ВСТРЕЧА

Наутро выпал снег, который, впрочем, быстро начал таять. Промозглая слякоть всхлипывала и пузырилась. И с шипящим шуршанием проносились шины по дорогам, разбрасывая фонтаны грязных ошметок. Пасмурный день наползал на город, медленна заполняя переулки и подкрадываясь к окнам. Хорошо быть в та­кую погоду дома, погрузившись в уютное кресло своего кабине­та, попивать горячий чай с лимончиком и перелистывать старые книги или же собственные записи. А быть может, и просто глядеть в окно, блуждая рассеянным взглядом среди наплывов нена­стья. Есть в том некое особенное удовольствие — время от вре­мени погружать свою душу в легкую меланхолию или смаковать собственную скуку.

Николай Павлович прислушивался к звукам падающих капель, шуршанию шин, изредка вскипающему в магической тесноте сретенских двориков, и не спеша перелистывал старые свои тетради. Ага, вот это — лекции профессора Марригети из Рима. И тут же память высвечивает залитый солнцем день, но почему-то свобод­ный от ученых штудий. Республиканский форум — завороженная в камнях энергия Древнего Рима излучает свою потаенную силу. И очарование, смешанное с трепетом, проникает в тебя, когда ты медленно-медленно идешь от Храма Сатурна по Виа Сакра, то есть Священной Дороге, через весь Форум и выходишь в арку Тита пря­мо на Колизей, который обрушивает на тебя свое вселенское без­молвие. А вот эти листочки — семинары доктора Шимона в Иеруса­лиме. Там тоже есть своя знаменитая Виа. Только зовется она по другому — Долороза. Дорога Скорби. Последний путь Христа, по которому он нес свой крест, вздымаясь на Голгофу.

Еще одно воспоминание связано с Шимоном. Выдался знойным день, воздух дрожал и плавился. В машине с кондиционером это не ощущалось, но в окна было видно, как вибрировал раскаленный воздух. И, когда они вышли из машины и направились к двум зеле­ным холмикам с тесной ложбинкой между ними и одиноко расту­щей пальмой, Николай удивился — зачем? И тут он ощутил резкий порыв горячего сухого ветра совсем рядом с собой, хотя в округе кустарники оставались неподвижными. Лишь пальма в ложбинке дрогнула и слегка покачнулась. «Эти вот два холмика, — указал Шимон, — и есть тот самый Армагеддон, место, где в соответствии с Библией произойдет последняя схватка между силами добра и зла. Вы помните Апокалипсис?» — «Разумеется». Еще раз рванул раска­ленный ветер, легко ударив в лицо.

А эта вот папочка — психоаналитические штудии Дугласа Вейна. Всплывают в памяти красные кирпичи уютной тихой Филадель­фии, окутанной зеленью... И, окутанный воспоминаниями, притих Николай Павлович в своем кресле у окна, и ни о чем ему не хотелось думать. Да и не было мыслей никаких. И будто бы остановилось время, растянулось у теплого порога и, свернувшись калачиком, как верный и преданный пес, заснуло. Но день идет себе потихонечку и идет — настырным неустанным путником, и седовласый мэтр чув­ствует это и знает, что скоро должен явиться клиент, а за ним — и завсегдатаи ночного салона. А потому он вскоре встряхивается и готовится к предстоящей встрече.

Телефонный звонок стремительно пробирается в кабинет.

— Да-да.

— Алло, это Николай Павлович?

— Я слушаю.

— Это Лукин. Мы договорились о встрече. Вы не передумали?

— Нет. Приходите в назначенное время.

— Спасибо.

— До встречи.

Лукин — по голосу чувствуется — напряжен, тревожен. Такое ощущение, словно он марионетка, и кто-то играет им. Николай Пав­лович слегка поморщился — не пристало психоаналитику размыш­лять подобным образом. Разве не понятно, что управляет им? Как и всеми нами — собственное подсознание, игра психодинамических сил, противоборство потоков влечений. Конечно — да, и все-таки... и все-таки здесь происходит что-то не совсем понятное.

Он давно начал задумываться над тем, что вокруг не все понят­но в поведении людей. И почему это вдруг он решил, что род чело­веческий вырождается? Только судя по тому, что вокруг появляет­ся все больше уродов как нравственных, так и физических? И по­этому тоже. Куда уходят все эти убогие, надрывные, отмеченные печатью дегенерации существа? Из мрака — во мрак, и мрак сея вокруг себя. Он думал об этом спокойно, без раздражения, злобы и мстительной усмешки сверхчеловека, преисполненного комплексом сверхполноценности. Жизненый опыт приносит мудрость, а последняя — философское отношение ко всему. Поэтому в спокойствии пребывал Николай Павлович в эти минуты.

А минуты сыпались, как мелкий дождик, накапливаясь в лужи часов. Вот и назначенный час. Николай Павлович вежлив, короток, как античный римлянин, и слегка прохладен.

— Итак, я готов выслушать все, что вы мне скажете или расскажете, — глубоко погружаясь в кресло и скрещивая пальцы, произнес доктор, — не волнуйтесь и говорите все, что вам захочется. Ничего не критикуйте из того, что вам придет на ум. Я имею виду только то, что с вами произошло за последнюю ночь. Мы постараемся вместе решить вашу проблему.

— Проблему?

— Вы бы назвали это иначе?

— Все дело в том, что мне непонятно происшедшее со мной. Я болен?

Нависшее молчание Николая Павловича казалось уже отрешенным, и в то же время эта кажущаяся отрешенность побуждала говорить, изливаться, извлекать из себя все новые и новые подробности. Молчание — великая сила, когда оно затаилось в устах профессионала или прирожденного исповедника.

Лукин провалился в этот вакуум безмолвия и взорвался потока ми откровенности, порою перерастающими в откровения. За все это время мэтр так и не сменил позы, а взгляд его оставался неподвижным. И даже тогда, когда пациент закончил рассказывать свой последний сон — воспоминание, Николай Павлович сохранял молчание и неподвижность.

Но вот наконец он перевел взгляд на клиента и мягко спросил:

— У вас нет ощущения, что все случившееся с вами, должно было произойти?

— Н-не знаю... не помню... вроде бы... хотя, постойте, постой те... незадолго до этого мне казалось, что на меня что-то надвигает­ся — беда не беда, но во всяком случае какая-то неприятность.

— Это что-то ощущалось внутри вас или снаружи? Ведь это был? чувство угрозы, не так ли?

— Кажется так.

— Так где же эта угроза находилась?

— По-моему, снаружи. Иногда мне казалось, что эта неведомая сила как-то даже надавливала на меня.

— И даже надавливала? — полувопросом — полуответом пробурчал Николай Павлович.

— Что-нибудь серьезное? — тревожно осведомился Лукин.

— Все, что с нами происходит, серьезно, — ответил Никола! Павлович с печальной усмешкой, — но другое дело, что этому не следует придавать слишком серьезного значения.

— Я болен? — повторил свой вопрос Лукин.

— Нет. И все же ваше состояние нельзя назвать ординарным. Видите ли, психиатрия как наука о душе человеческой, и не только больной, развивается как в ширь, так и в глубину. Ранее она только описывала и те состояния человеческого поведения, которые не могли быть объяснены с точки зрения элементарной логики, ква­лифицировались как ненормальные. Но по мере своего развития наука обогащалась за счет соприкосновения с другими областями знания - биологией, культурологией, социологией, религией. Зна­чительный вклад внесла и мистика, на что указывал еще Юнг, один из величайших психиатров. И в этом общем синтезе появляются новые возможности для новых исследований, а значит, и для но­вых действий. Таким образом, подход к человеку становится более тонким и дифференцированным, но одновременно и более интег­ральным. Вас, вероятно, удивят такие понятия, как Бог и дьявол в устах психиатра. Но в сущности здесь нет ничего удивительного. Если эти понятия существуют на протяжении всей истории чело­вечества, значит, они неразрывно связаны с его духовным и ду­шевным миром, то есть с тем миром, с которым наша наука имеет самое непосредственное дело.

С другой стороны, за последнее время число психически и мо­рально ущербных в нашем отечестве увеличилось. Причина? — Неизвестна. Это могут быть и различного рода генетические му­тации, и психотронные факторы, и... вспомните Библию и ее пре­достережения — дьявол. Один мой ученик вывел психосоциаль­ную формулу, описывающую состояние нашего общества — син­дром «трех Д». Эти три Д: девальвация, деменция, дегенерация. Девальвация — обесценивание денег, а заодно и человеческой жизни, чему мы убеждаемся воочию, деменция — ослабоумливание, процесс, наблюдаемый не только у детей, но и у многих взрос­лых, и — дегенерация, что означает вырождение. И все эти три «д» равны одному «д», имя которому— дьявол, и имя которо­му — легион. Смею вас уверить, что он столь же реален, как и ваша душа. Просто в различные времена люди создавали его раз­личные образы.

«Князь тьмы», или «князь мира сего». Вы не задумывались — почему «мира сего»? Вам когда-нибудь приходилось видеть карти­ны Босха, хотя бы в альбомах?

— Да.

— Тогда обратите внимание на то, что в его апокалиптичес­ких видениях традиционная фигура дьявола с рогами и копыта­ми не изображена. Есть Бог. Есть Адам и Ева. Есть Рай. Все ос­тальное — чудовищные животные, кошмарные монстры, в ко­торых превращаются сами люди. Зло не вне, а внутри нас. И ад — внутри нас.

— Да, да, я это и переживал, там на Кадашевской... на набережной. Я ясно чувствовал, как .заползаю в зону ада.

— Но кто правит адом?

— Дьявол?

— Правильно.