Он не отличался большими талантами, чем отец, но в нем было гораздо больше бодрости, и поэтому он чаще появлялся на людях и чаще говорил.
Все черты его характера были мелки, и у него были все слабости натуры мелкой и ни одной добродетели, и даже ни одного порока человека незаурядного. Он любил разыгрывать из себя короля, но плохо понимал свою роль, и место королевского достоинства в игре этой занимала курфюршеская спесь. Так уж он был воспитан, и расширение сферы его владений отнюдь не привело к расширению его кругозора.
В качестве ганноверского курфюрста он почитал себя человеком великим, в качестве английского короля — всего лишь богатым. Жадность самая низкая из всех страстей, была в нем главенствующей, и я не знаю ни одного его поступка, в котором он изменил бы ей и проявил себя как широкая натура.
Первое побуждение всегда влекло его в сторону правды и справедливости, но стремление это нередко бывало искажено влиянием кого-либо из министров или перекошено тайными судорогами алчности. Все привыкли считать его человеком плохим, однако на самом деле это было не так. Он был не столько плохим человеком, сколько бесчувственным, но я никогда не замечал в нем никакой определенной злонамеренности, несмотря на то что в порыве ярости, охватывавшей его нередко, он произносил угрозы, которые, успокоившись, никогда бы не привел в исполнение. Мне всегда казалось, что сердце его пребывает где-то между черствостью и нежностью. На заседаниях совета он бывал до крайности робок; многие считали, что таков он и в жизни, но я не видел ничего, что позволило бы мне это утверждать, В одежде его и манере говорить сквозило желание изобразить собою героя, — до такой степени явное, что многие начали подвергать сомнению его храбрость, хотя хвастовство само по себе не может явиться достаточным основанием, чтобы отрицать ее, ведь даже самые храбрые люди, когда им не хватает ума, постоянно впадают в эту ошибку.
Мелочи, как он не раз говорил мне сам, волновали его больше, нежели вещи значительные; в подтверждение этого могу сказать, что мне часто приходилось видеть, как во время утреннего приема, если его valet de chambreа совершал какой-нибудь промах или оплошность, он вдруг умолкал и по его хмурому виду можно было заключить, что он только что получил некое ужасное известие. Тацит каждый раз бывал бы этим обманут.
В определенных пределах, но в очень ограниченных, ум его был ясен, и соображал он быстро, и я не раз слышал, как по поводу отдельных предложений он высказывал свое мнение разумно и справедливо. Однако анализировать, расчленять, комбинировать, сводить к одному вещи сложные ум его был не в силах.
Считалось, что он преувеличенно высокого мнения о собственных способностях; напротив, я совершенно уверен, что в свои способности вести государственные дела он нисколько не верил, он отлично знал, что управляет им королева и что самой королевою управляет сэр Роберт Уолпол, но он хранил это в большой тайне и льстил себя надеждой, что никто этой тайны не разгадал. После их смерти им управляли министры, имевшие перевес в палате общин. Жадность была в нем главенствующей страстью и поэтому, боясь и ненавидя законодателей, в чьих руках были кредиты, он старался всячески их задобрить.
Человек этот не был создан для развлечений — ни дома, ни в обществе. Он, правда, иногда пытался как-то принять в них участие, но у него это получалось настолько неловко, что и сам он, и те, кто с ним был, держали себя принужденно и поэтому очень скоро уставали друг от друга. Король должен обладать таким величием души и таким чувством собственного достоинства, которые позволяли бы ему легко снисходить до уровня общества, но только не ниже.
У Георга II не было ни фаворитов, ни друзей, потому что он не обладал ни любвеобилием, ни теми качествами, которые обычно привлекают к себе людей. Разговоры он мог вести только самые пустые; поэтому он предпочитал бывать в обществе женщин, с ними он не столько наслаждался досугом, сколько убивал время. Он был привержен женскому полу, но привлекали его главным образом такие женщины, которые не требовали от него особенно много внимания, а тем более — денег. За всю жизнь у него были только две признанные любовницы из числа титулованных особ — графини Саффолк и Ярмаут. Первая, хотя он и проводил с ней половину своего времени, не имела на него ровно никакого влияния и не пользовалась почти никакими благами; на долю второй, которую он взял себе уже после смерти королевы, досталось побольше того и другого, но все же не особенно много
Он был очень хорошо воспитан, но воспитанность эта была чисто внешней; он был чопорен и заставлял других держаться так же натянуто, как он сам. Милостями своими он одаривал так холодно и нелюбезно, что они не вызывали никакого теплого чувства в тех, кто их получал. Люди знали, что осчастливила их обстановка, сложившаяся в данный момент в кабинете министров, а отнюдь не добрая воля самого короля. Он был до крайности точен и методичен во всем, что касалось распорядка времени, хранения бумаг и в особенности своих личных дел, и очень сердился, если какое-нибудь непредвиденное обстоятельство или небрежность со стороны того или иного министра нарушали этот установившийся порядок.
Он был очень мало образован; иногда, правда, читал исторические сочинения и, обладая очень хорошей памятью, был до чрезвычайности точен в отношении фактов и дат. Он хорошо говорил по-французски и по-итальянски и очень правильно по-английски, но все же с иностранным акцентом. Он презирал belles lettres, b считая, что все это пустяки. Вопросы религии не очень-то его беспокоили, тут он попросту плелся по той колее, к которой был сызмалу приучен, не утруждая себя колебаниями, сомнениями, излишним рвением или чрезмерной пытливостью. Он был очень трезв и воздержан и постоянно занимался легкими физическими упражнениями, что дало ему возможность прожить дольше, чем он мог рассчитывать при своем слабом здоровье. Умер он от удара процарствовав тридцать три года.
Никто его не оплакивал, но нельзя, однако, сказать, что в его адрес не раздавалось никаких похвал: его хвалили за то, что он умер.
В общем это был скорее слабый, нежели плохой человек или король. Правление его было умеренным по части прерогативы, но обременительным по части налогов, которые он увеличивал, когда ему только хотелось и насколько хотелось, развращая членов парламента, но не затрагивая парламентских привилегий. Я дольше остановился на этом короле, потому что знал его в течение такого долгого времени и так хорошо. Около тридцати лет я постоянно находился вблизи этого человека, и у меня постоянно была возможность наблюдать его как в королевской мантии, так и без нее. Я был участником его развлечений и занимался его делами. Я мог быть с ним временами в хороших, временами в дурных отношениях, как с любым другим человеком в Англии. Беспристрастно и непредвзято писал я, этот портрет с натуры на сеансе, который длился четыре десятилетия.