Зачарованная королева

 

 

Я тебе протягиваю руку,

Темный плащ рванулся за спиной…

Я боюсь шагнуть опять в разлуку,

Слушай, веришь мне – уйдем со мной![52]

 

В Удентале мастер Серпенте собирался найти кого-нибудь из придворных, из ближайшего окружения вдовствующей королевы, кого-нибудь влюбленного в Легенду, отдавшего ей и сердце и душу. Таких было немало: может, чары, наложенные на серьги, и ослабли из-за того, что использовались не по назначению, однако людям, постоянно находившимся рядом с Легендой, хватало и этого. Задачей Серпенте было познакомиться с нужным человеком и позволить камням впитать его эмоции, чтобы заключенная в кристаллах любовь стала направленной, получила имя и цель. Десятиградец никак не ожидал, что Жиндик Худьба избавит его от необходимости сводить знакомство с удентальской знатью. Певцу, конечно, велели идти в Надерну с вестью о том, что Квирилла поддерживает восстание Ярни Хазака, но ему никто не велел видеться с королевой. Понятно было, что парня поймают, и захотят с ним побеседовать, и что он расскажет все, а сверх того еще и додумает. На это и рассчитывали. А вот на его встречу с Легендой – нет. Не та птица бродячий музыкант, чтобы видеться с королевой.

Что ж, выходит, пан Худьба не только отработал свои деньги (ему заплатили сразу по прибытии в Уденталь, об этом мастер Серпенте позаботился загодя), но и заслужил дополнительную награду.

Купец дождался, пока менестрель закончит петь. И пошел к нему, не слишком вежливо отодвигая с дороги окруживших Худьбу почитателей. А прибыльное, оказывается, дело для певцов, оставаться в северном воеводстве на зиму. Никакой конкуренции – бродячая публика норовит к холодам убраться отсюда на благодатный юг, в независимый Карталь – но людям-то музыки хочется. Вот только, конечно, не всякий музыкант переживет суровую удентальскую зиму. Это ж надо еще заслужить, чтобы тебя приняли в приличном доме, или пустили жить в кабаке.

– Пан Худьба, – мастер Серпенте сверху вниз взглянул на сидящего, развалясь, певца. Тот бросил вверх усталый, рассеянный взгляд…

И вскочил.

А Йорик еще удивлялся, что такое сделалось с десятиградцами, если они при виде мастера Квириллы встают навытяжку. Вот то и сделалось. Харизма в сочетании с деньгами творит чудеса. Ну, и страх, конечно, тоже. Все боятся шефанго, даже если шефанго носит личину.

– Пан Серпенте! – воскликнул Жиндик, – пан…

Уловив, что пришло время действовать, возле стола появился один из гостиничных прислужников, отодвинул для десятиградца стул, махнул по столу полотенцем, сметая несуществующий мусор. Унесся и вернулся с кувшинчиком бунии и малюсенькой кружкой.

Пана Серпенте в гостинице пана Облука знали, хоть и понаслышке. Живьем впервые увидели два дня назад, но вкусы уяснили моментально и сейчас от души стремились угодить. А как же! Деньги, они везде деньги. Харизма в данном случае ни при чем. Просто агенты младших Домов, находящихся под патронажем Первого Дома Десятиградья, всегда останавливались здесь, у хозяина-анласита, поэтому пан Облук всегда держал для них оплаченные вперед номера… то есть, покои, по-здешнему. Ну да ладно, нельзя же, в конце концов, знать все языки этой планеты. В одном из таких покоев жил сейчас Жиндик. Ну, а кроме того, пан Облук имел свою выгоду от возможности напрямую договориться о каких-нибудь мелких сделках. Не облагаемых налогами…

Какое, все-таки, неприятное слово «контрабанда».

 

– Я все делал, как вы сказали, – доложил музыкант, едва лишь восхищенные слушатели убрались подальше, – только много не успел. Меня еще в Регеде рудзы[53]прихватили, в месте Свенира, это в двух днях от Нагивароса, если верхом.

– Рудзы? – Серпенте поднял бровь.

– Оризы, – объяснил Жиндик, – псы злонравные, хуже кобелей цепных, как их еще называть? Рудзы они и есть, все так говорят. Вот они на меня насели, чего, да как, да где видел, да что еще знаю. Думал, пытать станут. А, может, и стали бы, потому что ничего я не знаю, кроме того, что вы мне говорить велели. Но, хвала богам, до страшного не дошло, а просто посадили меня в возок, и повезли. Я, пан Серпенте, не знал, что и думать. Куда везут, зачем? Утешался одной лишь мыслью, что если и погибну в расцвете молодости, то погибну, служа маэстро. Хотя, деньги мне, конечно, платите вы.

– Куда тебя привезли? – поторопил мастер Серпенте. – Сюда, в Надерну?

– Да не просто в Надерну! – весомо уточнил Жиндик, – привезли меня в большой дворец, я тогда не знал, чей. Велели вымыться с душистым мылом, и платье дали богатое. А дворец оказался, – он сделал паузу, для пущего эффекта, – королевским! И ее величество сама приказала, чтобы меня к ней привезли. Пожелала дать мне аудиенцию, и побеседовать с глазу на глаз. Даже без единого свидетеля.

Ну, понятно, что без свидетелей. Свидетели того разговора королеве были ни к чему. И спрашивала она, наверняка…

– Ее величество спрашивала о вас, – поведал музыкант, и выжидающе уставился на Серпенте.

Десятиградец взглянул в ответ. Молча. Он не собирался задавать наводящие вопросы, для начала пускай Жиндик сам скажет все, что считает нужным. А там, глядишь, и спрашивать ни о чем не понадобится.

– Честно говоря, ее величество только о вас и спрашивала, – Жиндик постучал по столешнице музыкальными пальчиками, – желала знать, какой вы из себя, давно ли знаетесь с маэстро, по каким делам прибыли в Загорье, еще много разного… Сильно ли я вас боюсь – об этом тоже изволила спросить. Сразу после того, как я вас описал. Я хорошо людей запоминаю, и лица, и манеры, и привычки всякие – все помню. Детали подмечать – это хлеб поэта, детали делают образ реальностью, воистину так, и если бы все мои собратья по цеху понимали это, плохих поэтов стало бы гораздо меньше. А пока гораздо меньше хороших. Совсем нет, можно сказать.

Мастер Серпенте улыбнулся. Едва-едва. И Жиндик, подавившись словами, торопливо спрятался за своей кружкой с уже остывающим вином.

– Я сказал ее величеству, что не видел людей страшнее, чем вы. Честно сказал. А она обрадовалась. Чем прекраснее женщина, тем больше в ней загадок и противоречий, а ее величество – прекраснейшая из прекрасных. И когда я признался, что верен маэстро Хазаку, что преклоняюсь перед его талантом, она изволила смеяться, а не гневаться. Сказала, что поэту следует оставаться поэтом, и что маэстро было бы лучше усвоить, наконец, это простое правило, а еще, что он отправил меня на верную смерть, и не мог этого не понимать. Но тут уж я возразил ее величеству, что пока ведь я жив, и жизнь моя в ее руках, и, маэстро Хазак, отправляя меня в путь, полагался на милосердие ее величества. Полагался не без оснований, так надо полагать. И ее величество ответила, что маэстро не может рассчитывать на ее милосердие, поскольку считает ее холодной и бессердечной. Вот так она сказала, пан Серпенте, слово в слово, и клянусь, в каждом слове была боль, а я испытывал жесточайшие муки совести, ведь и сам совсем недавно думал, что ее величество лишена человечности, и вместо сердца у нее кусок льда.

Ясно.

Мастер Серпенте потерял интерес к разговору. Чужие муки совести его не задевали, а своих он не испытывал. У королевы Удентальской сердце было живым и способным на чувства, но на людей эта способность не распространялась, что бы там не вообразил себе Жиндик.

– Тебе нужно уехать из Уденталя, – сказал он, перебив уже открывшего было рот музыканта. – Уехать из Загорья. Прямо сейчас иди в порт и покупай место на корабле, идущем на юг. Выбирайся в Карталь, и оттуда – езжай на запад.

– Зачем? Я собирался остаться хотя бы до весны. И, пан Серпенте, ходить морем в зимнее время – это мучительно! Вы моряк, вы не поймете, но я-то человек сухопутный… – Жиндик осекся и вытаращился на десятиградца. – Будет война? – спросил он севшим голосом. – Все-таки, будет, да? Вы… приехали, чтобы спасти королеву?

– Твой драгоценный маэстро сделает все, чтобы войны не было, – сухо ответил Серпенте, – а я сделаю все, чтобы спасти от него королеву. И если ты действительно настолько талантлив, как утверждаешь, ты уже должен был понять, что все, что ты видишь не то, чем оно кажется. Иди в порт. И чтобы завтра к утру тебя уже не было в столице. В Картале, а потом в Руме ты получишь деньги по тому же векселю, который я дал тебе в Регеде. После этого можешь считать себя свободным от службы.

Он встал, но Жиндик, перегнувшись через стол, поймал его за рукав:

– Я никому не скажу, – в голосе музыканта, и во взгляде было столько искренности, что, казалось даже, будто обещанию можно поверить, – никому, пан Серпенте, но раз уж я служу вам, я должен знать. Вы не анласиты… вы, и ее величество. Вы только носите знак Огня, а маэстро Хазак, он и не скрывает, что не верит ни в Творца, ни в Многогранник… Королева прекрасна, Вы ужасающи, маэстро восстал из мертвых… признайтесь, пан Серпенте, вы не просто люди. И все, что мы видим – лишь отголосок каких-то событий, о которых нам никогда не позволено будет узнать? Скажите мне, я прав?

Серпенте аккуратно выдернул рукав у него из пальцев.

– Прав, – он ухмыльнулся. – Только смотри, как бы из-за своей правоты тебе не попасть в число тех, кого считают безумцами. Поторопись в порт. Ты пока еще у меня на службе, так что делай, как велено.

 

* * *

 

Уже стемнело, когда пан Облук сам постучал в дверь мастера Серпенте. Хозяин гостиницы принес постояльцу голубя, к лапке которого была привязана запаянная капсула с донесением.

Ну вот. Время, наконец-то, пришло.

Заперев за трактирщиком дверь, Серпенте вскрыл капсулу, взглянул на записку. Там было одно слово, то самое, которого он и ждал: «пора».

Значит, у командора все подготовлено. А у Легенды есть неделя на то, чтобы оповестить всех своих людей о том, что она отрекается от власти и возвращает воеводствам независимость.

Йорик прав – этим землям пришла пора объединиться. И Йорик прав: препятствуя объединению, он препятствует естественному ходу вещей. Но точно так же командор прав, считая, что не дело нелюдей вершить за людей их дела. Загорье объединит кто-нибудь другой. Кто-нибудь из детей или внуков тех правителей, которых учил и натаскивал командор Йорик Хасг. Вот это будет правильно.

Пора было нанести визит во дворец. Легенда ждет его. А придет он днем или ночью – это совершенно все равно.

Мастер Серпенте переоделся в официальный, шитый золотом и украшенный каменьями костюм, расправил кружевные манжеты. Надел шелковую маску, которая закрыла большую часть лица, но тут же стала прозрачной, невидимой, скрытая личиной. Дхис, придирчиво проверивший достаточно ли широк рукав, чтобы можно было свободно выскользнуть из-под него, обвился вокруг предплечья хозяина теплым, шершавым наручем. Последней деталью роскошного туалета стал меч, уже переодетый в новые, изукрашенные камнями и золотом ножны.

Мастер Серпенте надеялся, что клинок не пригодится ему нынче ночью…

Но случись здесь командор Хасг, у него возникли бы сомнения в искренности этой надежды. Командор – гораздо более внимательный, чем его юный дэира – заметил бы то, чего сам мастер Серпенте пока что за собой не замечал: неосознанное стремление повернуть любую ситуацию таким образом, чтобы она непременно привела к кровопролитию.

 

* * *

 

Добрые люди не ходят во тьме. Когда солнце садилось, жизнь в Надерне, может, и не замирала, как в маленьких городах, но затихала, становилась малозаметной и старалась не бросаться в глаза. И, конечно, человек, назвавшийся Эльриком де Фоксом, и сообщивший привратной страже королевского дворца, что у него срочное дело лично к ее величеству, вызвал бы смех и пожелание идти куда подальше, не будь он одет в дорогое платье, и не держись как благородный пан.

Над благородными смеяться нельзя. Гвардейцы, несущие караул у ворот, сами были знатного происхождения, и отнеслись к позднему гостю с должным уважением. Ему посоветовали прийти завтра с утра, и обратиться в канцелярию, где его имя внесут в списки, и, если ее величество сочтет нужным дать аудиенцию, сообщат, когда она состоится.

Де Фокс совету не внял, и, в свою очередь, предложил караульным не принимать решения, по вопросам, находящимся вне их компетенции. Предложение оказалось несколько сложным для понимания господ гвардейцев, тем более что поздний гость не слишком хорошо говорил на удентальском. Однако постепенно стало ясно, что от них требуют доложить о позднем визите «вышестоящему лицу» – сиречь, видимо, пану караульному старшому.

Пан караульный старшой пошел взглянуть, что там за Эльрик де Фокс такой. И поинтересовался у незваного гостя, по какому такому срочному делу принесло его к ее величеству в неподходящее время. Получил в ответ излишне резкое:

– Ваша задача доложить обо мне, а не задавать вопросы!

И собрался уже послать наглеца куда подальше, да только что-то стало с этим де Фоксом не так. Что – не разберешь, но жутью от него такой повеяло, впору или стрелять, или бежать и прятаться.

Старшой рот захлопнул, шагнул назад, и проворчал лишь:

– Я-то доложу…

Развернулся и ушел.

А гвардейцы остались.

Что-то вроде тонкой ленточки, примерно в руку длиной, скользнуло на землю с запястья де Фокса, перетекло по светлым камням и исчезло в снегу за кругом неровного факельного света.

Змея?! Ночной гость принес с собой живую змею?

И ясно стало, что это не просто человек, что он жрец или гадатель – нездешний, явившийся в столицу из какой-то глуши, может, даже, из самой Венедии. Там, говорят, еще остались жрецы, умеющие… разное, во что здесь, в Удентале, верят, разве что спятившие старики в убогих поселках.

Нынешние жрецы Многогранника, что они могут? Только вымогать из прихожан все новые и новые жертвы, да запугивать смешными угрозами тех, кто давно уже смеется над ними и над их выдуманным могуществом. Но это нынешние… а есть ведь и другие. Древние. Говорят, что бессмертные. Те, кто знается со змеями, совами и нетопырями, те, кому послушны лесные духи, к кому прислушиваются сами Боги, удалившиеся на покой. Старые жрецы.

Такие, как ее величество королева.

Такие, как Ярни Хазак, убитый и восставший из пепла.

 

Стоять у ворот, вдвоем, но будто бы один на один с застывшим в полной неподвижности жрецом, становилось все страшнее. Все равно как стеречь домовину в святом месте. Покойнику, известное дело, нужно, перед тем как в землю лечь, ночь под звездами провести, чтобы путь свой ясно увидеть. И следует его в эту ночь охранять, чтобы не вышел в дорогу раньше времени, целиком, вместе с мертвой плотью.

Плоть, она же душу вверх не отпускает, держит. Тяжелая она. Холодная. И тот, кто во плоти из гроба встает, он тоже холодный… тяжелый. Злой очень, от безысходности, от того, что путь в небо ему закрыт. Давит такой мертвец живых людей, от злобы своей других себе подобными сделать хочет. Жутко у открытой домовины ночью бдеть: а ну как встанет сейчас покойник, да пойдет к тебе, руки поднимая…

Вот и у ворот этим вечером так же жутко было. Хоть и закрыты ворота – решетка кованная, прочная, вся цветами да птицами изукрашенная – а все равно, жутко. Как будто человека с той стороны, пожелай он войти, никакие запоры не остановят. И что будет, когда он войдет – о том лучше и не думать.

 

* * *

 

Ее величество почивать ложилась поздно. Любила королева, когда стемнеет, выйти в сад, и прогуливаться до полуночи, а то и дольше, чуть не до самого рассвета. Погода или непогода – прекрасная королева лишь улыбалась, когда фрейлины ахали, мол, дождь проливной на улице, или снегопад, накидывала на плечи плащ, или куталась в меховую шубку, и отправлялась гулять.

Сопровождали ее всегда четверо гвардейцев, и такова была волшебная красота королевы, что ни дождь, ни снег, ни ветер – ничего не отравляло радости от этих поздних прогулок. Как будто сами стихии перед лицом Лены Удентальской, смирялись и припадали к ее ногам.

Вот и этой ночью ее величество бродила по садовым дорожкам, тонкими пальчиками прикасаясь к озябшим, голым веткам деревьев, и напевала что-то на неведомом языке, десятиградском, наверное. Голосок у королевы был такой дивный и нежный, что летом соловьи слетались поближе, чтобы послушать, как она поет. Ну, а зимой, понятно, певчих птичек в саду не было, они же, как музыканты бродячие, к холодам все на юг тянутся. В тепло.

И вместо птички, свесившись с холодной, обледеневшей ветки, свалилась прямо на руки королеве змеюка!

Гвардейцы повели себя правильно. Не стали кидаться, вообще не стали дергаться, если змея ядовитая – упаси боги ее напугать. Командир караула только и попросил шепотом:

– Не двигайтесь, моя королева. Не двигайтесь. Сейчас я эту тварь…

Рукой в перчатке поймать змею за голову, чтобы не укусила – это не так уж сложно. Зимой-то, в холода такие, змеи медленные должны быть. То есть, мор их рази, спать они должны зимой! Но раз уж эта проснулась…

– Не надо, – изменившимся голосом произнесла королева, распахнула шубку и спрятала змею на груди, – все в порядке, господа. Этот змей не опасен.

И стремительная, легкая – такой становилась ее величество во время любимых своих ловчих забав – развернулась, направившись прямиком к дворцовым воротам.

Анласитка? Как же! Для придворных, тем более, для тех гвардейцев, кто удостоен был чести сопровождать королеву на уединенных ночных прогулках, давно уже не было секретом, что ее величество – истинная жрица Многогранника, и что сама Тамана, богиня любви, покровительствует ей во всех делах.

 

* * *

 

Странная это была встреча. И, вроде бы, мастер Серпенте ожидал, что так и будет. И Легенда, вроде бы, тоже ждала его, и знала, кого увидит. Но… вот так, на границе между вечером и ночью, разделенные решеткой ворот, как будто по разные стороны жизни…

– Мастер Серпенте?.. – голос Легенды прозвучал так, как будто ей перехватило горло.

Вместо ответа десятиградец поклонился королеве. Ниже, чем привык. И гораздо почтительнее, чем привык. Поклон был данью восхищения красоте, но отнюдь не знаком уважения к ее величеству.

А Дхис, выбравшись из-под пышного воротника королевской шубки, уже скользил по рукаву, и Легенда подняла руку, чтобы змей не упал на каменную дорожку, и мастер Серпенте, оказавшись вдруг рядом с воротами, поймал ее пальцы. Дхис обвился вокруг его запястья, хвостом удерживаясь за руку Легенды. Обручальная змея, деревянный браслет, как на эльфийской свадьбе.

Эльрик сбросил личину. Но, несмотря на предусмотрительно надетую маску, гвардейцы у ворот дрогнули и подались назад. А вот те четверо, что пришли с Легендой, наоборот подались вперед. Защитить свою госпожу.

– Их натаскивал Хасг, правда? – Эльрик стянул Дхиса с руки Легенды, отошел назад, и кивнул на калитку в кованых воротах: – прикажи открыть, королева.

– Их натаскивал Хасг, – холодно подтвердила ее величество. – Но они не стали предателями.

– Хоть кто-то здесь не стал предателем, – мурлыкнул Эльрик, под лязг отпираемого замка, – тебе к лицу изумруды, Легенда, но у меня есть для тебя подарок получше, чем эти серьги. Ты пойдешь со мной сразу, или сначала нужно будет тебя убедить?

– А ты наглец, – она попыталась изобразить гнев… не смогла, хотя, наверное, смертные поверили.

– Я-то? Наглец, это точно.

Эльрик, пригнувшись, прошел через калитку. Остановился в шаге от Легенды – почти вплотную к вышедшим вперед телохранителям. Выждал. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы смертные, подавленные его ростом, подавленные собственным инстинктивным ужасом, отступили сами, едва лишь шефанго сделал еще полшага вперед.

Кто бы ни натаскивал этих гвардейцев, они оставались людьми. Пусть и верными, как собаки. Даже собаки умеют бояться.

– Я очень хотел увидеть тебя, – произнес Эльрик на эльфийском, – я так давно не видел настоящей красоты. Но ты зачем-то надела вот это… – он кончиком пальца прикоснулся к изумрудной сережке, и Легенда не отстранилась, не возмутилась, а замерла, не дыша, глядя ему в лицо. – Чары были хороши, пока любовь была настоящей, – Эльрик опустил руку. – А сейчас я не вижу тебя, Легенда из Замка Прибоя, я вижу только мишуру, золото и изумруды. Здесь больше нет ни любви, ни смерти.

– Зато здесь есть власть! – парировала королева.

– Да. Ты всегда хотела власти, – Эльрик подал ей руку: – проводишь меня к себе, или, все-таки, уйдешь со мной прямо сейчас?

– Я никуда с тобой не пойду, – она вложила в его ладонь тонкие, теплые пальчики, – а вот тебя милости прошу во дворец. Побеседуем.

 

Дворцовый комплекс был обширным, и казался малопригодным для обороны, со своими декоративными оградками, узорчатыми решетками, обилием кустов и деревьев, заботливо укрытых на зиму соломенными циновками. Эльрик беззастенчиво таращился по сторонам, вслух комментируя кажущуюся беззащитность зданий, отмечая разнообразные ухищрения, призванные сильно озадачить штурмующих, и так же сильно осложнить им жизнь. Изобретения Йорика, не иначе. Дворец перестраивался сравнительно недавно, как раз в бытность Ярни Хазака первым приближенным воеводы Лойзы.

– Все-то ты знаешь, – фыркнула Легенда, когда они вошли, наконец, под своды королевской резиденции, – все-то ты видишь. Специально злишь меня?

– Конечно.

– Ты… – она почти втолкнула Эльрика в небольшую, квадратную залу, с камином, в котором гудело пламя, и расставленной в эстетическом беспорядке мебелью, – ради всех богов, что ты себе придумал, мальчик?! Приходишь ко мне, через тридцать лет, со своим волшебным голосом, со своими чарами, со всей своей силой, будь она проклята вовеки, и думаешь, что я, как раньше, побегу за тобой на край света?

– Ты же сказала, что никуда со мной не пойдешь, – напомнил Эльрик, переставляя поближе к камину два кресла. Обернулся, глядя на королеву, – у тебя снег в волосах растаял. Капли переливаются. Красиво… Но снежинки тоже хорошо смотрелись. Ты это серьезно, насчет никуда ?

– А ты сомневаешься?

– Признаться, сомневаюсь. У меня есть на то основания. – Он снял перевязь с мечом, повесил на спинку кресла. Достал из-за пазухи плоскую шкатулку, открыл и поставил на каминную полку. – Да иди же сюда, – Легенда все еще стояла в центре залы, и Эльрик шагнул к ней, закрыв плечами свет пламени. Огромная, страшная тень метнулась по стенам и потолку, так что ее величество невольно вздрогнула. – Пойдем к огню, – мягко произнес Эльрик, беря ее под локоть, – ты не похожа на себя, Легенда. Это только сегодня так, или всегда? Все годы, пока ты здесь одна?

– Ты не собьешь меня с толку, – Легенда дернула головой, но позволила отвести себя к камину. Села в кресло, и отвернулась, глядя в огонь.

– А я и не пытаюсь, – шефанго креслом пренебрег, хотя сам же передвигал их ближе, и опустился на пол у ее ног, – но я сомневаюсь в том, что ты говоришь правду. Я помню… – Легенда смотрела на пламя, а Эльрик, снизу вверх – на Легенду, – я предложил тебе остаться и подождать меня в безопасности. А ты пошла за мной. На верную смерть.

Недовольно раздув ноздри, ее величество, все-таки, взглянула в лицо шефанго. В жуткие алые прорези черной маски, расшитой золотым узором.

Так значит, он запомнил?

В тот день, и все годы потом, Легенда была уверена, что Эльрик, этот не знающий страха и сомнений мальчишка, не придал ее поступку никакого значения. Что он просто не понял, чего ей стоило пойти с ним, а не вернуться в безопасный и мирный лес, так похожий на светлые земли ее родины.

Их осталось тогда двое. Только двое из целого отряда нелюдей, обреченных на смерть, и добровольно отправившихся в безнадежный и страшный путь, в конце которого ожидал Финрой, бог Войны. Они остались вдвоем, и Легенда сказала: надо возвращаться. А Эльрик ее даже не услышал. И дальше они пошли вместе. И сейчас он пришел, чтобы напомнить об этом, о том, что тогда Легенда отправилась вслед за ним даже не на край света – дальше, гораздо дальше. В смерть.

– Ты вел себя как дурак, – резко сказала она, – и мог погибнуть из-за своей дурости. Кто-то должен был присмотреть за тобой.

– А сейчас я веду себя как умный? – все так же мягко поинтересовался Эльрик.

– Нет. Сейчас ты стал еще глупее.

– Так почему ты смотришь на меня, как на врага?

Его волшебный змей, Дхис – лучший-ныряльщик-в-листву, бесшумно скользнул вверх по плечу, зацепился за туго заплетенную косу, и свернулся вокруг головы хозяина переливающейся деревянной диадемой. Венцом языческого бога.

– Легенда, – Эльрик мимолетно погладил змея, когда тот скользнул хвостом по его лицу, – мы дрались вместе, ты – мой друг, и ты самая прекрасная женщина, из всех, кого я видел. Для меня все осталось по-прежнему, что же изменилось для тебя?

– Все по-прежнему? – повторила королева, – ты поэтому носишь теперь маску, даже когда мы вдвоем?

И тогда Эльрик улыбнулся. Той родной до слез, знакомой и страшной улыбкой, от которой сейчас у Легенды сжалось сердце. Он не изменился… это правда? Он действительно тот самый Эльрик, бесстрашный и жестокий мальчик, который стал для нее когда-то надежной опорой, несокрушимой защитой от смерти и страха? Он повзрослел…

Но маска упала на пол, открывая жуткое, резкое, словно неживое лицо. Алые глаза, черные губы, резкие углы скул. Если бы Легенда знала, что Йорик, ненавидимый, не прощенный враг боится этого лица, боится Эльрика, она сейчас торжествовала бы, как будто наконец-то победила проклятого смеска. Однако она не знала. И понятия не имела, что шефанго нужно бояться. Просто провела ладонью по серой как камень, но живой, горячей коже. По выступам и впадинам, из которых, казалось, только и состояла эта демоническая личина. Пальцами прикоснулась к губам, за которыми спрятались звериные острые зубы.

Это он. Эльрик де Фокс. Тот, кто согревал ее по ночам, сжимая в объятиях, целомудренней которых не выдумать и монахам. Тот, кто защищал ее и сражался с демонами и духами. Тот, кто видел, как она плачет, и, поцелуями собирая слезы, шептал древнее детское заклинание от ночных страхов, чтобы успокоить ее, чтобы прогнать злых, голодных тварей.

Ее добрый и заботливый мальчик, лишь однажды признавшийся, что ему тоже страшно. И тогда же, словно позабывший об этом. Легенда знала, знала наверняка, что никто кроме нее, ни одно живое или мертвое создание в мире, не подозревало о том, что Эльрик де Фокс тоже может бояться.

– А еще ты ругал меня, – вспомнила она вслух, – говорил, что я дура. И чуть не проиграл в карты тому демону с двумя кабаньими харями.

– Рылами, – поправил Эльрик, успевший когда-то – когда? – поймать ее ладонь, и сейчас поцеловавший чувствительную жилку на внутренней стороне запястья. – У кабанов рыла, у демонов тоже. И играл он не в карты, а в маджонг. И не со мной, а с Мунсин.

– А меня назвал самкой, а ты не спорил!

– Ты ведь там же была, вот сама бы с ним и спорила!

– Рыцарь, называется! – Легенда выбралась из кресла прямо в теплые, дружеские – о да, всего лишь дружеские – объятия. Прижалась плечом к груди Эльрика, уткнулась головой ему под подбородок.

Как тогда, давно, возле ночных костров, когда они двое кутались в один плащ просто, чтобы согреться.

– Кто бы сказал тогда, что мы так же будем сидеть у камина, в королевском дворце, – в голосе шефанго едва ощутимая, таяла теплая усмешка.

– Кто бы сказал тогда, что дворец будет моим, – согласилась Легенда, прикрывая глаза. – И неужели ты всерьез хочешь, чтобы я оставила все это, и вновь ушла за тобой? Тебе опять нужна моя помощь?

– Мне опять нужна ты, Легенда. Мы собираемся домой, и тебе тоже пора бы вернуться на родину.

 

На родину… домой, на Айнодор, в свой мир, где все иначе, иначе настолько, что за прошедшие годы Легенда успела забыть, как жить, будучи Легендой из Замка Прибоя, а не Леной Удентальской, Черной Вдовой, королевой, которую половина подданных боготворит, а половина – ненавидит. Она забыла, как живут бессмертные среди бессмертных.

А Эльрик воюет на стороне Хасга, проклятого ублюдка, всеми действиями которого руководит только ненависть. Ничего кроме. И это Хасгу нужно, чтобы Легенда оставила Загорье, оставила власть, отреклась от престола. Он что же, надеется победить ее, сыграв на воспоминаниях тридцатилетней давности? Рассчитывает, что старая дружба окажется сильнее нынешней силы и власти?

Да нет. Вряд ли. Хасг – злобная и мерзкая тварь, настоящий орк, но благодаря эльфийской крови, он умен и дальновиден. Они двое, Эльрик и Хасг так громко заявили о себе в Гиени, потому что орочий ублюдок знал: Легенда не осмелится отдать приказ об убийстве Эльрика де Фокса. А значит, никто больше не будет пытаться убить и самого Хасга. Ведь сначала придется убить Эльрика… А его убивать нельзя. И не в дружбе дело, не в теплой, мягкой радости от того, что этот странный мальчик выжил, или воскрес, или кто его знает, как уж сумел он оказаться здесь, живой и невредимый. Дело в том, что пытаться убить де Фокса бессмысленно и опасно.

Чтобы его убить, нужна магия. Или армия. А лучше – армия магов.

Легенда вздохнула. Магии в этом мире не было, за исключением той, которую принес сюда полукровка Хасг, да вот еще Эльрик, тоже, оказывается, умеющий наводить на себя меняющие облик чары. Здесь обитали духи, множество разнообразных духов, но их в армию не соберешь, и выполнять приказы не научишь. Вот и получалось, что Хасг сделал беспроигрышный ход: прислал Эльрика прямиком в королевский дворец. Знал, что Легенда не станет губить своих людей, пытаясь остановить шефанго. Знал, что от Эльрика Легенду не защитят ни гвардейцы, ни стены, ни засовы. Знал, тварь, что она видела Эльрика в бою… Сам Хасг не видел, трусливая скотина, он отсиделся тогда в безопасном месте. Он прятался, а Эльрик с Легендой сражались за него. Сражались и погибли…

– Он хочет, чтобы ты убил меня? – спросила она, нарушая долгое, теплое молчание.

– Йорик? – Эльрик мгновенно понял, о ком речь, – нет, не хочет. Он сам мог бы убить тебя и у него есть для этого весомый повод. Но у нас существует традиция не убивать тех, с кем мы вместе дрались.

– У вас?

– У шефанго. Йорик много лет прожил на Ямах Собаки. Ты ходила на волосок от смерти, Легенда. Все эти годы, – кажется, Эльрик улыбнулся, – все пять лет у командора ежедневно была возможность тебя убить.

– Ненавижу его, – почти равнодушно сказала Легенда, – и не собираюсь уходить отсюда. Что ты сделаешь? Уведешь меня силой? Уж на это твой Хасг наверняка рассчитывал, так ведь?

– На то, что я заверну тебя в ковер, переброшу через седло горячего коня и увезу в солнечный Карталь? М-м, звучит неплохо…

Он умудрился сказать это таким тоном, и таким голосом, что Легенда сама чуть не согласилось с тем, что перспектива быть похищенной не так уж плоха. Даже, пожалуй, соблазнительна.

Снова магия! О чарах этого голоса она помнила всегда, даже когда хотела забыть.

– Нет, – произнес Эльрик так неожиданно, что Легенда вздрогнула. – Мы с Йориком вообще не обсуждали моих планов относительно этого визита. Эту часть он доверил мне полностью. Но у тебя есть и другие причины послушать меня, не только возможность вернуться домой. Хотя, если честно, Легенда, я не понимаю, ради чего здесь жертвовать этой возможностью.

– А ради чего ею жертвовал Хасг? Эта его книга, ведь в ней написано как уйти отсюда, так? Я надеялась на твою помощь, я не знала тогда, что мастер Серпенте – это ты, и думала, что если ему понадобилась та книга, которую украл у меня Хасг, он поможет мне поймать проклятого орка. Твои люди повсюду, даже в Загорье, хоть и считается, что интересы Дома Серпенте ограничиваются морской торговлей… Почему он не ушел, если у него есть такая возможность? Он хочет, чтобы я отреклась от власти, а что потом? Ты не обманываешь меня, я знаю, Эльрик, но почему ты думаешь, что Хасг не врет тебе ? Он доказал хоть чем-нибудь, что в его силах вернуть нас домой? Он хоть что-нибудь сделал, или ты, как раньше, поверил ему на слово? Господи, Эльрик, неужели тебя не насторожило то, что Хасг решил вдруг позаботиться обо мне, а?

Эльрик тихо рассмеялся, и вдруг поцеловал ее в затылок. Да что он себе позволяет?! Мальчишка!

– Ты не меняешься, Легенда.

В ответ на ее гневный взгляд, он улыбнулся так обезоруживающе, что королева вынуждена была признать: гневалась она притворно. Любое сердце растает, когда в улыбке демонстрируют такое количество жутких клыков. Мальчишка или нет, а тепло становится от мысли о том, что это чудовище не причинит ей вреда, наоборот, будет защищать, даже ценой своей жизни.

– Я меняюсь, – буркнула она. – И ты изменился. Но по-прежнему безоговорочно веришь этому своему орку.

– Ты не меняешься, – Эльрик покачал головой. – Йорик пока еще не знает, как выбраться из этого мира, книга зачарована, он не может ее прочесть. Но мы снимем чары. Я знаю, как это сделать. То есть, я знаю, где это сможет сделать Йорик. Он много чего умеет, нам с тобой по-прежнему далеко до него. А еще, он и не думал о тебе заботиться. Ему действительно нужно, чтобы ты отреклась от престола и отдала воеводства тем, кого он видит в роли новых правителей. Но поскольку единственный способ заставить тебя угомониться – это вернуть на родину, командору ничего не остается, кроме как позвать тебя с нами. Подожди… – он чуть сдвинул брови, увидев, что Легенда уже набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, – подожди, я знаю, что ты хочешь сказать. Ты не понимаешь, почему должна уступать эти земли Йорику, или его выкормышам. Моя королева, моя прекрасная королева… ты порой бываешь такой умной, что можешь перемудрить сама себя. Командор считает, что мы вообще не должны править людьми, ни здесь, ни там, в наших родных мирах. В некоторых вопросах он настоящий эльф, или настоящий орк, дикарь, одним словом. Ты скажешь, что он правил Уденталем от имени Лойзы, и что сейчас вы разделили на двоих власть в Загорье, и будешь почти права. Скажешь, что я подмял под себя Десятиградье, и, опять-таки, почти не ошибешься. Но, Легенда, разница между нами и тобой в том, что ни Йорик, ни я не убивали людей, чтобы расчистить себе дорогу наверх.

– Жизнь смертного! – бросила Легенда с тем презрением, которого не чувствовала. – Дешевка! Сколько лет ему оставалось? Десять? Пятнадцать? До смерти от какой-нибудь хвори, или от того, что он свернул бы себе шею на очередной охоте, или Хасг бы недосмотрел, и убийцы добрались до воеводы, а заодно и до меня.

 

Ей хотелось плакать… Стало так больно от того, что сама на себя клевещет. Ну не дура ли? Призналась в убийстве, в котором все единогласно обвиняли ублюдка Хасга. Не зря обвиняли. Если бы не он, ничего бы не случилось. А Эльрик не понимает, даже он не понимает, как это больно – убивать того, кто тебя любит. Какой кровью далось это решение… раны не зажили до сих пор. Раны на сердце.

Лойза. Смертный, благородный, влюбленный. Он думал, что намного старше ее. Он вел себя так, как будто она действительно была юной и наивной, рано осиротевшей девочкой. Заботился. Подтрунивал. Любил. Придумывал тысячи ласковых и смешных прозвищ. Баловал. Не отказывал ни в чем.

И не поддавался магии волшебных изумрудов!

Не поддавался. А значит оставался непредсказуемым, и мог стать опасным.

Это все Хасг, со своей черной магией. Магией смерти, единственной, которая может противостоять чарам любви.

 

– Если бы ты так легко относилась к человеческим жизням, ты попыталась бы остановить нас. Приказала бы своим людям попытаться захватить меня живьем, и убить командора.

Голос Эльрика был спокойным, и слезы, уже закипающие на глазах злые слезы, высохли. Этого голос, и эти слова – как лекарство. Безвкусное. Но успокаивающее жар.

– Вот, держи, – он сунул ей в руки вскрытый пакет.

Ее послание к императору готов. Просьба о помощи в войне, в войне против Хасга, и против язычества. Значит, гонца перехватили. Здесь повсюду соглядатаи этого орка, будь он проклят! Будь он трижды проклят! Гонцов убивают раньше, чем они добираются до границы. Купцов грабят, и тоже убивают, если они берутся работать на королеву Загорья. Даже почтового голубя нельзя отправить – его прямо над голубятней сшибет какой-нибудь сволочной крылатый хищник.

А менестрелям – последней возможности передать весточку через незримую, непреодолимую блокаду границ – верить нельзя. Они молятся на Хасга, как будто он – один из богов Многогранника. Есть там такой Золас, научивший других богов воплощать идеи в слова, сделавший из животных людей. Лучше бы не делал!

– Десятиградье поддержит Йорика, – сказал Эльрик, когда Легенда скомкала послание и швырнула его в огонь.

– Десятиградье? – вслед за письмом отправился конверт. – Первый Дом – это еще не все Десятиградье. Ты не можешь принимать такие решения единолично, у вас там, хвала Творцу, существует Совет Десяти, а он не пойдет на конфликт с готами. Взгляни на карту, мальчик, вас же не видно рядом с империей. Полоска побережья… готы сомнут вас одним ударом. Ты упрекаешь меня в убийстве одного смертного, думаешь, я поверю, что ты рискнешь десятками тысяч жизней?

– Готы обломают зубы о наши города, – Эльрик пожал плечами. – А я оставлю их без флота. Легенда, Десятиградье – это я. Забудь о Совете Десяти, забудь о выборной системе, забудь все, что ты знаешь о Десятиградье тридцатилетней давности. Забыла? – в противоречие прохладной жесткости слов, он слегка прижал ее к себе и погладил по волосам: – это еще не все, моя королева. Меня поддержат венеды. Я пропущу их через Десятиградье к готской границе, и императору станет не до того, чтобы посылать своих рыцарей на помощь анласитам Загорья. А на севере твоего королевства станет так жарко, что январь покажется июлем.

– Ледень… – мертвым голосом поправила Легенда. – Ледень покажется липецем. Кто ты, Эльрик? Зачем ты… зачем это все? Снова сверхъестественное существо спускается с небес, чтобы вмешаться в дела, которые его не касаются, да? Ты приезжаешь, как… как человек, называешь себя моим другом, а потом из тебя вновь выглядывает демон, а я уже знаю, что демон этот хочет меня спасти, что он нужен только для того, чтобы защищать меня. От чего, Эльрик?!! От чего на этот раз? От меня самой? Мне не нужна такая защита! Я не хочу, чтобы ты решал за меня. Я лучше погибну, но погибну сама! – она вывернулась из его рук… и осеклась, вновь увидев жуткий лик, увенчанный змеиным венцом, освещенный пляшущими языками огня.

А Эльрик прикрыл глаза. Как будто хотел спрятать взгляд, как будто забыл, что в алых угольях под белыми длинными ресницами не прочесть ни мыслей, ни чувств.

– Воин из народа воинов, – сказал он, не глядя на Легенду. – Война следует за мной, королева, я ее проводник. Ты же помнишь, это я нашел Финроя. И помнишь, чем все закончилось, когда он согласился пойти за мной.

 

Чем все закончилось? Тогда всё просто закончилось. Для всех. И Легенда не знала, как она уцелела, не знала, как уцелел Хасг, но как сгорел, превратился в пепел Эльрик, она видела своими глазами. И разве там, на острове, не погибли все боги?

Нет. Разумеется, нет. Демоны были уничтожены, были уничтожены люди, но не боги, не Война и Любовь – они вечны.

И, все-таки, она не верила. Финрой, воплощенная война – теперь это сказка. Сказки остались в прошлом. Чудеса и демоны – тоже. А богам нет места в реальности, лишь анласитский Творец, карающий тех, кто принял дары Его, должен остаться в душах людей. С ним легко. Его законы как будто специально созданы для того, чтобы королям проще было властвовать, а подданным – подчиняться.

 

– Если бы ты могла быстро связаться со своими людьми в других воеводствах, – неторопливо заговорил Эльрик, – ты узнала бы, что в селах не осталось мужчин, способных держать в руках оружие. Они все ушли на сборные пункты, организованные Йориком еще пять лет назад. И эти пять лет твои селяне, Легенда, учились воевать. А твои горожане учились шпионить и убивать из-за угла. Йорика поддержат не все, но многие. Будет война. Сначала гражданская, а потом – мировая, потому что в нее вмешается Карталь, при поддержке Эзиса и Эннема. Для такого дела они объединятся, ни муэлитам, ни исманам не нужно единое и сильное государство анласитов по эту сторону гор. Запад, тот, что южнее Готской империи, все эти королевства и герцогства, окажется втянутым в войну. У тамошних правителей не останется выбора… – он, наконец-то, вновь взглянул ей в лицо. Улыбнулся. Улыбка была как бритвенное лезвие, и резанула Легенду по сердцу. – У них не останется выбора, – повторил шефанго, – а я не дам им денег на войну. Золотом Десятиградья я расплачусь со Степью. И золото это уже сейчас стекается в мои города из всех анласитских государств. Твои шпионы, если они у тебя еще остались, до сих пор не донесли тебе о том, что Десятиградские купцы стали совершать странные сделки, а мы изымаем из обращения наши монеты и скупаем ваши. Мы покупаем ваш лес, но уже не продаем его. И еще, Легенда, мы покупаем ваш хлеб. А вы его продаете, даже не думая о том, что вместе с войной придет голод. Да, я пришел затем, чтобы спасти тебя, королева. И я надеюсь, что ты спасешь меня. От войны, которую я развяжу на этом материке, и от крови, которую я пролью, если ты меня не остановишь.

– Вот так, значит? – Легенда возблагодарила Творца за то, что голос ее не дал слабины, – испугался своей судьбы, и побежал прятаться за мою юбку? Твоя судьба – развязать войну, и ты хочешь, чтобы я отдала все, что у меня есть, чтобы ее остановить? Почему я должна платить по твоим счетам?

– У тебя нет ничего, что ты могла бы отдать, – Эльрик постепенно оттаивал, выходил из пугающего оцепенения, – и ты рискуешь стать бессмертной, бессмысленной куклой на троне, который сгорит в разожженном мной огне. Где твоя душа, Легенда? Ради кого ты здесь? Ради кого из смертных или бессмертных? Назови хотя бы десяток имен, и, может быть, я остановлю Финроя.

– При чем тут смертные? И бессмертные? У меня есть Загорье.

Эльрик резко мотнул головой. Дхис зашипел, размотался, и потек по плечу и руке хозяина, чтобы снова зашипеть, уже с запястья и явно в адрес Легенды.

– Всего лишь власть, – в тон змею произнес шефанго. – Прошло каких-то тридцать навигаций, а ты уже не можешь понять. Йорик любил твоего мужа. Лойза Удентальский был хорошим человеком. Он и правителем был хорошим, но Йорик любил его не за это. И сейчас он хочет разрушить все, что ты создала не потому, что ты разрушила созданное им, а потому что ты отняла жизнь у человека, к которому он был привязан. Личные счеты, гораздо более личные, чем ты думаешь, Легенда. Есть у тебя здесь такая привязанность? Есть тот, ради кого ты готова убивать, предавать, ненавидеть и тонуть в крови? Нет. У тебя нет никого. Так зачем ты цепляешься за эту реальность, если дома тебя ждет твой возлюбленный? Или Дэйлэ прокляла тебя, и ты разучилась любить?

– Я…

Нужные, подходящие слова вертелись на языке, вот же, на самом кончике, но сказать не получалось ничего.

– Я… не знаю, – против воли произнесла Легенда, понимая, что говорит правду. – Наверное, я уже не хочу возвращаться. Он ждет меня, но я больше не могу стремиться к нему. Ты думаешь – это проклятье Двуликой?

– Ты оскорбила ее, – Эльрик резко поднялся, так что теперь королева оказалась у его ног. – Эдон Сиэйлах, поэт и воин, мой хайнэс , однажды сказал: «в непрерывном хаосе твоих дорог только одна живая, летящая со скоростью смерти и точная, как змея. Ей больно, когда ты идешь по ней! Она – твой Путь».[54]Он сказал правду, великие поэты всегда говорят правду. А у тебя есть ночь на то, чтобы принять решение. И есть несколько минут на то, чтобы позволить мне решить за тебя. Выбирай.

Он отошел к завешенному глухими портьерами окну. Раздернул занавеси, впуская в освещенную только пламенем камина залу, холодное небо зимней ночи. Легенда сидела, обняв руками колени. Она не выбирала. Она вдыхала плывущий от окна сладковатый табачный аромат и думала о том, что может полюбить. Пока еще может…

 

* * *

 

Свои серьги Легенда отдала Эльрику. Не знала, что теперь делать с ними. Сняла и отдала.

А тот взял, как будто, так и было надо, вынул из ножен меч – Легенда узнала его, волшебный клинок, другой подарок Двуликой.

Или, нет, Эльрику богиня не дарила ничего. Меч он взял сам, и Двуликая сказала тогда, что это его оружие. Да. Так и было, и ничего так и не выяснилось насчет этого клинка.

Сейчас Эльрик чиркнул по лезвию меча одной из сережек, и та рассыпалась в бесцветную пыль. За ней последовала вторая. Вот и все, что осталось от чар, так долго служивших Легенде. Пыль под ногами ее демона-хранителя. Чары богини предали королеву, так, может, хотя бы темная сила демона не предаст ее?

Дрова в камине давно прогорели. В зале стало холодно, и серое утро все ползло и ползло в окно, и никак не могло заползти и остаться, чтоб превратиться в день.

А Эльрик словно пригоршню звезд вынул из стоящего на каминной полке ларца. Сверкающие, искристые камни в переливах светлого золота.

– Мой подарок, – сказал Эльрик, – я же говорил, что он лучше, чем твои серьги.

Да. Демон не предаст. Он останется верен ей, даже если верность будет стоить ему жизни. Он не будет выполнять ее приказы, как выполняли их все другие мужчины, увидевшие Легенду, подпавшие под чары ее и Двуликой, но зато он сможет приказывать ей. Легенда знала, что будет злиться, знала, что будет спорить и возражать, и требовать от Эльрика послушания и почтительности. Конечно будет, а как же иначе, с ее-то характером?

И знала, что в ответ на ее злость, он только пожмет плечами и улыбнется.

Так поступал Лойза. Так поступал Хасг, будь проклят этот ублюдок!

– Как я объясню? – спросила она, когда Эльрик застегнул у нее на шее золотой замочек ожерелья, – что я скажу? Что отрекаюсь от престола, потому что так решил Эльрик де Фокс.

– Потому что так решил Серпенте Квирилльский, – шефанго усмехнулся, – сделай свой вклад в репутацию Десятиградья. Нас год от года боятся все больше, твои слова упадут на благодарную почву. Как ты объяснишь свое отречение, Легенда?

– Я же не могу сказать им, что ухожу, потому что теряю любовь? Я даже не могу сказать, что Тамана отвернулась от меня. Так здесь называют Двуликую. Эльрик, я – анласитка.

– Ну, так и скажи, что уходишь в монастырь. Ты опять обманываешь себя. Или ты меня обманываешь? Кто здесь верит в то, что ты чтишь Творца? Покажи мне такого дурака! Тебя считают богиней или посланницей какой-нибудь из богинь. А Йорика принимают за бога. У него даже имя есть. Только я не помню.

– Золас, – сказала Легенда. – Хасга считают Золасом, настоящим богом, а меня – всего лишь посланницей. Он и здесь сумел меня обойти. Ну, а за кого же они приняли тебя?

– Понятия не имею. Посмотри, – он ладонями взял ее за плечи, и развернул к стене, на которой, неведомо откуда, появилось большое, от пола до потолка, идеально чистое зеркало.

Легенда взглянула туда. И увидела… себя? Да, себя, красивую, властную, и глубоко несчастную королеву Загорья. Чужую здесь. В этом зале, в этом дворце, в этом городе… Во всей этой стране каменных домов и каменных дорог, среди всех этих людей, чьи жизни были коротки и незначительны, на этой земле – земле, где не было места ни богам, ни бессмертию, ни эльфийке. Даже если эльфийку принимали за богиню.

– Вам не место рядом с людьми, – голос Эльрика был тяжелым и мягким, – эльфам нельзя долго быть рядом со смертными, люди способны выпить вас досуха, и даже не понять, что они наделали. Все будет хорошо, Легенда. Тебе ведь давно не говорили этих слов, правда? Все будет хорошо. Я обещаю.