертям, потом к их мамам, затем еще дальше… но упрямый тип никуда не пошел, настырно добиваясь того, чтобы я сняла трубку.
И добился‑таки.
С недовольной миной – чему же тут радоваться? – мы, Татьяна Александровна, прошлепали в комнату.
– Алло?
– Здравствуй, дорогая, рад тебя слышать.
Киря, родительницу твою…
Нагрубить, не нагрубить?
– Ты очень вовремя вернулся, – буркнула вместо приветствия.
– Кажется, я звоню не вовремя, – мой тон товарища подполковника ничуть не смутил.
Где он набрался наглости – путешествуя «по градам и весям»?
– У меня хорошая новость. Правда, я уже успел сообщить ее, как ты любишь говорить, urbi et orbi – городу и миру…
Не припомню, чтобы я любила латынь. Правда, вставляю иногда отдельные словечки в речь – это верно (пытаюсь убедить людей, какая я вся из себя умная), но любить – боже упаси! И вообще, из всей латыни мне нравится только одна фраза: «In vino – veritas», что, как известно, соответствует истине, которая, как водится, «обитает» в вине.
– …поэтому ты узнаешь чуть ли не последней… Но – сама виновата! – Киря поспешил свалить все на меня. – Надо сидеть дома и ждать моего звонка, а не гоняться с высунутым языком по всему городу.
Ну конечно, именно так я и гонялась.
– В общем, Голубков твой на свободе, справедливость восторжествовала! – Володя помолчал и добавил: – Не слышу горячих изъявлений благодарности.
И не услышишь. Я вообще не понимаю, чему ты радуешься. У меня кофе стынет – а он, видите ли, радуется!
– Кирсанов, извини, но то, что доказана невиновность этого несчастного человека, – не твоя заслуга.
Киря вздохнул.
– Вижу, ты сегодня не в настроении. Позвоню после. Будь здорова.
– Нет, подожди! – Кофе все равно уже остыл. – Кому ж еще ты сообщил об освобождении Василия Семеновича?
– Голубкова‑то? Ну, Королеву… тебе вот… начальству…
– И даже начальству?
Ах ты мой исполнительный!
– А ты как думала? Королев тут все органы на уши поставил…
Да, только мне никто из этих самых органов помочь не удосужился… ну, за исключением Димы; и тот – по старой дружбе.
– А майор Смолин – как «исполнительное лицо» перенесло такое большое разочарование, крах всех надежд, понимаешь?
– Не издевайся, пожалуйста. Смолина можно понять: он устал от работы, от постоянно совершаемых преступлений… У нас же они случаются чуть ли не каждый день. Майору дали дело – он поторопился его закрыть.
И конечно, как только ему указали «ошибку», сразу же все осознал и раскаялся.
– Но пострадал невиновный человек!
Так и вижу: Киря недоуменно‑равнодушно пожал плечами: «И что еще бабе надо?»
– Ну ладно, – произнес «товарищ Володя» после довольно‑таки продолжительного молчания. – Бывай! Звони, если что.
– …и я сразу уеду в командировку, – зло закончила я. – Счастливо, подполковник.
В трубке раздались короткие гудки.
Безнадежная ситуация: две недели занималась я делом об убийстве родственника «известного бизнесмена», и за все это время мне ни разу не удалось по‑человечески поесть. И вот теперь – все закончилось благополучно, все довольны и счастливы… а я, бедная, скоро стану возводить процесс «питания» в культ. Сумасшедшая работа!
* * *
Продолжим, однако.
…Прошло энное количество времени с того черного дня – может быть, месяц, может быть, полгода, а может, и год – какая, в сущности, разница.
…Маргарита немного пришла в себя после смерти мужа; вновь научилась улыбаться. Молодую женщину и ее дочек часто навещает напарник погибшего Виктора, Владимир Александрович Гришин, «человек очень умный… с крепким практическим смыслом, твердою волей и замечательным даром слова – человек еще молодой, добрый и холодный как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви».
Ксения, младшая «дщерь» и любимица «известного бизнесмена», обратила‑таки благосклонный взор в сторону – увы, уже не моего – возницы. Наверное, Миша решился на подвиг и приготовил капризной девице что‑нибудь чрезвычайно вкусненькое. Пожалуй, пара таких вот бесподобных ужинов, блюда одного из коих я имела счастье как‑то отведать, – и Королева‑младшая сменит гнев на милость и выйдет за него замуж.
Моль бледная – до этого невзрачная, белобрысенькая, страшненькая, способная абсолютно слиться с окружающей средой, – теперь пытается из этой самой «среды» хоть как‑нибудь да выделиться. Будем объективны: подобные попытки, несколько неудачные, правда, предпринимались ею и ранее, но теперь в деле самоусовершенствования – хотя бы только внешнего – Настенька достигла гораздо больших успехов.
У четы Королевых мадемуазель Белова, разумеется, уже не служит: «домохозяйке и гувернантке» дали прекрасную рекомендацию – лишь бы поскорее избавиться от этого «двуликого Януса» – и отправили на все четыре стороны.
В данный момент моль – благодаря румянам уже не бледная – занимается воспитанием детей, по ее словам, «конкурента и политического противника» Вадима Сергеевича.
А мне, господа хорошие, позвольте откланяться. И если вдруг на прощание вы скажете мне, что дневник мой пришелся вам по вкусу – а чем черт не шутит! – я торжественно обещаю, что когда‑нибудь обязательно его продолжу. А посему, до новой встречи.
P.S. А старые встречи бывают?..